Глава 9

Увидев поленницу, Итанус все понял.

Камала воздвигла ее вдвое выше обыкновенного, с необычайной даже для себя аккуратностью. Поленья лежали прямо-таки художественно, как камни в стене, сооруженной ими когда-то вокруг дома, с выровненными по невидимому шаблону торцами.

Сознает ли она, что сегодня работала не так, как всегда? Знает ли почему?

Он-то знал. Хорошо знал.

Она ждала его в доме, опрятная, как ее поленница, с приглаженными против обычного волосами, в чисто отстиранной после трудов одежде. Ее глаза были устремлены на вошедшего Итануса. Он мельком подумал, как красивы они и как ему будет недоставать их. Даже ногти у нее безупречно чисты. Этому он научил ее первым делом, когда взял в ученицы.

– Мастер Итанус… – начала она. Он остановил ее жестом.

– Мне что-то пить захотелось, Камала, а тебе? День нынче жаркий.

Он прошел мимо нее к очагу, где грелся чайник. Сейчас лучше сосредоточиться на чем-то другом, не вызывающем никаких чувств. Подняв крышку, он увидел, что от воды идет пар, и удовлетворенно кивнул. Поставил рядом две глиняные чашки, достал с полки коробку, где хранил травяной чай. Бросил щепотку в каждую чашку, убрал коробку, снял чайник с огня. Долил кипяток, глядя, как кружатся в струе чаинки.

Все это молча, стараясь не думать. Не чувствовать ничего.

Завершив обряд, он подал Камале ее чашку. Вода постепенно наливалась цветом, аромат трав наполнял маленький дом.

– Итак, тебе пора уходить, – тихо промолвил он. В его тоне не было вопроса.

Она на миг прикусила губу, глядя в чашку, потом кивнула.

– Я многому научилась у вас, мастер Итанус. Многое узнала в этом лесу. Но есть вещи, которым я здесь не могу научиться.

Он проворчал что-то и отпил глоток чая. Молчать было безопаснее.

– Вы могли бы пойти со мной, – предложила она. Они оба знали ответ, поэтому он опять ограничился молчанием, продолжая пить чай.

Почему это так тяжело? Всех своих прочих учеников он сам готов был выгнать из дома еще до того, как они собрались уходить. Почему же теперь все по-другому?

Камала, допив чай, встряхнула чашку и стала смотреть, как легли чаинки на дне. Гадает, точно простая ведьма. Итанус со своего места увидел в чашке ровный круг. Колесо судьбы. Время идет. Все меняется. Всему свое время.

– Сила полыхает во мне, как огонь, – сказала она. – Ночами мне порой кажется, что она сожжет меня, если не найдет выхода.

– Ты знаешь, чем это грозит. Она кивнула.

– Если не будешь повелевать душевным огнем, станешь его рабом.

Солнце понемногу закатывалось. Случайный луч, проникший в окно, зажег волосы Камалы и пропал. Эфемерная, слишком буйная, чтобы назвать ее ангельской, слишком совершенная, чтобы назвать как-то еще.

– Ты дитя городских улиц, – заговорил он, – дитя озлобленных толп, повседневного насилия, горючих слез, ропота доведенных до отчаяния людей. Ты ушла от них, чтобы приобрести власть и жить, когда они все умрут. Теперь ты ее получила… и вполне понятно, что ты хочешь вернуться. Испытать себя.

Она снова кивнула.

– Боюсь, что очень мало дал тебе в этом отношении. – Он отставил чашку. Чаинки лежали на дне невыразительной грудой. – Возможно, тебе следовало поискать учителя получше, чем старый отшельник.

Она опустилась перед ним на колени, взяла его руки в свои, теплые и нежные. Тонкие длинные пальцы обросли мозолями от работы, которую она из гордости продолжала выполнять. Теперь она может избавиться от этих мозолей в любой миг.

– Вы дали мне жизнь, и Силу, и жадность познать все, что только есть на свете. Чего еще я могла бы ждать от учителя?

– Я не подготовил тебя для мира.

– Спросите лучше, готов ли мир для встречи со мной.

Он улыбнулся помимо воли:

– Магистры не будут рады тебе.

В ее глазах играли озорные чертики.

– Мне уже доводилось втираться к мужчинам, которые не выражали радости при виде меня. Ведь так?

Он со вздохом сжал ее пальцы.

– Ты их недооцениваешь, Камала. Мужчины, живущие в мирке, где женщинам места нет, не потерпят вторжения. Не говоря уж о том, что самое твое существование опровергает то, чему их учили… а гордецы не любят, когда их уличают в ошибках.

Глаза Камалы сверкнули вызовом.

– Вы предлагаете мне скрываться от них?

– Тебе? Где уж там. – Уголки его губ приподнялись в улыбке. – Просто… будь осторожна. Веди себя скромно. Ты ведь способна на это, не так ли? Притворись ведьмой – хотя бы на время, пока не освоишься. Не давай им понять, что в мир пришло нечто новое, пока не будешь готова объявить об этом на своих условиях. – Она молчала, и он спросил: – Обещаешь?

– Насколько судьба позволит.

– Они подвергнут тебя испытаниям, как только узнают. Попытаются тебя провалить. Пустят кровь из твоей души. – Итанус теперь смотрел ей прямо в глаза. – Им очень нужно, чтобы ты провалилась, пойми это. Твое существование оскорбляет известный им порядок вещей. Признав тебя магистром, они не смогут больше покушаться на твою жизнь – это против правил, но все остальное считается у них честной игрой. Если же они найдут доказательства того, что ты не настоящий магистр, а самозванка, ведьма с манией величия и парой трюков в запасе… тогда они станут травить тебя всерьез, чисто для забавы.

Алмазные глаза Камалы сузились, голос стал серьезным.

– Учитель… Меня продавали на улице, когда еще не все мои молочные зубы выпали, и я это пережила. Я потеряла мать, умершую от заразной болезни, потеряла дом, но и это пережила. Я прошла через такое, о чем и говорить не хочу, испытала на себе самые низменные человеческие пороки и выжила. – Мозолистый палец погладил щеку Итануса, губы дрогнули в улыбке. – Отчего же вы думаете, что я не справлюсь с шайкой магистров? То ли я стану для них забавой, то ли они для меня.

Он еще крепче сжал ее руку. В ее глазах таилось что-то неуловимое, приковывающее к себе взгляд. На миг – всего на миг – он увидел перед собой женщину, и все преграды, поставленные им между собой, учителем, и ею, ученицей, рухнули. Он остро, как никогда прежде, ощутил тепло ее руки, легкий запах сосны от ее пальцев, ее дыхание – а в ее глазах читался вопрос, невысказанный, но от того не менее настоятельный.

Нет, не вопрос. Призыв.

«Запомни меня такой, какой я была для тебя, – говорили эти глаза. – И не только такой».

Медленно, осторожно он отпустил ее руку. Его ладонь увлажнилась от ее пота. Он подавил желание поднести ее к лицу, втянуть в себя запах. Ему казалось, что присутствие Камалы уже понемногу выветривается из дома, и его одолевала нужда окунуться в этот запах, чтобы никогда ее не забыть.

Но мгновение прошло, как всегда проходят такие мгновения, и он тряхнул головой, дав ответ и ей, и себе.

– Ты была самой одаренной и самой трудной из моих учеников. Такой я и буду тебя вспоминать.

– Это не в традициях магистров, – тихо заметила она.

– Нет, – согласился он и снял с пальца тонкое серебряное кольцо, подаренное ему много лет назад, – одно из немногих украшений, которые он сохранил после отъезда из Ульрана. Итанус вложил кольцо в руку Камалы и согнул ее пальцы. – Оно позволит тебе поговорить со мной, когда будет нужда, и даже перенестись ко мне, не выжимая атру из целой толпы.

– Разве мы с вами не соперники? Не противники? – Он не знал, чему верить – задорным глазам или голосу с нотками неуверенности. – Разве не так заведено у магистров?

– Так, – признал он. – И смертным жилось бы куда лучше, будь оно по-другому. – Он встал, и встряхнул обе чашки – посмотреть, не покажут ли чаинки еще чего-нибудь напоследок. – Но поскольку мой образ жизни и самое твое существование уже делают нас исключением, нарушение еще пары правил ничего не изменит. А хоть бы и изменило, – он вскинул бровь, – тебе-то какая печаль?

Она усмехнулась в ответ, и краденый жар ее души опахнул его.

«Да, – подумал он с болью в сердце, – пора тебе уходить. Такой огонь способен спалить любой дом, в котором его развели… И да помогут боги магистрам, если они сделают тебя своим врагом».

Глава 10

Настала полночь.

Ветер улегся, во дворах замка еще стояла накопленная за день жара. Часовые сменились под обвисшими знаменами, перекинувшись парой слов.

На самом верху – там, где позволялось бывать только королевской семье, – возникла чья-то фигура. Часовые не заметили ее, поскольку вверх не смотрели – в их обязанности входило следить за тем, чтобы враг не проник во дворец снизу. Враг, впрочем, едва ли мог преодолеть высокие крепостные стены, и капитан ночной стражи вздыхал, предчувствуя, как снова будет гонять из темных закоулков влюбленные парочки.

Таинственная фигура между тем вышла на самый край парапета. Взглянув наверх, капитан мог бы при свете двух почти полных лун разглядеть прядь белокурых волос и узнать полуночника. Только у одного человека из всей королевской семьи были такие волосы.

Но он не взглянул, а любитель ночных прогулок двигался бесшумно, словно призрак. Он явно того и добивался, чтобы никто его не заметил, – недаром же был одет во все темное. Появившись неведомо откуда, будто прорисованный лунным светом из мрака, он взобрался к одной из четырех надстроек для лучников на северной башне, бывших наивысшими точками замка.

Там, на высоте, он постоял немного, будто размышляя о чем-то. Потом широко раскинул руки, обнимая ночь. Случайный свидетель, оказавшийся рядом, заметил бы, как по его лицу пробежала мимолетная тень страха.

Миг спустя человек прыгнул.

После долгого падения он грянулся о камень внизу, и к нему со всех сторон бросились часовые. В числе первых к телу подоспел капитан. Как бы король не подумал, что он плохо исполняет свой долг! Дантена капитан боялся пуще всякого неприятеля, но благодаря многолетней выучке действовал четко, без промедления. Поднять тревогу. Обыскать местность. Тело явно упало сверху, то есть из замка. Удостовериться, что враг не проник внутрь. Не допустить нового злодеяния.

Один из солдат перевернул мертвого, и капитан похолодел, увидев то, что теперь едва ли могло называться лицом. Этого было довольно, чтобы узнать погибшего.

Андован.

В замке, услышав тревогу, зашевелились. В узких окнах замелькали огни, послышались голоса, отдающие приказания. На южной башне зазвонил большой колокол. Кому-то при звуках набата полагалось вооружиться, кому-то – покрепче запереть двери своих комнат.

Капитан, стоя над телом принца, с содроганием воображал себе гнев Дантена. Служба в королевской гвардии угрожала оборваться самым нехорошим для него образом.

– Капитан!

Начальник стражи, моргнув, обернулся к одному из своих солдат.

– Там, в руке, что-то есть.

Капитан, присмотревшись, тоже увидел клочок бумаги, покрытый знаками. Записка?

– Взять это у него, капитан?

– Нет, – ответил тот с покорностью человека, знающего, что ближайший час сулит одни только неприятности. – Дождемся его величества.

Рамирус сейчас должен проверить, нет ли в замке чужих: магистры это умеют. Если посторонний сыщется, магистр сам управится с ним.

Может, правда, статься и так, что злодеем окажется кто-то из иноземных магистров, – тогда времени понадобится больше обычного. Капитана давно уже беспокоило присутствие во дворце стольких чужестранцев, да еще таких, что способны пройти сквозь стену и одной только мыслью удушить человека.

Лишь по завершении этого розыска откроют ворота, и король, прозываемый Дантеном Свирепым, Дантеном Жестоким и Дантеном Беспощадным, выйдет посмотреть на окровавленные останки своего сына. Выйдет – и распорядится, что делать дальше.

Дорогой отец!

Прости меня.

Я знаю, какая у меня болезнь, хотя никто не произносит этого вслух. Знаю, какая смерть меня ждет. Я буду слабеть все больше и больше, и спасения от этого нет. Знаю, что протяну едва ли несколько лет, пока мой душевный огонь не угаснет совсем и от меня не останется одна шелуха.

Прости мне, отец, что нынче ночью я выбрал более быструю смерть. Прости за то, что решил остаться в твоей памяти полным сил принцем, а не прикованной к постели развалиной. Прости еще и за то, прежде всего, что я не спросил твоего совета. Я знал, что ты ни за что не дашь согласия на такой шаг, и цеплялся за надежду на исцеление, сколько мог.

Больше надежды нет. Ни один человек за тысячу поколений не сумел излечиться от этой болезни, и все магистры, которых ты собрал сюда, ничего не смогли поделать.

Прощай же, отец! Вспоминай меня таким, каким я был до болезни, и утешайся мыслью о славном времени, которое мы провели вместе.

Боги положили конец всему этому, и негоже человеку восставать против их воли.

Андован.

Король Дантен и в лучшие свои времена не слыл добродушным – теперь же, с лицом, искаженным горем и гневом, он вполне сошел бы за демона из тех, что стерегут врата преисподней. Самим демонам, пожалуй, стоило бы опасаться его.

Ни один смертный не смел подойти к нему, ни один не решался вымолвить ни слова. Даже магистры держались поодаль, напоминая любопытствующих стервятников – некоторые на всякий случай и впрямь придали себе птичий облик.

Рамирус и тот молчал. Величайший магистр величайшего из земных королевств стоял на коленях рядом с принцем, пытаясь разгадать причину траведии. Задача весьма опасная – ведь принц и мертвый оставался консортом. В душе Андована, насколько Рамирус знал, должны были сохраниться следы этой связи, и непрошеный сыщик, напав на такой след, сам мог стать пищей для неведомого магистра.

Объяснить все это Дантену не представлялось возможным. Король хотел одного: покарать виновных.

– Кто это сделал? – осведомился он. – Кто сотворил это с моей плотью и кровью? Отрубить ему голову!

– Я не вижу никаких знаков насильственного деяния, государь, – заговорил Рамирус. Он надеялся, что его спокойная речь поможет королю опомниться, но не был уверен в успехе. – Все указывает на то, что принц совершил это сам. Большего, увы, я сказать не могу. Мы в своих исканиях опираемся на жизненную силу, и трудно что-либо разгадать, когда она покидает тело.

Дантен издал горловой рык, как предостерегающий противника лев.

– Оправдания мне не нужны, магистр. Только ответы. Рамирус, сжав зубы, еще раз осмотрел тело. Он знал, что ни один его ответ Дантена не удовлетворит, но молчать было еще опаснее.

– Отчаяние окутывает его, как саван, – вымолвил он наконец. – Не сиюминутное – такое уже рассеялось бы к этому времени, – а куда более глубокое. – Рамирус умолк. К чему говорить то, что и так ясно?

– Мой сын был сильным мужчиной, – страдальчески (или гневно?) выдохнул Дантен. – Не каким-нибудь трусом. Он никогда не спасовал бы перед болезнью.

«Мог бы, если б знал, откуда эта болезнь взялась, – подумал Рамирус. – Если б знал, что какой-то магистр доит его, как корову».

– О чем говорится в его письме, ваше величество? Дантен, глядя на Рамируса с нескрываемой ненавистью, молча сунул ему листок.

Рамирус читал с каменным лицом, зная, что за ним наблюдает не только Дантен, но и другие магистры – враги, выражаясь иначе.

Закончив, он глубоко вздохнул и перечитал все еще раз. Нужно было разобраться, кто написал это и для чего, вникнуть в звучание слов, проверить, насколько они правдивы.

Все собравшиеся во дворе словно оцепенели – и люди, и птицы.

– Это писал не мой сын, – не выдержав, заявил Дантен.

– Увы, ваше величество, – шепотом ответил Рамирус. – Письмо написано им.

– Значит, его принудили. И сделал это кто-то из ваших. Вон вас сколько здесь собралось, и далеко не всех можно назвать друзьями моего государства. Уверен ли ты в том, что это не их работа? Можешь ли ты это знать?

Рамирус перевел дух, прежде чем ответить. Все в этом письме – правда, но Дантен эту правду принять не готов.

– Следов чужого вмешательства на бумаге нет. Слова идут от чистого сердца, принцу их никто не внушал, и написаны они его собственной рукой. Других причин, помимо желания самого принца, я здесь не вижу. Прошу прощения, ваше величество, но это так.

Король с ревом выхватил у него письмо.

– Я приказал тебе его вылечить, а ты? Я приказал тебе оберегать принца, и что же? Это ли ты обещал, поступая ко мне на службу?

– Ваше величество…

– МОЛЧАТЬ! – Король уставился на магистров, обернувшихся птицами, так, словно знал, кто из них кто и что у них на уме. Один даже попятился под его взглядом – движение, свойственное скорее человеку, чем птице. – Чтоб духу вашего не было в моем королевстве! Поняли? Ишь, слетелись полюбоваться страданиями моего сына! Посмеивались, поди, втихомолку, пока он угасал? А то и подталкивали его к отчаянию? Будет о чем доложить вашим хозяевам. Как же, сына самого Дантена уморили! – Бешеный взгляд короля снова уперся в Рамируса. – А созвал их не кто иной, как ты. Ты показывал им моего сына, как урода на ярмарке, чтобы они донесли о его слабости у себя дома, а сам сидел сложа руки и смотрел, как он умирает. Слушай же, Рамирус! Я изгоняю тебя навеки. Я дам тебе столько времени, сколько нужно смертному, чтобы дойти пешком до ближней границы. Если после этого ты хотя бы ногой ступишь на мою землю, пусть боги смилуются над твоей зловредной душой.

Король отвел глаза от коленопреклоненного магистра, показывая, что знать его больше не желает, и посмотрел на капитана:

– Возьмите моего сына и отнесите его во дворец. Стражники бросились выполнять приказ, а Дантен сказал магистрам:

– К рассвету вас здесь быть не должно. И да помогут боги тем, кто замешкается.

Полночь уже миновала, но рассвет еще не настал.

Свет заходящих лун едва проникал в густой лес, окружавший город. Потайной фонарь на земле светил чуть поярче, но на лесной поляне можно было различить разве что тени и силуэты. Человек сидит на камне, не шевелясь, словно он и сам каменный. Посох в его руке. Привязанная к дереву лошадь. Дорожная котомка из холста с кожей, скатанные одеяла при ней.

В лесу послышался шорох. Почти всякий счел бы, что это ветер или мелкий ночной зверек, но человек на камне решил иначе. Одной рукой он поднял фонарь, другой достал висящий на поясе охотничий нож.

На поляну вышла фигура в черном, с длинными, блестящими, как агат, волосами. Легкий жест руки отвел в сторону луч фонаря.

– Сегодня вы осторожны, – заметил пришелец.

– Как же иначе? – Андован снова поставил фонарь. – Ты по-прежнему остаешься врагом моего отца, Коливар. Этого не отменишь.

– От смерти вашего высочества я не получаю никакой выгоды.

– Не называй меня так. Принц Андован умер. Да почиет он в мире.

– Воля ваша.

Андован встал, вскинул на плечо дорожный мешок.

– Все ли прошло, как задумано?

– В точности.

– Я сам присмотрю, чтобы родные того человека получили обещанные им деньги.

– Об этом уже позаботились.

– Ты точен во всем, что касается смерти, – резко сказал принц.

– Как и во всем остальном.

Принц глубоко вдохнул лесной воздух.

– Итак, теперь я волен отправиться в путь, чего отец никогда бы мне не позволил. Волен идти по следам, которые мне пошлют боги. Волен искать твою ведьму.

– Вряд ли ее можно назвать моей, ваше… Андован.

– Отец поубивал бы их всех до одной в надежде, что та самая тоже окажется среди них. Он такой.

– Вы же знаете – нельзя поручиться, что она находится в пределах этого королевства.

– Он бы все равно это сделал, – тяжело вздохнул Андован. – Не удивлюсь, если он и теперь, еще до рассвета, найдет виновного и обезглавит его.

– Потому-то соседние правители и относятся к нему с таким уважением.

– Поосторожней, магистр, – помрачнел Андован. – Он все-таки мой отец.

– Да, разумеется. Виноват.

– Он поверил? Не усомнился?

– В чем ему было сомневаться? Крестьянина, сыгравшего вашу роль, я сделал точным вашим подобием. На смерть он пошел по доброй воле, соблазнившись деньгами, которые вы посулили его семье. Предсмертное послание написано вашей рукой, и мысли в нем подлинные. Даже магистр не заметил бы никакого подвоха.

– Да, это так. Я готов скорее покончить с собой, чем угасать немощным калекой на пышном ложе.

– Однако вы избрали опасный путь. Слабость станет расти и порой захватывать вас без предупреждения. Чем дальше, тем меньше будет у вас оставаться хороших дней.

– Я не хочу умирать в постели, – повторил, стиснув зубы, принц. – Сколько мне отпущено времени?

– Боюсь, предсказать это невозможно, но при наличии столь явных признаков… как правило, остается немного.

– Несколько лет?

Черные глаза Коливара сверкнули ониксом.

– Самое большее.

– Хорошо. – Андован был одет скромно, в темные тона, как простолюдин.

«Может, что и получится», – думал Коливар. Он сделал для принца что мог. Наложил чары, долженствующие привести его к загадочной женщине. Таких попыток, по правде сказать, никто еще не предпринимал, и следовало опасаться, как бы магическая цепь, связующая этих двоих, не притянула самого Коливара. И, конечно, нельзя было объяснять принцу истинную подоплеку этого дела. Андован – почтовый голубь, ничего более. Стрелка, указывающая путь Коливару.

Волшебница столь могущественная стоит того, чтобы ее отыскать. Даже если эта задача сопряжена с риском.

– К рассвету ты должен покинуть эту страну, – предостерег принц. – Не испытывай отцовского терпения. Ему уже доводилось убивать чародеев.

– Мне это известно… Андован, – почтительно поклонился магистр, – однако благодарю за беспокойство.

– Больше не Андован. Надо придумать что-то другое, верно? Не странно ли – покинуть прежнюю жизнь оказалось проще, чем отказаться от старого имени.

– Изменить имя значит изменить жизнь.

– Вот-вот, – тихо согласился принц. Не сказав больше ничего, он сел на коня и поехал на запад.

«Счастливой охоты, – мысленно произнес Коливар. – Хотя отныне ты не охотник, а просто приманка».

Когда всадник скрылся в лесу, у Коливара выросли длинные черные крылья. Чародей поднялся в воздух и полетел.

Пока еще не домой – вслед за принцем.

Где-то далеко, неведомый, безымянный, терял силы его собственный консорт.

Еще немного – и обе луны закатились.

ЧАСТЬ II. ПЕРЕМЕНЫ