20

«Что ж, — подумал Дэмьен, — так вот оно все и кончается».

Фонари погасли уже где-то час назад. Сама по себе тьма не была для него чем-то страшным — в темнице все же хватало Фэа для того, чтобы если и не видеть предметы, то различать их с помощью Видения, но погасшие фонари подразумевали скорое завершение его последней драмы. Еще никогда его не оставляли в узилище без света. Время от времени стражники спускались в подземелье, чтобы удостовериться в том, что и с фитилями, и с маслом все в порядке, теперь же этого не произошло. А во дворце, где все процедуры выверены с точностью часового механизма, единственным объяснением, пришедшим на ум Дэмьену, было вот что: его решили просто-напросто «забыть», дожидаясь, пока иссякающие жизненные силы не приведут его к естественному концу.

Он попытался пересесть поудобней, но спина отозвалась на это такой болью, что ему сразу же пришлось одуматься. Кое-как он собрал самую малость Фэа для проведения самого элементарного Исцеления — чтобы хотя бы остановить внутреннее кровотечение, — но даже на это здешних энергетических потоков не хватило. Боль собиралась в области паха, куда и пришлись самые страшные удары, и еще — в почках, и он прекрасно понимал, чем это может и должно закончиться. Сколько еще времени должно пройти, прежде чем его раны станут неисцелимыми? Да и что за смерть они ему уготовили? И разве не милосердней было бы снабдить его ядом, нежели обречь на медленную голодную смерть? Так что если он все-таки умрет от ран, это, возможно, окажется для него не худшим исходом.

С лестницы донесся шум. Удивленный, священник посмотрел в ту сторону, но увидел только смутное свечение земной Фэа, стелющейся по каменному полу. Он вслушался с таким трепетом, что даже стук собственного сердца и шум в ушах стали для него помехой, — но зато ему удалось расслышать, что это шаги. Шаги! Вниз по лестнице, невыносимо медленные, разносящиеся по лестничным маршам, и как будто остающиеся на одном и том же расстоянии от него. И вдруг свет, показавшийся ему утренней зарею. И не беда, что это был всего лишь фонарь. И не беда, что пришедший с фонарем оказался в длинном плаще, и Дэмьен даже не мог понять, кто это такой. В этом подземелье в эти минуты свет фонаря показался священнику воистину чудодейственным.

Ему все-таки удалось заставить свое тело сесть, хотя боль буквально скрутила его при этом в узлы. Фигура в длинном плаще приблизилась к решетке. Свет на мгновение ослепил Дэмьена, и он не понял, кто перед ним. Но тут вновь вошедший отвел руку с фонарем в сторону, и боковой свет упал на — увы! — слишком хорошо знакомое Дэмьену лицо ракха.

Долгое время Катасах молча всматривался в лицо Дэмьена, словно надеясь что-то на нем прочесть. Возможно, все дело было в освещении, но ракх казался сейчас на редкость мрачным и вдвое более чужеродным по сравнению с обычным своим видом.

— Он мертв, — спокойно объявил ракх. В его голосе самым странным образом отсутствовал малейший намек на чувство; возможно, это была шоковая реакция. — Она убила его.

Дэмьену потребовалась целая минута, чтобы осмыслить услышанное и чтобы полностью удостовериться в том, что ракх, стоявший перед ним, — это именно ракх, а не перевоплотившийся Принц. Так что же, Принц… умер? «Значит, победа все же за нами», — глухо подумал он. Гений, несший ответ за все ужасы, творящиеся в этой стране, исчез — и теперь можно избавиться и от его страшного наследия. Это было сказочно, это было невероятно; поверить в это просто так он не мог.

— А где Йенсени? — спросил он. — С ней все в порядке?

Ракх ничего не ответил. Вновь пристально и долго смотрел на Дэмьена и лишь затем медленно покачал головой:

— Она взяла его с собой. Пожертвовала собой, чтобы он умер. И все это во имя твоего Бога, священник. Она поверила в этот миф, и он принес ей избавление.

Ракх полез в глубокий карман плаща; Дэмьен услышал, как звякнула связка ключей.

— В создавшейся ситуации мне кажется, что тебе стоит покинуть это место. — Он повозился с ключами, словно не зная, какой выбрать. — И как можно скорее. — Ключ попал в скважину и повернулся, дверь лениво открылась. Ракх вновь посмотрел на Дэмьена. — Ты идти можешь?

Священник кивнул и попытался встать, но боль тут же швырнула его на прежнее место. Тяжело задышав и отчаянно стиснув зубы, он попробовал еще раз. Теперь ему удалось встать на колени, но не более того. А ведь еще надо было отчаянным рывком перевести тело в стоячее положение. Он потянулся к ближайшему пруту решетки, ухватился за него, чтобы опереться, свет фонаря плыл у него перед глазами. Ракх, не предлагая помощи, но и не выказывая нетерпения, ждал. И вот Дэмьен встал во весь рост и оторвался от решетки.

— Иди за мной, — велел ракх.

«Принц мертв, — думал Дэмьен, ожидая, что его немедленно охватит ликование. Однако этому чувству не было места в его душе, до предела переполненной горем. — Позже, — пообещал он себе. — Возликую я позже».

Десять ступеней. Сто ступеней… Каждая из них означала новый приступ боли, каждая оборачивалась отдельной мукой. Не раз ему приходилось останавливаться и, привалившись к стене, отдыхать. Никуда не годилось и дыхание. Ракх ничего не говорил, ничего не предлагал, просто стоял рядом и ждал. В конце концов, когда они уже почти вышли на поверхность и, следовательно, вокруг собралось достаточно Фэа, Дэмьен пробормотал:

— Погодите минуточку. Прошу вас.

Ракх остановился и повернулся в его сторону. Дэмьен собрал драгоценное Фэа и употребил всю эту энергию на Исцеление, на блаженное Исцеление, избавившее его тело от самых невыносимых страданий. С предельной тщательностью он сшил кровеносные сосуды, восстановил клетки, очистил тело из пролившихся в ходе внутренних кровоизлияний жидкостей. В конце концов, удовлетворившись на первых порах хотя бы этим, он отказался от Творения и, бурно дыша, привалился к холодному камню стены. Слава Богу, боль быстро проходила; применительно к Исцелению так бывает далеко не всегда.

— Ладно, — прохрипел он. Оттолкнулся от стены и заставил себя двинуться дальше. И впервые с того момента, как они начали это бесконечное восхождение, он подумал, что, пожалуй, осилит его. И впервые по-настоящему ощутил, что им все-таки удалось одержать победу.

Нет. Это ему удалось одержать победу. Хессет погибла, Йенсени — тоже, что же касается Тарранта… Сколько часов прошло с тех пор, как Принц обрек его на гибель под лучами восходящего солнца? Ему хотелось задать этот вопрос ракху, но он все еще не мог совладать с дыханием. Наверху спрошу, пообещал он себе. Спросит, когда они поднимутся на самый верх.

На лестнице начало становиться светлее, сюда уже просачивался свет из хрустального дворца. Ракх накинул капюшон, защищая лицо, и поплотнее завернулся в плащ. Ракхи чувствительны к солнечному свету, вспомнил Дэмьен. Может, и этого ракха обожгло, когда Принц зажег свой колдовской свет, чтобы обрушить его на Тарранта? Или и сам Принц готов был претерпеть боль, лишь бы гарантировать собственную победу?

А ведь и он сам мог бы оказаться в той же ужасающей ситуации, внезапно понял Дэмьен. Черт побери, этого едва не произошло! Что же это означает, когда чужой разум управляет твоим телом, руками и ногами, глазами и ушами, а может быть, даже и мыслями? Слишком страшно, чтобы хотя бы задуматься над этим. Слава Богу, что Йенсени погибла прежде, чем Принц подчинил ее себе полностью.

Два поворота. Три. Свет стал буквально ослепительным, и Катасах поднес руку козырьком к глазам. Дэмьен заметил, что щетина на руке у ракха была испачкана в чем-то влажном. И, судя по всему, это была кровь. Да, но чья же? И тут ракх зашатался, и Дэмьену стало ясно, что что-то не в порядке и с ним. Может быть, он тоже ранен? Или…

— Я могу помочь вам, — предложил Дэмьен. — Здесь достаточно Фэа, чтобы я провел Исцеление, если таковое вам требуется.

Он подался было к ракху, желая поддержать его, но тот, фыркнув, отпрянул. Даже оскалил острые клыки, а влажная окровавленная щетина угрожающе вздыбилась. Дэмьен, в свою очередь, отшатнулся и уперся спиной в каменную стену, но и возникшее теперь расстояние, как могло показаться, оставалось небезопасным. Ракх продемонстрировал ему истинно звериную ярость, оставляющую далеко позади те проявления цивилизованного неудовольствия, которые ему доводилось наблюдать при общении с Хессет. И Дэмьен почувствовал, что сделай он одно неверное движение или хотя бы скажи неверное слово, и длинные когти исполосуют ему лицо, прежде чем он успеет хотя бы охнуть. Застыв на месте, охваченный внутренним напряжением, священник замер. В конце концов ракх вроде бы пришел в себя и убрал когти. Закрыл рот, спрятав клыки. А когда заговорил, то голос его зазвучал хрипло и стало ясно, что человеческая речь дается ему нелегко.

— Прошу… прощения. — Похоже было на то, что извиняться ему приходится впервые в жизни. — Физический контакт с человеком…

— Да ладно. — Дэмьен заставил себя улыбнуться. Лицо его еще сковывал страх, и лицевые мышцы сокращались не без труда. — Я все понимаю.

Вместе они вышли на ярко освещенное место. После долгих часов, проведенных во тьме, хрустальный дворец буквально ослепил Дэмьена своим блеском; они с ракхом остановились на верхней ступени, прикрыли глаза, попытались привыкнуть к свету.

— Ему было наплевать, — пробормотал ракх. — Он мог видеть с помощью Фэа. Поэтому ему было наплевать на то, что случится с моими глазами.

— Милый он был человек, — подхватил Дэмьен. — Жаль, что я не успел познакомиться с ним получше. — И тут он наконец осмелился. — Но раз уж речь зашла о свете…

Ракх сразу же понял его.

— Ваш друг?

Друг… Как странно прозвучало это слово. Как чужеродно, как, в сущности, непредставимо. Неужели кто-нибудь когда-нибудь мог назвать Охотника своим другом? Неужели кому-нибудь могло захотеться назвать его своим другом?

— Да, — пробормотал он. — Таррант. Он жив?

Ракх на миг задумался:

— Полагаю, что так. Я первым делом бросился к нему, когда это все случилось, потому что время в его случае — решающий фактор. — Ракх покачал головой. — Но не смог ему помочь. Может быть, вы сможете?

— А сколько времени у него еще осталось?

Ракх посмотрел на стену, но если там и имелись какие-нибудь часы, Дэмьен не смог ничего увидеть.

— Немного. Я проведу вас туда. Сами все увидите.

И вновь лестницы — теперь хрустальные и сияющие, как само солнце. Было ясно, что ракху больно смотреть; не раз по дороге он спотыкался. Неужели весь этот чертов дворец был подвергнут Творению?

Им встретились двое мужчин. Они с удивлением уставились на Катасаха, но, разумеется, еще больше были поражены появлением наверху Дэмьена. После минутного замешательства оба низко поклонились ракху и проследовали по своим делам. Катасах важно постоял, пока они не скрылись за углом, а затем продолжил восхождение по многочисленным лестницам на пару с Дэмьеном.

— Им ничего не известно, правда?

Ракх покачал головой:

— Никто ничего не знает. И никто не узнает, пока я не скажу. Разве что сами догадаются.

Дэмьену хотелось поподробнее расспросить офицера об обстоятельствах смерти Принца, но как раз в это время лестница стала особенно крутой и неудобной, и он решил от греха подальше полностью сосредоточиться на подъеме. Они поднялись по этой лестнице футов на двадцать, и перед ними открылся узкий люк, ведущий во тьму…

И ночное небо во всей своей предрассветной красе. Небо у них над головой было черно, как тушь, россыпь звезд на востоке казалась каплями живого пламени. А над самым горизонтом уже прочертил голубую полоску рассвет, достаточно яркий для того, чтобы звезды прямо над ним стали практически невидимыми. Дэмьен в ходе последнего путешествия достаточно часто встречал рассвет, чтобы сообразить, как мало времени у них остается.

— Где он?

Ракх указал. На объятой тьмой крыше трудно было различить хоть что-нибудь, но Дэмьену показалось, будто в указанном направлении и впрямь маячит какая-то тень человеческих размеров. Осторожно, и тем не менее быстро ступая, он направился в ту сторону; путь был довольно коварным, и не раз он спотыкался об острые хрустальные друзы, которыми сплошь была унизана вся крыша дворца. Шел он скорее на ощупь, чем что-нибудь видя. Казалось, его ведет к Охотнику интуиция.

Джеральд Таррант был не закован в кандалы, а привязан. Из хрустальной крыши торчали несколько колец, и выраставшие из них волокнистые плети в нескольких местах опутали посвященному руки и ноги, образовав нечто вроде кокона, который не только удерживал его тело в неподвижности, но кое-где и прямо-таки врезался в него. С Тарранта сорвали почти всю одежду, оставив только трусы, башмаки и — как это ни странно — защитный браслет на шее. «Приготовили к встрече с солнцем», — мрачно подумал Дэмьен. Он вспомнил, какие тяжелые для Тарранта последствия повлекло за собой даже минутное пребывание на солнце в землях ракхов, и понял, что более длительного воздействия прямыми световыми лучами Охотнику не пережить.

Он присел на корточки возле посвященного. Ему бросилось в глаза, что лицо у того напряжено, а тело слегка дрожит. Значит, он пребывает в сознании и борется с невыносимой болью, пытаясь одновременно освободиться из колдовских пут. Но свет был слишком силен, слишком длителен, даже Дэмьен почувствовал на себе его воздействие, а он ведь не отличается сверхчувствительностью Охотника. Священник наложил руку на ближайшее из хрустальных колец и применил Творение, ведущее к Познанию, но оно не принесло ощутимых результатов: какое бы заклятье ни было применено здесь, не со скромными возможностями Дэмьена можно было расколдовать его или хотя бы разгадать.

Он нервно посмотрел на восток: небо угрожающе светлело. Времени практически не оставалось.

— Расколдовать сможете? — спросил ракх.

Дэмьен поглядел на хрустальные кольца, на хрустальные путы, на самого Охотника. «Следовало бы оставить тебя здесь, — подумал он. — В твое отсутствие мир стал бы куда лучшим местом для жизни». Но ни время, ни место не подсказывали ему столь безжалостного решения.

— Меч у вас есть? — спросил он.

Катасах уставился на него так, словно Дэмьен сошел с ума, но затем, судя по всему, предпочел не спорить. Он полез в складки плаща и извлек собственный меч. Это был короткий клинок с узким лезвием; взмах такого меча призван скорее подавать сигнал к ружейной стрельбе, а не отражать или заменять ее. Но взяв оружие, Дэмьен почувствовал, как тяжела рукоять, как прочна сталь. Что ж, и на том спасибо.

Он выбрал один из хрустальных ростков и сильно ударил по нему рукоятью — в точку, которую счел критической. Вокруг разлетелись хрустальные брызги, однако росток не сломался. Священник повторил удар. На этот раз ему удалось выбить из цепи одно звено, и этого оказалось как раз достаточно, чтобы вытащить в образовавшийся просвет руку Тарранта. На востоке уже исчезали звезды, небо золотили лучи восходящего солнца. Он быстро перешел к следующему ростку и ударил и по нему рукоятью — резко и мощно. Это звено оказалось прочнее предыдущего, и понадобилось три удара, прежде чем в воздух взметнулись хрустальные брызги, и еще пять, прежде чем в образовавшийся просвет удалось вытащить ногу пленника. Теперь и Катасах принялся помогать священнику, вытаскивая конечности Тарранта из опутавшей того хрустальной паутины, едва Дэмьен добивался слабины. Действовать приходилось скоординированно, потому что образующиеся просветы вновь стремительно зарастали, и если бы они не вытягивали Тарранта из пут, те быстро восстановились бы полностью.

В конце концов им все-таки удалось освободить Тарранта, и они с ракхом потащили его вялое трупно-холодное тело к двери с крыши на лестницу. Восходящее солнце подгоняло их своими лучами, и когда они уже несли тело вниз по лестнице, Дэмьену показалось, будто он слышит, как солнечное Фэа захлестывает у него за спиной хрустальные шпили. Они спустились по лестнице на два марша, потом на три, и наконец Дэмьен позволил себе облегченно вздохнуть; от солнца они ушли, и хотя во всем дворце по-прежнему струился колдовской свет, священник подумал, что тот вряд ли сможет убить Тарранта, хотя, конечно, и причинит ему новые страдания.