1

«Вот оно, — подумал Дэмьен, — наконец-то добрались».

Города побережья лежали перед ним в глубокой, в форме полумесяца, долине, раскрывающейся навстречу морю. На востоке и на западе от долины высились голые скалистые пики двух основных горных хребтов континента; двумя гигантскими иззубренными клешнями нависали они над городами с прилегающими угодьями и потом забирались далеко в море. А там, постепенно снижаясь, превращались в два исполинских волнореза с россыпью каменистых островов и островков на концах, пряча под сенью своих отрогов удобную гавань, защищая и эту гавань, и находящиеся к северу от нее города как от бурь, так и, при случае, от иноземного вторжения.

С первого взгляда становилось ясно, что здешние жители добились немалых успехов. Глядя сверху вниз на города, — сейчас, в лунном свете, хорошо были видны три, а днем наверняка окажется больше, — Дэмьен наблюдал все признаки благоденствия. Возделанные участки земли на склонах гор, разветвленная система дорог, паутиной опутавшая всю долину. Даже то, что все поселки были расположены практически на уровне моря или лишь чуть выше его, свидетельствовало о безопасности этого плодородного уголка, ведь если бы здесь случались наводнения, люди наверняка перебрались бы куда-нибудь на плоскогорье.

Дэмьен стоял у обрыва невысокой горной гряды, футах в двухстах над долиной, и озирал страну, в которую они, приложив такие усилия, все-таки сумели попасть. В нескольких сотнях ярдов к востоку широко разлившаяся к этому времени река, остававшаяся, правда, по-прежнему бурной, обрушивалась вниз с утеса грохочущим водопадом. Последние каскады пенных струй, разбивавшихся в водном зеркале на мельчайшие капельки, Дэмьену уже не было видно. Когда же он разглядывал застланную туманом долину, ему показалось, будто возле кипевшего брызгами озера под утесами мелькают какие-то тени. Порождения Фэа? Или люди? Возможно, влюбленные парочки, рискнувшие выйти в ночь, чтобы предаться страсти. Или даже, быть может, туристы из северных протекторатов или откуда-нибудь еще дальше; туристы или купцы — откуда ему знать, что за коммерция процветает в здешних городах, на чем зиждется их благосостояние? Одно можно было сказать наверняка: после долгих недель, проведенных в гиблом туманном лесу и на голых гранитных скалах, Дэмьен от души радовался тому, что снова видит людей. Кем бы ни оказались эти люди. Священник чувствовал, как после долгого напряжения наконец расслабляется, и, хотя прекрасно понимал, что в городах их могут поджидать опасности ничуть не менее гибельные, чем за их стенами, ничего не мог с собой поделать: при одном взгляде на столь значимые достижения человеческой цивилизации его охватил безудержный восторг.

Зато Йенсени испытывала совершенно иные чувства. Она даже не подошла к краю утеса, оставшись возле лошадей, словно вознамериваясь спрятаться за их крупами. Человечество означало для нее предательство и опасность — как же быстро эта малышка научилась всего бояться! — так что, разумеется, предстоящий спуск в долину ее страшил. Но по крайней мере она не предпринимала никаких попыток к бегству. Этого Дэмьен никак не ожидал — и то, что он за последние дни так и не сумел ничего придумать насчет ее будущего, объяснялось во многом тем, что он не ожидал, что девочка задержится с ними на столь долгий срок. Какое-то время казалось, что Йенсени, подобно дикому зверьку, убежит от них при первых же признаках опасности. Растворится в кустах, как перепуганная белочка. Но сейчас она уже вела себя поспокойнее, хотя страх испытывала ничуть не меньший. Сейчас она гораздо больше походила на человека.

Какой же иронический поворот событий: урок подлинной человечности преподала девочке ракханка! Дэмьен подумал о том, замечает ли сама Хессет происходящие с Йенсени перемены. И осознает ли юмор ситуации.

«Любовь — это самый универсальный язык», — напомнил он себе. И вновь посмотрел на девочку: по-прежнему испуганную, по-прежнему прячущуюся, но уже ждущую Хессет, которая как раз направилась в очередной раз утешить ее. «Одиночество — тоже».

Со вздохом священник поискал взглядом Тарранта. В последний раз он видел его в нескольких сотнях ярдов отсюда: стоя на берегу реки, тот смотрел вниз, в долину. Тогда Дэмьен подошел к нему и предложил подзорную трубу. Но посвященный покачал головой, не отрывая глаз от раскинувшейся перед ним панорамы. Он изучал южные города, пользуясь всеми доступными ему особыми методами. Дэмьен молча постоял рядом с ним. В конце концов Охотник, кивнув, отошел от края; капельки тумана играли у него в волосах настоящими брильянтами.

— Нашего врага здесь нет, — тихо сказал он. И хотя совсем рядом грохотал водопад, Дэмьен почему-то без труда расслышал каждое его слово. — Хотя его люди здесь побывали, на этот счет нет никаких сомнений.

— Было вторжение? — спросил Дэмьен. А вот ему пришлось орать во весь голос, и не впервые он позавидовал особым способностям Тарранта. — Или они лишь засылали лазутчиков?

Охотник смахнул прядь волос со лба; вода закапала по лицу подобно слезам.

— Точно не знаю. Следы сложные и налагаются друг на друга, как кольца на стволе дерева, рассортировать их непросто. Но судя по здешним крепостным сооружениям… — Он описал рукой круг в воздухе. — Или, точнее, судя по отсутствию таковых, конфликт, если он и имеется, носит скорее дипломатический, нежели военный характер. Чего мы с вами никак не ожидали.

Охотник посмотрел вверх по течению реки, холодные воды которой пенились почти у них под ногами. Это предоставило Дэмьену редкую возможность всмотреться в лицо этого человека так, чтобы он сам не заметил, что его лицо разглядывают. С Таррантом происходили какие-то перемены — причем явно не в лучшую сторону. Дэмьен не смог бы выразить этого словами, но понимал тем не менее совершенно определенно. «Может быть, это голод», — подумал он. И при мысли о городах в долине и о судьбах их обитателей он задрожал. Он припомнил, сколько ночей прошло с тех пор, как они покинули лагерь Терата, сколько долгих ночей в бесплодных странствиях по безлюдным землям. Хотя Таррант и не заговаривал о своих потребностях, было ясно, что именно означают для него эти города. Свежая пища. Омоложение. А может быть, даже, если выпадет такая удача, — Охота.

Дэмьена затошнило, и он стремительно отвернулся.

«Ты никогда не привыкнешь к этому. Никогда. Не привыкнешь — и не смиришься.

Да и упаси меня Бог смириться».

В последние ночи Таррант тщательно избегал Йенсени, да и остальных участников экспедиции сторонился тоже. Не ехал больше вместе со всеми, но летел над вершинами деревьев, сопровождая их в птичьем образе. Что само по себе было и не плохо, решил Дэмьен. Одному Богу ведомо, как отреагировал бы Охотник, если бы ему предложили разделить седло с кем-нибудь из участников экспедиции, и как отнеслась бы кобыла Хессет к тому, что ей придется нести троих сразу. Даже для сильных лошадей существует предельная нагрузка. Нет, выбранный Таррантом порядок продвижения и впрямь оказался наилучшим. Вот если бы только не казалось это демонстративное отшельничество одним из проявлений странной скорби, окутавшей теперь Охотника подобно черной туче, которая прямо на глазах становилась все гуще и чернее по мере того, как они продвигались вперед.

«Он побывал пред ликом Господа, — без устали напоминал себе Дэмьен. — И его отринули. Он заглянул в глаза необратимости тяготеющего над ним проклятия. Неужели такое не должно было вызвать в нем перемену? Должно, непременно…»

Покаяние означает для него смерть — так пояснил Владетель. А смерть, согласно его философствованиям, означает вечное проклятие. Имеется ли выход из этой интеллектуальной ловушки, в которую заманил себя колдун? Найдется ли стезя, на которую он согласится ступить? Понятно, мысль о спасении этой падшей души вместо ее окончательного уничтожения была чисто умозрительной концепцией, и раньше Дэмьен думал совсем не об этом. Да и сейчас он не был уверен в том, что такое возможно.

— Необходимо будет избавиться от лошадей, — объявил Охотник.

— Что? — Дэмьену потребовалось несколько секунд, чтобы очнуться от размышлений. — Но зачем?

— Потому что они нас выдадут. На Восточном континенте нет существ, хотя бы отдаленно похожих на лошадей, и Матерям об этом известно. Если они прислали своим наместникам какое-нибудь предупреждение, то в него наверняка включено и описание лошадей. В горах мы могли бы просто спрятать их, но не здесь же?

Он указал на залитые огнями города.

Дэмьен поразмыслил над его словами. Мысль о том, что в незнакомых землях, да к тому же принадлежащих их врагу, придется странствовать без лошадей, была не из приятных… Однако Охотник был прав. Даже если им и удастся спрятать лошадей где-нибудь в городе — что само по себе сомнительно, — попасть на какой-нибудь корабль, не объявив о них, будет просто невозможно. А если Матери и впрямь известили здешние власти об их побеге, с таким же успехом можно намалевать красные мишени у себя на одежде.

Черт бы побрал все это. Какое невезенье.

— И что вы предлагаете?

— Убить их, — спокойно отозвался Охотник. — Или отпустить на волю прямо здесь, перед спуском в долину.

— Но второе ведь означает для них медленную смерть, не так ли?

Слабая улыбка заиграла на тонких губах Охотника.

— Мой конь не так уж плох, преподобный, он выживет. А кобыла Хессет наверняка не отстанет от него, таким образом и у нее появится шанс.

— Ну и каковы же эти шансы?

— Древние ксанди по самый край жизни сохраняли способность к воспроизводству. И у их потомков хоть в какой-то мере сохранились те же самые инстинкты. Я уверен, что, совместив наши умения, нам с вами удастся восстановить эти инстинкты.

Дэмьен изумленно уставился на посвященного:

— А вы ни о чем не забыли? — И, поскольку Охотник промолчал, он пояснил свою мысль: — Ведь для воспроизводства кое-что нужно? Или, по-вашему, это не имеет значения?

— Мой конь не кастрирован, — хмыкнул Таррант.

— Это понятно. Но и неукротимым жеребцом его тоже не назовешь. Потому что в противоположном случае само присутствие кобылы…

— Я ведь не говорил, что не преобразил его, преподобный Райс. Я остановил выработку определенных гормонов с тем, чтобы он держался джентльменом в смешанном обществе. Но это легко повернуть и в обратную сторону. И через пару месяцев нормальной гормональной активности… — Он пожал плечами. — Мне кажется, прежние привычки восстановятся достаточно быстро.

— Но в этом случае… — Дэмьен поглядел на лошадей. — У них будет приплод.

Охотник улыбнулся:

— Вполне вероятно.

— И насколько удачный?

— Генетическое сочетание далеко от идеального, но определенный шанс у них есть. В любом случае больший, чем если мы возьмем их с собою.

Дикие лошади. Не ксанди. И не какой-нибудь иной прирученный эквивалент. Дикая, по-настоящему дикая порода, да еще в здешних суровых условиях. Что ж, результат может получиться достаточно интригующим, решил священник. Богу ведомо, свежая кровь будет в этой стране далеко не лишней.

И тут ему в голову пришла несколько иная мысль. Он резко посмотрел на Тарранта:

— Это вы о них так заботитесь или о себе?

Тот пожал плечами:

— Некогда они были дикими животными и вновь могут стать дикими. В какой мере сохранился инстинкт выживания после стольких веков насильственной эволюции? Я бы не сказал, что этот эксперимент оставляет меня совершенно безразличным.

«В том-то все и дело, — подумал Дэмьен. — Стоит тебе приняться за проект, и ты уже не можешь отвлечься от него. Вся эта планета представляет собой для тебя всего лишь огромную экспериментальную лабораторию, испытательную площадку для твоих любимых теорий. А ничто другое тебя по-настоящему не волнует, не правда ли? Десять тысяч человек могут погибнуть у тебя на глазах, а ты и бровью не поведешь, но стоит кому-нибудь поставить под угрозу судьбу одного из твоих драгоценных экспериментов, и ты готов обрушить небо ему на голову». Что за темное тщеславие могло выпестовать столь утонченные и вместе с тем извращенные чувства? Это было превыше понимания самого Дэмьена — или же ему так казалось.

— Ну, — подтолкнул его Охотник, — так как вы решите? Раз уж я предложил вам выбор, — сухо добавил он.

Дэмьен устоял перед искушением смерить его презрительным взглядом.

— А вам не кажется, что на этот счет следовало бы посоветоваться и с Хессет? Нас ведь все-таки трое.

И тут же он вспомнил, что на самом деле их теперь не трое, а четверо. Сколько еще времени останется девочка в их компании? Он подумывал о том, а не отдать ли ее на попечение кому-нибудь из здешних жителей, но как отнесется к этому она сама? И как быть с намеками на обладание определенными сведениями, хотя она так ничего и не рассказала?

— Надо посоветоваться с Хессет, — закончил он. Имея в виду не только судьбу лошадей.

«Почему ты решил стать священником?» — спросила у него девочка.

На этот вопрос было так трудно найти ответ. Так трудно подыскать надлежащие слова. Так трудно объяснить этому ребенку, что означает для него Истинная Церковь — и что означает Бог, — и это было тем труднее, что она конечно же ни на мгновение не забывала о жестокостях, творимых здесь Святошами. Всю свою короткую жизнь Йенсени провела взаперти — из страха перед Господом и его слугами.

И все же она задала ему этот вопрос. Глядя на него широко раскрытыми сияющими глазами, лишь в самой глубине которых плясали искорки темного страха. Задала вопрос и ждала ответа.

«Почему ты решил стать священником?»

Как донести до ее сознания тот единственный миг откровения, который заставил его отвернуться от мирской жизни и, ликуя, ступить на самую трудную из мыслимых троп? Сейчас ему уже казалось, будто он всю свою жизнь был священником, будто ему от рождения хотелось стать священником. Но ведь когда-то же ему пришлось принять решение, не так ли? Не с самого же детства готовил он себя к духовному званию.

Но теперь Дэмьен ясно смог припомнить только один случай, о котором ей и поведал. Тогда он был юн, совсем юн, и они изучали в школе историю планеты Земля. Он вспомнил о том, как учитель, связуя воедино разрозненные факты, вдохновенно повествовал им о жизни на материнской планете, и как это отличалось от его обычной сдержанной манеры преподавания. И ночью после этого урока Дэмьену приснился сон. Фантастический сон, полный самых ужасных видений. Видений, связанных с тем, чем могла на самом деле оказаться планета Земля, — подлинным хаосом, в котором кипели энергии, амбиции и надежды, слишком яркие и изменчивые, чтобы их можно было воспринять. Он вспомнил блестящие металлические капсулы, скользящие по поверхности Земли отнюдь не на конной тяге, вспомнил и другие капсулы, стремительно и бесшумно пролетающие по небу, вспомнил о словах и зрительных образах, передающихся из города в город и с континента на континент за какие-то доли секунды. И, разумеется, главное изобретение человечества: космический Корабль. Огромный, как океан, могучий, как землетрясение, он стоял, готовый покорить межгалактические просторы, готовый распространить человеческое семя по всей вселенной. Эти видения были такими яркими, такими материальными, что, когда он проснулся, в горле у него пересохло, а сердце бешено колотилось в груди.

И тут он наконец понял кое-что про планету Эрна. Понял по-настоящему. Не той долей мозга, которая запоминает факты из истории планеты Земля лишь затем, чтобы выдержать стандартный тест и тут же напрочь позабыть, — нет, он понял душою и сердцем. Понял, какова была Земля и какою могла бы стать Эрна, получившая по праву рождения — пусть и совершившегося в чудовищных муках — истинное наследие человечества. И он понял также, впервые в своей юной жизни, как распорядилось здешнее Фэа людским племенем. И будущим людского племени.

Жизнь бессмысленна, вот что осознал он в те минуты. Единственное, чем человечество занимается на планете Эрна, — это борьба за выживание в условиях изо дня в день нарастающих могущества и свирепости самой планеты. Человечество здесь обречено — и под знаком этой обреченности его собственная жизнь, его мечты, даже его немногочисленные достижения становились лишенными всякого смысла. Так чего ради продолжать? За что бороться?

Это было ужасающее откровение, оно едва ли не превысило возможности его неокрепшего разума. На протяжении нескольких месяцев он боролся со всеобъемлющей депрессией, да и многих его ровесников ожидала сходная участь. В результате четверо его одноклассников были вынуждены обратиться к психиатру, тогда как пятый — он сам узнал об этом лишь много лет спустя — предпринял попытку самоубийства. Остальные постарались заблокировать соответствующие участки собственного сознания, или же просто отказались понимать, в чем тут вообще заключается проблема, или нашли какие-нибудь другие способы спрятать голову в песок. Со временем большинству из них предстояло адаптироваться к происходящему, нарожать собственных детей на этой проклятой — и отвечающей проклятиями на проклятия — планете. Возможно, со временем кто-нибудь из их детей даже захочет стать колдуном.

Так почему же он стал священником? Потому что Единый Бог является живым выражением человеческого оптимизма. Потому что Святая Церковь представляет собой величайшую надежду человечества, а может быть, и единственную его надежду на этой дикой и враждебной планете. Потому что, лишь обратившись всей силой и страстью к Господу, Дэмьен смог оправдать свое собственное существование. Любая другая профессия лишь подчеркивала бы утилитарность и вместе с тем бренность всего сущего.

Он не рассказал Йенсени всего этого прямыми словами. Ему не хотелось нагонять на нее такое отчаяние, в какое ему самому довелось погрузиться в юности. И главным, что священник утаил от нее, стало учение Пророка, блестящее видение которым ситуации придало его собственной жизни если не смысл, то цель. Потому что это могло бы породить другие вопросы, а тогда пришлось бы давать на них вполне конкретные ответы… А ему вовсе не хотелось объяснять ей, что смертоносный демон, путешествующий вместе с ними, это все, что осталось от некогда ослепительной фигуры. Время для этого еще не настало. С этой истиной было не так-то просто примириться и ему самому, а ведь он бок о бок сражается вместе с этим человеком уже около года. И неужели так уж необходимо подвергать такому риску ее только что наметившееся понимание — еще такое тонкое, такое хрупкое.

К тому же не следует забывать о той ночи, когда они с Таррантом вступили в схватку.

Он и сам не знал, много ли и что именно увидела Йенсени той ночью. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что почему-то не может спросить ее об этом. Как будто и его собственные воспоминания о моменте Покоя оказались хрупкими и нематериальными, как сновидение, и неточно сформулированная фраза способна лишь погубить их окончательно. Как, впрочем, и любая фраза. И все же это воспоминание они делили на двоих — и оно никуда и никогда от них не уйдет. Ответы на все ее вопросы. Самая суть веры всей его жизни.

Он поглядел на девочку, прильнувшую к теплому мохнатому телу Хессет, подобно тому, как — у него на глазах — приникали к телу матери детеныши ракхов, и его душу обдало волной непривычного тепла. Возникшая между ракханкой и девочкой связь удивляла его. Разумеется, в отношении к нему со стороны Йенсени какой-то смысл имелся: одинокая и запуганная, лишенная отчего крова и какой бы то ни было надежды, она естественно потянулась в ту сторону, откуда повеяло простой человеческой заботой. Но Хессет?.. Ракханка ведь ненавидит людей и все, что с ними связано, и даже — так ему, по крайней мере, казалось, — детей. Так что за особые чувства вступили в силу во взаимоотношениях их обеих, откуда взялась и что означает подобная близость? Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы не нарушить создавшееся хрупкое равновесие.

Но не переставал удивляться. И восхищаться. И время от времени (правда, не часто) завидовать.

Лошадей они решили отпустить. Никому это не нравилось, но все понимали, что другого выбора нет. Таррант одним легким Творением вернул своего жеребца к виду, в каком его создала природа, затем расседлал его, выпряг и выпустил на волю. Подверг он Заговору и кобылу Хессет — что явно не понравилось самой ракханке, — и в конце концов-удовлетворился своей работой и в этом случае. Он даже попытался внедрить обоим животным непреодолимое отвращение к смертоносным колючкам, выращенным Терата, в надежде на то, что лошадям удастся избежать участи, которая может привидеться только в самом кошмарном сне.

После чего отпустил их.

«Тем самым мы изменяем здешнюю экосистему», — подумал Дэмьен, следя за тем, как уносятся вдаль лошади, сперва откровенно неохотно, а потом со все возрастающей уверенностью в собственных силах. В последний раз он заметил жеребца, когда тот поднял голову к ветру и его черная грива взметнулась в воздух. А в душе у священника прозвучало одно-единственное слово: «Навсегда». Если бы подобное решение подсказал кто-нибудь другой, Дэмьен отнесся бы к этому с явным предубеждением по поводу возможных последствий, но Владетелю, как знатоку в этой области, он полностью доверял. Лес самого Охотника представлял собой, конечно, страшное место, но экосистема в нем была сбалансирована безукоризненно. И если Таррант решил выпустить здесь на волю двух способных к размножению лошадей, значит, окружающая среда обитания с этим справится. На сей счет у Дэмьена не было никаких сомнений.

Со спуском в долину предстояло подождать до рассвета. С того момента, как села Кора, естественного света просто не хватило бы для безопасного нисхождения, а Таррант был категорически против того, чтобы зажечь фонари. Не стоит извещать о своем появлении всю долину, предостерег он, иначе из какого-нибудь города наверняка пришлют гвардейцев для проведения торжественной встречи. И Дэмьен согласился. Так что они дождались, пока в небе не начало светать и тени гор и скалистых островков не прочертили воду озера длинными стрелами в сторону запада, а уж потом разобрали лагерь и снялись с места, как раз когда Таррант покинул их в поисках безопасного убежища.

— А как быть с седлами? — озадачилась Хессет.

После короткого обсуждения решили закопать их где-нибудь в укромном уголке. Да ведь и впрямь едва ли стоило рисковать возможностью того, что какой-нибудь бродяга, поднявшись по склону, обнаружит на вершине походное снаряжение. И лишь тщательно закопав все, что оставалось лишнего, и заровняв землю на вскопанном месте, Хессет достала свой диковинный головной убор и нахлобучила его по самые глаза, скрыв заодно и уши… «Опять время маскироваться», — подумал Дэмьен. Сейчас он даже порадовался тому, что с ними нет Тарранта, — одним маскарадным костюмом меньше. Что же касается Йенсени… с девочкой им все-таки придется расстаться. Где-то в одном из этих городов. Они подыщут ей кров или, по меньшей мере, обеспечат ее средствами к существованию, чтобы она осталась здесь в целости и сохранности, когда им самим придется отправиться в поход на вражескую территорию…

«А что, если у нее все-таки есть необходимые нам сведения? Или вдруг ее сила способна помочь нам?» Дэмьен покачал головой, отгоняя подобные мысли. Слишком много «если». Слишком много неопределенности и неизвестности. Стены, которыми окружен ее травмированный разум, высоки и крепки, и если бы у них был в запасе хотя бы месяц хотя бы относительной безопасности на то, чтобы потрудиться над разрушением этих стен, тогда девочка, возможно, и открылась бы, тогда, возможно, и поделилась бы с ними своими драгоценными знаниями… но не в недельный срок и не под гнетом постоянной угрозы преследования. А так и речи быть не могло о том, чтобы ломать ее через колено — ни властью Тарранта, ни хитроумно продуманной ложью со стороны самого Дэмьена.

Связавшись веревками, они начали спуск. Путь оказался трудным, но вполне преодолимым; однажды, правда, Йенсени оступилась и проскользила на спине целый ярд, но ему удалось удержать ее на страховке. И это было единственной неприятностью. Ветерок время от времени бросал им в лица морось брызг недалекого водопада, окрашенных рассветом в розоватые тона, руки легко находили надежные выступы камней, и к тому времени, когда Кора поднялась над восточными горами, они уже стояли на плодородной земле долины, а перед ними простиралось возделанное поле. Золотые лучи заиграли на склонах, и, пока они упаковывали снаряжение, их то и дело окатывало бодрящим дождиком речной воды. И как же трудно было связать красоту этого мирного пейзажа с суровостью и неприглядностью мест, которыми они совсем недавно пробирались, совместить нынешний покой с памятью о только что перенесенных тяготах. «Да нет, не так уж и трудно», — подумал Дэмьен, взглянув на Йенсени, по-прежнему окруженную пеленой одиночества и покинутости. Потому что, на взгляд девочки, они принесли в этот рай с собой частицу ужасов, оставшихся позади. И предстояли им не меньшие ужасы. И между двумя безднами цветущий дол выглядел всего лишь тонкой перемычкой.

«Господи, сделай так, чтобы мы никогда не забыли об этом», — мрачно подумал Дэмьен. Свернул в клубок и сунул в сумку Тарранта последнюю веревку. Потом перекинул ремень сумки через плечо, собравшись в дальнейший путь.

— Вперед, — прошептал он своим спутницам. — Пошли.

Йенсени изо всех сил старалась не испугаться.

Возможно, будь дело ночью, ей и удалось бы совладать со страхом. Она постепенно привыкла к ночным переходам. Когда всходила Кора, весь мир заливали мягкие золотые лучи, как будто в небе зажигали гигантскую лампу, все тени сразу же как будто теплели и добрели. От Коры, в отличие от солнца, не исходило никакого шума, и ее свет был вовсе не таким пронзительным; зажмурившись и хорошенько постаравшись, девочка даже могла вообразить, будто она вернулась домой. К себе в покои, в отцовский замок, где единственным источником освещения служит масляная лампада. А когда Кора садилась, Йенсени становилось еще лучше. Ночь окутывала ее своею тьмой, давая ей возможность представить себе, будто она находится вовсе не в чистом поле, а в маленькой закрытой комнатке, уютной и безопасной. А когда чередой всходили луны, звуча каждая на свой лад: Домина тихо постукивала, Прима глухо гудела, а Каска едва слышно шептала, — их свет также, в отличие от солнечного, не наполнял собою небес, и девочка по-прежнему чувствовала себя в безопасности.

Но день все-таки наступил.

И они вошли в город.

Город оказался страшным, просто-напросто чудовищным местом: здесь у Йенсени сразу же закружилась голова, она почувствовала испуг и слабость. Дома были высокие, стены толстые, и они так тесно лепились друг к дружке, что, проходя по улице, она поневоле вспоминала о том, как пробиралась по долине демонов, надеясь лишь на то, что земля сама собой не разверзнется под ногами. У домов тоже, как выяснилось, имеются голоса — и очень громкие, — и хотя она старалась не слушать их, полностью отключиться от этих стенаний ей не удалось. Иногда она случайно прикасалась к какой-нибудь стене — и тут же до сих пор сочившиеся оттуда по капле голоса поднимались до настоящих воплей, как будто всю историю этого дома спрессовали, втиснув в одно-единственное мгновение. Противоречивые обвинения, мелкие ссоры, однажды даже ярость мужчины, с мечом набросившегося на соседей… Все это было страшно, слишком страшно, и она не могла устоять под таким напором, не говоря уж о том, чтобы противостоять ему. Один раз проходившие по улице горожане оттиснули ее спиной к витрине мясной лавки — и восприятие ничем не прикрытых страданий бессловесной скотины настолько поразило девочку, что она, заплакав, обессиленно опустилась на колени. Дальше она идти уже не смогла. Тогда Дэмьен взял ее на руки и какое-то время пронес — и ей так понравилось лежать у него на груди, окунаясь в исходящее от него тепло… и конечно же пытаясь закрыться ото всех этих чудовищных голосов, чтобы не чувствовать кроющихся за ними страданий.

Ради своих спутников Йенсени надо было продержаться, и она понимала это. Даже не зная цели их путешествия на юг, она понимала, что прибыли они сюда осуществить некую судьбоносную миссию, а ее собственное включение в состав отряда явно снижает их шансы на успех. И девочка изо всех сил старалась не быть обузой. Но толпа! Но голоса! Узкие улицы, казалось, притягивали и впитывали солнечный свет, отражая и усиливая и его яркость, и присущий ему грохот, и все это было совершенно невыносимо. Иногда Йенсени просто-напросто переставали слушаться ноги, она застывала посредине улицы, ее начинало трясти, а толпа, подобно реке, обтекала ее, раздваиваясь направо и налево. Тогда к ней подходила Хессет и шептала ей что-нибудь на ухо, какие-то слова на родном наречье, которых девочка, разумеется, не понимала, а понимала она только то, что такими словами утешают детей, утешают маленьких ракхене, когда тем бывает грустно и одиноко. И эти слова утешали и ее самое. Иногда же, когда Сияние становилось особенно сильным, она останавливалась лишь затем, чтобы послушать эти слова, и даже не пыталась идти дальше, пока прикосновение деликатной руки священника не напоминало ей о необходимости продолжить путь. И даже тогда, даже после этого, слова Хессет оставались с нею, — и девочке казалось, будто это маленькие ракхи играют в высокой траве. И это уменьшало ее страх и смягчало одиночество. Если бы только она могла навсегда спрятаться в руках у Хессет, вот это было бы счастье! И чтобы та не умолкала… А города со всеми его ужасами, напротив, было бы и не видно и не слышно.

В конце концов, дойдя до какого-то многоэтажного здания, путники по знаку Дэмьена остановились. Это был довольно старый дом, и, хотя его жильцы щеголяли в ярких праздничных нарядах, краска на стенах давно облупилась, ступени крыльца покосились, а колонны, казалось, были готовы рухнуть в любое мгновение. Девочка поплотнее прильнула к Хессет, стараясь не слышать голосов, которые переполняли дом.

— Ты думаешь? — спросила ракханка.

Священник уныло кивнул:

— Местечко, конечно, малосимпатичное.

Затем он поднял руку и быстро начертал пальцами в воздухе какой-то знак; Йенсени содрогнулась так, словно ей в тело впились одновременно тысячи иголок. Хессет встревоженно поглядела на девочку.

— Болтать они не станут, — пробормотал Дэмьен, после чего вся компания все-таки вошла в дом.

Большой холл, в котором они очутились, был столь же обшарпанным, как и фасад здания. На дорожки было больно ступить, но все же Йенсени пришлось пойти на это, лишь бы не отходить от Хессет ни на шаг. Нечаянно она наступила на полусмытое бурое пятно — и едва не задохнулась от мучительной боли в боку; лишь рука Хессет удержала ее от того, чтобы опуститься наземь. «Асст», — шепнула загадочное словечко ракханка, и Йенсени сразу же стало самую малость полегче. Но теперь она шагала медленно и настороженно. И когда ковровая дорожка закончилась, пол сразу же стал гораздо лучше — он не так сохранял человеческую боль, как толстая ткань. Девочка замерла, сдерживая дрожь, пока Дэмьен договаривался не то с хозяином, не то с приказчиком. Наконец сделка была заключена; священник расстался с пригоршней монет, получив взамен связку тяжелых ключей. Хозяин или приказчик уже собрался было уходить, но тут ему на плечо легла тяжелая рука священника.

— И никаких вопросов, — невозмутимо приказал Дэмьен, и Йенсени почувствовала, как в ее тело вновь впились иголки. На мгновение что-то произошло и с хозяином, затем он утвердительно кивнул.

«Творение, — подумала девочка. Пробуя на звук новое для себя выражение, пытаясь всесторонне понять его. — Он применил Творение».

Они поднялись по лестнице.

Коридоры здесь были мрачными, узкими и низкими, но для Йенсени они все равно обернулись радостной переменой к лучшему. Она застыла посреди коридора, пока Дэмьен возился с ключами, примеряя, к какой двери подходит какой. В конце концов все сработало, и он пригласил своих спутниц в номера.

Хессет со вздохом сбросила с плеча тяжелую сумку.

— Как же плохо без лошадей.

— В самую точку, — согласился Дэмьен, повторив ее движение. — Но тут уж ничего не поделаешь.

Йенсени посмотрела на него:

— А вам самому разве не вредно управлять людьми подобным образом?

На мгновение наступила тишина. Девочка услышала, как Дэмьен сделал глубокий, медленный вдох. После чего спросил:

— А что ты, собственно говоря, имеешь в виду?

Она тщетно попыталась найти слова. Но сама концепция его магического действия была ей совершенно чужда и, соответственно, не поддавалась определению.

— Вы говорили, что ваш Бог не дозволяет использовать Фэа для подчинения людей… только для лечения и тому подобное. Но разве того человека внизу вы не взяли под свой контроль? — А поскольку священник ничего не ответил, она добавила: — Когда приказали ему: «Никаких вопросов».

И вновь он ничего не ответил. Вслух. Но она услышала его слова столь же отчетливо, как если бы они и впрямь прозвучали. Они были у него в глазах, во всем теле, в дыхании.

«Как ты об этом узнала?»

Затем Дэмьен подошел к ней и присел на корточки, чтобы не подавлять своим ростом. Взгляд прямо в глаза был очень приятен. Да и сами глаза у него были хорошие — карие и теплые. Девочка прямо-таки почувствовала, как исходящее из них тепло овевает ей лицо.

— Дело, которое мы должны здесь сделать, очень важно, — объяснил священник. Голос его был мягок и спокоен, он тщательно выбирал слова. — Если мы потерпим неудачу, пострадает множество людей. Подобно тому, как пострадал твой отец. Ты ведь не забыла?.. Мы прибыли сюда, чтобы прекратить и предотвратить такие дела. С тем, чтобы от них больше никто не пострадал. А иногда для достижения этой цели… иногда нам приходится идти на вещи, которые не нравятся нам самим. На вещи, которые мы в другом случае никогда не сделали бы.

— Но это же все равно плохо? — спросила Йенсени.

Несколько долгих мгновений он молчал. Девочка чувствовала, что Хессет смотрит сейчас на них обоих, длинные уши подались вперед, ловя неизбежный ответ. Или в самом ее вопросе заключалось нечто скверное? Но ей ведь всего-навсего хочется понять.

— Моя Церковь полагает, что это плохо, — сказал священник в конце концов. — А я иногда и сам не знаю. — Он медленно поднялся, выпрямился во весь рост. — Во имя успеха нашей миссии, Йенсени, мы уже сделали много дурного, и я подозреваю, что предстоит еще больше. Так, знаешь ли, устроен мир. Иногда решение представляет собой всего лишь выбор из двух зол — меньшего и большего.

— Таррант мог бы гордиться тобой, — фыркнула Хессет.

Священник бросил на нее жгучий взгляд — и между ними разыгралось нечто, оставшееся вне разумения Йенсени, однако она хорошо ощутила остроту, ярость и боль этого столкновения.

— Мог бы, — пробормотал священник. Потом отвернулся от них обеих. — Да и чей же я, по-твоему, ученик?

Здесь они и решили ее оставить.

Они не говорили ей этого. Да и не нужно было говорить. Уже в ходе путешествия стало ясно, что они не собираются брать ее с собой дальше, на юг, и, следовательно, оставят где-то здесь, в каком-нибудь городке. Так что никакого выбора у них не было. Да, конечно, они постараются обо всем позаботиться, может быть, даже попробуют найти дом, куда бы ее приняли… но в конечном итоге все сводилось к одному и тому же. Они оставят ее здесь. В этих городах. Переполненных голосами. Среди домов, кричащих от боли, среди людей, кричащих от боли, обреченной на жизнь, полную такого безраздельного страха, о существовании которого они, должно быть, даже не подозревают.

И тогда исчезнут детеныши ракхов. И исчезнет Хессет. И исчезнет Дэмьен, а вместе с ним и последние кусочки того хрупкого Покоя, который она обрела в лесу. Покоя столь сладостного и согревающего, что она отдала бы жизнь за то, чтобы обрести его вновь. Какая-то часть этого Покоя по-прежнему оставалась в ней самой — и оставалась в нем. Она чувствовала это, когда он к ней прикасался. А если он уйдет… она лишится этого Покоя. Лишится навеки.

И останется в полном одиночестве. А она ведь уже познала одиночество и слишком хорошо знает, как это больно. А потом эти люди спасли ее. Она все еще оплакивает отцовскую смерть, все еще просыпается ночью, сотрясаясь всем телом после ужасных кошмаров, но священнику и ракханке удалось как-то смягчить ее страдания, и обретенный Покой несколько приглушил ее горе. А теперь она всего этого лишится. И даже думать об этом ей было невыносимо.

Иногда, вспоминая отца, она неожиданно впадала в ярость — и это ее пугало. «Почему, — спрашивала она у него. — Почему ты меня покинул? — Мысленно произнося эти слова, она стыдилась их, но обвинения вырывались из глубин сердца слишком страстно и слишком стремительно, чтобы этот поток можно было остановить. — Почему ты не сумел оберечь меня по-настоящему? Почему отправился на смерть, и умер, и оставил меня одну-одинешеньку? И что прикажешь мне делать теперь, когда я осталась совсем одна?» Девочка чувствовала, что обвиняя отца, она тем самым и предает его, но ее гнев был слишком искренен и слишком силен, чтобы она могла отказаться от обвинений. «Где ты? Где ты сейчас, когда я так нуждаюсь в тебе? Или ты не понимал, что все должно случиться именно так?»

Слезы лились у нее по щекам, тело дрожало от стыда и от страха; Йенсени выглядывала в убогое окно, за которым сиял солнечный свет и слонялись по улице отвратительные люди, и отчаянно старалась не думать о будущем.

2

Церковь была маленькой, а полоска земли, на которой она стояла, — узкой, грязной и со всех сторон окруженной домами, так что небольшая лужайка вокруг церкви пребывала в постоянной тени. А раз так, то и в запустении. Не будь здесь чугунной ограды — скорее для видимости, через нее мог бы с легкостью перемахнуть любой непрошенный гость, — церковь ничем не отличалась бы от соседних домов этого бедного квартала, да и фасад ее, более чем обшарпанный, не мог скрасить общей картины.

Наверняка в богатых районах города имелись церкви и покраше, а в центре, не исключено, даже кафедральный Собор. Может быть, и здесь, как в Мерсии, городская жизнь разворачивалась вокруг расположенного в самом центре Собора, где роскошные сады с цветочными орнаментами обрамляли высокое здание, на позолоченных арчатых вратах которого играло сияние Коры, и верующих туда тянуло как мух на мед. «Такой Собор — красивый и величественный — непременно должен был быть построен и здесь», — подумал Дэмьен. И здесь, как и в Мерсии, его наверняка самым тщательным образом охраняют.

Когда он подошел к чугунным воротцам, по улице мимо него прогромыхала колымага, в которую были впряжены какие-то низкорослые коренастые животные, используемые в здешних местах как ездовые и тягловые. Справа послышался крик, а вслед за этим — звон разбитого стекла; очередная ссора жителей, мрачно подумал священник. Скученность здешней жизни его удручала. Но сейчас, в двойном свете — солнце еще только начинало садиться, а из Галактики над головой лила золотое сияние Кора, — он решил осмотреть Божий дом. Более чем скромная церковь, это уж несомненно, и к тому же она явно знавала лучшие времена. Окна дымчатого стекла были защищены от взлома колючей проволокой, а на проемах первого этажа имелись к тому же толстые решетки. Но вопреки непритязательному внешнему виду и обилию средств защиты эту церковь, судя по всему, посещали, причем посещали часто. Ступеньки крыльца были порядком стоптаны, обитые бронзой двери отполированы до зеркального блеска прикосновениями бессчетного количества рук. За те несколько минут, что Дэмьен простоял здесь, не менее десятка мужчин и женщин поднялись по ступеням — в одиночестве, парами или непринужденно переговаривающимися группками. Так что, естественно, их вера наложила свой отпечаток на здешнюю обитель. Молитвы многих тысяч, звучащие изо дня в день, впитались в старинный камень и в резьбу по дереву, запечатлевшись в стенах с такой же отчетливостью и очевидностью, как любая из решеток или тяжелых щеколд. Вера этих людей и все, за ней кроющееся. А это означало, что порча, наведенная Матерями, непременно должна была запечатлеться и тут. И тому, кто обладает даром Видения, вчитаться в нее будет крайне просто. По крайней мере, Дэмьен надеялся, что это будет просто.

Он собрался для Творения… и в последний миг заколебался. Не то чтобы он боялся того, что его обнаружат и разоблачат. В эту окраинную церквушку он забрел именно потому, что пособники местной Матери, даже если они дожидаются его появления, скорее всего будут искать его в церквах побогаче или же в кафедральном Соборе. А на этих окраинных улочках ему обеспечена полная безвестность, что только подчеркивалось его кое-как залатанной и покрытой пылью странствий одеждой. Нет, никто не обратит здесь внимания на рядового путника. К тому же в этих краях, столь кардинальными и безжалостными мерами избавленных от колдовства, крайне маловероятно, что Матери или их приспешники смогут сфокусироваться на его творении и тем самым выявить, где он сейчас находится. Да, скорее всего, они даже не знают, как подступиться к решению подобной проблемы. Здесь ему была обеспечена безопасность в той же степени, как в любом другом месте этой перенаселенной и подверженной порче страны, и вовсе не мысль о возможной поимке заставила его сейчас затрепетать в унылой церковной тени. Во всяком случае, не совсем страх обнаружения. Нечто иное… Нечто, похожее на…

«Я боюсь Познания, — подумал он. Страх и впрямь охватил холодными щупальцами его сердце. — Я боюсь Видения. Я боюсь распознать подлинный облик здешней порчи и понять, насколько далеко она зашла».

Он и близко не подходил ни к одной из церквей с тех пор, как им пришлось бежать из Мерсии. А это означало, что до сих пор у него не было шанса собственными глазами Увидеть, какие превращения претерпели здешние жители, не было шанса проанализировать влияние и воздействие тайного владычества ракханских Матерей на веру этих людей. Еще не было. И вот, стоя у ворот этой скромной церквушки, пока местные жители, один за другим, проходили мимо него, Дэмьен осознал, что ему и не хочется ничего Видеть. Не хочется понимать. И никогда не захочется.

Его руки крепко вцепились в чугунную ограду, костяшки пальцев побелели. «Знание — это сила, — напомнил он себе. — И оно необходимо тебе. Не обладая знанием, ты не сможешь бороться с врагом». Но его одолели сомнения, усугубленные испытываемым страхом. Поначалу священник решил, что, совершив Творение в непосредственной близости от одной из местных церквей, он сможет Увидеть здешнюю порчу в ее истинном виде, сможет распознать определенные направления, в которых развивается деградация его веры, сможет уловить некий смысл… А что, если не сможет? Что, если ему удастся вызвать нужный образ — но только затем, чтобы убедиться в том, что он не в силах расшифровать заложенное в нем послание? Порча, которой оказался подвержен здешний край, поражает само сердце; так вправе ли он подвергнуть себя риску столкнуться с ней напрямую?

«Но мне придется, — лихорадочно убеждал он себя. — У меня нет другого выхода». И вновь собрался для Творения. Невольно думая о том, что трудно не Усилие, а Откровение. Невольно думая: «Как хорошо бы моему сердцу стать бесчувственным хотя бы на несколько кратких мгновений…»

Осторожно прикоснулся он к окрестным потокам Фэа — они были сильны и обильны, чего еще мог бы пожелать колдун? — и подключился к земным энергиям с тем, чтобы они перестроили его Зрение так, чтобы оно соответствовало специальным длинам волн Фэа. На мгновение ему стало страшно взглянуть на церковь, и он продолжал смотреть себе под ноги. Серебряно-синее Фэа рябилось и пузырилось на щербатом асфальте, рисунок потоков оказался темным и сложным, под ним исчезли трещины и неровности. Затем, медленно-медленно, он поднял взгляд.

И Увидел.

«О Господи…»

На мгновение он просто остолбенел, отказываясь воспринимать то, что подсказывали ему чувства. Затем, постепенно, пришло Понимание. Церковь была чиста. Чиста! Ее Фэа дышало теплом, проникнутым надеждой и верой, проникнутым молитвами многих поколений, как это можно было бы ожидать где-нибудь в совершенно другом месте и в совершенно иное время. Музыкальное звучание храма не окрашивалось диссонансами земной порчи, но было наполнено гармонией истинной богобоязни. Дэмьен взирал на это с изумлением, взирал, не веря собственным глазам. Он даже покачал головой, словно в надежде перефокусировать Видение на надлежащий лад. Но ничего не изменилось. Аура здания была яркой и чистой, как это и подобает Истинной Церкви. Потоки, обегающие здание, искрились фрагментами человеческих надежд, впитывая их в себя, надежд столь же чистых, как сияние Коры посередине Галактики. А что касается Фэа, истекающего из самого здания… оно было столь же сладостно и богобоязненно, как то, что струится из великого кафедрального Собора в Джаггернауте; и, прислушиваясь, он различил шепот вплетающихся в поток молитв, он уловил слабый, но сладкий запах веры в Единого Бога.

Но это же невозможно.

Просто-напросто невозможно.

Дэмьен отчужденно всмотрелся в происходящее, пытаясь постигнуть его смысл. С какой стати живущие на Востоке ракхи приложили столько усилий и потратили столько времени, чтобы взять под свой контроль Единую Церковь, а добившись цели, не предприняли ничего, чтобы изменить и извратить ее? Какова же тогда их заветная цель, если это не посягновение на дух человека? И как понимать силу, которая, судя по всему, руководит ими самими? Дэмьен был в состоянии понять демона, питающегося человеческой деградацией, заклятого Врага, целью которого было приспособить веру человека к собственным темным замыслам… но не то, что происходило здесь. Этого он не понимал. Эти люди были тверды в своей вере, и их вера приносила свои плоды. Сама земля отвечала на их истовую набожность.

«Этого ли ты хотел? — безмолвно обратился он к самому себе. И чего хотят все остальные — регенты, протекторы, Матери, неизвестный враг, становящийся с каждой ночью все ближе и ближе. — В какую игру здесь играют? И по каким правилам?» Вплоть до последней минуты ему казалось, будто он представляет себе самый общий характер происходящего, по меньшей мере, хотя бы на уровне понятий о Добре и Зле, но сейчас оказалось поставлено под сомнение даже это. Если человечество и обрело здесь врага, то сама природа этого врага была настолько иносущностна, что Дэмьен даже предположительно не взялся бы судить о мотивах, которыми тот руководствуется; не говоря уж о его планах, по-видимому, настолько долгосрочных, что в контексте одного-единственного года — или даже одного столетия — общие очертания уловить просто невозможно. И от этого Дэмьену стало страшно. Очень страшно. Так страшно, как еще никогда не было раньше; так страшно, что он впервые за все время усомнился в том, правильно ли поступил, взявшись за дело, которое не смог бы осуществить никто другой. Даже опираясь на помощь Тарранта. Даже рассчитывая на специфическую помощь Хессет и девочки.

«Так что ж ты такое? — вопросил он. — Что тебе нужно?» Но ответа не последовало — лишь молчание да приглушенный шепот веры. Чистой веры. Праведной. Устрашающей.

Смятенный, с трясущимися руками, он отпрянул от церкви и поплелся в убогую гостиницу дожидаться ночи и возвращения Тарранта.

3

В прибрежных городах медленно наступал вечер, окрашенный багрянцем предзакатного солнца. И еще долго после того, как сгустились сумерки, с городских улиц можно было увидеть далекие блики солнечных лучей, разливающихся над водами моря и скалистыми островками. А когда солнце все-таки село, в небе осталась Кора: свет, лишенный тепла, панцирь ложного золота, надетый на город. Ну скоро, наконец, погаснет и этот свет? Когда они сошли на берег в Мерсии, закат Коры отставал от солнечного на два часа; интересно, каков этот интервал сейчас?

Со вздохом Дэмьен выпустил из руки приоткрытую занавеску. Сильный северный поток в здешнем регионе означает, что он не сможет воспользоваться Фэа для получения информации о планах Матерей и о деталях организованной ими погони. Конечно, можно попробовать использовать Фэа, текущее с юга, чтобы Познать врага… но такие вещи лучше получаются у Тарранта. Охотник гораздо острее воспринимает и истолковывает странные и зачастую загадочные видения, с которыми связано Познание с большого расстояния. Вот пусть он сам это и расхлебывает.

Дэмьен окинул взглядом гостиничные покои: спальню и маленькую гостиную, разделенные шторой, вставленной в арчатый проем. Конечно, он ляжет в гостиной, а спальню предоставит в распоряжение Хессет и девочки. Хоть какая-то приватность. После долгих недель, проведенных в походных условиях, подобная роскошь наводила разве что не на игривый лад, хотя, видит Бог, сколько раз они видели друг друга обнаженными! Тем не менее появившаяся возможность уединиться была, несомненно, приятна. Славная примета цивилизации. И, разумеется, теперь следовало считаться с присутствием девочки.

Девочки…

Она спала, прильнув к Хессет, как котенок; обе, понятно, улеглись на диване. Какой спокойной выглядела она сейчас, когда стены дома защитили ее от внешнего мира. Но насколько надежна эта преграда? Дэмьену не требовалось задействовать Творение, чтобы понять, что их временное убежище прямо-таки пышет убогостью и преступлениями. Почему же это не смущает ее? Почему ясновидческие образы не одолевают ее здесь так же, как на улицах?

«Потому что сейчас она находится на своей территории, — предположил священник, следя за тем, как она все глубже зарывается в объятия Хессет. — Она рассматривает гостиничную комнату как собственную территорию, и поэтому ничто ее не смущает». И какие же можно из этого сделать выводы применительно к ней самой? Симптомом чего было ее поведение на улице — истинной мощи или психической нестабильности? Он вполне обоснованно полагал, что считаться следует с обеими возможностями, равно как и с их комбинацией. А это означало, что девочка и впрямь может оказаться опасной. Разок-другой он попробовал было Познать ее, но совершенно безуспешно. Какою бы силой ни обладала Йенсени, выявить это он со своим Видением был бессилен, более того, он подозревал, что так же обстоит дело и с Видением Тарранта. Что, само по себе, крайне тревожило.

Почувствовав, что на них пристально смотрят, на диване заворочалась Хессет.

— Таррант? — сонно спросила она.

Дэмьен покачал головой:

— Еще не показывался. — Он потянул за шнур люстры, заставив светильник немного опуститься, так ему было удобней. — А ночь давно настала, — пробормотал он, зажигая четыре свечи. Строго говоря, четыре огарка, которые весьма неохотно разгорелись по новой. — Кора уже почти села. Интересно, где же его носит?

Янтарные глаза ракханки осуждающе смотрели на него.

— Тебе это прекрасно известно. — Она погладила длинные волосы Йенсени, распутывая пряди полувыпущенными когтями. — Не так ли?

Он шумно вздохнул:

— Да. Ты конечно же права. — Какое-то время он постоял, вглядываясь в пламя четырех свечей, еле-еле разгоравшихся в прокопченных колпаках. Затем, еще раз вздохнув, подтянул лампу повыше. — Обычно он управляется с этим быстрее.

«Сколько же он убьет сегодня?» Дэмьен старался не думать об этом. Все повторялось. Муки совести вызвали острую боль в висках, ему пришлось потереть их сухими пальцами. Нынче ночью ему не помешало бы побывать в освященном приделе церкви, не помешало бы окунуться в прозрачные воды формального богослужения. Не только не помешало бы, но и отчаянно хотелось. Но если Матери ищут его в этом городе… Он не имеет права рисковать. Даже просто подойти к церкви и прикоснуться к ограде было достаточно рискованно, а войти внутрь равнозначно самоубийству.

И вдруг он вздрогнул, потому что скрипнула дверь, его рука машинально потянулась к мечу, укрепленному за спиною. Однако оружие было в ножнах и лежало оно на кровати в добрых десяти футах от того места, где он сейчас стоял. Да и зачем ему меч? Это же Таррант. Дэмьен гневно закусил губу, когда в проеме дверей показалась мощная фигура Охотника. Лишь посмотрев на дверь, тот взглядом унял скрип петель. Владетель оглядел комнату, заглянул через штору в спальню, презрительно прищурился. И вдруг все в номере показалось Дэмьену вдвойне отвратительным, воздух — вдвойне затхлым. Черт побери этого высокомерного аристократа! И черт побери его вдвойне за то, что он не желает скрыть собственного презрения. Его ведь не было с ними, когда они отправились на поиски безопасного пристанища, не так ли? Вот и не следует осуждать сделанный ими выбор.

«Полегче на поворотах. Не позволяй ему сбивать себя с толку. Не ставь всю эту проклятущую миссию в зависимость от собственных нервишек».

Не произнеся ни слова, Таррант проследовал к столу и уселся в кресло. Дэмьен кивнул Хессет, которая тут же, правда не без труда, высвободилась из объятий Йенсени и присоединилась к мужчинам. Когда все трое уселись за стол, Дэмьен зажег настольную лампу; свет заплясал за разноцветным стеклом, отбрасывая на людей и ракханку жесткие желтые тени. В таком освещении глаза Тарранта показались Дэмьену и вовсе нечеловеческими. Что ж, так он больше похож на себя истинного, подумал священник. Но мысль эта была не из приятных.

Почувствовав, что Охотник собирается презрительно отозваться об их пристанище, Дэмьен упредил это замечание.

— Здесь безопасно. Это первое безопасное место, которое нам попалось.

— У девочки были неприятности, — некстати добавила Хессет.

— Что вы говорите?! У девочки… — Узкие щелки бледных глаз обратились в ее сторону. На губах у Охотника играла презрительная усмешка. — А с чего мы взяли, будто нам известно, кто она такая? Или она все же решила поделиться с нами своими драгоценными тайнами? Или по-прежнему ведет чисто паразитическое существование…

— Не надо, — перебил его Дэмьен. Рука священника вновь сама собой потянулась к плечу — туда, где в обычных условиях должен был находиться меч; жест получился чисто инстинктивным. — Не усугубляйте того, что и само по себе плохо.

От Владетеля веял сейчас такой холод, которого в обычных условиях нельзя было ожидать даже от него. В последние дни он взял за правило всячески избегать общества Йенсени и прекращать любые разговоры, которые могли бы вылиться в заданный ей вопрос. И теперь его враждебность, похоже, стала еще более явной, чем раньше, и священник толком не знал, как далеко эта злость может зайти и как следует на нее реагировать. Когда они спасли девочку, Таррант разозлился и совершенно справедливо насторожился, но даже тогда не проявлял столь откровенной враждебности. А сейчас он походил на ядовитую змею, изготовившуюся нанести смертельный удар. И все это началось той ночью в лесах, подумал Дэмьен. Той ночью, когда Таррант пошел в атаку на девочку и Нечто вмешалось. Неужели этот мимолетный эпизод оказал на него такое впечатляющее воздействие?

«Она увидела Господа», — напомнил себе Дэмьен. Интуитивно он не сомневался в этом, хотя они с девочкой никогда не обсуждали ту ночь. И Таррант наверняка знал об этом тоже. Не мог не знать. А каким чудовищным испытанием для него обернулось, должно быть, осознание того, что какой-то случайной девчонке оказалось даровано то, в чем ему самому было категорически отказано. И из ревности вполне могла родиться ненависть, подумал Дэмьен. Изощренная, отъявленная ненависть. Ничего удивительного в том, что Охотник с той поры сам не свой.

Заставив себя отвлечься от этой темы, он решил повернуть разговор в более безопасное русло:

— В городе имеется надежная гавань…

— И надежно охраняемая, это уж наверняка.

— Вы думаете, Матери приказали разыскивать нас даже здесь, на далеком юге? — осведомилась Хессет.

— Вне всякого сомнения, — подтвердил Таррант. — Я вижу это в потоках Фэа. Чувствую в запахе ветра. Весь этот город провонял засадой и западней.

Дэмьен тоскливо вздохнул. До сих пор он подозревал то же самое и надеялся на то, что Таррант развеет его подозрения.

— Ну и что же? Вы что-нибудь придумали?

— Нам надо действовать как можно быстрее. Подняться на борт, прежде чем местная Мать сообразит, что мы здесь. Создав достаточное Затемнение, мы сможем сговориться с каким-нибудь капитаном…

— Погодите-ка, — перебил его Дэмьен, — погодите минутку. Мы ведь договаривались, что, попав сюда, сначала займемся сбором всевозможных слухов и сплетен, не так ли? Чтобы выявить характер и возможности нашего врага, прежде чем предпринять следующий шаг. Разве не в этом заключался наш план? И мне не нравится замысел помчаться вслепую на вражескую территорию, даже не узнав предварительно о…

— Непозволительная роскошь, — рявкнул Охотник. — Для нас, во всяком случае. Неужели вы полагаете, будто наймиты Матери будут сидеть сложа руки, пока мы не запасемся сведениями, картами и надлежащей отвагой? За ваши головы объявлена награда…

— Откуда вы знаете?

— Да уж, поверьте, знаю. Знаю наверняка. И даже знаю предложенную сумму — и она, поверьте, достаточно велика, чтобы все аборигены, с которыми придется иметь дело, глядели в оба. Неужели вы и впрямь хотите остаться здесь в сложившейся ситуации? Неужели и впрямь думаете, будто здесь вам удастся собрать достаточно информации, чтобы ради нее стоило рискнуть жизнью?

— Но и ваш план выглядит ненамного лучше, — с вызовом вмешалась Хессет. — Бегство вслепую… и куда… ради чего?

— Необходимо покинуть этот континент. Вырваться из паутины, сотканной Матерями, прежде чем они нас поймают. Я понимаю, что подобный подход не кажется вам привлекательным…

— Мягко сказано.

— Но уверяю вас, остаться в городе означает подвергнуться максимальному из возможных рисков. В этом городе или в любом другом на здешнем побережье.

Дэмьен покачал головой:

— Земли, которыми управляют Матери, не имеют торговых сношений с южным королевством, неужели вы забыли об этом? Войны в строгом смысле слова, возможно, и нет, но отношения носят явно враждебный характер. И судоходство строжайшим образом воспрещено.

— Действительно, — сухо согласился Охотник. — Торговые связи с южным королевством находятся под запретом. — В его ровном голосе послышались нотки презрения. — И кого, по-вашему, это останавливает? Правило первое любых исторических процессов гласит: «Торговля развивается в любом случае». Вот так-то, священник. Всегда и в любых условиях. На время она может замереть — скажем, на период войны, когда организована строгая морская блокада, — но как только оборона одной из сторон дает хоть малейшую трещину, в эту трещину начинают просачиваться контрабандисты. Выгода — гораздо более сильная мотивация поступков, нежели патриотизм, Райс. Значительно более сильная.

— Вы хотите сказать, что мы сумеем найти корабль?

Таррант кивнул:

— Вне всякого сомнения.

— А есть какие-нибудь предположения относительно того, как нам его найти?

— Честно говоря, я уже кое-что предпринял. — Он достал сложенный листок бумаги и передал его Дэмьену.

Священник осторожно развернул его, поднес к свету. «Ран Москован», — значилось там. «Номер лицензии в Анджело Дуро 346 — 298 — и». Под этим на листке было написано название одного из местных баров, его адрес и время предполагаемой встречи.

— Днем он торговец, а ночью контрабандист, — пояснил Таррант. — У него свой корабль — быстроходный, на паровом ходу, и на этом корабле достаточно тайников, чтобы любой другой контрабандист позеленел от зависти. Согласно данным, полученным мною в ходе Познания, это самое надежное, что мы можем отыскать во всем городе. Встретитесь с ним завтра и договоритесь о цене. — Он откинулся в кресле. — Только не вздумайте скупиться. Золото — это единственный хозяин, которому такие люди служат верно.

— Это проще сказать, чем сделать, — проворчал Дэмьен. Он посмотрел на Хессет, и ракханка, разгадав значение его взгляда, полезла в карман. Жалкая пригоршня монет, которую она высыпала на стол, не впечатляла, а ничего другого у нее не было. — У меня тоже осталось пятьдесят золотых в поясе. А все остальные деньги исчезли вместе с моей поклажей, и куда она подевалась, одному Богу ведомо.

— И все это деньги северной чеканки, здесь они не в ходу, — подчеркнула Хессет. — То есть это самый верный способ выдать себя, если нас действительно ищут.

Охотника их причитания, казалось, ничуть не огорчили.

— Об этом я тоже подумал.

Он сунул руку в карман и достал маленький шелковый кошелек. Весь в грязи, если не в крови, заметил Дэмьен. Не произнеся более ни слова, Охотник высыпал содержимое кошелька на стол. Это были драгоценные камни — в грязи, в крови, и тем не менее драгоценные.

— Откуда?.. — выдохнула Хессет.

Да и Дэмьен не сразу сообразил. Лишь через пару секунд он задал вопрос:

— Терата?

Охотник кивнул.

— Мне пришло в голову, что нам может понадобиться капитал. Хотя, конечно, воспользоваться подношениями, сделанными демону Калесте…

С дивана донесся стон. Тихий, едва слышный, но настолько пронизанный болью, что даже Таррант внезапно замолк и резко посмотрел в ту сторону. Застонала девочка. Она только что проснулась, ее глаза были широко раскрыты, все ее тело сотрясала сильная дрожь. Трудно было понять, что именно она сейчас чувствует. Страх? Изумление? Смятение?

— Что? — прошептала она. Явно понимая, что на нее обращены взгляды присутствующих. — Что это такое?

Йенсени с трудом поднялась на ноги и пристально посмотрела на них. Нет, подумал Дэмьен, не на них. На стол и на разложенные по его поверхности самоцветы.

Девочка медленно подошла к спутникам, не сводя взгляда с камешков на столе. Дэмьену не надо было прибегать к колдовству, чтобы понять, что она источает страх и что Охотник питается этим страхом.

— Что это? — шепотом спросила она. — Что это вы сюда принесли?

Голос ее задрожал, затряслись и руки, когда она протянула их к столу. На миг Дэмьену захотелось убрать от девочки драгоценные камни, убрать их вообще с глаз долой, но этот миг прошел, — и она увидела их, она к ним прикоснулась, она принялась перебирать рассыпанные по всему столу драгоценности, словно выискивая что-то известное ей, и вскрикивая от боли после каждого прикосновения. Священник вспомнил о том, как Йенсени восприняла город, его стены и колонны, его жителей, — и потянулся к ней, чтобы оттащить ее в сторону, чтобы оттолкнуть от нового источника страданий. Но и его самого, подобно обоим его спутникам, парализовало любопытство. Любопытство и страх.

Наконец найдя что-то, девочка судорожно охнула, после чего, всхлипывая, извлекла этот камешек из общей груды. Не то рубин, не то гранат, решил Дэмьен, нечто сверкающее собственным темно-багровым светом из-под коросты грязи и запекшейся крови. Ее дрожащие пальцы обтерли грани камня, очистили его от грязи. Она прерывисто, судорожно дышала, воспринимая все новые болезненные уколы, которые, несомненно, приносило каждое прикосновение к камню. Дэмьену мучительно хотелось помочь ей, но он просто не знал, с чего начать.

— Это его камень, — выдохнула девочка. Слова душили ее. В уголках глаз навернулись слезы, сами показавшиеся в свете лампы брильянтами. — Его!

Первой сообразила Хессет.

— Речь о ее отце, — прошептала она. — Это, должно быть, его камень.

— Но как?.. — начал было Дэмьен.

Холодная рука, опустившись ему на плечо, призвала его к молчанию. Он посмотрел на Охотника и увидел, что взгляд того прикован к поверхности стола. Нет, выше… Он проследил за направлением этого взгляда — и у него перехватило дыхание. В гостиничном номере творилось нечто невероятное.

В воздухе начала формироваться человеческая фигура, поворачиваясь то так, то этак в свете лампы и, казалось, черпая энергию и субстанцию из разложенных на столе драгоценных камней. Сперва она выглядела бесформенной и нематериальной, казалась клубом пыли, в котором, слетевшись на пламя, плясали мотыльки. Но постепенно она набирала силу и вещественность, превращаясь в некий предмет, сперва неопределенный, и только спустя пару минут можно стало определить, что это такое. Рука. Человеческая рука. Смуглая, с едва заметным шрамом на тыльной стороне, с аккуратно подстриженными и чистыми ногтями, с легким намеком на ткань шелкового рукава на запястье. Пока они следили, рука становилась все материальнее и тверже, и вот уже на одном из пальцев заблистал в оправе алым цветом драгоценный камень. Не надо было смотреть на тот, который держала Йенсени, чтобы понять: это один и тот же камень; эта мысль пронзила священника с такой же остротой, как если бы он вошел в процесс Познания, и источник ее происхождения был, судя по всему, тем же самым.

— Но как? — поразился он.

И хотя ответ был совершенно очевиден, он не мог поверить тому. Неужели Йенсени?..

И тут, совершенно внезапно, видение исчезло. Растворилось в радужном каскаде света и растаяло в ночи. Рука девочки, дрожа, продолжала сжимать драгоценную находку, по обеим щекам у нее бежали слезы.

— Это его камень, — прошептала она. — Он сказал мне, что отдал его одному из своих людей.

— Тому, кто позже стал жертвой Терата, — добавил Таррант.

Девочка кивнула, продолжая всхлипывать:

— Я чувствую, как он умер…

Она задышала еще судорожней, и рука у нее задрожала. Дэмьен предположил, что перстень не был снят похитителем с руки, а отрублен вместе с пальцем.

— Она черпает силы не из земной Фэа, — вслух поделился своей догадкой Таррант. — Это нечто более сильное. И более необузданное.

— Они убили его, — прошептала девочка. — Они убили этого человека и они убили моего отца — и они не прекратят убивать, если вы их не остановите!

Дэмьен увидел, что Хессет потянулась к девочке.

— Но если это и впрямь сильнее, чем земное Фэа… — начал он.

— И необузданней, священник. Не забывайте об этом. В здешнем мире есть силы, не поддающиеся укрощению…

— …и люди не умеют использовать их, потому что они думают только об укрощении и обуздании, — подхватила Хессет. — А вот ракхи знают, что использовать силу можно, только покорившись ей. — Она нежно, трепетно посмотрела на девочку, которую уже успела заключить в объятия. — И она это, по-моему, тоже знает, — прошептала ракханка.

Девочка посмотрела на участников экспедиции. Лицо ее было залито слезами, нижняя губа дрожала, но, когда она заговорила, голос ее зазвучал сильно и строго:

— Возьмите меня с собой.

Дэмьен почти физически ощутил, в какой гнев пришел от этих слов Таррант.

— Исключено! — рявкнул он.

— Они убили моего отца!

Таррант, пропустив ее слова мимо ушей, обратился к Дэмьену:

— Это ваших рук дело, священник. Так что и решение извольте найти сами.

— Но я хочу помочь вам!

Таррант поднялся с места. В этом темном убогом помещении рост его казался и вовсе исполинским. Он навис над девочкой подобно ночному призраку. Лицо у него было кромешно-мрачным.

— Она нестабильна, — объявил он свой приговор. — И предельно недисциплинированна. И я не вижу ни малейших признаков того, что она может контролировать силу, которой пользуется, или хотя бы осознавать ее природу.

— Но я знаю, где Черные Земли! — выкрикнула Йенсени. — И все тамошние ловушки знаю! Если вы не возьмете меня с собой, вы их не разглядите, и тогда он убьет вас!

На мгновение наступила тишина — страшная тишина, заряженная подозрительностью, страхом и — да! — слабыми признаками надежды.

Наконец обретя дар речи, заговорил Дэмьен:

— А что такое Черные Земли?

— Там живет Принц. Которого называют Неумирающим. — Йенсени говорила озлобленно, не сводя глаз с Тарранта. Словно провоцируя его на то, чтобы он велел ей замолчать. — В самом центре Пустошей. Говорю вам, я это видела. И я могу провести вас сквозь преграды.

— Но как? — не выдержал Таррант. И голос его был холоден как лед. — Как ты все это узнала?

— Я видела… картины. — Сейчас ей явно стало трудно подыскивать слова, ведь выражений, соответствующих ее опыту, в ее языке не было. — Он обычно рассказывал мне истории… и появлялись картины.

— Твой отец рисовал их для тебя? — спросила Хессет.

— Он и не подозревал о том, что они появляются, — ответила девочка шепотом. — Он никогда ничего не видел. — Слезы вновь хлынули у нее по щекам; искреннее горе преодолело возникшую было враждебность. — Иногда они появлялись во время его рассказов — и я собственными глазами видела то, о чем он рассказывал. Как будто я переносилась туда сама. Черные Земли, Пустоши и все эти места на юге… — Она замолчала, уткнувшись в плечо Хессет. Выплакалась в теплую золотистую шерсть. — Я могу привести вас туда, — всхлипывая, добавила она. — Я могу провести вас сквозь все преграды!

— Исключено, — холодно повторил Охотник.

А вот Дэмьена одолели сомнения:

— Но если она знает дорогу…

— Подумайте хорошенько, священник! Два народа находятся в состоянии войны друг с другом. Все прибрежные районы превращены в единую оборонительную линию на случай возможного вторжения со стороны моря. И один из протекторов отправляется в самое сердце страны врага, видит все там собственными глазами. Почему вы не спрашиваете самого себя, как такое могло получиться, преподобный Райс? Да что я говорю! Почему вы не спросите об этом у самой девочки?

Йенсени вырвалась из рук Хессет, ее смуглое личико пожелтело от страха.

— Он этого не хотел! — закричала она. — Он хотел помочь! Он думал, что спасет их…

И тут все сошлось воедино в размышлениях Дэмьена — ее отец, ракхи, кровавое вторжение… Протектор Кирстаад договорился с врагом, а потом поплатился жизнью за собственное предательство. Что означало: если ответственность за случившееся вторжение можно возложить на одного человека, то этим человеком оказался отец Йенсени.

«О Господи, — подумал Дэмьен, глядя на то, как корчится малышка, несомненно ожидая с их стороны гневной и презрительной реакции. — Что за чудовищное бремя пало на эту юную душу!»

— Я не хочу, чтобы моя жизнь зависела от ребенка, священник. Имеется у нее информация или нет, мы ее здесь оставим.

— Нет! — внезапно запаниковав, воскликнула Йенсени. — Только не здесь! Только не среди этих голосов!

— Тише, — выдохнул Охотник, и при звуке его заряженных энергией слов, казалось, затрепетал сам воздух. — Немедленно успокоиться!

Задыхаясь, девочка осталась наедине со своими страхами.

— Посмотрите на нее, — воззвал Таррант. — Или вы и теперь усомнитесь в моем решении? В нашей миссии нет места ребенку. И вам следовало бы знать это с самого начала.

— Я не могу оставить ее здесь.

— Не можете? Так как же прикажете поступить? Может, останемся здесь и поищем для нее няньку? Каждый разговор с местными увеличивает опасность разоблачения! Или прикажете обратиться в сиротский приют?

— Хорошо, а что же вы сами предложите? — поинтересовался Дэмьен. — Я вас слушаю.

Ледяной взгляд Охотника остановился на девочке.

— Вам прекрасно известно, что я предложу, — прошипел он. И в голосе у него прозвучал смертный приговор. — Мой ответ вам прекрасно известен.

— Нет, — разгадав его намерения, возмутилась ракханка. — Вы не имеете права…

— Ага. Возвращаемся к вопросу о морали? Или мы уже позабыли урок, преподанный нашим врагом? Если мы хотим добиться успеха, то должны быть готовы на любые жертвы. На любые, не правда ли?

— Что-то я не помню такого урока, — буркнул Дэмьен.

А Хессет добавила:

— Она же еще ребенок…

— И вы полагаете, что я позабыл об этом? У меня, любезная ракханка, были и собственные дети, не так ли? Я вырастил их, я их воспитал, а когда они встали на моем пути, я их убил. Детьми, знаете ли, можно пожертвовать.

— Двумя, — вмешалась Йенсени.

Охотник от изумления заморгал.

— Что такое?

— Двумя детьми, — повторила девочка. Ее тонкий голос дрожал. — Вы убили только двоих детей.

На мгновение он недоуменно уставился на нее. Или, может быть, испуганно? Потом резко отвернулся, схватил кошелек, сунул его в карман туники.

— Вы нашли ее, — злобно бросил он Дэмьену. — Вы от нее и избавитесь!

Однако священнику показалось, будто в голосе Тарранта прозвучало и нечто иное, кроме естественного гнева, нечто куда менее самовластное. Неужели Охотник боится?

И тут же посвященный исчез, грохнув за собой дверью. По всей комнате заклубилась пыль.

— Это правда? — спросила у Дэмьена Хессет. — То, что она сказала.

Священник посмотрел на девочку и понял, что и его самого охватил страх. Действительно ли столь необузданно ее могущество или речь должна идти всего лишь о душевной нестабильности? Но как можно с полной гарантией отличить одно от другого?

— Насчет чего?

— Насчет его детей? Что он убил не всех?

Дэмьен отчаянно зажмурился.

— Не знаю. Церковь утверждает… нет, Хессет, я этого действительно не знаю. — Он посмотрел на дверь, столь решительно и бесповоротно захлопнутую Таррантом. — Пожалуй, мне лучше отправиться вслед за ним.

— Дэмьен…

— Он прав: мы не можем терять здесь времени…

«И не можем позволить себе раскол сейчас, когда мы оказались на расстоянии практически одного удара от нашего врага», — мысленно добавил он.

Подхватив куртку, он устремился к выходу, но голос Хессет заставил его замереть на пороге:

— Должно быть, это приливное Фэа, Дэмьен.

Он обернулся. Он не поверил собственным ушам — и понял, что это написано у него на лице.

— Ты уверена?

Хессет кивнула.

— Но ведь люди не могут…

Он не закончил фразу. Сама такая возможность казалась полностью исключенной.

— А может, теперь уже могут? — тихим голосом возразила ракханка. Она вновь притянула к себе девочку и гладила ее по волосам наполовину выпущенными когтями. — Может быть, ваше племя наконец приспособилось к условиям нашего мира. Когда-то вы ведь и земной Фэа пользоваться не умели, а сейчас посвященные обретают этот дар без каких бы то ни было усилий со своей стороны. Может быть, само Фэа может изменять людей — конечно, медленно, на протяжении многих поколений.

По спине священника побежали мурашки. Если Фэа способно видоизменять человека так, как она видоизменяет аборигенов… Он посмотрел на получеловеческий облик Хессет, на чисто человеческие формы ее тела, и невольно задрожал. А что, если адаптация к здешнему миру означает необходимость пожертвовать самой человеческой сущностью? Что, если ценой универсального Видения станет полная утрата человеческого наследия?

Но он не мог позволить себе размышлений на эту тему. Сейчас, во всяком случае. Это была совершенно неизведанная область страха, а с него сейчас более чем хватало и имевшихся опасностей. Он потянулся было за мечом, но затем решил не брать его с собою. Такое и впрямь выглядело бы слишком подозрительно. Он взял вместо этого охотничий нож и сунул его в карман, где тот не должен был привлечь к себе ничьего внимания.

— Оставайся здесь, — приказал он Хессет. — И позаботься о ней.

— Не оставляйте меня, — прошептала девочка.

Он посмотрел на нее и понял, со всей отчетливостью и бесповоротностью, что Таррант прав, что взять ее с собой означает подвергнуть и себя, и миссию совершенно непредсказуемому риску, что девочка может навлечь на всех гибель… Но она знает дорогу. Она видела Черные Земли. Так что же рискованней: взять ее с собой или отправиться в путь вслепую, на собственных ошибках и ранах распознавая одну ловушку за другой, одну опасность вслед за другой? И внезапно он утерял веру в правоту Тарранта. Внезапно он уже ни в чем не был уверен.

— Я вернусь, — пробормотал он.

И, плотно закрыв за собой дверь, отправился на поиски Охотника.

Прохладная ночь. Тяжелый воздух, пропитанный запахами рыбы, мучнистой росы и человеческих испражнений. Дэмьен сделал глубокий вдох, словно надеясь по запаху определить, в какую сторону отправился Охотник. Мимо него, пошатываясь, пробрела «ночная бабочка», пробормотав пьяное извинение после того, как врезалась плечом в кирпичную стену. Молодой человек бросился к ней на помощь — и от стены они отошли уже вместе, весело обмениваясь какими-то непристойностями. «Городская жизнь», — подумал Дэмьен. Такое творится к каждом городе. В конце концов, все они на одно лицо.

Он привалился к кирпичной стене гостиницы, слишком хорошо сознавая, что своим непотребным внешним видом ничуть не отличается от аборигена. «Завтра первым делом куплю новую рубашку, — пообещал он себе, ощупывая рваный рукав собственной. — Новые брюки. Пару нижнего белья. Господи! Какие жалкие удовольствия…»

Убедившись в том, что никто за ним не следит, Дэмьен перенес тяжесть тела на спину, закрыл глаза и сосредоточился. Хотя между ним и Таррантом давно уже существовал канал связи, он еще ни разу не пользовался этим каналом для поисков. На определенном уровне осознание этого злило его и сейчас, потому что тем самым нарушалась взаимная договоренность между ним и Таррантом не пользоваться каналом иначе чем по обоюдному согласию. «К черту все это», — мрачно решил он. И попробовал найти зависшую в духовном пространстве нить, ухватиться за нее и придать ей прочность и неподвижность. Однако это оказалось весьма непросто. Канал не играл автономной роли, его значение не сводилось к тропе наименьшего сопротивления вдоль потоков Фэа. Понадобилось определенное время, чтобы нащупать эту нить, и еще какое-то время, чтобы научиться воспринимать струившуюся по ней информацию. «Где он?» Дэмьен теперь пытался определить длину нити, ее направление, ее звучание. «Где? Как далеко отсюда?» Ни словесного, ни образного ответа он не получил. Лишь зыбкую подсказку, в какую сторону следует направиться. Что ж, и это неплохо. Он пошел по узкой улочке, и как раз вовремя: из окна третьего этажа высунулась чья-то голова, а это означало, что его заметили и, если он простоит на месте еще несколько минут, кто-нибудь из местных жандармов пристанет к нему с ненужными расспросами. А тогда…

«Тогда все и закончится», — мрачно подумал он. Образ, подсказанный Охотником, — весь город, превратившийся в одну сплошную засаду, — нагнал на него страху. Он и сам понимал, что если они не уберутся отсюда как можно скорее, то, не исключено, не выберутся уже никогда.

И он отправился по следу Тарранта в полуночные трущобы, ориентируясь в потоках Фэа по связующему их между собой каналу. Миновал густонаселенные кварталы, примыкающие к центральной части города, миновал битком набитые дома окраин, миновал остающиеся за белыми каменными стенами сады пригородных резиденций богачей… Сперва он опасался того, что Охотник отправился убивать, отправился изливать свою ярость в свирепом кровопролитии, но затем понял, что этого не следовало бояться или, вернее, если и следовало бояться, то не этого. Потому что, охваченный жаждой убийства, Таррант не забрел бы в такую даль, а если уж он забрел, значит, на уме у него что-то другое. Он ищет спасения. Или одиночества. Он ищет молчания — как внешнего, так и внутреннего, — чтобы собраться с мыслями. И сохранить контроль — и над самим собой, и над ситуацией.

У городской черты вились какие-то порождения Фэа, смешавшись с кучей мелких демонов, — и последних оказалось более чем достаточно, чтобы он пожалел о том, что отправился в путь без меча. За спокойствие путешествия с Таррантом (подумал он, отделываясь от одной особенно назойливой твари, ухитрившейся впиться когтями ему в плечо, прежде чем он располосовал ее охотничьим ножом), так или иначе приходится расплачиваться тем, что перестаешь помнить о том, что такие твари вообще бывают. В присутствии Охотника эта мелкота, разумеется, предпочитает не возникать.

Правда, именно это обстоятельство и помогло ему в конце концов найти Тарранта. Подобно тому, как ребенок играет в «горячо» и «холодно», он устремился туда, где мелькало меньше всего ночной нечисти, и попал наконец в место, где тварей не было вовсе. Еще несколько шагов — и он обошел несколько грубо привалившихся друг к дружке валунов, за которыми высилась ровная стена сплошного гранита. Таррант стоял там, его темная натура пожирала энергию ночи, прежде чем ею успевало воспользоваться какое-нибудь существо демонического происхождения. Вдалеке, едва видное отсюда, шумело море, омывая тяжкими валами гранитный остров; тишина стояла такая, что прибой можно было расслышать даже здесь.

Поскольку Охотник явно не собирался спуститься с верхнего валуна, Дэмьен спрятал нож и взобрался к нему. Когда он поднялся на верхушку, Таррант не удостоил его и взглядом, да и вообще почти не отреагировал на его появление. Только сухо сказал:

— У вас заражено плечо.

Тихо выругавшись, Дэмьен присел и провел быстрое Исцеление. Вскоре его раны были промыты и зашиты.

Изящные ноздри раздулись, вбирая ночные запахи.

— А где кровь?

— Это были всего лишь царапины, — заверил его Дэмьен. — Поганые здесь дела творятся, ничего не скажешь.

— Местные порождения Фэа не в силах кормиться в городе. Вот они и собираются за воротами, дожидаясь, пока пища сама не придет к ним.

Он неотрывно смотрел в южную сторону. Ищет признаков врага или просто любуется морем? Его профиль, более чем отчетливый в лунном свете, представлял собой пугающую и вместе с тем безупречную маску. «Как он владеет собой, — подумал Дэмьен. — Каждая волосинка на месте. Каждый дюйм кожи гладок и безукоризнен. И холоден, бесконечно холоден. Ничего удивительного в том, что самый обыкновенный солнечный свет может оказаться для него смертоносным».

— Это правда? — спросил Дэмьен.

— Что именно?

— То, что девочка сказала про ваших детей? Что вы не всех убили?

Ответ прозвучал еле слышным шепотом:

— А вы разве сами не знаете?

— Мне казалось, что знаю. Но теперь я в этом не уверен.

— А что сказано в священных текстах?

— Что вы уничтожили свою семью. Убили детей и расчленили тело жены. Только это.

— Только это… — тихо повторил Таррант.

Казалось, сама эта фраза позабавила его.

— Но это так, — надавил Дэмьен.

Охотник вздохнул:

— Моего старшего сына в ту ночь дома не оказалось. Заночевал у соседей, как я припоминаю. Я не думал, что его жизнь имеет такое значение, чтобы пускаться за ним в погоню.

— Остальных смертей вам хватило.

Бледные глаза посмотрели на священника, искры в них показались в лунных лучах трещинами во льду.

— Этого было достаточно, чтобы уговор вступил в силу. А мне ничего другого и не требовалось.

— Вот оно как, значит?

Отвернувшись, Таррант вновь уставился в морскую даль.

— Так оно и есть, священник. Такова истина. Можете, если вам хочется, внести поправки в священные тексты. Святая Церковь от этого, несомненно, только выиграет.

На миг Дэмьен онемел от изумления. А затем выпалил:

— Ну и дерьмо же вы! Сами хоть это понимаете? — А когда Охотник промолчал в ответ, добавил: — Вы хотите убедить меня в том, что один из ваших сыновей в ту роковую ночь отсутствовал чисто случайно? Это было самым главным Творением за всю вашу жизнь, и вы спланировали его недостаточно тщательно для того, чтобы собрать под один кров всех подлежащих уничтожению жертв? — Он сплюнул себе под ноги. — Что же я, по-вашему, полный идиот?

Охотник тихо хмыкнул:

— Вы сами говорили про себя такое.

— А я уверен, что вы сами решили оставить его в живых. Я уверен, что ваша единственная слабость заключается в тщеславии, и в тот раз вы этой слабости поддались. Род Таррантов был вашим высшим Творением, и вы не смогли устоять перед искушением посмотреть, как ваш сын сумеет распорядиться наследием — страной, властью, титулом — после вашего ухода. Речь не о милосердии, Охотник, а о еще одном вашем эксперименте вдобавок ко всем прочим. — Таррант промолчал. — Ну как? Прав я или нет?

Серебряные глаза глянули на него — осуждающе и презрительно.

— А зачем вы сюда явились?

Дэмьен негромко ответил:

— Хессет сказала, что девочка пользуется приливной Фэа.

По голосу Тарранта он понял, как отвратительна тому такая возможность.

— Вот как? Человечество наконец адаптировалось к этой силе.

— А вас это, судя по всему, не очень удивляет.

— У долгожителя вырабатывается особое зрение, преподобный Райс. Я родился в эпоху, когда посвященные появлялись крайне редко, и мне довелось наблюдать, как их количество возрастает с каждым новым поколением. Однако лишь у весьма немногих людей нашей породы имеются собственные дети, и к тому же Видение, как правило, не передается по наследству. Но какое же другое объяснение было бы здесь уместно? Эта планета изменяет нас, вырабатывает у нас общие признаки с аборигенами. Но приливное Фэа… это и впрямь нечто исключительное.

Он покачал головой, сложив руки на груди. Все это выглядело на редкость человечно. И на удивление уязвимо.

— Той ночью… — прошептал он.

Дэмьену не было нужды спрашивать какой. Речь могла идти об одной-единственной ночи.

— Той ночью мне показалось… если наш враг и впрямь Йезу… О Господи! — В попытке сохранить самообладание Таррант прислонился спиной к валуну. Может быть, на него нахлынули воспоминания? — У нас не было ни малейшего шанса, и вы сами прекрасно понимали это. Против одного из представителей этого клана — ни малейшего. Ни малейшего шанса против демона, который может заставить наши собственные чувства работать против нас. — Он сделал глубокий вдох, потом медленно заговорил: — Вот мне и показалось…

И вновь наступило молчание. Вдалеке шумел прибой — и в этом шуме слышалось предостережение о грядущей буре. Вот только разыграется ли она здесь или пройдет стороной?

— Ничего хорошего, — прошептал Таррант. И сразу же повторил: — Ничего хорошего.

— О чем это вы?

Таррант покачал головой. В небе над океаном мелькнула молния.

— Я не сомневался в том, что могу справиться в открытом бою с любым демоном… Но Йезу… Это все меняет.

— То, что вы говорите, на самом деле означает, что нам нужна эта девочка.

Медленно и тщательно взвешивая каждое слово, Таррант ответил:

— Ее дар Видения чрезвычаен и, судя по всему, проникает сквозь иллюзию, созданную Йезу. Мне кажется, что если мы не собираемся отказаться от задуманного, то из этого дара можно извлечь определенную пользу.

— Ну так что же? — нажал на него Дэмьен. Слишком уж уклончиво изъяснялся Охотник. — Едет она или нет?

— Если вы на этом настаиваете, — прошептал Владетель.

И это было так непохоже на Охотника, что Дэмьен умолк и пораженно уставился на него. Удивляясь тому, что подобный поворот разговора позволил ему обойтись без гнева и без угроз. Удивляясь и возникшему у него — и не совсем приятному — чувству: правила, по которым ведется игра, самым решительным образом меняются, причем никто не удосужился объяснить ему, каковы новые. И с каких пор они введены в действие.

— Вам решать, преподобный Райс. — И вновь в небе вспыхнула молния. — Это ваша экспедиция, ваша миссия… Так что сами и решайте.

Над морем загрохотал гром.

— Ладно, — решился Дэмьен. — Мы возьмем ее. А если она действительно прибегает к приливной Фэа, то не исключено, что Хессет сумеет научить ее управлять этой энергией.

— Ракхи не предпринимают Творений в интересах людей, — напомнил Таррант. — Иначе нам могла бы помочь сама Хессет — и тогда надобность в девочке отпала бы. Насколько я припоминаю, равнинные ракхи используют Творения только ради себя или себе подобных.

Дэмьен вспомнил о том, как ластится девочка к Хессет и как та отвечает ей любовью и лаской.

— Почему-то мне кажется, что с этим проблем не будет.

Вспыхнула новая молния. Дэмьен мысленно сосчитал до восьми — и ударил гром. Гроза приближалась.

— Я рассказал вам, где найти Рана Москована, — предпочел уйти от темы Охотник. — И я могу обещать приличные шансы, что он возьмется помочь нам, а взявшись помочь, не донесет. Но не более того.

— А время, которое вы указали, действует только на нынешнюю ночь?

— На нынешнюю или на завтрашнюю. Выбор за вами. После этого он выйдет в море.

Выйдет в море — то есть отправится на юг. На территорию противника.

— Два дня, — пробормотал Дэмьен. Впрочем, ему тоже казалось, что он и так уже слишком задержался в этой чертовой гостинице. Посмотрев на Тарранта, он задал последний волнующий его вопрос: — А вы?

— Выбор за вами, преподобный Райс.

Священник вздохнул:

— Знаете, когда вы злились, с вами было куда проще иметь дело.

Ему показалось, будто Охотник улыбнулся.

— Пора бы вам домой, преподобный. Будет дождь — да еще какой!

И словно в подтверждение его слов зигзаг молнии рассек небо. И гром раздался практически сразу же.

— Джеральд…

Удивленный непривычным обращением, Охотник посмотрел на Дэмьена сверху вниз.

Священнику с превеликим трудом дались слова, но произнести их было необходимо:

— Если вы действительно думаете, что мы не можем одержать победу… если вы полагаете, что у нас нет никаких шансов… то скажите мне. Скажите прямо.

— И что тогда? Вы капитулируете и отправитесь восвояси?

— Я прибыл сюда рискнуть жизнью ради победы. А не лишиться ее в ходе самоубийственной авантюры. От этого никому не будет проку. — Дэмьен сделал паузу, дав Охотнику возможность возразить, а затем добавил: — Мне может не нравиться то, как вы живете, но я ценю ваши суждения. И вам об этом известно. И если вы скажете, что у нас нет шансов, что у нас нет ни малейшего шанса, я продумаю нашу миссию заново.

— И повернете обратно?

— Ну, знаете… — Дэмьен закашлялся. — Сформулируем это так: я попробую найти иной способ атаковать врага.

Молчание.

— Ну, так что же?

— Шанс есть, — прошептал Охотник. — Зыбкий, но есть. И присутствие девочки при всех связанных с этим осложнениях может застигнуть врага врасплох. Хотя кому это в конечном счете пойдет на пользу, покажет только время.

Дэмьен почувствовал, как что-то (и конечно же это был страх) отпускает его. Впервые за несколько долгих минут он позволил себе сделать глубокий вдох.

— Что ж, этого достаточно. — Интересно, почему столь туманная оценка шансов принесла ему такое невероятное облегчение? — Благодарю вас.

Холодная капля упала на голову, другая — на руку. Частая дробь дождя близилась, шум накатывался со стороны моря.

И все же ему было страшно задать следующий вопрос:

— А какую же цену они назначили?

Первые капли упали уже и на светло-каштановые волосы Тарранта.

— Десять тысяч за вас, преподобный Райс. Пять тысяч за Хессет. Две тысячи за любого другого, кто на момент поимки окажется рядом с вами.

Дэмьен подумал о девочке и оцепенел от страха.

— Живыми или мертвыми?

— Только мертвыми, — спокойно сообщил Охотник. — Допрашивать вас они, знаете ли, не собираются. Просто хотят убрать со сцены. — И вновь бледные глаза остановились на Дэмьене. — Не медлите, священник. Идти вам долго, а вот-вот обрушится ливень.

— А вы?

— О себе-то уж я сумею позаботиться. — И уже умолкнув было, Таррант неожиданно добавил: — Как всегда.

Но Дэмьен не торопился с уходом. Он стоял на месте, вглядываясь в лицо Тарранта и размышляя над тайнами его прошлого.

«Значит, его прямые потомки до сих пор могут быть живы, — понял он. — Целый клан Таррантов, порожденный этой демонической гордостью и окрещенный в ходе ритуального жертвоприношения. О Господи! Жить и умирать в тени такой истории твоего рода… Да и каково пришлось мальчику, вернувшемуся домой — и заставшему плоды истинной бойни? Какую печать наложило это на все последующие поколения? Страшно и подумать о таком».

И тут дождь полил по-настоящему, и Дэмьен поспешил спуститься по скользким камням на более надежную почву. За сплошной стеной дождя Таррант превратился в невидимку. Если он по-прежнему оставался на месте. Если в последнее мгновение не подыскал себе пристанища понадежней.

«Да и мне следовало бы поступить точно так же», — попрекнул себя Дэмьен, под проливным дождем бредя в далекую гостиницу.

4

Мать города-государства Эсперанова не любила заставлять дожидаться аудиенции своего регента. Остальные люди были ей глубоко безразличны — она бы без тени смущения оставила их просиживать в приемной по многу часов, но только не своего регента. На протяжении многих лет она самым тщательным образом строила взаимоотношения с ним, она превратила его в послушную собачонку, готовую по первому хозяйскому свисту броситься на спину в грязь, лишь бы нашлось сухое место, куда поставить ногу госпоже. Иногда она и впрямь испытывала к нему чувства, отдаленно напоминающие материнские, — как к собственной кошке… как к щенку, мокнущему под дождем. Как к домашнему животному. Да-да, вот именно. Как к домашнему животному.

Заставлять его ждать ей не хотелось, но приливное Фэа было сегодня капризно. Мать уже дважды пыталась войти в мнимо человеческий образ, но потоки не сулили более или менее стабильной фиксации. Она слишком много времени попусту провозилась над этим и уже готова была с досады расцарапать себя когтями, когда энергия наконец заискрилась в комнате. Энергии было немного, но вполне достаточно. Воспользовавшись моментом, она несколькими давным-давно разученными пассами создала маску, заглянуть сквозь которую люди были бессильны. Правда, энергии не хватило на то, чтобы перебить специфический запах представительницы племени ракхов, но это уже не имело значения. Человеческое обоняние недостаточно остро.

Огорченная вынужденной задержкой, она торопливым шагом прошла к регенту, дожидавшемуся в зале для аудиенций. Подобно большинству Матерей, она носила просторные, даже несколько мешковатые одеяния, что сводило возможность разоблачения к минимуму. Тем не менее бывали случаи, когда сила приливной Фэа внезапно покидала ее, и тогда ей приходилось снимать иллюзорную личину раньше положенного срока. Как правило, она успевала к этому времени оказаться где-нибудь в укромном месте, но однажды развоплощение произошло прямо на глазах церковного служки-человека. Его, разумеется, пришлось убить. Придумав какую-то религиозную мотивацию. Ересь? Одержимость? Она и сама не помнит. Человек увидел ее подлинное лицо — и ему пришлось умереть. Точка.

Человеческие религии тоже на что-то годятся.

Некоторые Матери заходили в своем стремлении обрести псевдочеловеческую внешность настолько далеко, что стали сбривать с лица щетину. Дело заключалось в том, что, чем больше твой истинный облик соответствует человеческому, тем легче создать иллюзию полной идентичности. Но Мать Эсперановы не могла заставить себя пойти на это. Люди настолько отвратительные существа; порой она с трудом дотерпевала до конца проведенный на людях день, и утешала ее лишь мысль о том, что ночью — в своей секретной комнате, куда не ступала нога человека, она сможет сбросить ненавистный образ вместе с мешковатыми одеяниями и наконец расслабиться, приняв или, вернее, восстановив подлинный образ, которым благословила ее планета Эрна.

«И запах, — думала она, проходя мимо одного из служек. Острый отвратительный запах человека шибанул ей в ноздри, и она поморщилась. — Нельзя забывать об их запахе!»

Зал для аудиенций, строго говоря, был небольшой комнатой, религиозное убранство которой свели к минимуму. Комнатой, в которой можно уединиться для неформального общения — и, соответственно, с близкой тебе персоной. Во всяком случае, регент сам полагал, что является близкой к Матери персоной. Людям такое нравится — и она время от времени именно такими свиданиями подпитывала служебный пыл и без того послушного служаки.

«Глупые животные», — подумала она о людях, открывая дубовую дверь.

Кинси Доннел уже дожидался ее, и, как всегда, встреча с ним не сулила никаких сюрпризов. Знакомые глаза на ничем не примечательном лице, лишь самую чуточку подобострастном. Вялое выражение или, точнее, отсутствие какого бы то ни было выражения. Слабый налет волнения, причину которого она легко могла бы угадать, не раскапризничайся сегодня приливное Фэа. И тем не менее это ее заинтересовало: регент Эсперановы редко приходил в волнение.

— Кинси, — произнесла она вместо приветствия.

Подойдя к Матери, он опустился на одно колено, затем поцеловал ей руку:

— Ваша Святость.

— Какой сюрприз. — Ловя каждое ее слово, он медленно и с известной неуклюжестью поднялся на ноги. — Что вас сюда привело?

Вялые глаза неожиданно загорелись:

— Их нашли. Здесь. В Эсперанове.

— Кого?

— Чужестранцев. Из Мерсии, людей с Запада. — Последнее определение он произнес с особым трепетом.

Мать почувствовала, что сердце у нее в груди забилось сильнее, а когти непроизвольно обнажились; оставалось только порадоваться тому, что иллюзия распространяется не только на лицо, но и на руки.

— Расскажите.

— Их нашел Селкирст. Вы его помните? У него контора частного сыска. Он взял под наблюдение менял и ювелиров, решив, что если люди с Запада каким-то образом доберутся сюда, то им наверняка понадобятся наши деньги. Потому что, пояснил он, они потеряли лошадь в Кирстааде, а с нею, скорее всего, треть припасов. Вот он и расставил своих людей в нужных местах, указав им, кого искать, но не объяснив почему.

«Разумеется, — подумала Мать. — Чтобы не делиться с ними вознаграждением».

— Продолжайте.

— Он обнаружил священника. То есть не он сам, а один из его людей. Человек подпадал под описание — естественно, бородатый и измученный дорогой, но все остальные приметы совпали. Сыщик прошел за ним от ювелира в магазин охотничьих товаров, потом в бакалею. Проверил насчет его покупок — и тоже все совпало. Солонина, высококалорийные продукты, витамины.

— Оружие?

Регент покачал головой:

— Одежда и всякие мелочи в дорогу. Бритва, кружка.

Мать с трудом втянула когти в подушечки.

— Ясно, — прошептала она. — Значит, у нас. Что ж, тем лучше. Мы готовы к приему.

— Хотите, чтобы я их арестовал?

— А женщина с ним?

Регент задумался, не без усилия:

— По-моему, нет.

— А что насчет лошадей?

Тут он окончательно впал в замешательство. Ни он сам, ни его информатор явно не представляли себе, что такое лошадь.

— Не думаю, Ваша Святость.

Мать с трудом сдерживала нарастающее раздражение.

— Ну, и где он сейчас.

— Селкирст доложил, что он остановился в гостинице в бедной части города. С почасовой оплатой. Люди Селкирста следят за гостиницей. Но… — Он вновь запнулся.

— Продолжайте же!

— Да, знаете ли… Он сказал, что его люди допросили владельца. Чтобы выяснить насчет женщины. Чтобы получить подтверждение. Но тот говорил как-то странно. Как будто и сам не знает, кто у него остановился.

— В создавшихся обстоятельствах это не представляет собой ничего странного.

Произнося эти слова, Мать почувствовала в глубине души чисто звериный охотничий азарт, почувствовала настоящий голод.

«Мы охотимся на колдуна, — напомнила она себе. — Что ж, тем интереснее будет охота».

Она однажды уже охотилась на человека. Происходило это в Черных Землях, давным-давно, за много лет до назначения Матерью Эсперановы. И все эти годы она тосковала по испытанным тогда ощущениям. Свобода. Возбуждение. Острый запах ненависти, которая вместе с кровью струится по жилам любой ракханки. А теперь здесь, у нее в городе, появились эти беглецы. У нее в городе! Конечно, это не чета тогдашней охоте, но хотя бы нечто похожее. И вновь ее когти обнажились.

— Ладно, — сказала она. — Подключайте своих людей. Гостиницу под круглосуточное наблюдение. Но не нападать в закрытом помещении, ясно? Это жизненно важно.

— Понял, — кивнул регент. Хотя было видно, что на самом деле он как раз ничего не понял.

— Нам нужны они оба, Кинси. И женщина тоже. Если мы возьмем одного мужчину, а женщины при нем не окажется…

«Из колдуна ты информацию не вытянешь, — подсказал ей внутренний голос. — По меньшей мере, когтями… Да, не вытянешь. Но интересно будет попробовать».

— Если ее не окажется рядом с ним, продолжите наблюдение. Тайное, естественно. Мне нужны они оба.

— А если она будет с ним?

— Прикажите людям подождать, пока они не окажутся на открытом месте. И я не хочу, чтобы при этом пострадали случайные свидетели. На открытом месте — только там наносите удар.

— Вы хотите, чтобы мы их взяли?

— Я хочу, чтобы вы их убили, Кинси. Мне нужны их тела. Я хочу убедиться в их гибели собственными глазами.

Регент раскашлялся.

— А что, если там окажется кто-то еще?

— Кроме священника и женщины?

— Да.

Она улыбнулась, припомнив древнее изречение с планеты Земля. Из периода религиозных войн. Оно когда-то сразу поразило ее — как образчик чисто человеческого мышления.

— Бог своих разберет. Вот пусть сам и разбирается.

5

Они выступили незадолго до заката. Вода подымется на достаточный уровень только ближе к полуночи — так, во всяком случае, предупредил их Москован, — но Дэмьену захотелось пуститься в путь, пока улицы города еще полны народу. И пусть в самом городе населению порождения Фэа были практически не страшны, местные жители в большинстве своем придерживались дневного времяпрепровождения. Чисто человеческий инстинкт. Сейчас это сработает на пользу беглецам: переполненные публикой улицы обеспечат им лучшее прикрытие, чем самое надежное Затемнение. И, как никогда не забывали подчеркивать учителя Дэмьена, куда проще затеряться в толпе, чем стать невидимкой там, где ничто не отвлекает от тебя нежелательного внимания.

Не то чтобы он мог сейчас добиться особых успехов Творением. Подземные толчки произошли всего около часа назад — практически невоспринимаемые, и все же Фэа уподобилось после них лесному пожару — и Творение при таком потоке оказалось разве что не исключенным. Конечно, если бы подождать еще часок, пока не остынут потоки… а впрочем, жаловаться было уже поздно. Всему свое время, и остается благодарить Фэа за то, что оно отвечало Творениям взаимностью в те часы, когда это было ему особенно нужно.

«Конечно, Таррант поработал бы и с таким Фэа», — подумал он. Но было еще слишком светло, и Охотник не мог к ним присоединиться. Одному Богу ведомо, куда запропастился посвященный и что за временное пристанище себе подыскал. И все же Дэмьен обнаружил, что молится за Охотника. Не испытывая при этом ни сожаления, ни стыда. Потому что при столь ничтожных шансах на успех миссии, которыми они сейчас обладали, в отсутствие Охотника эти шансы и вовсе бы испарились.

Они поспешно пробирались по узким улочкам, стараясь примериться к темпу ходьбы прохожих; им не терпелось как можно скорее прибыть на место. Девочка семенила рядом с Хессет, держа ее за руку, личико у нее было бледным и пасмурным. И все же ее поведение свидетельствовало о немалой отваге; Дэмьен знал, что кошмарные звуки и жуткие ощущения обрушиваются на нее со всех сторон и, чтобы идти дальше, ей приходится постоянно подавлять это внешнее воздействие. И держалась она до сих пор молодцом. А скоро они покинут потаенно-разбойничьи кварталы, попадут в сравнительно более безопасную часть города, и тогда ей, скорее всего, полегчает. Ему хотелось надеяться на это из-за нее самой. Он словно и сам разделял ее страдания.

И тут он услышал тихое шипение Хессет — этот звук предназначался исключительно для его ушей. Не сбиваясь с шагу и даже не поглядев в ее сторону, он пробормотал:

— В чем дело?

— Шаги. За нами. В том же ритме. И уже довольно давно.

Дэмьен тоже попытался прислушаться к шагам позади. Движение и шум окружающей их толпы носили чисто хаотический характер: рабочие возвращались домой с работы, матери кричали на расшалившихся детей, со всех сторон слышались бессвязные и непонятные для постороннего уха фрагменты бесед, — и священник обнаружил, что человеческого слуха не хватает, чтобы сконцентрироваться на шуме чьих-то конкретных шагов. Собравшись, он прибег к Творению. Сила заструилась по его телу с таким напором, что он даже испугался, не заказал ли чересчур много, — но вот дело пошло на лад, перегревшаяся после толчков Фэа уже в достаточной степени остыла.

Прибегнув к Познанию, он в то же самое время старался не сбиться с шага. Творение такого уровня не требует тотального погружения, поэтому он надеялся справиться с ним. Осторожно прикоснулся он мыслью к пульсирующим потокам Фэа. И едва прикоснувшись, понял, что этого достаточно: энергия бушевала лесным пожаром. Он обратил на нее Творение, сосредоточившись не столько на визуальном образе, сколько на звуковом, в надежде вычленить тот особый ритм, о котором сообщила Хессет. И услышал, как охнула Йенсени, когда Творение обрело форму, — девочка это наверняка почувствовала, — но рука, легшая девочке на плечо, заставила ее успокоиться. Она на диво быстро все схватывала.

И теперь услышал и он. И не одну пару ног, а две, примерно в десяти ярдах позади. Примененное им Познание разбило общий шум на несколько отчетливых ритмов, и ритм этой парочки резко отличался от остальных. Слишком четкий. И слишком твердый. Слишком целеустремленный в этой безалаберной толпе. Дэмьен пошел чуть медленнее и знаком подсказал Хессет последовать своему примеру. Те двое сохраняли дистанцию в десять ярдов. Он прибавил шаг — пошел все быстрее и быстрее, надеясь, что преследователи не догадаются о подлинном смысле его действий, — и они тоже пошли быстрее, по-прежнему выдерживая дистанцию в десять ярдов. В конце концов, сбившись с дыхания, он устранил образ Познания.

— Дэмьен? — прошептала ракханка.

— Мы в опасности.

Они уже покинули бедные кварталы. Дома здесь, ближе к центру города, были краше, а улицы — шире. Следовало ожидать и того, что прохожих на улице станет меньше, вследствие чего беглецы лишатся естественного прикрытия. Именно этого и дожидаются преследователи, понял Дэмьен. Открытое место, где не пострадают случайные люди. Четкая линия для прицельного огня.

— Господи Боже, — пробормотал он. И резко повернул вместе с ракханкой и девочкой на восток.

«Не сейчас, — взмолился он. — Прошу тебя. Не сейчас и не так. Нам предстоит еще столько сделать. Не дай им остановить нас уже сейчас».

Если бы он молился какому-нибудь языческому богу, тот, возможно, и внял бы его мольбе. Организовал бы для возлюбленного адепта какое-нибудь чудесное спасение с пиротехническими эффектами и с хором демонов на заднем плане. Наверняка у Йезу, с которыми знается Таррант, нашлись бы и силы, и вкус для такого спектакля. Но если хочешь изменить мир Истинной Верой, то платить за это приходится ненарушимостью причинно-следственных связей. Поэтому, не надеясь на материальный успех молитвы, Дэмьен изменил первоначально намеченный маршрут и двинулся в самое сердце фабричного района.

Здесь, в длинных бесформенных бараках, проживало такое количество людей, что Эсперанова по праву слыла крупным городом. С утра до вечера на приисках молодые люди, мужчины и женщины — и, вопреки запрету на детский труд, порой даже дети — рылись в корзинах, заполненных только что добытой породой, выискивая среди бесполезных камней драгоценные. За цвет и яркость камня счастливчику приплачивали особо. Затем умелые руки разбирали и перебирали найденные камни — не только крупные, но и едва воспринимаемые невооруженным глазом: алмазную крошку, рубиновую пыль и тому подобное. Для выполнения некоторых работ годились именно и только детские ручонки; руки взрослых были для этого слишком велики и грубы. А по соседству выплавляли драгоценные металлы, почти целиком уходившие на производство бесчисленных украшений, находивших широкий сбыт в северных городах. Здесь же ковали и закаляли стальные лезвия, мечи и кинжалы. Из дерева изготовляли мебель, гладкую, как стекло. Богатство Эсперановы зиждилось на ее промышленности, и западная часть города представляла собой подлинный лабиринт фабрик и заводов, не говоря уж о маленьких мастерских. Но все эти предприятия с наступлением темноты, конечно, закроют и запрут на ночь.

Так что когда они добрались до промышленных районов, на улицах уже почти никого не было видно, что само по себе могло послужить сигналом к тревоге. Забираясь в незнакомые места, Дэмьен рискнул, причем рискнул весьма сильно, и на мгновение ему показалось, будто он проиграл. Проходя по запутанному хитросплетению улочек, он чувствовал на себе недоуменный взгляд Хессет: той было непонятно, зачем он их сюда привел. Возможно, она даже решила, будто священник спятил со страха. Да и его самого посетила та же догадка, пока он вел обеих своих подопечных по улицам, стараясь выбирать те немногие, где еще оставалось хотя бы несколько прохожих. Но делать это становилось все труднее и труднее.

И тут, без какого-либо предупреждения, уже практически в сумерках раздался пронзительный гудок. Дэмьен почувствовал, как напряглась у него в ладони рука Йенсени. И священник пожал ее, чтобы хоть так приободрить. Какое-то мгновение он не осмеливался ничего предпринять: мог только ждать на месте, уповая на то, что хоть в какой-то мере держит ситуацию под контролем. Несколько последних минут вокруг них не было никаких прохожих, а следовательно, прикрытие они утратили. И у Дэмьена уже зачесалось в затылке, словно под прицелом ружья или арбалета…

Тут-то они и появились. Сперва по двое, по трое, потом — целой толпой. Или, точнее, роем. Женщины, дети, подростки и старики, все красноглазые и вымотанные за долгий рабочий день; каждому не терпится проделать по здешним улочкам обратный путь к месту, что у него считается домом. Аморфная и, на первый взгляд, неисчислимая толпа; само присутствие вокруг такого количества людей было много эффективнее любого Затемнения. Дэмьен облегченно вздохнул, когда толпа возвращающихся с работы простолюдинов окружила со всех сторон его маленький отряд, даруя и гарантируя временную безопасность. Правду, одновременно он почувствовал, как съежилась Йенсени, когда в непосредственной близости от нее оказалось такое количество душ; девочка поневоле впитывала их воспоминания, их страхи и… кто взялся бы сказать, что еще? Покрепче взяв бедняжку за руку, он потащил ее вперед, бормоча себе под нос слова очередного Творения. Сосредоточиться в такой толкотне было трудно, но Дэмьен не сомневался: от этого зависит и его собственная жизнь, и жизни его спутников. А прохожие толкали его плечами то справа, то слева, и приходилось прижимать Йенсени к себе, чтобы ее не захлестнуло и не унесло человеческим потоком, да и за шагавшей впереди Хессет следовало приглядывать, чтобы в случае чего успеть прийти той на помощь.

Ему необходимо было Затемнение. Мощное Затемнение, которое почерпнуло бы силу из самой природы человеческой, а именно из свойства переключать внимание с одного предмета на другой. На голой скале можно разглядеть и песчинку (так его учили), тогда как в толще песчаной дюны она становится практически невидимой. Так оно сейчас и должно было выйти. Если Дэмьену удастся собрать должную силу — и направить ее в надлежащем направлении, — то он отвлечет от себя внимание преследователей настолько, что те и вовсе потеряют беглецов из виду. «Ничто не затемняет четкий след, — отчетливо припомнил Дэмьен слова наставника, — так же основательно, как наличие других похожих следов». Оставалось надеяться на то, что давнишний урок был верен.

Земное Фэа по-прежнему было горячо, прикасаться к нему удавалось с трудом, перестраивать потоки — еще труднее. Дэмьен чувствовал, как струи пота заливают ему лоб, когда, погрузившись в Фэа, он вознамерился подчинить энергию своей воле. Это и при обычных обстоятельствах было бы в такой момент трудно, а уж на ходу, да когда тебя со всех сторон толкают, — почти немыслимо. Один раз Хессет пришлось потянуть священника за плечо, поторапливая, и он инстинктивно отшатнулся, как поступил бы и любой другой колдун, не воспринимая ничего, что не связано с самим Творением. Но подобная отрешенность была бы в сложившейся ситуации чрезмерной роскошью — и он был благодарен Хессет за то, что она вывела его из оцепенения. Кое-кто из прохожих уже принялся удивленно посматривать на него, а таких взглядов следовало в любом случае избегать. Он вновь пошел в ногу с толпой, позволив людскому потоку как бы захлестнуть себя общей волной. Не было времени сосредоточиваться на собственных шагах, не было времени думать о том, кем могут оказаться преследователи, надо было заниматься только земной Фэа, надо было подчинять ее своей воле. И тут… Наконец-то! Вот оно! Потоки Фэа раздвоились под его напором и начали переформировываться. Затаив дыхание, священник попробовал стабилизировать этот процесс. В толпе что-то интуитивно почувствовали, но сам Дэмьен не обратил на это никакого внимания, сейчас для него не существовало ничего, кроме Творения, кроме горячей Фэа, струй пота на лбу да боли во всем теле, напоминающей уколы бесчисленных иголок, — потоки вились под ногами, и их необходимо было укротить. Он уже перестал понимать, идет ли в толпе или стоит на месте, он не осознавал, где находится, сейчас ничто не имело значения, кроме мощного течения Фэа, перегретого подземными толчками. Им необходимо Затемнение — и это все, что занимало его разум.

Дело было сделано. Он устранил Видение — и на какое-то мгновение едва устоял на ногах, пораженный моментальной слепотою. Хессет хотела было силком потащить его вперед, но он жестом остановил ее, одновременно, другой рукой, прижав к себе девочку, чтобы ту не унесло потоком.

— Сделано, — выдохнул он. И кивнул в сторону ближайшего переулка. — Уходим. Немедленно.

Ракханка сразу же поняла его мысль: они быстро пересекли улицу, буквально волоча за собой девочку, и вырвались из человеческой гущи. Йенсени дрожала, она была сильно напугана, но, по крайней мере, не потерялась в толпе. И по-прежнему держалась на ногах. За одно это ее можно было похвалить. Привалившись к стене, Дэмьен тяжело отдышался, успокаиваясь. Дело было сделано. Все сработало. Мимо них теперь в любое мгновение могли пройти преследователи, но глядеть они будут строго перед собой, даже не догадываясь о том, что беглецы свернули в сторону. Следовательно, на какое-то время им обеспечена безопасность. Может быть, на вполне достаточное время. Оставалось на это надеяться.

— Что вы сделали? — прошептала девочка. Ей было боязно задать этот вопрос, но больно уж ее разбирало любопытство. — Что случилось?

— Я заставил их отвлечься, — тоже шепотом ответил Дэмьен. Вообще-то в сложившихся условиях можно было говорить и в полный голос, но к чему искушать судьбу? — Когда они вновь вспомнят о том, что охотятся на нас, будет уже слишком поздно.

— И сколько же это продлится? — спросила Хессет.

Он вздохнул, потом потер виски.

— Достаточно долго. Если мы пройдем густо заселенными районами, то доберемся до гавани незамеченными. Это я гарантирую.

— А потом?

Священник закрыл глаза и позволил себе роскошь глубокого, по-настоящему глубокого вдоха. Затемнение вроде нынешнего было весьма деликатным делом и во многом зависело от тысячи сопутствующих факторов. И только один из них имел сейчас решающее значение. Один-единственный, от которого зависело все.

— Я не знаю, — спокойно сказал он, — организована там засада или нет.

Стемнело. Гавань погрузилась во мрак. Идеальное время для засады.

— Вот они!

Стоя за массивным, приземистым зданием склада, солдаты регента легко углядели свою добычу. Схоронившись во тьме, они сами оставались практически невидимыми. Идеальные условия.

— Сейчас, — прошептал один из них.

Но начальник покачал головой: нет еще.

У причалов сейчас толпилось уже не так уж много народу, чтобы четко выделить беглецов. Священник в мешковатой неприметной одежде без каких бы то ни было признаков духовного звания и ранга, кроме меча в ножнах, укрепленного за спиной. Женщина, низкорослая и загадочная, закутанная чуть ли не до самых глаз согласно церковной традиции. И девочка, маленькая и испуганная, темные глаза которой стреляют из стороны в сторону, словно в поисках чего-то, чего ей следует бояться. Темные волнистые волосы рассыпаны по плечам; вглядываясь в портовый сумрак, она пальчиком крутит локон.

— Что еще за ребенок? — хриплым шепотом спросил солдат по имени Чаррель.

— Не имеет значения, — буркнул командир. — Приказ ты знаешь.

Они покинули свои места. Пошли сперва осторожно, как дикие звери, проверяющие почву на прочность. Перебегая из одного затемненного участка на другой, передвигаясь бесшумно, практически сливаясь в своей темной одежде с уже наступившей тьмой. Беглецы все еще не замечали солдат, и это было им на руку. Если успеть окружить их, прежде чем они догадаются вернуться в город…

И тут девочка посмотрела на них. Прямо на них, взгляд темных глаз прямо-таки пробуравил тьму. Рот у нее раскрылся, она задрожала всем телом, будучи не в силах каким-нибудь иным способом среагировать на увиденное. Но такое замешательство продлится не больше секунды, решил командир. Жестом он приказал одному из солдат открыть огонь. Но как раз в этот миг на линии огня оказалась какая-то совершенно посторонняя компания или семья. Выругавшись себе под нос, командир распорядился окружить беглецов. А девочка уже вышла из оцепенения. Уже предупредила спутников об опасности, и вся троица бросилась бежать.

«Черт побери!» — подумал командир. Выхватил пистоль, взял его на изготовку и выскочил на открытое место. И тоже побежал, сжимая оружие в потной руке. «Черт побери!» Редкие зеваки на причале боязливо расступались перед несущимся во весь опор головорезом, да и попробовали бы они не уступить путь, — но все это происходило слишком медленно: беглецы устремились к торговой части гавани, где моряки, купцы и пассажиры никак не могли разойтись; сейчас они добегут, затеряются в этой толпе — и пиши пропало!

Но тут командир с удовлетворением заметил, как один из его подчиненных, бросившись наперерез беглецам, отсек их от собравшихся в кучу зевак. Девочка пошатнулась, и священник подхватил ее на руки. Заминка сбила их с темпа. И теперь они направлялись в отдаленную, бедную и, соответственно, малолюдную часть гавани. Командир, оттолкнув с дороги какую-то старуху и едва не затоптав вертевшегося у ее ног малыша, бросился вдогонку. Регент говорил, что беглецы скорее всего собираются нанять какое-нибудь торговое судно, но направлялись-то они поначалу в совершенно другую сторону; оставалось предположить, что информатор регента допустил ошибку и беглецы стремились попасть на борт одного из больших пассажирских кораблей, стоявших у причала в западном конце гавани и дожидавшихся, пока приливная волна не позволит им выйти в море. «Что ж, на борт вам не взойти, — мысленно поклялся офицер, прибавляя скорость. — Вы не покинете эту гавань живыми!»

И вот возле беглецов не оказалось ни одного человека. Удобней всего стрелять было Чаррелю — тот и выстрелил первым: заряд картечи, прочертив дымную дугу в воздухе, попал в бедро девочке. Она судорожно дернулась на руках у священника и закричала; на мгновение преследователям показалось, будто ослепительное кроваво-красное пламя объяло все ее тело. Тут и какая-то пожилая пара, мешавшая выстрелить самому командиру, наконец-то в панике отшатнулась в сторону, и он тоже послал пулю в священника, пистоль сработал, послышался грохот выстрела, офицер почувствовал знакомую отдачу в руке и плече. Пуля пролетела в нескольких дюймах от священника и попала в бок женщине, та повалилась наземь, белая одежда побагровела, и…

…и…

…и…

Офицер перестал что бы то ни было видеть. Он пошатнулся и с трудом устоял на ногах, понимая только, что столкнулся с каким-то колдовством. И попытался стряхнуть с себя вязкие чары. Но три фигуры беглецов расплывались у него перед взором, словно кто-то стирал четкие карандашные контуры резинкой. Контуры, цвет, форма — все растворилось в сумерках. В отчаянии он помотал головой: оставалось надеяться лишь на то, что не оплошают его солдаты. Нельзя же было потерпеть поражение именно сейчас — в каких-то нескольких шагах от цели. Он перезарядил пистоль и, прищурившись, принялся вглядываться во мрак. Не то чтобы беглецы исчезли напрочь или стали невидимыми… нет, они… просто изменились. Точно!. Вот именно! Темные волосы девочки как-то вдруг стали золотистыми, а атлетически сложенный священник превратился в сутулого и пузатого пожилого чиновника, в то время как церковное одеяние женщины стало платьем обычной домохозяйки, правда, залитым кровью…

— Господи, — прошептал офицер.

И опустил пистоль.

Тупо глядя перед собой.

Разумеется, они бежали, спасаясь от него и от его людей, но в этом не было никакой необходимости. По крайней мере сейчас. Потому что, в изумлении таращась на жертвы стрельбы, он постепенно осознавал, что видит самых настоящих людей, а не какие-нибудь привидения. И это были вовсе не те люди, которых он видел всего пару минут назад. Не те, в которых стрелял.

Он дико огляделся по сторонам, как будто кто-нибудь из находящихся на причале мог объяснить происходящее. И увидел нечто для себя неприятное: довольно далеко от того места, где он сейчас стоял, поднимало паруса торговое судно. Офицер, прищурившись, постарался разглядеть флаг на грот-мачте. А разглядев, с чувством выругался. Слишком хорошо был ему известен этот флаг. Именно это изображение показывал ему регент всего несколько часов назад.

— Что случилось? — послышалось у него за спиной. Это был один из его людей. — Что за чертовщина?

Обернувшись, командир увидел, как его подчиненный хлопочет над ранеными, пытаясь утешить невинно пострадавших людей и разговаривая с ними голосом, трясущимся от страха. Что ж, командир и сам испытывал сейчас точно такой же страх.

— Проиграли, — пробормотал он. — Вчистую проиграли.

А «Королева пустыни» меж тем выходила в открытое море.

Дэмьен и сам успокоился, лишь когда они отошли на безопасное расстояние от гавани. Когда огни города опустились так низко к воде, что любая мало-мальски высокая волна скрывала их из виду, а гранитные «клешни», выступающие далеко в море, стали практически невидимыми в быстро слабеющем свете. Да, только тогда он понял, что вправе расслабиться.

Мягкое золотое сияние Коры струилось над палубой, высвечивая дорожку, тянущуюся за кормой, когда Дэмьен направился к Тарранту. У них над головами возились матросы, стремясь извлечь максимум возможного из попутного ветра. Дэмьен не сомневался в том, что, если ветер не изменится, «Королева пустыни» в силах оторваться от любой погони или, самое меньшее, перехитрить преследователей. Да и как иначе должны вести себя контрабандисты?

— Просто не могу поверить, что нам это удалось. — Хессет, к удивлению Дэмьена, стояла на палубе вместе с Таррантом. Да и девочка была тут же, она обнимала ракханку за талию. — Не могу поверить, что никто не искал нас.

— Вас искали, — спокойным голосом возразил Таррант.

Дэмьен остро посмотрел на посвященного. Изящный профиль в золотом сиянии, глаза темные и таинственные, как морская глубь.

— Так что же произошло? — спросил священник.

Охотник, по-прежнему глядя в море, пожал плечами.

— Должно быть, они ошиблись. — Слабая улыбка проскользнула у него на губах и тут же исчезла. — Пошли не в ту сторону. Может быть, даже напали на ни в чем не повинных людей.

У Дэмьена неприятно засосало в желудке. Следующее слово он выговорил не без усилия:

— Симулакры?

— Не исключено, — прошептал Охотник.

Внезапный позыв к тошноте столь же внезапно сменился приступом гнева. Священник схватил Тарранта за плечо, рассерженно стиснул пальцами ледяную плоть.

— Разве нам обязательно оставлять за собой кровавый след? Разве каждая наша победа непременно должна оборачиваться человеческими жертвами?

Темные глаза не без презрения посмотрели на него.

— Ваша точка зрения на этот счет мне хорошо известна, преподобный Райс. — Охотник смахнул руку Дэмьена со своего плеча — с легкостью, как детскую ручонку. — Строго говоря, я их не убивал. Да и наши враги их, кажется, не убили. Я дал этим людям, как поступили бы на моем месте и вы сами, приличный шанс. Хотя тем самым и подверг дополнительному риску наши собственные намерения.

На мгновение Дэмьен лишился дара речи.

— Но… если враги думают, что это мы…

— Иллюзия была устранена, едва мы взошли на борт, священник. Я бы предпринял более серьезные меры, но, судя по всему, хватило и этого.

Он собрался уйти. Вне всякого сомнения, ему надо было подыскать какую-нибудь укромную нишу на этом небольшом суденышке. Однако Дэмьен остановил его:

— Вы сохранили им жизнь?

Охотник повернулся к нему и бросил с мрачноватым юмором:

— Угадали.

— Но чего ради?

Такую мотивацию, как гуманность, применительно к Тарранту он вынес бы за скобки как совершенно исключенную.

— Причина у меня имелась, — заверил его Владетель. — Не хотелось только об этом и ругаться всю поездку. — И, подражая выговору аборигенов, добавил: — Ясно?

6

Море Сновидений — так это называлось.

Темное. Холодное. С быстрыми подводными течениями. Смертельно опасное. Восточное и западное течения встречались здесь, схлестываясь в бесчисленных водоворотах; приливы и отливы, постоянно чередуясь, с каждым новым часом сулили новые и новые опасности. Или, вернее, не столько сулили, сколько скрывали, но опасности не становились от этого менее гибельными. Страх нагоняли и подводные скалы, порой под самой поверхностью, так что заметить их можно было лишь по тому, как рябили, обтекая их, волны. Имелись здесь и мертвые зыби — как возникавшие лишь на мгновение, так и усмирявшие море на несколько часов. Ходили слухи, что где-то в глубинах моря Сновидений имеется гигантская мертвая зыбь, над которой неподвижен даже сам воздух. И, проведя на борту «Королевы пустыни» какой-то час, Дэмьен начал верить, что так оно и есть на самом деле.

Сюда сквозь узкие проливы между скалистыми берегами, усеянные многочисленными рифами, скатывались воды Новоатлантического океана, уровень которого на пятьдесят футов превышал уровень его восточного соседа; здесь холодные течения антарктического региона встречались с теплыми водами тропиков — и это постоянное столкновение порождало бесчисленные ураганы, в воздух вздымались целые облака пены, которая собиралась вокруг гористых вершин островов, практически полностью лишая моряков видимости. Вообще-то здесь имелся путь, ведущий с севера на юг, по которому можно пройти под парусом; но удавалось это лишь тем, кто знает местные воды как свои пять пальцев. Да и то если будет сопутствовать удача, и лишь в те часы, когда такое позволяют приливы.

К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил: за последнее время он натерпелся столько страха, что сейчас даже зрелище коварных рифов всего в нескольких ярдах от борта корабля не вызывало у него душевного трепета. Слишком могуществен был враг, схватка с которым им предстояла, слишком затяжным и опасным странствие, чтобы волноваться по столь ничтожному поводу. Кроме того, он уже пересек Новоатлантический океан, а тот путь был вдесятеро трудней здешнего и вдесятеро длиннее. И если в Новоатлантическом океане он не ударился в панику, то уж как-нибудь справится со своими нервами и здесь, на юге.

Москован предложил пассажирам, если им будет угодно, оставаться в каютах, однако никто не согласился на это. И теперь они следили за тем, как мимо них проплывали голые скалистые островки, кажущиеся в лунном свете острыми как лезвия, — проплывали всего в нескольких ярдах от борта. Следили за водоворотами, то на миг вскипающими в узком проливе между двумя островками, то столь же внезапно исчезающими. В одном месте воды Новоатлантического океана обрушивались в котловину своеобразным водопадом — высотой не больше десяти ярдов, но длиной в добрую пару миль. Море было удивительным и, конечно, страшным, и Дэмьен не мог не порадоваться тому, что Таррант сумел найти в Эсперанове опытного навигатора. Одному Богу ведомо, сколько кораблей пошло ко дну среди здешних скал.

Море Сновидений поражало пришельцев с Запада, но, пожалуй, еще сильнее удивил их экипаж «Королевы пустыни». Настороженные и безмолвные, моряки вели корабль через все препятствия, обмениваясь разве что короткими свистками, смысл которых оставался пассажирам совершенно непонятен. Особенно изумлялся поведению моряков Дэмьен, привыкший к постоянному крику и перебранкам на борту «Золотой славы». Но хотя у него накопилось не меньше дюжины вопросов, которые следовало задать капитану, тот оказался не слишком любезен. Он согласился за сговоренную цену взять пассажиров, однако удовлетворять их любопытство явно не входило в его планы.

Но вот за кормой остался, растаяв в тумане и во мраке, последний из крупных островов. Впереди море было вроде бы поспокойней, и это сулило относительно безопасное плавание. Дэмьен отпустил поручни, за которые держался до сих пор, и лишь по тому, как онемели руки, понял, с какой силой цеплялся за крепкие поперечины. Господи, чего бы он ни отдал за то, чтобы оказаться сейчас в Джаггернауте! Или, если уж на то пошло, в любом городе — только бы подальше от берега.

Москован объяснил им, что есть два маршрута: короткий, но опасный, и долгий, но относительно безопасный, — и оставил право выбора за пассажирами. Безопасный был примерно вчетверо длиннее того, который они избрали, он был связан с выходом на запад в Новоатлантический океан и кружным обходом смертельно опасного моря Сновидений. Поспешишь — людей насмешишь, поэтому контрабандисты предпочитали, как правило, идти безопасным курсом. В том числе, как подчеркнул капитан, и лично он. Правда, затем, остро посмотрев на Дэмьена, Москован уточнил: «Когда за мной нет погони».

Так что выбора у Дэмьена на самом деле не было.

Он посмотрел за корму и попытался представить себе, как военный корабль, высланный местной Матерью, петляет в лабиринте островков и водоворотов. Нет, едва ли. Выбор они сделали правильный, и пусть за это пришлось заплатить дороже — не только деньгами, но и собственными нервами, — именно такова и была цена свободы. А это означало, на взгляд священника, что деньги потрачены не зря.

Но когда на плечо ему опустилась крепкая рука, он вздрогнул от неожиданности; обернувшись, увидел рядом с собой одного из матросов. Тот быстро отступил на шаг, словно не желая тревожить, и пробормотал:

— Капитан велел не оставлять вас одного.

Покосившись в сторону Тарранта, Дэмьен убедился в том, что и около посвященного крутится матрос, хотя Владетель встретил его, разумеется, далеко не благосклонно; что же касается Хессет и Йенсени, то их нигде не было видно. Руки священника машинально потянулись к мечу, когда он спросил:

— Где мои спутницы?

Внезапно он осознал, что главная опасность может исходить вовсе не со стороны моря.

Матрос, отвернувшись от него и уставившись в морскую даль, ничего не ответил. Дэмьен повторил свой вопрос, на этот раз погромче, и только тогда матрос отозвался:

— В каюте. Так распорядился капитан. Плохие воды для молодых дам, разве не видно? Вы уж поверьте…

Он явно принимал Дэмьена за купца с Севера.

Священник уже придумывал какой-нибудь ответ, но в этот миг его внимание отвлек какой-то отблеск на горизонте. Трудно было сказать, что это такое, — видение исчезло, стоило ему посмотреть в ту сторону, и запечатлелось скорее в памяти, чем в глазах. Это было какое-то слабое свечение — то ли под водой, то ли над самой ее поверхностью. Он уже решил спросить об этом у матроса, когда над водой сверкнул новый проблеск — на этот раз яркий, как звезда, которой почему-то вздумалось пробежаться по волнам, а затем исчезнуть.

— Что это? — изумленно спросил он.

Матрос промолчал, но лицо у него помрачнело. Он протянул что-то Дэмьену — два маленьких предмета на большой обветренной ладони. Дэмьен взял предложенное и поднес к лунному свету, чтобы рассмотреть. Резиновые цилиндрики неправильной формы, каждый в основании толщиной с большой палец. На что же они походят? На… затычки для ушей? Он посмотрел на матроса и увидел, что тот уже заткнул себе уши точно такими же штуковинами. Да… Становилось ясно, почему они сигнализируют друг другу свистом. И ничего не говорят. Должно быть, такие затычки в ушах у всех. Но чего ради? Вот уж с чем Дэмьен никак не ожидал столкнуться в плавании.

И тут один из серебряных проблесков подкатился по волнам к самому кораблю и застыл на месте. В пяти ярдах от носа «Королевы пустыни», должно быть, и прямо под поверхностью воды. К этому проблеску тут же присоединился другой. Под водой трудно было разглядеть их очертания; морскую гладь, залитую лунным светом, сильно рябило. Время от времени проблески походили на человеческие фигуры, но уже через мгновение скорее напоминали угрей. Переливаясь ртутным блеском, они оставались для священника совершенно загадочными.

— Что это? — прошептал он, забыв о том, что его спутник не расслышит ничего, кроме самого отчаянного крика.

К двум первым проблескам присоединились еще два — и все четыре расположились вокруг носа корабля в безупречной симметрии, образовав нечто вроде почетного караула. К ним присоединились и другие проблески. Дэмьен видел, как мелькают они под самой поверхностью, прокладывая себе дорогу к кораблю, призрачные и прекрасные. Очарованный, Дэмьен решил было прибегнуть к Познанию — и только тогда вспомнил, где находится. Земное Фэа было здесь уже недоступно. Недоступно ему и его спутникам. Что означало, что впредь следует полагаться только на естественные силы без какого бы то ни было колдовства.

Просто невероятно.

Один из проблесков, или, точнее, одно из существ высунуло серебряную голову из воды, и пряди длинных волос рассыпались по волнам. «Как оно странно, — подумал Дэмьен, когда существо развернулось лицом к нему. — И как невыразимо прекрасно». У существа оказались человеческие глаза, губы, нос и щеки, но были они не из плоти, а из какого-то пластичного вещества, переливающегося ртутным блеском в лунном свете. Глаза блестели двумя брильянтами, а волосы, рассыпавшиеся по волнам, призрачно фосфоресцировали. Теперь из воды поднялись все существа — числом примерно в две дюжины, — а за кормой, возможно, были и другие — откуда Дэмьену знать? — и лица их были само совершенство: порой женские, порой мужские, порой странным образом человекоподобные. Но все они были неописуемо прекрасны. И само по себе зрелище производило прямо-таки гипнотическое воздействие.

Они запели. Запели не голосами, как могли бы запеть обыкновенные люди, а телами. Запели своей переливчатой плотью. Мелодией несколько дисгармоничной, но до боли прекрасной, зазвучала серебряная кожа. Разлетевшиеся по волнам волосы зазвенели струнами арф, и каждый взмах призрачной руки или движение ноги — или это были щупальца? — подбавлял новую ноту во всеобщий напев. Смутно осознавая, что с этим пением связана какая-то опасность, от которой и оберегаются моряки, Дэмьен так и не смог заставить себя вставить в уши затычки. Пение было так прекрасно… так завораживающе…

Тем временем перед его глазами на поверхности воды замелькали видения. Сперва призрачные и бесплотные, потом все более и более реальные по мере того, как музыка овладевала его сознанием. Перед ним, одно за другим, начали возникать знакомые лица — лица из прошлого. Его мать. Его брат. Его Матриарша. Его первая возлюбленная. Сиани Фарадэй с насмешливыми искорками в глубине темных глаз. Переводчица-ракханка Хессет, надменная и враждебная. Образы, некогда казавшиеся ему заурядными и обыденными, теперь же проникнутые редкой и безупречной красотой. И странные звуки зазвучали у него в мозгу, пробуждая самые дорогие ему воспоминания, придавая им истинность и жизненность в глубинах его души.

«Приди к нам, — пели голоса. Не на человеческом наречии, но на том, которое стало для него совершенно понятным. — Приди к нам, и мы даруем тебе куда большее».

К нему протянула руки Сиани. Это была не та Сиани, с которой он расстался в стране ракхов, — гордая, сильная, далекая. Сейчас перед ним предстала Сиани, которую он знал и любил в Джаггернауте. Окутанная флером его желаний и сама остро нуждающаяся в нем, чего никак нельзя было ожидать от Сиани нынешней.

— Приди ко мне, — прошептала она. Она парила в воздухе на уровне палубы, но Дэмьен уже был уверен в том, что и сам теперь сможет парить в воздухе подобно ей. Он уже был уверен в том, что здесь и сейчас стал столь же эфемерным, как и она. — Приди ко всем нам, — призывала его любимая, и он почувствовал, как ноги отрываются от палубы, а последние страхи исчезают…

Матрос грубо схватил его и оттащил от борта. Разумеется, в этом не было ни малейшей нужды. Он имел достаточный опыт в обращении с демонами, в запасе у него было множество Творений, способных противостоять любым их ухищрениям и уловкам. «Только здесь у меня ничего не получилось бы», — внезапно понял он. Матрос тем временем сам грубо запихнул ему в уши затычки, что было вполне уместно; руки Дэмьена отяжелели так, что он едва был способен пошевелить пальцами. «Приди ко мне, — шептала меж тем призрачная Сиани. — Позволь показать тебе, что я нашла…» Когда затычки наконец оказались в ушах, страшная музыка сразу же умолкла, а вместе с ней исчезли и все эфемерные образы. «Без Творений мне нечего им противопоставить…» Священник вдруг подумал о том, как отреагировал на происходящее Таррант. Способен ли один демон обольстить другого? Он посмотрел на нос корабля и увидел, что Охотник стоит неподвижно, наполовину вытянув меч из ножен, на железных поручнях искрятся крупицы льда, холодное пламя Творения тает во мраке. И это означало, что и Таррант поддался гипнотическому очарованию музыки. Поддался — и испугался этого. Что, в свою очередь, означало, что в нем осталось достаточно чисто человеческих чувств, чтобы ими могли заинтересоваться другие демоны. Это была интересная мысль — и в то же самое время пугающая. Потому что интересам их общей миссии она явно не соответствовала.

Теперь он больше не слышал пения серебристых существ, хотя и видел их со всей отчетливостью. То, что он поначалу принял за руки и ноги, на самом деле оказалось щупальцами и вьющимися, как лента серпантина, отростками; они повторяли человеческие движения, они имитировали их, но не более того. Их фосфоресцирующее сияние маревом стояло над кораблем, а сами они собрались в одну группу, обиженные и раздосадованные тем, что их игра не принесла никаких результатов. Лица их, по-прежнему остававшиеся на поверхности, уже ничем не напоминали человеческие, да и гримасы трудно было назвать дружелюбными улыбками.

Дэмьен скорее почувствовал за спиной шаги, чем услышал их, и, обернувшись, увидел Рана Москована с тяжелой ношей на одном плече. Моряк, только что спасший Дэмьена, поспешил на помощь своему капитану — вдвоем они положили тяжелый сверток на палубу и развернули его. Сырое мясо, и не слишком свежее; едва втянув воздух, Дэмьен испытал легкую тошноту и поспешил продышаться. Трудно было сказать, какая часть туши и какого животного, но, судя по размерам и форме…

— Человечина, — охнул священник.

Моряки с затычками в ушах не расслышали его или не пожелали ответить. Вдвоем они перевалили тяжелый груз через поручни и… да, это вполне могло оказаться человеческим торсом, распоротым, выпотрошенным, а потом заново сшитым… бесцеремонно швырнули в воду. Морские демоны не оставили бедным останкам ни малейшего шанса пойти ко дну. В мгновение ока все двадцать с чем-то существ набросились на добычу, разрывая ее на куски; вода вокруг них моментально покраснела. Теперь на добычу набросились и другие твари — те, что до сих пор держались за кормой, — и между первыми добытчиками и только что подоспевшими завязались мелкие стычки, постепенно переросшие в общее побоище. Уже оставив это зрелище за кормой, Дэмьен в последний миг увидел, что и серебристая плоть так же подвергается нападению и уничтожению и из ран бьет темная жидкость, никак не являющаяся человеческой кровью. А «Королева пустыни» меж тем устремилась прочь.

Еще несколько минут команда, глядя назад, следила за морским побоищем. Лишь по прошествии этого времени капитан и члены экипажа вытащили из ушей затычки, дав тем самым понять Дэмьену, что и он теперь может поступить точно так же.

— Это их на какое-то время отвлечет, — объяснил ему Москован. — И может, мы успеем уйти с мелководья.

— Но что это такое? — спросил священник.

Капитан пожал плечами:

— Кто знает? Их называют сиренами в честь каких-то певучих демонов с планеты Земля. Но для меня это сущее мучение. Затычки срабатывают лишь на некоторое время, а потом музыка пробивается и сквозь них. И если хочешь, чтобы твоя команда не понесла потерь, приходится их подкармливать. — Он увидел, как потемнело лицо Дэмьена, и поспешил дать объяснение: — Мы забираем жертву в анатомическом театре. — Он пренебрежительно кивнул за борт. — Стоит, конечно, кучу денег, а иной раз чертовски трудно разжиться необходимым, но… оно действительно необходимо. Рыбы готовы жрать что угодно, но порождениям Фэа подавай только человечину. Проверено.

— Да откуда здесь взяться порождениям Фэа? — изумился священник. — И как они могут здесь жить?

— Здесь мелководье. Иногда энергия выбивается даже на поверхность воды. А где Фэа, там и демоны. Первый закон планеты Эрна. — Он кивнул на затычки, которые Дэмьен держал в руке. — В следующий раз, как увидите огни, сразу же затыкайте уши. Или отправляйтесь в каюту, да не забудьте сказать моим людям, чтобы они вас заперли. Ясно?

— Не сомневайтесь, — кивнул Дэмьен.

Он подумал о том, что за видение пережила в эти минуты девочка. О том, попала ли под их очарование Хессет. И подосадовал, что у него не хватает мужества подойти к Тарранту, одиноко и безмолвно стоявшему на носу корабля, и спросить, что за образы разбередили сирены в его душе. Как будто Охотник начал бы с ним откровенничать… с ним или с кем угодно другим.

Вздохнув, он посмотрел на воду. Темная теперь — но темная естественным цветом, а не от крови. Свободная — пусть и временно — от колдовства.

«Море Сновидений, — подумал он. — Удачное название».

Но когда это море останется позади, он горевать не будет.

Корабль им попался узкий, с низкими и тесными каютами, что для человека такого высокого роста, как Дэмьен, не говоря уж о Тарранте, было чревато опасностью пасть жертвой клаустрофобии. Но имелся здесь и кое-какой комфорт: было тепло, было место, чтобы уединиться, и место, где можно посидеть в компании. На корабле постоянно поддерживали огонь, потому что холод в море стоял чудовищный, а котелок кофе, подвешенный над очагом, сулил и более непосредственную возможность погреться. Кофе был отвратительным, просто отвратительным, зато обжигающе горячим. И Дэмьен пил уже третью чашку этого пойла.

Он сидел у огня рядышком с Хессет; Джеральд Таррант стоял перед ними, словно выказывая тем самым презрение к их беззащитности перед холодом. Йенсени за столом возилась с игрушками, которыми облагодетельствовал ее Владетель. Это были игральные карты местного образца — протектор, регент и Мать вместо валета, короля и дамы, и металлическая головоломка, представляющая собой фрагменты мозаики, которые требовалось собрать воедино. Таррант, судя по всему, раздобыл их в Эсперанове, чтобы отвлечь мысли девочки от более насущных проблем, и следует признать, что задуманное более чем удалось ему. Дэмьен, с одной стороны, был благодарен Охотнику за то, что он не позабыл и о такой мелочи, а с другой — стыдился того, что сам не проявил надлежащего отеческого внимания. Впрочем, не следовало забывать о том, что Владетель некогда был примерным семьянином, хотя мысль об этом по-прежнему казалась Дэмьену дикой.

— Ну, — вздохнул он. — И что теперь?

— Высаживаемся на юге, — предложила Хессет. Как всегда, она была полна практицизма. — Высаживаемся, не спеша осматриваемся на месте, проводим изыскания, определяем местонахождение врага.

— И выясняем его сущность, — подчеркнул Дэмьен. — Не говоря уж о его связи с Йезу.

Таррант промолчал.

Неторопливо отставив чашку и поднявшись с места, Дэмьен подошел к столу, за которым играла Йенсени, и подсел к девочке. Поглядев ей в лицо, можно было бы предположить, что она его не заметила. Но он взглянул на руки девочки и увидел, что они задрожали.

— Йенсени. — Священник заговорил ласково, как можно более ласково. Мысленно взмолившись, чтобы этого оказалось достаточно. — Ты говорила, что тебе что-то известно про Принца и про Черные Земли. А нам надо знать обо всем этом. Ты нам расскажешь?

Девочка промолчала. Ее по-прежнему дрожащие руки сжались в кулачки. Она плотно зажмурилась, словно испытав внезапную боль.

— Кастарет, — проговорила, подсаживаясь к ним, Хессет. Это слово на ее родном наречии означало «малышка». — Ты теперь одна из нас и не забывай об этом. Нам нужна твоя помощь. — Ее рука в перчатке легла на руку девочке — легко, как бабочка опускается на цветок. — Прошу тебя, Кастарет. Помоги нам. Мы нуждаемся в твоей помощи.

Девочка поглядела на ракханку, и Дэмьен почти физически ощутил, как ее юная душа черпает силу из души взрослой. Затем девочка посмотрела на самого Дэмьена, темными глазами выискивая у него на лице признаки какого-то чувства, но какого, он так и не понял. И потом, в самую последнюю очередь, она посмотрела на Тарранта. И на этот раз колдун удержался от какого-нибудь обескураживающего замечания. Что ж, спасибо и на том.

— Йенсени… — Голос Хессет звучал певуче, звучал утешительно. Может быть, заговорив, она подключилась к приливной Фэа? Дэмьена это не слишком бы удивило. — Что рассказывал тебе отец о юге? Что он там видел?

Девочка отчаянно заморгала, на глаза ей навернулись слезы.

— Он не хотел никому причинить зла, — прошептала она. — Он думал, что поступает правильно.

— Нам это известно, — мягким голосом вставил Дэмьен.

А Хессет добавила:

— Мы это понимаем.

— Он говорил, что рано или поздно они нападут на север, но если это нападение отложится слишком надолго, они окажутся чересчур многочисленными и все равно застигнут нас врасплох, и тогда у нас не будет ни малейшей возможности остановить их. — Йенсени сделала глубокий вдох, ее всю трясло. Слезы наконец выкатились из глаз и покатились по щекам. — Он говорил, что судя по тому, как разворачиваются события, нам с ними будет ни за что не справиться. А они уничтожат нас из-за своей беспредельной ненависти.

Дэмьен негромким голосом осведомился:

— И как же он хотел помешать этому?

Взгляд темных глаз остановился на священнике. «Как же она напугана, — подумал Дэмьен. — Она боится врага, и она боится, как бы новые друзья не отвергли ее». Ему было невыносимо жалко девочку. Да и любого ребенка, оказавшегося на ее месте, ему тоже было бы невыносимо жалко.

— Он предположил, — медленно зашептала бедняжка, — что если их ограниченные силы высадятся на севере… не очень многочисленные… то это, возможно, испугает Матерей. И тогда они распознают истинную опасность и, может быть, сумеют ей что-нибудь противопоставить.

— Контролируемое вторжение, — негромко отметил Таррант. — Должно быть, он решил, что нападение на его протекторат побудит северные города предпринять меры по укреплению общей обороны. Или ему хотелось спровоцировать полномасштабную войну прежде, чем юг окажется по-настоящему готов к ней.

— В любом случае у него ничего не вышло, — мрачно закончил Дэмьен. — Да и откуда ему было знать о том, что его собственная страна уже управляется противником? Единственное, чего недоставало врагу, это безопасное место высадки… Вот он и обеспечил им такое место.

— Он никому не хотел причинить зла, — прошептала девочка. Хессет подошла к ней поближе, обняла. — Он сказал, что заключил хороший договор с Принцем и что все будет в порядке…

— Так оно и должно было быть, — заверил ее Дэмьен. — Только нашему общему врагу, судя по всему, нельзя верить на слово. — Он осторожно накрыл руку Йенсени своей. Кожа у нее была холодной и влажной. — Нам понятно, что задумал твой отец, Йенсени. И не его вина в том, что этот план не сработал. И никто из нас не упрекает его. — Он пожалел о том, что не может воспользоваться Творением, чтобы придать своим словам особый вес, особую значимость и убедительность. И сейчас инструментами воздействия были только голос и рука, накрывшая ручонку девочки. — Он поехал на юг, не так ли, Йенсени? Поехал и встретился с Принцем и заключил с ним договор. Он рассказывал тебе об этом? Рассказывал о том, что повидал во время поездки?

Девочка помедлила, затем кивнула.

— Не могла бы ты рассказать нам об этом? — Но поскольку она промолчала, священник добавил: — Все, что сможешь вспомнить.

— Прошу тебя, малышка, — присоединилась и Хессет.

Девочка сделала глубокий вдох. Ее вновь трясло.

— Он говорил, что Принц никогда не умрет. Он говорил, что Принц стар, очень стар, но этого никто не видит, потому что он по собственному желанию омолаживает свое тело. И заметил, что очередное омоложение должно произойти совсем скоро. Принц не только омолаживает свое тело, но и меняет его, и после каждого омоложения кажется совершенно другим человеком, хотя на деле остается тем же самым.

Девочка тревожно посмотрела на Дэмьена, ей отчаянно хотелось услышать хоть какое-нибудь ободрение. Священник кивнул ей. Оставалось надеяться, что Таррант слушает и запоминает с особой тщательностью. Изо всей их компании именно Владетель мог лучше всего понять Неумирающего Принца и характер предпринимаемых им Творений.

— Продолжай, — попросил Дэмьен.

— Он говорил… что в этом и скрывается источник могущества Принца. — Она посмотрела на Тарранта, задрожав при этом еще сильнее, и сразу же отвела взгляд. — Он может превратиться в любого человека, вот почему все повинуются ему. Причем это относится не только к людям, но и к ракхам.

Хессет, не выдержав, зашипела, однако ничего не сказала. Разговор на щекотливую тему поневоле пришлось продолжить Дэмьену:

— Расскажи нам о ракхах.

Девочка немного замешкалась с ответом.

— Они вроде людей, но они не настоящие люди. На лицах у них отметины. Здесь и здесь.

Она пробежала пальцами по лбу и по щекам.

Боевая раскраска? Татуировка? Или какие-нибудь звериные отметины? Дэмьен в задумчивости посмотрел на Хессет. Как выглядели ракхи и что за отметины у них были, пока Фэа не преобразовало их? А если отметин не было у западных ракхов, то, может быть, они имелись у здешних? Однако Хессет покачала головой, давая понять, что бессильна что либо сообщить. Черт бы ее побрал!

— И ракхи подчиняются Принцу? — спросил священник у Йенсени.

Девочка, помедлив, кивнула:

— Большинство из них. Потому что однажды он превратился в ракха, вот они и ведут себя так, словно он один из них. Конечно, не совсем один из них, потому что он человек… но так, серединка на половинку.

— Чем многое объясняется, — спокойно заметил Таррант. — Потому что ракхи не стали бы подчиняться человеку.

— Но как ему удалось превратиться в ракха? — вскинулась Хессет. И посмотрела при этом на Тарранта. — Разве такое возможно?

Охотник поразмыслил над этим целую минуту и наконец дал ответ:

— Можно, конечно, принять и такую форму. Хотя метаморфоза вряд ли будет достаточно стабильной и может даже оказаться опасной. Но есть и более простое решение.

Дэмьен не сразу понял, куда клонит посвященный.

— Иллюзия? — наконец догадался он.

Охотник кивнул:

— Именно так.

— Но… настолько совершенная? И столь длительная?

— Человеку это не под силу, — согласился Таррант. — Но не забывайте, здесь задействовано и нечто иное.

— Йезу, — прошептал священник.

Охотник кивнул, лицо его было мрачно.

— Но почему Йезу захотелось пойти на такое? Поддерживать иллюзию на протяжении ряда лет… судя по всему, несколько поколений… только затем, чтобы предоставить власть над ракхами какому-то человеку? Неужели Йезу так себя ведут?

— Как правило, нет. Следовательно, можно предположить, что в данном случае эта услуга оказалась хорошо оплаченной.

— Причем платой послужила пища, — пробормотал Дэмьен.

Охотник кивнул:

— Совершенно верно.

Или девочка уже достаточно наслушалась, чтобы понять, о чем они сейчас разговаривают, или общая мрачность тона нагнала на нее страху, — только она вся вдруг напряглась, и Хессет инстинктивно обняла ее покрепче. Не выпуская когтей, разумеется, но готовая выпустить их в любой момент, если надо будет сразиться с виновником этого страха.

— Расскажи нам о ракхах. — Красти повторила просьбу священника.

Девочка зажмурилась, пытаясь все вспомнить дословно.

— Он говорил… что они не любят солнечный свет. Большинство из них. Так мне кажется. Он говорил, что они называют себя Ночным Народом.

— Ничего удивительного, — заметила Хессет. — Наши общие предки были ночными животными.

— Но ваши сородичи из Лема и впрямь именно такие, — напомнил ей Таррант. — Настолько, что их принимали за настоящих демонов. Настолько, что, попав под солнечные лучи, они погибали точно так же, как истинные призраки и вампиры. Не думаю, чтобы такое было присуще и вашим предкам.

— Никто из аборигенов не обладает подобной чувствительностью, — спокойно сказала Хессет.

— Разумеется. Природа может вести себя с излишней щедростью, но глупостей она не делает. Чтобы создать такую смертельную слабость, понадобился человеческий мозг, и только мотивы, которыми руководствуется человек, оказались способны привязать эту слабость к существам определенного вида.

— Но зачем ему это? — удивился Дэмьен. — Если они служат ему, то зачем настолько ограничивать их возможности? А если они с ним враждуют, то чего ради останавливаться на столь небольшом изъяне?

— А может быть, он с ними до конца еще не управился, — предположил Охотник.

Дэмьен уже собрался что-то ответить и на это, когда дверь каюты внезапно распахнулась и на пороге появился капитан. Он спускался по крутому трапу, так что сперва показались его ноги, а уж потом вся остальная высокая, стройная фигура.

— Погреться малость решили? — Ухмыльнувшись, Москован тоже решил налить себе кофе. — Рад сообщить, что море Сновидений мы уже прошли. Больше никаких препятствий до самого Вольного Берега, не считая нескольких нанесенных на карту островов да, возможно, парочки весенних бурь.

Он снял с крючка деревянную кружку и доверху наполнил ее кофе. И уже подносил питье к губам, когда до Дэмьена дошел смысл только что сказанного капитаном.

— Вольный Берег? А мне казалось, что мы идем в Адскую Забаву.

Москован внимательно посмотрел на Тарранта. Казалось, они быстро и безмолвно обменялись мнениями. После этого капитан пояснил:

— Именно таков и был первоначальный план. Но мы с господином Таррантом кое-что обсудили и решили изменить курс. С Вольного Берега вы попадете, куда вам надо, гораздо быстрее.

— И куда же, по-вашему, нам надо? — жестко осведомился Дэмьен.

Ответил ему Таррант. Голос Охотника прозвучал с обычной невозмутимостью:

— С Вольного Берега вполне можно попасть в Черные Земли и тем самым в домен Принца.

Дэмьен изумленно поглядел на него:

— Вы что, спятили? Вот только очутиться у Принца на самом пороге нам и не хватало.

Москован хмыкнул:

— Это трудно назвать порогом.

— И кто дал вам право без обсуждения со мной менять курс? Мало того, даже не поставив меня в известность?

— Вы были заняты, — холодно отозвался Таррант. — А разговор о деталях пришлось вести мне…

— Вздор!

Сухо улыбнувшись, Москован допил кофе и повесил кружку на крючок.

— Поговорите об этом без меня. — И, уже выходя из каюты, моряк бросил Тарранту: — Дайте знать, если я вам понадоблюсь.

Когда он ушел, закрыв за собой тяжелую дверь, Дэмьен воскликнул:

— Какого черта! Что все это должно означать?

Таррант пожал плечами:

— Москован предложил новый курс. И мне это предложение показалось здравым.

— А вам не пришло в голову, что следовало бы посоветоваться с нами?

— Вас не было на месте.

Дэмьен с трудом удерживался от яростной вспышки, с превеликим трудом…

— Ну, допустим. Так объясните нам все сейчас.

В ответ Таррант достал из кармана сложенную карту, подошел к своим спутникам, расправил лист на столе. Расправил так, что море Сновидений оказалось сверху, а под ним обрисовались изящные очертания Южного континента.

Он дал им несколько секунд на то, чтобы найти Адскую Забаву, расположенную на северной оконечности континента. Потом показал им точку в нескольких сотнях миль дальше по берегу. Точка была отмечена крупной звездочкой и снабжена подписью: «Вольный Берег. Столица Людей».

— Откуда у вас это? — пробормотал Дэмьен. — Хотя ладно, понятно. Вам дал карту Москован.

Священник пристально всмотрелся в детальную карту, явно изготовленную здесь, на юге. Обратил внимание и на то, что река, в устье которой располагался Вольный Берег, протекает прямо через Черные Земли. Что означало: любое торговое судно, идущее в Черные Земли, должно подняться по этой реке. Что в свою очередь означало какую-то сотню миль вверх по течению: то есть Вольный Берег был и впрямь расположен на самом пороге Черных Земель.

— И вы решили, что это хорошая идея? — резко спросил он.

— Я решил, что у нее имеются свои достоинства.

— Вот как? Вы на самом деле так решили? — Дэмьен, сердито отшвырнув стул, поднялся из-за стола. Теперь, когда он окончательно впал в бешенство, усидеть на месте было невозможно. Есть вещи, которые просто нельзя произнести, держа ноги под низким стулом. — Позвольте объяснить вам одну вещь, Таррант. Меньше всего на свете мне хочется проникнуть в цитадель нашего противника, прежде чем мы узнаем, кто он такой, что он такое и какого черта он здесь делает. Вы меня хорошо поняли? Вам удалось навязать нам похожую стратегию, когда вы дали взять себя в плен в стране ракхов, но, черт побери, я ни за что не пойду на такое еще раз. На этот раз у нас есть время, есть определенная дистанция, вот и воспользуемся этими преимуществами в интересах собственной безопасности, договорились? Испытания, выпавшие на нашу долю в Лема, были не столь приятными, чтобы стремиться к их повторению.

Он высказал это тихо, но и его голос теперь стал подобен льду, гладкому и невыразимо холодному.

— Знаете, священник, вы не приняли во внимание все сопутствующие факторы…

— Черта с два не принял! — Теперь Дэмьен сорвался на крик. — А как насчет потоков Фэа? В Адской Забаве они обращены на север — из домена Принца прямо к нам. Идеальная ситуация, с какой стороны на нее ни посмотришь. А в Вольном Береге мы окажемся далеко на западе, что означает, что нашему врагу Творением будет куда проще достать нас, чем нам его. — А поскольку Охотник ничего не ответил, он требовательно спросил: — Ну и как? Это, по-вашему, не имеет никакого значения?

— Разумеется, имеет, — равнодушно отозвался Таррант. — А вам не кажется, что это осознает и наш враг? Вам не кажется, что он регулярно получает информацию с севера — и, скорее всего, прямо от Матерей — и потому в деталях осведомлен о нашем продвижении по здешним местам? Включая наше бегство из Эсперановы, священник, не забывайте об этом! А не забыв об этом, подумайте и о том, каково это — отправиться в то место, где вас, скорее всего, и ожидают. А если, поразмыслив над этим, все равно найдете доводы в пользу высадки в Адской Забаве, дайте мне знать об этом. Будет интересно послушать, что вы скажете.

Возникла долгая, неуютная пауза в беседе. В конце концов Дэмьен отвернулся.

— Черт побери. — Он тяжело опустился на место. — Но вам следовало хоть что-то сказать нам. Вам следовало нас известить.

— А вот за это прошу прощения, — столь же невозмутимо ответил Владетель. — Если это способно вас хоть в какой-то мере утешить, то я предпочел бы высадиться в Адской Забаве. Там мы могли бы оказаться уже нынче ночью, что же касается Вольного Берега… — Он пожал плечами; почему-то этот жест показался Дэмьену наигранным. — Это займет несколько больше времени.

— Но до зари мы туда успеем?

— Если нет, то на этом судне найдется укромное место, где я смогу спрятаться. Я удостоверился в этом раньше, чем согласился на плавание.

Дэмьен посмотрел на Хессет: вид у нее был мрачный, однако ракханка едва заметно кивнула.

— Ладно, — пробормотал он. Потер лоб, как будто у него внезапно разболелась голова. — Сделаем по-вашему. Но начиная с этой минуты никаких импровизаций, ясно? И никаких уговоров у нас за спиной. Никаких сюрпризов.

— Разумеется. — Охотник нехотя поклонился. Жест был привычным и потому не имел ровным счетом никакого значения. Дэмьену же просто-напросто захотелось задушить этого человека. — И, уверяю вас, так будет лучше. Для всех нас.

— Да уж, — проворчал Дэмьен. И вновь закрыл глаза. Изо всех сил стараясь не думать о будущем. — Поживем — увидим.

Йенсени спала.

«Море черное, чернее чернил, чернее самых глубоких теней, которые отбрасывает ночь; море, не ведая устали, ворочается под вечерним ветром. На западе буря, но грохочет она довольно далеко; на берегу не почувствуют ничего, кроме свежей порции озона и нескольких порывов зимнего ветра. Буря израсходует всю свою оставшуюся ярость на океанских просторах».

Йенсени снился сон.

«Корабль прибывает в порт, разрезая барашки волн, подобно хорошо заточенному лезвию. У пирсов Вольного Берега полно лодок всех размеров и видов, однако из людей нет никого. Подобно всем городам юга, и в этом боятся ночи и на улицу выходят в сумерках только те, кому положено, само существование которых зависит от ночной тьмы.

И, разумеется, кое-кто другой.

Она распознает это сперва в порывах ледяного ветра: некий гнилостный запах, растекающийся по полуночному воздуху, смрадное дыхание берега. Она пытается определить возможный источник запаха — будь он каким угодно, — но на пирсах никого нет, кроме нескольких ночных стражников и парочки пьяниц. Она не видит ничего, способного источать подобный запах.

Вода перехлестывает через борт стоящих на якоре судов, мелкие лодки трещат, когда их волной бросает на пирс, тут же отшвыривает в сторону и бросает снова. Но ей кажется, что происходит и нечто другое. Она слышит шепот. Или, может быть, шорох. Вроде того, как трется о дерево ткань. Пытается понять, в чем дело, но слишком многое происходит вокруг нее одновременно. Трепещут паруса. Кричат команды. Тысячи шумов заглушают один-единственный… Но какой же? Она чуть ли не слышит его — и все-таки не слышит.

Ей на плечо опускается чья-то рука; обернувшись, она видит священника, с ним рядом — Тарранта и Хессет. Вид у них встревоженный и усталый, но они счастливы тому, что наконец-то высадятся на берег.» Ты готова?» — спрашивает священник, и в ответ ей удается кивнуть. Не рассказать ли ему о том, что она чувствует? Но вдруг Таррант, вмешиваясь, тут же спишет это на игру детского воображения и потребует, чтобы ее слова оставили без внимания? А что, если это и впрямь всего лишь игра воображения, в конце концов вышедшего из-под контроля в результате эмоционального истощения? Так что она испытывает растерянность. Она вообще перестает быть уверенной в том, что что-то воспринимает обонянием, что-то слышит, что-то собирается увидеть, причем прямо здесь, у причала. Но ощущение опасности отзывается у нее в душе таким холодом, что ей с трудом удается сдвинуться с места, когда спутники тянут ее вперед.

Она следит за тем, как матрос цепляется за причал веревкой, как наводят потом узкие переходные мостки. Священник деликатно подталкивает ее к мосткам. В какое-то мгновение ей хочется повернуться и убежать, с такой внезапной силой охватывает ее ужас, но рука священника крепко держит ее за плечо; Хессет со своим теплом тоже держится рядом, и откуда ни возьмись у девочки появляются силы сделать первый шаг. Пирс под непрерывным дождем стоит мокрый, и от этого ее шаги по сырым доскам звучат тяжелей и уверенней, чем им следовало бы. Как только они оказываются на берегу, к ним устремляется стражник, но контрабандист Москован уже готов к этой встрече; ей видно, что он предъявляет стражнику какие-то бумаги, а тот в конце концов кивает — мол, все в порядке, можете следовать дальше и заниматься своими делами.

И вновь — откуда-то издалека — доносится шепот. И вновь приходит уверенность в том, что с ними происходит что-то плохое, да так и останется плохим, пока они не выберутся из этого места. Им надо повернуться и броситься бежать отсюда куда глаза глядят — на тот корабль, на котором они сюда прибыли, на любой другой, куда угодно!.. Главное — убежать, пока их не настиг этот шепот.

— Йенсени! — Священник останавливается, присаживается на корточки рядом с нею. Он понимает, что что-то не так. — В чем дело?

Но она не знает, как объяснить ему свои ощущения. Да и не знает, стоит ли это делать. Объяснил же он ей, что голоса, которые она слышала в Эсперанове, были всего лишь воспоминаниями о том, что случилось там давным-давно, и внимание на них следовало обращать не больше чем на товары, выставленные в витринах. И к здешним шумам он наверняка отнесется точно так же. Как же ей убедить священника в том, что на этот раз происходит нечто иное?

— Со мной все в порядке, — шепчет она. Не потому, что эти слова соответствуют ее ощущениям, но потому, что никаких других она просто-напросто не может вымолвить. Как же ей сообщить им о близости опасности?

Они идут дальше. Пирс длинный; ходьба по прочным доскам настила кажется непривычным делом после долгих часов, проведенных в море. Таррант говорит, что это нормально. Она дрожит — но не только от холода, страх воспринимается ею столь болезненно, что она с трудом удерживается от того, чтобы не согнуться пополам.

И вот они появляются. Черные фигуры, бесшумные и стремительные. Появляются с обеих сторон, спереди и даже снизу — из-под пирса, так что группа путешественников в один миг оказывается окруженной. Йенсени слышит, как лязгает сталь о сталь: это выхватил меч, изготовясь к бою, священник, но он обречен на поражение еще до начала схватки. Слишком много противников, и они буквально повсюду, их мечи блещут в лунном свете, и крошечные звездочки на кончиках луков и еще более смертоносного оружия, а с моря меж тем доносится жуткий грохот…»

Она проснулась настолько внезапно, что первые мгновения не могла дышать, целая минута ушла у нее на то, чтобы прийти в себя. Лампа в каюте была пригашена, вокруг стояла тьма, и девочка не сразу сориентировалась. Рядом с ней лежала ракханка, она заворочалась, как только Йенсени проснулась, явно ощутив испуг, овладевший девочкой.

— Малышка! В чем дело?

«Мне приснился страшный сон», — как же хотелось ей ответить такими словами. Но ведь это был не просто сон. Она знала это наверняка. И точно так же знала она, что Враг — которого она мысленно именовала именно так, с большой буквы, — подстерегает их именно в Вольном Береге, а вовсе не в Адской Забаве. Тот же самый Враг, который убил ее отца и который непременно убьет и ее саму при первой же возможности. Он окопался в Вольном Береге. Сейчас. Он затаился. Девочка не сомневалась в том, что дело обстоит именно так.

— Это ловушка, — выдохнула она. Не без труда уселась в койке. Ее трясло так сильно, что удержаться в вертикальном положении было трудно, да и качка была скверной помощницей. — Нас ждут.

Ракханка как-то странновато посмотрела на нее, а потом промолвила — тихо и спокойно:

— Погоди-ка здесь. Я позову остальных.

Йенсени, дрожа, забилась в угол, а Хессет отправилась за Таррантом и священником. Да, к девочке снизошло Сияние, но не сильное, и оно только увеличивало ее страхи. Да и что такое Сияние, как не окно в подлинный мир, в ужасный мир, окно в истинный мир там, где любая иллюзия была бы в тысячу раз предпочтительней? В это мгновение Йенсени была готова раз и навсегда отказаться от Сияния, если бы, конечно, такое было возможно. Так велико было охватившее ее отвращение, что она согнулась пополам и ее вырвало желчью как раз в тот миг, когда в каюту вбежали ее спутники.

Священник сразу же подсел к ней.

— Расслабься. Немедленно расслабься.

Ласковыми словами и деликатными прикосновениями он помог ей избавиться от мучительных спазмов, и хотя она понимала, что здесь, на воде, прибегнуть к Исцелению он не может, ей все равно стало лучше от одного его присутствия. Боль в животе отпустила, и через несколько мгновений девочка смогла встать на ноги. Еще несколько мгновении — и с помощью священника она села в кресло и восстановила дыхание.

— Вольный Берег. Западня. — И вновь ее затрясло, стоило ей произнести эти слова. Зажмурившись, она вновь увидела черные фигуры, подступающие со всех сторон… Сколько же их!.. Сияние тем временем стало еще сильнее — и она увидела силуэты этих людей, охваченные чем-то вроде огненной рамки. — Они ждут нас там, — выдохнула она. Девочка была готова вот-вот расплакаться. — Это ловушка!

Она увидела, что священник посмотрел на спутников, но глаза ей застилали слезы, поэтому смысл этого безмолвного переглядывания от нее ускользнул. В конце концов первой заговорила Хессет:

— Она спала.

— И это ей, должно быть, приснилось, — подсказал Таррант.

— Но это вовсе не означает, что она ошибается, — рявкнул священник.

Он опустился перед ней на колени, ласковый, внимательный, может быть, даже любящий, и попросил ее пересказать все, что она увидела во сне. Так она и сделала. С паузами, с колебаниями, сама не зная толком, как облечь в слова ужасные видения. Закончив рассказ, она уронила голову на руки и часто заморгала, — и тут к ней подсела ракханка и прижала ее к себе, чтобы голоса детенышей-ракхов смогли утешить несчастное человеческое дитя.

— Это всего лишь сон, — презрительно фыркнул Таррант. — Возникший в сознании испуганной девчонки и преподнесший ее страхи в виде зрительных образов. И ничего более.

— Мне это не нравится, — пробормотал священник. — Мне все это крайне не нравится.

Охотник хмыкнул:

— Выходит, мы теперь руководствуемся снами? Не только собственными, но и снами полубезумной девчонки!

— У нее есть не только это, — огрызнулся священник. — И вы это прекрасно знаете.

— Знаю я только одно. Я выбрал Вольный Берег, потому что этот порт наилучшим образом соответствует нашим планам. И так оно и есть, пусть даже все сны на свете гласят прямо противоположное.

— Но, насколько я понимаю, эта идея вам даже не принадлежит. Не так ли? Если я не ошибаюсь, ее высказал Москован…

— Прошу вас, священник! Не считаете же вы меня откровенным глупцом! Прежде чем послать вас к Рану Московану, я подверг его столь основательному Познанию, что могу составить за него его собственную биографию. И на всякий случай я подверг его еще нескольким Творениям. Этому человеку предать нас так же трудно, как выйти в море не на борту корабля.

Возникло долгое молчание, холодное и враждебное.

— Послушайте. — Голос Тарранта обжигал не хуже льда. — С девочкой разбирайтесь как вам угодно. Но если нас где-нибудь и ждет засада, то наверняка в Адской Забаве, и у меня нет ни малейшего желания угодить в расставленные сети. Какие бы сны кому-нибудь из вас ни снились.

И он ушел, печатая четкий презрительный шаг, — и даже в стуке захлопнутой им за собой двери прозвучали гнев и презрение. Йенсени поплотнее приникла к Хессет: в таком тепле ярость и ненависть не могли настигнуть ее. Детеныши ракхов тут же зашептались с нею на чужом языке, но она все поняла.

«Отправляйся в Адскую Забаву, — внушали они. — В Адской Забаве полная безопасность. А Вольный Берег — это ловушка».

«Я знаю, — мысленно ответила она. Сияние охватило ее, став теперь ослепительно ярким. — Но что мне делать? Как переломить происходящее? Подскажите», — взмолилась она. Но голоса пропали, слившись в нечленораздельный гул. Более или менее похожий на раскаты дальнего грома.

— Ну, и что теперь? — спросила Хессет.

Тяжело вздохнув, священник опустился на скамью.

— И в самом деле — что? Мне ведь самому не развернуть этот чертов корабль, не так ли?

— А если бы вам это удалось? — спокойно поинтересовалась Хессет.

У священника перехватило дух. Возникла долгая пауза.

— Возможно, я так и поступил бы, — пробормотал он в конце концов. — Но какое это имеет значение? Решение ведь уже принято — и не нами. А нам самим в Адскую Забаву не повернуть.

Теперь Йенсени слышала нечто иное — тоже шепот, однако другого рода. Как будто ветер подул в их сторону над океанским простором. А вместе с ветром и барабанная дробь дождя, и раскаты дальнего грома. Все это было слишком тихо, чтобы кто-нибудь другой мог услышать, да и она сама не расслышала бы ничего, не охвати ее неописуемо яркое Сияние.

— Черт побери, — пробормотал священник. — Ненавижу плавать по морю.

И вот он ушел, дверь захлопнулась и за ним, оставив их наедине друг с другом — Йенсени и Хессет.

Во тьме.

С Сиянием.

С музыкой начинающейся бури…

За все месяцы, проведенные в море, Дэмьен так и не научился разбираться в плавании под парусом. Нет, он понимал, что попутный ветер хорош, а встречный плох, и хуже всего полное безветрие, потому что оно означает безрадостную альтернативу: либо застыть на месте, дожидаясь, пока не повеет хотя бы легкий бриз, либо, как следует помолившись и сосредоточившись, развести пары и надеяться на то, что это сработает. Но прочие тонкости ходьбы под парусом так и остались для него тайной: он не знал, когда надо убрать часть парусов (но, конечно, не все), когда, почему и под каким углом развернуть, не знал, почему ветер, дующий сбоку, может при определенных условиях оказаться самым лучшим, не знал языка тонких — и даже тончайших — намеков, которыми море и ветер извещают о приближении настоящей опасности.

Зато он научился разбираться в поведении людей на борту. Проведя в море всего месяц, он уже умел узнавать о дожде по определенному выражению на лице Раси, а что касается более или менее бесцеремонных повадок капитана Рошки, то они и вовсе стали для него своего рода барометром. А через четыре месяца плавания он начал узнавать о приближении бури по особого сорта ругательствам, которые изрыгал боцман, и по кушаньям, которые готовил на ужин кок.

И сейчас, хотя экипаж «Королевы пустыни» был для него новым и незнакомым, а свистки, которыми изъяснялись между собой члены команды, так и остались для него загадочными, то же самое чувство подсказало Дэмьену, что происходит нечто странное. И даже если бы он не заметил, как Москован то и дело отправляется в рубку свериться со внезапно спятившими приборами, ему стало бы ясно, что условия, в которых протекает плавание, стремительно меняются: это было видно по тому, как держатся матросы, делая привычное дело; это было написано на лице у боцмана, мрачно уставившегося в морскую даль. Дэмьен вспомнил о череде шквалов, сквозь которые им пришлось пробиваться в Новоатлантическом океане; в ходе одного из этих штормов судно пострадало так, что пришлось пристать к берегу для починки, и пристали они к одному из только что народившихся островков, настолько молодому, что от охлаждающейся береговой полосы еще валил пар, — и теперь Дэмьен похолодел, сообразив, что их ждет нечто в том же роде.

«А ведь перед выходом в море Москован утверждал, что погодные условия хороши. Он точно говорил, что денек-другой хорошая погода простоит». Но Дэмьен понимал, что такие предсказания никогда не бывают стопроцентными. Даже на планете Земля, как сказано в книгах, погоду так и не научились предсказывать точно.

Он увидел Тарранта и направился было к нему. Однако при его приближении Охотник едва заметно покачал головой, словно давая понять: «Нет. У меня не больше информации, чем у вас». Черт побери, как недоставало им Рошки! И всей той команды. Они бы никогда не допустили того, чтобы пассажиры встретили бурю, не будучи извещены о ней заранее.

В конце концов, когда вся возня с перестановкой парусов была завершена, Москован дал пассажирам определенные пояснения.

— Ветер меняет направление, — буркнул он. — И давление стремительно падает. Это недоброе предзнаменование в любых водах, а что же касается здешних… — Он мрачно покачал головой. — Скорее всего, буря идет прямо на берег. И это означает, что она буквально расплющит нас, если мы будем придерживаться избранного курса.

— Значит, это, насколько я понимаю, исключено, — невозмутимо произнес Таррант. — И что же нам остается?

Капитан окинул взглядом свирепые, с белыми барашками, волны, накатывающиеся на корабль со всех сторон.

— Надо войти в какую-нибудь бухту, — сообщил он. — Ничего другого не выйдет. Через час мы укроемся вон за тем мысом, времени должно хватить. Гавань в Адской Забаве хорошо защищена со стороны моря, и там мы будем в безопасности, если, конечно, успеем вовремя. — Он остро посмотрел на Тарранта. — И если у вас нет категорических возражений. Но если таковые имеются, то давайте выкладывайте свои соображения немедленно.

Таррант молча глядел в морскую даль. Молчание затянулось настолько, что Дэмьен подумал: «А вдруг Охотник не расслышал слов Москована?» Но в конце концов Таррант сказал:

— Возражений нет. И изменить происходящее я тоже бессилен. Так что поступайте по своему разумению.

Когда Москован оставил пассажиров, Дэмьен осведомился:

— Что, нет под рукой необходимой энергии?

Таррант положил руку на рукоять заговоренного меча:

— Здесь ее достаточно.

— Значит, вы не хотите ее использовать?

Охотник повернулся к нему; фонари мерцали сквозь туман, в их свете глаза его казались бесцветными, как лед.

— Эту бурю мне Творением не развеять, — равнодушно обронил он. — Потому что она сама создана Творением. И с такой силой я тягаться не в состоянии.

— Вы говорите о нашем враге?

Таррант отвернулся.

— Не будьте наивны, Райс.

Дэмьен не сразу понял намек, а поняв, обомлел:

— Вы думаете, девочка…

Он даже не смог договорить.

— Перед выходом в море я проверил погоду. Даже с поправкой на возможные метеорологические сюрпризы ничего… такого случиться просто не могло. — Посвященный описал рукой круг, в который вошло все разом: волны с белыми гребнями, штормовой ветер, океанская пена, перехлестывающая через борт. — У меня нет ни малейших сомнений в том, что маршрут бури намеренно изменен с тем, чтобы она разразилась ближе к берегу. И точно так же нет ни малейших сомнений в том, что прибегли для этого не к земной Фэа, равно как и ни к какому другому замкнутому на сушу колдовству. — Охотник многозначительно посмотрел в сторону пассажирских кают. — Хессет одна с погодой не справилась бы. Это оставляет одну-единственную возможность. Если, конечно, вы не подскажете чего-то иного.

Все это показалось Дэмьену просто невероятным. Он с трудом обрел дар речи.

— Вы когда-то говорили, что Творения, изменяющие погоду, настолько сложны, что на них не способны даже посвященные, во всяком случае, большинство из них.

— Не совсем так, Райс. Послать по новому пути уже начавшуюся бурю достаточно просто. Гораздо труднее управлять стихией. Любой, у кого имеется определенное количество грубой, так сказать, сырой энергии, способен перетащить с места на место парочку туч или нагнать приличный ветер. Но лишь весьма немногие способны изменить метеосистему как таковую — изменить так, чтобы разразившаяся буря протекала под полным контролем и в заданных параметрах. — Таррант задумчиво разглядывал волны, тучами брызг обдававшие даже высоко задранный вверх нос корабля. Свет бортовых фонарей пробивался сквозь туманную дымку радужными сполохами. — Просто поднять бурю, не думая о последствиях? Это не слишком сложно. В определенных условиях на такое способна даже девчонка.

— Испуганная девочка, — поправил Дэмьен. — От души уверовавшая, что нас ждет неминуемая смерть, если мы высадимся в Вольном Береге.

Какое-то время Охотник молчал. И взгляд его был странным образом рассеянным, словно он забыл, где и в каких условиях находится, занятый собственными сомнениями и тревогами.

— Судя по всему, — в конце концов произнес он, — мы утратили контроль за ситуацией.

— Почему же? Когда буря закончится…

— Разразится другая буря. Или начнется еще что-нибудь похлеще. Девочка боится Вольного Берега, а природа реагирует на этот страх; так неужели вам хочется искушать природу? На этот раз дело ограничилось бурей. Что ж, возблагодарим судьбу хотя бы за это.

— Вас беспокоила Адская Забава, — напомнил ему Дэмьен. — А как вы сейчас полагаете, мы справимся с тем, что нас там ожидает?

Охотник уставился в морскую даль. Волны становились все выше и круче, ветер все злее, ураган на глазах набирал силу.

— Остается надеяться, что успеем хотя бы дойти до Адской Забавы, — ответил он. — На одну ночь нам и без того неприятностей хватит, не так ли?

И все-таки они дотянули.

Как раз вовремя.

Подлинный ураган разразился, едва они завернули за мыс, превращающий гавань Адской Забавы в сравнительно безопасное место; волны перехлестывали через борт и заливали палубу, на которой и без того было трудно устоять на ногах из-за бешеного ветра. Поэтому Дэмьен, спустившись в каюту, составил компанию Хессет и Йенсени. Таррант остался на палубе в одиночестве. Высматривать струившиеся вдали потоки земной Фэа, предположил Дэмьен. Подвергнуть берег тщательнейшему осмотру методом, который доступен лишь ему одному.

Девочка страдала от морской болезни, ее тошнило, но, по крайней мере, еще не рвало. «И на том спасибо», — подумал Дэмьен. Ему с Хессет пришлось столько времени провести на борту «Золотой славы», что они ко всему притерпелись, но даже для них последние полчаса плавания растянулись на целую вечность. Какой бы энергией ни пожертвовала девочка, чтобы накликать нынешнюю бурю, проделала она это явно вслепую — и теперь не предпринимала никаких попыток умерить ярость стихии. Не окажись поблизости подходящей гавани, буря наверняка потопила бы их всех вместе с кораблем.

Но больше всего священника нервировал тот очевидный факт, что девочка даже не догадывалась о том, что бурю накликала она сама. Должно быть, охваченная страхом, она чисто бессознательно подключилась к приливной Фэа, но этого хватило, причем с лихвою. «И значит, она действительно опасна», — размышлял священник. Неведение в сочетании с таким могуществом представляют собой гремучую смесь. С этим необходимо было кончать, и как можно скорее.

Поглядев на Хессет, он негромко сказал:

— Тебе придется подучить ее. Никто, кроме тебя, этого не сможет.

Отвечая, ракханка оскалила острые зубы.

— Мы учим только братьев по крови.

Дэмьен тяжело смотрел на нее. И ничего не говорил, дожидаясь дальнейшей реакции.

В конце концов Хессет покосилась на девочку, прикорнувшую рядом с ракханкой, положив голову ей на колени. Осторожно, чтобы не разбудить спящую, погладила ее по волосам.

— Я попробую.

И вдруг их потряс сильный толчок, пришедший из носовой части судна, — удар такой мощный, что скамья, на которой они сидели, ходуном заходила. На мгновение Дэмьен испугался, что они напоролись на подводный риф; он весь подобрался, готовясь схватить девочку и вынести ее на палубу. Но тут последовал еще один толчок, несколько слабее, чем первый. А затем и третий. И тут Дэмьен понял, наконец, что это такое, и с облегчением выдохнул, привалившись к стене.

— Кажется, теперь мы в безопасности.

— Йенсени! — Хессет легонько потрясла за плечо спящую девочку. — Пронесло. Мы в безопасности. Просыпайся, малышка!

Большие глаза тут же широко распахнулись, покрасневшие и усталые.

— Адская Забава? — Она произнесла это еле слышно. Да и лицо у нее было сейчас пепельно-серым.

— Да уж, будь уверена, — буркнул Дэмьен. Он погладил девочку по голове движением, которое сам счел отцовским. — Поднимайся. Пора убираться с этой посудины.

Быть может, эта гавань и впрямь не таила опасности, но судить об этом, оставаясь на борту, вряд ли было возможно. Даже вскарабкаться по трапу на палубу оказалось сущим мучением. Устоять на ногах на ровных досках палубы было вроде бы полегче, хотя, не исключено, лишь в результате самовнушения. И глядя на пляску корабля у причала, никак нельзя было назвать высадку на берег спокойной и безопасной. К тому же с небес хлестал настоящий ледяной водопад, и Дэмьен высоко поднял ворот, чтобы не натекло за шиворот.

— Ну как? — К пассажирам подошел Москован в промасленной штормовке. — Каков приговор? Хотите просто переждать у причала, а потом отправиться в Вольный Берег? Или рискнете высадиться здесь?

Дэмьен в нерешительности посмотрел на Тарранта.

— Надо бы для начала Познать город, — пробормотал священник.

Охотник пренебрежительно отмахнулся:

— Я это уже проделал. Опасности для нас нет. По крайней мере, пока нет.

Дэмьен хорошо понимал, как нелегко далось Охотнику это признание. Не в характере Владетеля было сознаваться в собственных ошибках, но сейчас прозвучало нечто вроде этого.

Священник посмотрел на город, спрятавшийся под плотной пеленой дождя. В такой тьме ничего нельзя разглядеть. Огни в самой гавани призрачно мигали, как звезды в разрывах туч.

— Ладно. Попытаем счастья здесь.

И стоило ему произнести это, как с плеч как будто упала свинцовая тяжесть. По крайней мере, в ближайшее время никаких морских путешествий. До тех пор, пока они не выполнят свою миссию или не погибнут в ходе ее выполнения. А в последнем случае (так утешил себя Дэмьен) морское путешествие не будет угрожать ему тем более. А это уже полгоря.

Он достал из кармана несколько золотых монет и протянул их Московану; не так уж много по сравнению с тем, что они уже заплатили за проезд, однако, судя по тому, как просиял капитан, жест оказался удачным.

— Поберегитесь, — остерег их контрабандист, пряча деньги. — Здешний народ не больно-то жалует чужаков.

«Не сомневаюсь. Уж так устроена наша жизнь». Дэмьен услышал глухой стук: это с палубы на пирс перебросили деревянные мостки. Надежными их никак нельзя было назвать. Он со вздохом взвалил на плечо поклажу и устремился к жалобно скрипевшим доскам.

«Ну, еще разок, Райс. Как только окажешься на земле, все пойдет как по маслу. С Божьей помощью».

— Удачи, — ухмыльнулся Москован, провожая их в путь по раскачивающимся доскам. И несколько загадочно добавил: — Надеюсь, что девочка ему понравится.

Не пробирайся они сейчас по шатким и скользким под ветром и дождем мосткам, с которых проще было сорваться, чем удержаться, Дэмьен, скорее всего, обернулся бы к капитану. Не затем, чтобы задать вопрос, ответ на который был и очевиден, и смертельно опасен одновременно. Но чтобы посмотреть моряку в лицо. Чтобы попробовать разгадать по лицу, какой именно смысл вложил Москован в последнее замечание. Но короткий переход был и впрямь предательски опасен и не позволял отвлечься ни на секунду. А к тому времени, как они ступили на причал и наконец-то почувствовали себя в безопасности, Москован уже ушел с палубы и скрылся в недрах корабля.

— Пошли, — под проливным дождем затеребил священника Таррант. — Здесь нельзя оставаться.

Кивнув Охотнику, Дэмьен присоединился к своим спутникам, и они побрели по длинному пирсу в порт. Как все пирсы на планете Эрна, здешний уходил далеко в море, чтобы им можно было воспользоваться и в приливные, и в отливные часы, и сейчас путь во тьме под ливнем показался воистину бесконечным. С севера их не столько подгонял, сколько трепал ураганный ветер, иногда его порывы оказывались настолько мощными, что Дэмьена, вопреки всем его стараниям, сносило на шаг-другой в сторону, а однажды, лишь схватив девочку обеими руками, он удержал ее от того, чтобы не свалиться в море — в яростное пенное месиво, кипевшее под волнорезом.

«Продержись еще немного, — воззвал он к самому себе. Стараясь не думать о том, на какой срок может это» немного» растянуться. — Все уже почти позади «.

В конце концов они все-таки добрались до твердой суши и побрели к скоплению построек у входа в гавань. Строго говоря, это были не настоящие здания, а временные строения, как обнаружил Дэмьен, — стены и переборки под пластмассовыми водонепроницаемыми крышами кое-как скрепляли толстые веревки. Зато такие строения способны устоять при самых страшных подземных толчках, их гибкие стены просто гнулись бы под натиском ударов землетрясения, но не обрушивались. Да и ураганные ветры были этим прочно вкопанным в землю амбарам нипочем. Ну, а если уж смоет такую постройку цунами — так на ее месте с легкостью можно воздвигнуть другую; и это, подумал Дэмьен, скорее всего и является решающим обстоятельством. Длинный мыс, конечно, защищает Адскую Забаву от большинства океанских волн, но всегда следует считаться с тем, что накатит и по-настоящему чудовищная. И здесь с этим, судя по всему, считались.

— Пошли, — пробормотал Дэмьен. — Выберемся поскорее куда-нибудь повыше.

Таррант шел первым, с фонарем в руке, но пронизанная дождем тьма скрадывала свет так успешно, что от фонаря практически не было никакого толку. Дэмьен ненадолго задержался под навесом одного из складов, чтобы зажечь второй фонарь. И подумал о том, долго ли ждать рассвета. Пусть Охотнику не по нраву смертельный для него свет, священник сейчас прямо-таки тосковал по солнцу. Интересно, когда они высадились — в час ночи или в два? И когда в этих широтах восходит солнце?

Наконец они подошли к узкой лестнице, поднявшись по которой можно было попасть в город, начинавшийся сотней футов выше над гаванью. В свете молний путники видели: здешние дома расположены так высоко, что им не страшны ни приливная волна, ни даже цунами. Дэмьену показалось, будто он разглядел примитивный грузоподъемник, при помощи которого можно было спускать с утеса или поднимать на него грузы, а если понадобится, то и лодки. Стальные крючья, вбитые в скалу, казались при вспышках молний змеями, выползшими на охоту за жертвами, растаявшими сейчас где-то в непроглядном мраке. Поднимаясь по вьющейся спиралью лестнице, Дэмьен невольно дрожал и по возможности держался поближе к скале, чтобы ветер не снес его со ступеней. Тяжелее всего пришлось девочке — и в конце концов ей на помощь пришел не кто иной, как Таррант, причем она вскрикнула, когда его ледяные руки неожиданно поддержали ее сзади, оберегая от особенно яростного порыва ветра.

— Почти дошли, — прохрипел Дэмьен.

Ему хотелось подбодрить не столько других, сколько самого себя. Да и сомнительно, чтобы спутники могли услышать его среди завываний неистового ветра.

Выбравшись наверх, они устроили небольшую передышку. Хессет, воспользовавшись паузой, обмотала плечи Йенсени одеялом. Она сделала это скорее чтобы согреть девочку, чем защитить ее от дождя, — к этому времени все путники уже успели промокнуть до нитки.

Дальнейший путь проходил в почти полной тьме, дорога различалась всего на какой-то ярд; все остальное исчезало под потоками ливня. В беспросветном мраке фонари казались всего лишь жалкими искорками света, вокруг которых блуждающие практически на ощупь люди вились, как мошкара. А дождь накрывал их все новыми волнами, и не раз у Йенсени иссякали силы, и без посторонней помощи она бы просто-напросто не смогла идти.

Но вот перед ними потянулись дома. Приземистые и невзрачные, но и такие служили хоть какой-то защитой от ветра. Все тело Дэмьена ныло под непрестанными ударами ветра. Они брели вдоль длинных складских навесов, причем идти им пришлось по щиколотку в воде, которая была холодна как лед. Однажды Таррант дал сигнал всей группе остановиться, и Дэмьен, дрожа от холода, воспользовался передышкой, чтобы хоть как-то переставить натершие кожу плеч ремни заплечного мешка. Мешок был новехоньким, Дэмьен купил его в Эсперанове, и неразработанные ремни врезались в плечи даже сквозь набухшую сырую одежду, добавляя мучений истерзанному телу. В конце концов он сбросил одну лямку с плеча, а другую отпустил посвободней. И ему несколько полегчало.

— Туда, — указал во тьму Таррант.

Дэмьен не разглядел, на что тот указывает, да, честно говоря, он и не знал, что там следовало увидеть, однако в нынешнем состоянии спорить не хотелось. Они опять пошли — практически вброд по растекшимся по земле ручьям, спотыкаясь и теряя равновесие в каждой промоине и на каждой кочке. Однажды девочка, споткнувшись, кубарем полетела в воду и еле-еле удержалась на четвереньках, и Дэмьену пришлось вытаскивать ее из глубокой лужи. Во тьме трудно было о чем-нибудь судить наверняка, и все же он решил, что она плачет. Лишь на мгновение замешкавшись, он подхватил ее на руки и прижал к груди. Сама она практически ничего не весила, но насквозь промокшая одежда ощутимо тянула вниз. Дэмьен невольно пожалел о том, что решил взять девочку в это путешествие, но тут на свободное от ремня плечо ему опустилась рука. Таррант. Владетель перехватил заплечный мешок Дэмьена и помог ему освободиться от ноши. Дэмьен неуклюже, стараясь главным образом не уронить девочку, избавился от груза. К его изумлению, Охотник взял мешок, явно намереваясь нести его дальше. Это был жест настолько великодушный и настолько не похожий на обычное поведение Тарранта, что Дэмьен на мгновение застыл с разинутым ртом под льющимися с неба струями. В конце концов Хессет резко толкнула его в бок — и священник двинулся с места, перехватив девочку так, чтобы ее было удобней нести. Вновь пустившись в путь, он заметил, что Охотник вроде бы улыбается. Едва заметно, но все-таки улыбается. Хотя, конечно, под таким дождем нельзя ни о чем судить наверняка.

Они миновали кварталы респектабельных домов, возле которых, в подворотнях и под козырьками подъездов, воровато пряча глаза, хоронились от дождя бездомные. Вне всякого сомнения, здешние бродяги приняли их за демонов. Да и кто бы еще вздумал разгуливать под дождем в такую ночь? Они шли на юг, шли так быстро, как только могли, держась по возможности задворок. Дэмьен чувствовал, как девочка дрожит у него в руках, но сотрясают ли ее рыдания, страх или просто холод, он сказать бы не взялся. Позже хватит времени на то, чтобы во всем тщательно разобраться, сейчас им следовало в первую очередь обзавестись хоть каким-нибудь пристанищем.

« Но в гостиницу нам нельзя, — мрачно думал он. — Не имеем права привлекать к себе внимание, а там без этого никак нельзя будет обойтись. Кроме того, что это будет за заведение, в котором согласятся принять четверых странников в столь поздний час?» Разумеется, ему вовсе не нравилась мысль о том, что в такую погоду придется заночевать под открытым небом, но выбора у них вроде бы не было. Если, конечно, сверхъестественное Видение Тарранта не обеспечит их какой-нибудь пещерой. Или чем-нибудь в том же роде.

И они послушно брели за Охотником, казалось, долгие мили, пока наконец он не нашел то, что, судя по всему, искал. Они прошли весь город насквозь, и оказались на довольно глухой окраине. Ряды деревьев по обе стороны превратившейся в грязное месиво дороги обеспечивали защиту от ветра, так что условия здесь были более или менее сносными. Ноги Дэмьена почти онемели, их терзала жгучая боль от холода и усталости, но он тем не менее заставлял себя шагать дальше. И продолжал нести девочку, хотя за это время ему начало казаться, будто она стала вдвое тяжелее. Но своими ногами она идти, разумеется, не могла.

В конце концов Таррант свернул с дороги на тропу, ведущую в глубь леса. Слишком усталый, чтобы задавать вопросы, Дэмьен просто побрел следом. Рядом с ним шла Хессет; измученная никак не меньше мужчин, она тем не менее не отставала. Узкая тропа заросла сорной травой, сейчас трава буквально плавала в воде и скользила под ногами. Один раз Дэмьен чуть было не свалился, но Охотник железной рукой удержал его от падения. Ледяная рука Тарранта теперь была едва ли заметно холодней руки Дэмьена. И несмотря на усталость, это подействовало на священника обескураживающе.

Тропа вывела их на небольшую поляну, залитую водой не меньше чем на дюйм. В середине поляны горбилась примитивная хижина, почему-то поставленная на сваи, так что внутри все должно было оставаться сухо. Без малейшего колебания Таррант направился к хижине, распахнул дверь и осветил фонарем внутренности домика. Дверь, правда, защищал тяжелый замок, но Охотник, лишь на секунду сосредоточившись, применил Творение — и замок рассыпался в прах.

За дверью стояла кромешная тьма. И только когда посветили обоими фонарями, Дэмьену удалось разглядеть детали: грубые стены, небрежно сколоченные стол со стульями, две лежанки, печь. Немного, конечно, но сейчас все это сулило райское блаженство. Обрадовавшийся долгожданной передышке Дэмьен вошел в хижину и тут же опустил девочку на одну из лежанок. Она упала и обмякла, как тряпичная кукла.

Обернувшись, священник увидел, что Таррант ставит фонари на приколоченные к стене полки. От этого движения в воздух поднялась туча пыли. Кто бы ни был хозяином этой лачуги, уборки он здесь не проводил давным-давно.

Восстановив дыхание, Дэмьен высказал нечто само собой разумеющееся:

— У этой хижины есть хозяин.

— Конечно.

— И он может прийти.

— Не придет. В ближайшее время не придет. Я не знаю всего в деталях, но Творение подсказало мне, что этим домиком пользуются только летом. А сейчас, знаете ли, другое время года.

Дэмьен, оглядевшись по сторонам, недовольно пробормотал:

— Взлом чужого жилища.

— А вы предпочли бы заночевать под открытым небом?

Священник поглядел на девочку, по-прежнему трясущуюся от холода на лежанке, перевел взгляд на Хессет, выглядевшую сейчас ненамного лучше.

— Нет. Наверное, нет. В конце концов, мы можем заплатить за все, чем воспользуемся.

Слабая улыбка искривила губы Охотника.

— Если вам нравится думать именно так.

Огонь в печи развела Хессет: она сохранила в своей сумке, возможно, единственное сухое местечко, из которого и достала спички, аккуратно завернутые в вощеную бумагу. Бог да благословит ее за это. Скоро все в хижине окрасилось в янтарные и оранжевые тона, и хотя жар печи поначалу был, мягко говоря, больше воображаемым, Дэмьен понимал, что маленькая комнатка скоро должна прогреться.

Снаружи яростно ревел ветер, внутри единственным звуком был треск поленьев в печи, к которому вскоре добавилось шипение воды, испарявшейся из волос, из одежды, изо всего их имущества.

— Надо хорошенько прогреть девочку, — сказал Таррант. — В таком возрасте дети легко простужаются. К тому же она никогда не выходила из дому, а это означает, что ее иммунитет как минимум не разработан, так что лучше не подвергать организм дополнительным испытаниям.

Он подошел к двери, как будто собрался уйти из хижины.

— Куда это вы? — спросил Дэмьен, не веря собственным глазам.

— Скоро рассвет. — Посвященный поглядел в окно, словно рассчитывая найти подтверждение собственным словам. Хотя солнце еще, разумеется, не встало. — Мне тоже нужно найти пристанище, священник. — Он нехотя взялся за дверную ручку.

— Джеральд. Прошу вас. — И, не услышав ничего в ответ, Дэмьен добавил: — Не валяйте дурака.

Бледные глаза прищурились.

— В углу есть дверь — в подвал, куда же еще. Если он затоплен, тоже не беда. Мы можем закрыть окно. — Священник кивнул на толстое оконное стекло, за которым хлестал дождь и завывал ветер. — Вам совершенно не нужно никакого другого пристанища.

Охотник явно колебался. С его туники струйками стекала дождевая влага.

— Мы ведь союзники и единомышленники, — тихо сказал Дэмьен. — Не так ли?

Что-то дрогнуло в глубине глаз Тарранта — какое-то темное и потаенное чувство, но все прошло слишком быстро, чтобы Дэмьен смог понять, что это такое. И вновь воцарилась обычная маска — полное самообладание, абсолютная непроницаемость.

Медленно-медленно Таррант убрал руку от двери. Сделав еще одну паузу, столь же медленно отошел от входа.

— Действительно, — мягко согласился он. Словно упиваясь звучанием слов. — Именно так.

А ветер выл все сильнее и сильнее.

7

Дэмьену снился сон. Не последовательная череда образов, поддающихся хоть какому-то — пусть и инфернальному — описанию, а мешанина хаотических фрагментов, накладывающихся друг на друга, не образуя в результате никакого единства. Образы темной и почему-то стерильной страны, в которой земля черна, а деревья белы, а небо то кроваво-красное, то оранжевое. Образы бегства, чудовищной жажды, паралича, охватывающего одну за другой все мышцы, потом все четыре конечности в целом, пока ты не остаешься неподвижным и беспомощным на земле и каждый вдох дается с превеликим трудом. И вслед за этим — смех ракха. Вечно одно и то же — смех ракха, жестокий и беспощадный, — тот самый смех, который он слышал на родине Хессет. Время от времени появлялось нечто хрустальное — тускло поблескивающие колонны из черного хрусталя, как в той цитадели, которую они видели в Лема, — как в цитадели Хозяйки, которую они разрушили, — только во сне этих колонн были многие тысячи — большие и маленькие, прямые и гнутые, сломанные и совершенно целые… а некоторые из гнутых имели форму человеческого черепа, в глазницы которым были вставлены живые глаза немыслимых размеров. Глаза, состоящие из сплошного зрачка, глаза как у насекомых; и в этих глазах, разбиваясь на тысячи осколков, отражались багровые и пунцовые небеса. Изумляться, откуда взялись эти видения, не имело смысла: он не забудет этого отвратительного взгляда до конца своих дней.

« Может быть, мучения развяжут ему язык, — донеслось из хрустального черепа. Глаза заблестели. — Во всяком случае, стоит попробовать «.

Проснулся он в холодном поту, на мгновение позабыв, где находится. Затем все вспомнилось: дождь, холод, испуганная девочка у него на руках. Усевшись, священник обнаружил, что плечи у него отчаянно болят, а стертые до крови ноги так и не отогрелись, но тем не менее тело кое-как отзывается. Проведя столько времени в пути, волей-неволей научишься благодарить судьбу только за это и не обращать внимания на все остальное.

Снаружи по-прежнему бушевала буря, а свет, сочившийся сквозь единственное оконце, был настолько жалким, что Таррант, скорее всего, мог бы остаться в их комнатке без малейшего риска.» На сегодня со странствиями покончено «, — мрачно подумал Дэмьен. Хессет удалось-таки протопить печь, и сейчас там плясало веселое пламя, но, конечно, в такой сырости дом можно обогреть лишь до известного предела. Неохотно поднявшись на ноги (и будучи не вполне уверен в том, что они не подкосятся), Дэмьен прислонился к стене и спиной ощутил гудение бури, почувствовал ее натиск, ее давление и сбоку, и сверху, — так, словно стихия решила смять этот летний домик в лепешку. И вдруг испытал острый приступ клаустрофобии, преодолеть который удалось с немалым трудом.

Тут, к его радости, прозвучал голос Хессет:

— Хочешь позавтракать?

Он утвердительно хмыкнул и оглядел тесную каморку. Маленький стол уже был заставлен тарелками, а посередине красовалась кастрюля, из которой валил на редкость аппетитный пар. За столом сидела Йенсени, судя по всему, только что управившаяся со своей порцией; пустая тарелка была отставлена в сторону, а сама девочка возилась с головоломкой, подаренной ей Таррантом. Когда Дэмьен подошел к столу, Хессет налила ему полную тарелку наваристой похлебки. Из сушеных овощей, предположил он, хотя и не смог определить, что это за овощи, тем более что это было ему совершенно безразлично. Сейчас он бы и болотной водицей не побрезговал, лишь бы она оказалась горячей.

Когда священник подсел к столу, девочка искоса посмотрела на него и нервно улыбнулась. Он постарался улыбнуться в ответ, осознавая, насколько страшным кажется, должно быть, его заляпанное просохшей грязью лицо. Черт побери, если она может смотреть на такую мерзость, значит, она вынесет все, что угодно.

Ни ракханка, ни девочка не заговаривали, дав ему возможность спокойно поесть. Хессет заварила на огне какой-то сладкий плодовый настой; как и сухие овощи, из которых была сварена похлебка, продукты были взяты не из их собственных припасов, а из того, что нашлось в хижине. И за это надо будет заплатить, подумал Дэмьен. Конечно, если они щедро расплатятся с хозяином летнего домика, можно будет обойтись без угрызений совести. Да и кто бы расстроился, обнаружив пропажу нескольких банок с консервами, если на их месте нашел бы целую пригоршню монет? Дэмьен уж постарается заплатить по совести и даже сверх того. И пусть Таррант с презрением посмотрит на него. Честный человек остается честным человеком в любых обстоятельствах.

— Мне снился сон, — сообщил он в конце концов, отодвигая тарелку, которую успел дважды опустошить.

Ему показалось, будто эти слова тяжело повисли в воздухе, ставшем теперь почему-то еще холоднее. Он передвинул стул так, чтобы оказаться поближе к печи; теперь ему припекало спину, и это было просто здорово.

— Скверный сон? — спросила Хессет.

— Да.

Девочка оставила головоломку и смотрела на него во все глаза. Он подумал, не отослать ли ее куда-нибудь (Куда? В домике, судя по всему, не было другой комнаты), и тут до него дошел весь идиотизм его опасений. Девочка добровольно отправилась с ними в царство злого колдуна, зная, что там ей угрожает смерть и даже кое-что хуже самой смерти. И даже если отвлечься от этого, стоило помнить, что они нашли ее среди Терата, нашли как единственную свидетельницу подлинной природы этого отвратительного племени. А он, Дэмьен, решил отослать ее, чтобы не пугать пересказом страшного сна, который ему приснился! Он вспомнил о том, какую боль причиняли ей скитания по улицам Эсперановы, о том, как грехи и страдания жителей города переполняли ее юную душу…

« Всего лишь пройдя по главной улице, она увидела больше ужасов, чем многим из нас доводится увидеть за всю свою жизнь, — подумал он. — И все-таки она не дрогнула. Многие ли дети в ее возрасте способны на такое? Она куда крепче, чем кажется, и пора отдавать ей должное уважение «.

Поэтому он пересказал свой сон им обеим — пересказал и образы, и сопутствующие образам ощущения. Именно ощущения и были страшнее всего, а вовсе не смех ракха, вовсе не хрустальные черепа, вовсе даже не образ Калесты. Больше всего пугало его собственное ощущение полнейшей беспомощности, когда он лежал на стерильной земле парализованный, одному только Богу ведомо, какой силой.

На протяжении всего рассказа Йенсени смотрела на него широко раскрытыми глазами, начисто позабыв о головоломке и об игральных картах. Хотя она ни разу не перебила Дэмьена, он чувствовал в ней нарастающее напряжение, и его не удивило, что, когда он закончил, девочка отреагировала на его слова первой.

— Это Черные Земли, — выдохнула она. — Это они!

Ее откровенность расстроила Дэмьена; конечно же он предпочел бы, чтобы пустыня его сна имела чисто символическое значение и не имела никакого отношения к реальному ландшафту. Но тут в беседу вступила Хессет.

— Расскажи нам о Черных Землях, — потребовала она.

Должно быть, приливное Фэа было в этот миг особенно сильное, потому что, прежде чем девочка успела заговорить, прямо перед ней появился, зависнув над столом, некий образ. Тускло мерцающая черная поверхность, в которой, подернутый рябью, как морские волны, отражался лунный свет. Образ продержался всего какой-то миг, а затем исчез — слишком быстро, чтобы Дэмьен и Хессет успели как следует всмотреться в него.

— Отец рассказывал… Принц живет в Черных Землях… — Йенсени сморщила лоб, стараясь дословно вспомнить то, что давным-давно рассказывал ей родитель. Да и кто бы тогда мог подумать, что ей придется об этом рассказывать? — Он рассказывал, что земля там похожа на море или на реку, только она черная и смерзшаяся. — И вновь перед ней завис образ, но всего на какую-то долю секунды. Казалось, сама девочка даже не обратила на это внимания. — Он рассказывал… там ничего не растет. Он рассказывал, это пустыня. Плоская во все стороны, так что Принц все видит.

— Так что к этому ублюдку не подкрадешься, — пробормотал Дэмьен.

Пробормотал, разумеется, по привычке. Меньше всего ему хотелось в данном случае встретиться с врагом лицом к лицу. Удача сопутствовала им в Лема, не говоря уж о том, что там были лесистые горы и ракханка в качестве проводника, но здесь, на абсолютно гладкой равнине… у них не будет ни малейшего шанса.

« Удача дважды не приходит «, — мрачно подумал он.

— Продолжай, — попросила Хессет.

— Он рассказывал… Принц живет в хрустале. Но это не драгоценный камень… и не что-нибудь в этом роде… Он рассказывал, что хрусталь может расти, как растения, и что в Черных Землях есть целый хрустальный лес. Вот там он и живет. Вот оттуда он и правит.

Девочка с надеждой посмотрела на Дэмьена. Судя по всему, она вовсе не была уверена в том, что предлагаемая ею информация — именно то, что им нужно.

— Ты умница. — Дэмьен взял ее руку в свою и легонько пожал. — Продолжай.

И вновь перед ней появился образ, точнее, целая череда образов: белые деревья, черная земля, странно изогнутая труба, вывернувшаяся наизнанку, пока они за ней наблюдали. Лишь через пару секунд Дэмьен сообразил, что последний образ представляет собой проекцию детской головоломки.

— Там есть Избытие, — доверчиво поведала девочка. Ее голос постепенно становился все громче, она проникалась уверенностью в ценности своего рассказа. — Принц поставил Избытие между людьми и ракхами, чтобы они не убивали друг друга. Он сказал, что ему пришлось поставить Избытие, потому что люди и ракхи не уживаются друг с дружкой и вечно норовят начать войну. А теперь это для них невозможно, потому что никому не дано пройти сквозь Избытие без помощи Принца.

— А почему? — поинтересовался Дэмьен.

Она ответила с детским простодушием:

— Потому что они умрут.

— Как именно умрут? — захотела уточнить Хессет.

Девочка наморщила лоб. Потом покачала головой:

— Не знаю. Отец, по-моему, тоже не знал. Он просто сказал, что в Избытии умирают все, кто не живет в самом Избытии. И… он рассказал, что однажды видел Избытие издалека — и оно такое же черное, как страна Принца, и там растут белые деревья, только на них нет листьев и сквозь них ничего нельзя рассмотреть… — Она разочарованно покачала головой. — По-моему, Принц не рассказал ему, как оно устроено.

— Разумеется, не рассказал, — проворчал Дэмьен. — Насколько я понимаю, протектор мог в любой момент вновь перейти на другую сторону. Так с какой стати предоставлять потенциальному противнику лишнюю информацию?

— Жестокое устройство существования, — отметила Хессет.

— Да уж, — согласился Дэмьен. — Похоже на то.

— Но необходимое. А то меня в этих Черных Землях всегда удивляло: как это там люди и ракхи живут вместе?

— Теперь мы узнали. Они не живут вместе.

— Живут, но только в доме у Принца, — пояснила девочка. — Люди и ракхи работают вместе, и хотя они не любят друг друга, но уживаются. Потому что Принц сейчас человек, но раньше он был ракхом, так что из-за него им ссориться не приходится. — Ее ушедший было в себя в процессе воспоминаний взгляд теперь упал на них — сперва на Дэмьена, потом на Хессет. — Это не звучит слишком дико? Потому что он рассказывал мне именно это.

Дэмьен перевел дух.

— Судя по всему, Принц… трансформируется тем или иным образом. В ходе очередного омолаживания. Он может стать человеком или ракхом, мужчиной или женщиной, самцом или самкой.

— Странное какое-то колдовство, — заметила Хессет.

— Странное, но не для того, кто властвует в местах вроде здешних. Подумай об этом. Существует ли для человека какой-нибудь другой способ заручиться лояльностью всех ракхов? И заставить их отказаться от обычая рвать на части проживающих по соседству людей?

Хессет хмыкнула:

— Да уж, едва ли.

— Отец говорил, что Принц уже снова стал старым, — напомнила им Йенсени. — Он сказал, что это означает, что Принц скоро опять переменится.

— Значит, он не предпринимает ничего, чтобы остановить процесс старения, — заключил Дэмьен. — Просто в конце цикла проходит через тотальное превращение.

— Приберегает энергию, — предположила Хессет.

— Но это рискованно. Затеяв такую игру, люди, случалось, умирали.

— А что, другие люди тоже что-то такое проделывали? — удивилась Йенсени.

Дэмьен вздохнул. А когда заговорил, то подбирал слова с особой тщательностью.

— Многим людям хотелось бы навсегда остаться молодыми, — объяснил он девочке.» Или любой ценой просто оставаться в живых «, — мысленно добавил он. — И кое-кто достаточно искусен, чтобы на какой-то срок этого добиться.

Он вспомнил Сиани — столь обольстительно юную в свои семьдесят. Интересно, удалось бы ей остаться такой навсегда?

— И вы тоже собираетесь так поступить? — спросила девочка.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я не собираюсь.

— А почему?

На мгновение он закрыл глаза, подыскивая максимально точный ответ. Как объяснить девочке, что означает в этом мире смерть или что означает для Святой Церкви его решение умереть в положенный ему час?

— Потому что мы не хотим использовать Фэа для достижения личных целей, — в конце концов ответил он. — Мы используем эту силу лишь для того, чтобы служить Господу.

— Как это было в гостинице? — вспомнила девочка.

И внезапно священник почувствовал себя страшно усталым. Усталым и старым. Он сильно сжал маленькую руку в своей, надеясь, что благодаря этому легче найдет нужные слова.

— Да, Йенсени. Как там, в гостинице. Я верил в то, что служу Господу, обеспечивая нашу безопасность на весь срок, необходимый для выполнения миссии. И поверь, не будь я убежден в том, что здесь нам противостоит страшное зло и что только мы в силах справиться с ним… я ни за что не сделал бы того, что сделал там. Даже если бы лично для меня это обернулось невыразимыми страданиями.

Не осмеливаясь взглянуть на Хессет, он смотрел только на девочку. Но вопреки этой хитрости, он прекрасно представлял себе лицо ракханки: замкнутое, неодобряющее. Но, к его изумлению, Хессет, перегнувшись через стол, накрыла его руку своей, что означало ободрение, если не поддержку.

— У вашего Бога большие притязания, — спокойно сказала она.

И все же ему удалось улыбнуться.

— А я никогда и не искал легкой жизни.

Время послеполуденной стражи; Хессет и Йенсени спят в хижине, улегшись рядышком на одной лежанке. Котелок крепко заваренного чая висит над огнем. Дождь практически кончился, но небо затянуто тучами.

Дэмьен сидел у огня с чашкой горячего горького чая. Вопросы, заданные девочкой, потрясли его до глубины души. Не из-за смысла самих вопросов и даже не из-за тона, которым они были заданы. Но эти вопросы разбередили самые корни его существа, и без того уже тронутые сомнением.

« Или я становлюсь чересчур восприимчивым, чересчур чувствительным? Или водораздел между Добром и Злом стал в моем сознании настолько расплывчатым, что мне больше нет дела до того, где он в действительности проходит?»

Давным-давно на темном лугу Охотник объяснил священнику, какое именно воздействие произведет на него их союз.

« Я стану для вас самым тонко устроенным из всех существ на свете: стану цивилизованным злом, благородным и соблазнительным. Злом, которое вы терпите, поскольку нуждаетесь в его помощи, хотя само ваше терпение исподволь размывает устои вашей морали. Злом, которое заставит вас задуматься над тем, кто вы такой, причем задуматься над этим в самом фундаментальном смысле. Задуматься так, что водораздел между Светом и Тьмой расплывется и вы перестанете понимать, где Добро, а где Зло, и как они отличаются друг от друга «.

Неужели это и на самом деле случилось? Неужели отношение Охотника к колдовству как всего лишь к орудию для достижения собственных целей постепенно передалось и ему, как незримая хворь?

И дело заключается не в Творениях как таковых, напомнил он себе, и даже не в колдовских манипуляциях чужой волей для достижения богоугодных целей. Каждый раз используя Фэа для решения стоящих лично перед тобой задач, ты вгоняешь лишний гвоздь в крышку собственного гроба, ты вносишь свою лепту в общий характер происходящего, в равной мере губительный для всех. И где тут проходит водораздел? Когда ты спасаешь собственную жизнь ради того, чтобы просто спасти ее, и когда ради того, чтобы и впредь служить Господу?

Когда-то у него не было на этот счет никаких сомнений. А сейчас былая уверенность его оставила. И хватило невинных детских вопросов, чтобы разрушить крепостные стены, которыми он обнес собственную душу, и оставить его наедине с растерянностью. Чтобы заставить его прислушаться к голосу совести.

Он отставил чашку в сторону. И уставился в огонь, словно в языках пламени могло проступить хотя бы подобие искомого ответа. Золотое пламя, жаркое и чистое. А когда в последний раз чувствовал себя по-настоящему чистым он сам? Когда в последний раз он ни в чем не сомневался?

Дэмьен закрыл глаза, вздохнул. Поленья трещали в печи.

« Черт бы тебя побрал, Таррант. За все… Но главное… за то, что ты прав «.

— Это установленный факт, — провозгласил Таррант. — Неумирающий Принц — единственное существо в данном краю, способное изменить ракхов так, как они здесь изменились. Еще один установленный факт: именно он организовал вторжение, приведшее к гибели протектора Кирстаада и к последующему уничтожению нескольких деревень.

Дэмьен резко посмотрел на Охотника, но тот уклонился от поединка взглядов. Сколько же деревень посетил посвященный в поисках пищи в протекторатах, в те часы, когда его не было с остальной группой? Они никогда не задавали ему этого вопроса, а задать, возможно, стоило.

— Отсюда вытекает, — продолжал Таррант, — что если у нас и имеется враг, то речь может идти только о Неумирающем Принце.

— А как насчет Калесты? — осведомился Дэмьен.

— Вне всякого сомнения, этот демон — союзник Принца и действует с ним заодно. Что делает любое прямое покушение особенно опасным.

— Точнее говоря, невозможным, — хмыкнул Дэмьен. — Именно так вы и говорили раньше.

Охотник пожал плечами.

— И каковы же наши шансы? — прямо спросила Хессет.

— Шансы четверки бродяг против властвующего монарха? Весьма ограниченные. — Охотник откинулся на спинку кресла, переплел на столе изящные пальцы. — Прямое покушение представляется самым простым способом, и у него имеются определенные преимущества. Но когда у тебя в телохранителях могущественнейший Йезу, опасаться покушения особо не приходится.

— Что тогда? — поморщился Дэмьен.

— Если отказаться от мысли собрать собственное войско или, в свою очередь, заручиться демоническим покровительством, нам следует ориентироваться на ресурсы, которые способна предложить сама эта страна.

— Вы хотите сказать: найти кого-нибудь, кто сделает дело за нас.

— Да-да, вот именно. Или поможет нам сделать это.

— Но если Принц находится под покровительством Йезу, то сквозь такую броню не пробиться и аборигену, — подчеркнула Хессет.

— В идеальном случае Калеста не сумеет распознать в нашем агенте врага. Но я думаю вовсе не о прямом покушении. Принц и сам могущественный колдун, возможно, он также является посвященным. Такие люди вечно вызывают зависть, которая иногда оборачивается насилием.

Дэмьен не сразу сообразил, куда он клонит.

— Вы говорите о восстании?

Охотник кивнул:

— Именно так.

— Революция? — По голосу Хессет было ясно, что она считает подобную возможность полностью исключенной. — Вы же сами говорили, что он правит этой страной уже много веков…

— Но всегда остаются недовольные, любезная Хессет. Всегда остаются и находятся такие, кто готов при первом же удобном случае взять бразды правления в свои руки. Так уж устроен человек. Чем могущественней тот или иной правитель, тем вероятней, что он сам уже посеял семена своей гибели. Надо только найти эти семена и помочь им прорасти.

— Но если его враги так глубоко затаились, они едва ли бросятся к нам лишь потому, что мы в них остро нуждаемся.

— Каждый разумный человек, планируя свергнуть властителя-колдуна, держит этот замысел в глубокой тайне, — спокойно отозвался Таррант. — И ни на какие наши уговоры он не клюнет… если ему не будет предложена помощь другого колдуна — по меньшей мере столь же могущественного.

— Вы говорите про себя?!

Таррант насмешливо поклонился.

— Но все равно остается Калеста, — напомнила Хессет. — Наверняка в случае любого восстания он использует свое могущество в интересах Принца — и мятежники будут столь же бессильны перед его иллюзиями, как были мы. И что же тогда получится? Погибнем не только мы, но и целое войско бунтовщиков вместе с нами.

— Не совсем так. — Серебряные глаза Охотника холодно блеснули. — Погибнет целое войско бунтовщиков, но не вместе с нами, а вместо нас.

— Приманка, — выдохнул Дэмьен.

— Я бы предпочел назвать это отвлекающим маневром.

— Чтобы Принц со своими демонами ждал их, а вовсе не нас, — сообразила Хессет.

Дэмьен заговорил, стараясь сохранять хладнокровие:

— Вы говорите об убийстве многих людей. О том, что мы пошлем целое войско в бой, пообещав ему вашу поддержку, а потом бросим на произвол судьбы и, соответственно, обречем на верную гибель, тогда как сами обрушимся на врага с неожиданной стороны.

— Если кому-то так уж хочется избавить страну от ее нынешнего правителя, — столь же хладнокровно возразил Таррант, — то тут нет никакого обмана. Многие из этих людей, вне всякого сомнения, готовы пожертвовать собой для победы. Так имеет ли особое значение, кем и как будет достигнута искомая победа, если в конце концов им удастся добиться своего? — А поскольку Дэмьен промолчал, он добавил: — Война всегда требует жертв.

— Да уж, — пробормотал Дэмьен. — Это я понимаю. Но все равно мне этот план не нравится.

— А если бы мы приняли ваше предложение, — вступила Хессет, — то с чего нам следовало бы начать? Как выйти на группу потенциальных мятежников?

— Вот-вот, — подхватил Таррант. — В том-то и загвоздка.

— Да бросьте, — фыркнул Дэмьен. — Применив Познание…

— Припав к революционным потокам в этой стране, я тем самым во весь голос извещу Принца о нашем появлении. Нет, преподобный Райс. Здешнее Фэа нам надо использовать с чрезвычайной осмотрительностью. Любого рода Фэа, — добавил он, многозначительно посмотрев на Йенсени.

Девочка не дрогнула под его ледяным взглядом — не дрогнула ни физически, ни психически. И хотя внешний мир по-прежнему невероятно страшил ее, с проявлениями натуры Тарранта она справляться научилась. И в этом отношении, подумал Дэмьен, она преуспела лучше многих посвященных. А порой ему казалось, что и лучше его самого.

— Йенсени. — Хессет погладила девочку по руке. — Может быть, ты подскажешь нам что-нибудь? Что-нибудь, что рассказал или же показал тебе отец.

Девочка задумалась.

— Как что, например?

— Что-нибудь о людях, которым не нравится Принц. О местах, откуда Принцу, возможно, грозит опасность.

— Вы действительно полагаете, что она может это знать? — резко спросил Таррант.

— Ее отец побывал здесь, считая себя врагом Принца, — напомнил Дэмьен. — Какие бы поводы он ни изобрел для того, чтобы попасть сюда, его главной целью была разведка ситуации, в которой находится Принц, включая и его потенциальные слабости. — Подавшись вперед, он погладил Йенсени по плечу. — А поскольку обо всем остальном он дочери рассказал, то почему бы и не об этом?

— Мне кажется… — медленно заговорила девочка. Видно было, с каким напряжением она вспоминает. — Мне кажется, он рассказывал, что определенное недовольство чувствуется среди ракхов.

Хессет шумно вдохнула:

— Это более чем понятно.

— И он говорил, что восстать им трудно, потому что Принц был одним из них. Но, с другой стороны, одним из них он был не всегда.

— Родовой инстинкт в противоречии с разумом, — заметил Таррант.

Хессет недовольно зашипела.

— А имен ты каких-нибудь не слышала? — поинтересовался Дэмьен. — Может быть, он называл какие-нибудь имена?

— Он рассказывал о городе ракхов. — Глаза Йенсени сейчас смотрели куда-то вдаль или, вернее, в пустоту. — Принц взял его с собой в поездку. Отец говорил — затем, чтобы продемонстрировать ему, как замечательно идут дела. Но, добавил он, дела идут замечательно далеко не повсюду. Ему показалось, что многие ракхи недовольны и что им хочется создать собственное государство. Но говорить об этом они, разумеется, не смеют.

— Имена, — напомнил Дэмьен. — Знаешь ли ты какие-нибудь имена?

Вспоминая, Йенсени закусила нижнюю губу.

— Тэк, — выпалила она наконец. — Город называется Тэк. И там была переводчица-ракханка, ее звали… Зука. Да, ее звали Зука, но это происходило в другом городе.

— Нам нужно… — настаивал Дэмьен.

— Тсс… — перебил Таррант. — Пусть говорит.

— Зука… Нет, не могу вспомнить. — Детская ручонка, по-прежнему накрытая рукой Хессет, сжалась в кулачок. Йенсени изо всех сил старалась вспомнить. — Был еще кто-то. Кто-то важный.

Едва услышав это, Дэмьен почувствовал, что его охватывает волнение; как же трудно было не обрушить на девочку новые вопросы, а дождаться, вместо этого, пока она не вспомнит сама.

— Сильный и по-настоящему важный. Как бывают важны мужчины у ракхов, а женщины такими важными быть не могут.

— Самец-Альфа, — заметил Таррант.

Хессет бросила на него убийственный взгляд.

— Самец-Прима!

Именно так именуют себя сами ракхи, в отличие от названий, придуманных для них зоологами и антропологами из племен людей. И она права, подумал Дэмьен. Существа, способные преодолевать врожденные инстинкты, заслуживают большего, чем терминология, почерпнутая у кинологов.

— Мне кажется… его имя начиналось на Ката… Катас… Катасах! — Ее кулачки разжались, когда она наконец вспомнила. — Да, вот оно! Катасах.

— Самец-Прима, — мягко произнес Дэмьен.

— Что означает, что ему подчиняются остальные.

— Что означает, что остальные могут подчиняться ему, — уточнила Хессет.

— Расскажи нам о Катасахе, — попросил Дэмьен.

Девочка замешкалась с ответом.

— Отец рассказывал, что он высокий, сильный и драчливый. Но у ракхов все мужчины драчливы.

— Кто бы говорил!.. — прошипела Хессет.

— Он вел себя так, будто ему нравится Принц, и может, он ему на самом деле нравился, только моему отцу так не показалось. Ему показалось, что Принц вообще не нравится ракхам. Он еще сказал, что имейся у них хоть малейший шанс свергнуть Принца, ракхи непременно так бы и сделали.

— Включая этого Катасаха?

— Мне кажется, так, — подтвердила девочка. — Но отец не был уверен в этом на все сто процентов. Он сказал, что просто что-то в этом роде почувствовал, но поговорить об этом ему было не с кем. Поэтому все так и осталось догадками.

За маленьким столом наступило молчание. Напряженное молчание, порожденное интенсивными размышлениями. Наконец Хессет произнесла то, что было у всех на уме:

— Для того чтобы связаться с ракхами, надо пройти сквозь Избытие.

— Вот именно, — пробормотал Дэмьен.

Подобная перспектива его не радовала.

— А что, разве мы так уж уверены в том, что они захотят вступить в союз с нами? — как-то отстранение поинтересовался Таррант. — Воитель-ракх, задумавший свергнуть властителя-человека, едва ли захочет брать себе в союзники людей.

Дэмьен посмотрел на Хессет.

— Я же не человек, — фыркнула она.

— Я имел в виду…

— Вы забываете, почему я здесь нахожусь, — сказала Хессет. Голос ее звучал спокойно, но в глазах горела беспредельная ненависть. — Этот человек — этот Принц — превращает моих соплеменников в демонов. Хуже того: он превращает их в чудовищ, которые думают, будто они стали демонами, и поэтому охотятся и питаются как самые жалкие порождения Фэа. Дело доходит до того, что они действительно умирают, попав на солнце. — Она вдруг посмотрела на Йенсени: — А как воспринимают солнечный свет здешние ракхи? Что отец рассказывал тебе об этом?

На минуту девочка задумалась.

— Он рассказывал, что солнца они не любят. Но я не думаю, что оно им вредит. Во всяком случае, слишком вредит.

Хессет, прежде чем заговорить, что-то невнятно прошипела:

— Вот именно. То, что на Западе уже закончено, здесь всего лишь наполовину начато. Возможно, труднее изменить нацию, насчитывающую сотню тысяч, чем племя всего в несколько десятков. Или, не исключено, тамошняя правительница просто была преисполнена большей решимостью и целеустремленностью. В обоих случаях… то, что мы видим здесь, свидетельствует о начале мутации. Иначе как бы они превратились… в то, что видела Йенсени? — Она обратилась к Тарранту, в глазах у нее запылало янтарное пламя: — Или вы думаете, что найдется хоть один ракх, который не захочет присоединиться к нам после того, как он осознает смысл происходящего? Неужели вы думаете, будто останутся ракхи, готовые по-прежнему служить Принцу после того, как они поймут, какую цель преследует это правление?

— Я думаю, что всегда и всюду находятся люди, готовые служить тирану, — сухо возразил Таррант. — И мне не кажется, что ваше племя представляет собой в этом смысле некое исключение. Но ваш тезис звучит убедительно.

И вновь наступило молчание, лишь поблескивало золотом пламя в печи. Присутствующие задумались о здешнем безжалостном монархе и об Избытии.

— Я не вижу альтернативы, — в конце концов признался Дэмьен. — А кто-нибудь видит?

Хессет многозначительно посмотрела на Тарранта.

Владетель кивнул, лицо его оставалось мрачным.

— Нет, — подтвердил он. — На настоящий момент выбора нет.

Он говорил несколько странным тоном, но Дэмьен списал это на важность обсуждаемой темы. Начинать войну всегда нелегко.

— Ладно, — вздохнул священник. — Но вот что мне хочется довести до вашего сведения. Мы отправляемся в города ракхов, мы находим этого Катасаха и интересуемся, готов ли он работать с нами. Договорились? А после этого вновь обсуждаем возможные на тот момент пути. Но я не согласен с тем, чтобы принести ракхов в жертву в порядке отвлекающего маневра. И никогда не соглашусь на это. Если мы заключим с ними союз, значит, это будет честным союзом. И точка. Выложим все карты на стол. — Он мрачно посмотрел на Тарранта. — Это вам ясно?

Голос посвященного прозвучал в ответ тихо, однако в глазах у него горело ледяное пламя.

— Вы погубите всех нас во имя абстрактной морали.

— Возможно. По крайней мере, посмотрим. Но на данный момент мои условия именно таковы. — И поскольку Таррант ничего не ответил, он нажал на Охотника: — Ну как? Договорились?

— Это ваша миссия, — спокойно ответил Владетель. Чрезвычайно спокойно. Трудно было сказать, где именно затаилась в его словах издевка, но затаилась она там несомненно. В тоне, возможно. Или в самом выражении лица. — И за все отвечаете вы.

— Отлично. Именно так. Только на этих условиях. — Дэмьен посмотрел в окно, там стояла кромешная тьма. — Подождем еще денек, пока не подсохнет земля. При таком холоде это имеет огромное значение. Думаю, в Избытии нам придется еще труднее, там ведь не найдешь настоящего убежища…

— И нам ровным счетом ничего не известно о тамошних ловушках, — вставил Таррант. — Не думаю, что все сведется к черной земле и белым деревьям.

— Я тоже не думаю. — Мурашки побежали по спине Дэмьена при одной мысли о предстоящем испытании. — Но у нас есть мой опыт и острота восприятия Хессет, не говоря уж о вашем собственном могуществе.

— Действительно, — согласился Владетель. — Это у нас есть.

— И особое Видение Йенсени, — добавил Дэмьен, погладив девочку по руке. К собственному изумлению — и к радости, — он обнаружил, что она больше не дрожит. Неужели она уже настолько доверяет им? Неужели не сомневается в том, что они способны защитить ее?

« А мы даже не знаем, с чем нам придется иметь дело, — мрачно подумал священник. — Мы даже не можем начать к этому готовиться «.

Но какого черта! Видывал он порождения Фэа. И не однажды развеял их простым мечом. И даже собственные носки как-то пошли в ход.

При этом воспоминании он поневоле улыбнулся.

— У нас все получится, — пообещал он союзникам.

8

В чертогах черного праха

В цитадели из черного хрусталя

Под кроваво-красными небесами с запекшейся кромкой горизонта

Ждал Принц.

Сквозь стены он почувствовал приближение вестника. Мягче звука, тоньше зрительного образа, приближение напоминало слабое струение капель воды с древнего утеса. Но многократное эхо расходилось от колонны к колонне, от одной спирали к другой, и, достигнув органов восприятия Принца, превратилось в четкое сообщение, достоверную информацию.

Поэтому его ничуть не удивило прибытие капитана его собственной гвардии перед приходом вестника. Подобно всем остальным гвардейцам, и этот был ракхом, и служил он Принцу с таким рвением, с каким его соплеменники, как правило, служат только себе подобным. Неумирающему это нравилось. Нравилось ему и то, что в его домене и люди и ракхи служили ему с одинаковой преданностью. Нет, добиться этого было совсем не просто. Прежде чем научиться испытывать, подобно своим западным сородичам, ненависть к людям, здешние ракхи ни в коем случае не желали подчиниться чужаку. Здесь был задействован элементарный родовой инстинкт выживания. Но он вступил с ними в схватку по собственным правилам и — уже по их правилам — выиграл ее. И теперь для него отпала необходимость вновь становиться ракхом во имя поддержания своего могущества. И поскольку ракхи воспринимали его теперь в качестве Самца-Альфа независимо от того, в каком образе он являлся и какой пол предпочитал, они стали для него превосходными слугами.

Капитан резко поклонился:

— Ваше Высочество.

— У тебя новости. От Москована?

Если ракх и изумился осведомленности своего повелителя, то не подал виду.

— Буря заставила его причалить за мысом.

Ах вот оно как. Буря. Вот уж сюрприз так сюрприз. Он Познал эту бурю на океанском просторе и удостоверился в том, что она ни в коем случае не приблизится к берегам подвластных ему земель. Он даже заверил начальство своих западных портов, что этой бури страшиться не надо. Тем удивительней было узнать, что она все-таки подошла к самому берегу. И тем неприятней. Но когда методом Познания обращаешься к метеоусловиям, всегда возможны такие накладки, об этом знает любой колдун. Раскладываешь пасьянс, он сходится, а затем природа смахивает карты со стола. Погоду можно изменить, вызвать, предупредить, но ее невозможно контролировать… на все сто процентов невозможно.

— Судно Москована пришло в Вольный Берег с опозданием на два дня, — пояснил капитан. — Он просит прощения за то, что не доставил пассажиров. Судя по всему, они сошли на берег в Адской Забаве.

— Понятно.

Принц быстро припомнил свои последние контакты с Джеральдом Таррантом и подумал о том, стоит ли по-прежнему доверять этому человеку. Хотя нет, прямых доказательств измены не было. Путешественники странствуют по его стране в составе группы из четырех человек, и у каждого из них свои цели и своя воля в осуществлении этих целей. Так что ничего удивительного, если, столкнувшись с такой бурей, они решили переиграть свои планы и высадились на берег, чтобы продолжить путь сушей. И если бы Джеральд Таррант вздумал противиться, он только навлек бы на себя лишние подозрения. Нет. Пусть уж все идет как идет.

— Не прикажете направить кого-нибудь в Адскую Забаву? — спросил капитан.

Принц резко покачал головой:

— Пока твои доберутся, их там уже не окажется. К чему зря стараться?

Течение Фэа работает сейчас на них, напомнил он себе. У него хватало опыта понимать, что это означает. Каждый сделанный им ход в то же мгновение отразится в потоках Фэа — и потоки устремятся на север. Такой след можно Затемнить, но не полностью. Если путешественники знают, что им нужно искать, — а он подозревал, что дело обстоит именно так, они сумеют Познать каждый сделанный им шаг.

— Нет, — обратился он к капитану. — Пусть проявят инициативу. А когда решат, чем же им следует заняться… вот тогда мы за них и возьмемся.

« Времени хватит, — подумал он при этом. — Потому что Джеральд Таррант оповестит меня заблаговременно «.

Это была приятная мысль.

9

С наступлением тьмы они вышли на юг, по направлению к самой тонкой перемычке Избытия. Скоро на смену сырым лесам, окружающим Адскую Забаву, пришла голая каменистая равнина, настолько промозглая и враждебная, что привиться здесь сумел лишь редкий кустарник. Зверьки, снующие под ногами, вид имели тщедушный и жалкий, они не представляли собой никакой опасности ни для людей, ни для их припасов. Пройдя, сколько удалось, группа остановилась на дневной привал; холодный ветер, постоянно дувший с запада, напоминал о том, что, хотя здешние места и нельзя было назвать гористыми, дело происходит на достаточной высоте над уровнем моря и, соответственно, на погодные поблажки, связанные с наступающей весной, здесь рассчитывать не приходится.

« Почище, чем в стране ракхов „, — подумал Дэмьен. Он вспомнил то путешествие во льдах и нечестивое пламя, которое поджидало их в конце пути. Дай Бог, чтобы в конце этой дороги их не ожидал столь же“ радушный» прием.

Точно на закате они взвалили на плечи поклажу и теперь дожидались лишь Тарранта, чтобы всем вместе выступить в долгий путь на юг. Дорога была трудной — во всяком случае, труднее всего, с чем Дэмьену доводилось сталкиваться ранее. Он пребывал в постоянном напряжении — и из-за того, что приходилось приглядывать за Йенсени, и из-за того, что его тревожил Таррант (не говоря уж о том, что Таррант мог в любую минуту взорваться гневом по поводу обузы в лице девочки). Да и впрямь присутствие девочки и трудность самого перехода, накладываюсь друг на друга, лишь усугубляли положение. Йенсени с трудом поспевала за взрослыми. Да и терпения у нее было, конечно, поменьше, чем у них. Она просто не понимала, что приходится идти дальше и дальше, игнорируя собственную усталость, пока не найдешь удобное место для привала. И все же она старалась изо всех сил и безропотно переносила лишения, даже когда выяснилось, что ее ноги стерты в кровь на каменистой дороге. И если бы не обостренное восприятие Тарранта, особенно ко всему, связанному с человеческой кровью, они бы и не узнали, что за беда с ней стряслась.

И Дэмьен запомнил это. Запомнил, как держал в руках ее крошечные ступни, горячие, распухшие и окровавленные. Запомнил, как подумал о том, что следует Исцелить ее, невзирая на связанный с этим риск, иначе она просто не сможет идти дальше, запомнил, как ждал неизбежных возражений со стороны Тарранта. Но когда он поглядел на Охотника, тот просто кивнул, а его нахмуренное чело свидетельствовало о том, что сам Таррант уже предпринимает Творение. Так что на долю Тарранта выпало Затемнение, а на долю Дэмьена — Исцеление. Оставалось надеяться на то, что Принц ничего не заметит. Не сумеет по предпринятым ими Действиям определить, где они находятся, куда направляются и — что хуже всего — какую слабость испытывают.

Но ни воины Принца, ни колдовство не мешали их продвижению по здешним местам, а это означало, что — даже если Неумирающий узнал об их прибытии — Принц по-прежнему не знает, где они находятся. И слава Богу. Или, если уж быть честным перед самим собой, слава Тарранту. Без его постоянных Затемнений воины Принца (Дэмьен не сомневался в этом) уже давно бы дышали путникам в спину. Оставалось надеяться на то, что могущество колдуна не иссякнет и что сейсмические волнения, время от времени препятствующие его Творениям, окажутся для Принца не меньшей помехой, чем для самого Тарранта.

День переходил в ночь, ночь — в день. На смену каменистой пустыне пришли редкие холмы, а вслед за ними потянулись сырые и зябкие леса. Листва так густо сплелась над головой, что сквозь нее не просачивался даже лунный свет, так что им пришлось пробираться в почти полной тьме, выстроившись в цепочку по одному и светя перед и над собой фонарями, — почти точно так же, как в землях Терата. Только, в отличие от туманной долины, здесь у них не было лошадей. Распластавшись на промерзшей земле после одного особенно мучительного перехода, Дэмьен подумал, что никогда еще не тосковал по лошадям так сильно, как сейчас. И никогда еще ему не приходило в голову завидовать скакунам.

И вот они подошли к нему, увидели его, ощутили его мощь.

Избытие.

Оно было огромным. Оно было безжизненным. Оно было непроглядно темным. Страна столь же черная, как ночь, в которой они подошли к Избытию, практически невидимая с места, на котором они стояли. Дол перетекал в горы, горы перетекали в ночное небо, и даже слабый свет полумесяца Примы не проникал в эту толщу. В такой тьме невозможно было различить хоть какие-нибудь детали раскинувшегося перед ними пейзажа или оценить таящиеся там опасности. Вот оно, Избытие, черное и запретное, — а больше они не знали о нем ровным счетом ничего.

Потребовался целый час на то, чтобы приблизиться к Избытию на расстояние, с которого было видно хоть что-нибудь, да и пробираться пришлось по узкой тропке среди скал, где каждый неверный шаг грозил падением. Ближе к вершине Хессет весьма неловко упала и, не вмешайся Дэмьен, могла бы сломя голову покатиться вниз по крутому склону. Теперь же, взобравшись на вершину, уставившись на Избытие и, по обычаю своего племени, приоткрыв рот, чтобы как следует впитать исходящие оттуда запахи, она и не думала пожаловаться на боль или просить у Дэмьена, чтобы он Исцелил ее, хотя наверняка его искусство могло бы принести ей серьезное облегчение. Но сейчас, более чем когда-либо, следовало отказаться от привычки чуть что прибегать к Творению.

Дэмьен долго молча всматривался в кромешно-черную местность, но если он и надеялся на то, что упорство вознаградится, то этой надежде не суждено было сбыться. Его обыкновенным человеческим глазам не дано было разъять здешнюю тьму. В конце концов, раздосадованный, он обратился к Тарранту. Глаза Владетеля, привыкшие к тому, чтобы видеть все во мраке, пылали двумя черными драгоценностями на лице цвета слоновой кости; конечно, он тоже вглядывался в Избытие. Не желая отвлекать его, Дэмьен решил подождать. Однажды ему показалось, что в глубине глаз Тарранта вспыхнули фиолетовые искры, это был блеск темной Фэа, собранной воедино чудовищным усилием воли. Заниматься этим в лучах луны Охотнику было, должно быть, страшно больно, подумал Дэмьен. И если Таррант все же решил применить такое средство, значит, он был так же обеспокоен предстоящим испытанием, как и его спутники.

В конце концов Охотник повернулся к Дэмьену, давая понять, что заметил его присутствие. Фиолетовые искры рассыпались во тьме, засияв, вернулся привычный серебряный взор. Таррант набрал полные легкие воздуха, словно собираясь заговорить, однако затем замешкался. Выбирая выражения? Наконец он произнес одно-единственное слово:

— Нет.

— Чего нет? — спросила Хессет.

— Нет колдовства. — Охотник вновь окинул взглядом Избытие, его бледное чело обеспокоенно наморщилось. — Ни Творений, ни Установлений… ничего!

— А разве такое возможно?

Посвященный покачал головой. Было совершенно ясно, что он ожидал чего угодно, только не этого.

— А как насчет Принца? — поинтересовалась Хессет. — Нет ли каких-нибудь следов от Творений?

— Их и не должно было обнаружиться, — объяснил Дэмьен. — Если он, конечно, не устроил бы для нас какую-нибудь ловушку. — Произнеся это, он посмотрел на Тарранта, но тот никак не отреагировал. — Или если ему не удалось Познать нас. Но ведь этого не могло случиться, не правда ли?

— Насколько мне известно, — спокойно подтвердил Владетель.

Никакого колдовства. Это казалось настолько невероятным, что Дэмьен какое-то время не мог поверить. С какой стати такой могущественный колдун, как Принц, возьмет на себя труд обустроить пограничную зону между двумя враждующими племенами — и при этом не использует колдовских чар для ее укрепления? Мысль была настолько неправдоподобной, что Дэмьен чуть было не прибег к Творению сам, чтобы во всем убедиться лично. Может быть, Таррант что-то упустил из виду или же ошибочно интерпретировал какой-нибудь ключевой элемент? Что ж, такое, пожалуй, вполне возможно. Но едва задумавшись над такой возможностью, Дэмьен понял, что овчинка не стоит выделки. Если во всем этом крае и впрямь нет активного колдовства, то даже одно-единственное Творение послужит маяком, сигналящим по всей округе о их прибытии. Даже Видение он не мог задействовать без риска разоблачения.

— Ладно, — недовольно буркнул он, принимая концепцию Тарранта — до поры до времени. — Если нет колдовства, значит, одной заботой меньше.

— Неужели? — резко перебил его Охотник. — Простое Установление оставило бы след в здешних потоках, даже элементарное Затемнение. Но есть и другие Творения — а вот они могут оказаться невидимыми. — Он вновь повернулся к Дэмьену: — Вы ведь были у меня в Лесу. Я самым тщательным образом вырастил в ходе эволюционных процессов нужные мне виды, а затем выпустил их на волю в созданные моей мощью условия. И что же, неужели моя колдовская отметина осталась на этих видах и через несколько поколений — после того, как они жили, охотились, совокуплялись и размножались на свой страх и риск? Полагаю, что нет. И все же они продолжают выполнять мой замысел. — Он кивнул в сторону черной равнины, казалось, так и дожидающейся их появления. — Зная то, что нам известно о могуществе Принца, я бы предположил, что он прибег к… сходной технике.

— Другими словами, тот факт, что вы не видите здесь следов колдовства, не означает, что оно не было задействовано?

Таррант кивнул:

— Именно так.

— Что ж, это просто замечательно. — Священник вспомнил Запретный Лес Охотника, обитатели которого вовсе не показались ему замечательными. — Тем приятней будет идти. — Он повернулся к Хессет. Ее щетина встала дыбом, уши плотно прижались к черепу. — Ты что-нибудь почувствовала?

Ракханка самую малость замешкалась с ответом.

— Запах, — проворчала она. — Очень слабый. Я даже не до конца уверена.

— Что за запах?

Шумно вздохнув, Хессет промолчала. Уши ее теперь уже стояли торчком, а во всем облике сквозила тревога, причем источником этой тревоги был, судя по всему, как раз запах.

— Свернувшаяся кровь, — призналась она наконец. — Пожелтевшие на солнце кости. Слабые запахи, едва уловимые… запахи, на которые никогда не обратишь внимания, когда имеются другие запахи, перебивающие их, когда вокруг живые существа…

— А здесь их нет.

Хессет кивнула.

Дэмьен посмотрел на Йенсени. Девочка сидела, прикорнув к ракханке, обняв ее худыми ручонками за колени. Ее широкие темные глаза были полны страхом и усталостью, но когда она посмотрела на священника, он увидел в них и кое-что другое. Она смотрела на него с таким доверием, что у него защемило сердце.

«Господи, зачем мы ее сюда привели? И вообще, что мы тут делаем? Все мы…»

Придав голосу всю возможную твердость, он заявил:

— Ладно. Ночь еще только началась. Можем проделать отменный путь до рассвета, а потом разберемся…

— Во тьме? — удивилась Йенсени.

Пораженный внезапной мыслью, священник вгляделся в территорию противника — и тут же переменил только что принятое решение. За месяцы, проведенные в обществе Охотника, он привык странствовать в потемках, перешагивая через камни и через коряги и светя себе одним-единственным фонарем… но здесь дело обстояло по-другому. Что, если сама тьма представляет собой составную часть особого могущества этих мест, и едва они окажутся в ее объятиях… Он содрогнулся. Нет. Только не на этот раз. Девочка права. На этот раз они дождутся рассвета, чтобы, по крайней мере, видеть, куда идут. В здешних условиях это просто необходимо.

Словно почувствовав, какой характер приобретают его размышления, Охотник предостерег:

— Речь идет об очень существенной отсрочке.

Дэмьен кивнул:

— Если Принц вычислит, где мы находимся…

— Если бы он это вычислил, мы бы уже были сейчас у него в плену, и вы сами прекрасно понимаете это. При том темпе, в котором мы были вынуждены идти… — Он прикусил язык, но было уже слишком поздно. Девочка отвернулась от Дэмьена, и ему показалось, что она задрожала. Наверняка обвиняет себя в том, что всех задерживает, вне всякого сомнения. Может, даже ненавидит себя из-за них. Черт бы побрал его самого за такую бестактность! Медленно, осторожно Дэмьен продолжил: — Или ваши Затемнения оказались действенными, и тогда он не знает на все сто процентов, где мы находимся, или он решил разобраться с нами как-то по-другому. В обоих случаях, мне не кажется, будто несколько лишних часов так уж увеличат риск.

На мгновение — всего лишь на мгновение — ему показалось, будто Охотник вступит в спор. Но тот только и сказал: «Как вам будет угодно». И Дэмьену внезапно захотелось ударить посвященного, захотелось схватить его за плечи, затрясти и заорать на него во все горло: «Спорь же со мною, черт тебя побери! Докажи, что я ошибаюсь. Докажи, что я не понимаю динамику здешних мест, что мое зрение слишком ограничено, что нам во что бы то ни стало необходимо идти вперед… Скажи хоть что-нибудь!» Ему захотелось, чтобы здесь, рядом с ними, оказался прежний Джеральд Таррант — тот Таррант, которого он понимал. Надменный, экстравагантный Владетель, спасший ему жизнь в землях ракхов, не переставая грозить расправиться с ним лично. С тем Таррантом он обращаться умел. Тому Тарранту он даже доверял.

Так что же изменило этого человека? Что могло изменить такого человека? Над ответом на этот вопрос Дэмьену было страшно даже задуматься.

— Ладно, — пробормотал он. И отвернулся, чтобы не смотреть Джеральду Тарранту в глаза. — Мы встанем на привал у ручья, мимо которого недавно прошли. — И он указал назад, на север. — На весь остаток ночи. А когда поднимется солнце, попробуем разглядеть, куда нам предстоит залезть. Договорились?

Он не стал дожидаться утвердительного ответа. И по-прежнему не смел взглянуть в глаза Тарранту. Не произнеся больше ни слова, он начал спускаться по предательской тропинке; он знал, что компаньоны непременно последуют за ним. Хессет потому, что она ему верит. Йенсени потому, что она нуждается в них обоих. А Таррант…

Таррант…

«Таррант… по причинам, известным ему одному, — подумал он. — Как всегда».

И в таком месте, как здешнее, эта мысль показалась особенно пугающей.

Заря залила алым светом пограничную зону Принца — и подробности, проступившие в солнечных лучах, менее всего могли воодушевить путников. Перед ними простиралась неровная, запутанная местность, твердая черная земля была покрыта рябью и пузырями, как на засохшей грязи, ее застывшая корка поблескивала в резком утреннем свете. Тут и там из земли торчали камни, дыбились каменные купола, почва шла трещинами, появившимися явно в результате землетрясения, напоминая путнику о том, что даже здесь, в этой глуши, случаются стихийные бедствия. Идти в такое место не хотелось ни за что: картина была в высшей степени отталкивающей.

Но идти было надо.

Вдалеке виднелись деревья из сна Йенсени: странно иззубренные лопасти блекло-белого цвета, выбивавшиеся здесь и там из земли, на которой наверняка не могло расти ничего живого. Некоторые из этих жутких растений стояли группками, перепутавшись ветвями, как лентами серпантина. Другие казались поодиночке воткнутыми в черную землю копьями, их стройные стволы раздражающе контрастировали с хаотическим окружающим фоном. На деревьях не было ни листика, ни цветка, ни какого-нибудь другого признака вегетации. Своими белыми выцветшими стволами и тонкими изогнутыми и переплетенными ветвями они напоминали скелеты, восставшие из-под земли и устремившие уцелевшие конечности к солнцу. Образ возникал на редкость неприятный, а кромешно-черная кладбищенская земля лишь усиливала такое впечатление. Издали пузырящаяся рябь земли казалась абсолютно ровной поверхностью — как вода в непроточном водоеме, — но, подойдя поближе, путники убеждались, что повсюду разбегается целая паутина широких и узких трещин под всевозможными углами друг к другу, что, в свою очередь, напоминало морщинистое лицо дряхлого старца. Иногда комки земли принимали причудливые формы, во многом напоминающие живую материю, — например, свернувшуюся в клубок змею, вылезшую погреться на солнышке и проветривающую на свежем воздухе человеческие внутренности. Комбинация всех этих образов вызывала у Дэмьена тошноту, у него постоянно кружилась голова, и в конце концов он отвернулся от спутников и его вырвало.

— Тсс!

Хессет зашипела резко, внезапно и враждебно. С удивлением поглядев на нее, Дэмьен обнаружил, что щетина на ракханке стоит дыбом, а со странно очеловеченного лица исчезли малейшие признаки выражения, которое можно было бы назвать человеческим.

— Это лава. — Произнося это, священник словно припечатывал невероятный ландшафт, вводя его в рамки строгой научной терминологии. — Потоки застывшей лавы. Это совершенно нормально.

Он вспомнил, как видел нечто похожее в Разделяющих горах, пересекая Огненный Бассейн, а еще раз до этого — в пустыне к северу от Ганджи. Да и деревья такие он однажды видел, стволы и ветви которых были раздеты догола. «Это совершенно нормально», — внушал он себе. Но если облик этой равнины и можно было возвести к естественному балансу между землей и пламенем, общее впечатление, которое она внушала, было далеко от какой бы то ни было целостности. И не надо было прибегать к Познанию, чтобы понять: эта чужеродность, эта загадочность была делом рук человеческих, была создана волей и могуществом Принца.

«Корка твердого наста может местами оказаться слишком тонкой, — подумал он. — И под нашей совместной тяжестью она вполне может проломиться. И что тогда?.. Холодные пропасти и туннели, если нам повезет, а если нет…» Однажды ему довелось столкнуться с активной лавой, она едва не захлестнула его, — и тот грубый жар и пропитанный ядовитыми газами воздух навсегда останутся у него в памяти. Может быть, и здесь где-нибудь поблизости имеется действующий вулкан? Дэмьен окинул взглядом окрестные холмы и горы в поисках признаков извержения. Ничего похожего. Но это, конечно, не означало, что одна из здешних гор не взорвется, как раз когда путники окажутся на ее склоне, или что из-под земли не может на ровном месте внезапно забить что-нибудь огненное и пагубное прямо у них под ногами. Вулканы отличаются редкой непредсказуемостью.

С этой областью граничат Черные Земли, внезапно вспомнил он. Тогда, быть может, цитадель Принца тоже представляет собой вулканическое образование? Название страны вроде бы свидетельствует об этом. А если так, то как это характеризует человека, избравшего подобное место своей обителью?

«Если он живет в такой близости от вулкана — от любого вулкана, значит, он определенно безумец». Колдунья, покорившая страну ракхов, тоже построила свой дом в вулканическом разломе земной коры, припомнил он. И, разумеется, она была безумна и потому вдвойне опасна. Оставалось только надеяться на то, что Неумирающий Принц отличается большей душевной стабильностью; ведь образ действий безумного врага предсказать никак невозможно.

— Пошли отсюда, — хрипло прошептал он. — Достаточно насмотрелись. А теперь давайте вернемся.

Лагерь они устроили на берегу ручья в двух милях от Избытия, и хотя обратный путь по уже разведанным склонам был несложным, они проделали его молча. Щетина Хессет по-прежнему стояла дыбом, и время от времени ракханка издавала сердитое шипение; было совершенно ясно, что она никогда не бывала в подобных местах раньше и не задумывалась над опасностями, которые могут их здесь подстерегать. Через какое-то время Йенсени начала приставать к Дэмьену с расспросами, главным образом о вулканах, и хотя он отвечал основательно и честно, были, разумеется, вещи и факты, о которых он предпочитал умалчивать. Вроде той тучи, которая у него на глазах внезапно опустилась с горы Кали и, поглотив, убила примерно двадцать тысяч человек. Вроде базальтового массива, который ему пришлось пересечь в поиске прохода через Разделяющие горы. Вроде порожденного извержением вулкана цунами, водяной стены высотой чуть ли не в триста футов, которая накатила на город Герцог и за считанные минуты снесла половину домов. Если бы он проговорился об этих впечатлениях и воспоминаниях, у девочки начались бы ночные кошмары, а он старался по возможности щадить ее. Но и самому подумать о силах планеты Эрна было страшно, в сравнении с ними даже могущество Тарранта было всего лишь детскими забавами, а его Запретный Лес — увеселительным парком.

«Впрочем, для Тарранта еще не вечер, — мрачно подумал он. — Он еще совершенствуется».

Они позавтракали кашей из местных трав и прихваченных в дорогу сушеных овощей, которую по-быстрому сварила Хессет. Им теперь предстояло много дней провести без малейшей надежды на охотничьи трофеи, но Дэмьену это даже нравилось, он не любил, когда Хессет углублялась в лесную чащу в поисках добычи. К счастью, он обзавелся в Эсперанове запасом высококалорийных таблеток, так что голод им не грозил. Витамины, белки, аминокислоты, минералы — все это внесет в их скудное меню свою лепту хотя бы в порядке разнообразия. Когда священник вручил одну из таблеток Хессет, та проглотила ее с таким видом, словно ее желудку ракханки все и впрямь было нипочем; поглядев на старшую, отважно отправила таблетку в рот и Йенсени.

«Ладно, — подумал Дэмьен. — В любом случае, никто не останется голодным».

— Давайте посмотрим карту, — предложил он.

Хессет, порывшись в своих пожитках, достала лист карты, с которой они сверялись раньше. Это была грубая схема всего континента, на котором располагалось царство Принца. Верхний край представлял собой на диво иззубренное побережье, пестрящее большими и малыми городами, сами названия которых восходили ко временам ненависти и войны. Нищета назывался один город. Арсенал — другой. Адская Забава. Дальше к югу названия становились безобиднее, но места оставались столь же суровыми, и большинство городков теснились вдоль побережья или в непосредственной близости от него. Что ж, хоть это хорошо. За последнюю пару дней он не раз проклинал безлюдность здешних мест, но в такой безлюдности были и свои преимущества: по крайней мере, можно было следовать по маршруту, не отклоняясь и не привлекая к себе ничьего внимания. Что же касается той пустыни, в которую им еще предстояло войти…

Она тянулась через весь континент, рассекая владения Принца надвое. К западу от нее горная гряда представляла собой естественную преграду для проникновения на побережье из глубины континента. К востоку дело обстояло примерно так же: горы, разве что не сплошным массивом, тянулись на многие сотни миль, смыкаясь с западной грядой уже в антарктическом регионе. Ниже по карте под пустыней находился обширный регион, в котором, судя по карте, не было ни городов, ни дорог, ни границ: здесь жили ракхи, но места их обитания оставались картографической загадкой. Рассматривая эту часть континента, Дэмьен недовольно хмурился. Что ж, значит, когда они туда попадут, их ожидают в связи с полным неведением мест новые испытания.

«Не забегай вперед, Райс. Сначала Избытие. А уж потом ракхи».

Это была обширная страна: миль пятьсот с востока на запад и миль двести в своей самой широкой части. Его западная оконечность, примыкающая к побережью, и была отмечена на карте как Черные Земли; все остальное именовалось Избытием. Никакого водораздела или границы между ними на карте не значилось. Отсутствовало здесь и упоминание о цитадели Принца. Дэмьен долго всматривался в линии гор и рек, фиксируя в памяти каждую мелочь. Но в конце концов отвел от карты глаза и посмотрел на Йенсени:

— Твой отец ездил в Черные Земли.

Девочка кивнула.

— А тебе известно, как он туда попал?

Она тут же сморщила лобик, припоминая:

— Он рассказывал… что взял лодку где-то на побережье. А потом люди Принца пересадили его в другую лодку и повезли вверх по реке.

— В Черные Земли?

Она кивнула.

Священник вновь всмотрелся в карту. Сквозь западные горы и впрямь имелся проход, и там по дну ущелья вилась узкая река, потом она пробегала миль семьдесят по пустыне и наконец впадала в море. Дэмьен отметил название города, расположенного в устье, — Вольный Берег. Здесь, должно быть, протектора Кирстаада и поджидали проводники.

«И здесь же предлагал нам высадиться Таррант», — внезапно вспомнил он. И почему-то обрадовался тому, что от этого плана силою обстоятельств пришлось отказаться.

— Его цитадель, какой бы она ни была, должна располагаться на реке или же поблизости от реки. Для него это выгодно: и вода, и водный путь. Для нас же невыгодно.

— Почему? — поинтересовалась Хессет.

Он указал на самый северный приток, выглядевший на карте лишь тонкой линией, проходящей через Избытие.

— В нормальных условиях мы бы отправились вдоль этой речушки. Так нам были бы обеспечены вода и, возможно, свежая пища на протяжении двух третей пути. Но если реки представляют собой его главные транспортные артерии, это становится чертовски рискованно.

— Таррант будет настаивать именно на такой дороге, — тихо сказала Хессет.

В душе у Дэмьена, стоило ракханке произнести это, зашевелилось нечто неприятное. Потому что она была совершенно права. Черт побери! Уже раскрыв рот, чтобы возразить Хессет, он понял, что она права. Все предложения, до сих пор исходившие от Тарранта, были, так или иначе, связаны именно с этим направлением: начиная с запланированной им высадки в Вольном Береге и включая добрый десяток споров, имевших место с тех пор. Все выглядело так, словно Тарранту сильнее всего хочется подступить как можно ближе к собственным владениям Принца… «Нет, — решил Дэмьен, — дело выглядит так, словно его туда что-то тянет, словно он летит туда, как мотылек — на пламя свечи».

И вдруг все сошлось воедино, и он понял.

«Принц — колдун, темный и могущественный колдун того же масштаба, что и сам Таррант. Равный Тарранту или, возможно, даже превосходящий его. Когда случалось такое на этой планете в последний раз? Да и случалось ли хоть когда-нибудь?

Он не знает, как совладать со сложившейся ситуацией. Он испуган и вместе с тем очарован. Он знает, что мы не можем пойти на прямое столкновение, но ему нестерпимо хочется поскорее узнать врага».

Этот вывод был и утешителен, и в то же время изрядно обескураживал. Утешителен, потому что объяснял странное поведение Тарранта. Обескураживал, потому что подразумевал следующее: Таррант утратил объективность, причем сам не догадывается об этом.

«Интересно, в какой мере он осознает, что за борьба разгорается у него в душе? И в какой мере она протекает сознательно, а в какой — завуалирована его нежеланием заглянуть в собственные глубины?»

— Мы выберем самую безопасную дорогу, — пообещал он Хессет.

И вдруг понял, что, если Охотник утратил объективность, представления об опасном и безопасном утрачивают какой бы то ни было смысл. Хессет не настолько сведуща в человеческом колдовстве, чтобы в полной мере осознать это. А девочка еще не настолько разбирается в жизни.

«О Господи, прошу Тебя, помоги мне. Не ради меня самого, но ради всех поколений, которые были погублены и еще, возможно, будут погублены творцом Избытия. Ради людей и ради ракхов, ради их совместного будущего, каким бы оно ни оказалось. Помоги мне навеки очистить эту страну от порчи, чтобы человечество смогло развить свои возможности, не испытывая впредь пагубного влияния».

Он опустил глаза. Пламя костра согревало его.

«И помоги Тарранту разобраться со своими сомнениями, — добавил он. — Помоги ради всех нас».

Настала ночь. Возвратился Таррант. Он, должно быть, подыскал себе прибежище где-то неподалеку от лагеря, потому что перед его возвращением скудное Фэа здешних мест не потянулось к костру; как всегда, его пребывание поблизости отпугивало порождения Фэа или же лишало их агрессивности, а может быть, он просто вбирал их демоническую субстанцию в свою собственную. Дэмьен не слишком понимал механику всего этого, но испытывал благодарность к Охотнику уже за одно отсутствие демонической нечисти. Хоть одной угрозой из тех, с которыми приходилось считаться, меньше.

Они вновь разложили карту, чтобы рассмотреть ее уже всем вместе. Но Дэмьен сейчас поглядывал не столько на карту, сколько на Тарранта, мысленно просчитывающего различные варианты, и в очередной раз сожалел о том, что ему не удается заглянуть в душу этого человека. Бледное лицо посвященного было, как всегда, невозмутимым и непроницаемым, и даже когда Охотник, отведя взгляд от карты, посмотрел на Дэмьена, лицо его оставалось маской, на которой никогда не проступает никаких эмоций.

— Больше всего прельщает, конечно, река отсюда на востоке, поблизости от Черных Земель, — начал сам Дэмьен. — Это связано с дополнительным риском. Но вместе с тем обеспечивает нас водой, которой в других местах может и не оказаться.

Хессет молчала, стоя у него за спиной, но ему все равно казалось, будто он слышит ее шипение. Дэмьен не повернулся к ракханке. Вместо этого он пристально смотрел на Тарранта.

— И все же нам кажется, что это будет слишком опасно.

В тяжелом как свинец молчании прошли несколько секунд. Затем Охотник отвернулся.

— Это ваша экспедиция, — спокойно произнес он. — И решать вам.

«Поблагодарил бы ты меня, что ли, Охотник. Без меня ты, сам не осознавая этого, отправился бы прямиком в лапы к врагу».

— Договорились, — пробормотал Дэмьен. — Значит, выступаем.

Они вышли в южном направлении, дополнительно навьючив на себя бутылки и бурдюки с водой. Бурдюками Дэмьен обзавелся в Эсперанове, целой дюжиной; и прошлой ночью, понимая, что им предстоит длительный переход по напрочь высохшей пустыне, они наполнили их все. На этот раз Таррант не изъявил желания взять часть дополнительной ноши. Возможно, тем самым он хотел подчеркнуть, что столь примитивные потребности, как жажда, его не касаются.

«И все равно он должен ослабеть, — внезапно подумал Дэмьен. — Здесь для него не найдется добычи, во всяком случае, в достаточном для поддержания полной мощи количестве. Ну, полетает он часок-другой по округе — и что найдет? Какого-нибудь охотника или птицелова, в лучшем случае — небольшой караван купцов. Скорее всего, ему придется поголодать, а это может выйти боком нам всем».

Или он теперь подпитывается страхами Йенсени? Этого бы ему наверняка хватило… Дэмьен резко посмотрел на девочку, пытаясь выявить какую-нибудь связь между нею и Охотником, какой-нибудь след его воздействия на нее. Нет, Таррант слишком боится ее необузданных энергий, чтобы решиться на такое. Хочется ему этого или нет, он наверняка оставил девочку в покое.

Ночь была светлой — в небе сияли все три луны, — и все равно Избытие само по себе оставалось темным и непроглядным. То поднимаясь, то спускаясь по волнообразным склонам, Дэмьен старался не глядеть в ту сторону. Однажды девочка оступилась, но Таррант подхватил ее, — и Дэмьен тут же посмотрел в их сторону и… нет, никаких признаков более глубокой взаимосвязи, а именно связи хищника с жертвой, ему разглядеть не удалось. Он испытал немалое облегчение — и не только из-за того, что девочка вновь твердо встала на ноги.

«Охотник ей не страшен».

Осторожно, целиком и полностью сосредоточившись на своих чувствах, они вошли в темные владения Принца. Твердая земля как-то странно поскрипывала под ногами; требовалось максимальное внимание, чтобы не спотыкаться на трещинах застывшей вулканической корки. Вопреки заверениям Тарранта в том, что никакого колдовства здесь нет, Дэмьен чрезвычайно нервничал, и лишь предельным усилием воли он отказался от того, чтобы самому припасть к Фэа — чтобы самому Увидеть и Познать происходящее вокруг. Ночь здесь, внизу, была темной, земля — неровной, даже непредсказуемой, и все силы уходили на то, чтобы оставаться на ногах; и реши он прибегнуть к Творению, это ему все равно бы не удалось.

Пройдя по пустыне примерно полмили, они приблизились к первым деревьям. Таррант остановился изучить их, пробежал бледным пальцем по голой коре. Дэмьен посветил фонарем, чтобы им с Хессет тоже удалось что-нибудь рассмотреть; девочка же отстала на пару шагов, ее трясло, ей явно не хотелось подходить к деревьям, которые так живо описывал ей отец.

— Это живое дерево? — спросила Хессет.

Таррант кивнул:

— Вне всяких сомнений. Жизненные процессы замедлены, ослаблены… но оно живое.

— А ведь не должно бы, — пробормотал Дэмьен.

— Верно. Или, точнее, если оно живое, значит, и все остальное здесь должно оказаться живым. Земля такого происхождения должна быть на редкость плодородной; как только твердая поверхность идет трещинами, в разломах могут пустить корни какие угодно растения. И тот факт, что здесь ничего такого не происходит…

— Здесь ничего не живет, кроме этих деревьев, — послышался сзади голос Йенсени. — И еще зверьков, которые грызут эти деревья. Так он мне рассказывал.

— То есть у них имеется иммунитет, — предположил Таррант. — Иммунитет против силы, каковой бы ни была ее природа, с помощью которой Принц стерилизовал эту землю. Если мы поймем, почему живут эти деревья и те зверьки, возможно, нам станет ясно, как обезопаситься самим.

Посвященный медленно провел рукой по стволу дерева, словно чего-то ища, а затем, тихо выругавшись, отвернулся. Было ясно, что в самом дереве он разгадки тайны не обнаружил.

Они продолжили путь. Глубже и глубже в Избытие, пока тьма не поглотила последние проблески света, остававшиеся у них за спиной, и все вокруг не превратилось в кромешное и беспросветное море мрака. Холодные камни поскрипывали под подошвами — крошечные замороженные волны, окаменевшие водовороты. Земля была такой твердой, что вскоре у всех разболелись ноги, и теперь путники ступали с особой тщательностью и осторожностью, чтобы не причинить себе дополнительных страданий. У Дэмьена начала побаливать голова.

Затем фактура почвы у них под ногами изменилась, став еще более неровной и рваной. После небольшой перепалки они решили не обходить этот участок, а попробовать форсировать его напрямик. Но идти здесь было очень тяжело, камни попадались острые, а когда путники спотыкались, что происходило то и дело, они разбивали себе в кровь руки и колени, не говоря уж о мелких царапинах и порче одежды. Выбравшись, наконец, на другую сторону трудного участка, они вынужденно устроили небольшой привал и перебинтовали многочисленные порезы и раны, предварительно смазав их предложенным Хессет бальзамом. Иные раны оказались настолько скверными, что Дэмьен подумал о том, не прибегнуть ли к Исцелению, но когда, подняв глаза, вопросительно посмотрел на Тарранта, тот отвернулся и, нахмурившись, посмотрел вдаль, на запад, словно опасаясь того, что незримые щупальца Принца могут дотянуться до группы даже здесь, и пытаясь каким-то образом предотвратить это. Поэтому, невольно содрогнувшись, Дэмьен поднялся на ноги, взвалил на плечи поклажу и заставил себя подумать о том, что испытываемые им сейчас неудобства и даже страдания — сущие пустяки по сравнению с тем, что приготовит им враг, если неосторожное Творение заставит его обратить на них внимание.

Прошло два часа. Три часа. Они часто останавливались, щадя Йенсени, но девочка, явно изнемогая, усталая, а теперь к тому же вся забинтованная, ни на что не жаловалась. «Боится, что мы ее бросим, — подумал Дэмьен. — Боится, что, если она станет такой непосильной обузой, мы проклянем и ее, и себя за то, что взяли ее с собой». Страдания, совершенно очевидно испытываемые девочкой, разрывали ему сердце, и не раз он каким-нибудь жестом выказывал ей свое участие: гладил ее по плечу или по волосам или подавал ей руку перед подъемом на особенно крутой взгорок.

И тут они увидели кости.

Сперва путники даже не поняли, что это такое. Призрачно-белые деревья здесь настолько разрослись, что сначала они подумали, будто маленькие белые кусочки на земле как-то связаны с деревьями: ростки, может быть, или корни, или сломанные и упавшие наземь ветки. Но подойдя поближе, они различили в слабых лунных лучах остов грудной клетки, белые тонкие спицы, которые некогда были человеческими пальцами, ужасные глазницы пустого черепа.

Кости. Кости зверей. Целый скелет, практически не поврежденный. Дэмьен присел на корточки, раздвинул челюсть на черепе. Вне всякого сомнения, травоядное. Забрело сюда, должно быть, в поисках пищи и стало добычей… Но чьей же? Подняв глаза, он вопросительно посмотрел на Тарранта.

— Никаких признаков колдовства, — прошептал тот. Затем тоже присел на корточки рядом с Дэмьеном и приступил к более тщательному осмотру. — Никаких признаков насильственной смерти. — Он накрыл скелет рукой, закрыл глаза, сделал глубокий вдох. — Ни запаха страха, ни даже памяти о запахе страха.

Дэмьен судорожно сглотнул слюну.

— Это скверная новость.

Охотник открыл глаза.

— Скверная, — согласился он.

— А вы можете применить Познание?

— Разумеется. — Бледные глаза замерцали. — Вопрос в том, стоит ли рисковать.

Дэмьен посмотрел на Хессет. Она едва заметно кивнула; видно было, что она нервничает.

— Рискните, — попросил он Тарранта.

И произнося это, он машинально потянулся к мечу, выдав тем самым тот факт, что он осознает связанную с Творением опасность.

Охотник обнял рукой маленький череп, как будто в том заключалось некое послание. На мгновение закрыл глаза, убирая возможные отвлечения, затем снова открыл их. И глаза его стали чернее ночи.

— Оно пришло сюда в поисках пищи, — начал он, — потому что нигде вокруг никакой пищи не нашло. Оно долгое время шло по черной равнине, выискивая хоть какой-нибудь заманчивый запах. Но ничего не находило. Но и опасности здесь никакой не было, — добавил он. — В конце концов, изможденное, оно опустилось наземь и уснуло. И умерло.

— И всего-то? — с вызовом бросил Дэмьен.

Бледные глаза жестко посмотрели на него.

— И всего-то.

— И никакого колдовства?

Охотник покачал головой:

— Черт побери…

— Должно быть, подохло с голоду, — предположила Хессет.

Но по ее голосу было понятно, что она сама в это не верит.

— Принцу не захотелось, чтобы оно жило, — прошептала девочка.

Она стояла обхватив себя руками, ее трясло.

— Болезнь?

Охотник подумал — или, может быть, применил Познание, — затем снова покачал головой:

— Нет.

Дэмьен в досаде сжал кулаки, ему захотелось кого-нибудь ударить. Захотелось столкнуться с живым, реальным противником, которому можно было бы нанести удар.

— Значит, оно умерло, не так ли? И, возможно, естественной смертью. Устало, изголодалось; иногда животные умирают своей смертью, не так ли?

— Вы сами не верите, — спокойно проговорил Охотник.

— Ну, и что теперь? — с вызовом спросила Хессет. — Ну, кости. Разве это что-нибудь меняет? — Она злобно посмотрела на обоих мужчин. — Нам ведь известно, что Избытие убивает. Нам ведь известно, что животным здесь не выжить. Так почему же эти кости так удивляют вас?

Дэмьен знал ракханку достаточно хорошо, чтобы расслышать в ее голосе истерические нотки, поэтому, стремясь успокоить ее, он заговорил по возможности хладнокровно:

— Разумеется, ты права. Не имеет смысла здесь задерживаться. — Он посмотрел на Тарранта: — Разумеется, если вам не кажется, что мы все же сумеем отсюда что-то извлечь.

Тот покачал головой.

Они продолжили путь, молчаливые и взволнованные. Их шаги выбивали на камнях барабанную дробь, и Дэмьену казалось, будто этот звук разносится на много миль вокруг. И любой солдат, притаившийся в засаде… Он поспешил отогнать эту мысль, правда, с известным усилием. Они не знали и не имели возможности узнать, известно ли уже Принцу о их прибытии, выслал он в погоню за ними своих людей или нет. Разве Йенсени не рассказывала, что Принц умеет обеспечивать своим людям безопасный проход через Избытие? Нет, об этом в любом случае лучше не думать. Плоская равнина, на которой негде укрыться, как возможное поле битвы была далека от идеала, и его страшила одна мысль о том, что приспешники Принца нападут на них именно здесь.

«Но все равно делать нам нечего. Только держать Затемнение и быть готовыми к бою», — мрачно подумал он.

Кости валялись вразброс повсюду по черной земле, и было их очень много. Большинство скелетов, мимо которых они проходили, сохранились полностью — и все же попадались им и другие: с оторванной ногой, с оторванным хвостом, а у одного отсутствовал череп. Один скелет и вовсе был разорван на части, и принадлежащие ему кости были раскиданы по участку площадью в добрых пол-акра. Другие два скелета лежали рядышком, словно смерть снизошла к своим жертвам в безмятежном сне. Выглядело это особенно загадочно, и когда Таррант рискнул в очередной раз применить Познание, Дэмьен взмолился, чтобы оно не оказалось бесплодным. Потому что понимание происшедшего здесь помогло бы им самим избежать подобной участи. Но и эта пара животных умерла ненасильственной смертью, и от них не удалось добиться никакой полезной информации.

И тут они набрели на человеческий скелет.

Когда-то на нем была какая-то одежда, казавшаяся теперь истлевшей травою. На поясе вокруг ребер висели нож и фляжка. Рядышком валялись останки каких-то других вещей, слишком обветрившиеся или проржавевшие, чтобы можно было догадаться о их названии или предназначении.

Дэмьен подсел к человеческому черепу и всмотрелся в него. Мужчина, определил он, а затем, сверившись с устройством скелета, окончательно убедился: мужчина. Человек умер, прислонившись к парочке деревьев, и упал в пространство между ними; в лунном свете трудно было отличить кости от ветвей и ребра от выступающих из земли корней.

Дэмьен сделал глубокий вдох, преодолевая дрожь. Наверное, до сих пор ему все-таки казалось, что они в безопасности. Наверное, он убедил себя в том, что Избытие властно лишь над мелкой живностью, а люди — особенно такие люди, как они сами, умные, опытные и настороженные, — останутся неуязвимыми. А теперь эта иллюзия исчезла — и он почувствовал себя нагим и беззащитным перед странным могуществом, какое присуще колдуну Принцу.

Охотник едва слышно прошептал:

— Звезды исчезли.

Дэмьен, резко вскинув голову, посмотрел на небо. Звезды действительно исчезли — и редкая россыпь прямо у них над головой, и массивное скопление ближе к линии горизонта. Это означало, что до восхода Коры остается менее трех часов, что, в свою очередь, означало, что скоро встанет солнце. Слишком скоро.

— Вам пора.

Охотник кивнул.

— А куда? Вы уже что-то нашли?

— Земля здесь сплошь изрыта трещинами и воронками, наверняка должно найтись что-то и под поверхностью. Постараюсь держаться от вас поблизости.

Дэмьен вновь посмотрел на него. Вспомнил ночь в стране ракхов, когда Таррант оставил их, а потом так и не вернулся. Ночь, когда враг взял его в плен.

— Будьте осторожнее.

Таррант кивнул:

— А вы устроите лагерь здесь?

Дэмьен поглядел на скелет, и его бросило в дрожь:

— Нет. Не здесь. Мы пройдем чуть дальше на юг. Отойдем от… этого. — Он пристыженно замолчал. — Я понимаю, что это звучит глупо…

Охотник вяло усмехнулся:

— Никаких объяснений.

Он не сразу вошел в перевоплощение, но сначала Затемнил происходящее. Затемнил тщательно, — но такое сложное Творение, как Превращение, и требует особо тщательного Затемнения. И лишь создав Затемнение, он позволил земной Фэа овладеть собой, и перевоплотился в существо, способное отыскать прибежище от дневного света в здешних условиях. Только так.

Со вздохом Дэмьен расстегнул ножны и высвободил меч, готовясь схватиться с любыми порождениями Фэа, решившими использовать эти последние минуты тьмы на то, чтобы разобраться с чужаками, забредшими в их владения. В местечке вроде этого порождения Фэа наверняка жутко голодные. Голодные и готовые от отчаяния на все. Схватка с такими тварями, если таковая состоится, не больно-то радовала его.

— Ну, пошли же, — пробормотал он. — Подыщем место для лагеря и объявим день ночью.

«И выставим караул, — подумал он. — Это уж непременно. Потому что одному Богу ведомо, что за тварь убила здесь нашего предшественника. И в каком образе эта тварь является».

Взвалив пожитки на спину, Дэмьен повел своих спутниц вперед.

10

«Огонь. Поднимающийся из самых глубин земли, облизывающий своими языками стены пещеры. Взлетающий в узком ущелье до самого верха и только там теряющийся в расщелинах скал. Зной, невыносимый зной, расплывающиеся контуры, неузнаваемые формы. Человеческая рука, вцепившаяся в прут железной решетки. Ледяной меч, брызжущий серебряным пламенем. Человек — или демон, который некогда был человеком, — заживо пожираемый адским пламенем, но даже в этом огне стремящийся вырваться из его вечного круга…

Он попытался проползти чуть вперед, но там было невыносимо жарко. Попытался дотронуться до этого воплощения дьявола — до своего врага, до своего союзника, — но пламя уже расплавило его плоть, и он понял, что опоздал, мгновение упущено, битва проиграна, Враг одержал победу…

« Нет!» — вскричал он. Он отказывался смириться с поражением. Рук у него уже не осталось, они расплавились, но он, орудуя одними культями, все-таки проталкивает все тело вперед, дюйм за дюймом, в невыносимый жар, в пламя…

В самое пламя, в его огненно-белые языки…

Человеческое лицо, глаза как у насекомого

Сплошные

Ослепительные

Смеющиеся…»

Дэмьен проснулся внезапно, его лицо было залито потом, все тело сотрясала дрожь. Какое-то время он не мог собраться с мыслями или хотя бы понять, где находится. Любая мысль погружалась во мрак и исчезала там, а ему оставалось лишь провожать ее, ожидая, пока не появится следующая.

«Все это мне приснилось.

Подземное пламя.

Плен Тарранта.

Калеста».

Доведя сознание происходящего до этой точки, он закрыл глаза и, чувствуя глубочайшее изнеможение, сделал вдох. Как трудно оказалось думать! Все его существо рвалось обратно — погрузиться в беспамятство и в неведение, отдохнуть… Но он слишком долго странствовал по свету и претерпел в ходе странствий слишком многое, чтобы не почувствовать опасности, заключающейся в подобном подходе, поэтому он отмахнулся от этого желания, как от морока. Тело вновь задрожало, когда он принялся припоминать, кто он такой, где находится и что ему нужно делать. Каждая мысль давалась как вражеский редут. Как будто в мозгу у него расцепили какую-то жизненно-важную взаимосвязь, — расцепили или как минимум ослабили, и теперь он перестал воспринимать самые элементарные факты. Его охватила паника, пульс бешено заколотился. Что стряслось? В чем дело? Чем он занимался, когда все это началось? Он понимал, что последний вопрос играет решающую роль в деле выживания, что ему необходимо определиться в пространстве и во времени, потому что иначе…

Иначе…

Что?

Он чувствовал, как пот — теперь уже холодный — затекает ему на затылок, под воротник. Где он находится? Что он сейчас должен делать? Он отчаянно пытался вписать себя хоть в какой-нибудь контекст. Образы приходили к нему, подлетали и отлетали, подобно бесплотным порождениям Фэа. Они с Хессет и с девочкой… встали лагерем в Избытии… поставили палатку, поели… над землей забрезжила заря… началась первая стража…

Он судорожно разинул рот, как будто его сильно — и внезапно — ударили.

Первая стража!

Девочка и ракханка ушли спать, устроив себе гнездышко из одеял. А он присел наземь и прислонился к дереву, охраняя их сон. Этот процесс был столь знаком ему, что уже превратился во вторую натуру. При возникновении малейшей опасности он окажется при оружии и наготове. Он расслабился, впав в привычное состояние тревожного бодрствования…

И уснул.

Его объял страх, холодный и острый. Никогда за всю свою жизнь он не засыпал, стоя на часах. Даже когда ему доводилось странствовать в одиночку и он спал такими крошечными урывками, которые и сном-то нельзя было назвать. И даже когда усталость свинцовой плитой опускалась ему на грудь и слипались глаза, — даже в такие минуты он не засыпал, потому что ему нельзя было засыпать, потому что странствовать в этом мире следует только в состоянии бодрствования, а подкормиться спящим всегда найдется слишком много желающих.

И вот он уснул.

Уснул!

Когда и как такое случилось?

Он заставил себя открыть глаза и подняться на ноги, его рука сама потянулась за мечом. Или, по крайней мере, ему хотелось, чтобы так оно и было. Потому что, хотя глаза его открылись и правая рука дернулась, тело осталось парализованным. Как будто рассекли нить, связующую мозг с телом, и его конечности больше не повиновались ему.

Он вспомнил свой сон о Черных Землях и чудовищный страх, испытанный в этом сне. И все же тот страх был ничтожен по сравнению с паникой, охватившей его сейчас, когда он в полной мере осознал собственную беспомощность. Ни природа, ни колдовство не делают ничего бесцельно, напомнил он себе, и это означало, что его беспомощность кому-то для чего-то понадобилась, кто-то, возможно, собрался полакомиться его беспомощностью. Или же им самим.

Загнанный в ловушку бессильного сознания, Дэмьен попытался заставить тело подчиниться мозгу. Каждая подобная попытка оказывалась трудной, более того, мучительной. Куда проще было бы сдаться, отдохнуть, позволить теням сделать с ним все, чего им захочется… Но не могло быть и речи о том, чтобы сдаться, ни в коем случае. Слишком многое он успел сделать и слишком многое повидать, чтобы мысль о бесславной сдаче задержалась у него в разуме дольше чем на мгновение. Разделив свою волю на тысячи отдельных импульсов, он принялся посылать их по одному в тело, требуя, чтобы оно подчинялось этим призывам. И один импульс вслед за другим оказывался потраченным втуне. Он чувствовал, как лихорадочно дрожит его тело, когда он пытается волей воздействовать то на руку, то на ногу — на что угодно! И эта дрожь внушала кое-какую надежду. Если он чувствует свое тело, значит, наверняка сможет и управлять им! Но одно усилие вслед за другим заканчивалось неудачей — сокрушительной неудачей, — и в конце концов он развалился на земле, обессиленный, парализованный, не способный на дальнейшее сопротивление.

Фэа.

Использование этой силы означало риск. Прибегнешь к Фэа — и враг увидит тебя, и поймет, где ты находишься, и, возможно, найдет способ до тебя дотянуться… Но разве у него есть выбор? Или окунуться в потоки Фэа, или умереть, — внезапно он со всей отчетливостью понял, что третьего не дано. Потому что овладевшее им, чем бы оно ни было на самом деле, не собиралось отпустить его. И если он в ближайшие минуты не прибегнет к Творению, пока силы еще не оставили его окончательно, то, не исключено, нового шанса ему просто не представится.

Он мысленно представил себе контуры Исцеления и сразу же почувствовал всколыхнувшуюся в ответ силу. Он не знал, поможет ли ему Творение такого рода, но такая попытка казалась наиболее естественной — и это было самое сильное Творение изо всех, имеющихся у него в репертуаре, что, впрочем, делало происходящее вдвойне рискованным. Короткая молитва, прочитанная им, чтобы сосредоточиться (это была стандартная формула, применяемая именно в таких ситуациях), — часть куда более сложного молитвенного комплекса, — на этот раз прозвучала отнюдь не формально; взывая о помощи, он вложил в нее всю душу: «Даруй мне силу, Господи, воспользоваться этой мощью. Руководи мною в обращении с нею, чтобы каждое мое пожелание совпало с волей Твоей».

И сила проснулась в нем, и он погнал ее по дорогам мысли, ища причину поразившего его несчастья. Наткнулся на некую тень — и сжег ее, вдыхая запах жара и пепла. А вот мысли застряли в какой-то щели, и он мощным толчком освободил их, ощущая при этом их колкую остроту. Все вновь и вновь он жег, корчевал, очищал, открывал, кормил, — и с каждой новой процедурой его мысль становилась яснее, поставленная им перед самим собой задача четче, а сила — послушней.

Наконец он почувствовал, что время настало. Открыв глаза, мысленно собрав тело воедино, он попытался пошевелить рукой. На мгновение плоть отказалась повиноваться, и Дэмьен обмер, но тут же тело дрогнуло, зашевелилось — сначала едва заметно и лишь в самых отдаленных точках, потом стали послушны пальцы, кисть, рука и плечо. Восстановившей свои функции рукой он помог себе подняться, заставил массивное туловище подчиниться комбинации волевого и колдовского импульсов. Боль пронзила его тело в тот миг, когда он оторвался от земли, но он отказался ее учитывать. Теперь задвигались и ноги, он поджал их под себя, потом распрямил и поднялся — неуверенно поднялся во весь рост…

Покачнувшись и сразу же сбившись с дыхания, он потянулся к одному из белых деревьев за поддержкой. Врага, слава Богу, нигде не было видно, хотя это и не значило, что его нет вообще. Хессет спокойно спала ярдах в десяти от того места, где он сейчас находился, Йенсени прикорнула рядом с ней, как сонный котенок. Вид у обеих был вполне безмятежный, но вот о чем это свидетельствовало — об истинном покое или о насланном и на них оцепенении? При всех своих стараниях Дэмьен так и не увидел вокруг ничего, что хотя бы в какой-то мере могло послужить источником его недавней слабости. Сперва и психической и физической, а потом — только физической. Однако у него не было сомнений в том, что стоит ему расслабиться хоть на мгновение, и эта странная напасть снова набросится на него — и на этот раз уже не упустит своего.

Он отошел от дерева и устремился к Хессет и Йенсени. Вернее, попытался поступить именно так. То ли его тело было слишком слабо, то ли он не контролировал его в достаточной мере; так или иначе, он упал наземь, сильно ударился, ободрал о твердую корку земли ладони и поранил колени, а когда он посмотрел назад, туда, где им овладела пагубная дремота, его зрение расплылось…

И на мгновение он прекратил дышать. Затих. Попытался сфокусировать зрение на земле, на черной поверхности, на которую он упал, а уже потом на гладкой кочке, которую он избрал местом для своего караула.

И она изменилась!

Дрожащей рукой священник потянулся к только что увиденной им вещи, чтобы потрогать ее, чтобы убедиться в ее реальности. И его пальцы коснулись паутины, затянувшей землю, пока он спал, — ее нити напоминали тонкие корешки, но были столь же прочны и блекло-белы, как и стволы деревьев.

Деревья…

Сердце священника отчаянно заколотилось, он вновь заставил себя подняться на ноги. Перед его мысленным взором предстали груды костей, мимо которых они проходили, — не почившие в тени деревьев, как ему показалось сначала, но подвергшиеся с их стороны нападению. И он понял наконец, каким это существам требуется усыпить внимание своей жертвы, потом усыпить ее саму, потом вторгнуться в ее сны, а уж напоследок — и в тело…

Дэмьен опустился на колени возле Хессет, не обращая внимания на испытанную при этом боль. Схватил ракханку за плечо и сильно потряс, чтобы она проснулась. Но при всех его стараниях прошло несколько томительных секунд, прежде чем она открыла глаза, — правда, при этом они были туманными и как бы незрячими.

— Надо вставать, — взмолился он. — Наши жизни в опасности, Хессет.

Он затряс ракханку еще сильнее. Ее глаза медленно-медленно обрели фокус, ей удалось кивнуть. Слава Богу, напасть — каковою бы ни была ее природа, — только что одолевшая его, еще не успела полностью овладеть волей Хессет. Помогая ей сесть, а затем и встать, священник прямо-таки физически чувствовал у себя за спиной толпу жаждущих деревьев. Голодных, безумно голодных деревьев. Сколько же им обычно приходится терпеть, пока долгожданная добыча — какой-нибудь зверек, забежавший на черное базальтовое плато и заблудившийся во тьме, — не уснет, а затем и не умрет здесь, отдав себя им во власть? Он старался не думать об этом, помогая Хессет, а затем поглядел на Йенсени. Девочка на протяжении всего этого времени даже не пошевельнулась, что было опасным признаком; он потряс и ее, но она не пробудилась и после этого.

Затем за свою подопечную взялась Хессет — сперва осторожно и ласково встряхнула, потом, поскольку та никак не реагировала, захлопала ей по щекам, все сильнее и сильнее. «Ну же, малышка», — шипела она. Но девочка никак не выходила из оцепенения. Хессет попыталась сама поставить ее на ноги, но тело девочки не поддалось ее усилиям. Ракханка в ужасе посмотрела на Дэмьена. Священник схватил девочку за плечи, притянул к себе, но хотя она не сопротивлялась и тельце ее было легким, возник определенный барьер, завести за который ее было невозможно.

Дэмьена бросило в холодный пот, он преисполнился внезапной уверенностью в том, что сейчас обнаружит. Прижимая Йенсени к себе, он заглянул в зазор между ней и одеялами, на которых она только что лежала, — и зазор этот составлял какие-то четыре дюйма. И конечно же так оно и оказалось. Корни проросли сквозь одеяло и проникли в ее тело. Питаясь, вне всякого сомнения, ее жизненными соками. Ничего удивительного в том, что она не просыпается вопреки всем их стараниям. Если ему не удастся освободить ее из объятий дерева, она уже никогда не проснется.

— Дэмьен?..

Он ничего не ответил. Ему по-прежнему трудно было удерживать разбегавшиеся мысли на чем-то одном, и понадобились все силы, чтобы сфокусировать внимание на девочке. По-прежнему держа ее в руках, он пустил в ход Познание и навел его на сплетение корней у себя под ногами. Его Видение, обостренное Фэа, различало сейчас все: в том числе и паутину корней, которым удалось прорасти даже сквозь застывшую лаву, — корней настолько тонких, что кое-где они становились всего-навсего нитями. И эта паутина терпеливо выжидала, пока над нею не появится добыча. Он проследил путь паутины к поверхности земли, над поверхностью, в тело девочки; даже пока он смотрел на нее, паутина продолжала расти…

И он перерезал ее. Достал нож и рассек тонкие белые нити, лишив их связи с землей. Девочка при этом вскрикнула, и Дэмьен не сомневался в том, что ей сейчас очень больно, — но не сомневался он и в том, что ей станет еще больнее, если он замешкается. Он быстро поднялся на ноги, с ужасом обнаружив при этом, что одеяло пробуравлено паутиной во многих точках одновременно: должно быть, на том месте, где они стояли, проснулась к жизни вся подземная мерзость.

— Надо поскорее убираться отсюда, — обратился он к Хессет, баюкая обмякшее тело девочки в руках. А может, паутина продолжает прорастать в ее теле, продолжает кормиться живой плотью? Да и его собственным телом тоже? — Как можно быстрее!

Хессет кивнула. Ракханка неотрывно смотрела на изъеденные паутиной одеяла, и в глазах у нее бился ужас; значит, она все поняла. Вот и прекрасно. Значит, собирая вещи, она проследит за тем, чтобы рассечь корешки, значит, бросит здесь все, что ей не удастся полностью обезвредить. Одному Богу ведомо, как размножается эта нечисть, но Дэмьен готов был поклясться в том, что даже несколько корешков, отсеченных от основной массы, со временем могут превратиться в дерево. Непременно должны превратиться в дерево — и это дерево начнет питаться всеми, кто, на свое несчастье, окажется поблизости.

Так вдруг паутина, оставшаяся в теле девочки, поведет себя точно так же?

Он попытался не думать об этом. Попытался не думать о том, что паутина, не исключено, внедрилась уже и в его собственное тело, да и в тело Хессет. Они не смели устроить новый привал и провести тщательный осмотр. Слишком важно было уйти как можно дальше и как можно быстрее с пораженного участка, прежде чем влияние деревьев станет слишком сильным, прежде чем сверхъестественные усталость и слабость, все еще замедлявшие их шаги, подчинят себе и волю, и инстинкт выживания — и превратят их в сонный корм для изголодавшихся растений.

Они быстро и несколько суматошно собрали вещи и завернули их в запасную смену одежды, перетянув ремнями и шарфами. Большую часть этой работы взяла на себя Хессет; Дэмьену было страшно хотя бы на минуту выпустить из рук девочку; ему казалось, что стоит ей хоть на мгновение очутиться на земле, и та вновь предъявит свои права на несчастную жертву — и на этот раз добьется своего. «Если этого уже не произошло», — мрачно подумал он, взвалив на плечо бессознательное тельце девочки. Быть может, это всего лишь разыгралось его воображение, но ему казалось, что с каждым мгновением, которое они проводят здесь, из земли прорастает все больше и больше белых корешков. Он чувствовал, как волны желания, исходившие от деревьев, накатывают на его мозг, и однажды едва не пал их жертвой. Но ужас перед соприкосновением с этой землей заставил его остаться на ногах, подавив тем самым желание лечь и отдохнуть. Он прекрасно понимал, что, если бы гнетущий кошмар не заставил его проснуться от страха, все они к настоящему моменту уже превратились бы в корм для растений.

В конце концов Хессет управилась со сборами, и без дальнейших разговоров Дэмьен быстро зашагал на юг. У него все еще слишком кружилась голова, чтобы как следует обдумать избранное направление, но сейчас это не имело значения, — главное заключалось в том, чтобы как можно скорее отойти от злополучной рощицы деревьев. В глубине сознания — и не слишком четко — он перебирал, с каким количеством полезных вещей им пришлось расстаться: с одеялами, одеждой и значительной частью съестных припасов. Все это были органические материалы. И, вне всякого сомнения, голодные растения смогут подкормиться всем этим — и это позволит им еще вырасти, чтобы еще шире распространиться и… охотиться.

Они шли и шли. Под утренним солнцем, залившим оранжевым светом восточную часть неба. Испытывая усталость и жажду и в то же время страшась остановиться, чтобы попить и отдохнуть, они продолжали путь, и каждый новый шаг давался им все труднее и труднее. Недавний лагерь и окружавшие его деревья остались позади уже через несколько минут, но темная напасть, сковавшая им руки и ноги, не отпускала и не ослабевала даже теперь. Пару раз им все же пришлось остановиться, чтобы отдышаться, а иногда Дэмьен задерживался, чтобы переложить девочку с одного плеча на другое, чувствуя при этом, как смертельная сонливость овладевает им вновь и вновь; и он понимал, что на любом привале, который затянется больше чем на минуту, он непременно уснет — уснет так глубоко и надолго, что здешние растения учуют его близость и откликнутся на него соответствующим образом.

— Куда мы идем? — прошипела Хессет. Она глядела в сторону горизонта, где растянувшееся на много миль раскаленное базальтовое плато сливалось с не менее раскаленным утренним небом без какой бы то ни было разграничительной линии. Все вокруг невыносимо сверкало. — Может быть, нам лучше вернуться?

Дэмьен подумал обо всем проделанном сегодня пути, обо всех милях, которые они прошагали ночью накануне.

— Мы не сможем, — хрипло прошептал он.

Они действительно были не в силах проделать обратный путь, во всяком случае, в своем нынешнем состоянии. Да если бы и были способны, что тогда?.. Их единственный шанс на выживание заключался в выходе на земли ракхов и в заключении союза с этим народом. Если им придется вернуться к людям (даже если предположить, что они сумеют сделать это), им только и останется, что ждать, пока Принц не разыщет их. Земли, населенные людьми, не предоставят им пристанища и не одарят союзниками в осуществлении их миссии.

— Мы пойдем вперед, — ответил он, и хотя в янтарных глазах ракханки вспыхнул страх, она кивнула, правильно поняв смысл его слов.

«Мы пойдем вперед — потому что у нас нет другого выбора».

Миля за милей простиралась перед ними черная пустыня, час за часом они заставляли себя идти дальше, и дальше, и дальше во что бы то ни стало. Однажды, когда они устроили небольшой привал, чтобы утолить жажду из своих скудных припасов, Дэмьен осмелился присесть на какой-то камень — и тут же почувствовал, как оглушительная и усыпительная сила деревьев охватывает его — охватывает так неожиданно и так властно, что чашка, из которой он пил, выпала у него из руки и драгоценная влага расплескалась по земле. Разве что чудом он не уронил при этом Йенсени. Священник — как мог, поспешно — вскочил на ноги и посмотрел на камень, на который перед этим столь неосторожно уселся. На нем не было белых нитей, по меньшей мере, еще не было. Но у него не было сомнений в том, что они там непременно должны найтись, где-нибудь в глубине пористого вещества, — и стоило ему посидеть еще немного, корни очнулись бы, нагретые его жизненным теплом, и вырвались на поверхность.

Вода. Ходьба. Еда. Безвкусная, наскоро проглатываемая пища. И вновь ходьба. Девочка, жаркой тяжестью навалившаяся Дэмьену на плечо; под этой — поначалу невесомой — тяжестью уже разламывается все его тело. Пару раз он пытался изменить позу, с тем чтобы нести ее поудобнее. Однажды Хессет даже шагнула к нему, всем своим видом давая понять, что готова подменить его, но священник пренебрежительно отмахнулся. И принялся укреплять себя в правильности выбранного решения: он и сильнее, и выше, и выносливее… хотя относительно силы и выносливости ракхов он на самом деле ничего не знал и вполне допускал, что они могут превосходить человеческие. Истина же заключалась в том, что на ходу он представлял себе, как прорастают смертоносные корни в маленьком теле и как они могут выбиться на поверхность, чтобы войти и в его собственное тело, — а тут-то он и вступит с ними в самую настоящую схватку; и у него не было уверенности в том, что Хессет окажется на это способна. И вот он нес девочку милю за милей, пока и руки и ноги у него буквально не запылали от нестерпимой боли; он нес ее, пытаясь не думать о том, каково это, когда тонкие корни вторгаются в твое тело, пытался не думать о том, какой покой настанет, когда и если они овладеют сознанием и погрузят свою жертву в глубокий, никогда не кончающийся сон…

— Нам нужен Таррант, — прохрипел он.

И ухватился за это имя как за спасительную соломинку. Таррант наверняка обладает иммунитетом, а если не обладает, то сразу же выработает его, что, по сути дела, равнозначно обладанию. Таррант наверняка сумеет вывести чужеродные корни из тела девочки — и, не исключено, из тел ее старших спутников — так, чтобы они не погибли в ходе этих усилий. Таррант спасет их, едва настанет ночь.

Если они, конечно, до этого доживут.

Часы проходили за часами, не принося ни отдыха, ни облегчения. Они забрели в ущелье вулканического происхождения, которое заставило их отклониться на несколько миль на восток. И это ущелье перешло в следующее, примыкающее к первому. Тропа все время оставалась узкой, частые землетрясения придали этим местам особый рисунок, и — при всех стараниях продвигаться строго на юг — это удавалось им далеко не всегда. Однажды им пришлось по узкому гребню обойти пропасть, а на головы нещадно светило солнце, светило прямо в лицо, и примерно через час мучительного перехода глаза у Дэмьена заслезились так, что он практически ослеп. И все же они шли все дальше и дальше. Дэмьен не осмеливался задаться вопросом, долго ли еще им придется идти или чего, собственно говоря, они надеются добиться. До ночи им ни за что не выйти к землям ракхов, и было ясно, что в здешних местах нет надежного убежища. Время от времени им попадались группы деревьев, возле которых россыпью лежали кости, и теперь, уже зная, куда глядеть и что искать, Дэмьен всякий раз живо представлял себе, что тут происходило. Одно из деревьев вросло корнями в человеческую грудную клетку и, поднимаясь в высоту, выглядело гигантским хирургическим скальпелем, другое укоренилось у того же скелета в паху. Потом они прошли мимо скелета, больше похожего на скелет ракха, чем на человеческий, однако ни сам Дэмьен, ни Хессет не пожелали остановиться и подробно осмотреть его. Да и какой был в этом смысл? Путники знали о том, что две расы находятся в вечной вражде. И всегда найдется среди представителей обеих достаточно безумцев, готовых пройти через запретную зону Принца, чтобы совершить акт мести или подвиг или преследуя какую-нибудь другую цель. И, вне всякого сомнения, всех ожидала здесь одинаковая участь: одних в первую же ночь за территорией Избытия, других — когда им удалось пройти довольно далеко, как удалось это сейчас и Дэмьену с Хессет… А затем усталость заставляла их опуститься наземь — и брали свое страшные порождения Принца.

Пристанища не было. Надежды не было. Если им удастся продержаться до наступления темноты, то Таррант, возможно, окажется в состоянии помочь им, если же нет… Дэмьен не осмеливался даже подумать об этом. Не сейчас. Подобный страх запросто высосал бы и без того скудные силы.

Но тут они вышли на пологую горку, и Хессет резко зашипела.

— Погляди-ка, — прошептала она. — Погляди-ка!

Какое-то время перед этим они вынуждены были идти на запад, и сейчас именно в западном направлении она и указывала. Солнце, уже начавшее садиться, находилось сейчас прямо перед ними, так что смотреть было крайне затруднительно. Дэмьен отчаянно заморгал, словно надеясь влагой слез промыть глаза и обрести обычную зоркость. Все та же черная земля: волнами, кругами, воронками… Что же она такое увидела? В той стороне возвышался какой-то холм, чуть выше других, но и в этом не было ничего удивительного; потоки лавы, растекаясь по всей округе, образовали множество подобных холмов или базальтовых дюн, и на каждой из них имелось как минимум одно скопление белых деревьев. Но ракханка определенно указывала именно на этот холм. Дэмьен тщательно всмотрелся, пытаясь понять, в чем тут дело. В конце концов, взволнованно зашипев, Хессет схватила его за запястье и направила в нужную сторону. Чуть развернувшись, он почувствовал, как тяжесть тела Йенсени отозвалась в позвоночнике новой болью. Внезапная вспышка энергии в Хессет изрядно удивила его.

И вот они дошли и поднялись на обветренный холм, только это был не базальтовый утес, как все остальные в здешних местах, нет, этот был не гладок, а шероховат, не черен, а сер, — и, даже не прибегая к Познанию, Дэмьен понял, что это гранит, благословенный гранит — гранитный островок посреди черного моря окаменевшей лавы, который тысячелетия назад обтекли, раздвоившись, потоки магмы, оставив его высоким, сухим и… безопасным. Слава Богу, безопасным! Сквозь гранитную поверхность не пробивались ростки, деревьев здесь вообще не было, в отличие от соседних дюн. Верхняя площадка представляла собой почти правильный квадрат со стороной в несколько сотен ярдов, и на всех этих сотнях и тысячах квадратных ярдов ровным счетом ничего не росло. И не было костей. И не было жизни.

Благословенное убежище.

Со сдержанным стоном Дэмьен опустился на колени и, со всей осторожностью сняв девочку с плеча, положил ее наземь. Избавившись от этой тяжести, он испытал новый приступ боли во всем теле — но вслед за этим пришло облегчение. Его затрясло — не совсем от страха и не совсем от радости, а от странной всепобеждающей смеси этих двух чувств. И он погрузился в эти смешанные ощущения, предался им во власть. Впервые за долгие, в высшей степени мучительные часы он испытал блаженство расслабленности. И на него нахлынули эмоции, с которыми он боролся с самого утра, его одолела слабость, которую он до сих пор с такой безжалостностью подавлял.

«Мы выдюжили», — подумал он. Его сердце глухо билось, тело заливал пот. А в горле давным-давно пересохло; трясущимися пальцами он свинтил колпачок с фляжки и поднес ее ко рту, стараясь не разбрызгать ни капли. Да и выпил-то всего глоток, сладостный и прохладный. Посреди черной пустыни больше выпить никак нельзя.

Он окинул взглядом гранитный островок, скорчившееся на земле тело Хессет, неподвижное тело девочки.

— Мы выдюжили, — повторил он вслух. Обращаясь к ним. И вместе с тем ни к кому.

Выдюжили… Но ради чего?

— Она еще жива, — сказал Охотник.

Дэмьен прижал руку ко лбу, словно в попытке смягчить отчаянно пульсирующую боль.

— А вы можете спасти ее? — спросил он. — Можете хоть что-нибудь сделать?

Он слышал усталость, прозвучавшую в собственном голосе, и понимал, что нынешнюю слабость скрыть не удастся.

Настала ночь. Таррант явился поздно. И Дэмьен с Хессет пришлось вступить в изнурительную схватку с порождениями Фэа, слетевшимися сюда в поисках добычи чуть ли не со всей пустыни. Это были бесхитростные создания, примитивные по строению, неискушенные в демонических пакостях, — но бесхитростность не означает безобидность, и к появлению Тарранта гранитный островок был усеян трупами клыкастых и когтистых тварей, порожденных здешней Фэа. «Поквитались за погибших людей», — мрачно подумал Дэмьен. Может, даже с лихвой. Эти твари были порождены страхом заблудившихся в пустыне, и черпали силы в их мучительней агонии. Люди умирали здесь медленно, пожираемые деревьями, так что одному-единственному страдальцу, должно быть, хватало времени на то, чтобы породить целый легион бесов.

Охотник, развернувшись на каблуках, всмотрелся в девочку. Раздетая до пояса, она лежала ничком на голом граните, такая же тихая и неподвижная, как деревья. На плечах и ниже по всей спине вздулись багровые волдыри, кое-где из них торчали наружу обрубленные корешки.

— Она еще жива, — повторил Охотник. — Эта мерзость, — тут же уточнил он. — И, вне всякого сомнения, разрастается.

— И как далеко это зашло? — вмешалась Хессет.

Таррант помедлил. Серые глаза сузились, наводя Видение на девочку.

— Ростки проникли в легкие и по меньшей мере один из них — в сердце. Остальные жизненно важные органы вроде бы не повреждены…

— Вы в состоянии убить эту напасть? — резко выпалил Дэмьен.

Бледные глаза презрительно сощурились.

— Я в состоянии убить что угодно. Но вот что касается выведения этой мерзости из тела… Останутся раны, которых мне не исцелить.

— Вроде раны в сердце.

— Именно так.

Дэмьен закрыл глаза, собираясь с мыслями. Голова отчаянно болела.

— Тогда мы сделаем это вдвоем, — в конце концов заявил он.

Священник не мог представить себе, как в своем нынешнем состоянии осуществит Творение, к тому же одна мысль о Творении, согласованном с соответствующим Действием Тарранта, была бы чудовищна при любых обстоятельствах… Но какой у него оставался выбор? Девочке не выздороветь, пока ее жизненно важными органами будут питаться смертоносные корешки.

Странное выражение промелькнуло в глазах Владетеля.

— Не думаю, чтобы это было хорошей мыслью, — мягко сказал он.

— Действительно, — согласился Дэмьен. — И удовольствия особенного не получится, это уж точно. Но я не вижу альтернативы. А вы?

Он требовал от Тарранта четкой констатации факта: лишь убив девочку здесь и сейчас, они избавятся от необходимости провести ужасную процедуру.

Но Таррант, как это ни удивительно, не клюнул на эту наживку. Лишь его губы едва заметно поджались. Да на щеке задергалась мышца. Однако он промолчал.

— Ну, так как же?

— Не думаю, чтобы это было хорошей мыслью, — повторил он.

Дэмьен пришел в ярость:

— Послушайте! Я не хочу убивать ее. И я не брошу ее здесь. А еще целый день пронести ее на руках мне просто не удастся. И это означает, что ее необходимо Исцелить, не так ли? И если вы не можете справиться с этим в одиночку, и я тоже не могу, тогда нам придется заняться этим вдвоем. Вы против?

Охотник отвернулся. И ничего не сказал.

— Речь ведь идет об Исцелении, не так ли? Или вы боитесь…

— Я убью корешки, — мрачно объявил Таррант. — И не более того. Само Исцеление останется за вами.

— Тогда в чем проблема? Между нами уже существует канал. Или вам страшно воспользоваться им? Страшно, что я смогу увидеть в вашей душе нечто настолько чудовищное…

Дэмьен запнулся. Он увидел, как напрягся Охотник, и внезапно — с той внезапностью, с какой бьет молния, — понял. А поняв, онемел.

«Ты действительно боишься, — подумал он. — Боишься, что я увижу в тебе что-нибудь, чего мне видеть нельзя. Что-нибудь, что тебе хочется оставить для меня тайной».

Но эта мысль казалась просто невероятной. Они и раньше вступали в тесный контакт: впервые, когда устанавливали канал, а потом в землях ракхов еще раз, — и тогда душа Тарранта взяла верх над душой самого Дэмьена. А потом Таррант подпитывался им более пяти месяцев кряду на борту «Золотой славы», что было самым интимным из всех возможных и мыслимых контактов. Тогда чего же он боится сейчас? Какой новый элемент появился в его темной и затронутой разложением душе, который он не хочет показать Дэмьену?

Священник посмотрел на Охотника — так подозрительно притихшего, такого одинокого, — и подумал: «Я не узнаю этого человека».

— Послушайте, — тихо проговорил он. — Делайте все, что захотите и сможете. А когда вы закончите, я возьмусь за Исцеление. И если нам повезет, если мы будем действовать достаточно стремительно и согласованно…

«Тогда Йенсени не умрет от потери крови, прежде чем я затяну ее раны», — подумал он.

— Договорились?

Охотник кивнул.

Это было кошмарное Исцеление, и испытать когда-нибудь впредь нечто подобное ему бы ни за что не захотелось. Паутина проросших корней распространилась по значительной части детского тела. Паутина продолжала расти и в те минуты, когда Таррант направил на нее всю свою мощь. Дэмьен применил Видение, чтобы следить за ходом операции, но в остальном держался на почтительном расстоянии. Он видел, как Охотник разрушает паутину, умерщвляя корешок за корешком и пленку за пленкой. Видел, как тот уничтожает саму субстанцию корней, размывая чуждую плоть и заставляя ее раствориться в жизненных соках тела девочки. А когда увидел, как ростки превращаются в жидкость, оставляя после себя раны и сгустки…

То тут же приступил к Творению сам — приступил со всей возможной поспешностью, прежде чем у тела появился шанс откликнуться на ужасные раны. Закрыл стенку сердца, сшил разрушенные альвеолы в легких, запечатал, прочистил и укрепил клетки, заставив их пойти в рост, прежде чем пугливая жизнь вырвется из хрупкого тела. Ему казалось, что никогда еще он не Исцелял столь стремительно и с такой самоотдачей.

Когда же наконец все было закончено, он без сил опустился наземь и сделал глубокий вдох. Его всего трясло. Девочка по-прежнему спала, но теперь, судя по всему, с ней все было в порядке. По меньшей мере, в плане физического здоровья. Потому что одному Богу ведомо, как отозвалась на его вторжение нестойкая душа и как ей теперь будет житься в только что спасенном от гибели жилище… Но он сделал все, что было в его силах. Остальное зависело уже от самой пациентки.

— Истинным проявлением милосердия было бы оставить ее здесь, — спокойно заметил Охотник. — Дать ей умереть.

Но Дэмьен в ответ не взорвался от ярости. Отерев пот со лба все еще трясущейся рукой, он уставился на простиравшиеся перед ними просторы. Многие мили каменистого неровного ландшафта еще отделяли их от того места, куда они направлялись. Тысячи и тысячи смертоносных деревьев — и ведь никто не знает, много ли впереди спасительных островков вроде этого. Может быть, сотня. Может быть, считанные единицы. А может быть, и ни одного.

— Да, — прошептал он. — Не исключено. — Он поднял глаза на Тарранта. — Сколько мы прошли?

— В пересчете на мили довольно значительное расстояние. Вот почему я так долго не мог разыскать вас. С вашей стороны это было истинным подвигом.

— Совершенным от отчаяния, — пробормотала Хессет.

Она положила голову девочки себе на колени и гладила ее по волосам. Ласково, бесконечно ласково. Дэмьен подумал: «Интересно, а воспринимает ли эту ласку сейчас сама девочка?»

— С другой стороны, — продолжил меж тем Таррант, — вы сбились с прямого пути.

— Нам пришлось обходить препятствия, — рявкнул Дэмьен.

— А я и не осуждаю. Просто указываю на то, что в плане продвижения на юг вы зашли не очень далеко. Зато довольно круто завернули на запад.

Дэмьен устало понурился. На мгновение ему показалось, будто вся пустыня придвинулась вплотную к нему — черная, сухая и смертоносная. Какое-то время он не мог говорить. Но потом все-таки сказал:

— Ладно. Мы знали, что это окажется нелегко.

— Нелегко — это еще мягко сказано, — проворчала Хессет.

— И нынешней ночью вы идти наверняка не сможете, — заметил Таррант. Он посмотрел на девочку, потом на ракханку, потом на измотанного Дэмьена. — Не сможете.

— Это уж точно, — подтвердил Дэмьен. — Нынче ночью не сможем.

— И это означает, что нам необходимо дождаться завтрашнего вечера. Если вам, конечно, угодно мое общество. Вот только воды у нас на это хватит?

Дэмьен попытался вспомнить, сколько они выпили во время мучительного перехода. И сколько — завершив его и испытывая такую усталость, что оставили всякие мысли о необходимости экономить… «Слишком много», — мрачно подумал он. И тем не менее произнес:

— Справимся. Лишь бы больше не попалось никаких сюрпризов.

— А вы уверены, что их не будет?

Дэмьен тяжело вздохнул:

— Хотите предложить что-нибудь другое?

— Не забывайте, что тут есть река.

Таррант выдал это с такой невозмутимостью, что Дэмьен растерялся. Разве сам Охотник не предостерегал их против того, чтобы подходить к реке? Но вот причину этого предостережения Дэмьен запамятовал.

В конце концов возражение нашла Хессет:

— Это означает — еще дальше на запад. Почти в сами Черные Земли.

— Вы осведомились о наличии другого пути, — подчеркнул Охотник. — А не о том, опасен он или нет.

— Теперь Принц знает, где мы находимся, — сказал Дэмьен. — Он никоим образом не мог прозевать нас с оглядкой на все Творения, нами предпринятые. Поэтому теперь, когда его внимание зафиксировано на нас, много ли шансов, что сработает ваше Затемнение?

— Шанса практически ни малейшего, — согласился Охотник. — Так уж все устроено.

— Великолепно, — пробормотал Дэмьен. — Просто великолепно.

Он подошел к краю гранитной площадки, у его ног грубыми кольцами клубилась застывшая лава. Господи, как трудно просчитывать четкие варианты.

— А как насчет Лжепознания? — спросил он.

Охотник поразмыслил над этим вопросом.

— Вы хотите, чтобы я скормил ему ложную информацию?

— А это сработает?

— Возможно. — Обоим не было надобности напоминать друг другу: именно этот прием был применен против них в землях ракхов, в результате чего они чуть не погибли. — Однако, разумеется, никаких гарантий.

«Гарантий не бывает никогда», — мрачно подумал Дэмьен.

Он потер лоб, пытаясь собраться с мыслями. Воздействуют ли на него по-прежнему деревья или нынешнюю слабость надо списать на элементарную усталость?

— Ладно, — буркнул он в конце концов. — Это наш единственный шанс. Не будем его упускать.

— Вы хотите, чтобы я внушил ему, будто вы не пойдете на реку?

Дэмьен закрыл глаза. Голова отчаянно болела.

— Он в это не поверит. Не поверит, если ему известно о том, что произошло сегодня. Он поймет, что нам крайне необходима вода… Но это не означает, что ему станет известно конкретное место, в котором мы выйдем к реке. — Священник посмотрел на Тарранта; в лунном свете кожа Охотника казалась столь же бледной, как и кора деревьев. — А это сработает?

— Возможно.

— И не более того?

— Принца нельзя назвать дилетантом, — ответил Таррант. — Каждое Творение можно распознать, если тебе известно, как к этому подступиться.

Дэмьен взглянул на Хессет. Ракханка помедлила, потом кивнула.

— Ладно, — вздохнул он. — Займемся этим. И как следует помолимся.

Священник шагнул было к Тарранту, но внезапно почувствовал такую слабость, что ноги у него подкосились, и он, рухнув наземь, больно ударился о камни и без того израненными ногами. Он свалился кульком, и лишь в последний момент успел выставить руки, чтобы не разбить голову. Ударился обоими локтями — и жгучая боль пронзила все его тело.

И вот он уже на земле, он задыхается, у него кружится голова. Гранитный островок ходит вокруг него ходуном, а звезды… они превратились на небе в протяжные полосы.

Шуршание шагов. В башмаках на мягкой подошве. Деликатные руки прикасаются к нему, а вслед за ними и другие — сильные и холодные…

— Ничего не сломано, — произносит Охотник. — И на том спасибо.

— И на том спасибо, — как эхо откликается Дэмьен.

Холодная рука проникает к нему за ворот, ощупывает затылок, проверяет пульс. Он чувствует, как восстанавливается канал между ним и Таррантом, — ощущается это так, будто жар из его собственного тела перетекает в ледяное тело посвященного. Ну и пусть, думает он, понимая, что Охотник учиняет ему медицинский осмотр.

— Усталость. — Холодная рука исчезает, а мягкие и деликатные остаются. — Усталость, обезвоживание, ушибы и порезы… а в остальном все в порядке. Ему нужны соль, вода и сон. Именно в таком порядке.

Мягкие руки исчезают. Мягкие шаги удаляются.

На мгновение наступает тишина.

— Я побуду на страже, — говорит Таррант. Слышен шорох; кто-то роется в их пожитках. Хессет? — А вы поспите.

Ему с трудом удается заговорить членораздельно. Язык распух и словно раскален.

— А если нападет Принц?..

— Не нападет. Нынче ночью не нападет.

На язык ему что-то кладут — что-то маленькое и соленое. Ледяные руки помогают ему приподняться и выпить из чашки, которую подносят прямо ко рту; его поддерживают, не давая откинуться наземь. Он выпивает достаточно, чтобы проглотить таблетку, — и хочет остановиться, хочет поберечь драгоценную воду, но ее продолжают держать у губ — и он пьет, и пьет, кажется, без конца.

Сильные руки осторожно опускают его наземь. Под голову подкладывают что-то мягкое — что-то сложенное несколько раз, чтобы послужить подушкой. Его накрывают мягким шерстяным одеялом, спасая от ночного холода.

— Упрямый вы человек, Райс. — Голос Охотника звучит на диво мягко. — Но и по-настоящему храбрый. А это редкое сочетание.

Он слышит, как Охотник поднимается на ноги. Чувствует, как тот стоит, разглядывая его. Всматриваясь в него одному Богу ведомо с какой целью.

— Будем надеяться, что этого хватит, — говорит Владетель.

11

Согласно воззрениям богословов Ад Единого Бога представляет собой воистину чудовищное место. Настолько чудовищное, утверждают они, что если собрать воедино все ужасы, наличествующие во вселенной, и умножить их в тысячу раз, то полученная комбинация покажется слабой свечой по сравнению с адским пламенем.

«Короче говоря, — подумал Дэмьен, — в Аду, должно быть, хуже, чем в Избытии. Но не намного».

Он проснулся вскоре после рассвета; во рту у него пересохло, голова трещала, а тело изнывало от боли в десятке мест сразу. Через какое-то время он все-таки решил испытать мышцы — и обнаружил, что они кое-как шевелятся. По сравнению с тем состоянием, в котором он проснулся в прошлый раз, это само по себе было чудом.

Ему удалось откинуть одеяло, а затем даже подняться на ноги. Глазам потребовалась примерно минута, чтобы привыкнуть к утреннему свету: ослепительно желтому на востоке, прохладно белому — прямо над головой. Часть небес вокруг Коры отличалась причудливо зеленым цветом; он вспомнил, что ему однажды уже довелось наблюдать такое, но так и не смог припомнить, где и когда. Ноги работали, но вот координация оказалась нарушенной, и несколько минут ему пришлось простоять на месте, восстанавливая чувство равновесия. И лишь когда Дэмьен решил, что может идти, не рискуя упасть, он отправился в середину гранитного островка в поисках своих спутниц.

В самой середке их скалы торчал небольшой каменный столбик, на нем и сидела сейчас Хессет, положив рядом с собой свое странное северное заряженное оружие. Поглядев на ракханку — с навостренными длинными ушами, слабо поблескивающими щетиной, и глазами золотыми, как сама Кора, — можно было легко позабыть о ее человекоподобии и увидеть настороженную хищницу, чужеродную хищницу, руководствующуюся лишь инстинктом выживания и ориентирующуюся по запахам, подобно четвероногим обитателям лесов. И священник мог только порадоваться, что Хессет здесь и что все ее звериные инстинкты задействованы на его стороне.

— Доброе утро, — не без труда произнес он, медленно приближаясь к несшей караул ракханке. Во рту у него стоял такой вкус, словно он всю ночь жевал каменную крошку.

Столбик был примерно десяти ярдов в поперечнике и трех футов в высоту; не лучшая наблюдательная точка, конечно, но другой на гранитном островке просто не было.

Хессет посмотрела на него — наполовину с улыбкой, наполовину с гримасой. Смысл гримасы не оставлял сомнений.

— Что-нибудь видишь?

Она шумно потянула носом.

— Чую.

— Черт побери. — Дэмьен пошевелил руками, болели они чудовищно. — Зверь, ракх или человек?

Она покачала головой:

— Еще не знаю.

Опасность. Это могло означать только одно: опасность. Черт побери, неужели нельзя было подождать с этим хотя бы денек? Чтобы все они оправились от ран?

— Ну, так что думаешь?

Хессет задумалась:

— Зверь. Похоже на то. — Она вновь подставила лицо ветру и сделала глубокий вдох — ртом и носом одновременно. Щетина на шее золотилась под ветром. — Но откуда ему здесь взяться! Здесь вообще никого быть не должно.

— Йенсени говорила, что в Избытии водятся какие-то зверьки.

— Йенсени говорила, что они грызут деревья, — напомнила Хессет. — Но на деревьях, мимо которых мы проходили, я не видела ничьих следов зубов. Никаких.

Дэмьен попытался вспомнить, но волна отвращения захлестнула его при одной мысли об этом. На мгновение ему показалось, что его сейчас стошнит.

— В самом деле, — пробормотал он наконец. — Я тоже не припоминаю ничего такого.

Срабатывал ли страх, испытываемый им перед деревьями, или какой-нибудь защитный механизм, выработанный его телом, но он действительно не мог ничего вспомнить. Или Таррант каким-то образом стер это у него из памяти, пока он спал.

«Но если так, то он заменил бы эти воспоминания чем-нибудь более приятным», — подумал Дэмьен.

С тяжким вздохом он повернулся в ту же сторону, что и Хессет, и тоже попытался что-нибудь учуять, но несовершенное человеческое обоняние не предоставило ему такой возможности. В конце концов, изрядно раздосадованный, он осведомился о девочке:

— Как она?

— Жива. Но не более того. Я покормила ее на рассвете. Она была не в себе. По-моему, она видела во сне что-то страшное.

«Да уж. И, готов поклясться, дело тут не только в деревьях. В первый раз, когда Таррант поработал надо мной, мне тоже потом приснились жуткие кошмары».

И вдруг Дэмьен почувствовал страшный голод. Он поглядел на палатку.

— Она спит?

Ракханка кивнула:

— Если не ошибаюсь, спокойным сном. Может быть, впервые за всю ночь.

— Я ее не потревожу.

И священник побрел туда, где Хессет разложила припасы и снаряжение. Учитывая врожденную страсть ракханки к чистоте и порядку, тот хаос, в котором сейчас находились их вещи, свидетельствовал красноречивее всяких слов о ее собственной усталости. Еды слишком мало, заметил Дэмьен, бурдюки с водой неутешительно худые. В аптечке он разыскал витамины и проглотил парочку таблеток, гадая о том, какова их калорийность. Можно ли прожить на одних таблетках, если пища кончится, или дело сведется к интоксикации минеральными солями? Что ж, даже если так, совершенно не обязательно волноваться из-за этого заранее.

Он свел завтрак к минимуму, но и этот минимум изрядно сократил остававшиеся у них припасы. Должно быть, удирая от деревьев, они в спешке бросили на том месте слишком много еды. Черт побери… Оставалось надеяться на рыбу, которая может водиться в реке, или хоть на какую-нибудь съедобную зелень. Необходимо разжиться чем-нибудь, если они собираются добраться до страны ракхов, — чтобы прийти туда не полными дистрофиками.

Он вновь посмотрел на восток — туда и глядела Хессет — и подумал: «По меньшей мере, если там и впрямь бродит какой-то зверь, то у нас есть шанс разжиться мясом. Конечно, если нам удастся убить его, — трезво одернул он себя. — И если он сам не убьет нас…»

По камню заскрипела кожаная обувь: Хессет спустилась со своей наблюдательной вышки.

— Тоже хочешь позавтракать?

— Да нет. — Оглянувшись, она сгребла остатки съестных припасов в кучу и неуверенными руками принялась упаковывать их в мешки. — Похоже, нас ждут неприятности.

Дэмьен отложил фляжку, из которой только что пил.

— Зверь рядом?

Ракханка растерянно посмотрела на него.

— Не исключено. — И вновь принялась складывать припасы. — Запах исчез. Сперва пошел прямо на нас, а потом исчез. Как-то вдруг.

— И что ты об этом думаешь?

— Что-то шло на нас по ветру. А теперь не идет. — Дэмьен достаточно изучил язык телодвижений ракханки, чтобы понять, какая тревога ее охватила. — Так поступают звери. Хищные звери. Приблизившись к добыче, они заходят с подветренной стороны. Чтобы та не учуяла опасности.

Теперь встревожился и сам Дэмьен:

— Зверек, питающийся деревьями, так бы себя не повел.

— Вот именно.

Хессет уже покончила с упаковкой еды и теперь с помощью Дэмьена принялась завязывать бурдюки. Раскрытая аптечка все еще лежала на камне, Дэмьен закрыл ее и тоже упаковал.

— Но если зверь находился с наветренной стороны, как же он нас учуял?

Ракханка посмотрела на него с недоумением. Удивляясь не самому вопросу, а его очевидной глупости.

— След, — пояснила она. — Он идет по нашему следу.

И тут до него дошло. След крови, пота и страха, тянущийся за ними по всей пустыне. Человеку идти по такому следу было бы непросто, но для хищного зверя он все равно что ярчайший маяк.

Черт побери!

Дэмьен неуклюже поднялся на ноги. Ветер трепал его пропотевшие волосы, пока он окидывал взглядом гранитный островок, оценивая его оборонительные возможности. Скверно, решил он. По-настоящему скверно. Каменная площадка, конечно, представляла собой неплохой наблюдательный пункт, однако укрыться на ней было совершенно негде. Негде было укрыться и где-нибудь поблизости. «На несколько миль вокруг нет никакого укрытия», — подумал он, окидывая взглядом плоское плато. В другое время и при иных обстоятельствах он первым делом обратил бы внимание на рощицы деревьев и превратил их в оборонительные рубежи, здесь же он предпочел бы предаться нагим и безоружным в руки любому противнику, нежели опять подойти к этим жутким растениям.

— Поднимай девочку, — тихо распорядился он.

Пока Хессет возилась с Йенсени, он проверил боеготовность своего оружия, зарядил устройство, которое оставил ему Таррант. Подобно арбалетам Запада, оно стреляло дротиками с металлическими наконечниками, было скорострельно и достаточно точно. Но, в отличие от арбалетов Запада, его требовалось перезаряжать после каждого выстрела. В поединке со стаей хищников это отличие работало явно не на человека. Но разве у Владетеля не было пистоля? Вроде бы Дэмьен его где-то видел. Может быть, в сумке у Тарранта? Он начал было искать пистоль, но затем передумал. Ведь дело происходит во враждебной стране явно колдовского происхождения, контролируемой посвященным, который и сейчас держит своих противников в поле зрения… Короче говоря, если оружие порой взрывается в руках у стреляющего, то сейчас именно такой случай. Нет. Придется ограничиться более элементарной техникой, чтобы не давать Принцу такую фору.

Но вот уже Хессет оказалась рядом с ним. И девочка тоже. Красноглазая и нетвердо стоящая на ногах, она выглядела такой хрупкой и маленькой, что он и сам не верил, что ей удалось продержаться вместе с ними до сих пор. Большинству детей такое оказалось бы не по плечу.

— С тобой все в порядке? — ласково спросил он.

Личико у нее было бледное и осунувшееся, с большими мешками под глазами, и все-таки она кивнула. По ее неловким движениям священник понял, что все у нее по-прежнему страшно болит (особенно, конечно, спина, в которую впивались корешки), но девочка, судя по всему, не собиралась признаваться в этом. «Она по-прежнему боится, — подумал он. — По-прежнему убеждена, что, если ей станет очень страшно или очень больно, они ее бросят». Как будто в здешних условиях они могли бы так поступить.

«Когда-нибудь все это кончится, — мысленно пообещал он. — Когда-нибудь мы сможем увезти тебя отсюда и подыскать тебе настоящий дом, где ты сможешь жить и расти, не ведая тревог. Где ты снова сможешь превратиться в ребенка».

— Я собираюсь предпринять Творение, — предупредил он.

И, повернувшись на восток, сосредоточился. Может, и глупо вновь прибегать к Творению, но, на его взгляд, Принц уже наверняка обнаружил их местонахождение и цель пребывания здесь, так что, прибегнув к Познанию в целях самозащиты, он лишней беды не натворит. Священник воспользовался визуальным ключом — неким линейным контуром, развитие которого проследил мысленным взором, чтобы полностью сфокусировать внимание.

Познание приобрело видимые очертания внезапно и ярко. И он увидел чешуйчатую тварь обсидианово-черного цвета, длинное приземистое тело которой передвигалось или, вернее, ползло по пустыне со змеиной грацией. Узкая голова с зубастой пастью поблескивала в солнечном свете, когда зверюга, вбирая запахи региона, дышала во весь рот. Когти жадно шарили по сухой черной почве, словно отыскивая в ней пролившуюся кровь. На некотором расстоянии от первой по пустыне ползли и другие гадины, причем их движения казались столь безупречно скоординированными, словно всеми чудищами управляли из единого центра. «Как оно, должно быть, и есть», — внезапно подумал Дэмьен. Какая же мощь нужна колдуну, чтобы аж из Черных Земель дотянуться сюда и добиться послушания от этих гадин? «Вообще-то особенной мощи и не нужно, — догадался Дэмьен, — если их именно на такой случай и создали».

Похолодев от отвращения, он повернулся к Хессет. Ничего не нужно было говорить: она все прочла у него на лице.

— Целая стая? — только и спросила она.

— Быть может, даже хуже. Вроде бы целая стая, управляемая извне.

— И сколько же их?

Видение уже исчезло; закрыв глаза, Дэмьен попытался воскресить его.

— Не меньше дюжины. Но не исключено, что и больше.

— Хищники, — протянула Хессет. — Но откуда они взялись? Здесь ведь нет дичи.

— Не считая нас, — напомнил Дэмьен. — И всех тех, кого убили деревья. Кто знает, вдруг корни не пожирают мяса. Может быть, оставляют его стервятникам.

«А иногда это могут быть не трупы, а живые люди, оцепеневшие под воздействием деревьев». Он вспомнил скелеты, разорванные на части. Головы, торсы, конечности и хвосты вполне могли быть, так сказать, индивидуальными порциями.

«Они могут охотиться и на другую дичь — на людей и животных, еще не парализованных деревьями, но уже попавших под их власть настолько, что у них не хватает силы мышц и ясности ума для сопротивления… Как обстояло дело с нами прошлой ночью. И как было бы сегодня, вздумай мы сойти с гранитного островка».

— Здесь нам не продержаться, — услышал Дэмьен звук собственного голоса. — Если они додумаются окружить нас…

Эти твари, разумеется, додумаются, понимал он. Инстинкт стаи. Ждать спасения, когда на тебя охотится целая стая, не приходится.

— Куда же нам деться?

Он беспомощно огляделся по сторонам, заранее зная, что увидит. Группы деревьев здесь и там на равнине, сплошное базальтовое плато. Иначе говоря: все плоско. И пусто. Полное и абсолютное отсутствие какого бы то ни было укрытия, и одному только Богу ведомо, на сколько миль вокруг.

Священник почувствовал, как его охватывает паника, и сделал намеренно затяжной вдох, чтобы преодолеть ее. Бывал он и в переделках похуже, разве не так? И каждый раз брал верх и выходил из схватки победителем. Выйдет победителем и сейчас, уж будьте уверены.

— Будь ты проклят, Неумирающий Принц, — пробормотал он.

Противник Дэмьена допустил решающую ошибку. Заставив священника прибегнуть к Творению, которое выдало его местонахождение, он лишил Дэмьена причины избегать новых обращений к Фэа. Еще раз сделав глубокий вдох, он припал к земным потокам. На этот раз Творение заключалось не в Познании, а в Поиске. В поисках чего-нибудь, что можно было бы использовать как оборонительный рубеж. В поисках такого места, где можно будет, фигурально выражаясь, прижаться спиной к стене и встретить опасность лицом к лицу.

— На юг, — прошептал он, получив необходимое направление. — Строго на юг. Почти на целую милю.

— А что там такое?

— Не знаю. — Поиск развеялся, едва отыграв свою роль, и Дэмьен не стал воскрешать его. — Какое-то выгодное для нас место. Позиция, которую мы сможем удержать.

Хессет посмотрела ему прямо в глаза. Заглянула в них глубоко-глубоко.

— Ничего себе прогулочка!

И он понял, что она имеет в виду. И чего боится.

— Деревья не нападут на нас, пока мы не захотим отдохнуть. — Он произнес это спокойно, хотя и сам едва не вздрогнул при одной мысли о том, что придется вновь пройти мимо этих растений. — Если мы ни разу не остановимся, все будет в порядке.

— Ты в этом уверен?

Он замешкался с ответом.

— Здесь нам оставаться нельзя. А это означает, что надо воспользоваться подвернувшейся возможностью. Но какой-то смысл в этом есть, не правда ли? Если сила деревьев заключается в усыплении, то только естественно ожидать, что они не начнут действовать, пока наши собственные тела не проделают за них полработы. Или, по меньшей мере, усыпят нашу бдительность.

— Будем надеяться, что ты прав, — пробормотала она.

Путники как можно быстрей собрали свои пожитки. Дэмьен особо проследил за тем, чтобы аптечка осталась под рукой; ведь нельзя было предугадать, в какой именно миг она может понадобиться. Йенсени захотела было понести часть поклажи, но едва она взвалила скатанные одеяла на худенькое плечо, Дэмьен забрал у нее эту ношу и добавил к собственной. Слишком она была мала, слишком слаба и слишком потрясена недавним нападением; и если им понадобится бежать — и ей тоже, то лучше не обременять ее никакой дополнительной тяжестью.

— Я справлюсь, — пообещала она Дэмьену, и он расслышал в ее голосе страх. Страх не перед деревьями, подумал он, и даже не перед Принцем. Страх перед тем, что она окажется бесполезной и ее из-за этого бросят.

— Все в порядке, — хрипло прошептал он, погладив ее по плечу. — Просто старайся не отставать от нас.

Они сошли с южного края гранитного островка, но разницы никакой не ощутили — почва и здесь и там была одинаково твердой. Тем не менее это было для Дэмьена одним из самых трудных шагов в его жизни. Он почувствовал, как подобралось все его тело при одной мысли о том, что придется приблизиться к деревьям, и ему пришлось заставить себя тронуться с места, а потом просто-напросто поставить ногу на землю, возможно пронизанную смертоносными корнями. И все же он сделал этот шаг, и ничего страшного не произошло, и тогда он понял, что власть, которую имели над ним деревья, исчезла. Или же была изгнана — мастерством Тарранта и его собственными отчаянными усилиями.

Какая-то миля пути. В одиночку он покрыл бы это расстояние минут за пятнадцать; вдвоем с Хессет — ноги и, соответственно, шаг которой были короче, — за чуть большее время. Ему не хотелось думать о том, сколько времени им понадобится в обществе маленькой девочки. И так они шли на предельной для нее скорости. Иногда, когда они невольно ускоряли шаг, Йенсени переходила на бег, лишь бы не отстать. Что ж, все правильно. Ей не вредно время от времени и пробежаться, а они, обремененные поклажей, не могут себе этого позволить. На исходе мили им придется вступить в бой со стаей убийц, присланной Принцем, и если они выбьются из сил, потеряют энергию и утратят хладнокровие, им суждено будет стать легкой добычей.

Каждую пару минут Дэмьен задерживался, чтобы провести Затемнение, — не потому, что надеялся сбить со следа погоню, но в стремлении хоть как-то затянуть ее. Вдруг, оставив в пустыне ложный след, он ненадолго отвлечет преследователей от истинного, а может быть (хотя эта вероятность выглядела совсем уж незначительной), попав на ложный след, они не сразу сообразят вернуться на настоящий. Ему оставалось только надеяться. Он даже попытался создать Иллюзию на их гранитном островке, чтобы преследователи решили, будто путники все еще находятся там, но ему было ясно, что практически невозможно создать образ, достаточно сложный, чтобы в него поверило животное. А кроме того, даже решив наброситься на Иллюзию, звери распознают ее мнимость в первые же мгновения — и, таким образом, весь эффект полностью пропадет. Таррант, конечно, в состоянии создать Иллюзию, обладающую необходимым запахом, необходимым вкусом и даже бьющуюся в агонии, когда на нее набрасываются… Но для того чтобы это сработало, необходима и живая приманка. А Дэмьен уже столько раз вынужденно наблюдал, как вместо него самого гибнут симулакры, что ни за что не решился бы на это по собственной воле. Даже когда речь зашла бы о жизни и смерти.

Что же касается Хессет, то она не предпринимала никаких попыток помочь Дэмьену собственным искусством, из чего он сделал вывод, что приливное Фэа на данный момент просто-напросто недоступно. Что ж, тем хуже для них. При всей неустойчивости и неуправляемости приливное Фэа должно было быть именно той силой, с которой едва ли доводилось схватываться Принцу; и Дэмьен отдал бы сейчас все на свете, лишь бы с ее помощью организовать настоящее Затемнение. Что ж, возможно, Хессет подключится к приливной Фэа позже. На этот раз у нее не должно быть никаких затруднений морального свойства. Хотя, как правило, она защищала только своих соплеменников, Дэмьен пробыл с ней уже достаточно долго и вступил в достаточно близкие отношения, чтобы она относилась к нему как к своего рода родственнику. Не говоря уж о девочке… Дэмьен вспомнил разговор, который невольно подслушал однажды утром, еще не полностью проснувшись.

— А у тебя есть дети? — спросила Йенсени.

Хессет ответила не сразу, а когда все-таки заговорила, стало ясно, что слова даются ей с огромным трудом:

— У меня была дочка. Ей было пять лет, когда я впервые отправилась к людям. И я оставила ее на попечении у родственников. На целый месяц.

— И что случилось?

— Произошел… несчастный случай. Во время землетрясения. Иногда такое бывает. — Она сделала паузу. — Я и не знала об этом, пока не вернулась домой. А они не знали, как рассказать мне…

Ее голос поплыл, в нем слышалась невыразимая печаль.

Йенсени шепотом задала следующий вопрос:

— А ты когда-нибудь заведешь других детей?

В разговоре возникло долгое молчание. А когда Хессет заговорила, было понятно, что она пытается найти слова, которые смогла бы воспринять Йенсени:

— Когда мои соплеменницы созревают для материнства… у нас это не как у людей. Они больше ни о чем не могут думать, они больше ничем не могут заниматься… и от людей такого не скроешь. Поэтому, если переводчица хочет отправиться к людям, ей приходится отказаться от мыслей о материнстве. Раз и навсегда. Так это было и со мной.

— Значит, у тебя больше никогда не будет детей?

— Нет, малышка. Никогда. — И шепотом добавила: — Но у меня есть ты.

Тем утром Дэмьен почувствовал стыд. Стыд из-за того, что странствует с ракханкой по свету так долго, знает ее так хорошо, а при этом даже не подумал о том, чтобы задать ей столь основополагающий вопрос. Возможно, ему казалось, что если Хессет захочется поделиться с ним личными воспоминаниями, то она возьмет инициативу в свои руки, а самому к ней приставать с расспросами нечего. Или, если уж начистоту, воспоминания о ракханках в период течки все еще вызывали у него неприятный осадок, и он избегал любых разговоров, хотя бы косвенно связанных с этой темой. Конечно, это было не более чем предубеждением, правда, вполне естественным для представителя человеческой расы.

Время от времени он оборачивался и проводил торопливое Познание. Действовать против потоков Фэа было трудно, и он получал лишь отрывочную информацию. Вот звери пошли по ложному следу. Вот оставили его. Вот нашли, наконец, истинный след и отправились по нему, время от времени теряя минуту-другую на расставленные священником Отвлечения, но неизменно возвращаясь на истинный след. Было совершенно ясно, что от этой погони не избавиться, и Дэмьен молился о том, чтобы ему со спутницами удалось своевременно добраться до таинственного оборонительного рубежа. Если их настигнут в чистом поле, у них не будет ни малейшего шанса.

И вот они вышли к трещине или, возможно, к ущелью, настолько глубокому, что нельзя было увидеть дна. Стены ущелья образовывали гладкие черные плиты, поблескивающие в лучах солнца подобно лезвиям.

«Ширина футов двенадцать, — прикинул Дэмьен. — С гарантией не перепрыгнешь. А уж о Йенсени и говорить нечего».

— Сюда мы и шли? — резко спросила Хессет.

— Похоже на то. Черт побери. — Он покачал головой, глядя в бездну. — Да, не об этом я мечтал, это уж точно.

— Но все равно лучше, чем открытая равнина. Не так ли?

«Неужели?»

— Наверное. — Он едва выдавил это из себя. — Самую малость получше.

«Думай, Райс, думай! Наверняка из этой ситуации имеется какой-нибудь выход».

— И нам не перейти на ту сторону? — жалобно протянула Йенсени.

— Перепрыгнуть не удастся, — пробормотал он.

— А как насчет деревьев? — вдруг встрепенулась Хессет. И указала на группу коренастых деревьев, растущих всего в нескольких футах от края ущелья.

Дэмьен понял, что она имеет в виду, и ему это не понравилось. Не понравилась даже мысль о том, что придется приблизиться к чертовым деревьям, а еще меньше — мысль о том, что придется валить их и наводить шаткие мостки и перебираться по этим мосткам на ту сторону над пропастью, одному только Богу ведомо какой глубины. Но это могло сработать. Черт побери, это могло спасти их. Стоит перебраться на ту сторону до того, как звери настигнут их, а затем сбросить мостки в пропасть…

Он сделал глубокий вдох — предельно глубокий — и уставился на коренастые деревья. Когда он сделал первый шаг по направлению к ним, с севера до его слуха донесся какой-то звук. Тонкий жалобный стон, который мог оказаться воем ветра. Или криком боли. Или охотничьим кличем зверей, наконец завидевших добычу.

«Господи, — взмолился он, — только бы у нас хватило времени. Это все, о чем я прошу. Несколько минут на то, чтобы управиться с этим делом и убраться отсюда. Прошу тебя, Господи. Только это».

Дерево, которое облюбовала Хессет, было сравнительно высоким и стройным, толщиной в основании с ногу самого Дэмьена. Он постарался не думать о том, что за жертвы напоили своими соками дерево, придав ему такую высоту и такую мощь, попытался не смотреть вниз — туда, где среди корней наверняка должны были оказаться человеческие кости. Все это не имело сейчас значения. Он схватился за ближайший сук и согнул его, преодолевая накатившую на него тошноту. Но дерево, судя по всему, было вполне нормальным — и упругость сука свидетельствовала о том, что он имеет дело с крепкой древесиной, что в создавшейся ситуации, подумал он, чертовски удачно. Потому что на высоте в двадцать футов оно уже не было таким толстым, а ему чертовски не хотелось бы, чтобы оно обломилось под их тяжестью, когда они будут перебираться через бездну.

— Ладно, — крикнул он Хессет. — Попробуем!

Теперь рык зверей звучал уже вполне отчетливо — торжествующий рев охотников, не только почуявших, но и завидевших добычу. С бешено колотящимся сердцем он присел возле дерева на корточки и приготовился к Творению. На этот раз никаких тонкостей, никакого предварительного Познания — на это не было времени. Просто грубая сила, как учил действовать в иных обстоятельствах Охотник. И он сам сумеет сделать это, а если и не сумеет, то исхитрится как-нибудь подключиться к мощи Тарранта.

Преисполненный решимостью, которая не оставляла места для страха (по крайней мере, в данный момент), Дэмьен впился и впилился волей в живое дерево. Шок соприкосновения оказался практически невыносимым, и ему потребовались все мужество и вся сила духа, чтобы не отпрянуть, — даже если, всего лишь отпрянув, он смог бы спастись. Если ранее одно из таких деревьев атаковало его, то теперь он сам пошел в контратаку, сотрясаясь всем телом и всей душой в попытке взять верх. Дерево впитывало его в себя, втягивало его в свою глубь, к источнику внутренней мощи, и в процессе этого единоборства он ощущал, как потянулись навстречу ему белые корешки, тонкие как волос, а пористый камень, под которым они росли, едва ли мог послужить для них непреодолимым препятствием, — тонкие белые пальцы самой погибели уже зашевелились у него под ногами. Колоссальных усилий стоило не думать об этом, не предпринимать никаких мер предосторожности, — но, отпрянув сейчас от дерева, он окончательно и бесповоротно проиграл бы — и мог бы с таким же успехом предать себя и своих спутниц во власть обсидианово-черных хищников. И осознание этого придавало ему дополнительную силу и столь нужную храбрость.

Он овладевал тканью дерева, подчиняя себе одну растительную клетку вслед за другой. Он заставлял свою волю внедряться в каждый слой дерева, как это происходило бы в ходе Исцеления. Только на этот раз он стремился не Исцелить дерево, а Умертвить, он не сшивал клетки воедино, а, напротив, разрывал их — и их сами, и те структуры, в которые они входили. Это было самое настоящее анти-Исцеление, Исцеление наоборот, — и такой акт показался бы ему отвратительным, не иди речь, как в данном случае, о жизни и смерти. И дерево начало поддаваться. Клетки умирали одна за другой под его напором. Их стенки трескались, а содержимое перетекало из одной клетки в другую и ослабляло структуру в целом. Дюйм за дюймом прорубался Дэмьен сквозь ствол белого дерева, клетку за клеткой…

И вот дело было сделано. Он отпрянул, выбившись из сил и судорожно восстанавливая дыхание, потом полюбовался на дело рук своих. С внешней стороны ствола ущерб был почти незаметен, но колдовскими чувствами он видел круговой срез живой древесины, воспринимал след, подобный ране, нанесенной мечом. И этого было вполне достаточно. Если только ему хватит сил повалить дерево — и повалить его в нужную сторону…

— Они идут, — предостерегла спутников Хессет.

Дэмьен не стал оглядываться. Он просто не смог себе этого позволить. Если ему не удастся повалить дерево — и повалить его как надо — к тому моменту, когда стая пойдет в атаку, им всем конец, поэтому нельзя было тратить ни секунды даже на простой взгляд через плечо. Он подошел к дереву с севера, собрал все свои силы, — не в том традиционном стиле, как его учили это делать, но как поступал Таррант, используя грубую силу потоков Фэа для того, чтобы расщепить дерево, — и навалился, надавил, обрушился на него всею земною Фэа, заставляя дерево упасть так, чтобы оно надежно перекрыло пропасть; а надо было еще использовать силу Фэа для того, чтобы дерево не треснуло, не рассыпалось в труху, не промахнулось мимо противоположного края пропасти. Тело священника, пропуская через себя потоки Фэа и направляя ее волевым напором, неистово сотрясалось. И вот дерево начало заваливаться. Сначала медленно, словно ему хотелось во что бы то ни стало устоять. Потом ровно, не без изящества, его верхние ветки описали по воздуху правильную дугу, прежде чем глухо шлепнуться наземь. Следя за его падением, Дэмьен подметил, что сам невольно молится, понимая, что стоит хотя бы одному из многочисленных и разнонаправленных Творений сорваться, как прахом пойдут и все остальные.

Дерево рухнуло со страшным треском, земля вокруг заходила ходуном. Дэмьен почувствовал, как сила этого столкновения отозвалась в стволе, как он едва не распался на части. И все же дерево не раскололось. Слава тебе Господи, не раскололось. Дрогнув разок-другой, оно застыло на земле. Получился практически идеальный мост над пропастью.

Он посмотрел через плечо на Хессет — и заметил какое-то движение на заднем плане, блеск зубов цвета слоновой кости и обсидианово-черной чешуи.

— Пошла! — крикнул он. — И возьми девочку! — Он увидел, что ракханка разулась, чтобы помогать себе на переправе когтями ног. — Пошла!

— А сам?..

Он посмотрел на узкий мостик и затрепетал от страха. Слишком узкий, слишком непрочный — по крайней мере, для него.

— Если он и сломается, то только под моей тяжестью. Сначала вы, потом я. — Хессет замерла в нерешительности, и Дэмьен заорал во все горло: — Вперед!

И она подхватила девочку и подбежала к краю пропасти. Здесь взяла девочку на руки и пошла вперед по поваленному стволу. На мгновение Дэмьен обмер, следя за ними, а затем, невольно залюбовавшись безупречным равновесием ракханки и мощью длинных крепких когтей, и понял, что она справится. Ракхи словно нарочно созданы для таких приключений.

«В отличие от людей», — мрачно подумал он.

Вновь оглянувшись — и убедившись, что преследователи уже практически настигли его, — он и сам рванулся к самодельному мосту. Хищные твари были уже совсем рядом, он слышал шорох, с которым их когти цеплялись за твердую землю, слышал их вой голода и торжества, пока они преодолевали последние ярды, отделяющие их от живой добычи. И вот он уже запрыгнул на мостик и зашагал над зияющей бездной, пытаясь не смотреть ни назад, ни вниз, а главное, стараясь не думать о том, что ствол может в любое мгновение подломиться у него под ногами и сам он тогда рухнет в бездонное и изголодавшееся жерло… Дерево трещало у него под ногами, а позади, на том краю ущелья, уже толпились обсидианово-черные звери, — и тут Дэмьен со внезапным ужасом осознал, что когти предоставляют страшилищам по сравнению с ним колоссальное преимущество, что они смогут перебраться по мосту с такою же легкостью, как Хессет, тогда как ему самому с превеликим трудом дается каждый дюйм. «Не думай об этом. Не думай!» Он почувствовал, как рука машинально потянулась к мечу, и отдернул ее — чтобы сохранить равновесие, требовались обе руки. Шаг за шагом — быстро и вместе с тем предельно осторожно. Где-то посредине ствола торчал массивный сук — и Дэмьену пришлось посмотреть вниз, чтобы невзначай не наступить на него (ведь это было бы чревато падением). Белое дерево трещало у него под ногами, казалось, он уже чувствует жаркое дыхание зверей себе в затылок. Инстинкты взывали, требуя, чтобы он обнажил меч или хотя бы нож, все, что угодно, — однако он понимал, что, если звери нападут на него на самодельном мосту, шансов спастись просто-напросто не будет, с мечом или без меча, поэтому он тратил всю энергию на то, чтобы идти как можно быстрее и вместе с тем как можно осторожней, отчаянно надеясь на то, что и тонкий конец ствола выдержит тяжесть его тела…

Он все-таки перебрался на другую сторону. И спрыгнул на твердую землю с такой поспешностью, что споткнулся и упал, зацепившись ногой за одну из верхних ветвей. Если бы у него не было спутниц, это обернулось бы неминуемой гибелью, но когда первая из гадин рванулась вперед, норовя вцепиться ему в щиколотку, Хессет встретила ее ударом ножа в загривок, пропоровшим сонную артерию. Алая кровь хлестнула из раны, заливая дерево, Хессет, Дэмьена да и все кругом. Пока ракханка отражала нападение самой проворной твари, Дэмьену удалось подняться на ноги, — и вот он уже выхватил меч и принялся рубить им налево и направо, отчаянно стараясь предотвратить переправу на южный край ущелья всей стаи. Иногда одной из тварей удавалось проскочить мимо него — и тогда с нею управлялась Хессет. Однажды она коротко вскрикнула, и священник понял, что когти обсидианово-черного зверя все-таки зацепили ее.

— Дерево! — выкрикнул он в надежде, что Хессет поймет его. Отчаянным взором окинул вытянувшихся в цепочку, пробиравшихся через пропасть по мостику тварей — и увидел в этой цепи довольно значительный разрыв, означающий, что два следующих друг за другом зверя сорвались в пропасть. Он нанес страшный удар очередной твари, предоставив Хессет возможность прикончить ее. И, возблагодарив Господа за длину собственного меча, ударил вновь. Стальная полоса прочертила дугу в воздухе — и еще одна черно-чешуйчатая тварь рухнула в бездну, издав при этом истошный вопль.

И вот в цепи блестящих тел возник разрыв. Не слишком большой, но Дэмьен интуитивно понял, что лучшего шанса ему не предоставится, а значит, следует воспользоваться этим. Навалившись всем телом на ствол, он попытался отпихнуть его от края. Оставалось надеяться, что Хессет разгадает его замысел и постарается если не помочь, то хотя бы увернуться от ветвей. Все произошло именно так — и вот уже они вдвоем навалились на ствол, и тот содрогнулся под их напором, тронулся с места, пополз, заскользил…

Плечо Дэмьена пронзила острая боль, и он почувствовал, как на него наваливается крупный разгоряченный зверь. Вожак стаи осмелился перепрыгнуть через пропасть и напал на священника, острые клыки мелькнули всего в нескольких дюймах от его горла. Времени и возможности выставить перед собой меч не было, поэтому Дэмьен принялся молотить по черной голове тяжелой рукоятью, надеясь стряхнуть с себя страшилище. Горячее зловонное дыхание ударило ему в лицо, зверь рвался к горлу — один укус, и все будет кончено. В ходе схватки Дэмьен взмолился Богу — но не за себя, а за Хессет. Взмолился, чтобы ей удалось столкнуть дерево в пропасть без его помощи, пока на их берег не перебралась вся стая. Потому что если ей это не удастся, они обречены. Так или иначе. Одинокому воину, сколь бы искусен он ни был, никогда не совладать с таким количеством противников.

Острые когти впились ему в живот как раз в то мгновение, когда рукоять меча угодила в глаз твари; на мгновение Дэмьен испугался, что зверь сейчас выпустит ему кишки, но тот, заревев, отвалился, после чего священник отшвырнул его окончательно и, невзирая на многочисленные раны, вскочил на ноги. Перерезал вожаку горло и понял, что, хотя в животе у него глубокие раны и вся одежда в крови, ничего непоправимого вроде бы еще не произошло: жизненно важные органы не вываливаются, а мышцы сокращаются, как им положено. А большего ему и не требовалось.

Хессет тем временем вполне преуспела в своем деле: ствол дерева уже почти целиком завис над бездной, и за край ущелья оно цеплялось только верхними ветвями. Сейчас ракханка сталкивала в пропасть и эти последние ветви. Девочка трудилась рядом с ней, внося свою посильную, пусть и жалкую, лепту; однако искры, вылетающие из-под рук обеих, свидетельствовали о том, что они используют и приливное Фэа. Но тут возникла новая опасность: дерево выгнулось под таким углом, что перебегающие по нему через пропасть звери легко могли наброситься на Хессет сверху.

Он подоспел как раз вовремя. Удар меча вышел неловким, каким-то неумелым — но грубая сила отчаяния, вложенная в этот удар, отшвырнула зверя, и тот полетел в пропасть. А Дэмьен поспешил воспользоваться секундной передышкой, чтобы прийти к Хессет на помощь. Еще чуть-чуть — и мост рухнет, и тогда они все втроем будут в безопасности…

Все произошло мгновенно. Один из зверей бросился прямо на Дэмьена, вынудив его выставить перед собой меч. И хищник с разбегу напоролся на острие, однако инерция протащила его вперед, и он всей своей мертвой — чудовищно тяжелой — тушей навалился на священника, швырнув его на землю. При этом Дэмьен ударился головой о камень с такой силой, что буквально ослеп, и перед глазами у него замелькали белые звезды на фоне кромешного мрака. И лишь спустя долгие-долгие секунды, спустя целую вечность мрак раскололся на отдельные фигуры — туманные и расплывчатые, и он лихорадочно всматривался в них, одновременно пробуя подняться на ноги.

Одна из тварей достала-таки Хессет, и они сплелись в смертельном объятье прямо на стволе: в солнечных лучах то и дело мелькали клыки, когти и серебристое лезвие кинжала. Дэмьен наконец встал, чтобы броситься к ней на помощь, но что-то разладилось с координацией движений, — и он упал, упал со всего маху, упал, ударившись коленями о твердую землю, и мир вновь поплыл вокруг, и он перестал понимать, где находится. Он смутно осознавал, что Хессет оседлала зверя, что серебряный кинжал раз за разом опускается, вонзаясь в обсидианово-черную плоть…

И дерево сломалось. С треском сломалось как раз рядом с тем местом, где сейчас билась Хессет. Большая часть дерева, до сих пор служившая мостом, рухнула в бездну, унося с собой последних зверей, а короткий обломок на мгновение завис, удерживаемый тяжестью Хессет и зверя, с которым она схватилась, — возникло своеобразное равновесие, но и оно продлилось недолго, и второй обломок тоже начал соскальзывать в пропасть.

— Хессет!

Она увидела и поняла, что происходит, она попыталась освободиться, но зверь не выпускал ее из лап, да и торчавшие со всех сторон ветви не давали разомкнуть смертельные объятия…

— Нет!

Ракханка судорожно шарила вокруг себя руками, чтобы зацепиться за что-нибудь, хоть за что-нибудь! Но ее выпущенные до предела когти повсюду натыкались только на дерево — на ствол и на ветки, скользкие от пролитой на них крови, и вот она сорвалась…

…и полетела в бездну.

Дэмьен метнулся к самому краю пропасти, пытаясь задержать ее. Но ветки хлестнули ему по лицу, а Хессет камнем полетела вниз, ударяясь о каменные уступы. На мгновение в непроглядных глубинах вспыхнуло радужное сияние — и Дэмьен решил было, что ракханка во имя собственного спасения прибегла к приливной Фэа. Но радужное сияние тут же исчезло, и вновь наступила кромешная тьма, из которой доносились вопли умирающих зверей.

«Нет. О Господи, нет. Только не ее. Прошу Тебя».

Боль железным обручем сдавила ему живот, когда он собрался с силой, решив прибегнуть к земной Фэа, чтобы Высветить дно пропасти. Его руки, липкие от крови, намертво вцепились в край над самой бездной, пока он — за разом раз — повторял ключевые слова заклятья. В конце концов — в ответ на его заклинания — возникло слабое свечение, а когда Дэмьен почувствовал, что рядом с ним упала девочка, когда он услышал ее плач, волшебный свет озарил всю пропасть и позволил им увидеть, что там творится.

Тела. Повсюду. Черные чешуйчатые туши вперемешку со сломанными ветвями и обломками ствола; куски розового мяса среди камней… Священник отчаянно всматривался в эту кашу, выискивая взглядом тело Хессет, пока наконец не обнаружил его на остром камне, остановившем падение. Вокруг было слишком много крови, и определить, где именно она ранена, было невозможно, но немыслимый угол, под которым была вывернута ее шея, и жуткий изгиб спины не оставляли сомнений в непоправимости случившегося.

Горе охватило Дэмьена с такой силой, что он потерял контроль над Творением, и свет погас. Вновь пала тьма. Тьма и смерть…

— Нет! — закричала девочка.

Она подскочила к самому краю, словно сама решила броситься в пропасть, но Дэмьен сгреб ее сзади за ворот и оттянул от бездны.

— Нет!

Ничего не соображая, Йенсени принялась вырываться у него из рук, как будто сражалась не со своим спасителем, а с самой Смертью. Фрагменты радужного сияния вились вокруг нее, пока она взывала к Хессет, произнося слова, которых Дэмьен не понимал, — неужели по-ракхански? Она была вне себя, она билась в истерике. Дэмьен кротко сносил все это. Она горевала сейчас за них обоих, оплакивая ужас утраты, и справлялась с этим лучше, чем удалось бы ему.

Хессет. Ее не стало. Она погибла в Избытии. Она сражалась бок-о-бок с Дэмьеном так долго, что он просто не мог представить себе, что этого больше не будет. В конце концов и у него побежали слезы, словно он только сейчас осознал тяжесть утраты. На мгновение он даже позавидовал Йенсени — она в своем возрасте имела полное право горевать неистово и самозабвенно, тогда как он чувствовал себя вправе всего лишь понурить голову и позволить паре слезинок сбежать по щекам.

Какое-то время спустя девочка утихла и, всхлипывая, опустилась на колени. Тогда священник привлек ее к себе, нежно обнял. Сперва она было воспротивилась, но затем отчаянно приникла к нему, зарыла лицо в его окровавленную рубаху и горестно застенала. Неужели от нее до сих пор едва заметно пахнет погибшей ракханкой? Дэмьен, опустив голову, принюхался к ее волосам и сам на долгое время затих. Теперь они остались в Избытии одни-одинешеньки.

В конце концов боль в плече и свежие раны на животе напомнили ему о том, что надо идти дальше. Со всей нежностью, на которую он был способен, Дэмьен прошептал:

— Йенсени, мы не можем оставаться здесь.

Девочка отпрянула от него, ее личико скривилось от ярости.

— Но мы не можем оставить ее там!

— Йенсени, прошу тебя!

— Не можем!

Он отодвинул ее от себя на расстояние вытянутой руки с тем, чтобы она волей-неволей смотрела прямо на него.

— Йенсени, послушай меня. Хессет больше нет. — Он проговорил это со всею возможной мягкостью, и все же эти слова доставили им обоим жгучую боль. Он видел, как отчаянно заморгала девочка, когда он произнес эти слова, как замотала головой, категорически отказываясь смириться с самим этим понятием… но, разумеется, она все понимала. Конечно же понимала. — Ее душа теперь свободна. Все, что осталось там, внизу, — это всего лишь пустая оболочка. А то, что любило тебя, и то, что любила ты… оно теперь воссоединилось с ее народом. То, что ты видела там, внизу, это всего лишь… сосуд. Она в нем больше не нуждается.

— Она нас оставила, — хрипло выдохнула девочка. — Она нас оставила.

— О Господи. — Дэмьен вновь привлек ее к себе и прижал как можно плотнее — так, чтобы не оставалось и щелки, в которую могли бы проникнуть горе, одиночество или любые другие источники темных страхов для этой исстрадавшейся юной души. — Она не хотела уходить, Йенсени. Она пыталась защитить нас. Она не хотела причинить тебе боль, вот уж чего она не хотела ни в коем случае! — Он стряхнул с глаз набежавшие слезы, погладил ее по волосам. — Она очень любила тебя, — прошептал он.

И внезапно на него накатила страшная слабость. Священник заставил себя оттолкнуть девочку и какое-то время просто просидел на месте, борясь с обмороком. Затем, когда мир вроде бы обрел привычные очертания, расстегнул рубаху. Грудь и живот под кровавыми тряпками, израненные и исцарапанные, самое меньшее, в десятке мест, были буквально залиты кровью, кровь натекла и в штаны. И словно в подтверждение тому, что он только что увидел, на него нахлынула новая волна боли — причем с такой силой, что он, не удержавшись, сложился пополам. Его вырвало.

— О Господи…

Он попытался провести Исцеление, чтобы затянуть свои раны, однако Фэа, пропитанное кровью, ускользало и не отвечало ему. Он кое-как продышался и совершил еще одно Творение — и на этот раз оно не осталось безответным. Он почувствовал, как все тело зачесалось под прикосновением земных потоков, как начали закрываться и срастаться поврежденные клетки, как пошла на убыль боль. Когда он закончил, осталась лишь легкая ломота в груди — слабое, слава Богу, совсем слабое эхо недавних мук. И пустота, которую не могло Излечить никакое Творение.

Девочка следила за ним широко раскрытыми испуганными глазами. По крайней мере, наконец успокоилась. Как будто зрелище того, как затягиваются его раны, вернуло ей душевный покой.

«Она ведь могла потерять нас обоих, — подумал он. — И возможно, именно это ее и потрясло».

— Пошли, — прошептал он. — Нам пора в путь.

Помогая девочке подняться на ноги, он старался не думать о Хессет. Старался не думать о том, как подвижна и энергична была она всего какой-то час назад. И какой она проделала путь — неужели только затем, чтобы здесь ее прикончили эти твари? — и как погибла она буквально в нескольких шагах от победного финиша. Он старался не думать обо всем этом, потому что иначе глаза его наполнялись слезами, горло неимоверно саднило, и ему даже становилось трудно идти. А им надо было идти во что бы то ни стало, и ему самому, и девочке. Иначе они станут беспомощной добычей деревьев.

Мили. Часы. Он применил Поиск и обнаружил еще один гранитный островок, но никакое колдовство не перенесло бы их туда, так что приходилось идти самим. Он заставлял себя делать шаг за шагом — и лишь когда девочка слишком уставала, или пугалась, или горевала, чтобы идти, они устраивали короткий привал — именно короткий, чтобы не попасть во власть к деревьям, — и выпивали по нескольку глотков из своих стремительно сокращающихся припасов или съедали по нескольку кусков всухомятку. И еда была совершенно безвкусна. Казалось, гибель Хессет убрала из мира все краски, все запахи, все вкусовые ощущения. Они шли по черной земле под серым небом — и даже когда приливное Фэа время от времени собиралось вокруг Йенсени и лепило перед ней образ ракханки, сам этот образ оказывался соткан из бесцветного тумана и пара.

Уже сильно заполдень они вышли к новому гранитному островку. Этот островок вздымался из базальтового моря под таким крутым углом, что им пришлось обойти вокруг, прежде чем они отыскали более или менее сносный подъем. Собственно говоря, это была не столько тропа, сколько достаточно пологая, осевшая слоями стена, которую в случае крайней необходимости можно было использовать в качестве лестницы.

И когда, наконец, они забрались на место, подходящее для привала, — это была широкая площадка, расположенная футов на десять ниже вершины гранитного утеса, — Дэмьен почувствовал, что горе все-таки одолело его, обрушилось на него с полной силой. И он не стал противиться собственным чувствам. Девочка улеглась на камень, — подальше от обрыва, он уж об этом позаботился, — и принялась тихо плакать, дав волю всему горю и всем страхам, вынесенным ею за этот долгий день. Дэмьен не стал вмешиваться. На своем веку он насмотрелся на человеческие страдания и понимал, что без них исцеление не бывает полным. Ни одна рана не закроется, пока вся влага не вытечет из нее до последней капли.

Наконец он негромко окликнул ее по имени.

Сначала Йенсени, казалось, пропустила его обращение мимо ушей. Затем, через несколько секунд после того, как прозвучало ее имя, посмотрела на него. Глаза у нее были красными и опухшими, все лицо заливали слезы. Дрожа всем телом, она утерла глаза и нос рукавом, — и только потом посмотрела на него, не зная, что он сейчас скажет.

— Я хочу помолиться за упокой души Хессет. Это особая молитва, мы читаем ее, лишь если кто-нибудь умирает. Обычно… — И вдруг он поперхнулся собственными словами. — Обычно мы читаем эту молитву, когда хороним кого-нибудь. Но бывает и так, что люди, которых мы любим, умирают вдали от нас или же что-нибудь случается с их телами… как это произошло с Хессет. Тогда мы просто читаем молитву там, где находимся, потому что Бог… Он может услышать ее отовсюду. — Дэмьен взял минутную паузу, давая ей возможность обдумать услышанное, а потом, тихо и нежно, попросил: — Мне бы хотелось, чтобы ты помолилась со мной.

Она сперва помолчала. Потом хриплым шепотом спросила:

— А как это?

Он сделал глубокий вдох:

— Мы расскажем Господу о том, как мы любили Хессет, о том, как нам жаль, что ее не стало. И потом расскажем ему обо всем хорошем, что она сделала, и о том, как она обо всех заботилась, а потом попросим Бога позаботиться о ней и проследить за тем, чтобы она воссоединилась со своим народом, воссоединилась бы с душами тех, кого она любила… И это все, — столь же хрипло, как девочка, закончил он. — Это всего лишь… своего рода прощанье. — Он подал ей руку. — Давай же. Я буду тебя направлять.

Сперва она даже не шевельнулась. В глазах у нее стояло странное выражение, и поначалу Дэмьен приписал его страху перед Святой Церковью. На мгновение он испугался того, что принял неправильное решение, что, собравшись утешить ее, на самом деле только разбередил ее раны.

Но тут Йенсени прошептала со слезами в голосе:

— А после того, как мы это сделаем для Хессет… можно… мы сделаем то же самое для моего отца?

— Ах ты Господи… — Он притянул ее к себе, нежно и в то же самое время настороженно, потому что боялся, что она оттолкнет его. Но она припала к нему сама, она обняла его, она снова принялась плакать, уткнувшись в лохмотья его рубахи, принялась лить слезы, которые сдерживала так долго, что они, должно быть, выжгли изнутри всю ее душу. — Разумеется, Йенсени. Разумеется. — Он поцеловал ее в темя. — Да простит меня Бог за то, что я сам до этого не додумался. Ну конечно же.

И посреди пустыни при свете луны они принялись молиться за упокой души тех, кого любили.

12

Реку захлестнуло весеннее половодье, и ее ледяные потоки с легкостью преодолевали многочисленные подводные камни, отмели и водовороты, которые могли бы представлять собой опасность в другое время года. Три лодки стремительно скользили по воде, весла слаженно опускались в волны, на которых плясали золотые блики Коры, весла опускались и поднимались, опускались и поднимались.

Сегодня они решили не использовать пар. Ни пар, ни любой другой источник энергии, способный поднять хоть какой-нибудь шум. Если бы охота шла только на людей, капитан, возможно, и рискнул бы, но одной из беглянок была ракханка — а в здешних местах слух ракха может различить шум мотора за сотню миль. Особенно когда беглянка понимает, что для нее это вопрос жизни и смерти.

Странно было охотиться на соплеменницу. Странно и… интересно.

Они подплыли ко входу в ущелье, где он скомандовал вытащить лодки на берег. Его руки в тонких кожаных перчатках смахивали на человеческие, и он осознал комизм ситуации, подав команду жестом.

Его подчиненные вытащили лодки повыше, чтобы их не смыло паводком, и встали в кружок около своего капитана. Экономя слова и жесты, он описал место, в котором они находятся, цель и задачу.

— Живьем? — спросил один из них.

— По возможности, — ответил капитан.

Он откинул на плечи капюшон, защищавший его лицо и голову от солнечного света. Холодный бриз взметнул в воздух густую гриву. Он принюхался, выискивая какие-нибудь любопытные запахи. Но ничего полезного не учуял.

— А вы уверены, что они высадятся именно здесь? — поинтересовался один из его людей. — Не выставить ли нам засаду в каком-нибудь другом месте?

Капитан повернулся лицом к этому человеку. Ему не понадобилось даже предостерегающе зашипеть — хватило одной гримасы. И без того бледное лицо человека стало еще бледнее.

— Его Высочество утверждает, что они высадятся здесь. — В голосе капитана прозвучало нескрываемое презрение и абсолютная уверенность в себе того, кто получил свой пост не только в результате цивилизованного человеческого общения, но по закону крови и благодаря собственным клыкам и когтям. — Какие-нибудь сомнения на этот счет?

— Нет, сэр. — Человек подобострастно затряс головой. — Разумеется, нет, сэр.

Капитан пренебрежительно отвернулся от него.

— Ладно, — хмыкнул он. — План вам известен. Расходитесь по постам и будьте наготове. Не шумите. И помните: у них в запасе колдовство. Так что не слишком рискуйте.

— Сэр?..

Ох уж эти люди. Его всегда поражало, что им все приходится буквально разжевывать.

— Как только увидите, что они собираются колдовать, — пояснил он, — сразу же убивайте. — И, понимая, что имеет дело с людьми, а следовательно — с глупцами, он добавил: — Какие-нибудь вопросы?

На этот раз никаких вопросов не последовало.

13

Вскоре после заката случилось землетрясение. В неярком свете Коры путники увидели, как вздымается земля, по которой одна за другой пробегают ударные волны, — и вскоре вся черная пустыня превратилась, казалось, в одно охваченное бурей море. Но в конце концов все стихло. Новые трещины пролегли по земле возле их островка, но ни одна из них не оказалась настолько широкой, чтобы они не смогли через нее перебраться.

— Скоро он появится? — спросила девочка.

Таррант.

Теперь, когда не стало Хессет, он превратился для них в спасительный ключ, в спасительный якорь. Творения, предпринимаемые самим Дэмьеном, могли помочь разобраться с их непосредственным окружением, но теперь им нужны были мощь и опыт Тарранта: сверхъестественные познания о стране, которую собственными глазами видели из людей лишь немногие, средства безопасного общения с племенем, откровенно враждебным человеческому. После гибели Хессет он остался для них единственной надеждой.

— Скоро, — ответил священник.

Местные порождения Фэа уже начали собираться вокруг площадки, на которой они находились, но твари были немногочисленны и слабы; судя по всему, более могущественные демоны получили памятный урок прошлой ночью. Будучи не способен Изгнать их, потому что Фэа после землетрясения было слишком раскалено, Дэмьен старался держать девочку поближе к себе, не упуская из виду и жадных тварей. Призрачные, алчущие крови, но немногочисленные. Пару секунд он следил за суккубом, невольно удивляясь тому, как тот или, вернее, та, или, еще вернее, то реагирует на проявленное к нему внимание. Призрачный и туманный, образ суккуба постепенно принял форму, соответствующую всему, что считал желанным в женщинах Дэмьен, и стоило бы ему принять это хоть на мгновение близко к сердцу, как суккуб принял бы это за признак интереса и молниеносно набросился на него. Но Дэмьен слишком хорошо знал, что это такое и на что оно способно, и, не проявив сексуального интереса, отпугнул суккуба так основательно, что тот в обиде отпрянул в ночь и растворился в ней, вне всякого сомнения, отправившись на поиски более податливой жертвы. Остальные демонята держались на расстоянии, настороженно кружа над площадкой. Дэмьен держал руку на рукояти меча, готовый вступить в схватку с более основательными порождениями ночи и молясь о том, чтобы они ничего не предприняли, пока не остынет Фэа. Ведь какой насмешкой судьбы было бы пройти весь этот путь и преодолеть столько препятствий только затем, чтобы в одно нелепое мгновение дать застигнуть себя врасплох ничтожным порождениям Фэа!

О Господи…

На мгновение Дэмьен оцепенел и практически лишился дара речи; если бы демонята набросились на него именно в этот миг, он стал бы для них легкой добычей. Потому что мысль, только что пришедшая ему в голову, оказалась настолько ужасной, настолько чудовищной, особенно в связи с предполагаемыми последствиями, что его мозг смог отреагировать на нее только внезапной и предельной паникой.

Таррант.

Вот он проснулся на закате…

И перевоплотился, собираясь вернуться к ним…

Неужели произвел Творение?

Священник вспомнил землетрясение, только что потрясшее их гранитный островок, мелкие камешки тогда посыпались на них градом, а земля вокруг заходила ходуном от одной линии горизонта до другой. И все же это явление природы представляло собой сущее ничто по сравнению с тем, что ему предшествовало. По сравнению с выплеском земной Фэа прямо перед ними, прокатившейся волной, сметая на своем пути все и вся.

Достаточно ли внимателен оказался Охотник, едва проснувшись? Достаточно ли осторожен? Достаточно ли быстро схлынул с него сходный со смертью транс, в котором он пребывал до заката, пришел ли он в состояние полного бодрствования сразу же после пробуждения? Или, подобно нормальным людям, ему пришлось пройти через короткий период, когда мозг с откровенной неохотой выскальзывает из царства сна и погружается в царство яви? Можно ли быть уверенным в том, что эта в высшей степени дисциплинированная душа не подумает о превращении плоти, не проверив предварительно Фэа на предмет предупредительных сигналов о землетрясении? Или он уже настолько привык подвергать Творению свою плоть, настолько взял себе это за правило, что на сей раз удостоил Фэа лишь мимолетным взглядом? Чисто формальным взглядом без реальной сосредоточенности, в подобных случаях просто необходимой…

— В чем дело? — тревожно спросила Йенсени. — Что стряслось?

По-прежнему пребывая в смятении, Дэмьен скрестил руки на груди и принялся внушать себе, будто все в порядке. Потому что гибель Тарранта означала бы неминуемый провал всего предприятия. Конечно, они смогли бы выбраться из пустыни — и смогли бы обзавестись парочкой сторонников среди ракхов, но в отсутствие могучей поддержки Тарранта им ни за что не справиться с Принцем. С колдуном, пустившим здесь такие корни, что даже местные растения выполняют его требования.

«О Господи, — трепеща подумал Дэмьен. — Только бы с ним ничего не стряслось. Прошу Тебя».

— Ничего, — еле-еле выдавил он из себя в ответ на вопрос девочки.

Но детская восприимчивость наверняка дала ей почувствовать, что он лжет, и все же, проявив неожиданную взрослость, она сделала вид, будто поверила его словам, и не стала наседать. Может, из страха перед правдой. А может, после гибели Хессет она боялась новых потрясений.

— Давай что-нибудь съедим, — предложил он.

Они молча и без какого-либо удовольствия поели. Пища показалась Дэмьену совершенно безвкусной, а девочка — та едва прикоснулась к своей порции. Пока они скудными каплями чуть ли не последней воды мыли посуду, произошел еще один подземный толчок, но незначительный и не повлекший за собой каких бы то ни было последствий. «Остается надеяться на то, что новые толчки не застигнут нас в пути», — подумал Дэмьен. Мысль о черной земле, трескающейся прямо под ногами, была ему не по вкусу.

Когда они собирали свои немногочисленные пожитки, Дэмьен достал последнюю чистую рубаху, которая у него еще оставалась, и сбросил с плеч окровавленные лохмотья. Вообще-то и новую рубаху никак нельзя было назвать чистой по привычным меркам, однако она, по меньшей мере, была целой, тогда как прежнюю, распавшуюся на окровавленные полосы, присохшие к телу, пришлось отдирать от кожи с немалым трудом. «Зрелище не из лучших», — мрачно подумал он, на всякий случай укладывая в сумку и эти тряпки. Таррант с его манией чистоты непременно разразился бы по этому поводу каким-нибудь саркастическим замечанием.

Если бы прибыл вовремя.

Они с девочкой полюбовались закатом Коры, опустившейся в свою западную гробницу; ее золотой свет напоследок превратился в янтарный, затем — в кроваво-красный, просачиваясь сквозь марево вулканической пыли, зависшее над планетой Эрна. Охотник по-прежнему не появлялся.

«Ты нужен мне, Таррант. Нужны твои знания, нужно твое понимание, нужен даже твой чертов цинизм. Возвращайся скорее, прошу тебя».

Но Таррант не вернулся.

И ощущая, как сердце у него в груди превращается в глыбу льда, а в мыслях наступает невероятная сумятица, он прошептал девочке:

— Нам не на кого больше рассчитывать.

Не на кого рассчитывать в чем? В обращении с ракхами?

Он неторопливо спустился на базальтовое плато и помог спуститься девочке. Они молча оглядели черную землю, механически двинулись в путь. Вновь и вновь Дэмьен продумывал сложившуюся ситуацию. Вновь и вновь признавал ее безвыходной.

«Тебе не на кого больше рассчитывать, Райс».

Девочка, конечно, способна оказать какую-то помощь. Она была близка с Хессет — достаточно близка, чтобы немного изучить язык и поднабраться от нее кое-каких сведений; Дэмьен теперь сожалел о том, что, не желая вторгаться в эти отношения, так и не уяснил себе их глубину. И Йенсени обладает своей силой. Дикой силой, необузданной, но тем не менее Силой, о наличии которой не подозревает и подчинить себе которую Принц не сможет. Вопрос в том, сумеет ли управиться с нею сама девочка.

Вот именно.

Они шли милю за милей, подробности проплывающего мимо пейзажа сливались для них воедино. Время от времени Дэмьен отвлекался от своих размышлений настолько, чтобы увидеть какое-нибудь дерево или дюну. Но главным образом он брел чисто инстинктивно, следя лишь за тем, чтобы не перейти на темп, который окажется для Йенсени непосильным.

Река. Вот в чем дело. Им необходимо во что бы то ни стало выйти к реке, а уж потом ломать себе голову над тем, как быть дальше. Речная вода освежит их тела, освежит их души и придаст им силы что-нибудь придумать. А если повезет, то они найдут там и какую-нибудь пищу в пополнение своего скудного сухого рациона. И возможно, у него появится время и случай немного постирать, так что к прибытию Тарранта…

Он резко остановился. Внезапно он не смог идти дальше. Чувства захлестнули его с такой силой, что он едва не рухнул на колени, и только мысль о том, что деревья ждут не дождутся чего-нибудь в этом роде, удержала его от того, чтобы опуститься наземь.

Таррант исчез. На этот счет теперь, после долгих часов пути, уже не было никаких сомнений. Сперва Хессет, потом Охотник… И самое болезненное заключалось в том, что он не мог дать волю чувствам, не мог даже распутать клубок эмоций, не мог понять, где кончается горе и начинается гнев, где вступает в силу чисто прагматический страх за судьбу их миссии… Неужели для него действительно важно, жив Таррант или нет, если отвлечься от выгод, которые сулило их партнерство? Дэмьен испытывал такое отвращение ко всему, чем жил этот человек, что даже задаться этим вопросом было тяжко, не говоря уж о том, чтобы на него ответить.

«Ради него самого, я надеюсь, что он умер. Это был бы самый милосердный для него исход по сравнению с другим возможным: быть пойманным, но не убитым в ходе землетрясения, и тем самым быть обреченным провести долгие века без пищи и надежды на исцеление. Ведь его вполне могли взять в плен после землетрясения, пока еще не остыло Фэа. После того, что ему довелось претерпеть в стране ракхов, мне кажется, даже он сам предпочел бы смерть новым мучениям».

— С вами все в порядке? — потеребила ему руку девочка.

Он сделал глубокий вдох, после чего ему удалось кивнуть:

— Да. Теперь — да. — Он взял ее руки в свои — ее пальчики были такими маленькими, а кожа оказалась такой холодной — и нежно сжал их, сжал со всей испытываемой им нежностью. — Я просто задумался. Попытался понять, куда мы идем…

— К реке, — напомнила девочка.

Грустно хмыкнув, он вновь сжал ее руки.

— Да, вот именно. К реке. Спасибо, детка.

Они не видели ее, пока не подошли вплотную.

Единственная река Избытия могла бы гордиться своей длиной и стремительностью. Она пробила себе русло в пористом базальте, промыла скалы и со временем прорезала настоящее ущелье с черно-серыми стенами, кое-где пестревшими белыми мраморными вкраплениями. Меж этих стен река устремлялась на запад, ее рев был слышен даже с той высоты, на которой они сейчас стояли. Река здесь, в ущелье, была, судя по всему, глубокой, на ее черной поверхности играли блики лунного света, словно сама луна разбилась на тысячи мелких кусочков. После долгих дней, проведенных в безводной пустыне, запах свежей воды доносился, казалось, из другого мира.

На мгновение Дэмьен просто залюбовался рекой. Только на мгновение. Позволил себе такую роскошь. Затем, приложив палец к губам и тем призвав девочку к молчанию, пустил в ход Познание. Раскинул частую сеть, чтобы в ней запутался запах опасности. Но обратив Познание на восток и на запад, а потом на юг и на север, не обнаружил ничего хоть сколько-нибудь неестественного. Да и по обоим берегам реки опасности вроде бы не было.

— Слава Богу, — прошептал он. — Таррант все-таки сделал это.

— Что? — спросила девочка.

— Он хотел заставить Принца подумать, что мы выйдем к реке в другом месте. Значительно западнее. И, похоже, это сработало. — Он тяжело вздохнул, словно избавившись от некой дополнительной ноши. Одной из целой тысячи. — Мы здесь в безопасности, Йенсени. По меньшей мере, на какое-то время.

Он провел ее по обрывистому краю ущелья, осматривая в свете Домины берег реки. Наконец нашел мало-мальски удобный спуск, ведущий к тому же на песчаную полоску у самой воды. Спуск и впрямь оказался легким. После дней и ночей, проведенных в битвах с порождениями Фэа, ночными кошмарами и сверхъестественной напастью, спуск по скалам показался ему элементарным физическим упражнением. Через пару минут он точно разметил маршрут спуска и, прижав девочку к груди, отправился в путь. Для чего обмотался веревкой и закрепил ее на стволе дерева-убийцы, испытав при этом определенное удовольствие: пусть и оно наконец послужит благой цели.

Вода. Он чувствовал ее даже спиной, когда поворачивался посмотреть на уже проделанный путь, прикидывая, оставить ли здесь веревку или на всякий случай прибрать с собой. Вода была сейчас не просто абстрактной субстанцией, но символом: выйдя к реке, они победят пустыню по предложенным ею правилам; победят, по крайней мере, на данном отрезке времени. Он благодарно вдыхал поднимавшуюся над водой прохладную морось. Нет, он не вернется за веревкой; по крайней мере, сейчас не вернется.

Он увидел, что девочка уже подошла к реке и нагнулась к воде.

— Осторожнее! — крикнул он.

Йенсени испуганно посмотрела на него; он увидел, что она сразу же задрожала.

— А что, там что-то есть?

Это был разумный вопрос для тех, кто видел речных чудищ Терата, и, прежде чем ответить, Дэмьен пробормотал слова, необходимые для Познания. Но и под поверхностью прозрачной воды не скрывалось никаких страшных тайн, и он известил девочку об этом:

— Течение быстрое, камни скользкие… и вода чертовски холодная. Подожди, девочка, пока не взойдет солнце. Тогда будет безопасней.

Ему показалось, будто как раз в те мгновения, когда он произносил эти слова, что-то промелькнуло на речной поверхности. Он вспомнил сирен из моря Сновидений, вспомнил о световых импульсах, которые предшествовали их появлению. Рука машинально потянулась к мечу, хотя он и убедил себя, что ничего такого нет и не может быть. Проведенное им Познание выявило бы любую угрозу.

И вновь что-то промелькнуло. На этот раз чуть более отчетливо — и нет, это никак не походило на сирен. Те создания были прекрасны, тогда как здешнее — отвратительно. Нечто белое и червеобразное извивалось под самой поверхностью, то здесь, то там попадая под лунный луч. Возможно, это всего лишь щупальца какого-нибудь огромного чудища? Нет, упрямо повторил он самому себе. Никакого чудища здесь нет и быть не может. Он ведь провел Познание…

И все же он встревожился. Встревожился настолько, что даже не осмелился оглянуться на девочку — оглянуться затем, чтобы удостовериться, что она в безопасности; ему казалось, что стоит ему хоть на миг отвернуться от таинственного явления, и оно каким-то образом преодолеет разделяющее их расстояние и… И, собственно говоря, что? Он и сам толком не знал. Но теперь нутром почувствовал смертельную опасность и необходимость самого тщательного наблюдения.

— Держись возле меня, — прошептал он девочке, вытаскивая меч из ножен. — И не подходи к реке.

Он изо всех сил пытался разглядеть общую форму того, что все еще не выныривало на поверхность, пытался понять, что это такое, откуда оно взялось и что собирается делать, прежде чем…

Прежде чем…

Прежде чем самому сделать — что?

Слишком поздно он понял, что здесь, собственно говоря, происходит. Слишком поздно понял, в какую ловушку загнали его собственные сомнения и страхи. Слишком поздно. Как раз когда он уже собрался повернуться, борясь с ужасом, который заставлял его не сводить взгляда с того, что происходит под водой, — под водой и только под водой! — его ударили сзади по голове с такой силой, что он не удержался на ногах и кубарем полетел в воду. Полетел в холодную как лед воду, так что сразу же перехватило дыхание. Каким-то чудом он не выронил меча. Каким-то чудом удержал голову над водой, не захлебнулся, каким-то чудом преодолел чудовищную боль, поднялся на ноги, обернулся…

Их было не меньше дюжины. А может, даже и больше. Мужчины в форме, с армейской четкостью рассредоточившиеся по узкой полоске берега. Один из них держал Йенсени, рукой в перчатке зажимая ей рот, и Дэмьен увидел, что ее широко раскрытые испуганные глаза взывают к нему о помощи.

У Тарранта ничего не вышло. Или, возможно, землетрясение настигло его, прежде чем он успел применить Творение; возможно, он так и не навел врага на ложный след. Но при всем этом какое же Затемнение сопутствовало этим людям, если Дэмьен даже не почувствовал засады. А это означало, что на их стороне колдун, причем весьма могущественный. А если так… Он попытался не думать об этом. Попытался сосредоточиться на том, что он способен противопоставить такому числу противников, на том зыбком шансе, который у него еще оставался. Мысленно вознеся молитву, он всей своей волей потянулся к воде, чтобы сквозь ее толщу добраться до земной Фэа.

— Не делай этого, — предостерегли его.

Изумленный священник проследил взглядом, откуда послышались эти слова. Темный силуэт мелькнул среди рассыпавшихся цепью солдат, фигура в тяжелом шерстяном одеянии, двигавшаяся с нечеловеческой грацией. Блеск эполет и позументов свидетельствовал о высоком ранге; остальные бойцы были, судя по всему, рядовыми. Переливчатый голос, с каким-то определенным акцентом, который Дэмьен не опознал.

— Даже не пытайся, — повторили ему. Командир наставил что-то на Дэмьена, и священник, затрепетав, понял, что это такое. Пистоль. — Любое Творение или попытка Творения — и я убью тебя на месте! Понял?

Дэмьен скованно кивнул, отчаянно стараясь осмыслить происходящее. Из этой ситуации должен найтись какой-то выход. Непременно. Но поглядев на рассыпавшихся цепью солдат и на их высокорослого командира, он почувствовал отчаяние. Может, выход и есть… только ему не найти.

Командир кивком отдал приказ, и двое воинов шагнули в воду и двинулись к Дэмьену. На мгновение он задумался о возможности оказать сопротивление, но один из воинов тоже поднял пистоль и нацелил его в лицо Дэмьену. Прямо в лицо. Священник в отчаянии поглядел на стальной ствол, стоя по пояс в ледяной воде; а в это время второй воин забрал у него меч, выдернул кинжал из-за пояса, забрал все, чем Дэмьен мог бы воспользоваться в целях атаки или самозащиты. Если бы его сейчас раздели догола, священник не почувствовал бы себя более обнаженным, чем оставшись без оружия. Отчаяние охватило его с неслыханной силой. Значит, вот так? Значит, вот так и закончилось все, за что они боролись, ради чего терпели страдания, во имя чего молились? Он не желал смириться с этим. Он отказывался в это поверить.

Его бесцеремонно выволокли на берег и заставили опуститься на колени. Руки завернули за спину и защелкнули наручники на запястьях; теперь он окончательно понял, что проиграл, — и от этого едва не разрыдался. Но нет, такого удовольствия он им не доставит. Они победили его, схватили, заковали, лишили заветных надежд, но проявления слабости они от него не дождутся.

Командир в шерстяном плаще неторопливо приблизился к нему. Для чего ему пришлось выйти из тени на свет, так что Дэмьен смог рассмотреть его. Он услышал судорожный всхлип Йенсени, моментально прекратившей сопротивление, когда она взглянула в лицо своему мучителю.

Это был ракх.

Победоносный величественный ракх с густой шелковой гривой, развевающейся на ветру при ходьбе, с глазами, кажущимися зелеными в лунном свете. Не из того же племени, что и Хессет, но явно из родственного и претерпевшего под воздействием внешней силы сходную эволюцию. Его лицо подверглось боевой раскраске охотника из джунглей — серебряно-золотые полосы придавали ему свирепость, с которой не мог бы поспорить никто из представителей рода человеческого. Грива была не жесткой и косматой, как у большинства западных ракхов, а густой и шелковистой, обрамляющей голову и плечи наподобие золотого сияния. Хотя изначально он походил на человека больше, чем Хессет (пока над ее внешностью не поколдовал Таррант), боевая раскраска придавала ему воистину зверский вид и, как это, впрочем, бывает и с людьми, свидетельствовала о грубости и безжалостности.

— Все кончено, — спокойно сказал ракх.

И именно из-за того, что эти слова были произнесены столь бесстрастно, они пронзили сердце Дэмьену ледяной иглой. «Все кончено». Они проиграли. У них ничего не вышло.

Священник обескураженно опустил голову.

«Прости меня, Господи. Мы так старались. Но что могли мы сделать еще?»

— За лодками, — распорядился ракх.

Три человека бросились вдоль узкого берега в восточном направлении и через пару минут пропали из виду.

— Их должно быть трое, — произнес хорошо знакомый Дэмьену голос.

И пораженный жуткой догадкой священник обернулся. Хотя крепкая рука держала его за плечо, не давая возможности повернуться ни слишком сильно, ни слишком быстро, он все же извернулся настолько, чтобы увидеть высокого стройного мужчину, спускавшегося на берег, подметая камни полами длинной шелковой туники.

Это был Джеральд Таррант.

— Ах ты, ублюдок! — хрипло прошептал Дэмьен. — Черт тебя побери. Значит, ты нас предал!

— Где твоя спутница? — спросил у него из-за спины ракх.

Дэмьен не мог говорить. Не мог шевелиться. Он едва мог дышать, такая сильная ярость охватила его. Ярость, замешанная на отчаянии, потому что если Таррант переметнулся на вражескую сторону, то у самого Дэмьена и у его маленькой подопечной теперь не было ни малейшего шанса освободиться. Ни сейчас, ни когда-либо впредь.

С привычной грацией Владетель преодолел разделявшее их расстояние.

— Где Хессет?

И вновь Дэмьен на мгновение утратил дар речи. Но затем слова пришли — слова, напоенные жгучей ненавистью:

— А в чем дело? За нас двоих тебе меньше заплатят?

Сзади его еще раз ударили по голове, так что искры из глаз посыпались.

— Где она? — повторил вопрос ракх.

Его голос не оставлял сомнений в том, что, если понадобится, Дэмьена снова ударят.

— Она умерла, — выдохнул священник. И посмотрел снизу вверх на Тарранта, проклиная посвященного за отсутствие малейшей реакции на бледном надменном лице. Неужели Дэмьен и впрямь столько пропутешествовал по свету с существом, настолько бесчеловечным? Неужели когда-то он доверял ему? — Черт бы тебя побрал! — выхаркнул он. — Она умерла за наше дело!

Слова прозвучали обвинением, и он вложил в них столько презрения и желчи, сколько смог.

— За ваше дело, — холодно уточнил Владетель. — Своим я его с определенных пор не считаю.

— Где она умерла? — монотонно спрашивал ракх. — И когда?

Время с пространством спутались в сознании у Дэмьена, слились воедино.

— На день северней. Кажется. Там пропасть.

— Знаю я эту пропасть, — хмыкнул ракх. — С утра пошлю туда людей за подтверждением.

Дэмьен вспомнил тело Хессет — изломанное и безжизненное. Слава Богу, она не дожила до этой минуты. Слава Богу, не стала свидетельницей полного поражения.

Тут показались лодки, три длинных каноэ, на пять мест каждое — по одному на носу и на корме и три посередине. На борту каждого каноэ имелся кожух, в котором мог находиться мотор или маленькая турбинка, но по внешнему виду нельзя было определить, что это такое. Лодки оказались легкими, и их без труда вытащили на берег, где принялись разворачивать носами против течения.

Ракх подошел к воде, присел на корточки, зачерпнул во фляжку. Набрав воды дополна, встал во весь рот, достал из кармана флакон со свинчивающимся колпачком, открутил его и отсыпал чего-то чуть-чуть во фляжку. Дэмьен увидел, как в лунном свете блеснула тонкая струйка белого порошка.

Потом командир подошел к священнику, на ходу взбалтывая содержимое фляжки. И поднес жестянку ко рту Дэмьена так, чтобы тот мог дотянуться до горлышка губами.

— Выпей.

Сердце Дэмьена отчаянно заколотилось.

— Что это?

— Это временно лишит тебя возможности колдовать. Думаю, ты и сам понимаешь, что это необходимо.

Священник посмотрел на Тарранта, надеясь на… На что? На сочувствие? На поддержку? Но скорее такие чувства проявит какой-нибудь алчущий крови вампир, чем эта охваченная порчей душа.

Фляжка все еще держалась у его губ. Ракх ждал. Страх стягивал сердце Дэмьену тугой удавкой.

— Или выпьешь, — в конце концов не выдержал ракх, — или я прикажу избить тебя до бесчувствия. Выбор за тобой.

Дэмьен увидел, как широко раскрытыми испуганными глазами смотрит на него Йенсени. На мгновение это было единственным, что он видел, да и мог видеть. Потом, повернувшись к ракху и невольно вздрогнув, он кивнул. Фляжка придвинулась вплотную, и он выпил; горькая жидкость, ледяная и с привкусом водорослей, наполнила рот, а затем и горло.

Он сделал глоток.

Потом еще один.

Когда фляжка наконец опустела, ее убрали. Дрожащий от холода Дэмьен принялся гадать, какой эффект произведет на него выпитое зелье. Действительно ли эта жидкость не дает человеку возможность прибегнуть к Творению, не причиняя вреда прочим его способностям? Он в этом сомневался. Господи, во что же он такое впутался?

Его поставили на ноги. Быстро и грубо. Поначалу он споткнулся — мышцы уже затекли. Ледяной ветер продувал его насквозь; в одежде, успевшей набрать в себя не менее ледяной воды, было невыносимо холодно. И ведь в точно таких же условиях он попал в плен к ракхам. «Специфическая традиция планеты Эрна», — мрачно усмехнулся священник, пока его гнали к воде. В других обстоятельствах такое совпадение могло бы и позабавить.

Ему помогли забраться в одну из лодок — непростое дело, когда твои руки скованы за спиной. И вновь рядом появился ракх — чтобы сомкнуть его наручники с цепью, тянущейся под сиденьями. Дело становилось все хуже и хуже. Не в силах сдержать дрожь, он откинулся на сиденье. Ему не хотелось смотреть на своих похитителей, ему не хотелось смотреть на Тарранта.

— Только не делайте больно девочке, — хрипло прошептал он. И сам услышал, что его голос предательски срывается. — Прошу вас.

Ракх ничего не ответил. На берегу один из его людей подхватил Йенсени и на руках понес к каноэ. Увидев, что ее собираются усадить не в то же каноэ, что и Дэмьена, она возобновила сопротивление, — и отчаяние придало ей такую силу, что она вырвалась из рук солдата и забарахталась в мелкой ледяной воде. Нырнула и поплыла, чтобы успеть добраться до священника прежде, чем их опять разлучат.

В конце концов поймал ее ракх — уже в каком-то ярде от Дэмьена. Она закричала, забилась, принялась царапаться и кусаться, но все это было бессмысленно; собственные детеныши, возясь с ракхами, наносят им куда более чувствительные удары.

В итоге, обессилевшая, девочка обмякла в его руках, как тряпичная кукла. Один из солдат подошел забрать маленькую пленницу у командира.

Дэмьен встретился с ракхом взглядами.

— В чем дело? — с вызовом спросил он. — Боишься, что она тебя обидит?

Ракх замешкался, потом посмотрел на Тарранта.

«Что ж, — подумал Дэмьен, — это конец. Сколько раз он подбивал меня избавиться от нее. Вот и теперь без колебаний распорядится об этом».

Однако, к его изумлению, Таррант кивнул. Ракх отпустил девочку, и она пошлепала по воде к лодке, в которую поместили Дэмьена. Один из воинов ухватил ее сзади за одежду и перетащил через борт, и вот она уже уселась на корме, обвив руками Дэмьена и спрятав голову у него на груди.

— Приковать ее? — спросил один из воинов.

— Не думаю, что это необходимо, — спокойно ответил ракх. — За ее поведение отвечает наш гость.

Он быстро и предостерегающе посмотрел на Дэмьена, а затем отвернулся отдать дальнейшие распоряжения своим людям. Священник нагнулся к девочке.

— Тсс, — шепнул он. — Все в порядке. С нами все будет в порядке.

Это была настолько невероятная ложь, что ему было противно произносить ее, и он не сомневался в том, что девочка не поверит этим словам ни на мгновение. Но ситуация требовала ритуальных слов поддержки.

«Если Таррант сообщил Принцу о могуществе Йенсени, то расправа над ней — всего лишь вопрос времени. А если нет… тогда она, возможно, доживет до тех пор, как у нее на глазах он убьет меня».

Ракх обратился к Тарранту:

— Прошу на борт.

Охотник покачал головой:

— Я появлюсь завтра на закате. Передайте Его Высочеству, чтобы он ждал меня.

Ракх кивнул.

У Дэмьена закружилась голова и пришли в беспорядок мысли. Может быть, это уже началось действие питья? Что делает с телом человека зелье, лишающее его душу возможности колдовать? И сколько все это должно продлиться?

«О Господи, я так виноват. Но мы старались, как могли. Прости мне наш провал, молю Тебя. Все, что я делал, делалось из любви к Тебе. И даже моя смерть… — Вздохнув, он закрыл глаза. — И более всего моя смерть».

Лодки вышли на глубину и понеслись вниз по течению. Последний толчок, последний солдат перепрыгнул через борт, послышалась последняя команда — и вот вереница каноэ вытянулась на стремнине. И слышен только равномерный плеск весел. И всхлипывания маленькой испуганной девочки, прильнувшей к его груди.

Оставшись в одиночестве на берегу, надменный и бесстрастный, как всегда, Джеральд Таррант проводил глазами уносящиеся по реке каноэ.

14

Детеныши ракхов пропали.

Она слышала, как они закричали, когда упала Хессет, — это был истошный вопль, в котором слились горе, боль и страх, — а потом все пропало, и они, и Хессет. Все пропало раз и навсегда.

Прижимаясь к священнику, Йенсени вся дрожала — отчасти от холода, но главным образом от страха. Теперь во всем мире у нее не осталось никого, кроме этого человека, а ведь не требовалось особого ума, чтобы сообразить: цепи у него на запястьях и окружающие его солдаты означают, что и священника у нее, скорее всего, отнимут. Она и сама не знала, за кого больше боится — за него или за себя, — но этот двойной страх оказался просто-напросто убийственным. И ей оставалось только обнимать его, прижиматься к нему и… молиться. Его Богу, который, по его словам, защищает детей. Дэмьен, правда, сказал, что здесь он им не поможет, что он вообще не вмешивается напрямую в ход земных событий, но Йенсени сомневалась в этом. Ведь если ты действительно любишь кого-нибудь, то разве тебе не хочется прийти ему на помощь? Так почему бы и Богу не поступить точно так же?

Она хорошо чувствовала, насколько обессилел священник, привалившийся сейчас к кожуху лодочного мотора, чувствовала, что он смертельно устал, чувствовала это каждый раз, когда звенела длинная цепь, стоило ему лишь самую малость переменить позу. И это не было всего лишь усталостью тела, какую испытываешь, пройдя слишком много миль или проведя слишком долгое время без сна, — нет, и к тому и к другому добавлялась в его случае страшная усталость души. Девочка никогда еще не видела его в таком состоянии. Йенсени понимала, что такая усталость накатила на священника не из-за того, что он прошагал столько миль, и даже не из-за того, что большую часть пути ему пришлось нести ее на руках, и не из-за гибели Хессет. Все это было ценой, которую он готов был заплатить за то, чтобы попасть, куда ему хотелось попасть, и сделать то, что ему хотелось или что он чувствовал себя обязанным сделать. Нет, корни нынешней усталости прятались глубже. Так долго, так невыносимо долго сражался он за безнадежное дело, — и вот перед ним обозначилось бесповоротное поражение. И она не знала, что сказать или сделать, чтобы утешить его, поэтому просто прижималась, пытаясь согреть его своим телом, а лодки Неумирающего Принца уносили их вдаль — все ближе и ближе к цитадели заклятого врага.

На смену черным стенам ущелья пришли другие, более высокие, в серых и белых разводах. Она попыталась разглядывать их, чтобы преодолеть нарастающую панику, но страх — жаркий, острый, требовательный — брал свое. Что собирается сделать с ними Принц теперь, когда ему удалось взять их в плен? Каждая новая мысль выглядела еще более страшной, чем предыдущая. Ясно было, что необходимо как-то вырваться из плена, но как? Один раз перед ней на миг вспыхнуло Сияние — и она попыталась использовать его, как учила Хессет, чтобы разорвать сковывающие священника цепи, — но или у нее не хватило силы, или она что-то неправильно сделала. Или дело заключалось в том, что, как объяснила ей Хессет, Сияние умеет управляться с умами и с душами, а применительно к неодушевленным предметам часто оказывается бессильным. Неудача раздосадовала и разозлила ее. Таррант говорил, что Сияние — это разновидность определенной силы, но какой прок от этой силы, если Йенсени не может ею воспользоваться?

Река, петляя и забирая все круче на запад, уверенно пересекала пустыню. Стены ущелья были так высоки, что за ними Йенсени — даже в свете луны — не могла различить верхушки деревьев. А потом Домина — если большая луна, до сих пор сиявшая прямо над головой, действительно была Доминой — начала закатываться, и ее свет затерялся в глубинах пропасти. И стало очень страшно в полной темноте, если не считать больших фонарей, горевших по одному на носу каждой из трех лодок. Йенсени показалось в эти минуты, что за бортом в воде вьются какие-то твари; порой те походили на белые деревья, порой — на каких-то животных, а порой — на Терата. Может быть, это снова те устрашающие чудовища, которых создали Терата? Или они порождены страхом здешних жителей? Таррант объяснил ей однажды, что Фэа впитывает человеческие надежды и страхи и заставляет их жить отдельной жизнью. Означает ли это, что она когда-нибудь увидит отца, заново сотворенного из темного вещества Фэа? Девочка еще плотней прижалась к Дэмьену, испугавшись самой этой мысли. Таррант объяснил, что порождения Фэа питаются людьми, даже если они порой кажутся теми, кого ты любишь. Что за чудовищный факт — твои самые дорогие сны оборачиваются против тебя! Как же ей хотелось вновь очутиться у себя в покоях, где отцовская любовь и порядок, царящие в отцовском доме, защитили бы ото всех ночных кошмаров!

Каноэ монотонно, милю за милей, плыли вдоль стен, становящихся все ниже и ниже. И столь же постепенно русло реки становилось все шире и шире, пока наконец оба берега не потерялись во тьме. Разве что тот, ближе к которому они плыли, слабо поблескивал, как пригоршня драгоценных камней, когда-то высыпанная Таррантом на стол, — только здешние казались белыми, черными и серебряными, а никак не разноцветными. Она посмотрела на Дэмьена, чтобы проверить, видит ли и он эту красоту, но священник смотрел во тьму незрячими глазами, чело его избороздили морщины глубокой сосредоточенности.

— С вами все в порядке? — прошептала она.

Она произнесла это как можно тише, чтобы солдаты не услышали ее слов. На мгновение глаза священника повернулись в ее сторону, а затем приобрели прежний — незрячий — вид. Вроде бы ему хотелось заговорить, но какое-то время у него ничего не получалось.

— Не могу думать, — выдохнул он наконец. Было ясно, что и эти слова дались ему с превеликим трудом. — Зелье…

Но тут силы оставили его — или, возможно, даже эти слова оказались для него чрезмерной нагрузкой, потому что он вновь привалился к кожуху мотора и закрыл глаза. В холодной ночи его била дрожь.

— Все будет хорошо, — повторила она. Повторила его собственные слова, понадеявшись тем самым его утешить. — Мы пробьемся и через это.

«У тебя иссякли силы, значит, мне придется быть сильной за нас обоих», — подумала она.

Ее мучили голод и жажда, но приходилось волей-неволей терпеть. Солдаты забрали пожитки Дэмьена, среди которых находились и съестные припасы. Воду можно было зачерпнуть из реки — она вполне могла бы до нее дотянуться, но ей было страшно, что, если она выпьет, ей захочется по малой нужде. А это было бы бесконечно унизительно. До сих пор ей удавалось забежать за кустик или за камень, но в лодке-то ни кустов, ни камней, а солдаты наверняка разозлились бы, справь она нужду прямо в лодке. А как, интересно, с этим справляются они сами?

— Воды, — прошептал священник, и девочка, едва не свалившись при этом за борт, зачерпнула в сложенные ладони воду и поднесла ему к губам. Он отпил немного, затем кивком велел ей выплеснуть остальное. Судя по всему, ему тоже не хотелось перенапрягать мочевой пузырь.

И вот все три лодки развернулись, причем проделали этот маневр чрезвычайно четко. Они вплыли в пещеру по узкому протоку, сама река осталась позади. В свете фонарей Йенсени увидела кристаллические своды на высоте всего в какие-то десять футов у них над головами; любой из мужчин, встав и подняв руку, мог бы дотянуться до потолка. Девочка подумала о том, что произойдет, если в реке поднимется вода. Быть может, после сильного дождя этот проток и вовсе становится несудоходным.

Через какое-то время пещера кончилась. На смену сводам пришла полная тьма, а на смену тьме — звездное небо. Они плыли по озеру, воды которого были настолько черны, что практически сливались со столь же черными берегами. А прямо перед ними…

Они выросли на берегу внезапно, во всем своем великолепии, залитые лунными лучами и отражающие их великим множеством зеркальных поверхностей. Высокие хрустальные башни, достающие, казалось, до небес, шпили которых сияли в свете Домины особенно ослепительно. Некоторые из них были широки и массивны, как городские здания, другие представляли собой стройные вертикальные конструкции, слабо фосфоресцирующие, третьи торчали под самыми разнообразными углами к своим вертикальным и приземистым собратьям. Но везде — россыпи хрустального блеска, напоминающие россыпи алмазов; эти россыпи примыкали к зеркальным поверхностям или же заполняли собой пространство между двумя соседними башнями. Кое-где башни были надломлены каким-нибудь стихийным бедствием, и крошечные кристаллы скапливались в надломах, как кровь — в ранах. Хаос блеска, остроконечности, кромешно-черных граней, то вспыхивающих ярким светом, то вновь погружающихся во мрак, по мере того как лодки приближались к берегу; царство живого хрусталя — столь сложно организованное, столь взаимосвязанное и взаимопереплетенное, что ни на одной отдельно взятой форме сосредоточиться невозможно, ни одну отдельно взятую линию нельзя проследить до конца. При взгляде на все это хаотическое великолепие у Йенсени закружилась голова и перехватило дыхание, потом она почувствовала испуг и наконец отвернулась.

— Страна ракхов, — прошептал священник.

И больше не сказал ничего. Вот оно, значит, как. Страна ракхов. Йенсени пожалела, что он слишком мало рассказывал о плане своего путешествия, так что сейчас она не вполне поняла, в чем тут смысл.

К востоку от них, над самым краем горизонта, уже забрезжило утро. Холодные искры заплясали по уступам остроконечных башен там, куда упали первые лучи зари, а одна зеркальная поверхность, очевидно обустроенная именно с таким расчетом, запламенела в рассветных лучах настолько яркой синевой, что стало больно глазам. Йенсени невольно подумала о том, как же этот город будет выглядеть в свете полуденного солнца. И тут же подумала о том, доживут ли они с Дэмьеном до полудня.

Лодки причалили к берегу. Было совершенно ясно, что и берег — или, вернее, пляж, — и само озеро были подвергнуты основательному рукотворному вмешательству; дикое сочетание застывшей лавы и кристаллических пород, характерное для здешних мест, едва ли обеспечило бы надежную природную гавань. Рядом, обратила внимание Йенсени, были причалены и другие лодки — как точно такие же каноэ, как те, на которых они прибыли, так и суда куда больших размеров и заметно более сложной конструкции. Хотя все они были очень низкими — потому, решила Йенсени, что сюда можно попасть только через заполненную водой пещеру.

Прибыв домой, солдаты быстро вышли на берег и заняли позиции, необходимые для того, чтобы конвоировать пленников. Хотя это и было явно лишней предосторожностью. Дэмьен и без того едва держался на ногах, и когда двое солдат подняли его, чтобы он вышел на берег, священник сразу же осел на колени, больно стукнувшись; было совершенно очевидно, что, если бы они не поддерживали его за плечи, он мешком повалился бы на дно лодки.

Девочка оставалась рядом со священником и все время старалась хоть как-то помочь. Один из воинов хотел было отшвырнуть ее, но она вцепилась священнику в рубаху, не желая расстаться с ним ни на мгновение. Стоявший на берегу ракх-капитан отдал отрывистую команду, и солдат отстал от Йенсени. С большим трудом Дэмьена вытащили на берег, с большим трудом удержали на коленях, не дав повалиться наземь.

— Эффект снадобья скоро кончится, — пообещал ему ракх.

Йенсени услышала, как у нее за спиной звякнула цепь, и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как священника заковывают в ножные кандалы. Цепь была такой длины, что идти он вполне сможет, а вот пуститься бегом — нет. Неужели они настолько боятся его? Девочка посмотрела на ракха в боевой раскраске и обнаружила, что его поблескивающие зеленые глаза внимательно разглядывают ее саму. Они не боятся священника, сообразила девочка. Совсем не боятся. Просто проявляют осторожность.

— Пошли, — скомандовал ракх, и солдаты поставили Дэмьена на ноги.

Они зашагали по своеобразной дороге — выровненному базальту, покрытому толченым хрусталем, в результате чего получилась черная дорожка, похожая на гаревую и подобно ей поскрипывающая под ногами. По мере того, как они приближались к башням, те, казалось, становились все выше и выше, а самая высокая из них и впрямь уходила под самое небо. Попадут ли они в какую-нибудь из башен, подумала Йенсени. Или их поджидает заточение где-нибудь между башнями? Когда они очутились в тени первой из высоких колонн, Йенсени увидела, что Дэмьен тоже посмотрел вверх — однако не на верхушку башни, а прямо в небо, — и, задрожав, девочка поняла, что он на всякий случай прощается с небом, с луной и со звездами.

Они прошли между двумя хрустальными шпилями и очутились во дворе, пластинчатые стены которого литым золотом засияли в свете фонарей, которые захватили с собой солдаты. Йенсени трудно было рассмотреть, где именно они идут, а Дэмьен то и дело спотыкался; многократно отраженный свет воздвигал наряду с подлинными стенами множество ложных, а пару раз настоящая стена оказывалась в такой глубокой тени, что девочка лишь чудом не натыкалась на нее. Солдаты вроде бы ориентировались здесь хорошо, но, разумеется, они попали сюда не впервые; Йенсени не сомневалась в том, что любой чужак, попав сюда в одиночестве, непременно заблудится и запутается, как муха, увязшая в паутине, и будет не способен пройти и десяти футов, ни обо что не ударившись.

Тем временем они пошли куда-то вниз. Вниз из хрустального мира, вниз под землю, по лестнице, грубые ступени которой были высечены в черной скале. Девочке и самой было трудно спускаться по такой лестнице, и она представляла себе, каково приходится Дэмьену, — в его нынешнем состоянии и в ножных кандалах. Казалось, этот спуск затянулся на целую вечность, и лишь потому, что Йенсени считала настенные фонари, которые зажигал, проходя мимо них, ракх-капитан, она представляла себе, на какую глубину они уже спустились. Она насчитала десять фонарей. Что было равнозначно десяти маршам чудовищной лестницы. Достаточно глубоко, чтобы она и думать забыла о том, чтобы отсюда выбраться.

У подножия лестницы их поджидала большая комната, у ближней стены которой стояло несколько ламп. Ракх зажег их, и во время вынужденной остановки Дэмьен несколько отдышался. По-прежнему ли воздействовало на него зелье или он просто ослаб, простудившись в промокшей одежде и находясь так долго на холоде? Девочка надеялась, что все дело в зелье. А ведь ракх сказал, что его воздействие скоро закончится!

Прямо посреди комнаты, разделяя ее надвое, проходила железная решетка, настолько частая, что даже Йенсени не без труда могла заглянуть сквозь прутья. Внезапно — и с внезапным ужасом — она поняла, что их собираются запереть и оставить здесь. Интересно, надолго ли? Она бы наверняка принялась молить тюремщиков, чтобы они открыли ей это, не понимая на все сто процентов, что они ни за что не скажут. И сейчас ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить завести себя сквозь узкую дверцу в темницу. Следом за ней туда же затолкнули Дэмьена. Ручные кандалы с него, правда, сняли. Что ж, хоть это принесло какое-то утешение.

— Его Высочество велели мне извиниться перед вами за характер оказанного приема, — напоследок обратился к Дэмьену ракх. Тяжелая железная дверца захлопнулась, затем ее заперли на замок. Йенсени почувствовала, что ее охватывает паника, надо было только не выказывать этого внешне. — Будучи колдуном, вы понимаете необходимость подобных мер. Мы не можем позволить вам свободный доступ к земной Фэа.

Почти ничего не видящими глазами Дэмьен осмотрелся в темнице. Гладкий пол, грубые каменные стены и практически ничего больше. Он уже собрался было сказать что-нибудь, но дар речи временно оставил его. Наконец Йенсени, разгадав его мысль, обратилась к тюремщикам сама:

— Нам понадобится вода.

Возникла пауза. Долгая пауза. Затем ракх-капитан лениво кивнул:

— Я распоряжусь.

— И еда, — расхрабрилась девочка. — Еда нам понадобится тоже.

Рядовые солдаты, казалось, обомлели от подобной наглости, но капитан остался невозмутим.

— И еда, — согласился он.

— И одеяла. Нам нужны одеяла. И может быть… какая-нибудь одежда. Все равно какая, лишь бы была сухой. Это нужно ему, — умоляюще закончила она.

Зеленые глаза неотрывно смотрели на нее — испытующие, оценивающие, предостерегающие.

— И это все? — холодно спросил ракх.

— Нет. — Умоляющий тон и в то же самое время навязчивость — все это было не по вкусу и самой Йенсени, но, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Сейчас ей надо было действовать за них обоих. — Нам нужно что-нибудь… по нужде, — неуклюже пояснила она. И добавила: — Не хотите же вы, чтобы мы делали это прямо на пол.

Ракх сначала промолчал. Потом на лице у него что-то дрогнуло. Пожалуй, это можно было назвать улыбкой.

— Не хочу, — спокойно подтвердил он. — Мы не хотим, чтобы вы делали это прямо на пол. Я распоряжусь, чтобы что-нибудь принесли.

Он приказал солдатам покинуть помещение. Йенсени показалось, что перспектива выбраться на самый верх, а потом вновь спуститься сюда, не очень их привлекала, однако возразить они не посмели. Когда последний из них вышел, ракх вновь посмотрел на девочку и кивнул на Дэмьена:

— Когда зелье выветрится, можешь сказать ему, что Принц разберется с ним завтра ночью. После того как встретится с другим гостем.

И вот он ушел, оставив их в сыром и холодном подземелье. Дэмьен без сил рухнул на гладкий каменный пол, а девочка присела рядом, отчаянно желая помочь ему и не зная как. Он тяжело и хрипло дышал, лоб у него был на ощупь горячим. Лампы у дальней стены кое-как освещали темницу, и Йенсени могла рассмотреть, как плохо он выглядит.

— Не волнуйся, — прошептала она. Ее маленькая рука, задрожав, погладила священника по волосам — точно так же, как ее саму гладила Хессет. — Мы справимся. Непременно. Обещаю тебе.

15

Закат. Полосы красного света мелькают между хрустальными шпилями, пурпурные облака, подобно порождениям Фэа, скользят вдоль стеклянных стен; и по мере того, как темнеет, звезды тысячекратно загораются на всех зеркальных гранях. Свет Коры, лишь наполовину скрытой за дальними горами, добавляет свою порцию золотого сияния, преломляющегося в стеклах и призмах, как если бы разом зажгли тысячу хрустальных свечей. И все это с каждым новым мгновением меняется. Тьма наступает там, где только что все сверкало. Кроваво-красное сияние вспыхивает там, где только что царила тьма. Небесный свет отражается, преломляется, делится, фильтруется. Симфония огня, постепенно замирающая в раскрывающихся объятиях ночи.

Таррант долгое время любовался этим великолепием, хотя от солнечного блеска у него разболелись глаза. Странно, что даже после заката это оказывает на него такое воздействие. Должно быть, здешний хрусталь обладает какими-то особыми свойствами, позволяющими солнечному Фэа сохраняться в нем еще долго после того, как источник света исчез. Очень интересно. Сам Таррант никогда не экспериментировал с хрусталем, предпочитая использовать в качестве сберегающих емкостей лед, серебро и хорошо закаленную сталь, но знавал он и истинных хрусталепоклонников. Даже первопоселенцы на планете Эрна использовали обломки хрусталя для выработки какой-то энергии… по крайней мере, так рассказывают. Хотя, конечно, кто может сказать наверняка?

Когда последнее золото потускнело и исчезло, когда хрустальным башням нечего стало отражать, кроме звезд и единственной повисшей в небе луны, Владетель Меренты отправился в сторону цитадели. Хотя он не мог ориентироваться ни по каким указателям и не было слуг, способных проводить его, он без малейшего труда прошел сквозь лес ложных стен и мозаичных иллюзий, посреди которых затерялся вход во дворец Принца. Он ориентировался на свет земной Фэа, а эта сила не реагирует на мнимости, поэтому ложные стены казались ему не более чем призраками, что же касается колонн и шпилей, которые могли бы в иной ситуации привлечь к себе его внимание, то он отмахивался от них как от какого-нибудь нелепого демоненка. В какой-то миг он решил было Изгнать их — из чистого любопытства и ради тренировки, — но затем счел подобное нарушение этикета неподобающим для почетного гостя, каковым он здесь и являлся.

Цитадель охраняли стражи, но они без единого звука пропустили Тарранта. Имелись здесь и слуги — и, возможно, они выполнили бы его повеления, буде такие возникли бы, но он предпочел вместо этого выставить вокруг себя Отвлечение, чтобы никто даже не заметил, как он идет. В хрустальных залах звучали голоса, разносясь по устроенным наподобие лабиринта коридорам, время от времени раздавался человеческий смех, но никаких людей он здесь так и не увидел. В соответствии с его собственным пожеланием или с волей Принца (или и то и другое сразу), но иллюзорные стены весьма эффективно изолировали Тарранта ото всех обитателей этой странной цитадели.

Вот так, в полном одиночестве и без объявления о собственном приходе, Таррант в конце концов добрался до помещения, которое согласно его предположению было залом для аудиенций. Огромный, богато убранный, он искрился и сверкал иллюзиями и мнимостями в их вечно изменчивой череде; пока он шел вдоль стен, перед ним то вырастали, то вновь исчезали призрачные колонны. Пол был устлан коврами — и это, пожалуй, было единственной реальностью в мире мнимостей; поглядев на ближайший ковер, Таррант увидел, что он расшит золотом, серебром и десятком других драгоценных металлов, опыленных алмазной крошкой. А может быть, то, что показалось ему алмазной крошкой, было на самом деле хрусталем, структура которого оказалась специально перестроена с таким расчетом, чтобы по нему мог ходить человек. Но когда он поставил ногу на край ковра, все иллюзии разом исчезли и он смог воспринять зал таким, каков он был на самом деле: с мебелью темного дерева, инкрустированной золотыми и слоновой кости медальонами, с обивкой, отороченной золотою же бахромой. Шелковые подушки цвета заката. Златотканая скатерть на столе, кубки полированного серебра на скатерти.

И двое за столом.

Один из них — ракх, хотя и не похожий ни на одного из ракхов, которых Тарранту доводилось видеть ранее. Судя по форме и манере держаться, офицер лейб-гвардии, и Таррант решил не обращать на него внимания. Второй — человек, и человек, знакомый самому Тарранту. Он выглядел сейчас старше, чем в собственном Послании, но, возможно, разница объяснялась искажениями потоков Фэа; даже посвященному трудно передать свой точный образ на значительное расстояние.

— Владетель Меренты! — Таррант обратил внимание на то, что глаза у Принца голубые и холодные, выражение настороженное, но вовсе не враждебное. — Какая редкая честь принять такого гостя! Ваша слава долетела до нас раньше вас самих.

Таррант обозначил легкий поклон, демонстрируя и учтивость, и настороженность. Прекрасно понимая, что малейший его жест интерпретируют в ту или другую сторону, каждое движение лица оценивают и изучают.

— Это и для меня, Ваше Высочество, великая честь.

— Сожалею, что ваше путешествие не оказалось настолько приятным, насколько могло бы. — Принц подошел к столу, усыпанные перстнями пальцы обхватили ножку бокала. — Могу ли я предложить вам бокал вина после столь долгой и трудной дороги?

И он протянул бокал Тарранту.

Тот подошел уже достаточно близко, чтобы почувствовать аромат, струящийся из бокала, и с благодарностью принял его. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и хотя колдун не слишком крупного формата наверняка использовал бы этот контакт, чтобы заручиться информацией о подлинных намерениях противника, прикосновение Принца оказалось в высшей степени нейтральным. Как и прикосновение самого Тарранта, разумеется. Они оба вели себя с чрезвычайной осмотрительностью.

Таррант поднес бокал к губам и вдохнул букет вина. Сладкий, свежий и теплый; неужели вино здесь подают в подогретом виде? Он сделал ритуальный пробный глоток, почувствовал страшный голод и преодолел его, а затем оставил кубок практически нетронутым. Сохраняя внешнее спокойствие, более того, напускное безразличие.

— Не понравилось? — едва заметно улыбнувшись, поинтересовался Неумирающий Принц.

Таррант с деланной небрежностью пожал плечами:

— Пить человеческую кровь для меня не удовольствие, а естественная потребность. Даже необходимость. Но благодарю вас за то, что вы об этом позаботились.

— Мне показалось, что после дней, проведенных в моей пустыне, вы должны проголодаться. Но, разумеется, мне вы в этом ни за что не признаетесь. Даже если будете умирать с голоду, не так ли?

— А вы бы признались, окажись вы у меня в гостях?

— Вряд ли. — Принц хмыкнул. — Мы с вами похожи друг на друга, не правда ли? Если мы научимся доверять друг другу настолько, чтобы затеять что-нибудь вдвоем, то союз окажется более чем удивительным.

— Должен признаться, что такая возможность интригует и меня самого.

— А обещание обожествления, а? Хорошенькое вознаграждение за самую заурядную измену!

— Если вы находите ее столь заурядной, — спокойно возразил Охотник, — то, возможно, вы понимаете меня не так хорошо, как вам кажется.

Голубые глаза холодно сверкнули.

— Вам известно, что священника и девочку я взял в заложники?

Таррант пожал плечами.

— Или вы хотите сказать, что их судьба вам безразлична?

— Вы знаете, почему я здесь. И вы знаете, что мне нужно.

Принц помолчал. Потом равнодушно произнес:

— Вам нужен Калеста.

— Калеста.

Лицо Принца напряглось.

— Калеста служит мне верой и правдой долгие годы. Он помог мне создать это королевство и оказал содействие в разработке плана вторжения в земли, принадлежащие Истинной Церкви…

— Вторжения, сопряженного со смертью в мучениях нескольких сотен человек.

— А это вас волнует?

— Я презираю бессмысленную жестокость.

— Йезу отличаются от остальных демонов. Лучше всего они сотрудничают с тобою, когда ты держишь их на длинном поводке. Да и имею ли я право осуждать его методы, если с их помощью он добивается для меня таких выгод? Точно так же имеете ли вы право осуждать их?

— Следовательно, вы собираетесь взять его под защиту?

— Я собираюсь принять вас в качестве почетного гостя. Погостите в моих владениях, посмотрите собственными глазами, какую роль он играет в происходящем. И, полагаю, ваше отношение к нему после этого переменится.

— А если не переменится?

Принц пристально посмотрел на Охотника:

— Согласно поговорке: что ни час, то новый Йезу родился. А такие люди, как вы… один раз в сто лет. Если уж на то пошло, я сделал свой выбор, пригласив вас сюда. — Повернувшись к ракху, он распорядился: — Пойди приведи ее.

С армейской исполнительностью тот поклонился и вышел. Дверь была где-то за спиной у Принца, но Таррант даже не успел заметить ее: только что ракх был здесь, и вот он уже исчез, как будто провалившись куда-нибудь в другое измерение.

Принц, увидев, куда смотрит Таррант, улыбнулся:

— Смысл и удовольствие такого устройства в том, что ты полностью защищен, тогда как никто об этом даже не догадывается.

— Понятно, — усмехнулся Таррант.

— К тому же все здесь, знаете ли, совершенно естественно. — Хозяин цитадели положил руку на ближайшую колонну и любовно, чуть ли не страстно погладил ее. — Я ускорил процесс в миллион раз, перенаправил его немного, но в конце концов за все отвечает сама природа. А она куда более изобретательна, чем любой из нас.

— Поразительное мастерство, — согласился Охотник. — А что с вулканами?

— В каком смысле?

— Вы обосновались на базальтовом плато вулканического происхождения. В тех местах, откуда я прибыл, это сочли бы колоссальным риском. Или вы научились укрощать магму?

Принц хмыкнул:

— Укрощать ее, Владетель, не приходится. Надо лишь держать открытыми определенные вентили, время от времени откачивать из почвы лишний газ… и тогда, если вам это нужно, лава потечет не на восток, а на запад, и вообще поведет себя самым цивилизованным образом. Ах да. Я же забыл. — Взгляд его буквально пронзил гостя. — Вы же не обладаете властью над огнем, не так ли? Равно как и надо всем, что соприкасается с огнем?

Внутренне Охотник весь подобрался, внешне же — хотя и с трудом — ему удалось сохранить спокойствие.

— Не надо меня недооценивать, — улыбнулся он. И мысленно добавил: «И заманивать в ловушку тоже не надо».

Принц холодно улыбнулся в ответ:

— А я и не собираюсь.

Послышался шум приближающихся шагов. Хрустальные стены раздвинулись. Вернулся ракх. В сопровождении женщины. Нет, не женщины — девушки. Стройной, темнокожей и крайне испуганной. Но и в самом ее испуге имелось изрядное изящество.

— Позвольте мне, — начал Принц, — доказать вам собственное гостеприимство.

Он подошел к девушке, взял ее за подбородок, развернул лицом к Тарранту. Глаза у нее были широко раскрыты, а губы дрожали.

— Как и положено, столь высокому гостю — лучшее, что может найтись в моих владениях.

На мгновение наступила тишина. Затем Таррант предельно медленным шагом подошел к девушке. Ее страх был как ароматнейшее вино, его букет производил завораживающее впечатление. Голод охватил Охотника с поразительной силой.

— Мне говорили, что вы предпочитаете бледноликих, но в наших краях это большая редкость. Зато все остальное выше всяких похвал.

Таррант прикоснулся к щеке девушки — крайне деликатно, но ее объял еще больший ужас. Лишь максимальным усилием воли он заставил себя не закрыть глаза, чтобы как следует упиться непревзойденным ощущением.

— Нравится? — спросил Принц.

— Очень, — прошептал посвященный в ответ.

— Можете поохотиться на нее в Черных Землях, если вам будет угодно. Конечно, с условиями, которые имеются в вашем Лесу, наши не сравнишь, но все же, мне кажется, это придется вам по вкусу. Если, конечно, вы не предпочтете взять ее прямо здесь.

Охотник еле-еле заставил себя убрать руку. Но по-прежнему ощущал кончиками пальцев тепло, исходящее от девушки.

— Нет, — выдохнул он. — Отпустите ее.

Принц кивнул ракху, а тот увел девушку. Бедняжка была настолько запугана, что ей трудно было идти. И глаза у нее были полны слезами. Какая роскошь!

Когда ее увели, когда они с Принцем вновь остались вдвоем, Таррант заметил:

— Она ведь ваша подданная.

И слова эти прозвучали с вопросительной интонацией.

Принц улыбнулся:

— А вы мой гость. И я угощаю своих гостей, Владетель, тем, что требует их природа. Так что насладитесь ею. Из того же источника можно почерпнуть и других — тысячи других, если наш с вами союз станет реальностью. Не говоря уж обо всех невинных душах из северных краев. — Он мрачно хмыкнул. — Каждый бог требует своих жертв, Владетель. Так с чего бы вам становиться в этом плане исключением?

Охотник чувствовал, как сама сущность девушки взывает к нему из-за хрустальных стен. Обольстительная, в высшей степени обольстительная. Сколько же времени прошло с тех пор, как он в последний раз по-настоящему охотился? Гибель участников вторжения была сущими пустяками по сравнению с открывающейся перед ним перспективой. Ну правда же, ночные кошмары священника едва ли могли сравниться с рюмочкой, вызывающей аппетит.

— Давайте же, — мягко настаивал Принц. — Насладитесь ею. А о делах мы сможем поговорить и завтрашней ночью. Или даже позже. У нас с вами, друг мой, еще столько времени в запасе. Целая вечность. Так к чему суетиться? Давайте же, насладитесь.

Бежит. Она сейчас бежит. Он чувствовал это. И чувствовал ее страх. Этот страх пробуждал инстинкты, которыми он слишком долго пренебрегал. Ему страсть как хотелось погнаться за нею, взять ее, убить.

Но сначала дело. Сначала церемонии. Сначала ритуал. Он поклонился так, как было принято во дни его юности, когда на этой планете было множество королей, принцев и их вассалов, — и тогда подобные церемониальные поклоны были общеприняты. Принц кивнул в ответ, давая понять, что оценивает церемониальный жест во всей его великосветской утонченности.

Вернулся ракх, и хотя он застыл на почтительном расстоянии, Таррант почувствовал, что тот изучает гостя. Рассматривая его как возможную угрозу? Но если и так, то он явно зря старается.

— Среди таких, как мы, — тихо начал посвященный, и в его голосе не прозвучала, а только едва обозначилась угроза, — Познание следует рассматривать как покушение на права личности и, соответственно, как недружественный акт. Мне было бы крайне жаль, если бы что-нибудь в этом роде омрачило наши едва завязавшиеся отношения, Ваше Высочество.

— Вы правы, — холодно произнес Принц. — Но, думаю, мы друг друга поняли. — Он торжественно кивнул. — Удачной вам охоты, Владетель.

Когда гость ушел и занавеси иллюзии плотно задернулись за ним, образовав барьер как для зрения, так и для слуха, — ракх спросил:

— Вы ему доверяете?

— О доверии и речи идти не может, — безапелляционно отрезал Принц.

— Значит, вы примените к нему Познание?

Принц покачал головой:

— Ты слышал, что он сказал. Это было бы равнозначно объявлению войны.

— Так как же вы собираетесь управлять им?

Принц погладил серебряный кубок; подогретая человеческая кровь в нем затрепетала.

— Есть и другие способы получения информации, — заверил он своего лейб-гвардейца.

16

Действие зелья постепенно сходило на нет. Дэмьен уже мог достаточно четко видеть. Очертания мира сфокусировались, огранились, черные и враждебные. И говорить он теперь тоже мог, если ему этого захотелось бы. Восстановившаяся речь уничтожила разлад с мыслью; недавнее состояние, в котором каждое слово давалось с подлинной мукой, прошло. Он смог, наконец, начать думать.

Священник со стоном попытался сесть, к его удивлению, тело подчинилось. Казалось, прошла уже целая вечность с тех пор, как зелье, прописанное Принцем, лишило его каких бы то ни было мыслительных способностей; за это время в самые смутные минуты ему казалось, будто былой ум так и не восстановится, будто Принц спилил ему мозги, как спиливают когти камышовому коту или подрезают крылья пойманной птице. Только происшедшее с ним было в сотню, нет, в тысячу раз чудовищней. Сейчас он уже понимал, что не существует способов помешать кому-нибудь предпринять Творение. А можно только выскрести его мозг так, чтобы человек утратил способность к малейшей мыслительной деятельности, включая Творение.

Йенсени, должно быть, заметила, как он заворочался, потому что подбежала к нему, желая как-то помочь. И хотя поднять его тяжелое тело она, разумеется, не могла, поддержка оказалась далеко не лишней.

— Со мной все в порядке, — хрипло прошептал он, полуобняв девочку.

Его запястья горели в тех местах, куда недавно впивались наручники, и машинально он начал Творение, чтобы Исцелить их. Или, по меньшей мере, попробовать Исцелить. Но зрение у него было еще никуда, так что в потоки Фэа он, как потребно для решения подобной задачи, всмотреться не мог. Да и любая другая задача была бы ему сейчас не по силам.

— Мы в подземелье? — прошептал он.

— И в очень глубоком. Он сказал, что вы сами поймете, для чего это.

— Кто сказал?

— Ракх.

Священник напряг память и смутно вспомнил боевую раскраску и длинную пышную гриву. Да еще, пожалуй, зеленые глаза. Все остальное было недоступно, все остальное потерялось в тумане после приема зелья. Он подумал: «Интересно, а что еще я позабыл?»

— Расскажи мне, — попросил он девочку. — Расскажи о том, что случилось.

Так она и поступила. А пока она рассказывала, Дэмьен всматривался в свою темницу: частые и толстые прутья решетки, крепкие стены, практически полное отсутствие земной Фэа. И ни малейшей надежды — нигде, ниоткуда. Принц знал, что он за человек и как с ним управиться, и хорошо продумал условия заточения. Пока дверь не отопрут, Дэмьену и девочке отсюда не выйти.

— Вот еда, — закончила Йенсени.

Как это ни странно, она явно гордилась наличием пищи, словно сама приготовила ее, но у него не было сил поинтересоваться этим обстоятельством. Сколько же времени провел он в психической темнице чудовищного полусна, обрекая тело на муки голода, пока разум боролся за то, чтобы восстановить контроль над мозгом? Но стоило почувствовать голод, как тот предъявил свои права со всей категоричностью. Он принял у нее из рук пищу — это были сандвичи! не больше и не меньше! — и благодарно проглотил все до последнего кусочка. Запивая чистой водой, которую тоже дала ему девочка.

«Что ж, и на том спасибо, — подумал он. — По крайней мере, этот ублюдок не собирается уморить нас голодом».

— Он собирается убить нас? — внезапно спросила девочка.

Священник посмотрел на нее, потом погладил по голове. Руки и ногти были у него в грязи, одежда тоже; Таррант бы наверняка брезгливо поморщился.

— Не знаю, — спокойно ответил он. — А ты боишься, что собирается?

Задумавшись, Йенсени закусила губу.

— И тогда я снова буду с отцом? — вдруг встрепенулась она. — Где бы это ни оказалось? — торопливо добавила она, совершенно очевидно не больно-то веря в небо Единого Бога.

— Я в этом уверен, — прошептал Дэмьен.

Эти слова следовало произнести в любом случае, что же до того, насколько они соответствовали действительности… Что же на самом деле случится с этой прелестной крошкой, когда наступит конец, когда ее душа, став свободной, сможет оседлать энергетические потоки планеты Эрна? Единый Бог, утверждается, заботится только о тех, кто в Него верует, а ее едва ли можно причислить к Его пастве. А что происходит с теми, кто не верует ни в одного из богов, кто даже не задумывается над загробной жизнью, а просто живет от рождения до смерти так, как ему нравится или как у него получается? В мире, в котором Фэа способно порождать богов и демонов, в котором сила молитвы может сформировать рай и ад, — что происходит в этом мире после смерти с теми, кто не готовится к смерти — и к послесмертию — заранее?

С невольным вздохом Дэмьен отправился к приземистому горшку, поставленному в дальнем углу темницы, и, убедившись в том, что тот представляет собой именно то, за что он его принял, облегчился ото всего, что накопилось за долгий день. Его моча была темной и пахла как-то странно; оставалось надеяться, что это результат воздействия зелья, а не симптом чего-нибудь куда более зловещего. Только и не хватало сейчас по-настоящему заболеть.

Привалившись к каменной стене и закрыв глаза, он подумал: «А какое это имеет значение? Да и вообще, что теперь имеет хоть какое-нибудь значение?»

— С вами все в порядке? — окликнула его девочка.

«Нет, — подумал он. — Нельзя предаваться отчаянию. Стоит тебе психически сдаться — и он и впрямь одержит победу».

— Как будто этого уже не произошло, — подумал он вслух.

— Что?

Он сделал глубокий вдох, пытаясь прийти в себя. Затем вернулся туда, где сидела девочка, и подсел к ней. Взял ее руку — такую маленькую, просто крошечную — и нежно погладил.

— Йенсени… — заговорил он тихо, чрезвычайно тихо. Словно боясь того, что его могут подслушать. Конечно, никого вокруг не было видно, но разве в месте вроде этого можно судить о чем бы то ни было наверняка? — Фэа, которой я пользуюсь, здесь слишком слаба, мне с ней ничего не сделать. Но как с другой Фэа — с той, пользоваться которою тебя учила Хессет? Ты не видишь здесь ничего?

Девочка помедлила с ответом.

— Иногда. Сияние было сильным сразу же после того, как мы сюда попали. Его не слишком много, но такие вещи быстро меняются. Никогда ничего не знаешь заранее.

Она сказала это словно оправдываясь, как будто сама была виновата в том, что здесь мало приливной Фэа.

Священник ободряюще пожал ей руку.

— А когда эта сила затопляет все вокруг, когда ты можешь воспользоваться ею… Как тебе кажется, ты могла бы с этим что-нибудь сделать?

Он указал не на прутья решетки, которые интересовали его на самом деле, а на ножные кандалы. Что тот металл, что этот, и если она сможет использовать приливное Фэа, чтобы разбить эту цепь, то, скорее всего, справится и с решеткой.

Но она смущенно потупилась.

— Я пыталась. Еще в лодке. Но у меня ничего не вышло…

— Тебе просто нужно попрактиковаться, — поспешил вставить он. И нехорошо подумал при этом: «А времени на это у тебя может оказаться много, не исключено, что и целая жизнь». — В следующий раз, когда почувствуешь силу приливной Фэа, дай мне знать, и, быть может, мы вместе попробуем…

Шаги. Он резко оборвал речь, надеясь, что спускавшиеся сюда — кем бы они ни оказались — ничего не успели услышать, да и что произойдет, если Принц узнает о том, что Йенсени может использовать приливную Фэа? И, кстати, раз уж Таррант все равно предал их, то почему он умолчал об этом? Над этой загадкой стоило поломать голову.

Первым за решеткой появился солдат, за ним еще трое. «Должно быть, они считают, что я могу творить чудеса, — сухо подумал Дэмьен, — раз им требуется являться сюда в таких количествах». Следом за ними — капитан-ракх, его грива больше не была убрана под капюшон, но рассыпалась по плечам всем своим пышным золотом. Капитан кивнул в сторону решетки, и один из солдат встал у дверцы. Вооруженный, отметил про себя Дэмьен. Еще один кивок, и тот извлек пистоль. Холодное дуло глянуло прямо в глаза священнику.

— Подойди к решетке, — приказал ракх.

Медленно, с отчаянно заколотившимся сердцем, Дэмьен выполнил приказание. Пистоль смотрел на него с расстояния не более чем в один ярд, промахнуться было бы просто невозможно.

— Повернись.

Дэмьен повернулся к нему спиной и лицом к Йенсени. Она вся подобралась, как испуганный зверек, готовый сорваться с места при первых признаках опасности. Но куда ей бежать? Где спасение? Где здесь хотя бы намек на безопасность?

— Просунь руки сквозь прутья, — распорядился ракх.

Сердце у Дэмьена ушло в пятки, едва он понял, что означают все эти приготовления. Но что ему оставалось делать? Он завел руки за спину и просунул сквозь прутья решетки. На запястьях тут же защелкнулись наручники, приковав священника к месту, на котором он стоял. Он сразу же проверил, какую свободу движений ему оставили. Практически никакой.

— Поставлен, — сообщил кому-то ракх.

За спиной у Дэмьена послышались шаги. Он попытался оглянуться, чтобы увидеть вновь прибывшего, но под таким нелепым углом и в столь скверном освещении разглядел лишь чью-то рослую фигуру в кроваво-красном плаще.

Послышался скрип ключа в двери. Тяжелую дверцу отодвинули. Человек прошел в темницу и встал лицом к лицу с Дэмьеном.

«О Господи…»

Какой-то частью сознания он воспринимал все, как оно было или как оно казалось: перед ним в алом шелковом плаще, распахнутом на груди (открывая нечто более искусно пошитое, возможно, камзол), стоял сохраняющий стройность и осанку пожилой мужчина лет пятидесяти, может быть, шестидесяти. Тонкий золотой обруч на голове лишь оттенял седеющие виски, редеющие волосы, нездоровую кожу.

И все это было страшно знакомым.

На мгновение Дэмьен мысленно вернулся в земли ракхов. Опустился на колени перед Властительницей Лема, руки у него оказались связаны за спиной обыкновенной веревкой (чего бы он ни отдал сейчас за то, чтобы дело обстояло именно так). Он готовился пасть жертвой ее безумия, тогда как демон, стоя у нее за плечом, насмешливо нашептывал: «Пытка есть пытка».

Хозяйка Лема и этот мужчина были одним и тем же человеком. Не в телесном смысле. И не в плане пола. И даже лица не были похожи друг на друга, да и любое внешнее сходство отсутствовало. Но их одеяние, их осанка, даже выражение лица! Следя за тем, как ступает этот человек, Дэмьен видел ее поступь; стоя перед ним, священник почувствовал себя вернувшимся в тот день, когда он тщетно ждал землетрясения, чтобы избавиться наконец от всяческих проявлений ее безумия.

— Принц Изо Раши, — провозгласил ракх. — Суверенный властелин Килей, Шатаки и Черных Земель. — И затем добавил: — Называемый также Неумирающим.

Нет, внешнее сходство отсутствовало. Может быть, они приходились друг другу родственниками? Женщина покинула этот край уже более ста лет назад. Могут ли двое людей настолько походить друг на друга, что после столетней разлуки их вкусы применительно к собственной одежде окажутся почти полностью идентичными? Это же чистое безумие! Это же невозможно!

Однако именно так все и было.

— Ну вот, — сказал Принц. Говорил он гладким, хорошо поставленным баритоном. — Вот воитель Божий, явившийся посягнуть на мой трон.

Дэмьену кое-как удалось пожать плечами:

— Сделал все, что смог.

И вновь выражение, промелькнувшее на лице у Принца, показалось Дэмьену невероятно знакомым, — а чего бы он ни отдал, чтобы забыть об этом сходстве и обо всем, что с ним связано.

— Так оно и есть, — подтвердил Принц. — Однако теперь, когда ваша попытка сорвалась, вы можете загладить причиненный вами ущерб, сослужив мне одну простую службу.

— У меня ведь небольшой выбор, не так ли?

— У вас вообще нет выбора, — заверил его Принц. — Что же касается страданий, которые это вам причинит… вот это уж зависит только от вас.

Подавшись вперед, он взял голову Дэмьена в свои ладони — и положение столь пугающе напомнило то, что сложилось тогда в землях ракхов, что Дэмьена на миг охватила паника. Он попытался вырваться, увернуться, но наручники и прутья, к которым он был прикован, лишали его свободы маневра, а холодные руки сжимали ему голову сильно и властно. Йенсени рванулась было к ним, но Дэмьен, увидев это, успел крикнуть:

— Нет! Оставайся на месте! Не вмешивайся!

Да и действительно, чем бы девочка могла сейчас помочь ему?

— Как это разумно с вашей стороны, — удовлетворенно пробормотал Принц.

Дэмьен попытался хотя бы отвести глаза, однако не смог этого сделать. Попытался зажмуриться — но и это не удалось. Холодный взгляд голубых глаз мучителя приковывал его к себе, пригвождал его, насаживал как бабочку на булавку. «Откуда он черпает такую мощь?!» — в отчаянии подумал Дэмьен. Затем почувствовал у себя на щеке живое пламя: перстень Принца, вобравший в себя прирученное земное Фэа, производил Творение, называющееся Усмирением. «Подобно мечу Тарранта», — сравнил Дэмьен, слишком хорошо помня, что это за меч и на какие дела тот способен.

— Расскажите мне о Джеральде Тарранте, — приказал Принц.

Образы словно взорвались в мозгу Дэмьена — зрительные, звуковые, эмоциональные, — сплетаясь в единый узор воспоминаний. Охотник в своем Лесу. Сиани, абсолютно беспомощная у него на руках. Мучительная смерть ракха. Кровь. Страх. Отвращение. Его бросило в дрожь, когда все эти воспоминания нахлынули на него разом, когда все пережитое за долгий и трудный год слилось в одно-единственное мгновение. Мальчик, которого убил Таррант. Женщина, которую он запытал до смерти. Ужас, возникший при мысли о том, что необходимо отправиться ему на выручку, при мысли о том, что другого выбора не остается, и, значит, Охотник будет жить, мучить и убивать дальше, потому что он сам, Дэмьен Райс…

— Нет, — выдохнул он. — Остановитесь, прошу вас!

…А потом нынешнее путешествие, нынешнее чудовищное и заранее обреченное на провал путешествие: дни, и ночи, и схватки, и кошмары, и то мгновение на реке, то роковое мгновение, когда все его надежды пошли прахом и он посмотрел на Тарранта и понял — да, он сам понял, — что все кончено, что все их усилия пропали втуне, что все, кто погиб, погибли понапрасну, что Охотник в конце концов доказал, что он остается верен собственной природе, а природа его заключается в вероломстве…

Сила, объявшая священника, внезапно отхлынула, и он, обмякнув, прислонился к прутьям решетки. Обессиленный, потрясенный, он смог теперь закрыть глаза. И хотя он услышал, как Принц отошел от него, у него не было силы посмотреть в ту сторону, да и желания тоже не было. И хотя он услышал, как открыли дверцу в решетке, он не посмотрел и туда тоже. Казалось, будто вместе с этими воспоминаниями из него вырвали всю жизненную силу. И просто жить стоило ему теперь немалых трудов.

Но тут у него с запястий сняли наручники, и он получил возможность сдвинуться с места. Он опустился на колени — прямо на холодный каменный пол, и почувствовал, что девочка, подбежав, уже прильнула к нему. Дэмьен крепко обнял ее, черпая силы из телесного контакта.

— Благодарю вас, — послышались за спиной слова Принца. — Это было в высшей степени информативно.

И вновь он не пожелал обернуться. Не пожелал дать понять, что расслышал насмешливые слова, произнесенные с надменностью, так сильно напоминающей манеру самого Охотника. Обернувшись, он, должно быть, попытался бы убить этого человека, невзирая на решетки, на солдат и на все прочее. Слишком сильно было желание ударить Тарранта, слишком непреодолимо, а Таррант и Принц слились сейчас для него воедино.

«Будь ты проклят, Охотник! Я доверял тебе. По-настоящему доверял. Скольких еще заставил ты совершить ту же роковую ошибку за все прожитые тобою столетия? Сколько еще людей убеждали сами себя в том, что душа Охотника остается по-прежнему человеческой, и лишь в самом конце обнаруживали, что она холодна и безжалостна, как Избытие!»

У него за спиной Принц меж тем произнес:

— Это все, Катасах. Никакой стражи больше не нужно.

Катасах!

Священник резко обернулся, но они уже удалились в глубокую тень у начала лестницы. И увидел он только беглый отсвет фонаря на щетине, похожей на соболиную шерсть, на золотой гриве, рассыпавшейся по плечам, затянутым в мундир.

И когда они исчезли — и вместе с ними исчезла надежда (хрупкая и безымянная надежда), — он снова остался за решеткой в своей темнице. Думая о том, что неплохо было бы узнать об этом пораньше. И гадая о том, что предпринял бы, узнай он об этом пораньше.

— Он назвал его Катасахом, — шепнула девочка.

— Слышал. — Привалившись к решетке, Дэмьен закрыл глаза. Отчаянные планы замелькали у него в мозгу, рассыпаясь во прах, прежде чем успевали обрести мало-мальски реальные очертания. — Только нам теперь от этого никакого проку.

Однако в глубине души он сомневался в безнадежной правоте своего последнего утверждения.

Светало.

Одинокая птица кружила в небесной тьме. Ее когти были как рубины, ее глаза сверкали ослепительными брильянтами. Размах крыльев был шире орлиного, а на кончиках перьев искрилось холодное серебряное пламя.

Она зашла вниз, осмотрелась, вновь взмыла вверх. Она что-то искала.

На западе стояло какое-то тускловатое свечение, не связанное ни с солнцем, ни со звездами. Розово-красное свечение над вершиной одной из гор, окунающее ее в кровавое облачко. Птица полетела в ту сторону. На подлете воздушные потоки усилились, так что птице пришлось побороться и за то, чтобы не сбиться с курса, и за то, чтобы не разрушить собственный образ. Малейшая оплошность здесь, в окрестностях вулкана, могла стать для перевоплощающегося роковой.

Птица перелетела через горный гребень — и снизу ее обдало жаром. Холодное пламя на кончиках крыльев погасло, оперение затрепетало и принялось сворачиваться в клубки. Из вулкана дышало пламенем, порой высоко в воздух взметывались камни или же тучи пепла, и птице приходилось нелегко.

В конце концов она не смогла лететь дальше и опустилась наземь. Земное Фэа заклубилось жаркими потоками возле ее лапок, такое могущественное, что эту силу почти невозможно было приручить; и только через несколько минут птице удалось переплавить Фэа согласно собственному замыслу, вывести прочь непереносимый жар с тем, чтобы оно поддалось Творению. И наконец — через преодоленный страх — произошло перевоплощение. На смену перьям пришло человеческое тело, на смену лапкам — руки, появилась и одежда. Шелковый плащ, однако, оказался в нескольких местах прожжен. Соответствующее заклятие — и под рукой возник заговоренный меч.

Джеральд Таррант окинул взглядом длинный склон огнедышащей горы, всматриваясь в смертоносный ландшафт. Всего на полмили к западу от него земля треснула и по склону катилась раскаленная лава. Даже со своего места он чувствовал на щеках ее жар и понимал, что если ему дорога собственная жизнь, то идти в ту сторону не стоит. Извергающуюся лаву сопровождали потоки земной Фэа, настолько интенсивные, что подвергнуть их Творению осмелился бы только безумец. И лава, и Фэа текли к западу, в сторону моря, прочь от цитадели Принца.

«Прекрасно», — подумал Таррант.

Принц предложил ему поселиться у себя во дворе, от чего Таррант со всей учтивостью отказался. Он не собирался проводить время, в течение которого был наиболее уязвим, под боком у этого человека, независимо от того, союзники они или нет. Поэтому, распахнув крылья, он полетел на запад, к вулкану. Пусть Принц думает, будто он тем самым всего лишь ищет уединения. Пусть он думает, будто Таррант избрал это место потому, что огненные потоки воспрепятствуют любому Видению, любому Познанию, любой попытке со стороны Принца выяснить, где же Охотник залегает в дневное время. Конечно, и этими мотивами он тоже руководствовался, но только отчасти. А если бы Принц разгадал и остальное… тогда раскаленная лава и расплавившиеся камни показались бы Джеральду Тарранту сущими пустяками по сравнению со встающими перед ним задачами.

Земля задрожала, когда он опустился на колени, и по ветру до него донесся острый запах серы. Здешние места напоминали ему гору Шайтан в его родных краях — могучий вулкан, выбросами которого подпитывались потоки в Запретном Лесу. Однажды он совершил паломничество на эту гору, желая подключиться к могущественной энергии, и с тех пор знает, насколько убийственны бывают извержения.

Но тогда у него имелся выбор.

Посвященный положил руку на рукоять меча и извлек его из ножен. Холодное пламя яростно брызнуло, войдя в контакт с раскаленной энергией здешних потоков, остро заточенная кромка зашипела, от нее повалил пар. Меч ослепительно сверкнул — почти столь же ярко, как некогда в землях ракхов; ночь за ночью на протяжении всего последующего путешествия он подзаряжал его энергией, переплавляя земное Фэа с предельной тщательностью, чтобы оно полностью соответствовало его нуждам, а затем перенося энергию в сталь, пока все лезвие не заискрилось вложенной в него мощью. При помощи этого меча он мог предпринимать Творения, даже когда потоки Фэа становились смертельно опасными в результате землетрясений или когда он сам попадал глубоко под землю, где Фэа совсем слабое. И даже здесь, в этом враждебном окружении, меч позволял ему совершать Творения, оставаясь при этом в полной безопасности.

Еще один заговоренный инструмент, и тогда он будет ко всему готовым. Он достал его из кармана, раскрыл, выложил на теплую черную землю. Воспоминания нахлынули на него волной, и на мгновение ему показалось, что эта волна настолько могущественна, что некоторые из них сейчас проснутся к жизни. Однако пробудился лишь тонкий алый туман, который затем превратился в похожие на кровь капли, поплывшие перед Таррантом по воздуху.

Убрав из сознания все остальное, он собрался для Творения. Во всем репертуаре Действий не было равного по трудности тому, которое он решил произвести сейчас. Оно было не просто неестественно или сверхъестественно, но противоестественно, оно отрицало течение самой реальности. Всего один раз до нынешней минуты он решился на подобное, да и то лишь ради приобретения необходимого опыта, но даже так не больно-то преуспел. А вот на этот раз ошибиться было нельзя.

Осторожно он напитал мощью маленькую изящную вещицу, точно так же, как много веков назад он поступил с собственным мечом. Это само по себе было просто. Зато дальше должно было идти Установление — весьма сложная процедура, в результате которой сама вещь начинает формировать Фэа, направлять и перенаправлять потоки, источать магнетизм, рассеивать и концентрировать свет…

Творение называлось ПротивоВидением.

Организовать Затемнение было бы куда проще, но этим всего лишь уменьшалась бы вероятность того, что на эту вещь обратят внимание. Отвлечение было бы более эффективным — именно к Отвлечению он прибег против Дэмьена и Йенсени на берегу реки, — но Отвлечение годится для решения краткосрочных задач, а длительного эффекта оно не сулит. К тому же любой колдун постоянно держится настороже в связи с возможностью применения подобных усилий (как наверняка насторожился и Принц), и в силах заметить их воздействие. Нет, на этот раз следовало потрудиться по-настоящему. А следовательно, необходимо было воздействовать не только на мозг колдуна, но и на саму реальность, преобразовав физический мир так, чтобы нигде не осталось и следа существования самого заговоренного предмета. Чтобы он на самом деле стал невидимым. Многие ученые в дискуссии с ним доказывали принципиальную невозможность ПротивоВидения. Он же настаивал на том, что оно вполне возможно. И здесь, на этом вулканическом склоне, он ставил собственную жизнь на карту в доказательство этого.

Медленно и осторожно он принялся преобразовывать Фэа, оплетая энергией маленькую вещь как своего рода шелковым коконом. Свет, упершись в этот барьер, потечет по периметру и далее изменит свое направление. Магнетические потоки не смогут вступить в контакт с металлическим сердечником, пока им не будет это разрешено. Жара, холод, электропроводимость, ветры, приливы… с каждой из этих сил ему предстояло разобраться по отдельности, для каждой приготовить особое противодействие. Единственное, что он оставил нетронутым, было узкой полоской прямого света; с этим следовало впоследствии разобраться на куда более высоком уровне.

Закончив дело, он устало откинулся, а затем всмотрелся в творение рук своих. Здесь, под открытым небом, оно выглядело вполне обыденно, но если на него обратит внимание Принц…

«Вот тогда и выясним, прав я или нет, — мрачно подумал он. — Выясним на собственной шкуре».

17

— Чертова лестница, — пробормотал стражник. — Почему мы не держим этих узников на первом этаже, вместе с остальными, вот чего я понять не могу.

Порученное ему дело отнюдь не вызывало у него восторга, однако он едва ли признался бы в этом своему капитану. Не стоит объяснять ракху, что на твой вкус лучше стоять на часах, нежели тащить поднос с пищей на десять лестничных маршей под землю. Он раскусит тебя за пару секунд, прорычит что-нибудь отвратительное на собственном тарабарском наречии, и тебя отправят вывозить мусор, или чистить лодки, или заниматься чем-нибудь в том же роде. Нет, лучше уж снести чертов поднос по чертовой лестнице, стараясь не думать о том, что по ней же, к чертям собачьим, придется подниматься обратно…

Примерно на полдороге его схватили сзади за плечо. Изумленный, стражник стремительно обернулся. Внутренний голос говорил ему: «Обнажи меч! — Но тот же внутренний голос напомнил и другое: — Смотри не урони поднос!» — в результате чего он едва не выронил и меч и поднос сразу.

— Не бойся, — произнес холодный голос.

Рука упала с его плеча, но там, где она только что лежала, осталось ноющее ощущение.

Заморский Владетель. Вот кто это такой. На мгновение у стражника захолонуло в паху, потому что он слышал о том, что это за человек и на какие штучки способен. Но тут же он вспомнил и то, что слышал от своего капитана; тысячи глаз обращены во дворце к этому человеку — и все только и ждут того, как он воспользуется своим могуществом против Принца. «Пусть только пробормочет первое слово Познания, — сказал ему ракх, — и наши люди тут же порубят его в капусту». А это означает, что и сам страж в безопасности, не правда ли? Или нападение на одного из лейб-гвардейцев не равнозначно нападению на самого Принца?

Тем временем гладкие ухоженные руки обхватили с обеих сторон поднос, и стражник сразу же почувствовал, как захолодела вся его поверхность. На мгновение он и сам вцепился в поднос, полагая, что капитан задаст ему трепку, если он его отдаст, но тут он поглядел в глаза Владетелю — в его ледяные серебряные глаза, — и руки солдата словно утратили разом всю свою силу.

— Я сам отнесу, — произнес Владетель. — Можешь возвращаться наверх.

Стражник чуть было не возразил, но у него пропал голос. В конце концов, поняв, что он никто и ничто по сравнению с могущественным колдуном, особенно в таком темном месте, где и закричи, никто не услышит, он, соглашаясь, кивнул. Взгляд Владетеля неохотно отпустил свою жертву, и стражник невольно задрожал, когда высокая, источающая холод фигура проследовала мимо него по лестнице.

«Да ладно, — подумал он. — Мне ведь все равно не хотелось лазить по этой лестнице туда и обратно, верно?»

Все еще продолжая дрожать, он отправился доложить капитану, что еда доставлена по назначению.

Свет был совсем слабым, поэтому, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, Дэмьену и Йенсени пришлось усесться спиной к решетке. Так они и сидели, разложив на полу карты, мелкие монеты и всякую всячину, которая сгодилась им в качестве игральных фишек. Они оба были грязны, измотаны и изранены, все их внимание было сосредоточено на картах.

Ни тот, ни другая не заметили, как подошел Таррант.

— Дайте-ка мне парочку, — мурлыкала Йенсени, выложив две карты на пол. — Я жду от вас парочки.

Священник выудил из своего набора две карты и накрыл ими карты Йенсени. Только теперь, похоже, он расслышал, что кто-то пришел, потому что повернулся…

И обомлел. Обомлел настолько, что в ту же сторону посмотрела и Йенсени. Увидела Тарранта — и тоже разинула рот. А священник растерялся настолько, что дал Тарранту разглядеть в собственном взгляде желчь и ненависть. Затем Дэмьен отвернулся к разложенным на полу предметам, выбрал мелкую монету и с нарочитым презрением бросил ее через решетку к ногам Тарранту. Монета покатилась, и Охотник остановил ее башмаком.

— Оставьте еду у решетки, — буркнул Дэмьен. — Мы заберем ее, когда управимся с игрой.

Он отвернулся от Охотника и взял себе из колоды три карты.

— Что ставишь, Йенсени?

— Две монеты, — отвечала девочка.

Она выложила их на пол, в «банк».

Дэмьен всмотрелся в свои карты и тоже положил в «банк» две монеты.

— Отвечаю тем же… и добавляю к этому… кусок мела.

— У меня кончился мел. — Девочка полезла в карман в поисках чего-нибудь, что могло бы там заваляться. В конце концов вытащила какой-то камешек. Поднесла к свету и спросила: — Что это?

Дэмьен осмотрел находку:

— Лава.

— И чего она стоит?

Он подумал:

— Полкуска мела.

Таррант, с подносом в руках, подошел, когда они погрузились в дальнейшую «торговлю». Он поставил поднос на пол, к самой решетке.

— А я думал, вам захочется узнать, что произошло.

— А я и так знаю, что произошло, — сквозь зубы процедил Дэмьен. — Ну, что там у тебя? — обратился он к девочке.

— Три «матери».

— Черт побери. А у меня всего пара «семерок». — Священник огорченно посмотрел, как она сгребла «банк» в свою сторону, затем выложил на пол еще одну монету. — Сдавай.

— Я думал, вам следует понять…

— Да все я прекрасно понял! — Дэмьен внезапно вскочил на ноги и повернулся лицом к предателю; казалось, пружина его завода вот-вот лопнет. — Я понял, что кормил вас пять проклятущих месяцев, чтобы вы смогли попасть сюда, а попав, смогли продать нас человеку, убить которого мы сюда и прибыли. Вот что я понял! А что, собственно говоря, он посулил вам взамен? Дворец из ажурного хрусталя да стайку девушек, на которых можно поохотиться, пока они не истекут кровью? Что еще?

— Бессмертие, — коротко ответил Охотник.

Изумленный Дэмьен на миг онемел.

— Самое настоящее бессмертие.

— Господи, — прошептал Дэмьен. Потом закрыл глаза. — Нет. Мне с такой ставкой не потягаться. О Господи.

— У нас не было ни малейшего шанса, — пояснил Охотник. — Поскольку в дело вовлечен Йезу, то ни малейшего. Я не смог бы подкрасться к Принцу и на расстояние в десяток футов, прежде чем на меня не набросился бы добрый десяток лейб-гвардейцев, а вы… вы не продержались бы и минуты. В первый же миг, когда вы только обозначили бы какое-нибудь угрожающее действие, колдовство Йезу настолько затуманило бы ваши чувства, что вы утратили бы всякую связь с реальностью, а тут-то вам и пришел бы конец. Никакого поединка у вас не получилось бы.

— Вот и надо было объяснить мне все это, — выхаркнул Дэмьен. — Когда я спрашивал вас в Эсперанове, вот тогда и надо было мне все это сказать. Черт вас побери! Я же вам доверял!

— А я предостерегал вас, чтобы вы мне не доверяли, — напомнил Охотник. — Предостерегал несколько раз.

— Вы должны были сказать мне!

— А я и сказал. Я говорил вам, что надежды практически нет. Говорил, что единственный шанс связан с проявлением необузданной стихии. А из этого ничего не вышло, не так ли? И едва ли по моей вине.

Руки Дэмьена сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели от бешенства.

— Будьте вы прокляты, — хрипло прошептал он. — Будьте вы прокляты вместе с вашей дьявольской честностью!

— Я назвал вам шансы. Вы сделали выбор. Так не лицемерие ли с вашей стороны, священник, строить из себя мученика?

Дэмьен наверняка ответил бы, если бы хоть на миг сдержал клокочущую в горле ярость, ответил бы наверняка, — не появись в этот миг в разделенном надвое подземелье еще одна особа, — и ее приход настолько изумил священника, что он утратил дар речи.

Она была стройна. Она была темнокожа. Она была красива тою красотой, которую предпочитал Охотник: хрупкая, нежная, уязвимая. По тому взгляду, который она бросила на Тарранта, было ясно, что она его боится, что она боится его просто чудовищно, и все же она подошла к нему, она приблизилась точно так же, как загипнотизированный кролик — к голодному удаву. Все в душе Дэмьена вскричало: ему захотелось рвануться к ней, помочь ей, избавить ее от бесконечной жестокости Охотника, но цепь сковывала ему ноги и толстая решетка мешала ему выбраться на другую половину подземелья. Чем бы ни намеревался сейчас заняться Таррант с этой женщиной, Дэмьену не оставалось ничего другого, кроме как стать свидетелем.

Девушка бросила взгляд на священника, потом — на Охотника, потом быстро отвернулась. Ее рука, касавшаяся стены, задрожала, да и голос, когда она заговорила, зазвучал неровно:

— Его Высочество просит вас повидаться с ним, когда вы управитесь с делами здесь. Ему необходимо кое-что обсудить с вами.

Она говорила практически шепотом и была настолько объята страхом, что Дэмьену стало больно даже просто смотреть на нее. Да и не мудрено, подумал он, чуть ли не физически ощущая, как голод Охотника настигает ее, ласкает, упивается ее ужасом…

— Оставьте ее! — крикнул он.

Бессильные слова, пустое сотрясение воздуха. Если Охотнику захочется расправиться с нею, помешать ему Дэмьен ничем не сможет. Только и останется — с ненавистью наблюдать за глумлением.

Таррант подошел к девушке. Застыв от ужаса, она не предприняла ни малейшей попытки к сопротивлению. Он поднес длинную изящную руку к ее волосам, погладил их; его пальцы скользнули вниз, на горло, задержались там, проверяя биение пульса. Она тихо застонала, но по-прежнему даже не шевельнулась. Ее темные глаза блестели от страха.

— Таррант. Прошу вас! — Как Дэмьен проклинал себя за беспомощность! Его руки впились в толстые прутья решетки, но силы отчаяния, разумеется, не хватило бы, чтобы раздвинуть их. — Она всего лишь принесла вам весть. Не причиняйте ей боли.

Охотник холодно хмыкнул:

— Наше совместное путешествие закончилось, священник. И мне больше нет надобности терпеть ваши поучения. — Он подался к девушке и нежно поцеловал ее в лоб, издевательски пародируя человеческую ласку. Дэмьен увидел, что девушку всю затрясло. — Зиза принадлежит мне. Подарок Принца в залог нашего с ним союза. И отличный подарок, не правда ли?

— Человека ни дарить, ни получать в дар нельзя, — возмутилась Йенсени.

— Вот как? — Охотник улыбнулся. — Прошлой ночью я охотился на нее в Черных Землях. И сегодня она жива лишь потому, что я предпочел сохранить ей жизнь. Но начиная с этого момента она будет делать каждый вдох только с моего согласия и каждый выдох — только по моей команде. Вот как я это понимаю, мисс Йенсени.

Дэмьену пришлось отвернуться. Он не мог смотреть на это. Беспомощность одолевала священника, на него накатывала тошнота.

— Вы бы себя только послушали, — хрипло проговорил он. — И посмотрели бы только, что вы делаете! Это не тот Джеральд Таррант, с которым я был знаком. Что с вами произошло?

— Послушайте, священник, только не заводите опять вашу проповедь! Чем эта женщина отличается от тысячи других? Голод мой остался тем же самым. Да и техника не изменилась.

— Однажды вы рассказали мне о том, как охотитесь у себя в Лесу. О том, что всегда оставляете своим жертвам шанс на спасение…

— Шанс настолько ничтожный, что им можно пренебречь.

— И все же шанс у них есть. Ничтожный или нет. Вы обещаете им, что, если они сумеют устоять перед вами на протяжении трех ночей, вы подарите им свободу. Не так ли? — Дэмьен подождал ответа и, не дождавшись, продолжил: — Вы рассказали мне, что охотитесь только пешком и что в процессе охоты никогда не прибегаете к Творениям, потому что в противоположном случае у них вообще не было бы ни единого шанса. Вы помните это? Вы помните, как рассказывали мне о том, что по истечении трех ночей жертва или гибнет ради вашей потехи, или навсегда освобождается от вас? Вы, помнится, называли это непременным условием. — Он сделал глубокий вдох, стараясь сохранить хотя бы внешнее хладнокровие. — То, что вы делали с теми женщинами, Таррант, имело конец. Это разрывало их в клочья, но все равно имело конец. А то, что вы делаете здесь… — Он не смел взглянуть в глаза девушке. Иначе не только у нее, но и у него самого выступили бы слезы. — Здешняя страна наводит на вас порчу, — прошептал он. — Сперва ваша верность слову, теперь ваши наслаждения… Чем же вы станете, когда все это закончится? Бессмертным и ни от кого не зависящим небожителем? Или рабом в Черных Землях?

— Возможно, я переменился, — терпеливо возразил Охотник. — Возможно, свобода избавиться, наконец, от страха перед смертью предоставила мне шанс, которого я столько ждал и искал. Или, быть может… быть может, вы никогда не знали меня настолько хорошо, как казалось вам самому. Может быть, вы видели во мне только то, что хотели видеть, и ничего больше. А теперь шоры с глаз убраны. — Он страстно погладил девушку по волосам. — Теперь истина стала явной. Теперь я могу стать тем, кем должен был стать, тем, кем бы я стал столетия назад, не потрать я половину энергии на создание тошнотворного механизма выживания.

— Пошли, — велел он девушке, отпуская ее. — Я здесь закончил. Пойдем повидаемся с твоим Принцем.

Она начала подниматься по лестнице первой, изящной рукой опираясь о стену. Дэмьен следил, пока они оба не пропали из виду, а затем слушал до тех пор, пока на винтовой лестнице не затих шум шагов. И когда они исчезли, он зарыл лицо в ладони — и они затряслись от бессильной ярости, и все его тело тоже. От ярости и от скорби. И от осознания собственной беспомощности.

Через какое-то время Йенсени тихо спросила:

— С вами все в порядке?

Священник сделал глубокий вдох, пытаясь по возможности укрепить голос:

— Да, в порядке. — Он с трудом поднял голову, глаза у него были влажны. — Сдай карты, хорошо?

Пока она возилась с игральной колодой, он вспомнил о еде, принесенной Таррантом, и после минутного колебания смирился, решив все-таки взять ее. Сквозь прутья решетки протащить поднос было невозможно, поэтому ему пришлось брать все порознь: хлеб, сыр, мясо и что-то еще, завернутое в салфетку… Этот последний предмет удивил его: что-то он не припоминал, чтобы что-нибудь подобное подавали здесь раньше.

«Наверное, серебряные столовые приборы, — ехидно подумал он, разворачивая салфетку. — Наверное, Принц, наконец, решил доверить нам ложку и вилку…»

Но это действительно был нож!

С перламутровой рукоятью, покрытой тонкой серебряной филигранью. А в центре рукояти выкована эмблема клана Таррантов. Лезвие острое и яркое, и от него исходит свет, слишком холодный, чтобы быть отражением света фонаря, и не отбрасывающий тени, а следовательно, неестественный.

Пораженный Дэмьен уставился на нож. Холодное пламя. А чем же это может быть еще?

Но какого черта…

Йенсени подсела к священнику и посмотрела на вещь, лежавшую у него на ладони.

— Что это такое?

— Это его, — выдохнул Дэмьен. Он вспомнил, как этот нож в Брианде вспорол руку молодому мужчине. Вспомнил, как этот нож в Запретном Лесу вспарывал окровавленные бинты на животе у Сензи. Вспомнил, как этот нож во многих других местах… — Это его нож. Только раньше он не был подвергнут Творению…

А сейчас, вне всякого сомнения, это произошло. И все же… если этот свет и впрямь представляет собой холодное пламя Охотника, то это можно было бы почувствовать и через салфетку. А тут… Дэмьен сомкнул руку на лезвии — осторожно, чтобы не искушать его, — но ничего не почувствовал. Ни холода. Ни зла. Ничего из того, что он привык связывать с могуществом Тарранта или с волшебным мечом, который тот постоянно держал при себе.

— А сейчас? — спросила девочка.

Он раскрыл ладонь. Салфетка, в которую был завернут нож, потемнела, а само лезвие осталось ярким. Это был свет холодного пламени, вне всяких сомнений. Слишком часто Дэмьен видел его, чтобы с чем-то спутать.

— По-моему, он заговорен, — прошептал он.

И подумал при этом: «Холодное пламя! Возможно, мне удастся взять его под контроль. Мне — и никому другому. Даже Принц не осмелился бы на такое — он не стал бы возиться с вещью, способной высосать его жизнь в мгновение ока».

Единственное, о чем он мог сейчас думать, — так это о его личном связующем звене с Таррантом, коммуникационном канале между двумя колдунами. Но подключиться к нему сейчас… Волна ненависти и отвращения нахлынула на него при одной только мысли об этом. Этот лживый вероломный ублюдок… Но он вручил им заговоренный нож. Предоставил им шанс. Жалкий, ничтожный, но все-таки шанс.

«И это наша единственная надежда, — внезапно понял он. — Да и он сам не смог бы предоставить нам никакого другого».

— А почему он не сказал нам об этом? — спросила Йенсени.

Едва услышав эти слова, он понял и какой нужно дать ответ, и его рука машинально сомкнулась на рукояти. Он завернул нож в салфетку и убрал с глаз долой.

— Потому что Принц не доверяет и ему тоже, — ответил он. — И все время следит за ним.

«И, возможно, следит и за нами, причем прямо сейчас».

— Нет, — прошептал он. — Принц считает нас совершенно беспомощными. Таррант представляет собой возможную опасность, а мы нет.

— Что такое?

Он вновь развернул салфетку и всмотрелся в подарок. Заметив, что нож складной, он вложил лезвие в рукоять. В таком виде нож был мал и удобен и легко помещался в ладонь. Или в карман. Или в рукав.

— Нам нельзя сейчас говорить об этом, — объяснил он. Очень тихим голосом. — Потому что если кто-нибудь нас подслушивает… тогда все кончено. Понимаешь, Йенсени? Так что ни единого слова.

Широко раскрыв глаза, девочка кивнула. Он снова завернул сложенный нож в салфетку и спрятал его в брючный карман. Позже, успокоившись, ему надо будет как следует над всем этим поразмыслить. Где держать нож и как его использовать.

«Нож в сердце столь же смертелен для посвященного, как и для любого другого смертного». Кто же сказал это? Сиани? Или Таррант? Воспоминания расплывались. Хорошо, все равно ему надо будет подумать. Надо будет придумать план действий.

— А мне что делать? — шепотом поинтересовалась девочка.

— Продолжай играть.

И он положил на пол между ними монетку — полцента северных стран, а мысль его меж тем лихорадочно работала.

«Нет, Джеральд Таррант, я тебя действительно не знаю, — думал он. Взял сданные девочкой карты, развернул их в руке веером. — Совершенно не знаю».

В кармане горело холодное пламя.

18

— Дэмьен! Дэмьен! Вставайте!

Тьма рассеялась до полутьмы, перечеркнутая светом фонаря. По другую сторону решетки маячили фигуры воинов, перепоясанных мечами. Йенсени расталкивала его.

— Они говорят, что нам пора повидаться с Принцем.

Медленно, мучительно он поднялся на ноги. Мышцы затекли и разболелись от холода и бездействия, да и короткая цепь на щиколотках мешала ему подняться с необходимой легкостью. И все же в конце концов он встал и посмотрел на людей, столпившихся в другой половине подземелья. Шесть мужчин и командир-ракх. Катасах.

— Его Высочество желает видеть вас, — объявил длинногривый капитан.

Дэмьену не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть, а затем отступить на шаг, давая страже возможность отпереть дверь. Трое воинов прошли в темницу и застыли вокруг узника.

— Повернитесь, — приказал ракх.

Дэмьен повиновался. Его руки завели за спину и на запястьях защелкнули наручники. На этот раз они стали еще жестче, чем в предыдущий, отметил он. Сегодня они ведут себя с особой осторожностью.

— Выводите его, — скомандовал ракх.

— А меня?! — возмутилась Йенсени. Она рванулась было к Дэмьену, но солдат ухватил ее сзади. — Одна я тут все равно не останусь.

— Ты тоже можешь пойти, — разрешил ей ракх. — Только тебе придется надеть вот это.

Он протянул ей что-то сверкнувшее в свете фонаря. Это был металлический браслет, шириной в полдюйма и дюймов десяти — двенадцати в окружности. С браслета свисал металлический же диск, на котором было что-то выгравировано, а что, Дэмьен не мог со своего места разобрать.

— Что это такое? — спросил священник.

— Если вы будете вести себя хорошо, то это всего лишь украшение. Но если ваше поведение хоть в какой-то мере вызовет неудовольствие Принца, то… скажем так, девочке придется разделить его недобрые чувства. — Ракх помолчал, давая Дэмьену осмыслить услышанное, потом осведомился: — Ясно?

— Ясно, — пробормотал Дэмьен.

«Ах ты, ублюдок», — подумал он.

Йенсени явно хотела услышать от Дэмьена хоть какие-нибудь инструкции; глаза ее были широко раскрыты, и в них застыл страх.

«Какое у меня право вовлекать ее в мои неприятности», — мрачно подумал священник. Скорее всего, ему придется на кого-то накинуться — и произойдет это уже скоро. И если ему повезет, если очень повезет, то, погибнув, он прихватит с собой и Принца. Ну а теперь получалось так, что… убивая Принца, он тем самым убьет и Йенсени.

«О Господи, вразуми меня. Я решил, если понадобится, пожертвовать собственной жизнью. Но имею ли я право жертвовать и жизнью этой девочки?»

В конце концов он осторожно промолвил:

— Не думаю, что без этой штуковины они разрешат тебе идти со мной.

Вина свила гнездо у него в груди, вина и раскаяние, но он не мог сказать больше ничего, если, конечно, не собирался выдать собственные намерения. Поняла ли девчушка, на что ей предлагают дать согласие?

— Ладно.

Она произнесла это едва слышным шепотом. Страж взял ее за руку и вывел из темницы — довольно грубо, подумалось Дэмьену, — а затем ракх защелкнул браслет у нее на шее. Послышался характерный металлический щелчок.

— Выводите, — распорядился ракх.

Стражники вывели Дэмьена из зарешеченной половины подземелья туда, где стоял ракх. Скованного по рукам и ногам, его тем не менее предъявили на дополнительный осмотр командиру, да и сами встали впритык, не спуская со своего пленника глаз. И вновь Дэмьен подумал о том, что его принимают за какого-то чудодея.

— Вам следует знать, — сообщил ему ракх, — что мне приказано убить вас в ту же секунду, как вы что-то затеете. Не ждать, не спрашивать, не выяснять ваши подлинные намерения, а просто убить.

Дэмьен поглядел в зеленые холодные глаза и подумал о том, что за секреты таятся в их глубине. Что, интересно, разглядел в этом ракхе протектор, приняв его за возможного союзника? Чем бы это ни было, Дэмьену не удавалось это нащупать.

«Кирстаад был здесь почетным гостем. Это совершенно другая точка зрения, чем та, на которой нахожусь я».

— Поняли? — спросил капитан.

— Да. — Дэмьен кивнул. — Понял.

— Прекрасно. — И капитан приказал своим людям: — Пошли.

Пленников подтолкнули к лестнице и тычками направили вверх. Один из лейб-гвардейцев сгреб было Йенсени за руку, но той удалось увернуться, и она тут же бросилась к Дэмьену. Ракх разрешил ей держаться рядом со священником. В процессе бесконечного восхождения Дэмьен чувствовал рядом с собой тепло ее тела; и как же ему хотелось, чтобы хотя бы для нее оставалась малейшая надежда.

«Не слишком-то я осчастливил тебя, взяв с собой, — мысленно обратился он к ней. — Даже среди Терата тебе жилось бы лучше. — Но тут Дэмьен вспомнил о том, в каком состоянии они нашли ее у Терата: грязную, запуганную, живущую в норе, как какое-то животное. — Но ведь и сейчас она грязная, и сейчас запуганная, — нехорошо подумал он. Чувствуя, как при ходьбе от его собственного тела отслаивается засохшая корка пота, грязи и крови. — Должно быть, от меня чудовищно воняет. Но ведь ракхам такое нравится».

Последняя мысль — издевательская, разумеется, потому что ракхи отличаются обостренным обонянием, — доставила ему известное удовольствие: как славно было причинить — пусть и ничтожное — неудобство хотя бы одному из врагов. Хотя сам ракх — ни этот, ни любой другой — никогда не признался бы, что дело обстоит именно так.

На полдороге он упал, запутавшись в короткой цепи, пока перешагивал с одной ступени на другую. Упал со всего маху и ударился очень сильно, громко стукнувшись коленом о каменную ступень. Боль пронзила всю ногу, и он непременно покатился бы вниз по лестнице, не ухвати его за руку один из стражников. Другой тут же подхватил его с противоположной стороны, и вдвоем им удалось поставить пленника на ноги; практически повиснув у них на руках, он зашатался от боли.

Ракх тут же подошел и подозрительно уставился на него. Сперва посмотрел на гримасу на лице у Дэмьена, а потом на покалеченную ногу.

— Снять! — распорядился он.

Дэмьен испытал новый приступ боли, когда, расстегивая ножные кандалы, цепь предварительно натянули, — и вот он уже был свободен и мог идти как нормальный человек. Слава Богу.

Продолжив восхождение, он принялся считать лестничные марши. Колено отчаянно болело; он понимал, что, возможно, серьезно повредил его, но игра стоила свеч. Ножные кандалы с него сняли — и хотя это, конечно, было невеликой победой, зато первой, одержанной им с тех пор, как он попал в плен. А он давным-давно понял: когда дела идут по-настоящему скверно, так скверно, что беды обрушиваются на тебя со всех сторон сразу, лучше всего сосредоточиться на одной конкретной задаче и попробовать решить хотя бы ее. А потом будет видно.

Поднимаясь по бесконечной лестнице, он старался не думать о ноже Тарранта. Старался не замечать его тяжесть, не думать о лезвии, вплотную прижатом к его собственному телу. Стражники, надевая на него кандалы, не нашли ножа, не почувствовали они его и в тот миг, когда с двух сторон подхватили священника под руки. Что же тому виной: Творение Тарранта или тщательность, с которой сам Дэмьен припрятал оружие в рукаве рубахи? Хотелось бы ему понять, как именно поколдовал с ножом Таррант. Строго говоря, он и сам не замечал ножа у себя в рукаве; он подозревал также, что не почувствовал бы его, даже если бы тот распорол ему руку до кости. Судя по всему, в дело пущено некое странное Затемнение, позволяющее видеть предмет, но блокирующее любое другое восприятие. И священник подумал о том, удастся ли ему пустить в ход нож, если возникнет такая необходимость. Или Таррант заранее предусмотрел и эту возможность?

В конце концов они поднялись на самый верх и очутились в ослепительном хрустальном зале. Стены со всех четырех сторон сверкали и отливали ртутью, словно на них падал яркий свет из какого-то остающегося невидимым источника. Разумеется, Дэмьен узнал здешний стиль, и, разумеется, тот поверг его в трепет точно так же, как внешний облик самого Принца. Потому что архитектура дворца Властительницы Лема, может быть, и не отличаясь таким же великолепием и волшебным очарованием, была в своих основных характеристиках очень и очень схожа со здешней. Возможно, Властительница Лема попыталась создать копию этого дворца точно так же, как она старалась подражать Принцу в своей одежде. Но если так, то она, пожалуй, потерпела неудачу. Дэмьену пришлось прищуриться, пока лейб-гвардейцы вели его вперед, — слишком уж впечатляющее зрелище предстало здесь его взору. Стены блистали брильянтами, отовсюду в зал обрушивались водопады света. Интересно, как местные обитатели сами ориентируются в этом хаосе? Пользуются каким-нибудь Творением или же все дело в самой обыкновенной привычке?

«А я бы к этому никогда не привык», — подумал он, погружаясь в хрустальный блеск. Йенсени держала его за руку, и он чувствовал, что ее ручонка дрожит. Может быть, отец описывал ей и этот дворец тоже? Или на это у него не хватило слов?

И тут стены перед ними раздвинулись — или мнимо раздвинулись, — и они очутились в просторном помещении, потолок которого был озарен отраженным мерцанием многочисленных фонарей, а стены представляли собой радужные переливчатые панели. В комнате было полно народу — главным образом солдат, — но внимание Дэмьена сразу же приковали к себе двое восседающих в самом центре. Эти двое были под стать друг другу — оба величественные и надменные.

Неумирающий Принц сидел справа, и его длинные пальцы поглаживали позолоченную ручку кресла в форме головы какого-то животного. Он пристально смотрел на Дэмьена. Двое гвардейцев стояли у него за спиной, и было ясно, что они готовы броситься в бой при малейшем признаке опасности для их государя и повелителя. Дэмьену показалось, что Принц стал со времени их недавней встречи еще старше (а ведь прошел всего день!), но это, скорее всего, следовало списать на фокусы освещения, оставлявшего лицо Принца в глубокой тени. Он опять был в красном — и тяжелая шелковая тога растекалась у него по плечам, как кровь. Похож, очень похож на Властительницу Лема, подумал Дэмьен, и это было обескураживающее сравнение.

А слева сидел Джеральд Таррант, потягивая что-то из серебряного кубка и как бы ненароком поглядывая на Дэмьена и на Йенсени. И это был уже не тот покрытый дорожной пылью путник, которому довелось проплыть по морю несколько сотен миль, а потом еще полстолько пройти пешком, — это был аристократ до корней волос, наконец-то занявший подобающее место среди себе подобных. Его верхняя тога была из темно-синего панбархата; под нее была поддета черная, щедро расшитая золотом туника. На голове, сдерживая достигающие плеч волосы, возлежал золотой венец, но сияние золота вдвое уступало блеску его глаз, его таких пронзительных глаз. Рядом с ним, на коленях у ручки кресла, стояла девушка, которую Дэмьен видел в подземелье. Рассматривая лица пленников, Охотник гладил ее по волосам, и хотя от священника не укрылось, что женщину бьет дрожь, она даже не пыталась отпрянуть.

— Преподобный Райс! — Принц поднял кубок, словно желая произнести здравицу в честь важного гостя. — Вы считаете себя справедливым человеком. Вот и объясните мне: какой приговор следует вынести тому, кто вступил в бой с моими войсками, сорвал жизненно важный для меня проект, вторгся в мою страну и вознамерился свергнуть меня с престола?

Дэмьен пожал плечами:

— Я бы начал с ванны и смены белья.

На мгновение Принц, казалось, насупился, затем, поглядев на Тарранта, поинтересовался:

— Он что, всегда такой?

Дэмьену показалось, будто Охотник едва заметно усмехнулся:

— К сожалению.

С отсутствующим видом гладя девушку по волосам, посвященный снова отпил из кубка; его жертва меж тем дрожала все сильнее и сильнее, она явно находилась в ужасе. Взгляд у нее был какой-то незрячий, губы полураскрыты, и Дэмьен понимал, что даже сейчас она какой-то частью сознания находится в Черных Землях и спасается бегством от человека, настолько жестокого и безжалостного, что он претендует даже на самые сокровенные ее мысли.

По-королевски величественный, Принц поднялся из золотого кресла и подошел к Дэмьену. Пока Принц шел, священник осторожно сунул руку в рукав, стараясь скрыть этот жест за полной неподвижностью всего тела. Слава Богу, за спиной у него лейб-гвардейцев сейчас не было; оставалось надеяться на то, что и стоящие по бокам ничего не заметят. Когда Принц подошел на достаточно близкое расстояние, Дэмьен убедился в том, что он и впрямь стал старше, чем только что накануне. Гораздо старше. На лице появились морщины, которых не было раньше, и пятна по-старчески обесцветившейся кожи. Дэмьен без всяких церемоний пораженно уставился на этого человека, настолько его поразила происшедшая с ним перемена. При этом другие мысли — в том числе о ноже — оказались отброшены в сторону.

Да и черт бы побрал этот нож! Он не нашел его, даже лихорадочно ощупав то место, где должно было находиться оружие, рискуя тем самым порезаться самому. Что бы ни Сотворил со своим ножом Таррант, чтобы Принц не почуял его, Дэмьен и сам совершенно не чувствовал его.

Священник невольно отпрянул, когда Принц подступился к нему почти вплотную. При этом сделав вид, будто испугался человека, подвергнувшего его накануне столь мучительной процедуре. Хотя на самом деле шум шага должен был заглушить звон цепочки кандалов в тот момент, когда Дэмьен, сунув одну руку в рукав другой, отчаянно нашаривал нож, который был спрятан там, во всяком случае, должен был быть спрятан. И в конце концов он нашел оружие. Но не почувствовав пальцами, как это произошло бы с обыкновенной вещью, — он обнаружил его, потому что между двумя пальцами образовалась пустота, которую они не могли преодолеть, хотя по ощущению там не было ничего, кроме воздуха. Значит, нож. Он отступил еще на шаг, высвобождая изящное оружие или, по меньшей мере, надеясь высвободить, потому что он его по-прежнему не чувствовал и не воспринимал никаким другим способом. Но едва отступив, он увидел, как один из стражей шагнул к нему, а второй взялся за пистоль. Вот оно, значит, как. Вот и вся свобода, ему предоставленная.

— Сколько вам лет? — спросил Неумирающий Принц.

Вопрос настолько поразил Дэмьена, что он едва не выронил чудом найденный нож.

— Что?

— Я спрашиваю, сколько вам лет?

На мгновение Дэмьен забыл даже это. Принц замер в ожидании.

— Тридцать четыре, — отозвался наконец священник. Неужели ему действительно столько лет? Число казалось огромным, количество прожитых лет — нереальным. — А что?

Принц улыбнулся, но от этой улыбки повеяло холодом.

— Владетель поведал мне о ваших победах. О вашей силе, вашей выносливости, вашей сущности… Вот мне и стало интересно, надолго ли вас еще хватит. Все эти качества присущи молодости и все они проходят вместе с нею.

Дэмьен уже высвободил нож и крепко сжал его рукоять в правой руке.

— Я догадываюсь, что все это пройдет гораздо быстрее, а именно в ближайшую пару дней, — сухо сказал он.

Сердце его отчаянно билось, но голос звучал ровно.

Принц кивнул:

— Скорее всего.

Если бы Дэмьену предоставили возможность внести в свою жизнь о дну-единственную поправку, он выбрал бы вот что: здесь и сейчас у него на руках не должно было оказаться наручников. А большего ему и не потребовалось бы. Но наручники были скреплены цепью, которую невозможно рассечь обыкновенным стальным лезвием, и оставалось надеяться лишь на то, что звенья цепи разъединит заложенное Таррантом в нож холодное пламя. Тем более, что холодное пламя неоднократно совершало это на глазах у самого Дэмьена в прошлом. А если нет… Тогда пришел конец им обоим. Потому что стоит ему сойти с места, как все присутствующие увидят, что у него в руке, а там уж Принцу не понадобится много времени, чтобы при помощи Творения понять, что это такое и откуда оно взялось у Дэмьена.

Он всем своим нутром ощущал, что Таррант смотрит на него во все глаза, смотрит с предельным вниманием. «Он рискнул всем, — подумал Дэмьен. — Рискнул всем, лишь бы предоставить мне этот шанс». И священник отчаянно и как бы испуганно встрепенулся, когда Принц оказался рядом, заглушая звоном цепи движение, в ходе которого просунул заговоренную сталь между звеньями. Пусть здешний властелин думает, что Дэмьена так напугало одно его приближение. Пусть думает все, что угодно, лишь бы не сорвалось.

Выигрывая время, он мотнул головой в сторону Тарранта и грубо поинтересовался:

— А этому вы что заплатили?

Неужели и впрямь по цепи, сковывающей его руки, прошла холодная дрожь? Или он всего лишь принимает желаемое за действительное?

Принц, полуобернувшись к Охотнику, удостоил его кивком.

— Мы с Его Светлостью нашли взаимопонимание. Среди властителей мира сего речь идет не о купле-продаже, а о неких условиях предполагаемого союза.

Время. Ему нужно выиграть время. Дэмьен заставил себя поглядеть на Тарранта, заставил себя заговорить голосом, полным ненависти и обиды, заставил себя плюнуть в сторону этого человека.

— Ты убил Хессет, ублюдок! Убил точно так же, как если бы ты перерезал ей горло собственными руками!

Холод. Теперь, вне всякого сомнения, появился и холод. Холод на запястьях, где наручники впились в тело. Холод в кончиках пальцев, которые успело лизнуть холодное пламя. Сколько же времени понадобится ему, чтобы со всем управиться? Как ему догадаться, в какой миг следует рискнуть нанести удар? Шанс выпадет только один, и если он ошибется в расчетах… Нет, об этом лучше не думать.

— Хессет сама погубила себя, решив участвовать в путешествии, — невозмутимо возразил Таррант. Он отхлебнул из кубка; на этом были выиграны еще несколько драгоценных секунд. — Миссия с самого начала была ошибочной, и вам обоим следовало бы понять это заранее.

Принц совсем отвернулся от Дэмьена. Возможно, лишь затем, чтобы отдать какое-нибудь распоряжение; возможно, затем, чтобы отойти от наскучившего ему пленника. Вот оно, мгновение, понял Дэмьен. Сейчас или никогда.

Он резко рванул наручники на себя. Взмолившись, как он не молился еще ни разу в жизни, о том, чтобы холодное пламя справилось со своей работой и чтобы цепь разорвалась прежде, чем лейб-гвардейцы успеют среагировать на его жест. Краем глаза он увидел, как метнулся к нему, встревожившись, ракх, а Принц уже стоял спиной к нему…

И тут раздался звук, подобный треску лопнувшего стекла, и руки священника оказались свободными, хотя сразу же их обожгло под градом частых ударов, а цепь замороженной шрапнелью брызнула на шелковый ковер, а ракх уже был совсем рядом, а Принц отпрянул, а нож превратился в дугу серебряного пламени, устремившись к единственно возможной мишени, и расстояние до нее составляло всего какой-то дюйм…

И сталь, войдя в плоть, взметнулась снопом ледяных искр. Дэмьен ударил столь стремительно, что хотя Принц своевременно поднял руку, чтобы отразить нападение, перехватить удар ему не удалось, — острие ножа впилось ему в шею, скользнуло внутрь, рассекло сонную артерию, поставляющую кровь и, следовательно, жизнь в мозг. Кровь густой и темной струей брызнула из раны, когда Дэмьен выдернул из нее нож; следовало лишь молиться о том, чтобы Принц в свои последние мгновения не смог припасть к Фэа. Потому что если ему удастся совершить Творение, если удастся закрыть и залечить рану… тогда они все мертвы — и он, и Таррант, и Йенсени, и миллионы жителей Севера, которых Принц вознамерился истребить. А выживи он, так истребит непременно.

Тело Принца судорожно изогнулось — и это движение оказалось настолько внезапным, что Дэмьен выронил нож. Он увидел, как лезвие, искрясь, полетело на ковер, а потом пропало из виду, затерявшись среди узоров, пока Принц опускался на колени. Но нож священнику был уже ни к чему. Вслед за истекающим кровью Принцем он бросился на пол, готовый разорвать колдуна, если понадобится, на части собственными руками. И в какой-то миг ему почудилось, будто рваная рана и впрямь начала закрываться. Он услышал голоса, шум шагов, лязг извлекаемого из ножен оружия. В любое мгновение на него могли наброситься, убить, но мысль о смерти волновала его лишь в той степени, в которой дело его рук осталось бы незавершенным.

Тем временем алый поток становился все тоньше и тоньше, а лицо Принца все бледнее и бледнее. Оставалось всего несколько секунд — и тогда колдуна уже ничто не сможет спасти. Всего несколько секунд.

Именно в этот миг и закричала Йенсени.

Ужас, горе и чувство неизбывной вины обрушились на душу Дэмьена, но повернуться в сторону девочки он не посмел. Ведь если бы Принцу удалось оправиться в это одно-единственное возможное мгновение, на которое его бы предоставили самому себе, то умерла бы не только Йенсени, но и все, во спасение которых она помогала ему бороться. А священник не мог допустить этого.

— Прости меня, — прошептал он, глядя, как замирает последний жизненный пульс Принца. Зная при этом, что, даже если она и простит его, он никогда не простит себя сам.

Но вот все было кончено.

И наступила тишина.

И что-то во всем этом показалось Дэмьену настолько чудовищно неверным, что он даже ощутил вкус горечи во рту.

Почему никак не проявили себя лейб-гвардейцы? Почему никто ничего не предпринял? Священник осмелился, наконец, поглядеть в ту сторону, где стояла Йенсени, и увидел, что она стоит жива и невредима, правда, оцепенев от страха, — не изранена, не убита, а именно парализована ужасом. И взгляд ее прикован к тому, кто в это мгновение подходил к бездыханному телу Принца, закрывая своей тенью лужу крови, разлившуюся по ковру.

Катасах.

Дэмьен быстро отпрянул от тела, ожидая, что на него сейчас нападут. Однако этого не произошло.

— Идиот! — выдохнул ракх.

Его голос изменился. Глаза стали другими. По-прежнему ракханские, по-прежнему зеленые… но что-то новое появилось в их глубинах, и это напугало и потрясло Дэмьена. Уж больно знакомым показалось ему это нечто.

— А вы… — обратился ракх к Тарранту. — Вы — предатель.

И тут в глазах Охотника вспыхнуло понимание; он стремительно вскочил на ноги, потянулся к своему мечу с его чудодейственными возможностями. Быстро, но недостаточно быстро. Едва заговоренная сталь блеснула на полдороге из ножен, как ракх поднял руку в жесте Творения — и изо всех стен, из пола и с потолка, из каждой хрустальной грани в этом обширном зале брызнул свет. Свет столь же ослепительный, как сам солнечный, отраженный и усиленный тысячекратно в этом особом помещении и наполнивший его целиком, словно прямо здесь внезапно вспыхнула заря. С диким криком Таррант отпрянул и повалился на спину, споткнувшись о кресло, в котором только что сидел; меч с грохотом упал на пол. Дэмьен рванулся было к посвященному, но ракх грубо схватил его за руку и, вывернув ее, заставил его упасть на колени. К тому времени как священнику удалось вновь подняться на ноги, Охотник уже обмяк, раздавленный совокупной мощью колдовского света, а его заговоренная сталь дымилась прямо на ковре. Дэмьену показалось, что и кожа Тарранта задымилась тоже. Как это ни странно, девушка, которую Охотник мучил и истязал, сейчас хлопотала над ним, пытаясь помочь; в конце концов одному из лейб-гвардейцев пришлось оттащить ее в сторону, чтобы полностью подставить тело Тарранта лучам убийственного для него света.

Гвардейцы удерживали Дэмьена, пока ракх, он же Принц, подходил к телу посвященного. Охотник лежал, защищая лицо от света рукой, ракх ногой отпихнул вялую руку.

— Не вы один, знаете ли, в состоянии аккумулировать энергию. — Он повернулся к одному из гвардейцев: — Поместите его на вершину восточной башни. Там все приготовлено. И проследите за тем, чтобы он хорошенько прожарился.

Вздрогнув, Дэмьен увидел, как обезображенное тело Тарранта подхватили на руки и унесли прочь. Судя по тому, что Охотник не оказывал никакого сопротивления, он уже вполне мог умереть. «Я привел тебя из огня в полымя», — подумал священник. Теперь ракх повернулся к Дэмьену, и гвардейцы швырнули его на колени перед своим господином.

— Вы не можете убить меня, — бесстрастно сообщил Принц. — Ни ножами, ни вашими Творениями. Единственное, на что вы способны, — это заставить меня взять себе другое тело, пока я сам к этому полностью не готов и, следовательно, почувствую определенную боль. Но страдания быстро кончаются, уверяю вас, а затем вам придется ответить за доставленное мне неудобство.

Дэмьен огляделся в поисках Йенсени и обнаружил ее всего в каких-то десяти футах от себя: она скорчилась и дрожала, как испуганный зверек. Быть может, Видение дало ей возможность заранее осмыслить происходящее? Какая дикая, впрочем, мысль.

— А что случилось с настоящим Катасахом? — осведомился он.

— Ах вот вы о ком! Он по-прежнему пребывает в собственном теле. Только… на время утратил контроль над ним. — Принц оправил форму, с удовольствием прикоснувшись к позументам. — Это его, конечно, не слишком радует, но тут уж ничего не поделаешь. Проще войти в тело, когда хорошо знаешь его хозяина, а времени у меня на этот раз было в обрез. Но он поймет. — Кивком он велел гвардейцам поставить Дэмьена на ноги. — Вы уничтожили Терата, — обвиняюще произнес он. — Мой питомник, от которого я зависел в плане собственного омоложения. Вы уничтожили их, как раз когда я уже подыскал себе подходящий экземпляр… Поэтому мне кажется только справедливым, что вы займете его место.

Принц протянул к Дэмьену руку, и, хотя священник инстинктивно отпрянул, гвардейцы удержали его, и острые когти прошлись ему по лицу, словно проверяя его кожу на прочность.

— Вы старше, чем мне того хотелось бы; не пройдет и десяти лет, как начнется процесс старения… но посмотрите на это с позиций, так сказать, оптимистических. Через десять лет вы от меня освободитесь. Вам не придется более жить в теле, которое будет двигаться вопреки вашей воле, и не придется смотреть на мир глазами другого человека… к тому времени вы будете благодарны мне и за то, что я вам оставлю, священник. Я вам это гарантирую.

— Нет! — вскричала Йенсени. — Нет! — Она бросилась к ракху, но недостаточно стремительно, один из стражников грубо повалил ее на пол. — Не делайте этого!

— А ваша маленькая подружка вам верна, — заметил ракх. — Но не бойтесь, вас ожидает и кое-какая компенсация. На протяжении целого десятилетия вы будете смотреть на мир глазами посвященного; есть люди, готовые пойти на убийство, лишь бы прожить так хотя бы год. Хотя, должен признаться, некоторые потом так и не могут смириться с пропажей Видения.

— Не берите его! — закричала девочка. — Возьмите вместо него меня! Я согласна.

Ракх холодно улыбнулся:

— Я взял однажды женское тело. И прожил в нем почти сорок лет. А когда покинул ее, она спятила. Судя по всему, перемена пола в сочетании с утратой адаптивности оказалась для нее непосильной нагрузкой. — Он насмешливо поклонился Йенсени. — Так что, малышка, благодарю покорно за предложение. Но на этот раз мне хочется остаться самцом. И человеком, а не ракхом.

Он повернулся к Дэмьену, собираясь что-то сказать.

— Но тогда вы сможете видеть то, что вижу я, — закричала девочка.

Дэмьен мгновенно понял, что она имеет в виду и что она собирается сделать.

— Нет, Йенсени!

Ракх пристально посмотрел на него, затем вновь повернулся к девочке:

— А что ты имеешь в виду, малышка?

— Не надо, — взмолился Дэмьен. Тщетно пытаясь вырваться из чужих рук и добраться до нее. — Не говори ему!

Но она не слышала или не хотела слышать.

— Я вижу приливное Фэа! — гордо объявила она.

— Что? — изумился ракх.

— Я вижу приливное Фэа, — повторила она умоляющим голосом. — Мало того. Я немного умею Творить с этой силой. Хессет хотела научить меня Творить с нею как следует, только у нас не хватило времени… — Одновременно с произнесением последних слов на девочку нахлынули воспоминания, и она потупилась. — А потом ее не стало, — закончила она шепотом.

— Это правда, — в свою очередь прошептал ракх.

И Дэмьен понял, что это был не столько вопрос, сколько начало Творения, ведущего к Познанию. Он почувствовал, как Фэа собирается вокруг ракха, давая ему возможность проверить истинность слов девочки.

— Силы небесные, — прошептал ракх. — Так оно и есть.

Он подошел к Йенсени, опустился перед ней на колени, положил руку ей на щеку. И хотя в глазах у девочки застыл страх, она не отпрянула. Его пальцы пробежались по ее заплаканной щеке, а затем он убрал руку.

— Но почему? — требовательно спросил он.

— Йенсени… — начал было Дэмьен, но сильный удар одного из гвардейцев заставил его умолкнуть.

— Мне не хочется оставаться одной, — призналась девочка. — И не хочется бояться. Я устала спасаться бегством. Мне хочется, чтобы у меня появился дом и чтобы замолчали голоса. Мне кажется, вы знаете, как заставить их замолчать. Разве не правда?

— Возможно, — ответил ракх. — А ты знаешь, что я собираюсь сделать? Ты понимаешь это?

— А разве это имеет значение, — вмешался лежавший на полу Дэмьен. Его ударили еще раз, потом еще, один из ударов пришелся в пах, и боль практически ослепила его.

— Я видела, как вы вошли в это тело, — сообщила Йенсени ракху. — И я вижу, что он по-прежнему находится там. Вы делите тело на двоих, верно? Вы с ним. И я так тоже смогу. Вы сможете воспользоваться моими глазами, чтобы увидеть приливное Фэа… а я больше не буду одна. — Она выдохнула эти слова, и боль, прозвучавшая в ее голосе, заставила Дэмьена содрогнуться от сострадания. — Никогда больше не буду одна, — прошептала девочка.

Ракх встал во весь рост. И долгое время рассматривал девочку, оценивая ситуацию.

— Властвовать, пребывая в таком теле, будет трудновато, — пробормотал он в конце концов. — Но видеть приливное Фэа! Но подвергать эту стихию Творению! Ради такого можно пойти на некоторые неудобства.

Он повернулся к задыхающемуся Дэмьену, все еще лежавшему на ковре.

— В подземелье обоих, — распорядился ракх. — Мне надо подумать. Мне надо…

— Не уводите меня с ним, — закричала девочка. — Он попытается остановить меня, он попытается отговорить меня… Он меня, может быть, даже убьет, только бы я не помогла вам. Прошу вас, не уводите меня с ним!

«Ох, Йенсени. — Глаза Дэмьена закрылись, а душой овладело невыразимое отчаяние. — Пожалуйста, не делай этого. Он причинит тебе такую боль, как никто другой, и ты никогда не сможешь избавиться от него. Никогда».

— Хорошо, — согласился ракх. И, обратившись к гвардейцам, приказал: — Отведите ее в западный флигель и глаз с нее не спускайте. А священник пусть посидит в подземелье, пока у меня не дойдут до него руки.

И злоба, прозвучавшая в его последних словах, не оставляла сомнений относительно грядущей судьбы Дэмьена.

Сильные руки подхватили пленника и грубо поставили на ноги; все его тело отчаянно болело, к горлу подступала тошнота, стоять — даже просто стоять — было чрезвычайно трудно. С каждым шагом в левый бок как будто впивались раскаленные копья, а ноги сами собой подкашивались. Как сильно они его изуродовали? Сколько он протянет, если не сумеет провести самоИсцеление?

Его поволокли вниз — глубоко вниз — под землю. В подземелье под хрустальным дворцом, стены которого все еще пламенели убийственным светом. На целую милю ниже того места, куда поместили Тарранта, подставив тело посвященного смертельным лучам восходящего солнца. В непроглядные и беспросветные глубины, где Фэа практически отсутствует и надежды не существует, где единственной его спутницей останется боль.

«Господи, только не дай ее в обиду. Прошу Тебя. Она так юна, она так напугана, она сама не знает, что делает. Защити ее, Господи, умоляю Тебя».

Одинокий, во тьме, Дэмьен Райс зарыдал в полный голос.

19

Йенсени ждала.

Комнатка, в которую ее привели, оказалась совсем крохотной и настолько заставленной мебелью, наполненной картинами и скатанными в трубку коврами, что хрустальных стен почти не было видно. Что ж, это пришлось ей по вкусу. Архитектура Принца, залитая ложным солнечным светом, все еще стояла у нее перед глазами в образе поверженного Джеральда Тарранта, и она не могла глядеть на хрусталь, не разделяя с посвященным его мук, его ужаса, его отчаяния.

Йенсени вспоминала.

Она вспоминала всего одно мгновение в большой комнате — то страшное мгновение, когда жизненная субстанция Принца покинула одно тело и перетекла в другое: девочка никак не могла изгнать мысль о нем, как ни старалась. Не только потому, что образ, увиденный ею в это мгновение, так походил на убийцу ее отца: на жестокого зверя с кровью на клыках, которому не терпится пожрать и следующую жертву. Хессет объяснила ей, что подобные видения не обязательно соответствуют действительности, но непременно вскрывают ее внутреннюю сущность. Поэтому она сейчас поняла, что Принц и убийца ее отца выглядели настолько похожими друг на друга, потому что они оба питались смертью, а вовсе не потому, что были одинаковы по своей природе. Нет, дело заключалось совсем не в этом.

А в том, что она увидела в следующий миг после того, как страх объял ее душу. Фрагментарное видение, притом настолько причудливое, что она, как ни старалась, не могла объяснить его. Нечто белое, извивающееся, клубящееся, нечто, ранее, пожалуй, бывшее человеком. Озеро, заросшее зеленой и бурой тиной, озеро, от которого омерзительно пахнет. Мелкие существа, питающиеся тиной, слизью, продуктами распада, какие-то черви, извивающиеся возле сырого мяса… Образы настолько реалистические, что они не оставляли ее и сейчас, и ни одна из техник, которые преподала ей Хессет, не помогала поставить их под контроль. Йенсени чувствовала, что помочь ей смогло бы только знание — знание того, что она увидела, и знание связи увиденного с остальным кошмаром.

Йенсени боялась.

Боялась не так, как во время бегства из отцовского дома, когда она знала, что твари, убившие ее отца, пустились за ней в погоню. В конце концов, даже тогда оставался шанс, что они ее не поймают. И не так, как впервые в жизни оказавшись под воздействием солнечной Фэа. Ведь и тогда она знала, что солнце рано или поздно закатится. И боялась даже не так, как когда сидела, забившись в угол, в пещере у Терата, следя за тем, как уродливые дети и взрослые калеки забивают одного из своей стаи до смерти. Потому что и тогда у нее оставалась возможность молиться об освобождении — и в глубине сознания она понимала, что освобождение ей в конце концов будет даровано. А нынешний страх в корне отличался от всего этого. Он был связан с уже принятым решением, но решением настолько чудовищным, что сильнее всего на свете хочется от него отказаться, хоть и знаешь, что отказаться уже нельзя. Как будто она спрыгнула с утеса и переживает роковые мгновения, еще остающиеся до страшного удара, как будто спрыгнула — и тут же пожалела о том, что спрыгнула, но слишком поздно, слишком поздно, обратной дороги уже нет…

Сияние не оставило ее и здесь — хоть что-то ее не оставило. Не сильное и вполне выносимое, это все-таки было добрым знамением. Хессет рассказывала ей о явлении, которое она называла мягким приливом, — приливное Фэа может пребывать в таком состоянии по нескольку часов. Мягкий прилив не был, конечно, столь же могущественным, как большой прилив, возникающий при совпадении нескольких планетарных ритмов, в результате чего проявляется трение, заставляющее светиться весь мир, но зато мягкий куда доступнее. А именно доступность и была ей сейчас необходима.

Девочка обхватила себя руками, ее всю трясло. Он скоро явится. Голодный зверь в облике ракха, готовый покинуть только что захваченное им мохнатое тело и перебраться в тело самой Йенсени. Она подумала о том, каково придется Катасаху, когда Принц покинет его тело. Останется ли он тем же, что прежде, словно всего лишь провел несколько часов в полном беспамятстве? Осерчает ли он на Принца, столь бесцеремонно воспользовавшегося телом подчиненного, или же обрадуется возможности лишний раз услужить господину? А в те первые секунды — оказал ли он сопротивление Принцу, испытал ли боль и страх? «Все это я скоро узнаю на собственной шкуре», — уныло подумала она. И еще крепче обхватила себя руками, как будто в попытке выдавить из тела страх.

В дверь постучались. Она успела повернуться, как раз когда распахнули тяжелую дверь. Это был ракх или, вернее, Принц в его образе.

Войдя в комнату, он отослал пришедших с ним. Затворил за собой дверь — и та закрылась медленно, со щелчком в последнее мгновение.

Сейчас — при желании — она могла бы увидеть в нем человека. Правда, черты лица этого человека постоянно ускользали, потому что он успел уже побывать в немеряной череде обличий. А может быть, она увидела бы сейчас все эти обличия сразу.

— Мисс Йенсени, — начал Принц.

— Кирстаад, — перебила его девочка. — Моя фамилия Кирстаад.

Глаза ракха раздраженно прищурились, и на мгновение девочке показалось, будто ее сейчас ударят. Но затем она сообразила, что ни разу в жизни не была еще в такой безопасности. Пройдет совсем немного времени — и Принц вселится в ее тело, не будет же он причинять самому себе вред.

Внезапно она подумала о том, как это белое нечто, недавно привидившееся ей, проникнет в нее, — и в то же мгновение ее охватил ужас. Неужели ей и впрямь придется смириться с этим? И никакого другого выбора уже нет?

«Нет, — тихо подсказал ей внутренний голос. — Никакого другого выбора. Продолжай. Ты должна это сделать».

— Мисс Кирстаад, — продолжил Принц. — Ваше предложение остается в силе?

— Да, — прошептала она.

— Сперва мне необходимо будет понять ваши мотивы. Чтобы… не столкнуться с каким-нибудь сюрпризом.

Она кивнула. И закрыла глаза. И сконцентрировалась на том, что ей хотелось внушить колдуну, на том, что она по-настоящему устала и на самом деле чувствует себя потерянной и совершенно искренне боится одиночества — боится так, что готова впустить его к себе в душу, лишь бы перестать испытывать этот страх. И еще ей хочется спасти Дэмьена, еще она оплакивает Хессет, и голоса преследуют ее повсюду — буквально повсюду! — и ей так хочется заставить их замолчать, хочется ощутить тепло и безопасность и не бояться больше ничего, и не бояться больше ничего и никогда. И все это было верно, все это было ужасно верно, и пока его Познание проникало в глубину ее чувств, и она знала, что слезы наворачиваются у нее на глаза и ее охватывает печаль, настолько глубокая, что все ее тело начало содрогаться в рыданиях. И хотя все эти причины вовсе не были той подлинной, ради которой она пошла на это, едва ли он мог не поверить, — а этой веры должно было хватить.

Судя по всему, результаты Познания удовлетворили Принца, потому что сразу же по его окончании комната со всей своей мебелью, картинами, коврами и хрустальным светом исчезла. Йенсени услышала, как он подходит к ней, и заставила себя не отпрянуть — не отпрянуть, даже когда он прикоснулся к ней, даже когда невероятной силы энергия заструилась из его тела в ее тело…

Из его тела в ее тело…

И вдруг она обрела Видение. И Увидела не то существо, которое ей довелось видеть раньше, и не того человека, за которого он себя выдавал. Она Увидела его подлинную сущность, она раскрыла тайну, составлявшую самую суть его существования. И этот образ был столь чудовищен, что она едва не отшатнулась от него, едва не прибегла к приливной Фэа, чтобы воздвигнуть между собой и этим существом нечто вроде барьера, не пропускающего никакие видения. Но он уже проник в нее, и обратного пути не было. Ни сейчас, ни впредь. Ее глаза уже стали его глазами.

И она увидела глубокое подземелье, увидела склеп, укрепленный множеством колдовских символов — таким множеством, что на исписанных ими стенах не оставалось свободного места. В центре комнаты стояла стеклянная емкость, и, хотя освещение было скудным и призрачным, она увидела то, что находится в емкости, и почувствовала его запах, и поняла, что это такое…

— Нет, — выдохнула она. — Нет.

В стеклянной емкости находился человек. Нет, его уже нельзя было назвать человеком. У него были четыре конечности, была голова, да и весь облик казался человеческим, только на этом сходство с человеком и заканчивалось. Пальцы были белыми и толстыми, а вместо ногтей на кончиках проросли бурые грибы. Тело было настолько расплывчатым и поросло таким количеством всевозможных лишайников, что назвать его человеческим можно было, лишь дав волю собственному воображению. Лицо… лицо представало образом из ночного кошмара; волосы и брови давным-давно повылезли, глаза покрыла толстая бурая короста, раскрытый рот служил воротами для множества мелких гадин, поселившихся в его глубине. И все тело — или, вернее, все на теле — шевелилось: улитки, клещи, какие-то крошечные твари на ножках — все они питались продуктами разложения этого тела, одновременно поедая друг дружку. Растения ели маленьких тварей на ножках, рыбы ели растения, весь жизненный цикл был столь безупречно сбалансирован, что самой малости кислорода и наружного света хватало для поддержания всей экосистемы.

«Мое первое тело. — Эти слова были не столько сказаны, сколько впечатаны в ее сознание; и вкус у них был кислый, и ощущение от них было смрадным. — Поддерживая в нем жизнь, я делаю себя практически неуязвимым. И никто на свете никогда не найдет места, где я храню его».

Йенсени с отвращением наблюдала, как всю эту отвратительную живность пожирает столь же отвратительное тело, с тем чтобы угнездившийся в нем мозг мог продолжать существование из года в год, из столетия в столетие, высылая душу на поиск более привлекательных тел и оставаясь в полутьме и кормясь червями и улитками.

Теперь это нечто проникло и в нее. Омерзительное и грязное, оно проскользнуло ей в мозг и свернулось там клубком, как змея. Девочка почувствовала, как нечто запускает свои щупальца ей в руки и в ноги, в самые сокровенные области ее тела, которое тут же затряслось, едва начался процесс первоначальной борьбы за контроль над ним. Паника охватила Йенсени — и на мгновение девочка едва не поддалась ей. А ведь как просто было бы сейчас сойти с ума, отказаться от непрочной уже смычки с действительностью и ускользнуть в беспамятство лет на тридцать, на сорок, пока ее тело не отдаст лучшие соки и не начнет стариться, — и тогда Принцу расхочется жить в нем. Да, это было бы так просто и замечательно…

— Вот и сделай это, — подтолкнул ее Принц. Ему не терпелось захватить полный контроль над ее телом, чего никогда не произошло бы, останься она сама хоть в какой-то мере активной. — А я подарю тебе сновидения. Я подарю тебе покой.

Но Йенсени не сдалась и не ушла в себя. Вместо этого девочка широко раскрыла глаза, чтобы он мог видеть ими, как она сама, и условия сделки были бы тем самым выполнены окончательно. В сочетании с присущими ему самому способностями ее Видение стало вдвойне проницательным — и ослепительное труднопереносимое Сияние приливной Фэа наполнило комнату таким блеском, что та, казалось, вот-вот должна была взорваться. Йенсени почувствовала его испуг в тот миг, когда его Видение воссоединилось с ее Видением, она ощутила охвативший его голод с такой же остротой, как если бы изголодалась сама. «Следи за мной, — подумала она. — Я могу справиться и с этим». И пока Принц изумленно взирал на мир ее глазами, она припала к приливной Фэа и соткала из этой энергии для него картину, изумительно прекрасные образы, поразившие его великолепием и яркостью, образы, даруемые ему не только в визуальном восприятии, но и в обонятельном, но и во вкусовом…

(И на протяжении всего этого времени она осторожно извлекала из кармана украденную в зале аудиенций вещь, молясь только о том, чтобы он не заметил, как она достает и раскрывает…)

…она сплела из приливной Фэа ослепительный шатер, в котором очутились они оба, сетчатую структуру силы, которая провозглашала и закрепляла их объединение. И он был слишком очарован, чтобы задавать какие бы то ни было вопросы. Был слишком увлечен безграничным увеличением собственного потенциала, чтобы обратить внимание на весьма элементарное Творение, которое она попутно совершала. «Никому из людей никогда не удавалось ничего подобного, — думал он у нее в голове. — Никому из людей и даже никому из ракхов». И вот пока он испытывал механизмы и функции ее мозга, она сплетала и незримый шатер, воспользовавшись всем, чему успела научить ее Хессет, и каждой крупицей мощи, которую предоставляло приливное Фэа. Приливное Фэа, объясняла ей ракхша, не обладает особой властью над материальными предметами, но во всем, что связано с душой и с духом, воздействует беспримерно. И Йенсени молилась, чтобы так оно и оказалось, связывая сейчас двоих воедино, укрепляя и усиливая колдовскую связь, уже установленную самим Принцем, — связь, которая (как она могла лишь надеяться) останется нерасторжимой.

И она нанесла удар. Сильный и стремительный. Одним-единственным взмахом правой руки, сжимающей нож, нож Тарранта, подхваченный ею с ковра в момент общей суматохи, — она вонзила его себе в горло, в ту особую точку, где (как рассказывал ей Дэмьен) кровь, поставляющая жизненно необходимый кислород мозгу, проходит под самой кожей. Ударила сильно и быстро, потому что понимала, что второго шанса у нее не будет. И в момент нанесения удара она обрушила на этого человека всю ярость, всю ненависть, все горе и всю свою решимость уничтожить его, — все чувства, которые она до этого мгновения самым тщательным образом прятала, чтобы он не догадался, что же она собирается сделать, — а вот сейчас, нанося удар, выплеснула эти эмоции наружу с силой, сопоставимой разве что с приливной Фэа.

«Ты убил моего отца! — безмолвно вскричала она. И нож вошел глубже, вошел еще глубже в горло, высвобождая горячую кровь, хлынувшую ей на шею, на грудь и на занесенную в ударе руку. Сейчас она не испытывала страха, ею овладела радость одержанной победы. — Ты убил Хессет! Ты отнял у меня все, что у меня было, а теперь хочешь поступить точно так же и с другими, с бессчетным количеством других людей и ракхов. Только тебе это не удастся! Ни за что не удастся! Я придумала, как остановить тебя!»

Сперва Принц несказанно изумился, потом разозлился, потом попробовал вернуться в свое недавнее тело, но это ему не удалось, — и только тогда он испугался. Он полагал, что его нельзя убить и что уж, во всяком случае, никак не зареванная девчонка сможет убить его, — но теперь он понял, что это не так, что она нашла не просчитанный им заранее способ. Она решила умереть сама и увлечь его в смерть следом за собой, собрав воедино все силы, которыми обладала, — физические, душевные и колдовские. И пока он пытался вырваться из ее умирающего тела, она по-прежнему припадала к приливной Фэа со всею неистовостью, подключаясь даже к далеким радугам и используя их, чтобы крепче Связать его в незримом шатре, чтобы клещами вцепиться в него, чтобы не дать ему ускользнуть…

Земное Фэа пробилось сквозь пол у нее под ногами — пробилось с грохотом и сразу же охватило ее тело пламенем его ярости. Ослепленная, Йенсени утратила способность Видения и, следовательно, не смогла продолжить Творение. Уже начав соскальзывать по длинному пологому склону в окончательную тьму, она чувствовала, как изо всех сил усердствует колдун, стараясь разорвать связавшие их воедино нити; он и впрямь начал отрываться от нее, его дух вырывался из ее заливаемой потоками крови плоти в поисках более послушного и, следовательно, более надежного тела.

«Нет, — вскричала она. — Ты не смеешь!»

Но он ускользал, а последние силы стремительно покидали девочку.

«О Господи, прошу Тебя… — Она молилась отчаянно, молилась неистово. — Помоги мне, Господи! — Перед глазами у нее все плыло, затуманились и другие чувства, она уже не ощущала боли от охватившего ее тело колдовского пламени. — Прошу Тебя. За Хессет! За моего отца! За настоящих детей, которые были среди Терата! За тысячи тех, кого он еще убьет! Кого он еще пожрет, если ему удастся освободиться… Прошу Тебя, помоги мне!»

У нее зазвенело в ушах, а кровь из горла уже не хлестала, а вытекала слабой струйкой.

— Пожалуйста, — прошептала Йенсени. Она упала на пол, на почему-то оказавшийся мягким пол, и тьма накрыла ее словно пуховым одеялом. Мягким, бесконечно мягким. Она пыталась сбросить его с себя, но одеяло воздействовало успокаивающе, ослабляюще, удушающе. — Пожалуйста, не дай ему освободиться!

И тут Что-то отозвалось на ее зов. Что-то, охладившее пламя и заставившее его отпрянуть в потоки Фэа, из которых оно и родилось. Что-то, овеявшее иными, прохладными потоками ее агонизирующее тело. Что-то, рассеявшее ее страхи, и охладившее пыл ее ненависти, и укротившее бурю, только что бушевавшую у нее в душе. Что-то, пробившееся до нее и доставшее и до души Принца и наполнившее эту душу Своим Присутствием. Мир. Покой. Абсолютная безмятежность. Принц осознал опасность — и вступил в схватку, вступил в отчаянную схватку, но с такой силой человеку не дано ни поспорить и ни сразиться. Весь опыт колдуна сводился к власти и к насилию, а сейчас не оставалось места ни для того, ни для другого. Йенсени почувствовала, как страх Принца вытекает во тьму — в добрую и желанную тьму, — и вот уже его судорожные метания медленно, постепенно пошли на убыль. Теперь для него уже не имело значения, в чьем теле он находится, умирает это тело или нет; на смену страсти к жизни пришло иное чувство, куда более могущественное. И вот уже незримый шатер Фэа исчез за ненадобностью, потому что исход из умирающего тела не был разрешен никому, — ни для нее, ни для него.

«Благодарю Тебя. — Безмолвные слова, проникнутые покоем. — Благодарю Тебя».

Перед девочкой поплыли и замелькали в потоках света лица. Хессет. Ее отец. Ее мать. Детеныши ракхов. К ним-то она и потянулась, но они растаяли под прикосновением ее пальцев.

Однако, удаляясь и исчезая, они шептали:

— Пошли. Пора. Пошли с нами…

И она пошла следом за ними. Шествие возглавил воин, доспехи которого блистали золотом Коры, хрустальное знамя у него в руках реяло на ветру. И она вспомнила его — это был образ одного из ее видений. Того видения, в котором тысячи блистательных рыцарей готовились отдать жизнь за Веру. Воин подал ей руку, она взяла его руку в свою, и раздался переливчатый хрустальный звон.

— Есть вещи, — прошептал он, — за которые не жаль умереть.

И тут же весь мир превратился в сплошное сияние — в сияние и покой.

20

«Что ж, — подумал Дэмьен, — так вот оно все и кончается».

Фонари погасли уже где-то час назад. Сама по себе тьма не была для него чем-то страшным — в темнице все же хватало Фэа для того, чтобы если и не видеть предметы, то различать их с помощью Видения, но погасшие фонари подразумевали скорое завершение его последней драмы. Еще никогда его не оставляли в узилище без света. Время от времени стражники спускались в подземелье, чтобы удостовериться в том, что и с фитилями, и с маслом все в порядке, теперь же этого не произошло. А во дворце, где все процедуры выверены с точностью часового механизма, единственным объяснением, пришедшим на ум Дэмьену, было вот что: его решили просто-напросто «забыть», дожидаясь, пока иссякающие жизненные силы не приведут его к естественному концу.

Он попытался пересесть поудобней, но спина отозвалась на это такой болью, что ему сразу же пришлось одуматься. Кое-как он собрал самую малость Фэа для проведения самого элементарного Исцеления — чтобы хотя бы остановить внутреннее кровотечение, — но даже на это здешних энергетических потоков не хватило. Боль собиралась в области паха, куда и пришлись самые страшные удары, и еще — в почках, и он прекрасно понимал, чем это может и должно закончиться. Сколько еще времени должно пройти, прежде чем его раны станут неисцелимыми? Да и что за смерть они ему уготовили? И разве не милосердней было бы снабдить его ядом, нежели обречь на медленную голодную смерть? Так что если он все-таки умрет от ран, это, возможно, окажется для него не худшим исходом.

С лестницы донесся шум. Удивленный, священник посмотрел в ту сторону, но увидел только смутное свечение земной Фэа, стелющейся по каменному полу. Он вслушался с таким трепетом, что даже стук собственного сердца и шум в ушах стали для него помехой, — но зато ему удалось расслышать, что это шаги. Шаги! Вниз по лестнице, невыносимо медленные, разносящиеся по лестничным маршам, и как будто остающиеся на одном и том же расстоянии от него. И вдруг свет, показавшийся ему утренней зарею. И не беда, что это был всего лишь фонарь. И не беда, что пришедший с фонарем оказался в длинном плаще, и Дэмьен даже не мог понять, кто это такой. В этом подземелье в эти минуты свет фонаря показался священнику воистину чудодейственным.

Ему все-таки удалось заставить свое тело сесть, хотя боль буквально скрутила его при этом в узлы. Фигура в длинном плаще приблизилась к решетке. Свет на мгновение ослепил Дэмьена, и он не понял, кто перед ним. Но тут вновь вошедший отвел руку с фонарем в сторону, и боковой свет упал на — увы! — слишком хорошо знакомое Дэмьену лицо ракха.

Долгое время Катасах молча всматривался в лицо Дэмьена, словно надеясь что-то на нем прочесть. Возможно, все дело было в освещении, но ракх казался сейчас на редкость мрачным и вдвое более чужеродным по сравнению с обычным своим видом.

— Он мертв, — спокойно объявил ракх. В его голосе самым странным образом отсутствовал малейший намек на чувство; возможно, это была шоковая реакция. — Она убила его.

Дэмьену потребовалась целая минута, чтобы осмыслить услышанное и чтобы полностью удостовериться в том, что ракх, стоявший перед ним, — это именно ракх, а не перевоплотившийся Принц. Так что же, Принц… умер? «Значит, победа все же за нами», — глухо подумал он. Гений, несший ответ за все ужасы, творящиеся в этой стране, исчез — и теперь можно избавиться и от его страшного наследия. Это было сказочно, это было невероятно; поверить в это просто так он не мог.

— А где Йенсени? — спросил он. — С ней все в порядке?

Ракх ничего не ответил. Вновь пристально и долго смотрел на Дэмьена и лишь затем медленно покачал головой:

— Она взяла его с собой. Пожертвовала собой, чтобы он умер. И все это во имя твоего Бога, священник. Она поверила в этот миф, и он принес ей избавление.

Ракх полез в глубокий карман плаща; Дэмьен услышал, как звякнула связка ключей.

— В создавшейся ситуации мне кажется, что тебе стоит покинуть это место. — Он повозился с ключами, словно не зная, какой выбрать. — И как можно скорее. — Ключ попал в скважину и повернулся, дверь лениво открылась. Ракх вновь посмотрел на Дэмьена. — Ты идти можешь?

Священник кивнул и попытался встать, но боль тут же швырнула его на прежнее место. Тяжело задышав и отчаянно стиснув зубы, он попробовал еще раз. Теперь ему удалось встать на колени, но не более того. А ведь еще надо было отчаянным рывком перевести тело в стоячее положение. Он потянулся к ближайшему пруту решетки, ухватился за него, чтобы опереться, свет фонаря плыл у него перед глазами. Ракх, не предлагая помощи, но и не выказывая нетерпения, ждал. И вот Дэмьен встал во весь рост и оторвался от решетки.

— Иди за мной, — велел ракх.

«Принц мертв, — думал Дэмьен, ожидая, что его немедленно охватит ликование. Однако этому чувству не было места в его душе, до предела переполненной горем. — Позже, — пообещал он себе. — Возликую я позже».

Десять ступеней. Сто ступеней… Каждая из них означала новый приступ боли, каждая оборачивалась отдельной мукой. Не раз ему приходилось останавливаться и, привалившись к стене, отдыхать. Никуда не годилось и дыхание. Ракх ничего не говорил, ничего не предлагал, просто стоял рядом и ждал. В конце концов, когда они уже почти вышли на поверхность и, следовательно, вокруг собралось достаточно Фэа, Дэмьен пробормотал:

— Погодите минуточку. Прошу вас.

Ракх остановился и повернулся в его сторону. Дэмьен собрал драгоценное Фэа и употребил всю эту энергию на Исцеление, на блаженное Исцеление, избавившее его тело от самых невыносимых страданий. С предельной тщательностью он сшил кровеносные сосуды, восстановил клетки, очистил тело из пролившихся в ходе внутренних кровоизлияний жидкостей. В конце концов, удовлетворившись на первых порах хотя бы этим, он отказался от Творения и, бурно дыша, привалился к холодному камню стены. Слава Богу, боль быстро проходила; применительно к Исцелению так бывает далеко не всегда.

— Ладно, — прохрипел он. Оттолкнулся от стены и заставил себя двинуться дальше. И впервые с того момента, как они начали это бесконечное восхождение, он подумал, что, пожалуй, осилит его. И впервые по-настоящему ощутил, что им все-таки удалось одержать победу.

Нет. Это ему удалось одержать победу. Хессет погибла, Йенсени — тоже, что же касается Тарранта… Сколько часов прошло с тех пор, как Принц обрек его на гибель под лучами восходящего солнца? Ему хотелось задать этот вопрос ракху, но он все еще не мог совладать с дыханием. Наверху спрошу, пообещал он себе. Спросит, когда они поднимутся на самый верх.

На лестнице начало становиться светлее, сюда уже просачивался свет из хрустального дворца. Ракх накинул капюшон, защищая лицо, и поплотнее завернулся в плащ. Ракхи чувствительны к солнечному свету, вспомнил Дэмьен. Может, и этого ракха обожгло, когда Принц зажег свой колдовской свет, чтобы обрушить его на Тарранта? Или и сам Принц готов был претерпеть боль, лишь бы гарантировать собственную победу?

А ведь и он сам мог бы оказаться в той же ужасающей ситуации, внезапно понял Дэмьен. Черт побери, этого едва не произошло! Что же это означает, когда чужой разум управляет твоим телом, руками и ногами, глазами и ушами, а может быть, даже и мыслями? Слишком страшно, чтобы хотя бы задуматься над этим. Слава Богу, что Йенсени погибла прежде, чем Принц подчинил ее себе полностью.

Два поворота. Три. Свет стал буквально ослепительным, и Катасах поднес руку козырьком к глазам. Дэмьен заметил, что щетина на руке у ракха была испачкана в чем-то влажном. И, судя по всему, это была кровь. Да, но чья же? И тут ракх зашатался, и Дэмьену стало ясно, что что-то не в порядке и с ним. Может быть, он тоже ранен? Или…

— Я могу помочь вам, — предложил Дэмьен. — Здесь достаточно Фэа, чтобы я провел Исцеление, если таковое вам требуется.

Он подался было к ракху, желая поддержать его, но тот, фыркнув, отпрянул. Даже оскалил острые клыки, а влажная окровавленная щетина угрожающе вздыбилась. Дэмьен, в свою очередь, отшатнулся и уперся спиной в каменную стену, но и возникшее теперь расстояние, как могло показаться, оставалось небезопасным. Ракх продемонстрировал ему истинно звериную ярость, оставляющую далеко позади те проявления цивилизованного неудовольствия, которые ему доводилось наблюдать при общении с Хессет. И Дэмьен почувствовал, что сделай он одно неверное движение или хотя бы скажи неверное слово, и длинные когти исполосуют ему лицо, прежде чем он успеет хотя бы охнуть. Застыв на месте, охваченный внутренним напряжением, священник замер. В конце концов ракх вроде бы пришел в себя и убрал когти. Закрыл рот, спрятав клыки. А когда заговорил, то голос его зазвучал хрипло и стало ясно, что человеческая речь дается ему нелегко.

— Прошу… прощения. — Похоже было на то, что извиняться ему приходится впервые в жизни. — Физический контакт с человеком…

— Да ладно. — Дэмьен заставил себя улыбнуться. Лицо его еще сковывал страх, и лицевые мышцы сокращались не без труда. — Я все понимаю.

Вместе они вышли на ярко освещенное место. После долгих часов, проведенных во тьме, хрустальный дворец буквально ослепил Дэмьена своим блеском; они с ракхом остановились на верхней ступени, прикрыли глаза, попытались привыкнуть к свету.

— Ему было наплевать, — пробормотал ракх. — Он мог видеть с помощью Фэа. Поэтому ему было наплевать на то, что случится с моими глазами.

— Милый он был человек, — подхватил Дэмьен. — Жаль, что я не успел познакомиться с ним получше. — И тут он наконец осмелился. — Но раз уж речь зашла о свете…

Ракх сразу же понял его.

— Ваш друг?

Друг… Как странно прозвучало это слово. Как чужеродно, как, в сущности, непредставимо. Неужели кто-нибудь когда-нибудь мог назвать Охотника своим другом? Неужели кому-нибудь могло захотеться назвать его своим другом?

— Да, — пробормотал он. — Таррант. Он жив?

Ракх на миг задумался:

— Полагаю, что так. Я первым делом бросился к нему, когда это все случилось, потому что время в его случае — решающий фактор. — Ракх покачал головой. — Но не смог ему помочь. Может быть, вы сможете?

— А сколько времени у него еще осталось?

Ракх посмотрел на стену, но если там и имелись какие-нибудь часы, Дэмьен не смог ничего увидеть.

— Немного. Я проведу вас туда. Сами все увидите.

И вновь лестницы — теперь хрустальные и сияющие, как само солнце. Было ясно, что ракху больно смотреть; не раз по дороге он спотыкался. Неужели весь этот чертов дворец был подвергнут Творению?

Им встретились двое мужчин. Они с удивлением уставились на Катасаха, но, разумеется, еще больше были поражены появлением наверху Дэмьена. После минутного замешательства оба низко поклонились ракху и проследовали по своим делам. Катасах важно постоял, пока они не скрылись за углом, а затем продолжил восхождение по многочисленным лестницам на пару с Дэмьеном.

— Им ничего не известно, правда?

Ракх покачал головой:

— Никто ничего не знает. И никто не узнает, пока я не скажу. Разве что сами догадаются.

Дэмьену хотелось поподробнее расспросить офицера об обстоятельствах смерти Принца, но как раз в это время лестница стала особенно крутой и неудобной, и он решил от греха подальше полностью сосредоточиться на подъеме. Они поднялись по этой лестнице футов на двадцать, и перед ними открылся узкий люк, ведущий во тьму…

И ночное небо во всей своей предрассветной красе. Небо у них над головой было черно, как тушь, россыпь звезд на востоке казалась каплями живого пламени. А над самым горизонтом уже прочертил голубую полоску рассвет, достаточно яркий для того, чтобы звезды прямо над ним стали практически невидимыми. Дэмьен в ходе последнего путешествия достаточно часто встречал рассвет, чтобы сообразить, как мало времени у них остается.

— Где он?

Ракх указал. На объятой тьмой крыше трудно было различить хоть что-нибудь, но Дэмьену показалось, будто в указанном направлении и впрямь маячит какая-то тень человеческих размеров. Осторожно, и тем не менее быстро ступая, он направился в ту сторону; путь был довольно коварным, и не раз он спотыкался об острые хрустальные друзы, которыми сплошь была унизана вся крыша дворца. Шел он скорее на ощупь, чем что-нибудь видя. Казалось, его ведет к Охотнику интуиция.

Джеральд Таррант был не закован в кандалы, а привязан. Из хрустальной крыши торчали несколько колец, и выраставшие из них волокнистые плети в нескольких местах опутали посвященному руки и ноги, образовав нечто вроде кокона, который не только удерживал его тело в неподвижности, но кое-где и прямо-таки врезался в него. С Тарранта сорвали почти всю одежду, оставив только трусы, башмаки и — как это ни странно — защитный браслет на шее. «Приготовили к встрече с солнцем», — мрачно подумал Дэмьен. Он вспомнил, какие тяжелые для Тарранта последствия повлекло за собой даже минутное пребывание на солнце в землях ракхов, и понял, что более длительного воздействия прямыми световыми лучами Охотнику не пережить.

Он присел на корточки возле посвященного. Ему бросилось в глаза, что лицо у того напряжено, а тело слегка дрожит. Значит, он пребывает в сознании и борется с невыносимой болью, пытаясь одновременно освободиться из колдовских пут. Но свет был слишком силен, слишком длителен, даже Дэмьен почувствовал на себе его воздействие, а он ведь не отличается сверхчувствительностью Охотника. Священник наложил руку на ближайшее из хрустальных колец и применил Творение, ведущее к Познанию, но оно не принесло ощутимых результатов: какое бы заклятье ни было применено здесь, не со скромными возможностями Дэмьена можно было расколдовать его или хотя бы разгадать.

Он нервно посмотрел на восток: небо угрожающе светлело. Времени практически не оставалось.

— Расколдовать сможете? — спросил ракх.

Дэмьен поглядел на хрустальные кольца, на хрустальные путы, на самого Охотника. «Следовало бы оставить тебя здесь, — подумал он. — В твое отсутствие мир стал бы куда лучшим местом для жизни». Но ни время, ни место не подсказывали ему столь безжалостного решения.

— Меч у вас есть? — спросил он.

Катасах уставился на него так, словно Дэмьен сошел с ума, но затем, судя по всему, предпочел не спорить. Он полез в складки плаща и извлек собственный меч. Это был короткий клинок с узким лезвием; взмах такого меча призван скорее подавать сигнал к ружейной стрельбе, а не отражать или заменять ее. Но взяв оружие, Дэмьен почувствовал, как тяжела рукоять, как прочна сталь. Что ж, и на том спасибо.

Он выбрал один из хрустальных ростков и сильно ударил по нему рукоятью — в точку, которую счел критической. Вокруг разлетелись хрустальные брызги, однако росток не сломался. Священник повторил удар. На этот раз ему удалось выбить из цепи одно звено, и этого оказалось как раз достаточно, чтобы вытащить в образовавшийся просвет руку Тарранта. На востоке уже исчезали звезды, небо золотили лучи восходящего солнца. Он быстро перешел к следующему ростку и ударил и по нему рукоятью — резко и мощно. Это звено оказалось прочнее предыдущего, и понадобилось три удара, прежде чем в воздух взметнулись хрустальные брызги, и еще пять, прежде чем в образовавшийся просвет удалось вытащить ногу пленника. Теперь и Катасах принялся помогать священнику, вытаскивая конечности Тарранта из опутавшей того хрустальной паутины, едва Дэмьен добивался слабины. Действовать приходилось скоординированно, потому что образующиеся просветы вновь стремительно зарастали, и если бы они не вытягивали Тарранта из пут, те быстро восстановились бы полностью.

В конце концов им все-таки удалось освободить Тарранта, и они с ракхом потащили его вялое трупно-холодное тело к двери с крыши на лестницу. Восходящее солнце подгоняло их своими лучами, и когда они уже несли тело вниз по лестнице, Дэмьену показалось, будто он слышит, как солнечное Фэа захлестывает у него за спиной хрустальные шпили. Они спустились по лестнице на два марша, потом на три, и наконец Дэмьен позволил себе облегченно вздохнуть; от солнца они ушли, и хотя во всем дворце по-прежнему струился колдовской свет, священник подумал, что тот вряд ли сможет убить Тарранта, хотя, конечно, и причинит ему новые страдания.

СамоИсцеление, проведенное священником, в какой-то мере уменьшило испытываемую им боль, но сил ему оно вернуть не могло; естественно, сам он ни за что не смог бы донести обмякшее тело крупного мужчины до спасительного подземелья. Дэмьен надолго привалился к стене, чувствуя, что просто не может идти дальше, да и ракх выглядел ненамного лучше. Но Дэмьен боялся за Тарранта: любая, пусть и самая ничтожная толика света могла стать для Охотника переполняющей чашу каплей. Поэтому он заставил себя сдвинуться с места и потащил Тарранта — ниже… еще ниже и глубже под землю…

Они остановились на третьей площадке, где было уже так темно, что без фонаря стало трудно ориентироваться.

— Пришли, — выдохнул Дэмьен. — Этого хватит.

— А не лучше ли отнести его на самое дно? Там еще темнее.

Дэмьен «покачал головой:

— Ему нужно земное Фэа для самоИсцеления. Так мне кажется. А там, внизу, энергии будет не хватать.

Оставалось надеяться на то, что он не ошибся. На то, что здешний скудный полумрак не причинит Тарранту дальнейшего вреда, равно как и не помешает самоИсцелению. Потому что сам он больше ничего не мог сделать для Охотника. Все остальное зависело только от него самого.

Они уложили тело поперек площадки: оно едва уместилось, но все-таки уместилось. Присев на корточки возле посвященного, Дэмьен осмотрел его глазами бывалого человека. Дрожь исчезла, и это был хороший симптом. Показалось ему, что и лицо Тарранта стало несколько спокойней, и это опять-таки было добрым знаком. Нет, сам он больше ничем не мог помочь ему. Да и никто другой тоже.

Он посмотрел на ракха. Какой усталый, какой замученный вид был у Катасаха! При иных обстоятельствах капитан лейб-гвардии постарался бы скрыть это от постороннего, но сейчас притворяться было ни к чему. Дэмьен ведь знал, что именно с ним случилось. И понимал это. И больше, чем кто бы то ни было другой из числа обитателей этой планеты, Дэмьен понимал, что наиболее чувствительным переживанием для ракха стали не уступка собственного тела другому и не ощущение, что твой господин с легкостью пожертвовал тобой, а предельное падение в собственных глазах, заключающееся в том, что в его теле побывала человеческая, именно человеческая душа. Подобная рана затянется не скоро и не просто. И Дэмьен понимал это.

— Я могу что-нибудь сделать для вас? — спросил ракх.

— Да.

Дэмьен поднялся с места. Боль в спине приглушилась, она превратилась скорее в напоминание о былой боли. Пробормотав слова Творения, Дэмьен припал к потокам Фэа, чтобы проверить, не нанес ли Таррант в своем нынешнем состоянии энергии какого-либо ущерба. Отчасти это было мерой предосторожности, а отчасти своего рода тестом; если ему удастся справиться с Фэа на этом подземном уровне, то Охотнику удастся тем более. А заручившись этой мощью, Таррант сможет самоИсцелиться.

Повернувшись к ракху, Дэмьен сказал:

— Мне бы хотелось увидеть Йенсени.

Она лежала на кушетке, куда перенес ее Катасах, уронив руку, изящные пальцы касались пола, глаза были закрыты. Кровь заливала всю комнатку, алая и сырая, кровь окрасила и белоснежную изначально кушетку. Цвет кожи девочки, еще недавно бледно-коричневый, стал теперь пепельно-серым, лицо ее искажала гримаса страха и гнева. Хотя, приглядевшись, можно было понять, что это нечто совсем иное. Это было выражение ясного и беспредельного покоя — того самого, о котором люди при жизни могут только мечтать.

Дэмьен опустился возле девочки на колени, взял ее крошечную руку в свою. Она еще не остыла, еще не совсем остыла, под кончиками пальцев священник уловил замирающее эхо жизни — и из-за этого слезы вновь навернулись ему на глаза.

« Господи, позаботься о ней. Она была такой нежной, любящей и вместе с тем такой отважной, а в самом конце она совершила ради Тебя подвиг, на который решились бы очень немногие. Даруй ей мир, молю Тебя, воссоедини ее с теми, кого она любила. — И, отерев глаза, он добавил: — И дозволь ей, если такое возможно, время от времени играть с детенышами ракхов. Ей это очень понравится «.

— Как это случилось? — спросил он у ракха.

Катасах оставался у входа; ему не хотелось нарушать своим присутствием одинокую тризну Дэмьена. Лишь теперь, когда к нему обратились, он подошел поближе.

— Он вошел в ее тело и начал брать его под контроль. Она пленила его, а затем лишила себя жизни.

— Вот уж не подумал бы, что она обладает подобным могуществом.

В голосе ракха, когда он ответил, послышалось благоговение:

— Она воззвала к тому, кто таким могуществом обладает.

На мгновение Дэмьен закрыл глаза и сделал едва заметный вдох; смысл ее смерти наконец дошел до него во всей своей бесповоротности.

— Ладно. По крайней мере, на этом все и закончилось.

— К сожалению, это не совсем так. — Они оба стояли спиной к тому месту, откуда послышался этот голос. — Я бы даже сказал: совсем не так.

Катасах, обладавший реакцией отлично подготовленного лейб-гвардейца, стремительно обернулся; следом за ним посмотрел в ту же сторону и Дэмьен. Человек, прислонившийся к дальней стене, показался ему смутно знакомым, хотя он не взялся бы сказать, кто это такой. Крепкий бородатый мужчина в черном бархатном плаще и в черной шляпе — возможно, чтобы показать, что он разделяет их горе. И все же вырядился он довольно нелепо с учетом сложившихся обстоятельств, подумал Дэмьен, имея в виду ослепительные драгоценности, которыми был осыпан наряд незнакомца. В конце концов, именно эти неподобающие и безвкусные драгоценности помогли ему вспомнить, кто это такой.

— Кэррил, — прошептал он.

Это был Йезу, заключивший союз с Таррантом, — тот самый, который исцелил Сиани, тот самый, с которым советовался Сензи. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что вовсе не испытывает естественного при появлении подобного существа ужаса. Неужели испытания последнего времени примирили его с демонами? Если так, то напрасно: даже те порождения Фэа, которые совершают добрые дела, остаются тем не менее опасными паразитами.

— Я прибыл предостеречь вас, — заявил демон. Когда он вышел на середину комнаты, ослепительный хрустальный блеск, исходящий от стен, померк, на смену ему пришло вполне терпимое мерцание. — Вам пора отправляться домой, Дэмьен Райс. И нужно сделать это как можно скорее.

Дэмьен пропустил это предостережение мимо ушей; из сказанного Йезу его куда больше взволновало иное.

— Что ты хочешь сказать, утверждая, будто еще ничего не кончилось?

Демон помедлил словно бы в нерешительности, затем огляделся по сторонам, будто опасаясь, что кто-нибудь может их подслушать.

— Вы и сами все обнаружите, вернувшись на север, — в конце концов выложил он. — Так что я не открою вам никаких секретов. Только то, что вы могли бы увидеть и собственными глазами.

— Да о чем это ты?! — взорвался Катасах. Его рука скользнула к поясу, где он держал пистоль, и это было скверным предзнаменованием. — Что происходит?

Демон повернулся к нему.

— Твой Принц, капитан, был всего лишь пешкой — и ничем иным. Игру вел и ведет Калеста. Вы заставили его начать свои действия на сто лет раньше, чем он собирался, но в конце концов это не имеет особого значения. Вы выиграли одно сражение, но война только начинается.

Дэмьен почувствовал, что его охватывает ужас. Он и без того понимал, что смерть Принца является всего лишь первым шагом в сторону исцеления здешних мест, но что-то в зловещем тоне, каким произнес свои слова Йезу, подсказало ему, что дело обстоит куда более плохо.

— Объясни, что ты имеешь в виду? — резко приказал он.

Демон, похоже, обиделся.

— Я не могу. Не могу во всех деталях. Помогая вам, я вмешиваюсь в его дела… — Он перевел дух, сдерживая дрожь; это произвело на Дэмьена скорее комическое впечатление, потому что дышать Йезу было вовсе не обязательно да и тела у него по большому счету тоже не было. — А это запрещено. Но именно так поступил и он. Форсировать человеческое развитие… Это тоже строжайше воспрещено. Так чье же преступление окажется большим? И на кого обрушится наказание?

— Как это форсировать? — с вызовом спросил Катасах.

— Что это ты несешь! — рявкнул Дэмьен.

— Ступайте на север, — ответил демон им обоим. — И сами увидите. Он использовал Принца, он использовал ракхов, а теперь… Прошу прощения, — отдельно обратился он к Катасаху. — Мне искренне жаль. Но как тебе известно, он не может питаться твоими соплеменниками. Поэтому их жизнь или смерть, строго говоря, не имеют для него никакого значения. — Он посмотрел на Дэмьена и сразу же отвернулся, словно страшась встретиться с ним взглядом. — Двенадцать веков назад ваши предки прибыли на эту планету. Их было тогда всего несколько сотен — и, следовательно, их было достаточно мало, поэтому, когда Каска принес Великую Жертву, это потрясло планету до самых глубин. А теперь, когда на планете Эрна живут миллионы людей и тысячи из них умеют Творить при помощи Фэа, никому в отдельности не удается достигнуть такой степени влияния. Ни один взятый в отдельности акт не может потрясти Фэа так, чтобы ее основные характеристики снова изменились. Но тысяча человек — или, возможно, сто тысяч — на такое способны. И четкий план действий, проводимый из одного столетия в другое, тоже способен.

— Такова философия Истинной Церкви, — резко вставил Дэмьен.

— Да. И Калеста следил за развитием вашей Церкви. Он многому научился у нее и у ее основателя. Он хорошо выучил урок, преподанный вашим Пророком, и применил его здесь в порядке широкомасштабного эксперимента. — Кэррил покачал головой, лицо его было мрачно. — И, к сожалению, этот эксперимент увенчался полным успехом.

— Так что ему нужно? — перебил демона Катасах. — Чего он добивается?

— Он хочет создать мир, который окажется способен утолить его голод. Мир, выплескивающий такое количество эмоциональной энергии нужного ему свойства, что Фэа воспримет эту энергию, сфокусирует ее, приумножит — и это, в свою очередь, изменит саму природу человека.

— А чем он утоляет голод? — с вызовом спросил священник. Он пытался вспомнить, что именно рассказывал ему Джеральд Таррант о Йезу. — Какими именно сторонами человеческой природы? Поведай нам об этом.

Демон напрягся, и на мгновение Дэмьену показалось, будто он не станет отвечать на этот вопрос. Но в конце концов тот заговорил:

— Калеста питается той частью человеческой натуры, которая упивается страданием ближнего. Это, к сожалению, одна из универсальных характеристик. Калеста становится все сильнее с каждым новым проявлением такого чувства.

— Вообще-то оно далеко не универсально, — возразил Дэмьен.

— Вот как? Неужели вы можете назвать мне хоть одного человека, мужчину или женщину, которому никогда — я подчеркиваю, никогда — не хотелось причинить боль другому? Ни ребенком, спасаясь от насмешек со стороны старших, ни будучи влюбленным и досадуя из-за того, что предпочтение оказывается сопернику или сопернице, ни став отважным воином и отправившись в крестовый поход против тех, кто кажется ему врагом человечества? Разве вам, преподобный Райс, никогда не хотелось полюбоваться страданиями собственного врага? Принца, или Джеральда Тарранта, или еще кого-нибудь?

Дэмьен поджал губы. И ничего не ответил.

— Ступайте домой, — вновь воззвал к нему демон. — И как можно скорее. Спасти здешний край вы не в силах, да и никто другой не в силах, — так спасите хотя бы тех, кто вам дорог. Потому что Калеста обрушится и на них, в этом я не сомневаюсь. Он знает, что вы сможете вернуться на запад не раньше чем через год или около того, а за это время он способен совершить и изменить многое. А если вы будете отсутствовать еще более длительное время, если вы предоставите ему такую возможность… тогда к вашему возвращению в собственный мир сам этот мир станет, возможно, уже другим. Уж поверьте.

— Месть, — пробормотал Катасах. — За вмешательство в его здешние дела.

Демон кивнул:

— К сожалению, это так.

— А почему ты рассказываешь нам об этом, — внезапно заинтересовался Дэмьен. — Если тебе не разрешено вмешиваться в его дела, то почему ты предстал перед нами? Тебе-то во всем этом какая выгода?

— А мне нравятся люди, — с легкой улыбкой на устах отозвался демон. — Со всеми их прихотями, причудами и блажью. Я получаю от них удовольствие. Поверьте, если Калесте удастся добиться своего, мне лично это ничем не угрожает. В конце концов, садизм — это всего лишь одна из разновидностей наслаждения. Но, конечно, я не слишком этому обрадуюсь. Пища, от которой не получаешь удовольствия, — это почти то же самое, что и полное отсутствие пищи. — Он вновь слегка помрачнел, хотя и не перестал улыбаться. — Разумеется, я кое-чем рискую. Кто знает, какие отклонения от предписанного Мать всех Йезу потерпит, а за какие немилосердно взыщет? До сих пор никто еще не осмеливался испытывать ее на сей счет. — Он пожал плечами, несколько искусственно. — Что ж, так или иначе, мы скоро об этом узнаем. — И, формально поклонившись ракху, Кэррил закончил речь: — К сожалению, капитан, твоему народу предстоит длительная и тяжелая борьба. Принц, воспользовавшись своими колдовскими возможностями, подверг ваше племя эволюции в соответствии с замыслом и потребностями Калесты, и пройдет долгое время, прежде чем вам удастся искоренить эту порчу. Тем не менее, если не произойдет человеческого вмешательства, вам это рано или поздно удастся. К сожалению, я ничем не могу вам помочь.

— Ты уже помог, объяснив мне все это, — глухо проворчал ракх. — Спасибо.

Демон повернулся к священнику. Его тело начало растворяться в воздухе, на смену материальным клеткам пришла куда более призрачная субстанция. Сквозь его тело уже просвечивало пламя лампы, до сих пор остававшейся на заднем плане.

— Мое семейство является симбиотическим, а не паразитическим, — объяснил он Дэмьену. — И некоторые из нас гордятся этим различием. Будьте осторожны, преподобный Райс. Будьте предельно внимательны. И поскорее уезжайте отсюда. — Теперь он казался всего лишь радужным облачком, причем и само это облачко стремительно таяло. — И позаботьтесь о Джеральде Тарранте, хорошо? В последнее время неприятности обрушиваются на него одна за другой.

— Я постараюсь, — пообещал священник, едва заметно улыбнувшись.

И вот, прямо у них на глазах, демон растаял окончательно, он буквально растворился в воздухе. А когда он исчез, вслед за ним исчезла и созданная им иллюзия тьмы и в комнате вновь наступило прежнее ослепительно-болезненное сверкание. Дэмьен уставился туда, где только что стоял демон; слова Йезу еще звучали у него в мозгу.

— Черт побери, — в конце концов выдохнул он. — Но это же просто замечательно!

21

В море они вышли из гавани Вольного Берега, сторговавшись с владельцем купеческого судна, чтобы он перевез их через северные моря. Расплачивался за все Катасах; золото казны он тратил с такой легкостью, как будто оно принадлежало лично ему. Что в каком-то смысле соответствовало действительности. Его люди были свидетелями того, как Принц завладел его телом, и пока он не сообщит им о том, как дела обстоят в действительности, или не совершит какую-нибудь саморазоблачительную ошибку, престол и власть будут принадлежать ему. В конце концов ему, не исключено, придется заплатить за это дорогой ценой, и Дэмьен понимал это. По мере того как таяли вдали огни Вольного Берега и течение Новоатлантического океана увлекало корабль все дальше на север, Дэмьен все живее вспоминал капитана-ракха в минуту прощанья: гордый и величественный, в высшей степени надменный, безупречно имитирующий манеру поведения человека, которому он прослужил полжизни. Разумеется, подобный маскарад не сможет сохраняться слишком долго, как бы хорошо ни вжился ракх в новую роль; со временем его неизбежно выдаст неумение колдовать, на чем все и закончится. Тогда они на него и набросятся — все эти мужчины и женщины, состоящие на службе у Принца. И сам ракх прекрасно понимал, что все так и будет. И тем не менее гордо носил монаршескую одежду поверх лейб-гвардейского мундира и возложил себе на чело златой венец. Потому что, как объяснил он Дэмьену, в противостоянии темному плану Калесты страну нельзя оставлять без главы государства.

« Да, душа у него истинного правителя, — подумал Дэмьен. — Если бы только его способности могли реализоваться при более благоприятных обстоятельствах «.

Они взяли с собой несколько почтовых птиц, и, проведя день в пути, Дэмьен выпустил первую из них.» Мимо Сирен прошли, — значилось в его послании. — Все идет по плану «. Остальных птиц он выпустит не раньше, чем они прибудут в северное королевство и собственными глазами увидят, что за бесчинства сотворил там Калеста.

В какой же изоляции чувствует себя, должно быть, Катасах и каким беспомощным — теперь, когда власть Принца не служит более связующей нитью между его народом и их северными соседями! Хрустальный дворец прекратил свое существование в качестве нервного центра империи, он превратился в крошечный островок надежды и страха, разве что не окончательно затерявшийся посреди необъятной базальтовой пустыни. Дэмьен от всей души желал ракху успеха и отчаянно молился о том, чтобы его самопожертвование увенчалось успехом задуманного, а именно сплочением разъединенного народа перед угрозой войны. С тем, чтобы когда истина наконец выплывет наружу, страна смогла адаптироваться к опасности и преодолеть ее, не погрузившись при этом в пучину хаоса.

Девушка по имени Зиза отправилась в плавание вместе с ними. Едва только она со своим скудным скарбом показалась на причале, Дэмьена охватили ярость и отвращение, и он обрушился на Тарранта с однозначным требованием не брать ее на борт. Ведь единственно возможный смысл ее пребывания на корабле заключался в том, чтобы Охотник питался испытываемым ею ужасом. В ответ на все обвинения и угрозы Таррант невозмутимо заявил:

— Мне нужна пища, Райс, а вы не в состоянии обеспечить ее. Мы с вами на эту тему уже говорили. Что же касается мотивов самой женщины… то расспросите-ка лучше об этом ее саму.

Так Дэмьен и поступил. И хотя Зиза заверяла его в том, что отправляется в путь добровольно, в том, что Таррант никоим образом не заставляет ее поступать именно так, священник просто-напросто не смог этому поверить. Каждый раз, когда Зиза смотрела на Охотника, ее начинало трясти, каждый раз, когда речь заходила о нем или о его желаниях, она заметно бледнела. Неужели Таррант нашел истинную мазохистку, испытывающую наслаждение от переносимых страданий? Дэмьен сомневался в этом. Не потому, что таких людей не существует в природе — у него не было ни малейших сомнений в том, что они существуют, а потому, что не мог представить себе, будто глумление над настоящей мазохисткой может доставить Тарранту истинное наслаждение.

— И все-таки, почему ты здесь? — спросил он у нее в первый же вечер, когда они случайно остались наедине. — Почему тебе хочется быть при нем?

Поначалу священнику показалось, будто она ничего не ответит. Но когда она все-таки заговорила — опустив глаза и предельно тихим голосом, в котором звучали и нотки страха, — стало ясно, что она ему доверяет. Медленно, нехотя поведала она ему о той ночи, когда Таррант охотился на нее в Черных Землях, о ночи, когда она бежала как загнанный зверь, ни на мгновение не усомнившись в том, что ей предстоит умереть. Однако, догнав ее, посвященный вместо того, чтобы убить, предложил ей нечто иное.» Переживи мой голод, — сказал он, — и я освобожу тебя. Поддержи меня на протяжении нескольких месяцев, остающихся до моего возвращения на родину, и я дам тебе богатство и поселю тебя в стране, где нет хозяев и рабов и нет религиозных войн «. И она приняла это предложение. Главное для нее заключалось сейчас в том, чтобы не сойти с ума, а мечта о предстоящих свободе и богатстве помогала ей в этом. И, помогая, заставляла ее претерпевать все новые и новые страдания, подумал Дэмьен. И тем самым кормить Тарранта. Подобно тем женщинам в Запретном Лесу, которые бежали от Охотника в надежде на то, что успешное противостояние на протяжении трех дней гарантирует им безопасность на всю оставшуюся жизнь. Таррант в своем садизме отличался чрезвычайной методичностью и последовательностью. И еще Дэмьен подумал:» Интересно, выдержит ли эта женщина испытание, на котором провалились бесчисленно многие?» И помолился за то, чтобы она выдержала.

Что же касается Тарранта…

Поздно ночью — а это была вторая ночь плавания — он подошел к стоявшему на палубе священнику. Других людей на палубе не было, море оставалось спокойным, поверхность — гладкой. Это была как раз одна из тех ночей, в которые хочется постоять на борту вдвоем, любуясь морем, думая о конечной точке маршрута и о новых испытаниях, поджидающих их за причалом. Одна из тех ночей, в которые священник может обратиться к своему темному спутнику с вопросом: «Почему?» — искренне надеясь получить на него честный ответ.

Долгое время Охотник молча простоял, глядя на море, и Дэмьен понимал, что обращаться к нему с вопросами не имеет смысла.

— Все произошло именно так, как я вам и объяснял, — заговорил Таррант в конце концов. — У нас не было и шанса. Ни малейшего шанса. Поскольку нам противостояли один из Йезу и такого масштаба колдун. Я понял, что единственный способ подкрасться достаточно близко для нанесения удара состоит в капитуляции перед ним, поэтому я и пошел на предательство. Мне хотелось ввести вас в курс дела… — Эти слова прозвучали с редкой искренностью и убедительностью. — Хотелось, чтобы мы приняли это решение совместно. Но мне уже было совершенно очевидно, что между Принцем и нашей противницей из страны ракхов существует несомненная связь, и я предположил, что и к стратегии они прибегнут одинаковой. Хозяйка Лема, как вы, возможно, помните, подвергла меня Познанию с тем, чтобы выяснить, что предпримете или же способны предпринять вы; я предположил, что и Принц поступит точно так же. А это, преподобный Райс, означало, что вас ни в коем случае нельзя посвящать в мой план. Все, к моему глубокому сожалению, основывалось именно на вашем неведении. — Произнося это, он смотрел не на Дэмьена, а в даль ночного моря. Словно разговаривал с водой. — Мне хотелось облегчить вам испытание. Я попытался организовать высадку в Вольном Береге с тем, чтобы нас взяли в плен как можно раньше. Я хотел, чтобы мы как можно раньше попали в засаду. Я хотел избавить вас от превратностей пути в Избытие, но вы, к сожалению, боролись со мной буквально на каждом шагу. Так что прошу прощения.

— Да я не об этом, — тихо произнес Дэмьен.

Охотник заморгал.

— А о чем же?

— Он посулил вам бессмертие. Говоря вашими собственными словами, подлинное бессмертие. — Дэмьен покачал головой. — Я же знаю вас, Джеральд. Прекрасно знаю. И я знаю, что означает для вас смерть. Я знаю, что стремление избежать смерти является глубинной сутью всего вашего существования и что ничто: ни семья, ни моральные обязательства, ни даже страх Божественного отвержения — не может отвлечь вас от этой сути. — Он посмотрел на Тарранта, стараясь заглянуть ему в глаза. — Так что же произошло? Почему вы не предали нас по-настоящему? Конечно, я благодарен вам за это и навсегда останусь благодарен, но этого я просто-напросто не понимаю. Абсолютно.

Таррант поморщился, а мгновение спустя отвернулся, словно испугавшись чрезмерной проницательности Дэмьена.

— За всю свою жизнь, — торжественно начал он, — я создал лишь одну вещь, оказавшуюся по-настоящему долгоживущей. Вещь настолько прекрасную и многообещающую, что даже спустя столь долгое время после того, как я предал свою душу тьме, я не устаю восхищаться ее ростом, ее разветвлениями, открывающимися перед ней перспективами. Эта вещь — ваша Церковь, преподобный Райс. Мое самое драгоценное творение. Бессмертие, предложенное мне Принцем, было основано на извращении ее духа. Он унаследовал бы мое дело — и извратил его, то есть, по сути, разрушил; он превратил бы Истинную Веру в новое язычество, заботящееся лишь о поддержании собственного могущества. А этого я допустить не мог, не говоря уж о том, чтобы в этом участвовать. В конце концов, мое тщеславие слишком велико, моя гордыня чересчур всеохватна, чтобы смиренно принять бессмертие на таких условиях. Это было бы равнозначно тому, чтобы я позволил себе умереть ради того, чтобы выжило нечто, присущее мне, но второстепенное, чтобы не сказать ничтожное. Так что, сами понимаете, это предложение лишь окончательно настроило меня против него, — тихо закончил он.

Таррант вновь отвернулся и отошел от поручней; возможно, он решил, что после такого признания лучше всего уйти. Но уже когда он уходил от Дэмьена практически беззвучным шагом, священник окликнул его:

— Еще два вопроса, Джеральд.

Таррант в изумлении повернулся:

— Что такое?

— Вы сказали, что подарили миру одну долгоживущую вещь. Но ведь на самом деле не одну, а две. Церковь Единого Бога… и лошадей. — Дэмьен вяло улыбнулся. — И есть люди, которые с пеной у рта будут доказывать, что второе в долгосрочной перспективе важнее первого.

— Язычники, — пренебрежительно отмахнулся Охотник.

Но Дэмьену показалось, что он тоже не сдержал улыбки, да и вообще простился со священником в несколько менее мрачном настроении, чем то, что владело им на протяжении последних долгих и трудных ночей.

« Ты еще можешь на что-то надеяться, Охотник «.

На север. Туда, где небо ярче, а море теплее.

В сущий кошмар.

Принц умер — и вместе с ним исчезла вся система Установлений, обеспечившая вторжение ракхов надежной Иллюзией. А теперь Иллюзии не стало. И теперь участники вторжения, утратившие обманчивое человекоподобие, предстали в своем подлинном виде: грубые захватчики, ужаснувшие страну кровавым истреблением населения.

Но теперь все перевернулось с ног на голову.

В каждой деревне, возле которой бросало якорь их судно, в каждом городе, в каждом протекторате свирепствовал дух беспощадного возмездия. Самые» везучие» из ракхов просто погибали со вспоротым животом или перерезанным горлом, когда на них накидывались толпы жаждущих крови людей. Им некуда было бежать, им негде было спрятаться. Принц, умерев, более не оказывал им колдовскую помощь; Катасах, не зная об их бедствиях, не присылал подкреплений. Люди быстро распознали их слабости, и ракхи, сперва наводившие ужас на небольшие человеческие поселения, теперь сами бежали от своих недавних (а теперь объединившихся и восставших с оружием в руках) жертв, охваченных яростью и жаждой мщения. И на протяжении всего этого времени Калеста питался страданием, Калеста вдохновлял и подстрекал на новые зверства, Калеста торжествовал: жуткая резня разразилась в самом благословенном из владений Святой Церкви.

Сущий кошмар.

Тела ракхов в Эспеции — ракхов, выставленных живыми под лучи беспощадного солнца. Головы ракхов на частоколе возле въезда в Транквилу. Когти ракхов, используемые как украшения в Шалоне. И повсюду страдания ракхов, муки ракхов… но не только это. Все еще более ужасно, еще более чудовищно. Опьяненные ненавистью и охваченные жаждой мести, человеческие толпы переступили через незримую грань, отделяющую справедливое возмездие от слепого уничтожения. В Инфините замучили до смерти человеческое дитя, оказавшееся чувствительным к свету. В Вердазе заподозренного в колдовстве взрослого поджидала точно такая же участь. Каждый мужчина превратился в подозреваемого, каждая женщина — в объект агрессии. Ходили слухи о межвидовых совокуплениях, приведших к появлению на свет совершенно немыслимого потомства: детей, выглядящих самыми настоящими людьми, но верных в душе ракханской традиции. Теперь любого ребенка всего лишь за мимолетное сходство с ракхами, проступающее в играх, отрывали от родителей и казнили у них на глазах. Другие становились сиротами только из-за того, что на их родителей падала тень подозрения, что они принимали участие в каких-нибудь запретных забавах. И все это, как утверждали убийцы, происходило затем, чтобы избавить мир от жестокости, чтобы сделать благословенный Богом край воистину благословенным.

«Никому не спасти эту страну», — объявил Кэррил. Оглушенный зрелищем, свидетелем чего ему довелось стать, Дэмьен был готов поверить в это. Здесь оказались поколеблены сами устои, на которых зиждется человеческое общество, и уже в скором времени все это должно было разрастись до таких размеров, что ничего не смогут изменить в лучшую сторону и последующие поколения. А осознают ли сами жители здешних мест, что с ними происходит? Или, может быть, хотя бы догадываются? Но если кто-нибудь и догадывается, то выраженные вслух сомнения наверняка проводят по ведомству вражеской пропаганды. Понятно, что любого священника, которому вздумалось бы обратиться к пастве с проповедью терпимости и смирения, просто-напросто разорвали бы на куски. Поэтому, должно быть, никто и не осмеливается увещевать толпу.

В протекторате Кирстаад, где ракхи вырезали местное население целыми деревнями, ответный удар был особенно основателен и сопровождался наиболее страшными эксцессами. Некогда гордый замок протектора сожгли дотла, и лишь камни стен остались немыми свидетелями разыгравшейся там бойни. Кости и скелеты валялись повсюду, у многих были отсечены кисти рук, ступни или целые конечности; должно быть, несчастных нарочно сделали калеками и оставили умирать в огне. Один из балконов, выходящий на море, был устлан толстым слоем битого стекла, как будто здесь нарочно и методично подвергли разрушению нечто прекрасное. Дэмьен вспомнил, как Йенсени описывала хрустальный сад своей матери, и погрустил об этой утрате.

Тело Йенсени они привезли с собой; Таррант своим могуществом оберег его от распада. Им хотелось похоронить девочку у нее на родине. Но Дэмьен не захотел оставить ее здесь, посреди нескончаемого зла. Поэтому они отъехали от замка примерно на милю по побережью, нашли место, осененное тенистыми деревьями, с густой травой на земле, и где, на памяти у людей, до сих пор еще ни разу не проливалась чья-нибудь кровь. Здесь они ее и оставили с обломком хрусталя из материнского сада в одной руке и с отцовским перстнем на пальце другой. Дэмьен вслух прочитал над могилой молитву, хотя никто из небольшого судового экипажа не был его единоверцем, — тем больше оснований дать им почувствовать, что Бог добр и что Он непременно позаботится об усопшей девочке. По сравнению со всеми здешними ужасами это было, конечно, ничтожной малостью, но уж это-то он обязан был сделать в любом случае.

«Покойся в мире, милое дитя. Бог оберег тебя от зрелища этой бойни, за что я не устаю благодарить Его. Бог оберег тебя от осознания того, какие ужасы таятся в человеческой душе, дожидаясь малейшего повода, чтобы заговорить о себе во весь голос».

Знакомая рука опустилась ему на плечо, сильная и холодная. Утешая? Предостерегая?.. Кивнув, Дэмьен позволил увести себя. К кораблю, который доставит их на север. В столицу этой охваченной неистовством империи, к людям, которые еще могли бы спасти ее. Если им такое удастся. Если кому-нибудь такое удастся.

Путь лежал в Мерсию.

Закат. Небеса красны и оранжевы, с багровыми тучами, низко и тяжело нависшими над линией горизонта. Прямо над головой — Кора, одевающая все предметы червонным золотом. Посреди зеленого луга квадратная площадка, выложенная камнем. На площадке выставленное на всеобщее обозрение тело.

Объятое пламенем.

На главной площади города Мерсия собралось почти пятьдесят тысяч человек, и только особые способности Тарранта позволили ему с Дэмьеном беспрепятственно подойти к самому краю площадки. Ветер стоял вроде бы западный, но он то и дело менял направление, принося с собой запах горения, едкий запах паленого человеческого тела. Даже Тарранту было не по себе — из-за запаха или из-за того, что под этим запахом подразумевалось.

Здесь жгли — а вернее, уже сожгли — городскую Мать.

Дэмьен знал, что точно то же самое происходило и в других городах. До путешественников доходили такие слухи, а однажды они сами успели побывать на пожарище. Но никогда еще не становились свидетелями ничего подобного. Никогда не видели многотысячных толп, охваченных такой жаждой причинять страдания. Никогда еще общий дух порчи, витающий над здешним краем, не проступал так зримо и явственно, сам по себе преобразуя Фэа, причем настолько мощно, что Дэмьену порой казалось, будто он вот-вот задохнется.

Его внимание привлекло к себе какое-то движение возле площадки, да и Таррант вроде бы сразу весь напрягся. К площадке, покрытой дымящимся пеплом, подскакал всадник в белых, расшитых золотом одеждах. Высокий и величественный, он восседал на одном из лучших скакунов, привезенных сюда Мелсом Лестером, — это был изящный жеребец, белая грива и хвост которого веяли на ветру. Подъехав к обугленному трупу, он повернулся к толпе лицом и приветствовал ее жестом, наполовину религиозным, наполовину — воинским.

Это был Тошида.

Его власть была очевидна, само его появление действовало подавляюще. В стране, в которой сейчас повсеместно воцарились насилие и хаос, он держал в своих руках бразды правления этим городом столь же уверенно и непринужденно, как поводья своего скакуна. И толпа повиновалась ему столь же безропотно, как конь. Он призвал людей королевским жестом к молчанию — и они подчинились; он призвал к вниманию — и они начали слушать, он объявил о победе, одержанной Мерсией над врагами, — и толпа ответила со страстью, граничащей с массовой истерией. Все было точно так же, как в других городах, подметил Дэмьен, и все же чуть сильнее. Потому что здесь всеобщая ярость была сфокусирована и поставлена под контроль. А всеобщая ненависть направлена в одну сторону, очищена от примеси иных чувств… и употреблена если не во благо, то во имя достижения некоей цели.

Отвратительный спектакль наконец закончился. Толпа начала неторопливо рассеиваться, пожарные принялись убирать все еще дымящиеся угли. Нынче вечером начнутся пиры — в городе Мерсия будут праздновать освобождение от тирании. Никто не поставит под сомнение тот факт, что смерть Матери освободила жителей города от господства ракхов. Никто не вспомнит о том, что аналогичные расправы, уже прошедшие во многих городах чуть ли не по всему побережью, стали не триумфальным завершением событий, а, зловещей прелюдией.

Дэмьен посмотрел на Тарранта; Охотник промолчал, однако едва заметно кивнул. Когда толпа вокруг обоих путешественников подрассеялась, они побрели в северном направлении, причем Таррант организовал Затемнение, с тем чтобы люди смотрели в другую сторону — куда угодно, только не на них. Довольно скоро они подошли к дворцу Регента — или теперь его уже следовало называть дворцом Патриарха? — и без каких бы то ни было осложнений вошли внутрь. Стоило кому-нибудь из гвардейцев обратить на них внимание, как Творение ликвидировало внезапно вспыхнувший интерес. Так они поднялись на верхние этажи частного флигеля, в котором жил Тошида. Так, незваные, получили аудиенцию.

— Ваша Святость.

Таррант заговорил и поклонился первым, признавая новый статус Тошиды и подчеркивая его. Дэмьен поступил точно так же. Он видел, какой радостью заблестели глаза Тошиды, удостоившегося подобной чести от заморских гостей. «Сколько же лет он лишь втайне мечтал о чем-то в этом роде? И какого накала достигли эти мечты», — подумал Дэмьен.

— Я полагал, что вы придете, — обратился Тошида к Дэмьену. — Хотя, честно говоря, ожидал, что вы прибудете ко мне с участниками вашей экспедиции, а не с местным жителем.

И он многозначительно кивнул в сторону Тарранта.

Тот холодно улыбнулся:

— Я прибыл на борту «Золотой славы» вместе с преподобным Райсом. Но поскольку предпочел сойти на берег, не доходя до Мерсии, получилось так, что мы с вами не встретились. Сэр Джеральд Таррант, Владетель Меренты.

И, представившись, он вновь поклонился.

— Ах вот оно как. Значит, вы и есть тот самый западный колдун, против которого нас предостерегали Матери. — Тошида натянуто улыбнулся. — Мне кажется, я имею право сказать, что любой враг Матерей является желанным гостем у меня в городе.

— Все Матери мертвы? — спросил Дэмьен.

— Нет еще. Некоторые бежали в горы, но погоня уже снаряжена. И у них есть собственная цитадель далеко на севере, где они обучают и готовят себе подобных; эту крепость еще предстоит взять штурмом. Но не упрекайте нас, преподобный Райс. Мы ведь совсем недавно осознали истинный смысл положения страны, причем наши познания увеличиваются изо дня в день. Дайте нам немного времени, и мы очистим от них все земли, заселенные человеком.

Дэмьен выслушал последнюю фразу, с трудом сдерживая отвращение, — размах и направленность происходящего здесь в последние недели были для него чересчур очевидны.

— Не могли бы вы подсказать нам, какая судьба постигла корабль, на котором мы сюда прибыли.

Тошида замешкался с ответом. Что-то в его лице подсказало Дэмьену, что не следует ожидать ничего хорошего.

— «Золотой славы» больше нет, — в конце концов сообщил Тошида.

— Ушла на Запад? — спросил Дэмьен, прекрасно понимая, что ответ окажется иным.

— Потерпела крушение. В бурю возле Альмаранда. Большей части экипажа удалось безопасно высадиться на берег, но ваш корабль пошел ко дну. И весь груз тоже. Мне очень жаль, — вроде бы с искренним сожалением добавил он.

— А капитан Рошка? А штурман Марадез?

Лицевые мышцы Тошиды напряглись.

— Капитан — в Пяти Городах, подыскивает себе новое судно. А Рася…

Дэмьен затаил дыхание.

— Утонула?

Тошида покачал головой, лицо его по-прежнему выглядело скованным.

— Она выбралась на берег. Провела неделю в Альмаранде, изучая тамошние древние морские карты. Затем отправилась в протекторат Лурал на поиски какой-то старинной лоции, которая там вроде бы хранилась. Насколько я понимаю, реликвия одной из первых экспедиций.

— И?..

Тошида отвернулся.

— Она была пришлой, — тихо сказал он. — А сейчас дурные времена для пришлых.

«О Господ…» Дэмьен представил себе Расю, окруженную разъяренной толпой, — рост, цвет кожи и акцент без всяких сомнений выдавали в ней иностранку, возможно, замаскированного врага… Он представил себе, как она становится жертвой разъяренной толпы, и невольно задрожал. «О Господи. Прошу Тебя. Только не это».

— Бывает, — проскрипел Тошида. И хотя он сказал это как бы в утешение, Дэмьену показалось, что эти слова прозвучали как-то грубо. Бесчеловечно. — Такова цена, которую приходится платить, преподобный.

— За что?

— За свободу. За уничтожение тирании. Страна нуждается в очищении, и если при этом возникают болезненные побочные результаты…

— Господи небесный, — взорвался Дэмьен. — Неужели вы сами верите в подобную чушь? Честно говоря, я ждал от вас большего, Патриарх!

Последнее слово он произнес с нажимом, и прозвучало оно чуть ли не издевательски.

Тошида насупился:

— Кто вы такой, чтобы осуждать нас? Если для исцеления народа следует пролить кровь, то пусть она прольется. Такие эмоции нельзя держать под спудом на протяжении долгого времени — рано или поздно они выплеснутся наружу, и если этот выплеск станет неуправляемым…

— А то, что происходит у вас, вы считаете управляемым? Вам и на самом деле так кажется?

— Они убивают ракхов. Я называю это справедливостью.

— Они убили Расю! — Голос Дэмьена дрожал — от ярости, от горя, от недоумения. — И сотни других людей. Тысячи других. Каждого, кто встанет им поперек дороги, или усомнится в их справедливости, или просто попадется под горячую руку.

— Эту цену нам приходится платить, преподобный Райс. Поймите.

— За что?

— За наше единство. — Регент глядел уже угрожающе. — Или вы забыли? За великую Святую Церковь, которой мы оба служим. За единство веры. Единство цели. Единство судьбы, достигаемое любой ценой.

— Нет, — внезапно вмешался Таррант. — Не любой ценой.

Тошида повернулся к нему:

— А теперь вы возьметесь учить меня вере? Меня воспитала Святая Церковь, я достаточно знаю писания Пророка.

— Может быть, и знаете, — невозмутимо возразил Таррант. — Только не понимаете.

В глазах Тошиды вспыхнула ярость, краска гнева залила все лицо.

— Как вы смеете! Как будто кто-нибудь, прибывший со стороны, может понять мир, построенный нами здесь, и оценить предпринятые нами усилия…

— Хотите узнать, что вы тут построили? — Гнев самого Охотника наполнил комнату, сделав сам воздух стылым и жутким. Над головой у него замелькали порождения ярости. — Хотите посмотреть на мир, построенный вами на религии ненависти? Что ж, я вам покажу!

Комнату заполнило буйство переливающихся красок, в котором затерялись и Тошида, и Дэмьен. Стены утратили материальную субстанцию, пол и потолок куда-то исчезли. Даже сила притяжения внезапно прекратила что-либо значить — все начало втягиваться в сердцевину цветного вихреворота, в воронку, — все мысли и чувства, все телесное и духовное, все надежды, страхи и мечты…

И перед ними предстало грядущее. Не какой-то отдельно взятый момент или период. Перед ними разверзлась бездна грядущих времен, хаос кое-как сходящихся друг с дружкой возможностей. Дэмьен увидел миры, в которых всеобщее уничтожение, затеянное Калестой, охватило целые города, целые края, подняв брата на брата с единственной целью истребить все живое. Он увидел миры, в которых Святая Церковь стала инструментом тотального контроля, орудием убийственной тирании, и мечта Пророка окончательно сошла на нет в эксцессах ритуальной жестокости. Перед его взором миры проплывали за мирами: кровавые, убийственные, безнадежные, охваченные порчей. Он видел, как порча расходится кругами, подобно волнам, как поражает сперва народ, потом Церковь, а вслед за этим — и Фэа, пока не растекается по всей планете единым океанским валом, губя каждую душу, к которой прикоснется. Воплощенная мечта Калесты — и голод Калесты. И посредине всего этого лишь один мир, в котором осталась хоть какая-то надежда, один клочок земли, на котором сияет свет. Лишь один мир — и в нем только один человек, мудрый и решительный, которому, пожелай он этого, удалось бы отразить этот натиск, этот напор, удалось бы спасти свой город — и с ним свой мир, поведя его по другому пути. Только что избранный Патриарх — темнокожий, торжествующий…

Раздался внезапный крик — наполовину гневный, наполовину испуганный, — и видение взорвалось, рассыпавшись на хрустальные брызги. Фрагменты реальности дождем полились на Дэмьена, пытавшегося кое-как прийти в себя, но на протяжении целой минуты ему это не удавалось, — а к тому времени, как он вновь увидел дверь, ту уже закрыли с другой стороны, и человек, сделавший это, пропал из виду.

— Джеральд!..

Он не мог думать сейчас о Тошиде, он и сам рванулся к двери, надеясь догнать и остановить Владетеля. Но Охотник шел быстро, да и фору взял изрядную, — и пока Дэмьен не выбежал из дворца, растолкав и распугав по дороге добрый десяток гвардейцев, он так и не увидел Тарранта. Но вот и он — его длинные ноги стремительно шагают по дворцовым угодьям.

— Джеральд! Остановитесь! — Он не знал, услышит ли его посвященный с такого расстояния, однако попытаться стоило. — Прошу вас!

Никакого эффекта. Дэмьен побежал еще быстрее, стремясь наверстать отставание, хотя ни силой, ни выносливостью ему было с Таррантом не сравняться.

И наконец в каком-то безлюдном месте ему удалось догнать Охотника, не потому, что он бежал быстрее, а потому, что остановился сам Таррант. Страх читался на его смертельно-бледном лице, страх читался в серебряных глазах.

— Вы поняли, что я там сделал, — с вызовом спросил посвященный. Его голос от ужаса совсем охрип. — Вы все поняли?

— Вы поделились Божественным Видением, — ответил Дэмьен. — И если Тошида увидел то же самое, что и я, тогда вы, возможно, спасли этот мир. И совершенно определенно спасли этот город…

Он умолк на полуслове. Потому что внезапно понял. Понял подлинный смысл происшедшего.

— Я сделал кое-что другое, — страстно прошептал Охотник. — Я только что совершил самоубийство. Или вы забыли мою сделку? Забыли, что за сила поддерживает меня в живых? Я существую, священник, лишь на определенных условиях. И если я и впрямь подвиг Тошиду на спасение здешнего края от роковой судьбы, то нарушил тем самым все условия договора.

На мгновение Дэмьен лишился дара речи.

— Но вы же живы, — слабо произнес он наконец. — Вы до сих пор живы.

Таррант страдальчески отвернулся от него.

— Надолго ли? — прошептал он. — До тех пор, пока не переменится сам Тошида? До тех пор, пока не начнет сказываться эта перемена? И на каком же этапе этого процесса будет пресечена моя жизнь? Девятьсот лет служения, перечеркнутые од ним-единственным мимолетным порывом! — Он закрыл глаза. — И на это меня подвигли вы, священник! Вы и ваша философия! Вы и ваше человеческое влияние! Что ж вы не радуетесь? — с вызовом спросил он. — Разве не к этому вы стремились? Разве вам не доставит удовольствия сознавать, что я горю в аду, пока вы замышляете следующий поход против Калесты?

— Если бы это было так, — спокойно ответил Дэмьен, — это бы послужило Калесте дополнительной пищей. Джеральд. Прошу вас. — Владетель отвернулся, Дэмьену было видно, что его сильные плечи дрожат. — И мне совершенно не хочется состязаться с ним один на один. Честно говоря, без вас я не мог бы продержаться против него и мгновения.

Что же касалось второй темы, затронутой Таррантом, то он просто не смел над ней задуматься. По крайней мере сейчас. После долгих месяцев, проведенных в молитвах о том, чтобы Джеральд Таррант был наказан за свои бесчисленные прегрешения, чтобы мир, наконец, раз и навсегда избавился от его тирании, он не был готов к тому, что одна мысль о том, что его заветная мечта близка к исполнению, может причинить ему подлинное страдание. Неужели его отношение к этому человеку столь кардинально переменилось за несколько месяцев? Если так, то подобное развитие событий может быть опасно для него самого.

Длинное стройное тело Тарранта содрогнулось.

— Ступайте разыщите Рошку, — хриплым шепотом сказал он. — Помогите ему найти хороший корабль. Без хорошего штурмана у нас мало шансов успешно завершить обратное плавание, но постарайтесь организовать все как следует. Когда все будет готово, я узнаю об этом и присоединюсь к вам. Если останусь жив.

Он собрался было уйти.

— Джеральд… — Охотник обернулся к Дэмьену. Глаза Тарранта были пусты, холодны и черны. Они ровным счетом ничего не выражали, и священника взяла оторопь.

— Я должен быть тем, кем должен, — холодно заявил Таррант. Ужасный смысл только что произнесенного дошел до священника, образы насилия и страдания замелькали у него перед взором. — Так что не ждите, что я вернусь в Мерсию раньше, чем у вас все будет готово к отплытию. Потому что моя единственная надежда выжить в плавании — и дожить до его начала — заключается в самоочищении, но на собственный лад. В надежде на то, что сила, питающая меня, способна прощать… или хотя бы забывать… если мне вновь удастся заслужить ее доверие.

— Не надо, — прошептал Дэмьен. — Не делайте этого!

Но Таррант не желал слушать никаких уговоров. Холодное пламя, брызнув из-под земли, охватило его тело. Плоть растаяла, переформировалась, превратилась в нечто гигантское и крылатое. На этот раз это была не птица, а нечто с тощим черным телом и кожаными крыльями, — это был образ из ночных кошмаров. И вот он уже исчез, поднявшись высоко в небо, чтобы окинуть взором здешние охотничьи угодья.

Невольно содрогнувшись, Дэмьен проводил взглядом крылатое чудище. Похоже, Охотник полетел в Пасанову, или в Пять Городов, или в протекторат Кирстаад… в любое место, в котором царит страх. В любое место, где можно захватить незащищенные души и очистить свою темную ужасом невинных.

И, направившись медленным шагом к центру Мерсии, Дэмьен старательно прогонял от себя мысль о том, как обрадует Калесту решение, принятое Охотником.

ЭПИЛОГ

Тьма.

Не обычные потемки ночного неба над Эрной, когда нет ни солнца, ни звезд. Не непроглядная темень океанского дна, куда сквозь толщу вод не попадает ни один луч. Не тот кромешный мрак, который стоит в пещерах, где человек, поднеся руку к глазам, не видит ее и начинает сомневаться в том, что она вообще существует. По сравнению с этой тьмой все это могло бы показаться самыми обыкновенными тенями, сумерками, развеять которые можно, чиркнув спичкой, запалив свечу или фонарь. А здешняя тьма проглотила бы всякий свет точно так же, как она проглатывает любую жизнь.

Во тьме трепетали ее исчадия. Зависть. Ненависть. Голод. Отголоски тьмы, обычно свивающие себе гнездо в человеческой душе, а здесь обретшие отдельное существование. Иногда некоторые из них совокуплялись, порождая чада, столь же холодные и безжалостные, как сама тьма. Иногда они разметывались во все стороны — и единственным намеком на сознательную жизнь оставался сквознячок ненависти, подобно ветру, продувающий тьму из одного конца в другой. Иногда — хотя это случалось редко — все они собирались вместе, и, тем самым, возникало Присутствие столь мощное, порочное и злонамеренное, что, будь его наличие мало-мальски затяжным, возникла бы угроза всему живому на планете Эрна. Люди, знавшие об этом, называли тьму Тьмой, Злом или Пожирательницей и молились своим бесчисленным богам и демонам о том, чтобы никто никогда не назвал ее подлинным именем — ибо данное человеком имя является дополнительной силой и как раз эта сила у Безымянной отсутствовала.

Во тьму вошел чужой. И хотя тело, им избранное, было черно как ночь, оно показалось ослепительно ярким по сравнению с окружающей его тьмой. На мгновение чужак застыл в неподвижности, и голоса этого потерянного места зазвучали и завихрились вокруг него подобно дикой музыке, отчаянной и дисгармоничной.

«Кто это

Кто пришел сюда

Кто Нас тревожит

Кто

Кто

Кто»

— Меня зовут Калеста, — провозгласил демон. Звучащие вокруг голоса на мгновение слились, а потом вновь принялись греметь и визжать вразнобой. — Я прошу аудиенции.

«Калеста?

Калеста

Человекорожденный

Йезу

Такой голодный

Гнев

Ненависть ненависть ненависть

Что тебе нужно, Йезу?»

— Вы заключили уговор с человеком. — Что-то пролетело прямо перед демоном, но он и глазом не моргнул; тело, в котором он сюда прибыл, было всего лишь иллюзией, и он не страшился за его безопасность. — Девять веков назад, с человеком по имени Джеральд Таррант. Припоминаете?

«Ах да

Кровь

Голод

Обет»

Голоса зазвучали теперь по-другому, словно все разрозненные арии слились в единый хор. Он почувствовал, как Присутствие кружит над ним, всматривается в него.

«Мы помним. Мы питаемся».

— Он нарушил условия.

Молчание. Молчание столь беспредельное, что на миг ему показалось, будто голоса оставили его.

«Ну, а тебе какое дело, Йезу. — И вновь голос зазвучал по-другому, с нескрываемой ненавистью. — Ступай туда, где живут люди. А Нас не тревожь».

— Он предал вас, — возвысил голос демон. — Или вам это безразлично? Вы даровали ему жизнь на том условии, что он будет служить вам, а посмотрите-ка, что он сделал! Тысячи людей из-за него останутся в живых. Миллионы уже обреченных на страдание обретут покой. Целая цивилизация воспрянет из руин. И все это сделал он! Неужели и это вам безразлично? Неужели вам все равно?

«А Нас не тревожь

Нас

Нас!

Предал?

Условия

Нежизнь

Предал

Нас!»

Вся тьма заворочалась. В ней собралось Присутствие настолько могущественное по сравнению со звучавшими до сих пор голосами, что те могли бы показаться ничтожными насекомыми. И когда оно заговорило, то голос зазвучал глубоко и громко, расходясь кругами по всей тьме:

«Наш уговор с Джеральдом Таррантом — не дело Йезу».

— А я думал, вам захочется об этом узнать.

«Нам оскорбительна даже мысль о нашем возможном неведении».

— Но он все еще жив, — с вызовом объявил Калеста.

«Это не касается ни нас, ни тебя».

— Но как же уговор? Как же условия?

«Мы знаем условия, и он знает условия».

— Он предал вас! Он предал все, за что вы даровали ему жизнь!

«Ты тревожишься за Нас, Йезу? Или тебя ведет собственная жажда мщения? Мы для тебя не послушное орудие».

Демон разволновался:

— У нас с вами общее дело, у вас и у меня.

«У нас нет ничего общего с рожденными во плоти».

Иллюзорный демон глубоко вздохнул. Его прямо-таки распирала ярость.

— Я столь же рожден во плоти, как и вы сами, — рявкнул он. — Но если вам угодно, чтобы Джеральд Таррант вас использовал, если вы хотите служить ему, будь по-вашему. Мне казалось, что вы более последовательны, только я, видать, ошибался.

«Ступай домой, человеческое отродье. Без тебя разберемся, как Нам быть с Джеральдом Таррантом».

Злобно выругавшись, демон растворил внешний облик и сменил здешнюю тьму на куда более удобную для него тьму человеческой души. Долгое время после его исчезновения тьма безмолвствовала, все ее исчадия обдумывали происшедшее. Затем, перебивая друг дружку столь стремительно, что человеческому слуху не дано было бы понять ни одного слова, они заголосили:

«Предательство

Сделка

Верная служба

Голод

Кровь

Предательство

Обет

Жизнь

Нежизнь

Предательство

Предательство

Предательство

Месть?

Голод»

Они еще раз собрались воедино и в общем сознании укоренилась новая мысль:

«Этот Йезу сам не знает, кто он такой на самом деле».

«Да, — добавил другой голос. — Ни один Йезу этого не знает».

«Помочь ему?

Уничтожить его?

Не обратить на него внимания?»

«Погодите, — порекомендовал глубокий голос. — Посмотрим, как к этому отнесется его собственная родня. И чью сторону примет Она».

«А Таррант?»

В вечной тьме заворочалось нечто новое. Нечто столь могущественное, что Тьма стала пламенем, в котором потонули все голоса. Нечто столь зловещее, столь невыносимо враждебное, что все низкие страсти и чувства, присущие роду человеческому, потерялись в нем — во Зле, столь необъятном, что оно питается квинтэссенцией самой жизни. Эта сила существовала всего мгновение, а потом начала распадаться на те бесчисленные фрагменты, из которых и состояла. Но этого мгновения оказалось достаточно.

«А Тарранту, — подвела итог Пожирательница, — придется держать ответ передо мной».