- Ну, как дела, пражане?
      Оба чеха, тощие, остриженные наголо и грязные, улыбались из последних сил, но глаза у них слезились от боли, и Оскар сразу заметил это.
      - У пианиста сломана челюсть, - сказал он. - Но ты-то почему скалишься, как голова на колу?
      Зденек рассказал об инциденте при раздаче еды.
      - Ты голоден? - небрежно спросил врач и быстро ощупал лицо Зденека. Серьезных ожогов у тебя нет.
      - Нет, не голоден, - соврал Зденек и сразу пожалел об этом, почуяв доносившийся из глубины барака аппетитный запах вареной картошки. - Феликс утром почти не мог есть хлеб и отдал его мне.
      - Немного картошки у нас тут останется, а лицо мы тебе смажем вазелином, - заметил Оскар словно бы про себя. - А теперь займемся другим пациентом. Для тебя нужны сахар и маргарин, верно? - обратился он к Феликсу.
      Сидевший за столом Имре уловил в разговоре чехов только слова "вазелин", "сахар" и "маргарин". "Ну конечно, - проворчал он по-венгерские - для чехов у него все найдется!.."
      Оскар заметил, что Шими-бачи снова успокаивает дантиста.
      - Видите, ребята, - понизив голос, сказал он по-чешски. - Вот так мы тут все время ссоримся, вечно ссоримся, все до единого.
      - Вы этому удивляетесь? - спросил Зденек. Он не мог молчать, невысказанные горькие слова прямо-таки душили его. - Человек человеку волк. Феликс все твердит: "За что меня искалечили?" А меня вот ошпарил этот хам в кухне... Ну, скажите сами, разве люди не волки?
      Оскар грустно улыбнулся.
      - А ну тебя! Может быть, тебе и душу ошпарили этой порцией картошки? Люди всегда остаются людьми, но, когда на них так давят, они подчас очень странно сгибаются, тут уж ничего не поделаешь. Я вот тоже иногда злюсь на людей, да еще как, но мне достаточно изругать кого-нибудь. А другой не может обойтись без палки.
      - Феликс не понимает, за что ему сломали челюсть, я хочу знать, почему у меня отняли эту жалкую порцию жратвы. Эсэсовца рядом не было, никто этим сволочам не приказывал так поступать. Почему же они так обошлись со мной?
      Сигарета за столом прошла по кругу: Шими-бачи, Пепи, маленький Рач и Антонеску - все затянулись по разу. Имре подошел к Оскару и отдал ему окурок. "Спасибо", - сказал тот и похлопал дантиста по плечу. Имре кивнул и вышел из барака. Оскар снова повернулся к Зденеку.
      - Вот видишь, и он не так плох, как кажется. Сколько ты лет в лагере? Два? В Освенциме побывал? Так чего ж ты хочешь, скажи, пожалуйста?
      - Зденек тоже не всегда был такой, - невнятно прошептал Феликс. - В Терезине он был бодрый, веселый. Вот только здесь... уж не знаю, почему...
      - Мне уже ничего не хочется, - сказал Зденек и поглядел в глаза Оскару, словно желая сказать: "Так мне и надо за постыдную слабость, насмехайся надо мной". - У меня уже нет сил драться...
      - Сколько тебе лет?
      - Тридцать два.
      - Мне сорок два. Феликс, тебе хочется жить?
      Пианист ничего не ответил, только на глазах его появились слезы.
      - Здоровый человек не должен так говорить, - сказал Оскар Зденеку. Чем ты занимался до войны?
      - Работал на киностудии.
      Судетец Пепи, который когда-то проходил военную подготовку в чехословацкой армии и хорошо понимал по-чешски, закричал:
      - Das ist doch der alte Kinofritze! нем.)> Разве ты не помнишь, Оскар, я еще ночью говорил тебе о киношнике, который знал моего отца. Знаменитый режиссер, я видел его фильмы.
      Сидевшие за столом с интересом подняли головы.
      - Я мало ходил в кино, - улыбнулся Зденеку Оскар. - Не обижайся, что мне неизвестна твоя фамилия.
      Зденек смутился.
      - Герр Пепи преувеличил... Я сделал всего лишь несколько короткометражек...
      - Можешь не объяснять. Я хорошо знаю Пепи, и его слова никогда не принимаю вполне всерьез. Ну, иди сюда, я познакомлю тебя с другими врачами. Когда среди нас нет Имре, мы все - дружная компания и совсем не волки.
      Статный Антонеску молча посмотрел на Зденека и приветливо кивнул. Маленький Рач уставился на него умными серовато-голубыми глазами, окруженными множеством морщинок.
      - Вы сейчас говорили очень горьким тоном. Что с вами?
      За Зденека отозвался Оскар:
      - Возьмись за него, возьмись! У него самый опасный в лагере недуг: пропала охота бороться.
      * * * Контора тоже получила из кухни обычное ведерко картошки, которая даже была очищена и нарезана ломтиками. Фредо затопил печурку, снял с нее две железные конфорки и поставил на их место большую сковородку. На сковородку он бросил несколько порций маргарина, а на шипящий маргарин вывалил половину принесенной картошки, не забыв посолить ее и приправить тмином. Вскоре по конторе разнесся приятный запах жареного картофеля.
      За занавеской на зубоврачебном стуле сидел Фриц. Около него вертелся парикмахер, Янкель Цирульник, маленький, головастый польский еврей с большим, вечно простуженным носом. На плечи Фрица была наброшена старая куртка, сейчас засыпанная его темными волосами, на полу тоже валялось несколько черных завитков. Тот, чью голову они только что украшали, кусал себе губы и обдумывал самые невероятные планы мести. Итак, ему, Фрицу, теперь придется ходить остриженным наголо, а эта шкура Хорст будет по-прежнему щеголять усиками! Как же быть с ухаживанием за дебелой фрау Вирт, которое до сих пор шло так успешно? Ее не очень-то покоришь без шевелюры. А что, если угроза Дейбеля серьезна и Фрица действительно отлупят и отправят в мусульманский барак, а за хлебом станет ездить кто-то другой?
      Янкель докончил стрижку и с удовольствием посмотрел на полосы, которые тупая машинка оставила на голове Фрица. "Не беспокоило, герр Фриц?"
      Коротышке немцу не хотелось вставать со стула, не хотелось прерывать свои размышления о мести и уходить из конторы.
      - Побрей-ка, пожалуй, меня, раз уж такое дело, - решил он.
      - Извольте, герр Фриц, - поклонился Янкель и извлек из своего ящичка кисточку и бритву, единственную во всем лагере.
      В передней части барака сидели за столом Хорст и Эрих. Фредо перемешивал ложкой картошку на сковородке, скоблил дно, чтобы она не пригорела, и всячески дразнил аппетит проминентов. Но головы обоих были полны забот, а кроме того, Хорста и Эриха стесняло присутствие Фрица. Писарь удрученно почмокивал языком, думая о том, что сейчас не худо было бы пропустить по рюмочке шнапса. Но, увы, бутылка, преподнесенная Мотикой, как говорится, уже кланялась. Картотека, на которую Эрих еще сегодня ночью возлагал такие надежды, как на провозвестницу райской жизни, была небрежно сдвинута к самому краю стола, видимо, еще с тех пор, когда наказывали Жожо. Писарь лениво взглянул на нее и даже не встал, чтобы передвинуть ящик на место. "Нет, - думал он, - все идет как-то не так! Чертов рапортфюрер все испортил с самого утра, смешал все карты. Видно, Фредо прав; почему бы в самом деле не взять в контору помощника, который займется картотекой? К чему самому вечно возиться с ней и нервничать из-за дел, которые все равно идут вкривь и вкось?"
      - Ты сказал что-то? - проронил Хорст, все еще встревоженный историей с Фрицем.
      - Нет, - хмуро проворчал Эрих.
      - Чего же ты почмокиваешь?
      - Хлопот куча! - сказал писарь. - Людей все прибывает, работы в конторе тоже, придется мне взять помощника...
      - Правильно, писарь! - подтвердил Фредо, словно и не помня, что это его собственное предложение. - Я давно хотел тебе это посоветовать.
      - А ну тебя с твоими советами! - усмехнулся Эрих. - Грека я сюда не возьму, так и знай. Я уже выбрал себе человека.
      - В самом деле? - Фредо изобразил любопытство.
      Хорст осведомился, кто же это такой. Писарь не знал, сказать или не сказать. Обстановка казалась ему благоприятной: главный противник, Фриц, разбит наголову, сидит рядом опозоренный и через несколько минут навсегда покинет контору.
      - Младший писарь сгодится нам и для других услуг, - сказал Эрих. Ведь это, собственно говоря, срам, что главный арбейтдинст Фредо у нас тут за кухарку.
      - Я против этого не возражаю, - отозвался Фредо, перемешивая картошку. - Но разрешите мне дать еще один совет. В конторе нужен не только младший писарь. Нужен еще и штубовой. Помните, как Дейбель ругался, что у нас тут свинюшник. Писарь пусть пишет, а штубовой будет стряпать, убирать и все прочее. Он тоже мог бы жить здесь, раз уж освобождается четвертая постель...
      К столу подскочил Фриц. На физиономии у него еще были остатки мыла, в левом углу рта кровоточил порез от бритвы.
      - Кто тут решает вопрос о свободной постели? - закричал он. - Какой-то сволочной грек?
      Фредо отвернулся от него, Хорст наклонил голову. Только писарь остался спокойно сидеть и из-под стальных очков невозмутимо глядел на оцарапанную физиономию Фрица.
      - Ты все орешь? Никак не можешь понять, что твоя песенка спета? Не можешь понять того, что тебе еще придется просить и просить, чтобы староста лагеря или даже простой писарь помогли тебе выпутаться? В своем ты уме, а?
      Хладнокровный тон писаря подействовал на Фрица сильнее, чем если бы тот прикрикнул на него. Он поднял руку.
      - Моя песенка спета? Уж не думаете ли вы, что я н в самом деле выеду из конторы? - Но тон у него был довольно жалобный.
      Писарь хохотнул.
      - Хорст, дай-ка сюда твое зеркальце, - сказал он. - Пусть Фриц поглядит на свою голую башку. Нужно его охладить.
      Фрицу хотелось вцепиться в горло писаря, но он не посмел.
      - Я отсюда и шагу не сделаю. Дейбель не это имел в виду. Вы не сделаете из меня мусульманина!
      - Что имел в виду Дейбель, я не знаю, но что он сказал, это я могу тебе дословно повторить: остричь, переселить, влепить двадцать пять горячих.
      - Послушай, писарь, - вмешался Хорст, - может быть, можно что-нибудь для него сделать... Давай поговорим...
      Фриц продолжал ершиться.
      - Сдается мне, что именно ты уже говорил обо мне слишком много. Ты еще пожалеешь об этом.
      Хорст встал и обошел стол.
      - Клянусь моей воинской честью, камарад, что я не выдавал тебя. Вот тебе моя рука!
      Его уступчивость придала духу Фрицу.
      - Значит, ты сказал кому-то еще, а тот разболтал в комендатуре.
      И он нагло взглянул на писаря.
      - Дерьмо, и к тому же опасное, - презрительно повторил Эрих слова Дейбеля. - Тебя и выдавать не нужно, ты такой тщеславный дурак, что сам лезешь на свет со всеми своими гешефтами. Никто из нас на тебя не доносил, ты сам себе злейший враг и доносчик. Катись!
      Фриц опять снизил тон.
      - Я не говорю, что ты меня выдал, писарь, но кто-то сделал это. И если я его поймаю...
      - Я здесь ни при чем, я ничего не говорил ни Дейбелю, никому другому, верь мне, камарад... - рука Хорста все еще висела в воздухе.
      - Дай мне пообедать, Фредо, - сказал писарь. - Я хочу спокойно поесть. Фриц сейчас сложит свои вещи и уберется отсюда. Потом он явится к писарю, как полагается, и получит направление в новый барак.
      - Эрих! - разъяренный коротышка сжал кулаки, но снова разжал их. Нельзя же помещать меня к мусульманам! Как немец, я требую, чтобы ты направил меня в абладекоманду, в немецкий барак.
      - Требуешь? - Эрих усмехнулся. - Вот это здорово, что ты требуешь! Но, если бы даже ты меня просил, я могу послать тебя только туда, куда велел Дейбель. Пойдешь в двадцать второй барак, к мусульманам.
      - Эрих! - Фриц понизил голос. - Не будь тут этого сволочного грека, я бы, пожалуй, и попросил. Как немец немца. Но при нем просить не стану.
      Эрих улыбнулся еще шире.
      - Мне твои просьбы не нужны. Глядеть противно, как ты тут раскисаешь. Так вот, знай, каков я: Дейбель велел перевести тебя в мусульманский барак, но не сказал, в качестве кого. Вот я и пошлю тебя туда блоковым. Что скажешь?
      - Ай да Эрих! - просиял Фриц. - Отличная мысль. Спасибо, камарад!
      - А насчет двадцати пяти горячих, - продолжал писарь, - я поговорю с рапортфюрером Копицем. Не ради твоих прекрасных глаз, не воображай, Фриц. Мне все равно, пусть с тебя хоть шкуру сдерут на абажуры. Я против этой порки по другим соображениям: ведь мы вводим в лагере новый дух, и порка тут будет очень некстати. Я сделаю, что могу, даже если обозлю Дейбеля невыполнением его приказа.
      - Эрих! - Фриц схватил писаря за руку. - Этого я тебе никогда не забуду!.. По этому поводу надо выпить.
      Он побежал за занавеску, вытащил из своего узелка бутылку и хотел вернуться к столу.
      - Господин Фриц, - спросил парикмахер Янкель, который, аккуратно собрав в совок остриженные волосы, все еще стоял около стула, - а за работу вы мне ничего не дадите?
      - По шее тебе дать, что ли? Слышал ведь, что я буду блоковым в двадцать втором бараке? Зайди туда как-нибудь, получишь хлеба, у меня его будет вдоволь. - Фриц поспешил к столу и поставил на него бутылку.
      - Выпей, Эрих. На здоровье!.. Я могу идти прямо в свой барак?
      - Можешь. В должность блокового ты вступишь с завтрашнего дня, а сегодня надо еще сделать электропроводку в новых бараках. Пошли ко мне Вольфи из двадцать первого, он временно ведает и двадцать вторым бараком, я с ним обо всем договорюсь. А ты веди себя прилично.
      - Zu Befehl! нем.)> - бритоголовый Фриц вытянулся в струнку. Лицо его уже было почти такое же нахальное, как всегда.
      * * *
      - Не понимаю я вас, писарь, - сказал Фредо, когда коротышка Фриц с шумом выбежал из конторы. - Вольфи - отличный блоковый, его можно было оставить и на двадцать втором бараке. А Фриц будет мучить людей. Новый дух лагеря...
      Эрих, запрокинув голову, пил прямо из бутылки. В горле у него страшно жгло и першило, но в желудке сразу как-то потеплело и стало уютно, как в комнатке. Глаза писаря умиленно моргали под стальными очками. Он подал бутылку Фредо.
      - На, выпей. Хитер ты, грек, но только до меня, Эриха Фроша, тебе далеко. Дейбель сегодня разделался с Фрицем, это верно. Но кто тебе поручится, что завтра он не вытащит его из грязи собственными руками? Лейбелю всегда нужен "организатор", который устраивает для него всякие гешефты. Может быть, тебе хочется делать их? Не хочется. Во-первых, у тебя нет той смелости, которая, скажем откровенно, есть у Фрица, во-вторых, ты не захочешь работать на эсэсовца. Дейбель сейчас еще не понимает этого, но, вот увидишь, в один прекрасный день он снова сделает Фрица своим доверенным. Так что же - вытаскивать его опять из грязи? Не лучше ли придержать Фрица в теплом и доходном - но не слишком доходном! - местечке? Не лучше ли, чтобы я мог потом сказать: вспомни-ка, Фриц, кто выручил тебя в трудную минуту. Фредо не терпелось поместить кого-то на твою койку, Хорст для тебя пальцем не шевельнул, а может быть, и выдал тебя... - Видя, как вскочил возмущенный Хорст, Эрих хихикнул и закашлялся, но не прервал своей хвастливой тирады. - Только я, так я ему скажу, только я, Эрих Фрош, всегда к тебе хорошо относился и заслуживаю того, чтобы ты мне и в будущем приносил шнапс. Прозит, ребята, на здоровье!
      8.
      Стройка бараков была небольшой и нетрудной. Днем работа шла полным ходом. Весь материал был разложен по местам, над первым бараком уже высилась крыша, в отхожем месте работали бетонщики, и в три часа тотенкоманда уже смогла вывезти на тележке шесть трупов. Работа шла в общем спокойно, без лихорадки, эсэсовцы не появлялись в лагере, только у пулеметов на сторожевых вышках торчали часовые. Работами на стройке руководили специалисты из заключенных: поляк Казимир был превосходным каменщиком, немец Карльхен, сменивший дубинку капо на плотничий рубанок, стал держаться на удивление тихо и поражал всех сноровкой в работе. Гастон ходил по стройке, заложив руки в карманы брюк и насвистывая парижскую песенку "Валентина, Валентина", но работа нигде не останавливалась из-за нехватки материала; француз всегда успевал вовремя кивнуть одному из подсобников - мол, пойдем со мной - и иной раз даже без слов объяснить, чти и куда нужно отнести, так что, когда плотник, бетонщик или другой мастер обращался за чем-нибудь к подсобнику, все нужное оказывалось уже под рукой и ждать не приходилось.
      Фредо появлялся на стройке реже других, и тем не менее благодаря ему работа шла бесперебойно и никого не били. С бумагой и карандашом в руке Фредо ходил по баракам, собирал людей на новые смены, не трогая ни больных, ни лодырей, и посылал на стройку минимальное количество добровольцев.
      Придя в четырнадцатый барак, он остановился около нар, где рядом лежали Феликс и Зденек.
      - Ca va? франц.)> - спросил он Феликса. Тот уныло покачал головой, ему не хотелось разговаривать. Зденек ответил за него:
      - Он все еще не ел. Не может глотать ни хлеба, ни картошки. Держится на паре кусочков сахару, которые ему дал старший врач.
      - Тебя зовут Зденек, а? Обуйся и приходи ко мне в лазарет, - сказал Фредо и вышел из барака.
      Старший врач Оскар все еще сидел за столом и смотрел в окно.
      - Salud исп.)>, Фредо! - приветствовал он грека, который подсел к нему. - Сигарету? А впрочем, ты не куришь.
      Фредо улыбнулся, Оскар разглядывал его грустными глазами.
      - Не куришь, не пьешь, репутация у тебя безупречная. Рядом с тобой каждый должен чувствовать угрызения совести.
      - А разве ты чувствуешь? - удивился грек.
      - Постоянно, - вздохнул Оскар. - Я со своей совестью на ножах: уверяю людей, что у нас человек человеку не волк, а сам не верю в это. Ты коммунист, у тебя - ты не обижайся - узкая вера, ты идешь своим путем, не глядишь ни налево, ни направо, готов услужить даже Эриху, который, по-моему, не лягушка, а скорее мерзкая жаба. Но тебе это все равно, если ты можешь вести свою политику. Иной раз я тебе завидую: тебе легко живется.
      Фредо показал в улыбке крупные белые зубы.
      - Да, мне очень легко, - согласился он. - Но не потому, что я веду свою политику. В этом лагере я провожу политику греков, которые выбрали меня в руководство. И, извини меня, я провожу также и политику чехов, в том числе твою политику, Оскар, вообще политику врагов Гитлера. Жаль, что твоя вера так широка и не влезает в мою узкую веру.
      - Вера настоящего врача не терпит партийных шор. Я работаю здесь для всех, а не только для коммунистов. Когда болел Эрих, я делал все возможное, чтобы спасти его, но делал это против своей совести. Ты же ему все время помогаешь со спокойной совестью, тебя это не смущает. Вот почему я тебе завидую.
      Фредо наклонился над столом и положил на него свои короткие руки в слишком длинных рукавах.
      - Разница между нами в другом, Оскар. Ты не знаешь, что тебе делать, и вечно колеблешься между ненавистью и долгом. Как человек, ты зол на эсэсовцев, на Фрица, на Эриха, а иной раз, быть может, и на меня. А как врач, ты стараешься быть надпартийным, добрым ко всем, заботливым и самоотверженным работником. Такой двойственности никому не вынести, вот она тебя и раздирает. А мне в самом деле легко: я служу только тому, что, по моему мнению, на пользу нашим людям. Ты им полезен, и в этом я с тобой заодно. У Эриха есть сейчас кое-какие замыслы, которые могут пойти на пользу заключенным, какие-то идеи насчет нового духа в лагере, поэтому я помогаю Эриху. Как только он отступится от них, я перестану ему помогать. Но, надеюсь, это будет нескоро. Ты меня понял?
      В лазарет вошел Зденек. Видя, что двое в глубине барака заняты тихим разговором, он сел у дверей и стал ждать. Оскар сказал, глядя в окно:
      - Нет, разница между нами все-таки не в этом, Фредо. Ты себя уговорил, что знаешь, что хорошо и что плохо, и этим ты руководствуешься в своих поступках. А я вот думаю, что никто не может этого безошибочно знать. Я не так тщеславен, но и не так ограничен, как ты. Я признаюсь, что иду на ощупь. Прежде я всегда думал, что, став врачом, легко избавлюсь от всякого правдоискательства: помогай жизни побеждать смерть, вот и все. Но знал бы ты, Фредо, сколько раз я уже помог смерти против жизни. Никогда не прощу себе, например, того, что в Варшаве я спас жизнь Эриху. Эта жаба воплощенная смерть.
      Фредо опять сверкнул зубами.
      - Эрих - колбасник по профессии, он воплощелная смерть только для свиней. А ты, доктор, воплощение смерти, например, для слепой кишки. Ни ты, ни он не крашены одной краской. Иногда вы полезны для людей, иногда нет. Я стараюсь помогать вам именно, когда вы полезны.
      Зденек заерзал у дверей, он не знал, что ему делать. Не рассердится ли на него грек, если Зденек все еще будет медлить и не обратится к нему?
      - Герр арбейтдинст... - несмело начал он.
      Фредо улыбнулся ему и вполголоса продолжал разговор с врачом.
      - Мне пора идти, так что скажу тебе покороче, зачем я пришел. Эрих сейчас проникся вполне правильной идеей о том, что руководить лагерем должны он и ты. Кстати говоря, он тебе сегодня утром объяснял все это. По-моему, было бы хорошо, чтобы у тебя был свой человек в конторе. Ты, я знаю, норовишь быть ко всем справедливым и сам никогда не мог бы решить, кого посадить на такое выгодное местечко. Поэтому я позволил себе решить этот вопрос за тебя, а Эрих одобрил мой выбор. Что ты скажешь вон о том мусульманине? Он еще ничего не знает. Если он тебе не нравится, мы выберем другого.
      Оскар хмуро взглянул в сторону двери, но, узнав в полумраке робкую физиономию Зденека, нехотя улыбнулся и приветливо кивнул ему.
      - На такие дела ты меня не уговаривай, - сказал он. - Какой такой свой человек мне нужен в конторе? Соглядатай, что ли? Я не ты, я не провожу никакой политики, мне "свои люди" не нужны. Если Эриху нужен помощник, пусть возьмет его, мне все равно. Хочет этого чеха, пускай берет его, он, по-видимому, порядочный человек и умный. А разве ты сказал ему, что я его выбрал?
      - Нет, говорю же тебе, он пока ничего не знает. Я говорил только с Эрихом и предложил ему взять чеха, потому что теперь в лагере большинство чехов и поляков. Согласен?
      Оскар опять глядел в окно на ограду и лес.
      - Не спрашивай. Я буду рад, если этому человеку будет хорошо, но мне не нужно никакого ставленника. Не вмешивай меня в свою политику. Я врач и не хочу быть никем другим.
      - Ладно, - вздохнул Фредо и встал. - Я хотел, чтобы ты первым сказал ему о выдвижении, он был бы тебе навеки благодарен. Ну, как знаешь, пусть ему сообщит об этом Эрих...
      Оскар невольно улыбнулся.
      - "Хитрый грек!" Так, что ли, тебе льстит писарь? Зови уж сюда своего протеже, я скажу ему пару слов, - и, когда Зденек с шапкой в руке подошел к Фредо, Оскар продолжал: - Тебя хотят сделать проминентом и спрашивают меня, не против ли я этого. Я отвечаю, что мне нет дела. Если ты будешь в конторе вести себя хорошо, то есть помогать товарищам и не станешь хамом, как многие проминенты, я не пожалею, что не возражал против твоей кандидатуры. Понятно? А теперь иди. Ты мне ничем не обязан, ты не мой ставленник, и я не хочу, чтобы ты мне о чем-нибудь доносил. А если ты считаешь, что тебе страшно повезло, то прими мои поздравления, - он ухватил руку Зденека и пожал ее, потом отвернулся и уставился в окно.
      - Пойдем, - сказал Зденеку Фредо и повел в контору нового помощника писаря, который не понял ровнехонько ничего.
      * * *
      Эрих сидел за столом. Никто не крикнул Зденеку "шапку долой", но он вошел с обнаженной головой. Днем контора выглядела совсем не так, как прошлой ночью: не было теплого электрического света, не было густого табачного дыма. Косой солнечный луч проникал в окошечко и выхватывал из грязноватого полумрака полосу пыли.
      - Герр лагершрейбер, - почтительно сказал Фредо, - я привел заключенного, за которым вы меня посылали.
      Писарь даже не поднял глаз.
      - Можешь идти. Новенький пусть подождет.
      Фредо подбодрил Зденека взглядом и вышел, Зденек ждал. Тщетно старался он преодолеть освенцимское отупение и мыслить точно и ясно. У него был достаточный лагерный опыт, чтобы понять, что значит прыжок из "мусульман" в проминенты, но ему никак не удавалось осмыслить тот факт, что такая чудодейственная метаморфоза произошла именно с ним.
      Вон там, напротив, сидит великий писарь, рослый, краснорожий, очкастый, страшно важный с виду. Его густые русые, какие-то ангельские кудри совсем не идут к широкому, налитому кровью лицу. На шее, от подбородка к уху, тянется ужасный шрам, мощную грудь обтягивает чистый белый свитер, поверх которого надета чистая арестантская куртка. Глядя на него, Зденек показался себе особенно жалким и отвратительно грязным.
      - Поди сюда, - послышался наконец хриплый голос. - Я выбрал тебя в помощники, но прежде мне нужно видеть твой почерк. В этой конторе нет ни пишущих машинок, ни перьев с чернилами. Все пишется карандашом, а это не так просто. Какие у тебя были в школе отметки по чистописанию?
      "Шутит он или нет? - недоумевал Зденек. - Чистописание? Боже, неужто здесь, в лагере, еще можно вспоминать о чистописании?" Ослабевшая память Зденека обратилась к воспоминаниям десяти-двадцатилетней давности, ища в них деталь - школьный табель. Наконец он представил себе этот лист, сложенный в длину и в ширину, представил себе разграфленные рубрики и каллиграфически вписанные в них пятерки и четверки. М-да, по чистописанию он не блистал успехами... а сейчас от этого, быть может, зависит все его будущее. Надо солгать?
      - Не помнишь? Или отметки были плохие? - прохрипел писарь и хитро прищурился. - Ну-ка, я сам тебя проэкзаменую. - Он встал, показал на скамейку и брезгливо поглядел на грязную голову "кандидата". - Ты, наверное, учился в университете, а? Но здесь тебе от этого будет мало толку. Возьми-ка карандаш и пиши.
      Зденек взял огрызок чернильного карандаша. (Как бы скрыть грязь под огрубевшими ногтями?..) Прижав бумагу рукой к неровной поверхности стола, он втянул голову в плечи, словно опасаясь учительской затрещины.
      - Belegschaftshohe, Abgangsmeldung, Transportliste... - продиктовал писарь и в наполеоновском раздумье прошелся по конторе. - Написал?
      Высунув кончик языка, Зденек старался писать как можно красивее.
      - Что-то ты очень копаешься! - проворчал писарь и заглянул через его плечо. - Transportliste пишется вместе - такой университант, как ты, должен бы это знать. А печатными буквами умеешь?
      Печатными? Зденеку вспомнился какой-то стильный заглавный шрифт, и он снова написал им слово "TRANSPORTLISTE", на этот раз вместе.
      - Вот это недурно! - писарь был доволен. - Если ты наловчишься быстро писать такими буквами, дело пойдет на лад. Будешь все так писать, понял? Я дам тебе бумагу и время поупражняться, но чтобы ты потом все писал этим шрифтом. Разумеется, и опрятность твоей башки должна быть на пятерку. Вымойся как следует, добудь себе одежду почище, как - это мне все равно. Иди сейчас в третий барак к парикмахеру Янкелю, скажи, что тебя прислал писарь, пусть он тебя побреет. Да попроси у него ножницы и остриги свои когти. Вечером приступишь к работе. Марш!
      * * *
      На стройке стало еще оживленнее. При свете прожекторов начали строить забор вокруг трех новых бараков. Не было готово только отхожее место: ждали, пока Казимир кончит бетонирование ямы, чтобы потом устанавливать стены. Уже рыли ямки для стоек, Гастон добился в комендатуре, чтобы на несколько часов выключили ток в главной ограде лагеря. Эта ограда была двойная. Бетонные стойки внутренней линии наверху были загнуты внутрь, и по ним шел, от изолятора к изолятору, обнаженный провод с током высокого напряжения. Вторая линия ограды была из колючей проволоки. Между оградами был проход для часовых, по которому они попадали к сторожевым вышкам. Кроме того, в лагере, на подступе к внутренней линии ограды, находилось еще одно проволочное заграждение высотой по колени.
      Новый забор вокруг трех бараков и уборной примыкал к основной ограде, у самого электрического провода, а справа от конторы в нем была устроена калитка.
      Устройство такого внутреннего лагеря, разумеется, вызвало оживленные толки и споры среди заключенных. Дело ясное, говорили самые опытные, здесь будет штрафное отделение, "дисциплинарка". Или сюда привезут пленных русских. Немцы их боятся больше всех и обращаются с ними хуже, чем с другими. Помните массовый побег русских из Маутхаузена? Помните большой бунт, который они организовали в Бухенвальде?
      - Что-то не верится, - качал головой голландец Дерек. - Три барака это слишком мало. В них войдет сто пятьдесят человек, я еще не видывал таких маленьких лагерей для русских.
      Но многие с ним не соглашались.
      - А помнишь, как в Освенциме их травили ядовитым чаем? Что, если завтра сюда пришлют из Дахау сто пятьдесят русских? Дадут им отравленную еду, и к вечеру все они будут мертвы. Больше ста пятидесяти трупов за сутки и не похоронишь. Назавтра пришлют еще сто пятьдесят, и так изо дня в день.
      - Не пугай, не пугай! Зачем бы им делать это здесь? Ведь в Дахау построена новая газовая камера.
      - Может быть, они там не отваживаются на крупные истребления? Лагерь переполнен, в нем больше тридцати тысяч человек, если все они взбунтуются, их не удержишь.
      - А нас удержишь?
      - Нас - да. Нас всего полторы тысячи, н большинство мусульмане, у которых мозги совсем набекрень. Если эсэсовцы вздумают превратить нас в могильщиков для ста пятидесяти русских в день, мы ничего не сможем поделать.
      - Не паникуйте! Лагеря истребления здесь не будет. Писарь сто раз уже говорил это.
      - А ну вас к черту с вашим писарем! Мало ли что он сказал. Поверьте мне, мы тут строим душегубки для советских солдат. А когда мы перехороним их всех, нацисты возьмутся за нас...
      * * *
      Блоковый из двадцать первого барака рыжий Вольфи по дороге в контору остановился поговорить с Фредо.
      - Слушай-ка, вранье это или нет, будто нас хотят сделать соучастниками истребления русских людей?
      - Чепуха! - усмехнулся Фредо. - Сортирные сплетни! Умному человеку, как ты, не следовало бы распространять их.
      Вольфи нахмурил белесые брови и подозрительно подглядел на грека. Ресницы у Вольфи тоже были белесые.
      - Сдается мне, что ты заодно с писарем. В своем ты уме? Может быть, ты веришь ему?
      - Верю. У нас будет рабочий лагерь в распоряжении фирмы Молль, строительного предприятия в Мюнхене. Такой вещи писарь не выдумает. Тому, кто будет болтать об истреблении русских, дай хорошего пинка под зад.
      Вольфи покачал головой.
      - Хитрый Эрих верит нацистам, а еще более хитрый Фредо верит Эриху. А всем остальным надо дать пинка. Эрих - уголовник, от него нельзя требовать политического подхода. Но как же ты, старый партийный работник, поддаешься на это?.. Погляди хоть на штаб лагеря, который они сколотили: три немца и один австриец - все уголовники. Кроме них, хлюст Гастон, тоже хорошая штучка, жестокий Дерек, беспартийный добрячок Оскар и, наконец, Фредо, обер-хитрец Фредо, который со всем справится один, удержит бразды правления и отстоит партийную линию. Тьфу!