- Нет, мне ничего не сказали. Спросили только, где он, я сказал, что у Молля, вот и все.
      - Все? Эрих, скажи откровенно, не думаешь ты, что эта виселица все-таки для него?
      Писарь рассердился.
      - Чушь! Говорю тебе, ее начали ставить еще до того, как... Да ты что, новичок в лагере, что ли? Не знаешь, что здесь беда никогда не приходит одна? Уж если начнутся казни...
      - Спасибо, - сказал Фредо и поспешил дальше.
      * * *
      Ярда и Мирек приблизились к котлам. Над дверью кухни горела лампочка, при свете ее Беа и Като выдавали дымящуюся похлебку. Ярда стоял в очереди к Беа, Мирек - к Като. Последняя, помешивая поварешкой в громадном котле, шепнула Миреку:
      - Даю тебе лишнего, поделись с соседом... И скажи ему, что надо бежать. Немедля. Его дела плохи.
      Она наполнила миску до краев.
      Лейтхольд заметил непорядок: "Was gibts? Почему разговоры?" С палкой в руке он поспешил к котлам. Ярда промелькнул мимо него, на счастье, Лейтхольд не знал портного в лицо: Юлишка провела все дело с перешивкой брюк так ловко, что Лейтхольд узнал о нем лишь сегодня утром от надзирательницы.
      Оба чеха отошли подальше от освещенного места. Очередь продолжала двигаться, эсэсовец никого не ударил. "Ни слова, verstanden?" - погрозил он Като и остался стоять рядом.
      Мирек подал свою миску Ярде.
      - Половина тебе, - сказал он испуганно. - Если хочешь, ешь все. Повариха сказала, что ты должен бежать. Сегодня же. - И словно осмыслив этот безрассудный совет, он оглянулся, обвел взглядом ограду, прожекторы, вышки с пулеметами, беспомощно усмехнулся и чуть не со слезами повторил: Ну, так беги же!
      Но портной - недаром его прозвали "младенчик Ярда" - и сейчас не мог пересилить свою наивную нерешительность. Ему совсем не хотелось выполнять такой совет; похоже было, что минута, когда надо сделать решительный шаг к самозащите, для него хуже смерти. Как и когда-то в Праге, он предпочел отвергнуть мысль, что могут обидеть его, ни в чем неповинного маленького человека.
      - Что ж, мне со страху наложить в штаны, что ли? - рассердился он. Как-нибудь обойдется. Ты меня только зря пугаешь.
      И, отойдя от Мирека, он пошел искать Гонзу.
      * * *
      - Lagerschreiber, vorwarts! - закричали дежурные у ворот.
      Эрих бросил все, кинулся в контору, припрятал там подношения, полученные от капо, побывавших на внешних работах, и побежал к рапортфюреру. Около комендатуры стояла полицейская автомашина с работающим мотором, видно было, что она вот-вот отъедет.
      Копиц ждал, сидя за столом.
      - Где ты болтаешься, писарь? Проверил ты, вернулся ли тот портной в лагерь?
      - Jawihl, - прохрипел Эрих. - Он в своем бараке.
      - Ладно. Карцера у нас нет, так что оставь его там. Завтра после переклички приведешь его ко мне. Составим протокол, на работу он не пойдет. А что ты на это скажешь? - и он показал в угол, где лицом к стене стоял маленький человек.
      Эрих плохо видел, очки у него запотели, он быстро снял их, но теперь видел еще хуже.
      - Направо кругом, Янкель! - сказал рапортфюрер
      Человечек у стены повиновался. Медленно и неловко, совсем не по-военному, он повернулся, сделав по меньшей мере четыре шаркающих шажка. Писарь протер пальцами очки и снова водрузил их на нос. Янкель Цирюльник?! Эрих глядел на него, как на ископаемое чудовище. Так Янкель еще жив? Откуда же он взялся, господи боже?
      - Вот видишь, убийца Пауля вернулся! Вернулся к нам, соскучился по Гиглингу, - Копиц пускал дым из трубочки с изображением оленя.
      Если бы писарю не сказали, что это Янкель, он, наверное, не узнал бы бывшего парикмахера. Янкель очень исхудал, на лице его остался только большой висячий нос. Еще более съежившийся и посеревший парикмахер, помаргивая, стоял у стены.
      - Гестапо вернуло нам его, дело закончено. Его сообщник Фриц убит. Ты ведь помнишь Фрица? Да, да, такова участь людей, которым не нравится у дядюшки Копица.
      С минуту было тихо, только в печке потрескивал сырой уголь, украденный на станции заключенными и отобранный у них эсэсовцами.
      - Что же нам теперь делать с Янкелем? - с коварной усмешкой сказал рапортфюрер.
      Писарь уж понял, для кого построена виселица. Но этого нельзя было показывать. И он сказал:
      - Прикажите вернуть ему инструмент? Или лучше послать его на внешние работы к Моллю?
      Эта игра понравилась Копицу.
      - Не знаю, не знаю, - подхватил он. - Надо подумать. Но первым делом надо позаботиться о том, чтобы дружки Пауля - Коби и Карльхен - не пристукнули бедняжку Янкеля... Где бы нам поместить его на ночь?
      Писарь опасался, что Копиц опять вспомнит о мертвецкой.
      - Если вы разрешите, - сказал он быстро, - я возьму его на себя. Он может переночевать в конторе.
      Копиц слегка нахмурился.
      - Глупости, писарь.
      - С ним ничего не случится, я лично за него ручаюсь, - заверил Эрих.
      Рапортфюрер поколебался, потом махнул рукой.
      - Ладно. А как ты обеспечишь, чтобы его никто не тронул?
      - Посижу с ним. Писарь Зденек или Фредо сменят меня.
      - По нужде его тоже не выпускайте одного. Verstanden?
      - Jawohl!
      - И следи за тем, чтобы не было никаких выходок. Я прикажу сегодня усилить охрану на вышках.
      "Ради этой мыши?" - мысленно спросил писарь и улыбнулся.
      "Ради себя самого, балбес, - так же безмолвно ответил ему Копиц. - На черта мне неприятности с гестапо?"
      * * *
      Янкель Цирюльник сидел в конторе, глупо улыбался и не говорил ни слова. Весть о его появлении, как по тайному телеграфу, разнеслась в лагере. Люди кивали друг другу, и у всех отлегло от сердца. "Ага, так вот для кого поставлена виселица! Ну, что поделаешь, явный убийца, его уже не спасти".
      Капо и парни из абладекоманды заходили в контору поглядеть на странного человечка. Никому не пришло в голову пристукнуть его или даже дразнить, наоборот, ему приносили еду и сигареты, как-то проявляли сочувствие. Ведь он тот самый козел отпущения, который сегодня избавил всех от щемящего чувства страха.
      А Янкель сидел и улыбался. Он немного поел, а теперь покашливал, курил и молчал. "Зеленые" ходили кругом на цыпочках, глядели на него и вспоминали Пауля, Фрица... Боже, как это было давно! С того утра, когда обоих грозных капо не стало в лагере, никто даже не произнес их имени. К мертвым тут относились по-деловому: за день уносили многих, но говорить о них никому не хотелось. Каждый "зеленый" охотнее занимался чем-нибудь другим. Эти грубые и опустившиеся люди суеверно любили жизнь, им хотелось остаться на этом свете, выжить. С Паулем, считали они, вышло как-то глупо! Бедняге просто не повезло ничего не попишешь. Фриц же был слишком дерзок, он отважился на поступок, о котором другие только мечтали, но не решался никто. И вот, пожалуйста, он сыграл в ящик. "С ним дело закончено, - сказал Эрих. Можете не сомневаться, иначе нам не прислали бы Янкеля..."
      Дело закончено... Зденек глядел в окошко на апельплац. Сегодня там было необычно светло, рефлекторы не гасли. Чрезвычайное положение! А какое, собственно, "дело"? Ведь оно началось этим злосчастным случаем с разбитой челюстью... Феликс, - еще одно имя, забытое в череде событий! Феликс... Пауль изувечил его в то самое утро, когда прибыл наш транспорт. Шими-бачи (ах, и этого уже нет в живых!) первым оказал Феликсу медицинскую помощь. Потом долго не удавалось установить, кто же ударил Феликса... пока маленький, ничтожный Янкель в припадке не полоснул бритвой... Вину свалили на евреев, и ожидался погром. Весь лагерь разделился на две враждующие стороны... Зденеку почему-то было приятно сейчас вспоминать об этом. Он тогда стоял с палкой в руке рядом с Диего, лучшие люди лагеря считали младшего писаря своим. Но потом настал еще больший переполох, и ожидавшаяся стычка не состоялась. Удрал Фриц! А утром была эта ужасная перекличка и отправка людей на внешние работы. Все к Моллю, все до одного! Сплошной, непрерывный бедлам, без смысла, без конца. Может быть, эта виселица финал?.. Какое же "дело" закончено?
      Парикмахер Янкель улыбался, отщипывал кусочками сало и хлеб, покуривал, покашливал, молчал.
      Эрих в конце концов выставил из конторы всех любопытных.
      - Идите спать, ребята, кто знает, какой завтра будет день. Идите!
      * * *
      В четырнадцатом бараке сидел и молчал Мирек. Соседнее место на нарах было пусто - Ярда где-то болтался с Гонзой, убеждал его, что, мол, беспокоиться не о чем, что могут сделать бедному портному, который послушался всесильной поварихи и перешил для нее брюки?
      Все остальные уже уснули, а Миреку не спалось. Он сидел на нарах, держа в руках круглое розовое зеркальце, и глядел в его таинственное стекло. Свет сегодня не тушили... ну, да это потому, что в лагере чрезвычайное положение, завтра казнь. Но казнить будут не тебя, не меня, не бойся, только Янкеля...
      Мирек усмехнулся, посмотрев на свое отражение. Боже мой, какой жалкий вид! Во что превратилось его лицо с тех пор, как он купил себе это зеркальце! Глаза провалились еще больше, в них появилось какое-то отсутствующее выражение, сине-коричневые круги под ними расширились. Болезненно сухая и шершавая кожа еще туже натянулась, черные поры увеличились, словно сквозь них уже проглядывала земля. А зрачки, эти четкие бархатные мишени, обрамленные пятнистой радужницей, похожей на рубчатую кожу пиявки, молчали. Они уже все сказали. Решено!
      Зачем, собственно, мне оставаться здесь? Зачем переживать все до конца: зиму, еще более лютый холод? Вши и голод станут еще нестерпимее... Зачем ждать, пока смерть, которая сейчас подкрадывается, повалит тебя на лопатки и раздавит?
      Мирек тихо встал. В кармане у него был ножик, которым его четверка каждый день резала буханочку хлеба на равные доли. Кому оставить нож? Ярде! Мирек положил нож на одеяло соседа, чтобы тот сразу обнаружил его, потом осторожно натянул брюки, подтянул пояс и обулся. Держа в руке круглое зеркальце, он вышел из барака.
      * * *
      В конторе распределили смены. Янкеля уложили на одну из скамеек, покрыли одеялом, и он с улыбкой уснул... или притворился, что спит. Зденеку предстояло караулить его до полуночи, потом он разбудит Фредо, и тот займет его место. В три часа на дежурство вступит Эрих Фрош.
      Писарь пошел спать первым.
      - Иди ложись и ты, Фредо, - зевнув, сказал он и опустил занавеску, отделявшую угол в глубине конторы.
      - Сейчас лягу, Эрих. Вот только дождусь Хорста. Все равно он меня разбудит, когда вернется.
      - Он еще не скоро. Ждет на улице, хочет пробраться к забору женского лагеря, - писарь усмехнулся. - Но сегодня не потушат света.
      - Покойной ночи, - сказал Фредо.
      Зденек дожидался именно этой минуты. Он подошел к греку и шепнул ему на ухо:
      - Я придумал, как спасти Ярду. Когда ты примешь дежурство, я пойду и разбужу блокового в четырнадцатом бараке. Он мне ни в чем не откажет. Портного мы еще ночью переправим в лазарет. Оскар нам поможет, а на место Ярды положим какого-нибудь покойника, одного из тех, кто умрет этой ночью в больничных бараках. Я сам подменю карточки и в утренней сводке припишу портного к мертвым.
      Фредо поглядел на него и медленно покачал головой.
      - Подумаешь, идея! Ничего нового ты не выдумал. Но на сей раз это будет трудно! Ты же сам знаешь, что сегодня все заключенные слышали о Ярде. Стало быть, весьма возможно, что нам не удастся все это проделать втайне. А прежде чем пытаться обмануть комендатуру, надо обмануть вон того, - Фредо кивнул на занавеску.- А Эрих на это дело не пойдет.
      - Пойдет! - взволнованно прошептал Зденек. - Должен пойти! Он тоже подумывает о конце нацизма и хочет, чтобы в фильме о концлагере я изобразил его почти святым. У нас с ним уже на этот счет был разговор. Мы скажем Эриху напрямик, что сейчас ему представляется случай доказать свою добрую волю... Кстати говоря, он не такой уж плохой человек. Только что он сказал мне, что, если бы не он, эсэсовцы заперли бы Янкеля на ночь в мертвецкую, и я верю ему.
      - А другие? Карльхен, Мотика?
      - Завтра утром их ждет необычное событие - публичная казнь. Может быть, все они этой одной смертью будут сыты по горло.
      Фредо улыбнулся.
      - Возможно, ты и прав. Ну, а что, если фортель с картотекой сорвется и Копиц повесит тебя? - и он положил руку на картотеку живых.
      - Со мной ничего не случится, - быстро возразил Зденек и покраснел: глупо сказано! - Мы должны это сделать, и точка! Поможешь?
      - Ладно, - Фредо кивнул: он, мол, согласен помочь, а руководство будет за Зденеком. - Ты возглавишь все дело. Если хочешь, я сейчас же зайду к Оскару. Портной Ярда - такой долговязый, тощий? Надеюсь, среди мертвых найдется подходящий.
      Зденек прямо-таки горел от возбуждения.
      - Иди, а потом приходи сказать мне, как и что. Хорошо, если бы ты зашел и к Гонзе. Подготовьте Ярду. Он немного придурковат... Говорит, что не верит россказням о злых эсэсовцах... - засмеялся Зденек.
      Фредо вышел.
      - Что там? - послышался из-за занавески хриплый голос Эриха. - Кто открывал дверь?
      Зденек заглянул за занавеску.
      - Ничего, герр Эрих. Фредо вышел оправиться.
      Наступила тишина. Напротив лежал на лавке маленький Янкель и, видимо, в самом деле спал. Зденек уселся перед картотекой живых и чуть дрожащими пальцами перебирал карточки, ища ту, на которой написано по-немецки "Гичман Ярослаус, портной из Праги".
      * * *
      Предсказание Эриха не сбылось: огни все-таки погасли, потому что в Мюнхене объявили воздушную тревогу. Был большой налет, падали бомбы, звенели стекла.
      Хорст, дождавшись своего часа, выскользнул из немецкого барака, где сегодня только и разговоров было, что о неудачном побеге Фрица. Староста подкрался к забору женского лагеря и опять, как назло, там уже стояли Като и Диего.
      - Добрый вечер! - прошептал Хорст. - Не будете ли вы так любезны...
      Но "татарочка" не дала ему договорить.
      - Беа просит вас не сердиться, но сегодня она не придет. Она плачет и очень боится... Понимаете, эта виселица... А Юлишка была ее лучшая подруга.
      - Понимаю, понимаю, - уныло сказал немец и погладил свои усики. Тогда завтра. Передайте ей привет. - Он хотел поскорее уйти, ему было досадно, что этот противный Диего был свидетелем его неудавшегося свидания. Но все же Хорст заставил себя небрежным тоном осведомиться у Като.
      - А вы, конечно, не боитесь?
      - Нет. Доброй ночи, - спокойно и с усмешкой сказала Като.
      Хорст ушел, и Като обратилась к Диего.
      - А ты боишься? - спросила она, и, хотя их разделяла колючая проволока, ее лицо было очень близко к нему.
      - Стоять тут? А что в этом особенного? - отозвался испанец. - Ты же видела: даже Хорст не побоялся.
      - Это он из тщеславия, - засмеялась Като. - Глупый человек!
      - А мы? - настаивал Диего, прижавшись к забору. - Мы разве не глупые?
      - Глупые.
      Она не отодвинулась, их лица почти соприкоснулись.
      - Нет, - сказал Диего. - Ни ты, ни я не глупые. Мы к этому относимся всерьез.
      Она перестала улыбаться. Это было так приятно слышать! Но Като не хотела, чтобы у нее закружилась голова.
      - Это мы-то не глупые, Диего? Между нами колючая проволока, на вышке часовой с пулеметом, чуть подальше виселица...
      - Это все только так выглядит сейчас, - сказал он нежно. - Но ведь правда за нами. Мы с тобой здесь рядом этой ночью, и того, что мы знаем, у нас не отнять. Проволоке и всему остальному скоро придет конец.
      - А нам не придет?
      - Нет.
      У Като затуманились глаза. Она не хотела, чтобы Диего увидел на них слезы, и быстро отвернулась.
      - Я тебе принесла кое-что, - сказала она, шаря по карманам. - Ведь, может быть, завтра нас увезут отсюда, так сказала надзирательница.
      - Я и пожалею, и порадуюсь этому. Здесь вам не место. А мы с тобой все равно найдем друг друга, когда все это кончится.
      Она вынула из кармана гребенку.
      - А как я тебя узнаю? На свободе я выгляжу иначе, и ты, наверное, тоже. Вот по этой зеленой гребенке я бы могла тебя узнать. Будешь носить ее?
      - В волосах? - улыбнулся Диего.
      - У тебя они сейчас длиннее моих, - прошептала Като. - Возьми гребенку. Мне ее дал буфетчик на стройке и хотел за нее поцелуй. Но его получишь ты. Потом Иолан брала у меня эту гребенку причесать котенка... Като снова засмеялась и утерла слезы.- А теперь её получит большой кот.
      Диего размышлял, наморщив лоб.
      - А что я дам тебе? Как узнаю тебя? У меня ничего нет. - И он поднял свои большие руки труженика: вот, мол, гляди - ничего нет.
      - А поцелуй? - сказала Като.
      * * *
      Фредо, Гонза и Ярда стояли около четырнадцатого барака. Портной был перепуган отважным замыслом товарищей.
      - Да я ведь не сделал ничего плохого, - жалобно твердил он уже в десятый раз. - А теперь зачем-то должен прикинуться мертвым. Если об этом узнают...
      Фредо и Гонза объясняли ему, что он ничем не рискует. Старший врач дал согласие, Зденек берет на себя подмену карточек.
      - А если они напишут в Прагу, что я умер? Вздор!
      Они разубеждали Ярду, как могли. Гиглинг не рассылает уведомлений о смерти, а потом ведь все равно жена и дети Ярды остались в Освенциме.
      - Ну, остались, - скулил "младенчик Ярда". - А что если они узнают обо мне что-нибудь страшное?..
      Наконец его уговорили пойти лечь и подождать до полуночи, когда Зденек придет договариваться с блоковым. Если тот не согласится, тогда вообще не о чем говорить, вся затея отпадает.
      Ярда залез в свой барак и в темноте забрался на нары. Закутываясь в одеяло, он услышал, как что-то стукнуло о доски под стружкой, и нащупал нож Мирека.
      "Эх, раззява!" - подумал он и протянул руку к соседу, но место Мирека было пусто. У портного хватало своих забот, и он не придал этому значения. Мирек, наверное, пошел в уборную... Ярда заложил руки за голову, на мокрые, холодные башмаки, и смотрел в темноту. Вскоре воздушная тревога кончилась, и в бараке зажглась лампочка. Тут Ярда немного забеспокоился: соседнее место было в беспорядке, одеяло наброшено кое-как, а Мирека нет. В последнее время он выглядел прескверно и все глядел в это проклятое зеркальце...
      Ярда тихо встал, оделся и пошел искать товарища.
      10.
      Казнь проходила с убийственной деловитостью и все же казалась нереальной, как кошмар; позднее никто не помнил всего по порядку.
      В пять утра началась обычная побудка, послышались возгласы "Kafe-e-e hole-e-e"; в бараках раздавали черную бурду, шутки сегодня никому не шли на ум. При свете прожекторов узников погнали на апельплац. Потом староста Хорст со щегольскими усиками построил людей, но не так, как обычно. С помощью ребят из абладекоманды он образовал из шеренг каре, так чтобы все стояли лицом к виселице. Четвертая сторона каре осталась открытой, там, отделенные от мужчин колючей оградой, рядами стояли девушки.
      Падал мелкий снег, в снопах света прожекторов он кружился перед черными дулами пулеметов. Мороз был не очень сильный. В половине шестого распахнулись главные ворота, орднунгдинсты заорали "Achtung!", и Хорст побежал навстречу начальству. Гуськом вошли трое - приземистый Копиц с трубкой, высокий, гибкий Дейбель с плеткой из кабеля и длинный, тощий Лейтхольд. Ворота закрылись.
      Эрих вбежал в контору и вывел оттуда Янкеля. Маленький человечек не переставал улыбаться... Или это только казалось?
      - Займись им, Карльхен, - сказал Копиц, не вынимая трубки изо рта. И даже не поглядев, выполняется ли его распоряжение, рапортфюрер, пошарив в карманах, извлек праздничный футляр с очками и какой-то документ. Он не спеша нацепил очки и принялся читать. Точный смысл его слов не доходил до узников, все глядели на Карльхена.
      Тот вышел на свободное место перед виселицей и подождал, пока писарь с Янкелем подошли к нему. Тогда он слегка похлопал парикмахера по плечу и повел его к виселице. Писарь повернулся налево кругом и отошел к эсэсовцам.
      Под виселицей стояла старая, средних размеров бочка из-под соли. Карльхен взял Янкеля за пояс и, как куклу, поставил его на эту бочку. Потом он сам влез туда же, что при его громоздкой фигуре оказалось уже сложнее; сперва он вскарабкался на бочку, встав на нее коленями. Бочка зашаталась, Янкель расставил руки, чтобы удержать равновесие и, подав плотнику руку, помог ему взобраться. Рослый Карльхен и маленький парикмахер стояли теперь вплотную друг к другу на бочке и смотрели на рапортфюрера, который все еще оглашал приговор.
      Узники, уже не опасавшиеся, что бочка завалится, старались теперь разобрать, что там такое читает рапортфюрер. "Гестапо неоспоримо установило, - объявлял Копиц, - ход событий, имевший место в данном лагере в субботу четвертого ноября. Уголовник-рецидивист Фриц Грау и его сообщник Пауль Кербер подготавливали побег. В последний момент Пауль отказался от участия в побеге, и Фриц Грау велел парикмахеру Янкелю Цирюльнику умертвить Кербера. Сам он совершил побег, убив при этом свою сообщницу, шофера Марию Вирт. Через три дня он был задержан органами гестапо вблизи Нюрнберга и смертельно ранен, так как оказал сопротивление при аресте. Ныне остается привести в исполнение приговор над парикмахером, который для этой цели возвращен в лагерь "Гиглинг 3".
      Рапортфюрер закончил чтение, сложил бумагу, положил ее в карман и снял очки.
      - Начинай, Карльхен, - сказал он почти неслышно. Плотник осторожно, чтобы не шаталась бочка, поднял руки и снял петлю со столба. Слегка ослабив ее, словно опасаясь задеть за большой нос Янкеля, он надел ему эту петлю на шею и подтянул узел.
      - Готово? - спросил Копиц.
      - Jawohl! - отозвался Карльхен, еще раз похлопал Янкеля по спине и осторожно слез с бочки. Янкель остался стоять, стараясь сохранить равновесие. Все узники готовы были потом присягнуть, что он улыбался до последней минуты.
      - Момент! - крикнул Дейбель и побежал через плац к другой стороне каре, где стоял Оскар с персоналом лазарета. - Я тебе дам закрывать глаза! - крикнул эсэсовец и хлестнул врача кабелем по лицу. - Смотри! - приказал он, сделав жест в сторону виселицы.
      - Давай, Карльхен, - сказал Копиц.
      Бочка покатилась из-под ног Янкеля.
      * * *
      Рабочие команды отправились к Моллю. Карльхен занял свое обычное место и зашагал вместе со всеми.
      Девушки ушли работать в кухню и в казармы охраны. Ворота закрылись, прожекторы погасли, опустевший лагерь мог снова уснуть.
      - Lagerschreiber, vorwarts! - заорал орднунгдинст, и писарь в конторе вскочил с места, бледный и перепуганный.
      - Наступает твоя очередь, - зло сказал он Зденеку, который, как обычно, сидел за утренней сводкой. - Сейчас они потребуют портного к допросу. Вы меня уговорили закрыть глаза на вашу затею, ладно. Но идти за вас на виселицу я, то-ва-ри-щи, не намерен (дословно он сказал: "fur euch rote Bruder" - "за вас, красных братцев"). И если Копиц озвереет, я палец о палец не ударю, чтобы спасти тебя.
      - Спасибо вам за все, вы хороший человек! - искренне сказал Зденек и пожал ему руку. Эрих поспешил в комендатуру, на ходу протирая очки.
      * * *
      Зденек содрогнулся, но заставил себя улыбнуться. В море ужасов, которые происходили кругом, он впервые попытался двинуться против течения спасти Ярду, маленького человека Ярду, который не верил, что эсэсовцы так злы.
      Зденек взял в руки рапортички, полученные из бараков, и медленно перебирал их, прикидывая, какой по порядку пустить фальшивку о смерти Ярды. Надо, чтобы это сообщение поменьше бросалось в глаза, стало быть, место ему, безусловно, не в начале и не в конце списка. Где-то в середине.
      Вот он, обрывок бумажного мешка, заполненный рукой поляка-блокового из четырнадцатого барака. Зденек ясно представил себе, как этот блоковый, выпятив губы, старательно выводит букву за буквой: "Выбывшие: Гичман Ярослав, портной из Праги, после полуночи обнаружен в умывальной. Самоубийство путем повешения".
      Тут же лежала другая фальшивка - "переводка", подписанная Зденеком: "Заключенный Мирек Рудницкий, заболевший воспалением легких в тяжелой форме, переводится из рабочего барака No 14 в больничный барак No 8... Мирек? Кто он - Мирек, и с чего ему вздумалось наложить на себя руки? Зденек задумался, но не мог вспомнить лицо Мирека. Впрочем, он еще увидит его в мертвецкой, когда пойдет туда вместе с дантистом снимать золотые коронки. Итак, самоубийца. Зачем он это сделал? Был болен? Отчаялся? Быть может, если бы вовремя поговорить с ним по-хорошему... Зденек понурил голову. Столько ужасов вокруг, а помощи так мало, так ничтожно мало. Нет, в самом деле, всем его попыткам грош цена.
      Он взял чистый лист бумаги, написал сверху: "Выбыли, причина - смерть" - и стал списывать фамилии с рапортичек. Где-то в середине он внес фамилию "самоубийцы" Ярослава Гичмана и радовался, что хоть Ярда-то будет жить.
      * * *
      В комендатуре рапортфюрер встретил Эриха возгласом: "Большие новости, приятель!" Впервые за много лет работы с Копицем Эрих Фрош услышал от него такое обращение. Писарь подавил опасения и вытянулся в струнку.
      - Садись, - сказал Копиц, кивнув на стул.
      В своем он уме? Писарь был стреляный воробей и не доверял эсэсовцам, даже когда они мило улыбались.
      - Danke, sehr freundlich! - ответил он по-солдатски. - Я постою.
      - Как хочешь, - сказал Копиц. - Итак, прежде всего, к твоему сведению, пришел приказ, вот он. - И Копиц хлопнул рукой по бумаге, которую только что привез курьер. - Фюрер дает лучшим из вас возможность отличиться на фронте. Сегодня или завтра вы поедете в Дахау. Что скажешь?
      - Слава богу, - прохрипел писарь. - Хайль Гитлер!
      Копиц прищурил левый глаз.
      - В самом деле? Ну ладно, замнем для ясности. Итак, мы расстаемся. Если даже тебя из-за твоего горла не возьмут на войну, - он ткнул трубкой в шрам на шее Эриха, - сюда ты уже не вернешься. Здесь будет лазаретный лагерь.
      - Лазаретный? - Эрих даже разинул рот. - А вы как же?
      - Я? Ха-ха! Я молчу и не протестую. Тоже говорю "слава богу". Что, удивляешься?
      - Вы, значит, останетесь здесь?
      - Ты считаешь, что старый хефтлинк и хороший эсэсовец должны держаться подальше от больных? Да, это верно, Руди так и говорит. Но, наверное, я уже не такой хороший эсэсовец. Скажу тебе откровенно, надоело мне все это. Никуда больше не потащусь, буду ждать здесь конца войны.
      - А герр обершарфюрер Дейбель?
      - Он еще ничего не знает. Наверное, будет ругаться. Но мне уже все равно. Не нравится мне кое-что... Да вот хотя бы то, что фюрер хочет выиграть войну с помощью таких типов, как ты. Или новый лекарский помощник Тишер. Знаешь ты, что с завтрашнего дня он мой прямой начальник? Представляешь себе, этакие кретины берут в руки судьбы Германии... А впрочем, какое мне дело!
      Писарь молчал, он заметил, что Копиц под хмельком. На столе среди бумаг стояла пустая бутылка.
      Но рапортфюрер еще не высказался до конца.
      - Это Тишер подложил нам такую свинью, - продолжал он. - Ему, видишь ли, страшно понравились я и "Гиглинг 3" - мол, образцовый лагерь, просто создан для лазарета, ха-ха! Вчера лагерь номер четыре, лагерь номер пять и еще бог весть кто начали бомбардировать Дахау запросами, куда им деть своих больных. Так этот олух Тишер не придумал ничего лучшего, как вспомнить обо мне. Сегодня уже прибывает полторы сотни больных из пятого лагеря. А я и не пикну. По правде сказать, сначала я не очень-то молчал и даже дал им понять, что у нас тут сыпняк. А они мне в ответ, что у них тоже. Что ж ты не смеешься, Эрих? Все прогнило, все идет вверх тормашками, зачем же мне мудрить больше всех?
      - Куда прикажете деть этих сто пятьдесят больных? Разместить по старым баракам?
      - Нет, не надо, пусть лежат все вместе, поместим их в женских бараках. Наших женщин сегодня днем переводят в пятый лагерь. Все идет как по маслу: три барака освобождаются, три барака будут заполнены. - Копиц умолк, опустил голову на руки, его толстые плечи дрогнули, и он издал такой звук, словно бы поперхнулся табачным дымом. - Крышка рабочему лагерю... Крышка особо секретному оружию "Фау-3". Наступление на фронте, стройка у Молля всё липа.
      Писарь хладнокровно рассудил, что сейчас самое время выложить неприятную новость. Он щелкнул каблуками и сказал:
      - Разрешите доложить, что портной, которого мне было ведено привести утром на допрос, с перепугу повесился ночью.
      Эсэсовец медленно поднял голову, его узкие глазки были красны.
      - Вы его спрятали, сволочи! А что, если я отыщу его в лазарете?
      - Не спрятали, герр рапортфюрер, - отважно соврал писарь. - Он знал, что его ждет, думал, что его казнят утром, вместе с Янкелем. Пошел и повесился в умывалке...
      - Заткнись! - оказал Копиц и протер глаза. - Составь акт, копию пошли надзирательнице, она заварила всю эту кашу, с ней и разбирайтесь... В чем еще вы хотите меня околпачить?
      - Других происшествий не было, герр рапортфюрер. Зеленые немцы, кроме меня и Пепи, все на стройке. В Дахау нам ехать всем вместе, когда они вернутся с работы? Или вы позвоните к Моллю, чтобы их откомандировали прямо оттуда?
      - Ты что, смеешься надо мной! - вдруг вспылил Копии. - Разве я могу откомандировывать? Разве меня ставят в известность о чем-нибудь? Вечно я ничего не знаю, тычусь, как слепой щенок, жду, что придумает наверху идиот Тишер или хитрая сволочь Россхаупт! Я... - он махнул рукой. - Проваливай, с тобой тоже говорить не о чем. Я вызвал тебя, быть может, в последний раз, хотел услышать человеческое слово... Я ведь тебя не обижал... ты-то лучше всех знаешь, что у меня всегда были добрые намерения... насчет Германии и вообще. А ты, вместо того чтобы оказать мне что-нибудь приятное, например: "После войны я к вам зайду, Алоиз, разопьем бутылочку...", - ты...
      Копиц опять опустил голову на руки.
      Эрих Фрош, видимо, и в самом деле был не так уж подл; по крайней мере сейчас он сохранил собственное достоинство и промолчал. "Хнычешь, как старая баба, тьфу", - думал он с отвращением, глядя на плешь рапортфюрера.
      - Ну, иди! - сказал Копиц.
      - Как прикажете. Сдавать дела чеху Зденеку? Или вы назначите другого писаря?
      - Проваливай!
      * * *
      Сама Россхаупт так и не приехала за женщинами. Все произошло быстро, наспех, по принципу "живо, живо, марш, марш!" В одиннадцать часов раздался крик: "Прибыл транспорт!", - ворота распахнулись, конвойные из пятого лагеря остались снаружи, а в лагерь ввалилось сто пятьдесят замерзших хефтлинков. Вид у них был жалкий, некоторые "утеплились" кусками толстой бумаги, многие хромали и шли с трудом, опираясь на плечи товарищей. Те, кто был покрепче, тащили тележку с умирающими.