Фредо обнял Оскара за плечи и понизил голос.
      - Можно думать, что ты не видел своими глазами этой стройки. Каждому зрячему ясно, что дело там не ладится, что это вообще не серьезная затея, а только так, видимость работы. Понятно? Никто не станет приостанавливать ее. Если даже половина узников перемрет, у Молля все будет идти по-прежнему. Из-за сыпняка стройка не остановится ни на один день.
      - Я тебя не понимаю, - хмуро сказал Оскар.
      Фредо усмехнулся.
      - Ручаюсь, что завтра мы пойдем на работу. Ты доложишь об эпидемии, и ничто не изменится. Держу пари!
      - К чему пари? Мы просто не смеем идти на стройку!
      - Ты - доктор, Оскар, и хороший доктор. Мне ты твердишь, что я только политик. Теперь ты увидишь, как политика возобладает над медициной. К сожалению, политика, направленная против нас. Немцы заставят нас работать, что бы там ни было. Мы все перемрем! Пусть! Но пока мы живы, они не посчитаются ни с чем. Администрация стройки заинтересована в том, чтобы она продолжалась. Копиц, разумеется, тоже хочет, чтобы мы работали, о Дейбеле я уж не говорю. Знаешь ты, кстати, что он уже нашел себе нового ставленника, Мотику, и тот спекулирует для него золотом на стройке? Дальше: даже такая мелкота, как конвойные, заинтересованы, чтобы мы работали, иначе они останутся без угля для своей казармы. А если на лагерь будет наложен карантин, большинству из них не миновать фронта. Так?
      - Я не политик, мне до всего этого нет дела. Я выполню свой врачебный долг...
      - Не ребячься, Оскар! Что важнее - твой врачебный долг или судьба людей? Политике надо противопоставить политику. Нашу политику, политику подполья, тоже вполне действенную, если мы все ее поддержим. Давай-ка проведем это дело с пятым лагерем, они пришлют к нам сюда своих больных, и мы тогда в самом деле сможем изменить характер лагеря...
      - С ума ты сошел? - вскочил врач. - Хочешь в тифозный лагерь принимать новых людей?
      - Вши есть всюду. Если тифом болеют у нас, будут болеть и в других местах. Может быть, вы обнаружили тиф раньше других, а может быть, и в других лагерях уже знают о нем, но боятся сказать немцам, чтобы не угодить в газовую камеру. Вот как обстоит дело.
      - Вздор. Пусть в других лагерях будет хоть чума, на то там есть врачи, чтобы они распознали ее и приняли меры. А что касается нас, то из нашего лагеря завтра никто не пойдет на работу. И сюда к нам тоже никого нельзя пускать. Покойной ночи!
      - Оскар, послушай, ничего у тебя не выйдет. Не лучше ли добиваться превращения нашего лагеря в лазарет окольным путем, как предлагаю я? Согласись на то, чтобы я завтра сказал людям из пятого лагеря...
      - Как врач, я не могу на это согласиться, даже если бы хотел. Еще раз - покойной ночи!
      * * *
      Но ночь была неспокойной. Около полуночи начался воздушный налет; гул самолетов был оглушительнее, чем обычно, бомбы падали чаще, в окнах звенели стекла.
      Хорст выскользнул из конторы и, пригнувшись, побежал к забору женского лагеря. Но он оказался там не первым: за клозетным бараком, скрытый от взглядов часового, уже стоял Диего Перейра и разговаривал с маленькой Като.
      - Пардон, коллега, - галантно сказал Хорст, - разреши попросить твою даму об услуге? Вы не вызвали бы сюда Беа?
      Скуластая девушка молча кивнула и побежала к бараку.
      Диего не начинал разговора.
      - Сигарету? - галантно обратился к нему Хорст. Он был из того сорта людей, что не теряются в любой обстановке, если у них есть в кармане портсигар и безотказно работающая зажигалка, которые можно открывать и защелкивать эффектным жестом кинематографического сыщика.
      Диего не отказался.
      - Gracie, - поблагодарил он и наклонился к огоньку зажигалки. Организовал курево на стройке?
      - А где же еще, могильщик? У твоих голых покойников сигарет не найдешь. Но эти у меня последние. Самое время завтра уезжать.
      - Под бомбы? - испанец кивнул в сторону Мюнхена, где на фоне низко нависших туч виднелось зарево пожаров.
      "Не следовало бы мне тут вести разговоры с этим коммунистом", подумал Хорст, но вслух сказал: - Пока что еще ничего не известно, насчет призыва не было приказа. Мы опять собираемся на стройку.
      Диего кивнул большой головой.
      - Ах, вот как! Никст воевать? А выдержишь ты тут, so ein grosser Patriota?
      - Не патриота, а патриот, - поправил Хорст, сдувая пепел с сигареты. "Патриот" склоняется, как "идиот" и тому подобное. Понятно? Никак ты не научишься правильно говорить по-немецки!
      - Я бы выучился, если бы на нем сейчас велись умные речи, - усмехнулся Диего. - А словам Гитлера - грош цена. Может быть, и тебе не мешало бы научиться какому-нибудь языку, например венгерскому.
      "Не надо было мне ввязываться в разговор с ним, - сказал себе Хорст. Уже начинает меня агитировать. А впрочем, это неплохая идея - не терять Беа из виду после войны. Такое знакомство может быть полезно в первые, самые трудные дни..."
      Като вернулась. Вслед за ней уже бежала стройная Беа. Она прижалась к забору и поцеловала Хорста в выпяченные губы под щегольскими усиками: пусть Като видит! Все равно она будет меня честить, так по крайней мере не за выдуманные грехи.
      Като оперлась о забор чуть подальше, глядя только на Диего. Ей было стыдно за соотечественницу, и она искала какую-нибудь нейтральную тему, чтобы продолжать разговор.
      - Вы курите? - шепотом спросила она. Испанец тоже смутился и поддержал эту тему.
      - Вам это не нравится? Курево - единственная вещь, которая одинакова и в лагере и на свободе. Поэтому мы все курим. Э-э нет, погодите, - вспомнил он. - Я знаю одного, что не курит. Это Фредо.
      - Тот самый грек?
      - Товарищ! - настойчиво поправил испанец. - Он хороший человек, хотя немного чудак. Например, с курением. А меня он ругает анархистом.
      - А разве вы не анархист? - Като сделала круглые глаза.
      - Я? - Диего прижал руку к груди и обиженно посмотрел на нее. - Это все, видно, потому, что обо мне рассказывали, как я в монастыре на Гвадераме... А впрочем, лучше не говорить вам. об этом. А то вы всерьез подумаете...
      - Расскажите!
      - Не стоит! - он покачал головой. - А Фредо прав, хотя иногда он перегибает. Например, в Буне он не позволил мне поджечь бочки с бензином... а как потом сам обрадовался, когда... Только вы об этом никому не говорите, ладно?
      - Какие такие бочки? И что такое Буна?
      Он улыбнулся.
      - Хорошо, что вы не знаете. По крайней мере скорее забудете.
      Като обиженно вскинула голову, а Диего прошептал:
      - Не думайте, что я вам не доверяю. Наоборот. А насчет этих дел я нарочно упомянул, чтобы вы поняли, что они иногда бывают нешуточные.
      - А вы думаете, меня интересуют только шуточки? Я пришла потому, что вы пообещали...
      - Только потому?
      Он прижался к забору, но Като тотчас отодвинулась. Рядом тихо хихикала Беа.
      - Да, только потому, - повторила Като. - Хватит с меня того, как ведет себя вот эта. А что вытворяет в кухне Юлишка. Не скажу, что я совсем не думаю о мужчинах. Но когда я вижу этих шлюх, то каждый раз клянусь себе...
      - Потише! - предостерег ее Диего. - Порядочные девушки тоже встречаются с мужчинами и даже выходят за них замуж.
      - В более подходящее время. Сегодняшняя ночь для этого определенно не годится. Говорите, что вы мне хотели сказать, и я пойду.
      Диего рассказал ей о разговоре с Вольфи и Фредо. Кухня должна приложить все силы, чтобы улучшить питание заключенных, должна заботиться о том, чтобы продукты не крали и каждый получал законную порцию. Посуду нельзя раздавать по баракам; посоветуйте кюхеншефу каждый день делать проверку в бараках после ухода людей на работу. Посуда должна быть в кухне, это ускорит раздачу еды, и люди раньше пойдут спать. Надо поговорить с Лейтхольдом о том, нельзя ли выдавать ужин и во время воздушной тревоги, при свечке, или заканчивать раздачу после отбоя. Девушки, работающие в кухне СС и в казарме, пусть прислушиваются ко всем новостям, а также стараются стащить старые газеты и принести их в лагерь. Диего и его товарищей интересуег точная численность охраны, какие в ней происходят изменения, каково настроение солдат. И, наконец, такие девушки, как Като и Илона, должны позаботиться о том, чтобы в женском лагере не было ссор и склок, чтобы никто не терял надежды и коллектив сумел заставить всех без исключения подчиняться его решениям. В частности, и Юлишку. Надо ей внушить, что война не продлится вечно. Если она сейчас спасает себя ценой вражды с коллективом, то это потом выйдет ей боком. У нее есть некоторое влияние на Лейтхольда, надо это влияние использовать. Но Юлишка должна понять, что товарки следят за ней и что она не избавится от кары, если будет подличать.
      - Ну, не хватит ли на сегодня?
      - Да, пожалуй, - Като перевела дыхание, улыбка на ее лице сменилась сосредоточенным выражением. - Погодите, я быстренько все повторю. Значит, первое...
      Было холодно, падал снег, но обе пары упорно не отходили от забора. У Хорста и его девушки пылали щеки, они строили фантастические планы на будущее и целовались все жарче.
      Вдруг что-то прервало их воркование - в темном проеме дверей женского барака появилась стройная фигура. "Кис-кис, кис-кис!" - настойчиво звала она.
      Като и Беа обернулись.
      - В чем дело, Иолан?
      Перепуганная секретарша выбежала в одной рубашке, она не ожидала, что встретит в темноте кого-нибудь.
      - Она убежала... Вы ее не видели?
      Все стали смотреть по сторонам. Като показала в сторону ограды.
      - Вон там что-то виднеется. Только берегись, чтобы тебя не заметил часовой с вышки.
      Иолан, не раздумывая, побежала в ту сторону. В самом деле, какой-то темный комочек подкатился ближе к ограде.
      - Стой! - крикнула Като. "Боже!" - ахнула Беа. С вышки гаркнул голос: "Was ist denn los?" нем )>.
      Иолан была уже около самой ограды, но котенок карабкался вверх по столбу. "Кис-кис!"-позвала девушка.
      Вдруг послышалось шипение, словно раскаленное железо погрузилось в воду. Иолан закрыла глаза руками, ноги у нее подкосились, и она упала в снег. Часовой на вышке включил прожектор и, пошарив лучом, навел его на лежавшую в снегу девушку. "Стой! Назад! Буду стрелять!" - закричал он в темноте, которая теперь казалась еще непрогляднее.
      Като вбежала в круг света, подняла руки.
      - Bitte, nicht schiessen! нем.)> Эта девушка в обмороке. Мы унесем ее. Беа, быстро!
      - Я держу вас на прицеле, так что без глупостей. Los!
      Като уже ухватила товарку за плечи, Беа, осмелев, подбежала и взяла ее за ноги. Луч прожектора проводил их до двери и погас, только когда три девушки исчезли в землянке.
      В тени высокого барака Хорст прошептал испанцу:
      - Как ты думаешь, она прибежит сюда еще раз?
      - Едва ли, - проворчал тот. - А завтра утром устрой, чтобы комендатура на минуту выключила ток. Если мы этого котенка не снимем с проволоки, наши девушки с ума сойдут.
      * * *
      Да, это была недобрая ночь. Бомбежка кончилась, огни на ограде зажглись, ветер стих, но людям в занесенном снегом лагере спалось плохо. У сотен узников была лихорадка, она захватила их, как бурный поток. Иногда спящие блаженно улыбались, хотя этого никто не замечал. Им слышался серебряный смех, им казалось, что они уже умерли. "Как мы вас провели! - И они показывали язык докторам своего детства и всему миру. - Мы провели вас, мы умерли, ха-ха!"
      Сиплое дыхание слышалось в бараке. "Это дыхание лагеря, я сторожу дыхание лагеря", - твердил себе Зденек, ворочаясь с боку на бок. Ему не спалось. Он еще здоров, он еще не заразился тифом, но Оскар сказал, что это никого не минует... Эпидемия сыпняка захватит всех, ни у кого нет иммунитета, кроме тех, кто уже переболел. Тиф разносят вши, больные вши. Они сами заражаются от больного и умирают, но прежде переносят тиф на людей. Наши судьбы связаны с этими насекомыми, мы умираем из-за них, а они из-за нас. Написать бы сказку - старая вошь наставляет молодую: "Избегай дурного общества, не ходи к людям, еще заразишься"...
      Нет, это плохо, это ведь не сказка о животных, а сказка для животных. А почему бы в самом деле не написать книжку сказок для животных? Чтобы было все наоборот... Например, старый вол рассказывает: "Жил однажды человек, который умел мычать по-нашему"... - "Что ты, дедушка, - вмешивается теленок. - Люди же не умеют мычать, как мы", - "Не спорь, мальчишка, обрывает его старый вол. - В сказке все возможно..." Ну, хватит, какие там сказки для зверей, ты же не писатель, не лезь в чужое ремесло! Юная Иолан ждет от тебя фильм. Уж если писать, напиши сценарий. А как его начать? "На голой ладони края лежит лагерь..." Бр-р-р, это еще похуже сказки для животных! Долой литературщину, нужны факты, документальность! "Полоса грязи среди леса, на ней лагерь. Ограда с током высокого напряжения, низкие крыши бараков, ночь". Это неплохо. Начну с ночного пейзажа. "Снеговые перины покрыли темные треугольники крыш..." Перины? К черту банальные образы приятных вещей, здесь им не место. Пиши, оскалив зубы, сурово, зло... Нет, это не годится, так начинать нельзя. Беспощадная точность придет потом, когда возникнет общая картина и можно будет давать оценки. Вначале должен быть хаос, мрак. Изнуренные люди, шатаясь, выходят из освенцимского транспорта. Словно их случайно уронили с лопаты, на которой уже несли к жерлу газовой печи. Им еще суждено катиться куда-то и жить.. Волчий туман вначале, волчий оскал в конце. Это неплохо. Завтра начну писать... Щеки у меня горят. Может быть, уже... Нет, я не умру от тифа, у меня слишком много дел. Надо позаботиться об Ирке, и все прочее. Фредо, Гонза, картотека живых и, наконец, сценарий. Должен же кто-то написать его. "Когда вы выйдете на свободу, у вас все уже будет готово", - предсказала юная венгерка, и глаза у нее блестели...
      * * *
      ...Все это время Иолан была рядом со Зденеком. Не в действительности, а в туманных видениях ее сна. Зденек казался ей единственным настоящим человеком: ведь он сделает то, о чем она только мечтала. Ей хотелось быть ближе к нему, ближе... но лихорадка гнала ее куда-то, мерещилась плетка Россхауптихи, плетка била до крови, чужое хриплое дыхание вокруг напоминало о жутком шипении живого мяса на проволоке ограды. Иолан вскрикивала во сне. Като, склонясь к ней, поправляла одеяло и утирала ей пот со лба.
      Като бодрствовала. Руки ее машинально делали нужные движения, а в мыслях были шесть заданий Диего. Первое - сносная еда для заключенных и честная выдача порций, второе - посуду держать в кухне и изымать из бараков, третье - новости и газеты из казарм СС, четвертое - узнать численность охраны, пятое - коллектив и не спускать глаз с Юлишки, шестое добиться через нее у Лейтхольда раздачи еды и во время тревоги. Всякий раз, когда Като доходила до "в-шестых", в голову ей лез - в-седьмых, в-восьмых и в-девятых - сам Диего. Вот он стоит перед ней, смущенно улыбаясь. Он понравился ей еще в тот раз, когда выносил мертвую девушку из барака. Нервические подружки тогда шептали: "Если он и меня так понесет, умереть не страшно..." Но с тех пор прошло немало времени, транспорт и Освенцим ушли в прошлое. Кто сейчас станет думать о смерти? Не отраднее ли сказать сейчас себе: "Если он меня вот так возьмет в объятия, не страшно жить!"
      Диего спал крепко, как всегда. Утомленный тяжелым днем, он упал на стружки, как камень в воду. Во сне его голова казалась еще более угловатой, глубокие морщины залегли у сурового рта. Он был похож на судью, который в минуту глубокого раздумья прикрыл глаза. Вот он откроет их и произнесет приговор... И этот приговор обжалованию не подлежит.
      5.
      В четверг утром, на перекличке, "зеленые" немцы попросились на работу. Дейбель, ехидно подмигнув, включил их в рабочие команды. Это было первое событие нового дня.
      Фредо и Вольфи стояли рядом, переглядывались и думали про себя: стало быть, долгожданный приказ из Дахау об отправке уголовников на фронт так и не пришел. Что это значит? Может быть, положение на фронтах настолько благополучно, что гитлеровская армия предпочитает обойтись без такого сомнительного подкрепления? Или, наоборот, оно уже так безнадежно, что и пополнение ни к чему? Или за всем этим ничего не кроется, а все дело просто в какой-то служебной проволочке, и приказ из Дахау придет завтра или сегодня к вечеру?
      Вольфи пожал плечами - кто знает; Фредо махнул рукой - мол, к чему зря ломать себе голову?
      Но в этот момент произошло событие, которое разом привлекло всеобщее внимание. В сопровождении писаря Эриха в ворота вошел Копиц с фарфоровой трубочкой в зубах. Тотчас же через апельплац навстречу ему побежал старший врач Оскар, который, видимо, ждал этой минуты. Он вытянулся перед рапортфюрером. Тот перестал усмехаться.
      - Что тебе надо?
      - Разрешите подать чрезвычайный рапорт.
      - А почему не через писаря? Это что еще за новости?
      - Писарь отказался взять меня с собой в комендатуру. Речь идет о...
      - Значит, имел основания. Эрих!
      Писарь с папками под мышкой стоял в пяти шагах от рапортфюрера. Теперь он почтительно подошел ближе.
      - Слушаю, герр рапортфюрер.
      - Ты знаешь, что хочет мне сказать старший врач?
      - Да. Разрешите доложить, что это пустое дело.
      Оскар сделал негодующий жест, но тотчас опять вытянул руки по швам.
      - Писарь не врач и не понимает этого, - заговорил он. - Дело в том, что в лагере возникла...
      - Молчать! - Копиц с угрожающим видом шагнул вперед.
      Доктор замолк. Рапортфюрер опять повернулся к писарю.
      - Выслушать его, как по-твоему?
      Все это была заранее условленная игра. Копиц отлично знал, о чем хочет доложить ему старший врач. Писарь позаботился своевременно информировать рапортфюрера. Но сейчас тот же писарь хладнокровно ответил:
      - Я полагаю, что это излишне. Старший врач хочет доложить вам о каком-то своем предположении. Если бы такое предположение возникло у настоящего немецкого врача, оно, быть может, заслуживало бы внимания комендатуры. Поскольку же это не так, нет оснований...
      Копиц снова усмехнулся и хлопнул писаря по плечу.
      - Ишь, как изысканно ты выражаешься! Словно и вправду был колбасником в Вене! Ладно, последую твоему совету, - и он резко сказал Оскару. - Я не против еврейских лекарей, когда они заботятся о здоровье своих единоверцев. Но диктовать мне они не будут. Я вообще не намерен разговаривать с тобой. Если ты еще раз посмеешь обратиться ко мне через голову писаря, получишь двадцать пять горячих. Проваливай!
      Секунду Оскар колебался. Закричать во всеуслышание, что в лагере тиф? Но чего он этим добьется? Разве того, что его изобьют или пристрелят. Среди заключенных такое заболевание вызвало бы ненужную панику, а Копиц все равно будет гнуть свою линию. Нет, такая открытая демонстрация сейчас ни к чему. Оскар повернулся и пошел на свое место.
      * * *
      После ухода рабочих команд к Моллю произошло третье, самое знаменательное событие этого утра; произошло оно, разумеется, без свидетелей. Рапортфюрер поступил совершенно необычно: он вошел в лазарет, выставил оттуда всех врачей и оставил только Оскара.
      - Ну, так как, старший врач? - усмехнулся он почти дружески.
      Доктор Брада стоял навытяжку у стола, не зная, что ответить.
      Рапортфюрер зажег погасшую трубку.
      - Тебе, конечно, ясно, что я все знаю: сыпняк и так далее. Эрих сказал мне.
      Оскар не шевелился.
      - Не думай, что я отношусь к этому не серьезно. Я уже немало помыкался по лагерям, порядком устал и не хотел бы снова собирать пожитки. Уж лучше дослужу здесь. А впрочем, что говорить, ты ведь сам знаешь, что я всегда помогаю, как могу, лазарету и всем вам. Вспомни хотя бы историю с Янкелем: не приходило тебе в голову, что для тебя она могла бы кончиться виселицей? А кто спас лагерь от мести за Пауля? То-то! А ты вдруг выкидываешь черт знает какую глупость, пытаешься во всеуслышание заявить мне, что в лагере тиф. Писарь, возможно, сделал ошибку, что не взял тебя в комендатуру. Но он побоялся. Я не хотел разговаривать с тобой при нем, поэтому я не вызвал тебя сейчас в контору, а пришел к тебе сам. Здесь ты можешь высказаться откровенно.
      - Вы все уже знаете. В лагере тиф. Посылать сейчас людей на внешние работы было бы... безответственно.
      - Спокойно, спокойно! - Попыхивая трубочкой, Копиц сел на койку. - Я сегодня же позвоню в Дахау и попрошу СС-штурмбанфюрера Бланке, нашего окружного врача, приехать, поглядеть, в чем дело. Он ответственное лицо, а не я и, во всяком случае, не ты. Что еще?
      Оскар был немного сбит с позиций.
      - Вы в самом деле хотите доложить в Дахау? Почему же в таком случае вы были против того, что я пришел на апельплац с рапортом.
      - Уж если еврей глуп, то глуп как пробка! - засмеялся Копиц. - Ты собирался доложить мне, что в лагере тиф. Но кто тебе сказал, что я намерен именно так информировать Бланке?
      - Что же вы ему скажете?
      - Об этом я и хочу с тобой посоветоваться. У нас есть больные с высокой температурой, не так ли?
      - И вшивость. Все признаки тифа. Если герр Бланке врач, он без труда...
      - Ага, вот видишь, у тебя уже прояснилось в голове. Если герр Бланке врач... А кто знает, хороший ли он врач? У тебя в Варшаве была большая практика с тифозными, ты-то разбираешься сразу. А есть такой опыт у Бланке?
      - Любой врач поймет, в чем дело. Военное время, завшивленный лагерь...
      - Не волнуйся. Может быть, мы к нему несправедливы и он сразу разберется. Но кто тебе сказал, что он сразу же зафиксирует все это на бумаге?
      - Если он не сделает этого...
      - Что тогда? А если у него такие указания?
      Оскар даже рот раскрыл.
      - Тиф - это смертельная опасность для всего края. Рядом Мюнхен...
      - Вот что я скажу тебе, доктор: тебе, видно, очень хочется в газовую камеру. Если тебя послушать, так для "Гиглинга 3" нет другого выхода, кроме как погрузить всех хефтлинков в вагоны и везти их обратно в Освенцим.
      - Вы знаете, что я не хочу этого. Разве нельзя бороться с тифом! Достаточно дезинфекции, карантина и прививок. Вам самому сделали прививку в Варшаве, и, хотя вы не болели тифом, вы теперь не боитесь войти в лагерь...
      Копиц усмехнулся.
      - Я, к твоему сведению, не боюсь ничего. Я эсэсовец.
      Оскар опять выпрямился. "Не боишься, потому что в крови у тебя антитифозная вакцина, которую открыл медик еврей", - подумал он и, не сдержавшись, возразил довольно неразумно:
      - Нет, и вы иногда боитесь, герр рапортфюрер. Например, меня. Вы могли уже сто раз повесить меня, но не сделали этого.
      - Если бы ты боялся кого-нибудь и имел возможность повесить его, разве ты не сделал бы этого? Например, меня, а?
      Оскара молчал.
      - Стало быть, я не так уж боюсь тебя, как ты думаешь, - насмешливо сказал Копиц. - Или я сохраняю тебе жизнь, чтобы не бояться?
      - Просто вы помните о том, что конец войны близок...
      - Молчи, олух! Я эсэсовец. Мы выиграем эту войну, уж против жидов-то во всяком случае. Для этого у нас хватит сил. Для этого достаточно парочки таких молодцов, как Дейбель. Так что не дури и ни на что не рассчитывай. Но то, что я изрядно устал и охотно не покидал бы Гиглинга, это тоже факт. Мне дано указание посылать отсюда людей на внешние работы, и я охотно буду делать это. А если ты встанешь у меня на пути и все испортишь, я тебя повешу. На сей раз без всяких пардонов.
      С минуту было тихо.
      - Ставка на время! - задумчиво сказал Копиц. - Оба мы делаем ставку на время, ты и я. Мне нужен покой, хотя бы для передышки, а тебе тоже он нужен, чтобы надеяться бог весть на что. Что ж, никто тебе не мешает, надейся!
      - Я так и не понимаю, чего вы хотите, герр рапорт-фюрер.
      - Это ясно Я не хочу отправки "Гиглинга 3" в газовые камеры. Я хочу, чтобы он исправно функционировал как рабочий лагерь. Если у нас есть больные, мы их поместим к тебе в лазарет. Тех, кто помрет, похоронит Диего. И чтобы больше никаких перемен, ровно никаких. Так я хочу.
      - Нельзя играть в спокойствие, когда в лагере тиф. От него не отгородишься.
      - Quatsch! нем.)> Я не забиваю им свою голову. Умирают заключенные? Ну что ж, им и положено умирать. Устроить дезинфекцию можно, это правильно. И вакцину для прививок конвойным и специалистам, работающим у Молля, мы тоже раздобудем. Тем самым будет обеспечена безопасность, и работа пойдет дальше.
      - У вас перемрет весь лагерь.
      - Опять вздор! Мы пережили сыпняк в Варшаве. Сотни старожилов отлично перенесли его и еще сохранили достаточно сил, чтобы построить новые лагеря в Гиглинге. И здесь тоже не перемрут все. Вы уже не заболеете, и еще многие уцелеют. На опустевших нарах мы разместим пополнение, и дело в шляпе.
      - А если доктор Бланке будет другого мнения?
      - Мы должны постараться, чтобы он был одного мнения с нами. Ты не хочешь ликвидации лагеря, вернее, отправки его в печь. Я тоже. Стало быть, не надо пугать Бланке. Не будем ему ничего подсказывать, пусть сам...
      - А если он введет карантин?
      - Никаких карантинов для лагерей не существует. Я знаю предписания, о которых не знаешь ты. Или работа, или печь, на выбор. Поэтому ты скажешь Бланке, что в лагере есть больные с высокой температурой, и все.
      - Вы думаете, доктор Бланке будет советоваться со мной, врачом евреем?
      - Не знаю. Но если ты посмеешь говорить с ним так, как говорил со мной, я тебя прикончу. Это уж наверняка.
      * * *
      Как только рапортфюрер покинул лагерь, портной Ярда прибежал в кухню. Сердце у него испуганно билось: а вдруг нарвусь на кюхеншефа? Но дверь была открыта, и, заглянув в кухню. Ярда увидел там только девушек.
      - Уходи! - крикнула одна из них. - Не знаешь, что ли, что тебе сюда нельзя?
      Ярда приложил палец к губам и поманил девушку.
      - Кто из вас фрейлейн Юлишка? Я к ней по делу.
      Подошла Юлишка с повязкой на рукаве и палкой в руках.
      - Это, наверное, портной?
      Ярда робко поглядел на огненные глаза и прочие прелести Юлишки и отрекомендовался ей, как учил его Гонза.
      - Не очень-то ты похож на владельца шикарного салона. В Праге ты тоже ходил с грязью под ногтями?
      Ярда глуповато улыбнулся и неловко сделал старомодный поклон.
      - Работой будете довольны. А в лагере я не могу выглядеть, как хотелось бы...
      - Есть у тебя сантиметр?
      - Откуда же? Но мы обойдемся веревочкой. Для вашей талии хватит совсем коротенькой, хи-хи-с! Игла у меня есть.
      - Подожди здесь. - Она ушла в темную кухню и принесла узелок с одеждой, которую на днях обменяла на еду у "мусульман". - Что ты скажешь об этих коричневых брюках? Они вполне сносные и достаточно велики. Я дала их выстирать. Когда будешь обуживать штанину, выпори полосатый кант, понятно?
      Ярда удивился.
      - Выйдут совершенно гражданские брюки. В Освенциме нарочно вшивали этот арестантский кант.
      - Знаю. А я не хочу арестантских, и точка. Когда будет готово?
      Она смерила веревочкой свою талию, потом Ярда промерил длину брюк. Все это делалось торопливо и в тени. Беа стояла настороже перед кухней и смотрела в сторону комендатуры. Вдруг она увидела машину Россхауптихи.
      - Бросьте все! - крикнула она. - Кобылья Голова здесь!
      - А мы, собственно, уже готовы, а? - хладнокровно усмехнулась Юлишка и движением руки отпустила Ярду.
      - Achtung! - заорали орднунгдинсты у ворот.
      Юлишка вбежала в кухню и прямиком к каморке Лейтхольда.
      - Герр кюхеншеф, битташон! Приехала фрау надзирательница!
      Россхауптиха уже шагала к конторе, писарь вытянулся перед ней в струнку. В руке у нее он заметил плетку, глаза надзирательницы не предвещали ничего доброго. "Ого! - подумал Эрих. - Кобылья Голова жаждет крови". И, застыв на месте, он медлил с рапортом.
      На счастье, с другой стороны уже ковылял Лейтхольд с ключом в руке.
      - Хай... тлер! - приветствовал он. - Мне уже пришлось побывать сегодня в женском лагере... к сожалению. Вам об этом говорили в комендатуре?
      - Нет, я пришла прямо сюда. Что случилось?
      Лейтхольд теперь заметил, что она не в духе, и проклинал свою разговорчивость. С какой стати именно он должен сообщать обо всех неприятностях?
      - Недавно вы принесли сюда котенка... Сегодня утром его нашли сгоревшим на проволоке.
      - Кто это сделал?
      - Очевидно, несчастный случай... Котенок, видимо, влез на ограду...
      - Так-то его берегла секретарша! Ну, я ей задам!
      - Утром мы выключили ток, и тотенкапо под моим личным наблюдением убрал...
      - К чему вы мне это рассказываете? На что мне ваши дохлые кошки? Но девчонку я проучу! Отоприте калитку и ждите здесь.
      Илона, стоявшая у калитки, подала рапорт. Надзирательница, даже не взглянув на нее, прошла прямо к третьему бараку.
      - Где эта сволочь? - крикнула она и щелкнула плеткой.
      Илона побежала за ней.
      - Секретарша заболела... у нее лихорадка, она бредила всю ночь.
      - Ага! Знает, симулянтка, что ее ждет!
      Россхаупт вошла в низкую дверь и остановилась около койки Иолан. Девушка лежала, закрыв глаза, в лице у нее не было ни кровинки, алые пятна на щеках уступили место восковой бледности.
      Надзирательница опешила, ей показалось, что перед ней труп. Она перевела дыхание и выпрямилась, словно только что осознала, что не имело смысла так воинственно вторгаться сюда. Здесь не с кем было воевать, некого карать.
      - Врач был? - хрипло спросила она и, когда девушки подтвердили, что был, распорядилась лишь для того, чтобы сказать что-нибудь: - Пусть придет еще раз!
      Илона подбежала к калитке, крикнула: "Frauenarzt!" - и вернулась в барак. Староста барака тем временем прерывистым голосом рассказывала о том, что произошло. Было затемнение... Иолан потеряла сознание, лежала на снегу, подруги принесли ее.
      Россхаупт села на койку и молчала, забыв о плетке, висевшей в ее опущенной руке.