Щупальца спрута

Да и сам Степанковский, всегда сдержанный, спокойный, стал каким-то другим. Он преобразился. Появилась изысканность в одежде, предупредительность в обращении с женщинами, чего раньше за ним не наблюдалось.

Майе казалось, что еще немного, и она тут же, на людях, расплачется. И все же, несмотря на всю горечь тоски, несмотря на боль, ни за что на свете не рассталась бы Майя с этой мукой в сердце. Пусть она несчастна в своей любви, но она узнала любовь, пусть, к сожалению не сладость ее, а муки, но любовь настоящую. А это не каждому дано…

Так думала Майя, идя по шумным улицам родного города. Погруженная в свои мысли, она и не заметила, как подошла к дому, и только тут вспомнила, что обещала зайти к Матвеевым. Отсюда до них уже было далеко, и, пожалуй, к семи не успеть, если не взять такси. Как на грех, машин на стоянке не оказалось. Видно, к Матвеевым сегодня не попасть.

Дома Майя включила плитку, поставила чайник, взяв книгу, прилегла на диван. Но книга оставалась открытой все на одной и той же странице.

Вода уже вскипела, а Майя ничего не замечала.

Резкий стук в дверь заставил ее очнуться. Соскочив с дивана, Майя выключила плитку и, машинально поправляя волосы, открыла дверь.

В комнате запахло морозом и снегом.

— Майка, негодница! — воскликнула Ольга, обнимая подругу. — Я так и знала. Преспокойно лежит на своем диванчике, а мы извелись, ожидая ее. Ведь опаздываем в театр. Даю две минуты на переодевание. Поторопись! — повелительно закончила Ольга.

Владимир Петрович стоял у дверей и с улыбкой наблюдал за женщинами.

— Здравствуйте, Майя, — пожимая ей руку, мягко произнес он.

На его гладко выбритом лице особенно резко выделялся глубокий шрам, проходящий через левую щеку. Шрам придавал лицу суровое выражение, в то время как добрые, слегка выпуклые глаза смотрели на собеседника с ласковой доверчивостью.

— Боже, какая ты копунья, Майка, — вновь накинулась на подругу Ольга. — Мы же опаздываем.

Заметив вопросительный взгляд Майи, она резко повернулась к мужу, и ее голубые глаза сверкнули.

— Отвернись же, Володя! Неужели так трудно сообразить? — притворно сердито прикрикнула она и повернула его лицом к стене.

Майе очень хотелось спросить, приглашен ли Степанковский. За последние несколько лет, да и раньше, когда Майя не была знакома с ними, Матвеевы и Степанковский все вечера проводили вместе.

Работая в одной больнице, Майя подружилась с Ольгой и ее мужем. Мать Ольги Вера Андреевна, с ее чуткой душой, отзывчивым характером, стала для Майи родным человеком.

Потеряв всю родню во время войны, Майя дорожила этой искренней дружбой. Здесь, у Матвеевых, она встретила Валентина Александровича Степанковского…

Посещения театра или кино, традиционные встречи праздников без Степанковского не мыслились А сегодня? Будет ли он с ними?

Но рядом в ложе оказались посторонние люди.

Только в антракте после второго действия она увидела в фойе Степанковского под руку с Лидией. Та была в платье стального цвета с черной отделкой, оттенявшей белизну шеи и рук. Волосы были уложены в замысловатую прическу. Слушая Степанковского, она то и дело заглядывала ему в глаза. А тот так был захвачен разговором, что не замечал никого вокруг.

Как только Майя увидела Степанковского в обществе Лидии, весь интерес к спектаклю у нее пропал. Едва дождавшись конца, она безвольно дала себя увезти к Матвеевым, у которых обычно ночевала, когда задерживалась поздно в городе.

Вера Андреевна сразу заметила подавленное состояние Майи. Ни о чем не расспрашивая, она заботливо уложила гостью в свою постель и потушила свет. Поправляя одеяло, Вера Андреевна почувствовала, как плечи Майи дрогнули. Хрупкое тело девушки забилось в рыданиях.

— Успокойся, дитя мое, — Вера Андреевна прижала девушку к груди и тихонько погладила мягкие, рассыпавшиеся по плечам волосы. Она поняла, что Майя полюбила.

Лишь перед рассветом, когда в квадраты окон заглянула редеющая синева, Майя уснула, всхлипывая во сне как ребенок. Вера Андреевна осторожно высвободила руку из-под головы девушки и на цыпочках вышла,

ГЛАВА X

Валентина Александровича Степанковского и Владимира Петровича Матвеева связывали дружба и долголетняя совместная работа. На этот завод они пришли почти одновременно, за два года до войны. Первый, несмотря на молодость, — со званием кандидата технических наук, второй — с опытом партийной и хозяйственной работы. За год до начала войны Валентин Александрович защитил докторскую диссертацию, но с завода уйти не захотел. Он считал, что научной работой можно заниматься и в цехах завода. Степанковский был назначен начальником конструкторского бюро, а Матвеев — директором того же завода. Общность интересов и личная симпатия очень сблизили их.

Во время эвакуации жена и маленькая дочь Степанковского погибли.

Узнав о гибели жены и дочери, Валентин Александрович замкнулся в своем горе. Трудно было узнать в нем того жизнерадостного, энергичного, всегда аккуратно одетого человека, каким привыкли видеть Степанковского всегда. С годами он, правда, несколько оттаял, стал больше следить за собой, но, кроме как у Матвеевых и с Матвеевыми, нигде ни с кем не бывал.

Матвеевы искренне желали, чтобы у их друга была своя семья. Но Валентин Александрович так и не женился. Слишком глубокую боль причинила война. Требовалось время, чтобы зарубцевались раны.

Степанковский питал к Майе теплые чувства, но ему и в голову не приходило, что эта девушка может полюбить его, стать женой. После пережитого он чувствовал себя слишком старым душой рядом с юной, жизнерадостной Майей.

С появлением Лидии дремавшие до сих пор чувства властно заявили о себе. Серьезный, фанатично влюбленный в свое дело инженер, он в последние недели ловил себя на том, что даже во время работы над проектом нового самолета не переставал думать о Лидии.

Хотя проект нового самолета, которому Степанковский отдал долгие годы, уже был готов, тем. не менее строительство требовало усилий ума, ясности мысли, творческого поиска. А в последнее время работы над строительством выдвинули ряд задач, решение которых не терпело отлагательства.

Недавно у него состоялся неприятный разговор с директором завода Матвеевым и секретарем партийного бюро Владимиром Николаевичем Крыловым. Валентин Александрович испытал чувство раздражения и недовольства собой.

Крылов, еще молодой человек со светлыми, строгими глазами, внимательно глядел на собеседника.

— Чем вы, товарищ Степанковский, объясняете эту потерю ритма? Так мы рискуем затянуть срок пробного вылета.

Его высокий лоб прорезали три глубокие морщины, а лицо хмурилось, когда он выслушивал сбивчивые ответы Степанковского.

Матвеев смотрел на друга недоумевающе. И Валентин Александрович понял, что в сущности ему нечего ответить товарищам. С тяжелым чувством он покинул кабинет директора.

ГЛАВА XI

Надя Степанковская была на несколько лет моложе брата. Тяжелые годы войны, гибель любимого мужа, с которым она прожила всего полгода, наложили суровый отпечаток на ее лицо с живыми темными глазами, смотревшими чуть насмешливо. Легкие морщинки у глаз делали ее несколько старше своих лет.

С братом они всегда жили дружно. Но после пережитого личного горя и беды, постигшей Валентина, она преисполнилась к нему глубокой нежностью, почти материнской любовью.

Как и Матвеевы, она считала, что Майя — именно тот человек, который способен вернуть брату утраченное счастье.

Увлечение Валентина Лидией вызвало у Нади глубокую обиду за Майю и настороженность по отношению к «пришелице», как Надя про себя называла Лидию. Однако она тщательно избегала разговора с братом на эту тему. Надя считала, что любовь или увлечение — явление личное и никому не дано право вмешиваться в такие дела.

Однажды в воскресенье Валентин Александрович пригласил Лидию к себе домой и попросил сестру приготовить обед на троих. Надя с увлечением принялась за хозяйственные хлопоты. Сама удивляясь вдруг появившемуся желанию быть в обществе этой женщины, Надя вначале никак не могла понять, что ею руководило. Только позже догадалась, что это было неосознанное желание узнать Лидию ближе, понять, чем та так пленила брата. И с неожиданным огорчением Надя отметила несомненное обаяние Лидии. Стройная, изящная фигура, выразительное лицо, большие голубые глаза, пышные светлые волосы делали ее необычайно привлекательной. Лидия умела пользоваться своими чарами. Живая, остроумная, очень музыкальная, она полностью завладела душой и мыслями сдержанного Валентина. Надя уже не осуждала брата; трудно было оставаться равнодушным к такой обаятельной женщине.

Где-то в глубине души чувствуя, что это не настоящая любовь, Надя все же отдавала себе отчет в том, что увлечение серьезно и, кто знает, не перерастет ли оно в любовь.

А Лидия все чаще появлялась в их доме. Прямо с работы Степанковский заезжал в проектно-сметное бюро, куда Лидия устроилась на работу. Вместе они приезжали домой и уже не расставались до поздней ночи.

В те редкие вечера, когда Степанковский не виделся с Лидией, он после рабочего дня оставался на заводе, закрывался в своем кабинете и работал до изнеможения, стараясь наверстать упущенное.

…Как много хорошего было создано им в этом кабинете! Сколько оригинальных и смелых мыслей воплотилось в чертежах и эскизах будущего самолета. Но теперь упущенное время безжалостно мстило за себя — Степанковский то здесь, то там обнаруживал прорехи, которые необходимо было немедленно устранить. И Валентин лишал себя отдыха и до утра, ни на секунду не смыкая глаз, разрабатывал план-задание для своего бюро.

При посещении Степанковского Лидия вела себя крайне осторожно. Она отдавала должное Наде, в ее присутствии подчеркнуто сдержанно относилась к Валентину Александровичу. Надя не замечала ничего такого, что свидетельствовало бы о любви Лидии к брату. И все же по мимолетной улыбке, продолжительному взгляду, устремленному на Валентина, она догадывалась о чувствах Лидии. Зато Валентин не скрывал своей любви; он совершенно преображался в присутствии Лидии.

Как-то вечером Надя зашла в комнату брата.

— Мне кажется, — с воодушевлением говорил Валентин, — что тот, кто непосредственно своими руками не создает эти машины, — не может познать счастья, которое испытывает автор конструкции нового самолета. В такие минуты я, сугубо земное существо, вдруг чувствую, как вырастают у меня крылья. Каждая новая конструкция самолета — это новый взлет. Желание творить, создавать новые машины становится жизненной необходимостью.

— Да, это действительно интересно, — задумчиво глядя на блестящую крышку пианино, отозвалась Лидия. — Мне как-то даже в голову не приходило, что у людей бывают такие чувства и порывы. Вы знаете, Валентин, мне приходилось летать, но, сидя в самолете, я не думала, что можно летать еще быстрее. В чем же особенность новой вашей машины?

— Особенностей много, — уклончиво ответил Валентин Александрович и, спохватившись, добавил: — Да, собственно, эта сугубо техническая область не представляет интереса для непосвященных.

— Вы правы, вы правы, — так же задумчиво ответила Лидия со странной улыбкой. И тут же невольно вздрогнула, увидев Надю.

Надя достала из шкафа галстуки Валентина и вышла, чтобы прогладить их. В том, что близкий друг брата интересуется его работой, не было ничего удивительного. Тем более, что, судя но всему, Лидия для Валентина была больше, чем друг. И все же какая-то неосознанная тревога закралась в душу Нади.

С тех пор, что бы она ни делала, беспокойство не покидало ее. Надя в который раз мысленно возвращалась к тому вечеру. Почему Лидия вздрогнула, увидев ее, Надю? Теперь это, вначале неясное чувство, перешло в страх за судьбу брата, за порученное ему дело. Кто она, эта Лидия? Ранее Надя не сомневалась, что Валентин в разговорах с Лидией не касается темы, относящейся к государственной тайне. Но сейчас эта уверенность поколебалась: уж очень изменился Валентин с тех пор, как появилась Лидия. Будучи не в состоянии оставаться в неведении, она решила под строжайшим секретом посоветоваться с секретарем партийной организации завода Крыловым, которого знала лично.

В квартире Крылова царил веселый предпраздничный беспорядок, который вносил радостное оживление и чувство ожидания чего-то торжественного и значительного. По давней традиции семья Крыловых Новый год встречала у себя дома. Невольно вспомнив известную пословицу о незваном госте, Надя с чувством неловкости сняла пальто и прошла в комнату Крылова, служившую ему кабинетом.

— Присаживайтесь, Надежда Александровна, — радушно встретил ее Крылов. — Вот отведайте Машино изделие, — он придвинул вазу с печеньем, — жена у меня большая мастерица. Машенька, сладь нам чайку, — попросил он.

— Спасибо, Владимир Николаевич, — Надя машинально взяла печенье и тут же положила обратно. — Владимир Николаевич, — взволнованно заговорила она. — Я пришла с вами посоветоваться по очень важному вопросу… На мой взгляд, конечно. Я… — она замолчала, нервно теребя носовой платок.

— Что случилось, Надежда Александровна? — участливо спросил Крылов. От его мягкого тона Надя еще больше разволновалась.

— Только… — с трудом сдерживая дрожь в голосе, заговорила Надя, — только я попрошу вас, чтоб мое посещение и го, что я скажу, осталось между нами.

— Обещаю вам это.

— Хорошо. Скажите, Владимир Николаевич, вы знаете, кто эта женщина, с которой дружит Валентин последние несколько месяцев?

Крылов внимательно посмотрел на Надю.

— А что случилось, Надежда Александровна?

— Собственно, ничего… Я твердо убеждена, что брат ни с кем, даже с самыми близкими, не будет вести разговоры о секретных работах завода. Но вот в последнее время у них сложились такие отношения, что прежняя уверенность меня оставила. Я… — она опять замолчала, не находя слов.

— Вы можете, Надежда Александровна, довериться мне. Расскажите, по возможности обстоятельно, что вас взволновало?

— Ну, — неуверенно начала Надя, — Валентин очень увлечен этой женщиной. Надо отдать справедливость — она весьма интересна. Но вот на днях, когда она была у нас, я случайно услышала заданный ею вопрос, относящийся к секретным работам завода… И, хотя Валентин оставил ее вопрос без ответа, меня это сильно обеспокоило. Не зря ведь говорят, что любовь слепа. Можно и забыться. А с тех пор как Валентин влюбился, он стал совсем другим, точно его подменили. Я боюсь, как бы он не сказал чего-нибудь лишнего. Что, собственно, знаем мы об этой женщине? Очень вас прошу, Владимир Николаевич, проверьте, кто она. Сделайте это так, чтобы Валентин не заметил. Но непременно сделайте…

С минуту они сидели молча.

— Мне кажется, Надежда Александровна, — осторожно начал Крылов, — что ваши опасения беспочвенны. Валентин Александрович — человек серьезный и никакой оплошности допустить не может.

— Ох, спасибо, Владимир Николаевич, — в ее голосе слышалась радость, — у меня точно гора с плеч свалилась. Значит, и вы убеждены, что Валентин при любых обстоятельствах не способен забыться?

— Да, убежден! — твердо произнес Крылов. — Но… Обещайте и вы, Надежда Александровна, немедленно дать мне знать, если возникнет хоть малейшее подозрение.

— Обещаю, Владимир Николаевич.

— Вот и чудесно! — весело заключил Крылов. — А теперь отобедаете с нами, хотите вы этого или нет.

— Большое спасибо, Владимир Николаевич, я уже обедала.

— Я же сказал, Надежда Александровна, хотите — не хотите, а обедать с нами вам придется!

После встречи с Крыловым Надя несколько успокоилась. Но настороженность не покидала ее.

Лидия все более властно входила в жизнь Степанковских. Теперь она прямо с работы являлась к ним домой, хлопотала по хозяйству. По всему было видно, что она стремится сблизиться с Надей.

Надя обнаружила у Лидии недюжинные познания в кулинарии, вкус и умение все делать своими руками. Теперь Надя несколько иными глазами смотрела на Лидию, та начинала ей нравиться. И если бы не воспоминания о близкой ее сердцу Майе, Надя бы, пожалуй, утвердилась в мысли, что Лидия рождена для Валентина. А Валентин Александрович, уже никого не стесняясь, открыто заявлял, что Лидия станет его женой. Надя с болью слушала брата, но напомнить о Майе не решалась.

Входить в свою комнату Валентин Александрович никому не разрешал. Только ради Лидии поступился он этим правилом.

Как-то Лидия села за пианино, и комната заполнилась чудесными звуками вальса из «Лебединого озера». Их сменили мелодии Глинки, Глазунова, Бетховена. Прежде она не соглашалась играть, хотя Валентин Александрович упрашивал ее. Надя слушала как зачарованная.

И вдруг Лидия запела. Надя впервые слышала ее великолепный голос. Когда зазвучала трогательная ария Баттерфляй, она не удержалась и вошла в комнату брата. Тот слушал, не спуская с Лидии влюбленных глаз. Надолго запомнилось Наде лицо Лидии. На нем можно было прочесть меланхолическую грусть, навеянную арией. Но в голубых глазах, когда они останавливались на Валентине, появлялся странный холодный блеск.

Телефонный звонок заставил Надю отлучиться в соседнюю комнату. Звонили из бюро завода. Срочно вызывали Валентина. С виноватым и недовольным лицом покинул он Лидию, пообещав скоро вернуться. Лидия еще некоторое время продолжала играть. Потом все затихло.

Занимаясь уборкой, Надя в полуоткрытую дверь увидела Лидию. В какой-то неестественной позе, нагнувшись над столом, Лидия что-то разглядывала. Одну руку она держала в кармане жакетки, другой прижимала брошь на груди. Когда Надя вошла в комнату, Лидия резко выпрямилась. На столе покачивался лист ватмана свернутый в трубку. Лидия взяла сигарету и спокойно закурила.

— Как вы думаете, Надя, — ее голос звучал ровно, — долго ли может задержаться Валентин?

— Право, не знаю, — Надя еле сдерживала охватившее ее волнение. — Он просил, чтобы вы не уходили.

— Я и не собираюсь уходить. Но только скучно одной. Верно говорит пословица: ждать да догонять — хуже нет. Может, вам помочь в чем-нибудь?

— Нет, нет, спасибо, — поспешно проговорила Надя. — Я уже со всем управилась. Вот, пожалуй, поменяю воду… — Надя взяла вазу с хризантемами и с сильно бьющимся сердцем вышла из комнаты.

Она не переставала думать об увиденном. Что могло быть на ватмане, почему он так заинтересовал Лидию? Зачем ей понадобилось в такой странной позе склоняться над столом? А вдруг она… фотографировала? Надя слышала о существовании микрофотоаппаратов, вмонтированных в обыкновенную пуговицу или брошь. От этой мысли похолодело в груди, а по спине побежали мурашки…

Вечером, оставшись наедине с братом, она заговорила с ним, будучи не в силах больше таить в душе страшное подозрение. Но Валентин возмутился и заявил, что все это ей мерещится, что в его комнате нет ничего такого, что могло бы интересовать кого-либо, тем более Лидию. Сколько-нибудь ценные материалы он домой не берет. И вообще дома он разрешает себе выполнять лишь ту работу, которая никакой государственной тайны не представляет. Кажется, сестре это известно.

— Могу согласиться, — взволнованно сказала Надя, — что там нет секретных документов. И все-таки ты не должен допускать постороннего человека в свою рабочую комнату. Ты просто не имеешь права здесь говорить о работе завода… — закончила она звенящим от волнения голосом

— Ничего секретного я ей не рассказывал. А потом… потом Лидия для нас не посторонний человек! — запальчиво воскликнул Валентин.

— Для кого это — для нас?

— По крайней мере, мне она близкий человек.

— А Майя?

— Причем здесь Майя? — растерялся Степанковский.

— Ну, если ты задаешь такие вопросы, то мне говорить больше не о чем. Хочу лишь напомнить, что твоя работа — не личное дело.

— Я уже объяснил тебе, что никаких секретов не разглашаю…

— Но ведь я сама слышала, Валя, о чем вы говорили, — тихо, но твердо сказала Надя. — Не думаю, что ты имеешь право…

— Ну, это уж мое дело, что я вправе и чего не вправе делать, — грубо оборвал он сестру и хлопнул дверью.

До этого между ними никогда не случалось размолвок. Тем больнее отозвалась в сердце Нади грубость брата. В их отношениях появилась внешне не заметная, но глубокая трещина.

Гнетущее чувство овладело Надей. Надо что-то делать, предпринимать, но что? Она обещала Крылову, что в случае необходимости обратится к нему. Так Надя и сделала. Но Крылова ни дома, ни на работе не оказалось. Проходила городская партийная конференция, а он был делегатом от парторганизации завода. В течение двух дней Крылов будет занят с раннего утра до позднего вечера.

Оставался единственный человек, с которым Надя могла поговорить обо всем, — Майя. А она уже давно у них не показывалась. Условившись по телефону о встрече, Надя вышла из дому задолго до назначенного срока и, несмотря на сильный мороз, терпеливо ожидала Майю. И все же, когда та появилась, Надя вздрогнула от неожиданности. Майя поздоровалась с печальной улыбкой. Догадываясь о причинах невеселого вида подруги, Надя обхватила ее за талию и, ласково заглядывая в глаза, спросила:

— Ты здорова?

— Да, — кивнула Майя. — А ты? Почему ты вся дрожишь?

— Я замерзла, и вообще меня немного знобит. Но эго пройдет. Знаешь, Майя, зачем я тебя позвала?

…Когда Надя закончила свой взволнованный рассказ, Майя долго молчала.

— Я думаю, — наконец заговорила она, — что тебе непременно следует поговорить с Владимиром Петровичем. Он большой друг Валентина Александровича и поможет разобраться во всем. К тому же, в случае чего, неприятности грозят не только Валентину Александровичу, но и Владимиру Петровичу. Ну, а самое главное, конечно, завод. Я знаю, тяжело тебе, но… Надо смотреть правде в глаза…

— Нет, нет, не говори так! — умоляюще прервала Надя. — Посвящать в свои сомнения еще и Матвеева я просто не могу. Достаточно, что об этом знает Крылов. А потом… мне страшно за Валентина. Поверь, что если бы это касалось меня, я бы ни с чем не посчиталась… Но Валентин после всех переживаний…

Не обращая внимания па прохожих, она заплакала.

Так и не договорившись ни о чем, они расстались, условившись встретиться на следующий день чтобы решить окончательно, как поступить.

Но на второй день Надя не смогла прийти. Она слегла в постель с высокой температурой. Врач определил воспаление легких, и ее тотчас отправили в больницу.

ГЛАВА XII

Забившись в угол дивана, Майя с устремленными в одну точку глазами обдумывала сложившееся положение. Если бы не болезнь Нади, она поступила бы решительно и твердо, убедила бы подругу поговорить с Матвеевым. Наконец, с разрешения Нади, она взяла бы это на себя. Но тяжелое состояние Нади не позволяло говорить с ней о таком деле, а действовать самостоятельно Майя не решалась. Она считала, что ей такого права не дано.

Вместе с тем она понимала, что поступает неправильно, что обязана забить тревогу, причем немедленно. Ведь каждый час молчания может грозить несчастьем многим людям, и в первую очередь ему, Валентину, если опасения Нади верны.

С другой стороны, Матвеевы, догадываясь о ее любви к Степанковскому, чего доброго подумают, что ее поступок вызван ревностью, завистью или бог весть еще чем.

Как же быть? Не поговорить ли с Верой Андреевной? Она искренне любит Майю и верит ей. Да, безусловно, это выход. Как она не подумала о Вере Андреевне раньше? Майя вскочила, намереваясь тотчас же идти к Матвеевым, но, взглянув на часы, поняла, что уж слишком поздно. Придется ждать до завтра. Кстати, завтра она приглашена к Матвеевым на встречу Нового года. Правда, не совсем удобно в праздничный вечер говорить о таких делах, но ничего не поделаешь…

Часы пробили двенадцать. В ту же минуту в кабинет Решетова вошли Вергизов, Смирнов и Потрохов.

— Приступим к делу. Докладывайте, товарищ Смирнов, — пригласил полковник.

— Сборка самолета в основном закончена. Наша группа проводит работу по намеченному плану.

— Когда пробный полет? — Решетов сделал как-то пометку в блокноте.

— Четвертого января в шестнадцать часов. Матвеев и Крылов заверяют, что все будет готово к сроку.

— С сегодняшнего дня переведите группу на готовность номер один. В таком положении находиться вплоть до полета…

— Ясно, Михаил Николаевич, — проговорил Смирнов. — Должен поставить вас в известность, что Степанковский настоял на личном участии в пробном полете. Директор и партийный комитет возражали. Но министерство дало согласие.

— Вообще-то конструкторы редко участвуют в подобных рейсах. А какие мотивы у Степанковского?

— Он хочет лично наблюдать за поведением самолета и приборов в воздухе. По его мнению, это даст ему возможность в максимально короткие сроки устранить обнаруженные недостатки, а главное, поискать пути усовершенствований конструкции самолета.

— Я считаю, — заговорил Вергизов, — что самолет должен сопровождать работник Комитета. Это тем более необходимо, что летит сам конструктор.

— Вы правы. В рейс отправитесь вы, Василий Кузьмич. Свяжитесь с Матвеевым и Крыловым и постарайтесь быстрее закончить все формальности: времени до отлета остается немного.

— Будет сделано, Михаил Николаевич.

— В назначенные часы информируйте меня, товарищ Смирнов, о положении дел.

— Есть! Разрешите быть свободным?

— Да. Так что же вы обнаружили, товарищ младший лейтенант? — обратился Решетов к Потрохову.

— Как вы знаете, я предпринял дополнительную проверку прописавшихся в городе за последний год. Заслуживает внимания гражданка, прописанная восемь месяцев тому назад в пятом отделении милиции.

— Восемь месяцев?

— Так точно!

— Продолжайте, товарищ младший лейтенант!

— По прибытию из Самарканда она проживала по этому адресу пять месяцев и девять дней, после чего, не выписавшись, временно отбыла в Самарканд. Мотивы отъезда, по словам хозяйки квартиры, семейные. Однако до сих пор женщина не возвратилась.

— Запрашивали Самарканд? — не сводя внимательного взгляда с Потрохова, спросил Решетов.

— Да. Городской отдел милиции сообщает, что, Самарканде такая не обнаружена.

— Фамилия этой женщины?

— Северинова Лидия Владимировна.

— Вы говорите, Северинова? — переспросил Решетов и переглянулся с Вергизовым. — Эту фамилию нам вчера назвал Крылов.

— Совершенно верно, Михаил Николаевич, — подтвердил Вергизов. — Именно эту фамилию назвал Крылов, говоря о невесте Степанковского.

— Что вами предпринято? — спросил Решетов.

— Отдел занимается выяснением личности этой особы…

Решетов нажал кнопку звонка.

В кабинет вошел дежурный.

— Костричкина ко мне! — приказал полковник.

— Есть! — дежурный повернулся и исчез за дверью.

Оттепель вдруг сменила вьюга с сильными морозами. Как бы отдавая дань последнему дню старого года, с неба, не переставая, сыпался колючий мелкий снег. К вечеру ветер внезапно утих, снег празднично искрился и скрипел под ногами. Но как ни хорошо в такую погоду гулять, на улицах пешеходов становилось все меньше и меньше. Люди спешили в теплые квартиры, чтобы вместе с близкими и друзьями у нарядных елок встретить Новый год.

В этот праздничный вечер только Костричкин, казалось, никуда не торопился. Подняв воротник демисезонного пальто и чуть сдвинув шляпу набекрень, он с беспечным видом шел но тротуару и разглядывал ярко освещенные витрины магазинов. Впереди, в нескольких шагах от него, шли Лидия и Степанковский. У кондитерского магазина они остановились, очевидно о чем-то советуясь, затем Лидия взяла Степанковского под руку и распахнула дверь.

Костричкин с тем же скучающим видом направился вслед за ними.

— Не упрямься, Валя, — горячо говорила Лидия. — Обязательно нужно взять торт. Даже на обычные вечера не приходят с пустыми руками, а уж на новогодний…

— Но право же, Лидочка, у Матвеевых это не принято, — заметно сдаваясь, говорил Степанковский. — Лучше купим цветы…

— Прекрасно, купим и цветы, — весело заявила Лидия. — Одно другому не мешает.

Они выбрали торт и покинули магазин. Костричкин, как тень, следовал за ними. Держа пакеты в одной руке, другой Степанковский бережно поддерживал Лидию. В цветочком магазине они купили большой букет хризантем.

— Лидочка, мы опоздаем, — забеспокоился Степанковский, взглянув на часы. — Ведь еще нужно переодеться.

— Возьмем такси, и все успеется. Пошли быстрее к стоянке.

На стоянке ни одной машины не оказалось. Несколько человек, подняв воротники и нахлобучив шляпы, стояли в ожидании. Лидия и Степанковский заняли очередь. Время от времени подъезжали такси, и народу становилось все меньше. Дошла очередь и до Степанковского. Открыв дверцу, он помог сесть Лидии, сел сам — и машина укатила.

Костричкин отметил про себя номер такси: «МО 24—24» и покинул очередь. Спустя минуту к нему подъехал на мотоцикле Корнилов. Не выключая мотора, молча передал Костричкину мотоцикл, и тот помчался вслед за такси.

У большого каштана, неподалеку от квартиры Лидии, такси остановилось. Степанковский выпрыгнул на тротуар и помог выйти Лидии.

— Через час я буду готова, — сказала Лидия. — Не задерживайся и ты, Валя.

— Может быть, отпустим такси? — Степанковский взял ее руки в свои и заглянул в глаза. — Погуляем с полчасика?

— Сумасшедший! — Лидия нежно улыбнулась и отняла руки. — До встречи Нового года осталось два часа, а он надумал гулять. Какое легкомыслие! Сейчас же садись и поезжай домой!

Степанковский покорно полез в машину и захлопнул дверцу.

— Возвращайся скорей! — прижимая пальцы к боковому стеклу, прокричала Лидия, идя рядом с «Победой». — Может, успеем еще и погулять.

Степанковский кивнул, и машина набрала скорость.

Стоявший в тени противоположного дома Костричкин вскочил на мотоцикл. Не выпуская из виду «Победу», он подъехал к стоявшему на перекрестке регулировщику. Предъявил удостоверение и распорядился: