Алоквисак была необычайно искусна в постройке каменных домов; таскала такие камни, которые часто двое мужчин с трудом могли сдвинуть с места. Несколько лет назад она потеряла мужа; с тех пор ей не приходилось жаловаться на недостаток мужского общества. Все приезжающие погостить в Туле могли рассчитывать на ночлег в доме вдовы. Сейчас Алоквисак занималась приготовлением кожи и других вещей, необходимых китобоям для путешествия на юг. Им надо было заготовить по две пары камиков и новые штаны; вся работа проходила под присмотром Навараны.
      - Мне думается, что до отъезда чужеземцев не плохо бы взять Алоквисак к нам в дом, - сказала Наварана. - У себя ей не о ком заботиться, у нас она может шить и по ночам, а отоспится же после.
      Алоквисак пришла в восторг от такого предложения, но у нее были и свои намерения.
      - Помни, я ведь вдова, - сказала она, улыбаясь, - и должна быть благодарна, если случай посылает мне мужчин; я рада позаботиться о белых гостях. Оказывать должное гостеприимство - дело чести!
      Но Наварана твердо стояла на страже добродетели не столько из моральных принципов, сколько из практических соображений: вдова нужна, чтобы шить, а не развлекать гостей. Я сказал Наваране, что чужеземцев надо обеспечить полным снаряжением в кратчайший срок, не теряя попусту время, оставшееся до нашего отъезда на юг.
      Кроме того, я послал гонца на санях через глетчер к мысу Йорк, чтобы предупредить жителей поселка, что мы скоро пройдем мимо них на лодке. Гонцу я разрешил еще добавить, что у белых людей не хватает некоторых предметов одежды, но вряд ли жители мыса Йорк смогут помочь им, а это, конечно, весьма прискорбно, так как чувство благодарности, наверно, заставило бы китобоев каждый год приезжать туда. Я был уверен, что такой маневр заставит жителей мыса Йорк постараться и перещеголять обитателей Туле в гостеприимстве и помощи. А если и после этого у нас кое-чего не окажется, то я рассчитывал на помощь жителей мыса Мелвилла. Нам еще не хватало спальных мешков, а уже становилось холодно, и путешествие в это время года через залив Мелвилла в открытой лодке могло быть весьма неприятным.
      Я решил, что доставлю китобоев прямо к острову Тома, и возможно, что мы встретим там какой-нибудь корабль, если и не "Хортикулу", то по крайней мере судно, на котором эти пятеро сумеют уехать на юг. В этом случае я смогу достать на судне хотя бы самые необходимые товары. Я знал, что всего нужного мне не могут уступить, ведь они возвращаются из летнего плавания и у них туго с продовольствием, но немного спичек и керосина у них найдется, а может быть, и еще что-нибудь.
      Я не рассчитывал вернуться в Туле на лодке. Время года было позднее, а залив замерзает в конце сентября. Я намеревался добраться по льду с острова Тома к мысу Седдон в южной части залива Мелвилла. В тот год там жили мои лучшие друзья из рода Навараны - двое ее дядюшек. Они, конечно, примут меня с распростертыми объятиями; у них я могу оставить свою лодку до весны. Если же залив замерзнет раньше, чем я сумею добраться до мыса Седдон, то я оставлю лодку у острова Тома; надо полагать, что полярные медведи не обойдутся с ней слишком сурово. Возникал еще один очень важный вопрос кого из эскимосов мне взять с собой. Я должен отобрать опытных людей, но не слишком много, так как лодка невелика. Мне не хотелось брать женатых, ведь мы возвратимся только в конце зимы, а мужьям надо прокормить свои семьи и, помимо этого, добыть песцов на продажу. Расстояние до острова Тома велико, и возможность вернуться обратно на лодке в этом году исключалась. Но мы не могли взять с собой сани с упряжкой, чтобы вернуться домой по льду на собаках. До последней минуты я втайне надеялся, что мое судно покажется за мысом Атолл. Но несколько бывалых эскимосов ходили на Пинго и уверяли меня, что в этом году слишком много льда. Пожалуй, это был самый плохой год из всех, проведенных мной в Гренландии: этим летом ни одно судно не смогло пробиться в Туле. Китобои тоже рассказали, что весной они безуспешно пытались подойти к мысу Йорк.
      В лодке, кроме меня, должны поместиться пять китобоев; поэтому я решил взять только трех эскимосов. Мой выбор в первую очередь пал на незаменимого Меквусака. Он был стар и поэтому не особенно нужен в Туле, но его опыт представлял огромную ценность для нас в предстоящем путешествии. Он знал каждый уголок в заливе Мелвилла, знал бесчисленное количество пещер, неизвестных другим, где можно переночевать, он предсказывал погоду лучше, чем кто-либо другой. Вопрос о втором эскимосе мы обсуждали вместе с Навараной и остановились на Квангаке, который недавно убил другого эскимоса и взял его жену. Для его репутации очень полезно поехать в экспедицию с пятью белыми; это придало бы ему больший вес, и люди перестали бы болтать об убийстве, о котором следует забыть. Женщина, которой он добился таким, несколько необычным способом, по словам Навараны, была толстая, ленивая и глупая. Поэтому ей бы тоже пошло на пользу остаться на некоторое время без мужа. В наше отсутствие она могла бы пожить у Навараны, а уж моя жена не даст ей спуску во всем, что касается расстановки капканов на песцов, шитья и другой работы.
      Квангак был другом детства Навараны. Вместе они пережили трагические дни в ту пору, когда последний большой голод посетил страну. Наварана была еще совсем девочкой - она жила с дедом Меквусаком и бабкой Амой. Все вместе двинулись на юг, чтобы спастись от голодной смерти. Их соседи ушли на месяц раньше Меквусака; у него еще оставалось немного мяса, которое он разложил по капканам как приманку для песцов. Прежде чем уйти, он хотел собрать это мясо. По пути они свернули на глетчер за мысом Александера и набрели на несколько снежных домов.
      Там они нашли двадцать человек погибших от голода во время снежного бурана. Это были люди из их поселка и среди них родной брат Меквусака Квумангапик. Только двое были еще живы - Квангак и его мать Куллабак. Меквусак не мог взять обоих в сани - у него в упряжке осталось лишь несколько изголодавшихся собак. Куллабак находилась при смерти, поэтому он взял сына и оставил мать. Они благополучно спустились с глетчера и доехали до Сарфалика; там Меквусак оставил детей в старом холодном каменном доме, с прорванными пузырями в окнах. А сам вместе с несчастной женой поехал на поиски тюленей.
      Дети голодали, сильно мерзли и им было страшно. Квангак был уверен, что он скоро умрет, как его спутники на глетчере; Наварана вдруг увидела, что он вытащил свой нож и отсек себе один из пальцев на ноге. Раз уж все равно придется умирать, сказал он, то уж лучше умирать по частям и проследить, как это происходит. Пусть сначала умрут пальцы, а потом постепенно все тело. Наварана пришла в ужас, но в то же время это произвело на нее большое впечатление. Она раздумывала, не последовать ли ей примеру Квангака, но в этот момент снаружи раздался крик, выведший детей из оцепенения. Они взглянули друг на друга и сначала решили, что их зовет смерть; потом прислушались, и Наварана узнала голос бабушки. Меквусак убил моржа, и все теперь могли вдоволь поесть. Поэтому у Навараны все пальцы уцелели, а у мальчика осталось только девять. Когда на следующее утро Наварана проснулась, Квангак исчез. Он ушел, очевидно, еще с вечера, когда все трое спали. Мальчик взял с собой большой кусок мяса и пошел обратно к матери. Куллабак была еще жива, он дал ей мяса, чтобы восстановить ее силы. Но идти она не могла, поэтому Квангак взял самые маленькие сани, положил на них мать и привез ее в Сарфалик; там они присоединились к Меквусаку и держались вместе, пока не доели моржа. С тех пор Наварана и Квангак стали близкими друзьями, и сейчас она велела ему отправляться со мной, хотя он предпочел бы остаться с молодой женой. Но он привык слушаться Наварану, которая всегда, может быть и не очень тактично, напоминала ему, что она и ее дед спасли Квангаку жизнь. Я никак не мог понять, каково было участие Навараны в спасении Квангака - ведь она только плакала вместе с ним и видела, как он отрезал себе палец.
      Третьим я выбрал Итукусука - хорошего друга и опытного путешественника. Он был сильным, ловким и к тому же неженатым. Раньше он был женат на известной красавице Арналуак, дочери Кволугтангуака, одного из великих охотников Гренландии. Итукусук тоже считался уважаемым охотником и владел прекрасной собачьей упряжкой; но он оказался слишком уступчивым, и теперь у него не осталось ни жены, ни собак. Он все потерял, пока два года путешествовал с доктором Куком. Доктор Кук понравился эскимосам, так как у него было снаряжение и имущество, которое он привез в Эта. Итукусук считал, что его особо отличили, когда Кук выбрал его и Апилака в свою экспедицию на Север [так]. Доктор Кук обещал им щедрое вознаграждение по возвращении, поэтому оба молодых человека очень гордились, когда уезжали. Жен они оставили в семьях.
      Через некоторое время в Эта приехал адмирал Пири; это была его последняя полярная экспедиция, во время которой он сделал еще одну попытку достичь Северного полюса. Все эскимосы глубоко уважали "Пиули", как они звали Пири; они считали его полубогом и боролись за честь ехать с ним. Пири нужны были женщины, чтобы шить и выделывать шкуры. Арналуак, соломенная вдова, с радостью предложила свои услуги. Во время долгого путешествия за ней настойчиво ухаживал Квидлугток, один из самых ловких молодых людей в экспедиции Пири. "Пиули" очень любил проворного юношу и, когда экспедиция закончилась и Квидлугток попросил отдать ему Арналуак в придачу к тому, что он получил, Пири согласился и объявил всем присутствующим, что это навеки, независимо от того, станет ли Итукусук по возвращении требовать жену обратно или нет20.
      Когда Итукусук вернулся, не прибавив славы к своему имени, да еще ничего не получив от Кука - только два коробка спичек, - то он, конечно, не имел никаких оснований требовать жену обратно. Эскимос сделал слабую попытку, но заявление Пири о том, что тот потерял все права, оставалось в силе, и Итукусук отступил. Пока Кук находился в отъезде, его поверенный в Эта Рудольф Франке обменял все имущество экспедиции на шкурки песцов; Франке уехал на юг с кораблем Пири, заплатив за проезд выменянными шкурками. Франке почти лишился рассудка от холода и одиночества. Куку пришлось пересечь залив Мелвилла на санях. А Итукусук остался не только без жены и обещанного вознаграждения, но над ним, бедным, еще и открыто посмеивались - ведь он все уступил. И тех эскимосов, которые были с Пири, когда он, наконец, достиг цели своей жизни - Северного полюса, вознаградили, как никогда раньше.
      Итукусук был слишком добродушен от природы, чтобы сердиться. И хотя он все принял с улыбкой, ему очень хотелось ехать на остров Тома, потому что путешествие с пятью китобоями возвысит его в глазах эскимосов и, может быть, заставит их забыть несчастный эпизод с доктором Куком. Он будет бесценным спутником. Он не только блестящий путешественник и прекрасный охотник, но и обладает еще одним качеством, которого нет ни у одного из мужчин, - он шьет, как женщина.
      Имея таких людей, я знал, что мы доберемся до острова Тома, если на то будет хоть какая-нибудь возможность. Меквусак, конечно, займет место у руля, мы трое сядем на весла. Пять китобоев привычны ко всякой работе в открытой лодке. У меня был парус, но вряд ли от него будет большая польза, так как кругом слишком много льда и даже при попутном ветре нельзя идти под парусами.
      Приближался день отъезда, но тут обнаружилось, что китобоям ничуть не надоело в Туле. Они настолько окрепли, что их желания уже не ограничивались едой и питьем. Они явно получали удовольствие от общества вдовы Алоквисак. Она шла им навстречу и умела привести их в хорошее настроение; и хотя из-за этого лишалась ее милости часть молодых неженатых эскимосов, они не роптали, считая это жертвой, принесенной на алтарь гостеприимства.
      - Белые люди сильны и у них бурные порывы, - объясняла Алоквисак. Они долго находились без женщин, поэтому мы обязаны проявить сострадание и помочь им.
      Когда все приготовления закончились, Томас Ольсен предложил мне взять Алоквисак в поездку. Ее умение шить может пригодиться нам в пути, сказал он серьезно и убедительно.
      Я не стал спорить о достоинствах вдовы, я просто категорически заявил - если вы сами не можете шить и чинить свои штаны, то лучше вам остаться в Туле!
      Когда мы уже приготовились к отправке, Билл Раса и Семундсен попытались отблагодарить Наварану за гостеприимство и помощь; но эскимосская женщина вовсе не хочет, чтобы ей оказывали какие-то знаки благодарности. Ее лишь очень смутит, если мужчина открыто покажет, что помощь какой-то жалкой женщины была ему необходима. Наварана ответила только, что настал час отъезда. Этот момент стал вехой в жизни Навараны. Ее родная мать приехала в Туле с парой камиков, сшитых ею самой. Моя маленькая жена придирчиво оглядела их со всех сторон и проверила швы, как она делала со всеми вещами, сшитыми для китобоев. Но для Касалук это было неслыханным оскорблением - она считала, что шьет намного лучше Навараны. Не в состоянии произнести ни слова, она покинула дом, сославшись на дела. Однако все присутствующие поняли, что Касалук вне себя. Всем женщинам стало ясно, что произошло; все смотрели на Наварану, которая тоже была крайне возбуждена. Потом она сказала мне, что об этом случае узнают все женщины в Гренландии. Но, объяснила она, случилось так, что у нее не было выхода, хотя она и понимала, что публично оскорбляет свою мать. Когда отвечаешь за свое шитье, то приходится проверять камики, сшитые даже родной матерью. Кроме того, двое китобоев стояли рядом и если бы она дала им камики, не осмотрев их, у них, вполне вероятно, могло создаться впечатление, что она проявляет к их снаряжению меньше внимания, чем следует.
      Однако истинный смысл этого эпизода лежал глубже: Наварана была женой "человека, который думает за весь народ"; это почетное имя мне присвоили без достаточных оснований, но Наварана считала необходимым дать всем понять, что она - "первая дама" в стране. И хотя по натуре Наварана была прямодушна и приветлива, она решила, что обязана ради меня показать свое превосходство над всеми женщинами племени - в том числе и над родной матерью.
      Когда все было готово, я сказал Наваране, что, пожалуй, погода подходящая и не пора ли садиться в лодку. Только это и было сказано на прощание. Эскимосы не выказывают своей печали, когда они расстаются, это дурная примета для путешествия. Наварана не попрощалась со мной, она только улыбнулась и сказала, что ей вдруг захотелось попробовать свежего лосося. Поэтому она отправится на маленькое озеро за Туле и попытает счастья в ловле. Пока мы переносили в лодку оставшееся снаряжение и рассаживались по местам, мы видели ее и еще нескольких женщин. Не оборачиваясь, они поднимались на скалу. Мужчины, которые оставались дома, делали вид, что не замечают наших приготовлений к отъезду. Они вели себя так, будто мы собираемся покататься по заливу. Только одна вдова Алоквисак попрощалась с нами и пожелала счастливого пути. Наши эскимосы в лодке смеялись до упаду, когда она стояла одна на берегу и смотрела нам вслед. Бедная Алоквисак, сказал один из них. Ясно, что она забылась и ведет себя так неприлично только потому, что ей никогда больше не придется пригласить к себе кавдлунаков.
      Глава 4
      ОДИН НА ОДИН С МЕРТВЕЦОМ
      Когда мы вышли из Вулстенхолмского фиорда, подул северный ветер, и мы смогли проплыть первую часть нашего долгого пути под парусом. Не без труда нам удалось разместиться в лодке, где, кроме девяти путешественников, находилось и все наше снаряжение. В последнюю минуту я решил взять с собой мою верную собаку Эрсулик. Этот пес жил у меня с самого моего приезда в Гренландию. Он был вожаком собачьей упряжки и мог служить прекрасным ночным сторожем. Если бы поблизости, пока мы спим, появился медведь, то Эрсулик разбудил бы нас. А если придется двигаться по льду, он сможет тащить часть поклажи.
      Каждый раз, как я попадаю в Вулстенхолмский фиорд, у меня бывает приподнятое настроение. Забываешь обо всем неприятном, о том, что сани едва передвигались по ропакам, что часами приходилось просиживать над ледовыми отдушинами тюленей, забываешь о безнадежной борьбе с буранами и метелями, когда, кажется, нет сил поднять ногу, чтобы сделать следующий шаг. Единственно, что помнишь и бережно хранишь в памяти, - прекрасное ощущение: собаки вдруг почуяли, что дом близок и с новыми силами несут вперед сани, а люди отсчитывают часы до того момента, когда первый раз мелькнут огни домов в Туле.
      Вначале лодка шла легко, и мы двигались быстро. Меквусак сидел у руля с величественным видом, хотя и не имел ни малейшего представления о парусном деле. Он мог только держаться заданного курса, но считал недостойным, потакая ветру, поворачивать лодку то в одну, то в другую сторону. Вскоре мы обогнули мыс Атолл, и гора Туле скрылась. Странствие началось. Нам было хорошо известно, что в свое время многих отставших китобоев отправляли под парусами на остров Тома в заливе Мелвилла, но мы их потом не встречали и потому не знали, скольким из них удалось достичь цели. Эскимосы пускались в это путешествие только на санях.
      Когда мы обогнули мыс Атолл, ветер стал еще благоприятнее, он дул почти точно в корму, но на пути попадалось все больше и больше льдин. Не раз нам приходилось огибать большие льдины; мы убирали парус и двигались на веслах, медленно пробираясь зигзагами по небольшим протокам между льдин. Итукусук и Квангак взяли с собой каяки; теперь они переселились в них, чтобы искать для нас открытые протоки. Время от времени мы приставали к айсбергу, кто-нибудь взбирался на него, чтобы осмотреть окрестности и разобраться в обстановке, но выяснялось одно и то же: льды и льды насколько хватал глаз!
      В конце концов мы вынуждены были пристать к берегу, чтобы отдохнуть и обсудить, что делать дальше. После того как мы натолкнулись на паковый лед, мы почти не продвинулись вперед, и сейчас настало время немного поспать. Итукусук взобрался на скалу и вернулся оттуда с очень неутешительным известием: весь пролив Смита забит льдом - такое случается только раз в десятилетие. Северный ветер гнал паковый лед к югу, нагромождая его вдоль берегов. Но мы уже не могли вернуться назад: пытаться идти против ветра и движения льдов слишком безрассудно. Раз мы начали путешествие, надо его продолжать, и к счастью, Итукусуку удалось обнаружить узкий проток, идущий вдоль берега к югу. Мы снова пустились в плавание, лавируя и протискиваясь между льдинами, пока совершенно неожиданно не попали в широкую полосу открытой воды, простиравшейся до самого берега; ей, казалось, нет конца. Мы тотчас поставили парус и поплыли на юг; лодка двигалась быстро, пока шли по открытой воде. Как только льды снова начали смыкаться, мы решили высадиться на берег, так как очень нуждались в отдыхе. Я согласился с эскимосами, что Пакитсок - самое лучшее место для лагеря, там, если потребуется, можно ждать пока улучшится ледовая обстановка.
      * * *
      Пакитсок - название небольшой, но замечательной пещеры. Эскимосы рассказывают, что в давние времена эта пещера была больше всех пещер Гренландии, вместе взятых. Тогда в ней можно было поставить чум, и он даже не заслонял прекрасного вида на море. Но люди использовали Пакитсок не по назначению, они оскорбили духов, и это имело серьезные последствия. По преданиям, рассказанным старыми эскимосами, которые общались с духами, Пакитсок принадлежала Торнарсуку, владыке земли и гор. В награду за разрешение жить в его пещере Торнарсук требовал, чтобы люди каждый раз оставляли бы для него немного мяса. Однако люди часто забывали это делать. Однажды случилось, что молодые и несмышленые охотники, остановившиеся в пещере, оскорбительно отозвались о духах. Они высмеивали Неквивик, старую владычицу морей, говоря, что Торнарсук гораздо сильнее ее.
      Неквивик живет на дне моря и посылает всякого морского зверя людям, чтобы они охотились; она может носиться по морю со страшной быстротой. Бедный Торнарсук, владыка земли! Он, конечно, не может так быстро передвигаться, ибо ему приходится пробираться через утесы. Когда Неквивик услышала, как пренебрежительно отзываются о ней молодые охотники, то решила показать им свою силу. Она вызвала страшное моретрясение, которое поколебало всю Гренландию. Торнарсуку пришлось скрыться в самой глубине горы, и он так испугался Неквивик, что больше уже не смел показываться.
      Когда люди вернулись в Пакитсок после моретрясения, они сразу не могли отыскать пещеру. Старый Отония обычно ставил песцовые ловушки близ Пакитсока, поэтому первым прибыл туда зимой. Он подумал, что позабыл дорогу к пещере, хотя знал это место как собственный дом, и стал опасаться, что кто-нибудь разорил его ловушки. Обойдя скалу, он снова вышел на лед, чтобы взглянуть на вершины гор, и тогда увидел, что не ошибся. Но пещеры больше не существовало. Зимой многие охотники, побывав там, рассказывали то же самое - пещера исчезла. И только с возвращением солнца и света выяснилось, что же произошло. Неквивик в гневе выбросила на берег так много обломков скал, что они загромоздили всю пещеру и завалили вход в нее.
      Эскимосы все же расчистили вход и опять стали пользоваться пещерой Пакитсок для ночлега. Сейчас она значительно меньше, чем была; половина ее завалена обломками скал, такими большими, что человеку не под силу сдвинуть их, но все же места достаточно. С годами люди построили удобные нары внутри пещеры. Это лежанка из небольших камней, покрытая толстым слоем мха и сухой травы. Каждый год тот, кто приходит первым, должен заменить мох и сено на нарах.
      Мы вытащили лодку на берег и, оставив собаку стеречь ее, проникли в пещеру. Когда-то вход в пещеру был настолько велик, что человек свободно мог войти в нее не сгибаясь, но теперь нам пришлось вползать через низкое и узкое отверстие. Очутившись внутри, мы зажгли лампы, развели огонь и занялись приготовлением пищи. Нас охватило приятное тепло, и это очень обрадовало китобоев, особенно Рокуэлла Симона. Он уже совершенно оправился после тяжелых переживаний на льдине. Дни, проведенные в Туле, научили его любить эскимосов, а теперь он находился на седьмом небе оттого, что ему довелось переночевать в арктической пещере. Рокуэллу все представлялось романтическим приключением.
      Все уселись вокруг огня, а Рокуэлл подошел к проходу в смежную пещеру, расположенную налево от входного лаза. Туда вело только одно отверстие, и там редко кто устраивался. Когда Рокуэлл приблизился к этой пещере, мы услышали необычный гул, донесшийся оттуда. Китобои встревожено повскакали с мест, но Меквусак отнесся к шуму спокойно, с чувством явного превосходства.
      - Скажи, что там все еще живет Торнарсук, - обратился он ко мне. Объясни им, ведь белые люди, конечно, не знают того, что Торнарсук владыка земли и гор, но он не причинит никакого вреда, если ему оставить немного мяса. Бояться нечего!
      Я перевел его слова Рокуэллу, который проявлял признаки беспокойства, когда грохот снова прокатился по всей пещере. Он прекратил свои исследования и уселся рядом с нами у огня. Я хорошо знал, что в пещере всегда слышится приглушенный гул: вероятно, это отзвуки передвижения льдов или камней. Но вдруг мы все замолчали и стали напряженно прислушиваться звук послышался совсем близко, а потом стал постепенно исчезать, как будто уходил все глубже и глубже в скалу. Рокуэлл нерешительно рассмеялся, словно хотел подшутить над старинными поверьями эскимосов.
      Семундсен первым нарушил молчание. Он говорил медленно и задумчиво.
      - Ты никогда не должен насмехаться над тем, что эскимосы рассказывают тебе, - сказал он Рокуэллу. - Их предания могут показаться наивными, но ведь ты не знаешь этой страны. И ты не испытал темноты полярных ночей и зимнего одиночества. Никто не знает, какие странные мысли приходят человеку, когда он остается совсем один. Человек должен иметь крепкие нервы, если он собирается провести зиму в Гренландии в полном одиночестве. И если он не выдерживает... Иногда ему приходится расплачиваться всю жизнь. Поверь мне, я знаю это. Вот что случилось с моим самым лучшим другом...
      Семундсен замолчал, смотря прямо перед собой, как будто вглядывался в прошлое; мы попросили его продолжать. Именно здесь, в странной пещере Пакитсок, где глухой шум отдавался в ушах, рассказ Семундсена произвел на нас особенно сильное впечатление.
      ИСТОРИЯ УЛАВА
      Трудно сказать, что влечет человека в полярные страны, заставляя его из года в год возвращаться туда, пока, наконец, не оказывается, что там он провел уже полжизни. Иногда это объясняется семейной традицией - дети хотят походить на отцов; да и пусть они лучше уж уходят и становятся хорошими охотниками, чем, оставшись дома, сделаются ворами. Но не стоит завидовать судьбе охотников. Их заработок весьма скуден, и многие из них, оставшись дома или нанявшись на корабли, идущие на юг, могли бы и заработать куда больше, и жизнь их была бы куда спокойнее, чем здесь, в условиях полярной зимы. Но есть нечто, что влечет человека на Север, чего он и сам не поймет, если проживет здесь только год или два.
      Есть люди, которые неспособны жить на севере в одиночестве. Таким лучше не возвращаться сюда. Есть люди, которые разочаровываются, узнав, что жизнь здесь вовсе не состоит из непрерывных приключений. Конечно, жизнь охотника за пушниной совсем не та, что на родине, но самое главное отличие полярных стран - постоянное однообразие: холод, тьма и одиночество.
      Большинство охотников, которых я знал в районе северных морей, ничем не отличалось от обычных людей - это были здоровые и нормальные мужчины. Они, правда, могли перенести зимовку, но часто полярная ночь действовала им на нервы. Если человек четыре месяца находится в полном одиночестве, когда кругом царит вечная тьма и солнце ни разу не показывается, то случается, что самое незначительное нарушение привычного распорядка доводит до исступления.
      Я знал человека, который совсем лишился рассудка, когда остался наедине со своими мыслями. Он был умелым ловцом-капканщиком и лучшим в мире товарищем. Не одну зиму он провел в Восточной Гренландии. Звали его Улав, фамилии его я не буду называть, так как он еще жив. В Гренландии он чувствовал себя как дома. Улав не был слишком одаренным человеком, особенного образования он тоже не получил, не мог похвастаться и богатым воображением, но охотником был, как говорится, отменным.
      Я знал Улава много лет, и все эти годы его напарником во время зимовок в Гренландии оставался Томас Вольд. Они отправлялись с судном, идущим на лов тюленей, и жили вдвоем за много сотен миль от человеческого жилья; ловцы расставляли капканы на песцов; следующей весной их подбирали и вместе с добычей доставляли домой. Но однажды напарники поссорились из-за дележа добычи, и потом каждый пошел своей дорогой. На следующий год Улав не поехал вместе с Томасом Вольдом, а взял себе нового компаньона.
      В тот год я плавал на "Голубом ките", который и высадил охотников в Гренландии. Вскоре, после того как Улав погрузился со всем своим снаряжением, он представил мне своего нового партнера. Звали его Густав Кракау, и с первого взгляда стало ясно, что он не создан для Восточной Гренландии.
      Позже Улав рассказал мне, что Густав Кракау - датчанин и никогда раньше не покидал своей страны. У него имелись деньги, и по всему было видно, что он платил не только за свою часть снаряжения. Очевидно, поэтому-то Улав и взял его с собой, хотя не в его привычках было приглашать на зимовку горе-охотника. Но теперь я думаю, что дело заключалось не только в деньгах, но и в том, что Густав Кракау умел расположить к себе людей и прекрасно рассказывал. Даже старые охотники на тюленей примирились с его присутствием и отзывались о нем хорошо.
      Улав и его напарник взяли с собой тьму всякого снаряжения, значительно больше, чем обычно берут на одну зимовку, и мы все подтрунивали над Улавом по этому поводу. "Не иначе, как он стал миллионером! - говорили моряки. Взгляните только на эти роскошные запасы: сушеные фрукты и всевозможные консервы!" Все это мы погрузили на борт и на следующее утро вышли в море.
      В первый же день плавания Кракау, как канарейка, заболел морской болезнью. Правда, сначала никто по этому поводу ничего не говорил, но Улав был очень огорчен. Ему казалось, что раз он взял напарника, который страдает морской болезнью, то это задевает его честь, но его недовольство только ухудшило положение. Весь экипаж судна стал посмеиваться над Улавом и справляться о здоровье его нового "закаленного" партнера. Кракау лежал на койке, и его нельзя было оторвать от нее до тех пор, пока мы не попали в спокойную воду, - тогда он пришел в себя.
      Как только он появился на палубе и мы с ним поговорили, выяснилось, что Кракау интересный человек. Оказалось, что он знает почти обо всем на свете. Кракау никогда не говорил о себе, но можно было понять, что он получил настоящее образование и происходил из хорошей семьи. Он захватил с собой массу книг, которые собирался прочесть зимой, - ничего подобного ни один охотник никогда не делал. Часть команды снова стала потешаться над Улавом, называя эти книги "Гренландской библиотекой". Улав, естественно, не мог гордиться таким багажом. Сам он, надо полагать, после окончания школы не прочел ни одной страницы, но все же держал сторону своего партнера и говорил, что пока еще нет закона, запрещающего читать книги, если это кому-нибудь нравится. Да и очень может быть, что нам всем не мешало бы время от времени прочесть книжечку-другую! говорил он. Мы заметили, что уже и тогда Улав находился под некоторым влиянием Кракау. И тем не менее все в кубрике сошлись на том, что Улав взял себе хорошего напарника, хотя он, правда, и не похож на тех, к кому мы привыкли. Но надо еще посмотреть, как пойдут у них дела, когда они останутся вдвоем на всю долгую темную зиму.
      Через некоторое время мы подошли к фиорду, где Улав имел охотничий домик, в котором он зимовал уже много раз. Оба сошли на берег со всеми своими ящиками и пожитками. Они помахали нам на прощание, когда мы выходили из фиорда, взяв курс на север.
      * * *
      Когда на следующее лето "Голубой кит" вернулся, Улав был один. Как только мы вошли в горло фиорда, мы сразу поняли - здесь что-то случилось. В ту пору, когда Томас Вольд был партнером Улава, они оба подплывали на лодке к "Голубому киту", чтобы приветствовать нас; все охотники делают так, если они не лишаются почему-либо своей лодки.
      На этот раз никто не вышел навстречу. Только собака бегала по берегу; кроме нее, не видно было ни одной живой души. Наконец, из избы вышел Улав один. Он плохо выглядел, и стало ясно, что он не в себе.