Я не имел ни малейшего желания уехать, но страстно желал увидеть корабль. Приход судна с Большой Земли был когда-то (теперь все иначе) событием, которое трудно описать. Это огромная радость, непонятная другим. Но самым лучшим, хотя это кажется нелепым, был тот момент, когда корабль уходил обратно. Почта получена, и кончились суматошные дни, когда в поселке все вверх ногами. Да, мы всегда испытывали чувство облегчения, когда судно скрывалось за мысом Атолл, - теперь для нас наступали мир и покой на целый год. Гренландия принадлежала только нам, и чужие люди не беспокоили нас вопросами, добрыми советами и выпрашиванием того, что у нас есть.
      Однако это чувство исчезало, когда возвращалось лето и появлялись первые полыньи; год прошел, и опять думаешь только о корабле.
      Айсберги на горизонте появлялись и пропадали. У них были причудливые очертания и все они напоминали корабль. Я прекрасно знал, что это не корабль, что его и не может быть. И тем не менее!..
      Каждый раз, когда я собирался вернуться в чум, показывался еще один причудливый айсберг, издали напоминавший корабль с поднятыми парусами. Бинокль мгновенно у глаз. Нет, не корабль! Ведь я так и знал. Но может я ошибся? И все же это корабль? Нет, не корабль!
      Именно в такой день Наварана пришла ко мне на скалу. Я начисто забыл о гостях и о том унижении, которое ей пришлось пережить. Я оставался еще настолько датчанином, что, пригласив гостей и угощая их, не видел разницы между купленным мясом и мясом, которое я сам добыл; но моя милая Наварана воспринимала все совсем иначе. Для нее это был тяжелый удар, и она была явно убеждена, что я удалился сюда, чтобы пережить в одиночестве огорчение и позор - именно так поступали незадачливые охотники.
      В Гренландии нет никуда негодных или просто плохих зверобоев. Все мужчины отличные охотники. Многие из них искуснейшие мастера своего дела "большая рука", как их называют в Туле. Считается, что тем, кому не удалось прийти с большой добычей, просто не повезло. Охотничье счастье им изменило. Их семьи и друзья сетуют по поводу невезения, но никогда не обвиняют охотника в неумелости. Правда, среди полярных эскимосов имелись исключения - двое или трое "толстокожих", которым было безразлично, что над ними потешаются. О них сложилось общее мнение, что они ленивы и поэтому неспособны к охоте. Однако жили они ничуть не хуже, чем их друзья и соседи, хотя кормились чужой добычей. Ведь каждый человек, имеющий собак, член рода. И неужели его родные должны страдать оттого, что он плохой добытчик и не в состоянии обеспечить семью? У жен и детей таких людей всегда хватало еды, хотя, конечно, им никогда не доставались лучшие куски. Если плохой охотник хотел угостить гостей сердцем, языком или печенью, ему всегда приходилось угощать чужой добычей, и это унижало его жену.
      Наварана прекрасно знала, что я могущественный человек, но как охотник я не оправдал ее надежд. Она одна среди своих сородичей понимала, что писать на клочке бумаги или читать книги - это тоже вполне мужское занятие. Другие этого понять не могли, они признавали только то, что было обычаем их рода с давних времен.
      Не было женщины милее Навараны, но не было и столь же ревнивой к доброму имени и славе своего мужа. Она страдала, потому что мне пришлось смириться с дерзкими словами старой Арнарврик. И теперь, когда мы остались вдвоем и никто из эскимосов не слышал нас, ей хотелось высказать всю свою досаду.
      - Ты ведь великий человек, Питa! - сказала она мне. - Тебе не следовало уходить одному на эту скалу: ты показал всему роду, что чувствуешь стыд и негодование из-за слов какой-то жалкой женщины!
      Мы долго молча сидели рядом - двое молодых людей, любящих друг друга.
      Ни разные языки, ни разные расы не мешают любви, но невозможно до конца понять человека, получившего совершенно другое воспитание. Наварана была твердо убеждена, что я несчастлив, ибо как охотник я не мог сравниться с другими мужчинами рода. Мне совсем не хотелось огорчать ее еще больше, признавшись, что мне совершенно безразличны злобные слова какой-то старой карги и та ядовитая любезность, с которой она их произнесла. Если бы я сказал все это, то совершенно сбил бы Навараиу с толку и разрушил ее представления об устоях жизни. Для нее самое главное заключалось в том, чтобы мужчина, которого она любит, пользовался уважением в роду и заслуживал всеобщее восхищение и почет.
      Было невозможно объяснить ей, что я поднялся сюда только затем, чтобы высматривать корабль, и никакой другой цели у меня сейчас нет. Узнав, что мои мысли обращены к моей родине, она бы решила, что я недоволен и жизнью в Туле, и ею самой. И хотя в эту летнюю ночь на вершине скалы мы сидели рядом, подыскивая нужные слова, оба наполненные желанием утешить друг друга, мы на самом деле были бесконечно далеки.
      Между нами всегда существовала непроходимая пропасть. Наварана знала себе цену. Несмотря на свою молодость, она была искусна в шитье и непревзойденной мастерицей в выделке шкур и добыче пушнины. Прошлой зимой она сама поймала песцов гораздо больше, чем требовалось на ее одежды. Отчим и дед Навараны были уважаемыми людьми в роду, их мудрые слова считались почти законом. Я хорошо знал, что здесь основная цель - добывание пищи, и борьба за это никогда не прекращается, но все же полагал, что в мире существуют и другие, может быть, более важные цели, чем попадание гарпуном в нарвала, - цели, к которым и следует стремиться. А вот этого Наварана не смогла бы понять, что бы я ни говорил, что бы я ни делал.
      Когда я рассказывал о Дании, где ей очень хотелось побывать, она всегда говорила, что счастлива за меня - ведь мне удалось ускользнуть из этой плоской и мертвой страны, в которой нет ни тюленей, ни моржей и где пищу нельзя добывать, а можно только пойти и купить в магазине. Страна, в которой женщина трудится и зимой и летом в одном и том же доме! Никаких перемен, никаких опасных и трудных путешествий, никаких переселений из зимнего каменного дома в веселый летний чум. Негде проявить свою ловкость, выносливость и мужество! Что может знать муж о своей жене, если у него никогда не было случая посмотреть, как она переносит снежный буран в открытом поле? Или как она шьет ему одежду и таскает его детей на спине?
      Наварана при всем желании не представляла, как женщина может жить в Дании. Она могла понять, что пища произрастает на земле, что король думает за всех и поэтому пользуется наибольшим почетом. Но что будет, хотела бы она знать, если сам король не сможет обеспечить пищей все великое множество людей? Что он станет делать - сидеть и думать за всех? Но откуда ему взять опыт и умение, если он никогда не попадал в трудные и опасные положения?
      Мы многого не понимали друг в друге, потому что была разница в представлении о жизни, разница в восприятии явлений - разница, которая никогда не сотрется. Но мы забыли об этом в ту ночь на скале, как забывали и в другие времена. Полуночное солнце сияло над нами, и все как будто улыбалось двум людям, сидевшим в ожидании корабля.
      - Питa, ты добр к женщине в горести, ты опечален из-за нее, - сказала Наварана робко и смущенно. - Твоя мудрость велика, ты принес новые мысли в голову бедной женщины!
      Мы опять помолчали. Я сидел и играл с биноклем, не сводя глаз с жены. Она пристально во что-то всматривалась, как бы пытаясь заглянуть далеко-далеко за ледяные просторы. Она смотрела за остров Саундерса, в направлении лежавших за линией горизонта островов Кэри.
      Наварана еще словом не обмолвилась о том, что она обнаружила. Однако вскоре, как бы желая дать отдых глазам, она легла на мох и с удовлетворением вздохнула.
      - Как хороша наша страна летом! - пробормотала она счастливо. Долго-долго стоят такие дни - тихие и теплые, а солнце светит все время. Одна беда, что в такую погоду люди становятся ленивыми и забывают, зачем им даны глаза, - добавила она и опустила веки, как бы желая представить себе то, что она увидела.
      Я почувствовал себя немного задетым и опять поднес бинокль к глазам. Я просмотрел весь горизонт, особенно остров Саундерса и пустынный паковый лед за ним. Но я ничего не обнаружил и снова протянул бинокль Наваране.
      - Люди рождаются с глазами, чтобы видеть ими, - повторила она.
      Я слегка отупел от бесконечного наблюдения изо дня в день. И, кроме того, я прекрасно знал, что в тот момент, когда корабль покажется, его нельзя не заметить и глупо напрягать зрение, чтобы увидеть то, чего здесь и не может быть. У Навараны глаза, казалось, совсем не уставали, она никогда не смотрела в бинокль. Она родилась с великолепно развитыми органами чувств и умела ими пользоваться. Я не сомневался, что сейчас она что-то увидела, но не хочет приписывать себе честь открытия. Ее муж уже испытал унижение, теперь ему представился случай возвыситься в глазах жителей стойбища и заслужить их восхищение. И она ничего не хотела сказать мне, чтобы не получилось, будто она увидела что-то раньше меня.
      Я мог только поражаться ее самообладанию. Взяв бинокль, я стал смотреть; больше всего она желала, чтобы я непременно сам увидел.
      - Там ничего нет, Наварана, - сказал я, наконец, со вздохом. Удивительно, что ты там могла разглядеть?
      - Чуть-чуть левее грязной ледяной горы, - прошептала она, - и чуть дальше!
      Теперь она была крайне возбуждена. Я снова посмотрел в бинокль. Я предполагал, что там, на льду, может быть стадо моржей или большая стая птиц, но я решительно ничего не мог обнаружить. Я наводил бинокль, прочищал стекла - все напрасно.
      Это было слишком для Навараны, больше она уже не могла сдерживаться:
      - Люди! Инуит! - закричала она. - Люди с севера идут сюда в гости! Они приближаются. Большие люди! Вероятно, не будет лишним созвать всех и сказать, что можно ждать гостей. Ведь сейчас почти все лежат и спят после сытного обеда!
      Уважение ко мне можно вернуть, сообразила моя дорогая Наварана, если окажется, что я один бодрствовал, когда все спали, и заметил людей, идущих с севера к нашему стойбищу. Ведь ясно, что никому и в голову не придет, будто у жалкой женщины глаза лучше, чем у мужчины, и именно она сделала это большое открытие.
      Но я сам так ничего и не разглядел. Наваране пришлось объяснить мне более подробно:
      - Смотри, там, перед Агпатом, ледяная гора чуть запачканная землей. Налево от нее, на льдине, белый снег, который сверкает на солнце. Совсем рядом два маленьких ропака5, которые торчат, как два пальца. Ты видишь их? А перед ними, чуть правее... что-то движется. И краски там другие. Это не грязный снег, это чернее. Гораздо чернее. И все время движется. Это люди... Чужие люди, которые направляются к нам в гости. Скоро они обогнут Умивик!
      В конце концов я их разглядел. То есть не их, конечно, а нечто, напоминающее крошечных муравьев на белом снегу. Однако стало ясно, что там не тюлени и не птицы, так как двигались они совсем иначе. Когда Наварана сказала, что это люди, я не сомневался в ее правоте, но сам я никогда бы их не обнаружил. Она увидела их невооруженным глазом задолго до того, как я разглядел в бинокль. Теперь, когда я, наконец, увидел эти точечки, Наварана решилась рассмотреть их получше. Она долго изучала людей в бинокль. Потом сказала:
      - Весьма возможно, что там идут белые люди!
      Тут я чуть не вышел из терпения:
      - Да откуда ты это знаешь? - спросил я. - Они слишком далеко, и ты не можешь определить, что это за люди. Дай я посмотрю!
      Для меня они по-прежнему оставались только черными точками на льду. Если бы они не двигались, их невозможно было бы заметить.
      - Они идут совсем не так, как обычно ходят люди нашей страны, спокойно ответила Наварана. - Но почему это должна знать твоя жена? Возьми бинокль и взгляни на них. Ты увидишь гораздо лучше, чем какая-то жалкая женщина!
      Я не последовал ее совету. Мне вовсе не хотелось показывать свою полную несостоятельность. Но и позднее я так и не узнал, из чего она заключила, что по льду идут белые люди.
      Пока мы спускались к чумам, я раздумывал, кто бы это мог быть. Может быть, что-нибудь случилось с нашим судном "Мыс Йорк"? Но я тотчас же отбросил эту мысль. Капитан Петер был одним из лучших в мире ледовых капитанов. Его судно никогда не затирали льды. Может быть, идут эскимосы с севера? Это было весьма вероятно, так как они тоже имели дело с нашим судном. И если уж "Мыс Йорк" застрял где-нибудь во льдах, то Петер мог послать эскимосов, чтобы известить нас и доставить почту.
      Как только жители узнали, с какими новостями мы идем, все примчались к склону горы встретить нас. Наварана, естественно, приписала честь открытия мне. Я разволновался и громко кричал, а она сказала совсем спокойно:
      - Там видны люди!
      Но своим подругам она разъяснила, что ее муж прекрасно пользуется биноклем и лишь благодаря этому удалось обнаружить путешественников; теперь, они подошли так близко, что их можно увидеть невооруженным глазом; они держат курс прямо на Умивик и скоро скроются за выступом. Несомненно, они направляются на остров Саундерса, к месту нашей стоянки, которая расположена у моря, но отсюда не видна. Там они найдут все необходимое: мясо, гагачьи яйца и другие лакомства, например вяленых и протухших птиц.
      Некоторое время мы обсуждали эту большую новость, почти такую же интересную, как появление корабля, а с точки зрения эскимосов, может быть, даже более приятную. Они получат известия от северных родичей, узнают об улове и тамошней обстановке. Всем очень хотелось встретить путников.
      - Такое ощущение, словно рот соскучился и хочет съесть яйцо, мимоходом заметил один из молодых. - При виде чужеземцев думаешь о складах, которые они там с радостью обнаружат!
      - Агпат плохое место для слишком долгого хранения мяса, - сказал другой. - Часто зимний запас оставляется там на радость медведям. Очень может быть, что весной там спрятали слишком много мяса (Агпат - эскимосское название острова Саундерса).
      - Может быть, чужестранцы не подумали о том, что каяки легко повредить во льдах, - сказал Авиангернак. - Собираясь в дальний поход на каяках, люди частенько забывают принадлежности для починки. И тогда они не смогут покинуть остров, пока к ним не подоспеет помощь.
      Всем эскимосам очень хотелось отправиться на остров Саундерса, чтобы встретить путников. Но они знали, что окончательное решение могу принять только я один; и хотя никто из них не высказал прямо своего мнения, все были готовы немедленно ринуться на Агпат. У меня была единственная деревянная лодка6, которую можно тащить по льду, когда он преграждает путь. Обшивка каяков легко рвется в паковом льду и поэтому они непригодны для такого путешествия. Но если я не захочу тронуться с места и откажусь одолжить эскимосам свою лодку, некоторые из них все равно попытаются пойти на каяках, а это весьма изнурительное и опасное предприятие. Во всяком случае вернутся они лишь через много дней, и если в это время придет судно, нам не хватит людей для разгрузки; с другой стороны, если я сам отправлюсь туда, то может случиться, что "Мыс Йорк" появится в мое отсутствие.
      Любопытство во мне победило. Кроме того, я был почти уверен, что если судно войдет в фиорд, мы увидим его с острова Саундерса и я тотчас же могу повернуть обратно. Может быть, мне еще больше, чем эскимосам, хотелось увидеть этих людей: ведь если Наварана права и это белые, то я должен сам позаботиться о них.
      Поэтому я сказал, что мы вернемся в Туле, возьмем мою лодку и, кроме нее, два каяка, чтобы поохотиться по дороге. Я произнес эти решающие слова с напускным безразличием, на какое только был способен, а эскимосы выслушали меня с подобающим бесстрастием.
      - Очень возможно, что найдутся желающие поехать с Питa, чтобы захватить несколько бивней моржа, которые мы зря там оставили, - сказал один из них.
      - Весной там забыли кожаный мешок, когда уезжали с острова, - сказал Увдлуриак, мой тесть. - Было бы неплохо привезти его домой, если представится случай!
      Каждый из них делал уклончивые намеки, но прямо никто не предлагал себя в попутчики, потому что, если просьба будет отклонена, это равносильно унижению, и такого человека засмеют. Чем больше эскимосу чего-либо хочется, тем спокойнее и безразличнее старается он выглядеть.
      Я не хотел ронять себя в их глазах; я просто сказал, что, по моему мнению, лучше поспать перед возвращением в Туле. Разумеется, я знал, что никто и глаз не сомкнет, но мне хотелось спокойно подготовиться к предстоящему путешествию - переходу через горные вершины, через болота равнины - прямо к нашим домам. Если поторопиться, то можно управиться немногим больше, чем за полдня. И раз уж я высказал желание поспать, то теперь можно не стыдясь спокойно собираться - ведь я поступил согласно обычаю эскимосов - не проявил неразумной поспешности и сделал вид, что предстоящая встреча с людьми меня не особенно интересует.
      Мы отправились в путь все вместе, оставив лишь нескольких старух присматривать за мясом, которое провяливалось на воздухе, и за собаками. Детишки убежали раньше. Я шел так, чтобы не только пожилые женщины, но и старый Меквусак поспевали бы за нами. Меквусак, дед моей жены, был мудр и пользовался большим уважением. Его ноги уже начали сдавать, но он не хотел признаться в этом. Ему так же, как и всем остальным, не терпелось узнать, что это за люди и есть ли там кто-нибудь вообще!
      - Если окажется, что в Агпате никого нет, будет над чем посмеяться много зим подряд, - сказал Меквусак. Старик хотел заранее оградить свою внучку от насмешек, если выяснится, что мы ошиблись, когда прибежали с нашим потрясающим сообщением.
      Глава 2
      ВОДЯНОЙ ПЛАМЕНЬ
      Хотя нам предстояла нелегкая экспедиция, приготовления были несложны. Женщинам мы не разрешили ехать с нами. Это было чисто мужское предприятие, и у чужестранцев, которых нам предстояло встретить, не должно создаться впечатление, что женщина играет сколько-нибудь важную роль в этой стране. К тому же женщинам было бы нелегко ехать с нами. Весь залив был забит льдами; нам придется не раз вытаскивать лодку из воды и тащить ее по льду до следующего протока.
      Мы не взяли с собой никакой провизии. Ведь все были охотниками и не допускали мысли, что не сумеют в дороге раздобыть себе пищу. Мы привыкли подолгу поститься и голода не боялись. К тому же из Туле и брать было нечего: весь наш весенний улов находился на прибрежных складах, расположенных по всему фиорду, - в тех местах, где мы свежевали добычу. Кое-что мы привезли с собой из Угдли, но все оставили женщинам, чтобы у них была еда пока мы отсутствуем. Правда, запасы эти невелики, но умные эскимосы говорят, что чем меньше пищи оставить женщинам, тем с большей радостью они встречают мужей, когда те возвращаются домой.
      Отъезжающих было восемь человек; наша лодка оставляла желать много лучшего и вряд ли годилась для такого путешествия. Это был неуклюжий, тяжелый китобойный бот с четырьмя парами весел. Его не так-то просто перетаскивать по льду, но мы рассчитывали, что справимся, так как нас много. Трое эскимосов взяли свои каяки. Они ушли далеко вперед, высматривая по пути тюленей, кроме того, они были нашими ледовыми лоцманами, отыскивая протоки, по которым мы могли плыть. Но когда проток закрывали льды и нам приходилось выбираться на лед, эскимосы на каяках исчезали из виду.
      Одним из них был Увдлуриак, мой тесть, и я, конечно, не мог сказать ему, чтобы он держался поближе к боту. А уж если я предоставлял ему свободу действий, мне не подобало быть строгим и к двум другим эскимосам - Самику и Торнге. Иными словами, нас оставалось только пятеро, когда требовалось вытащить тяжелую лодку, и из этих пяти один не шел в счет. Меквусак, дед моей жены, обладал бесценными качествами благодаря своему опыту и знанию ледовой обстановки, но когда речь шла о перетаскивании лодки, то пользы от него было мало. Старый эскимос был очень приветливым человеком. Иногда случалось, что кое-кто из юношей эскимосов подсмеивался над ним; старик не мог равняться с ними в силе и быстроте, поэтому они не всегда относились к Меквусаку с должным уважением, которое он, в прошлом великий охотник, вполне заслуживал. Но Меквусак не чувствовал себя задетым, их шуточки скатывались с него, как с гуся вода. У него всегда находился иронический ответ, и он обладал ангельским терпением. Если бы он хотел, то мог бы просто напомнить молодым наглецам о своих многочисленных великих и никем не превзойденных подвигах в былые времена. Но Меквусак не привык хвастаться. Сознание того, что потешающиеся над ним молодые люди родились, когда никто уже не может, как он в дни своей молодости, один спасти их отцов от голодной смерти, заставляло старика снисходительно улыбаться или бормотать про себя, что прежде были мудрые слова, но теперь мало кто их помнит, а его уши еще слышат их. К Меквусаку относились с большим почтением и все его любили.
      У старика остался один глаз, но он все время сидел у руля и этим своим глазом видел больше, чем наши четыре пары глаз, вместе взятые. Мы слепо доверялись ему и знали, что он найдет самый короткий и удобный путь во льдах. Временами он заставлял нас налегать на весла и нам казалось, что мы сбились с пути, иногда он останавливался и совещался с эскимосами на каяках. Часто ему приходилось признавать, что проскользнуть невозможно надо выбираться на лед и тащить лодку, пока не откроется проток, по которому можно плыть.
      * * *
      Через несколько часов после выхода из Туле мы убили первого тюленя. Конечно, эскимосы сразу же захотели освежевать его. Если бы я начал возражать, это только испортило бы им настроение. Они считали, что лучше всего съесть тюленя до того как он остынет. Эскимосы уверены, что чем скорее съешь мясо после разделки туши, тем больше получишь силы и энергии. По их мнению, после сытного обеда из вареного мяса тепло никогда не исчезает сразу и можно много часов не ощущать голода, а "желудок не чувствует себя усталым, если его наполнить такой пищей!" Да и вообще-то тюлень совсем маленький, съесть его можно в один присест и, таким образом, меньше придется тащить.
      Мы удобно расположились на льдине и вынули посуду. Я привез из Дании несколько медных листов, из которых мы сделали котелки, придав им форму эскимосских настенных ламп. Такие лампы, в которых обычно горит жир, очень ценились; обладателю их не приходится заниматься трудоемкой работой высекать камень из горы на Паркер Сноу Бей. Кроме того, и путешествовать с такими небьющимися котелками гораздо удобнее. Эскимосские лампы хрупки и легко раскалываются, если их уронить на камни. Во время путешествия лампы для сохранности заворачивают в шкуры и одна из женщин несет их, навьючив себе на спину.
      Мои медные сосуды были вечными. Мы захватили с собой два котелка. Для разжигания огня эскимосы взяли сухой мох, а щепки можно наколоть из сланей7, лежащих на дне лодки. У нас были еще и спички, а тюлений жир лучшее горючее, какое только мы могли добыть. Вскоре весело запылал костер. Черный с копотью дым от такого костра виден в тихую погоду за много миль, и женщины, оставшиеся дома, заметив его, поймут, что мы добыли свежее мясо.
      Приятно поесть вареного мяса, которого мы давно уже не пробовали. Все лето - почти с весны - у нас не было ничего, кроме мяса нарвалов, а оно не годится для варки. Оно великолепно на вкус после того, как полежит спрятанным в яме и начнет тухнуть; мясо нарвала такое же вкусное, как "нико", то есть сушеное мясо, но когда оно свежее, его надо есть либо сырым, либо обжаренным.
      Один гарпун наискось воткнули в лед и повесили на него котелок, наполненный свежим мясом. Каждый положил ту часть туши, которую он больше всего любил.
      Я всегда предпочитаю ребра - это очень сочная часть; слои жира чередуются с розовым мясом, а когда ешь, жир стекает по пальцам. Некоторые больше всего любят твердые мускулы тюленьих ласт, другие обязательно хотят получить нижнюю челюсть и язык: у каждого свой вкус. Мясо ведь принадлежало всем нам. Когда люди путешествуют вместе, никто не спрашивает, кто убил добычу; каждый сам вырезает себе кусок и кладет его в котел. Мы съели теплую сырую печенку, дожидаясь, пока сварится мясо. У тюленьей печени сладковатый привкус, она особенно хороша, если к ней прибавить кусочек жира. Когда ешь сырую кровавую печень, щеки и борода становятся красными, это похоже на то, как у нас в Дании ребятишки лакомятся земляникой с грядки, и сок бежит у них по лицу. В северной Гренландии печень до некоторой степени заменяет хлеб, эскимосам очень нравится ее сахаристый привкус.
      Во время еды мы рассуждали о странном явлении: полярная креветка никогда не ест печени. Нам часто приходилось находить тюленей, съеденных креветками. Они обгладывали все мясо с костей, но в грудной клетке мы всегда находили нетронутую печень8.
      - Разве можно думать, что у такого маленького животного, как креветка, хватит в мозгу места для ума? - сказал старый Меквусак.
      - Однажды я опустил мертвую птицу в прорубь, чтобы креветки объели все мясо, - сказал Увдлуриак. - Я хотел показать моим сыновьям, как устроен скелет чайки. Когда мы вытащили ее, все мясо было съедено, остались только обглоданные кости и нетронутая печень!
      - На свете много непонятного, скрытого даже от самых мудрых, - сказал умный старик; мы посмеялись над глупыми креветками и с наслаждением отведали тюленьей печени.
      Время от времени один из нас отрезал от тюленя тонкую полоску сала и клал ее в огонь. Весь котелок быстро покрылся сажей, и пресная вода, добытая нами из растопленного куска льда, вскоре закипела. Тогда мы положили мясо в воду и, ожидая, пока оно сварится, принялись за кишки, которые ели особым способом. Сперва надо выдавить содержимое кишок, затем в наружной оболочке прокусить маленькую дыру; просунув в нее ноготь мизинца, надо вытащить жесткую внутреннюю оболочку (ее не прожуешь), а наружная очень вкусна.
      Наконец мясо готово. Каждый вылавливает свой кусок, если не хочет, чтобы он еще поварился. Мы спокойно рассаживаемся и принимаемся за еду. В тюленьем мясе есть множество лакомых кусочков, о которых непосвященный и не подозревает. Многие эскимосы любят глаза. В глазном яблоке делается небольшое отверстие, из него высасывают прекрасное желе. Хрусталик нельзя прожевать, он слишком жесткий и его не раскусишь, но это чудесная игрушка. Когда он просыхает, то делается непрозрачным и "похожим на облако". Но если его положить в воду, он сразу становится светлым и прозрачным.
      Сытный обед располагал к лени, да и к чему нам торопиться? Чужестранцы уже достигли острова и обосновались там; значит, мы их найдем, когда попадем туда. Но во льдах началось движение, и мы почувствовали, что на нашу льдину стало давить, хотя никакого перемещения самой льдины не было заметно. Внезапно наша льдина треснула и разделилась на две части. Все произошло настолько неожиданно, что старый Меквусак не успел сдвинуться с места. Мы быстро вскочили и перепрыгнули на ту часть, где осталась лодка. Но Меквусак был слишком медлителен, он вдруг обнаружил, что его левая нога повисла в воздухе; прежде чем он опомнился, его правая нога тоже потеряла опору, и старик упал в ледяную воду.
      Он не произнес ни слова, но в его глазах я увидел просьбу о помощи. Я бросился на край разлома и схватил Меквусака, но он уже раза два окунулся. Я вытащил его на лед, и все вдоволь посмеялись над случившимся. Меквусак тоже смеялся, хотя вода текла с него ручьями. Никто не выказывал ему сочувствия - не предлагал переменить одежду и надеть что-нибудь сухое. Ведь все случилось летним днем, когда еще достаточно тепло; значит, за день или два одежда на нем высохнет. О старике, который никого уже не обеспечивал пищей, не особенно заботились.
      Прежде чем продолжать путешествие, мы решили выпить теплого супа из котелка и пустили его по кругу, чтобы каждый отпивал понемногу. После двух кругов наши щеки и подбородки, окрашенные в красный цвет кровью съеденной печенки, стали еще и черными от сажи. Много дней эта "роспись" сохранялась.
      * * *
      В конце концов приспело трогаться в путь. Мы хорошо подкрепились тюленьим мясом и с новыми силами принялись грести, но льды опять преградили нам путь. Пришлось втащить тяжелую лодку на лед и приготовиться волочить ее, но тут я вдруг обнаружил, что мы двигаемся назад. Льдина повернулась, и мы теперь направлялись к горе Туле, а не к острову Саундерса. Посмеявшись над своей оплошностью, мы снова столкнули лодку в воду и попали в узкий проход. Попробовали было взяться за весла, но в этот момент льды сомкнулись. Нам пришлось поспешно выскочить на лед. К счастью, удалось вытащить лодку и спасти Меквусака, который не успел выбраться из нее. Вокруг нас начались колоссальные перемещения льда. Мы немного подождали, но внезапно ледяные громады стали надвигаться на нас со всех сторон с таким гулом и треском, что приходилось кричать друг другу на ухо.
      В несколько секунд над нами вырос огромный ропак. Он возвышался над нашими головами, и мы не могли ориентироваться. Однако в этот момент нас вовсе не интересовало направление, теперь речь шла только о спасении жизни. Самик, один из эскимосов на каяке, попал на другую льдину; чтобы присоединиться к нам, он взвалил каяк на плечи и с большой осторожностью стал пробираться в нашу сторону. Но вдруг словно невидимая рука схватила каяк и подняла его на льдину вышиной в дом. Самик не мог вовремя заметить опасность: каяк мешал ему смотреть вперед. Эскимос попытался спасти свое суденышко, но едва не поплатился за это жизнью.
      В этот момент никто не мог прийти ему на помощь: все были заняты лодкой - ведь если бы лед раздавил ее, мы бы погибли все. А через несколько секунд Самик уже лежал распростершись на спине. Тяжелая ледяная масса придавила его ногу и ползла по нему, напоминая пену на гребне катящейся волны.
      Мы подбежали к Самику и оттащили его, однако нога у него была сломана, а его каяк бесследно исчез.
      Когда мы переносили Самика в лодку, казалось, что льдины под нами перемалываются. К счастью, у Меквусака нашлось достаточно сил, чтобы уступить свое место в лодке Самику, тоже попавшему в беду и находившемуся в еще более тяжелом состоянии, чем он, - ведь два человека в лодке были бы слишком большим грузом. Теперь нам приходилось заботиться не только о лодке, у нас на руках оказался еще и больной со сломанной ногой. Было ясно, что у него перелом большой и малой берцовых костей. В данный момент мы ничем не могли ему помочь: ни до Туле, ни до острова Саундерса добраться мы не в состоянии. Нам нужно думать о спасении собственных жизней и о сохранении лодки.