И вот все мертвые птицы ожили, поднялись и улетели. Когда настала зима, песцам пришлось голодать. Многие вымерли, а те, которые остались в живых, отправились в глубь страны в поисках куропаток. Этих неосторожных птиц было легко ловить, так как они полагали, что песцы живут далеко на берегу и питаются гагами, а следовательно, можно чувствовать себя в безопасности. И куропатки погибали из-за своей неосторожности. Вот с той поры песцы откусывают головы гагам, а белые куропатки зимой становятся пугливыми.
      Вокруг нас плавали бесчисленные гаги; они ныряли в поисках пищи для своих птенцов. Это тяжелый труд, ведь птенцы должны стать жирными и сильными, чтобы научиться летать. Эскимосы утверждают, что у каждой пары гаг бывает только один птенец именно потому, что если бы их было больше, то родители не смогли бы их прокормить. Однако это одно яйцо гаги так велико по отношению к самой птице, что эскимосы обычно обвязывают ногу гаги вокруг шеи новорожденной девочки, чтобы способность птицы рождать больших детей перешла к будущей женщине.
      Об этом и о многом другом я рассказал своим друзьям, пока мы пребывали в праздности, предоставив ветру гнать лодку вдоль берега. В конце концов все заснули, только Меквусак остался у руля; он необычайно гордился своей почетной обязанностью. Когда кто-нибудь из нас просыпался и озирался вокруг, Меквусак говорил, что все в порядке, бояться нечего и мы можем спокойно спать дальше, а старику сон не нужен, пока он не ступил на сушу. Я привык полагаться на него. Старик знал, куда править и вообще многое умел. Я только забыл, что он ничего не понимал в парусном деле, и нам вскоре пришлось убедиться, что это не его стихия.
      Пока мы плыли, я лежал в полусне, совершенно забыв, где мы находимся; я думал о той части пути, которая называется "дорога домой". Я знал, что даже если мы благополучно достигнем острова Тома и наши друзья застанут там китобойную шхуну, то все равно пройдет много времени, пока я с тремя эскимосами вернусь в Туле. В Туле еще не было сильных морозов, и хотя солнце светило круглые сутки, по ночам оно заметно приближалось к горизонту, а значит, оно скоро и совсем скроется. В заливе Мелвилла даже в середине лета бывают сильные морозы. Массы холодного воздуха идут с материкового льда и в любое время может образоваться молодой лед в проталинах на льдинах. Когда я лежал в полудреме, раздумывая о том, как мы будем возвращаться, у меня возникло ощущение, что движение лодки изменилось и стало более быстрым. Мне показалось, что нас с силой отклонило в сторону; я сразу же проснулся, осознав, что на долгое время выключился из действительности. Остальные как будто бы ничего еще не замечали, но вдруг нас бросило в кучу друг на друга, и все, конечно, очнулись. Произошло это мгновенно; мы не успели даже понять, что случилось. Все насквозь мокрые плескались в воде, наполовину заполнившей лодку.
      Оказывается, мы обогнули мыс Йорк и вышли в открытое море; здесь всегда трудно справиться с парусом - ветер в этом районе очень коварен. Среди мертвого штиля налетел шквал: он с силой ударил в лодку и она легла на борт; заскрипели снасти, затрещал рангоут. Наше тяжелое суденышко глубоко зарылось в волны и в него хлынула вода. Даже после того как лодка выпрямилась, она настолько глубоко сидела в воде, что каждая волна перехлестывала через край. Мы вынуждены были вычерпывать воду так быстро, как только могли, и всем, что попадалось под руку. Море, которое еще несколько минут назад было тихим, теперь бушевало и пенилось.
      Больших льдин мы не видели, но ропаки и обломки льда представляли для нас серьезную опасность, так как мы плыли теперь с необычной скоростью. Меквусак судорожно вцепился в руль; он совершенно не представлял, что теперь нужно делать с лодкой.
      Лодка принадлежала мне и, формально говоря, я был тут главнокомандующим. Я тотчас подумал, что мне следует вступить в свои права; хотя я и мало смыслю в навигации, но все-таки мог принести больше пользы, чем старик. Ветер крепчал. Я было собрался занять место у руля, как внезапно и очень драматично на сцене появился Томас Ольсен, который сразу же освободил меня от ответственности.
      Одним прыжком, если можно вообще говорить о прыжках в такой лодке, длинный и молчаливый датчанин оказался на корме. Он оттолкнул старого Меквусака, занял его место и схватился за руль. Один только вид его увесистых, привыкших к труду кулаков, сжимавших румпель, внушил мне полное доверие. Он напоминал скалу; не было никакого сомнения, что этот человек привык командовать. Его громовой голос сразу поставил нас по местам; без тени раздумий или неуверенности он приказал каждому, что тот должен делать. Как-то само собой вышло, что я сразу стал выполнять его распоряжение, когда он проревел, что надо убрать парус. Оставить парус при сломанном рангоуте было бы равносильно самоубийству, но в общей растерянности это еще никому не пришло в голову. Я развязал фал, но парус не опустился. Еще раньше мы укрепили мачту двумя проволочными оттяжками; теперь парус застрял между ними. Нам нужно было ухватиться за парус и спустить его. Ольсен кричал, что мы должны поторапливаться, если хотим когда-либо живыми выбраться на сушу. Порывом ветра фок забросило назад; казалось, что его разорвет в клочья, но Ольсен ухватился за него и выпрямил лодку. Теперь она двигалась по ветру, но борта еще находились вровень с водой. Вода уже как будто перестала проникать в лодку, а Ольсен продолжал ругаться и кричал, что каждый должен не зевать и вычерпывать воду чем попало. Он перерубил буксирный трос, на котором был привязан каяк.
      Нам показалось, что Билл Раса собирается запротестовать. Ведь он-то был первым штурманом и, следовательно, начальником Ольсена. Кроме того, Билл считал, что ему следует проявить свой авторитет, но его быстро и решительно поставили на место.
      - Заткни глотку и вычерпывай, черт бы тебя побрал! - заревел Ольсен. Теперь я здесь командир и я знаю, что делаю. Не каждый может с этим справиться. Все вы тут сухопутные крабы! Вычерпывайте, черт вас возьми, проклятые идиоты! Да побыстрее, а не то, видит всемогущий бог, трахну так, что раскрою ваши безмозглые головы!
      Он был как безумный. Никто из нас не сомневался, что он может поступить, как грозится. Ни Билл, ни кто-либо другой не сказали ни слова. Я схватил котелок и вычерпывал им с быстротой, на которую только был способен; я не останавливался ни на минуту, но вода в лодке не убывала, хотя теперь мы и боролись с нею. Кругом вздымались высокие волны, осыпавшие нас тучей брызг. Двум китобоям было приказано сидеть с веслами наготове, чтобы предупреждать столкновение с обломками льдин. Мы все еще неслись со слишком большой скоростью, и Ольсен не мог управлять лодкой так, чтобы избежать всех льдин, и хотя обломки попадались совсем небольшие, морякам пришлось немало поработать веслами, чтобы расчистить нам дорогу. Меквусак, полностью передав командование Ольсену, сидел на дне лодки. Вода доходила ему до пояса, но он ни слова не произнес. Итукусук и Квангак, как и я, изо всех сил вычерпывали воду.
      Шквал длился еще недолго, но пока он не прекратился, жизнь наша висела на волоске. Всем стало ясно, что только благодаря Томасу Ольсену мы не очутились на дне залива: если бы датчанин решительно не взял на себя командование, никто бы не вышел живым из такой переделки.
      Я раньше уже встречал этого человека, когда он был капитаном собственного судна; теперь он нанялся на "Хортикулу" простым матросом, без всякого чина, но здесь в лодке Ольсен занимал то положение, к которому привык, - руль находился в его руках, и Ольсен командовал всеми. Томас никому и ни в чем не уступил своих командирских прав, пока мы благополучно не достигли берега.
      Шквал бушевал непривычно мало, исчезнув так же внезапно, как появился. Едва он начал утихать, как Ольсен приказал ставить грот. Необходимо укрепить его как можно быстрее, если мы хотим сохранить лодку на плаву, сказал он. Только он один заметил, что лодка дала большую течь. Возможно, что во время шквала мы наскочили на льдину, которая содрала часть обшивки, поэтому вода просачивалась почти с такой же быстротой, с какой мы ее вычерпывали. Временно мы заложили пробоину несколькими тюленьими шкурами и посадили на них двух мужчин. Между тем Билл и Семундсен срастили лопнувший шкот. Мы подняли парус, Ольсен сидел у руля, направляя лодку к мысу Йорк. Это - клочок земли, в который в течение года вглядывалось множество моряков; его очертания навсегда запечатлялись в их сознании.
      Однако наши злоключения еще не кончились. Мы хорошо понимали, что только благодаря Ольсену, который сидел у руля, мы смогли справиться с предательским ветром; здесь у мыса он дул самым необычайным образом. То его почти не было, он едва наполнял паруса, то вдруг задувал с такой силой, что грозил опрокинуть лодку. Он налетал то с одной, то с другой стороны; нас могло опять залить, и мы все время вычерпывали воду. Шквал нагнал огромные массы битого льда к берегу, и маневрировать среди них стало труднее, а заранее предугадать порывы ветра - вообще невозможно.
      В обычных условиях видно по воде, что приближается ветер, но когда кругом плавает лед, то вовремя это увидеть невозможно. Встречный ветер мгновенно может превратиться в шквал, налетающий с кормы. Порывы ветра походили на удары бича; иногда у нас создавалось впечатление, что ветер шел вокруг нас и снова возвращался обратно. Ольсен показал себя непревзойденным мастером. Казалось, он заранее чуял порывы ветра; через некоторое время он подвел нас к берегу: глядя на Ольсена нельзя было сказать, что это стоило ему громадного труда. А самое главное - он удержал лодку на плаву, и нам не пришлось высаживаться на льдину, чтобы починить лодку. Никому другому это не удалось бы.
      Очутившись на суше, мы были рады возможности согреться и обсохнуть. У нас еще оставалось достаточно мяса, чтобы приготовить хороший обед, а Семундсену каким-то чудом удалось сохранить коробку спичек в более или менее сносном состоянии. Все промокли до нитки, а смены одежды у нас не было.
      Меквусак немного посмеялся над нашей радостью по поводу спичек. Во время шквала ему было страшно, но теперь, когда мы оказались на земле, меньше всего его беспокоили спички. Ведь бoльшую часть жизни он прожил без них.
      Старик хотел выразить свою благодарность Томасу Ольсену за наше спасение, поэтому он попросил меня перевести следующее: "Пришло время, когда видишь, что возраст не всегда определяет мудрость. Есть дела, которым старику надо учиться, хотя у него за плечами многие годы. Возможно, мы все очутились бы на дне моря, если бы более молодой и опытный человек не занял почетное место у руля!"
      Ольсен понял, что имел в виду Меквусак и улыбнулся ему, а это было большой редкостью. Его серьезное и суровое лицо непривычно подобрело, он стал человечнее, как будто его развеселила борьба с морем и шквалом.
      Меквусак мог точно определить, где мы находимся, ведь он знал каждый камень - и здесь и во всех тех местах, которые лежали на нашем пути. Он привел нас в небольшую пещеру, где было очень уютно; мы развели огонь у входа, чтобы полакомиться горячей пищей. Отсюда хорошо было видно, что на расстоянии мили или двух на море свирепствовал шторм, но у нас было тепло и спокойно, и мы могли разложить одежду и шкуры для просушки на солнце. Итукусук и Квангак пошли на охоту за гагами; каждый из них вернулся с тяжелой ношей; они принесли немало молодых птиц, и мы тотчас принялись за готовку. Все долго ели великолепных птиц. Никому из нас не хотелось идти и возиться с лодкой. Мы совершенно измотались в тяжелом единоборстве со шквалом, но несмотря на это, спать нам не хотелось. Последние часы, вероятно, сказались больше на наших нервах, чем на мускулах, нам было достаточно просто лежать и греться на солнце. Кроме того, нас согревал костер; никто ничего не говорил, занятый своими мыслями.
      Я думал о той разнице, которая существует между пятью белыми и мной. У них было единственное желание - как можно скорее попасть в цивилизованный мир, а я больше всего хотел вернуться в Туле - и чем скорее, тем лучше. Я попытался поставить себя на их место, и мне казалось, что они стремятся обратно к новым сложностям, а я, наоборот, пользуюсь неограниченной свободой и меня ничто не беспокоит. Конечно, я прекрасно знал, что я нисколько не лучше, чем они, и безусловно не умнее их. Должно быть, у меня какой-то изъян.
      Я никогда не мог понять, почему людей так тянет обратно к цивилизации: ведь они всегда стремятся уйти от нее, ищут уединения, как только чувствуют, что устали душой или телом и им нужен покой и мир. Если посмотреть вокруг, то выходит, что люди все дальше и дальше отходят от природы, но в то же время их охватывает непреодолимое желание вернуться к ней. Может быть, именно я открыл эту великую тайну? Это, конечно, мало вероятно, но я убежден, что сделал правильный выбор. Меня нисколько не соблазняло ехать с пятью китобоями. Я был еще молод и со всей непримиримостью молодости верил и в свою правоту, и в то, что никогда не изменю своего решения27.
      Ольсен прервал наши размышления. Он повернулся к Биллу и ко мне и сказал, что мы должны опять взять на себя командование. Давно пора двинуться дальше, сказал он.
      Билл Раса посмотрел на него с некоторым замешательством, он чувствовал себя неловко и смущенно проговорил:
      - Но ведь все мы - гости Петера. Это его лодка, и он везет нас на остров Тома. Если бы мы лодку наняли или украли, тогда я был бы главным. Но раз это не так, то я не вижу причины, почему мне отдают предпочтение перед другими. Нам всем ясно, что ты, Том, управляешь лодкой лучше, чем любой из нас. Я бы ни за что не справился сегодня. У меня есть диплом штурмана и я знаю, что такое китобойный промысел, но ведь это не то же самое, что управлять парусником. И я сразу могу отличить настоящего моряка, когда вижу его за работой. Клянусь, что никогда в жизни не видел лучшего моряка!
      Ольсен снова улыбнулся:
      - Да, правда, я, пожалуй, старше вас всех, - сказал он. - Мне, кроме того, приходилось иметь дело со многими людьми побольше, чем вашему брату. Я был старшим над ними. Видишь ли, если ты хочешь чтобы тебя слушали, тебе самому нужно уметь слушаться. Очень может быть, Билл, что сегодня я обращался с тобой не как с первым штурманом, но если привыкаешь командовать, то от этого не так-то легко отучиться. Я знал, что сегодня справлюсь лучше, чем кто-либо из вас, и долго не раздумывал. А раз я сижу за рулем, то уж позабочусь, чтобы меня слушались. Я долгое время подчинялся приказам, плавая простым моряком. Теперь всему этому конец. Наши судовладельцы не боятся доверить мне судно, можешь в этом не сомневаться!
      - Ты хорошо знаешь, Том, что занимало всех нас, - сказал Билл Раса. Ни о ком столько не судачили на "Хортикуле", как о тебе. Едва мы вышли в море, как все поняли, что раньше ты был капитаном. Но никто не знал, почему ты нанялся простым матросом, да и не наше это дело. Ведь никто не докучал тебе расспросами, не так ли?
      - Расспросами! Попробовал бы кто-нибудь расспрашивать! Ведь вы знаете, что я могу справиться с троими. Клянусь, если бы кто-нибудь оказался назойливым, ему бы не поздоровилось.
      - Но ведь ты не мог запретить людям говорить о тебе, - сказал Рокуэлл. - Помнишь Мака Тодда с "Хортикулы"? Он тоже когда-то был капитаном и совсем неплохим. Но был замешан в какое-то дело с контрабандой; его лишили документов, и теперь ему никогда больше не получить судно!
      - Да, а вспомните великого Карла Калахама, у нас в Тромсё! Ведь когда-то он был замечательным капитаном, - вставил Семундсен. - Водил большие корабли, потом стал прикладываться к бутылке и никак не мог оторваться от нее. Пришлось ему расстаться с кораблем и всем прочим. Странные истории происходят с бывшими корабельными офицерами, когда они нанимаются на судно матросами: они либо становятся самыми лучшими в команде, либо никуда не годятся. Середины не бывает!
      Я повернулся к Томасу Ольсену:
      - Мне кажется, я видел тебя, когда ты был капитаном, - сказал я ему. Но не могу припомнить, где и когда, а раз ты не сказал, что знаешь меня, я и не стал упоминать об этом!
      - Да, Петер, ты меня видел, - ответил Ольсен - Это было в Эске-фиорде, в Исландии, ты был там с датской экспедицией. Однажды вечером у вас на судне устроили грандиозную попойку, пива и спирта было больше, чем я когда-либо видел в других местах. Но мне кажется, что в тот вечер ты был незаметной фигурой!
      - Да, ты прав: я стоял на вахте, потому что не пью. Я должен был смотреть за собаками на палубе и, кроме того, пересчитывать гостей, по мере того, как их уносили на берег. Мне приходилось следить, чтобы вместе с гостями не унесли членов нашей экспедиции!
      - Во всяком случае, Петер, ты не видел, чтобы тащили меня. Мои старые ноги всегда могли довести меня до дому без посторонней помощи.
      - Пьешь ты или не пьешь - это неважно, - серьезно сказал Семундсен. Но в тот день, когда ты получишь корабль, я первый приду к тебе наниматься, капитан.
      - А почему ты не пошел штурманом в этот рейс? - спросил я. - Конечно, это не мое дело, - добавил я, - но если бы ты захотел...
      - Ерунда! Во-первых, меня не взяли бы штурманом на шотландское судно. Штурманский диплом у меня ведь датский. Пришлось бы сначала сдать экзамен. А я уж, черт возьми, половину позабыл. Я могу управлять судном не хуже других, а что касается китов, то, пожалуй, тоже знаю не меньше любого, но вот вся эта бумажная писанина, все эти исчисления - не для меня. Мне довольно знать широту, иметь проложенный курс и компас, которым, к слову сказать, в этих водах пользоваться невозможно. Нет, уж либо брать на себя всю ответственность, либо никакой. И я вел себя, как подобает матросу, во всяком случае до тех пор, пока мы не очутились во льдах. Но не подумайте, что это первая переделка, в которую я попадаю; пока что мне всегда удавалось выкручиваться из беды.
      Рокуэлл Симон хотя и не был моряком, но много путешествовал и тоже попадал в кораблекрушения. Он рассказал о знакомых морских офицерах, которые вынуждены были уйти на берег из-за того, что по той или иной причине лишались документа.
      Я заметил, что Ольсен хотел бы рассказать о себе. Нас свел случай, мы знали, что скоро расстанемся и никогда больше не встретимся. А это, по-моему, способствует откровенной беседе. У человека порой возникает потребность поговорить, а в арктических районах она проявляется чаще, чем в каком-либо другом месте земного шара. Может быть, это стремление облегчить душу, или же вид защиты, когда человек хочет оправдаться перед самим собой и проверяет на других силу собственных доводов? Мне думается, что именно поэтому Ольсен в конце концов и заговорил.
      РАССКАЗ ТОМАСА ОЛЬСЕНА
      Мне кажется, я могу угадать, о чем вы думаете, друзья мои. Но вы ошибаетесь, могу вас уверить - я не лишился своих бумаг и не вступил в конфликт с судовладельцами. Для них я всегда был хорош, ведь я привозил им много денег. Нет, ни судна, ни бумаг я не терял - я потерял команду. И это для меня гораздо тяжелее, чем если бы я был осужден.
      Я вижу, что вы таращите глаза, но я не оговорился, я сказал осужден. Совершенно точно: было следствие и тому подобное. Меня обвинили в убийстве - ни больше, ни меньше. Но меня оправдали, хотя с тем же успехом могли и осудить. И это оправдание было так же тяжело, как и любое наказание, которое я мог бы получить. Теперь я вам расскажу все, и уж судите сами. Но скажите мне, как бы вы поступили на моем месте? Так вот, я был капитаном, капитаном китобойного судна, и моя единственная ошибка заключалась в том, что я не годился в няньки.
      Да, меня обвинили в убийстве, действительно в убийстве. И всего два года тому назад. Меня потащили в суд, и я был вынужден выслушивать все, что мне считали нужным сказать; я должен был сидеть спокойно, не произносить ни слова и выслушивать все, что этот несчастный сопляк, а не человек, мог вытащить из себя перед судьей и всем сборищем людей, явившихся на это представление. Какой-то жалкий сухопутный краб заявил, что я убил его сына. Вы только представьте себе, каково мне было слушать, как этот заморыш кричал изо всех сил: "Я обвиняю вас в том, что вы убили моего сына".
      Избить человека до полусмерти - это я понимаю, такое может случиться с каждым из нас. А что еще можно сделать, когда ты оторван ото всех в арктических широтах? Ведь бывает человек так заносится, что вырастает из своих собственных штанов. Бывает, что ты вынужден задать такому человеку хорошенькую трепку, и может случится, что изволтузишь его сильнее, чем надо. Если у парня есть хоть крупица ума, он никогда не станет жаловаться и извлечет из порки хороший урок. Конечно, он устроит скандал, но потом все забудется и вы с ним снова становитесь друзьями. А если какой-нибудь негодяй решит пожаловаться полиции - что ж делать? Ты платишь штраф, но уж ему больше не ходить в плавание всю свою жизнь. Все станут над ним насмехаться, а таким людям не место на борту судна.
      Но убийство - это совсем другое. Меня обвиняли в убийстве. Мне не дали права самому защищать себя. Я должен был нанять адвоката. Защитник сказал, что если я отзову этого карлика в сторону и попытаюсь решить дело миром, то все будет испорчено. Ведь этот народ ничего не понимает в жизни моряков, поэтому не имеет никакого смысла разумно говорить с ним. Я не хотел унижаться, оправдываясь перед этими книжными червями. Но я знаю, что вы-то поймете меня, поймете, что произошло; поэтому я расскажу вам все, ведь вы ни полицейские, ни судьи, ни защитники. Что эти люди знают о жизни? Ничего на свете они не видели, кроме своих сводов законов и параграфов.
      У меня был свояк, который жил в провинциальном городке. Собственно говоря, он-то и явился причиной всех бед. Но сам по себе он парень неплохой, хотя ни разу в жизни не ходил в море. Зимой я бывал у него, и вот он-то мне и сказал, что у него есть друг - бухгалтер или еще что-то в этом роде, - который очень хочет встретиться со мной. На такую просьбу трудно что-либо возразить. Много людей носятся с романтическими представлениями о морской жизни и китобойном промысле. Такие люди любят потолковать с нами, надеясь услышать о всяких небылицах и необычайных приключениях. Ведь у них нет ни малейшего представления о том жалком существовании, которое влачат зверобои, из года в год отправляющиеся во льды, чтобы выслеживать китов.
      Еще выяснилось, что у этого слюнтяя и его жены есть сын, которого они никак не могут пристроить. Он окончил школу, его несколько раз пробовали отдать в учение, но ничего из этого не выходило. Наконец, малый настолько отбился от рук, что вмешалась полиция, и ему пришлось отсидеть в тюрьме. А вы сами понимаете, что значит отбыть срок, когда живешь в маленьком городишке. Все друг друга знают, бабы судачат: "Уж, конечно, вина родителей... наверное, он пошел в отца... никакого воспитания, бедный мальчик, его не научили слушаться..." Не мне вам говорить, как это бывает.
      Вот у родителей и появилась мысль отправить малого со мной в Гренландию. Они предполагали, что, может быть, эта поездка сделает из него человека. Родители всегда так говорят, когда хотят отделаться от непутевого сына. На самом же деле этот жалкий парень нуждался в гораздо большей опеке, чем они могли ему дать; но этого они не понимали. Однако, несмотря ни на что, я все же обещал взять его с собой, когда в марте мы выйдем в море.
      Я охотно соглашусь, что с таким недоноском возни, конечно, много. Нечего скрывать - стоило взглянуть на него и становилось ясно, что проку от этого человека не жди. Впрочем, о покойниках плохо не говорят. Но ведь и хорошего-то в нем ничего не было. Он был самым большим лодырем, с каким мне приходилось сталкиваться, выходя в море; он только и стремился, как бы увильнуть от работы или свалить ее на других; на все у него находилось оправдание: он был хитер как бестия. Естественно, никаким авторитетом в кубрике он не пользовался, и ему разными способами давали понять, как к нему относятся. Само собой разумеется, я не знал, что там происходит, но могу представить, что ему тоже было не особенно сладко.
      Этот слюнтяй принес с собой несчастье! Мы дошли до Гренландии, но не обнаружили ни одного кита. Сначала я направился в Кумберлендский пролив, где всегда много китов, но в то время там стояла адская погода. Никогда в жизни я не видел такого количества льда; огромные массы плотного льда далеко в море - никакой надежды пробиться в прибрежные воды, в которых обычно плавают киты. В конце концов я решил послать все это к черту и попытать счастья в заливе Мелвилла; но приходилось торопиться, чтобы попасть туда раньше других китобоев.
      Ветер и погода благоприятствовали нам, и мы быстро продвинулись на север. Крепкий зюйд-вест помог нам мгновенно проскочить через пролив Девиса. Льда почти не было. Круглые сутки начало светить солнце, что тоже поднимало настроение. Ведь если вначале немного не повезет, нечего сразу падать духом; это хорошо всем известно, но, однако, чертовски тяжело так рассуждать, когда попадаешь в беду. Легко об этом говорить только тогда, когда благополучно добрался до дому.
      * * *
      Как я уже сказал, все как будто складывалось удачно. Единственное, что вызывало беспокойство - это проклятые киты. Шли дни, а ни одного кита не показывалось. Нас это не пугало - ведь сезон только начался; но все-таки меня не покидало предчувствие чего-то плохого. В тот год мой брат отправился к восточным берегам Гренландии; он, понимаете ли, хотел перехитрить меня и вернуться домой с лучшим уловом. А мне очень хотелось доказать ему, кто в нашей семье понимает, что такое охота на китов.
      Так вот, мы вошли в залив Мелвилла. Дул свежий ветер, и море было неспокойно. Но едва показался остров Тома, как погода переменилась. Такую погоду можно наблюдать только в Гренландии. В течение недели, а то и больше дуют стремительные ветры, но вдруг все затихает, и долгие дни, а иногда и недели ничего не шелохнется; кругом так тихо, что не задует и спички. Именно такой погоды следует опасаться.
      Когда лед вдруг снова начинает передвигаться, то это происходит с такой быстротой, что корабль неизбежно затрет. Пока сообразишь, лед окружит тебя настолько плотным кольцом, что открытой воды нигде не увидишь. А через несколько часов... да что говорить, ведь вы это знаете не хуже меня.
      Штормовая погода подняла чертову зыбь с обеих сторон, так как мы находились вблизи от кромки льда, от которой шли отраженные волны. Море так раскачивало шхуну, что нас всех чуть не вытряхнуло. Я думал, что нам стоит подождать здесь еще несколько дней, и поэтому решил подойти поближе ко льдам, чтобы избежать качки.
      Тут мы вдруг услышали из бочки крик впередсмотрящего - возглас, которого мы так долго ждали. Я взобрался на мачту с быстротой обезьяны; действительно, появился фонтан прекрасного большого гренландского кита. Он был сравнительно недалеко, и я мог видеть, насколько он велик: его туша поблескивала на солнце.
      Я мигом оказался внизу и прогремел: "Все наверх!". Второго штурмана я отправил в бочку, чтобы наблюдать и подавать сигналы. Все три наших лодки были тут же готовы.
      Нелегко заставить людей выйти в море при таком волнении, но ведь это было нужно, и мы это сделали - даже в рекордно короткий срок, могу вас уверить. Я сел в лодку второго штурмана, за мной следовали лодки первого штурмана и боцмана. Когда спускали нашу лодку на воду, два человека и я сам прыгнули в нее. Было бесконечно трудно удержать ее от столкновения с судном, однако все обошлось благополучно. Едва мы оказались на воде, как вся наша задача свелась к тому, чтобы удержать тяжелую лодку поодаль от судна. Волнение оказалось сильнее, чем я предполагал, и если бы волна подняла нас и бросила о корпус шхуны - то можете себе представить, что бы случилось. Лодку разбило бы в щепки, и все было бы кончено.
      Команда была наготове. Наши лодки прыгали вверх и вниз, как ореховая скорлупа; мы то оказывались на самом гребне волны, то в ту же секунду падали вниз; судно рядом с нами напоминало высокую гору. Но каждый раз, как мы сближались и какой-то миг находились на одном уровне с палубой, матросы один за другим прыгали в лодки. Как только новый человек попадал в лодку, становилось немного легче выравнивать ее, и я радовался тому, что люди уже внизу. Я немного нервничал, так как никто не мог поручиться, что кит будет нас ждать.
      Нам уже надо было отходить, когда я обнаружил, что у меня в лодке не хватает человека. Я взглянул вверх и увидел Торвальда, парня, о котором я рассказывал. Он все еще стоял на палубе. Лицо его позеленело от страха, он вцепился в такелаж.
      - Давай, прыгай, черт тебя возьми! - закричал я ему.
      Нас взметнуло вверх, судно было внизу, а Торвальд все стоял.
      - Смотри в оба, - предупредил я его, - сейчас мы приблизимся!
      Мы прыгали вверх и вниз, как чайка на волне, но если бы прикоснулись к борту судна, хотя бы на секунду, то для нас все было бы кончено. Не осталось бы и щепки от того, что раньше было китобойным ботом. Мы снова взлетели вверх, парень стоял на планшире и не двигался - длинная худая жердь со светло-желтыми волосами.
      - Ну, прыгай же! - крикнули мы в один голос и приготовились подхватить его, но он не тронулся с места и по-прежнему цеплялся за канат.
      - Прыгай! Прыгай сейчас же! - закричали мы, проносясь мимо. Похоже было, что он ни за что не оторвет рук. Наконец, я потерял терпение и выкрикнул одно из своих ругательств; не было еще такого человека, на которого оно бы не подействовало. Я загремел во всю силу своего голоса, и парень услышал меня.
      Он все-таки прыгнул.
      Как и следовало ожидать, Торвальд прыгнул именно тогда, когда прыгать было нельзя. Он оттолкнулся ногами, а руки его еще сжимали канат, поэтому он не мог сразу оторваться от корабля. Вместо того чтобы попасть в лодку, когда мы проносились мимо, он полетел прямо вниз, и в следующее мгновение море поглотило его.
      Молодой парень, сидевший у кормового весла в моей лодке, вскочил. Решив, что нужно что-то предпринять, он схватил весло и начал грести. Лодка почти повернулась и стала приближаться к судну; тут мне стало по-настоящему страшно.
      Я выдернул румпель и вскочил, держа его в руках. Я был в бешенстве и, высоко подняв тяжелый румпель, размахивал им над головами людей.
      - Гребите! Все гребите! Сейчас же гребите! - заревел я. - Прочь отсюда, к черту в пекло! Гребите изо всех сил. Такой мрази - до черта, кит - один. Мы пришли сюда за китами. Парню представился случай, он его упустил. Прочь отсюда! Пусть подыхает. Налегай! Вперед, и к черту в пекло!