Фолькельт говорит: «Представления, которые прошли почти незаметно в бодрствующее сознание и которые, по всей вероятности, никогда не будут извлечены из забвения, очень часто дают знать о себе в сновидениях» (с. 105). Необходимо, наконец, упомянуть здесь о том. что, по мнению Шлейермахера, уже засыпание сопровождается проявлением нежелательных представлений (образов).

Нежелательными представлениями можно назвать все те представления, появление которых как в аморальных, так и в абсурдных сновидениях возбуждает в нас неприятное чувство. Существенное различие заключается лишь в том, что нежелательные представления в области морали представляют собою противоречие нашим обычным переживаниям, в то время как другие просто-напросто нас удивляют. До сих пор еще никто не пытался более глубоко и подробно обосновать это различие.

Какое же значение имеет проявление нежелательных представлений в сновидении, какой повод относительно психологии бодрствующей и грезящей души можно извлечь из этого ночного проявления противоречащих этических побуждений? Здесь необходимо отметить новое разногласие и новую различную группировку авторов. По мнению Гилъдебрандта и его сторонников, приходится неминуемо признать, что аморальным движениям души и в бодрственном состоянии присуща известная сила, которая не может, однако, проявиться на деле, и что во сне отпадает нечто, что мешало нам до того сознавать наличность этих побуждений. Сновидение выясняет, таким образом, реальную сущность человека, хотя и не вполне исчерпывает ее, и не принадлежит к числу средств, которые облегчают доступ нашего сознания к скрытым тайникам души. Только на основании этого Гильдебрандт может приписывать сновидению роль предостерегателя, который обращает наше внимание на скрытые моральные дефекты нашей души, все равно, как по признанию врачей, оно предупреждает сознание о незаметных до того физических страданиях. Спитта, по всей вероятности, руководился тем же, когда указывал на источники возбуждения, которые играют видную роль в период зрелости и утешают грезящего субъекта тем, что он сделал все, что было в его силах, если вел в бодрственном состоянии строго добродетельный образ жизни и старался всякий раз подавить греховные мысли, не давая им развиться и особенно проявиться на деле. Согласно этому воззрению мы можем назвать «нежелательными» представлениями – представления, «подавляемые» в течение дня, и видеть в их проявлении чисто психический феномен.

По мнению других авторов, мы не имеем права делать подобные заключения. По мнению Иессена, нежелательные представления в сновидениях, а также и в бодрственной жизни и в лихорадочном состоянии носят «характер приостановленной волевой деятельности и до некоторой степени механического воспроизведения образов и представлений путем побуждении» (с. 360). Аморальное сновидение доказывает якобы только то, что грезящий субъект когда-либо, очень может быть и случайно, узнал о данном представлении, которое отнюдь не обязательно должно служить составной частью его психики. Знакомясь с мнением Мори по этому поводу, мы сомневаемся, не приписывает ли он сновидению способность разлагать душевную деятельность на составные части вместо того, чтобы попросту ее разрушать. О сновидениях, в которых человек преступает все границы моральности, он говорит: «Именно наши склонности заставляют нас говорить и действовать, причем наша совесть нас не удерживает, хотя иногда предупреждает. У меня есть недостатки и порочные склонности. В состоянии бодрствования я стараюсь бороться с ними и часто мне удается контролировать их, не поддаваться им. Но в моих снах я всегда им поддаюсь или точнее действую под их импульсом, не испытывая ни страха, ни угрызений совести. Конечно, видения, разворачивающиеся передо мной, составляющие сновидения, подсказываются мне теми побуждениями, которые я чувствую и которые отсутствующая воля даже не пытается подавить» (с. 113).

Если верить в способность сновидения раскрывать действительно существующее, но подавленное или скрытое моральное предрасположение грезящего субъекта, то более яркую характеристику, чем у Мори (с. 115), найти трудно: «Во сне человек проявляется полностью во всей своей оголенности и природном нищенстве. Как только он перестает применять свою волю, он становится игрушкой всех страстей, от которых в состоянии бодрствования его защищает совесть, чувство чести и страх». И в другом месте (с. 462): «Во сне проявляется человек инстинкта… Человек как бы возвращается к своему природному состоянию, когда видит сон. Чем менее глубоко проникли в его дух приобретенные идеи, тем более тенденции, не согласующиеся с ними, сохраняют свое влияние во сне». Он приводит затем в качестве примера, что в сновидениях он нередко видел себя жертвой как раз того суеверия, с которым наиболее ожесточенно боролся в своих сочинениях.

Ценность всех замечаний относительно психологического содержания сновидений нарушается, однако, уМо-ри тем, что он в столь правильно подмеченном им явлении видит только доказательство «психического автоматизма», который, по его мнению, господствует над сновидениями. Этот автоматизм он противопоставляет психической деятельности.

Штрикер в одном месте своего анализа сознания говорит: «Сновидение состоит не только из обманчивых иллюзий; если спящий пугается во сне, например, разбойников, то хотя эти разбойники и иллюзорны, но страх вполне реален». Это наводит на мысль о том, что развитие аффекта в сновидении не допускает оценки, которая выпадает на долю других элементов сновидения, и перед нами предстает вопрос, какой из психических процессов во сне реален, иначе говоря, какие из них могут претендовать на включение их в состав психических процессов бодрственного состояния?

Суждение о сновидении, которое старается с какой-либо определенной точки зрения выяснить возможно большие стороны последнего и в то же время определить отношение сновидения к какому-либо более широкому явлению, можно назвать теорией сновидения. Различные теории различаются по тому, выдвигают ли они ту или иную черту сновидения ее на первый план. Из теории вовсе не обязательно выведение какой-либо определенной функции, иначе говоря, пользы или какой-либо иной деятельности сновидения, но наше мышление, привыкше к телеологическому методу, несомненно, более сочувственно отнесется к той теории, которая не оставляет без внимания и функции сновидения.

Мы познакомились уже с несколькими воззрениями, на сновидения, которые в большей или меньшей степени заслуживали названий теорий в указанном смысле. Вера древних в то, что сновидение ниспосылается богами, чтобы направлять поступки людей, была полной теорией сновидения, которая давала ответы на все вопросы относительно последнего. С тех пор как сновидение стало объектом биологического исследования, мы знаем целый ряд теорий сновидения, хотя встречаем срединих много совершенно недостаточных и неполных.

Если не претендовать на перечисление всех этих теорий без исключения, то можно произвести следующую группировку их на основании воззрения относительно степени участия и характера душевной деятельности в сновидениях.

1. Теории, признающие, что в сновидении продолжается полностью вся психическая деятельность бодрственного состояния. Представителем этих теорий является Дельбеф. Здесь душа не спит; ее механизм остается в неприкосновенности, но, будучи помещена в условия, отклоняющиеся от состояния бодрствования, душа при нормальном функционировании, естественно, дает другие результаты, чем в бодрственном состоянии. Эти теории заставляют задаться вопросом, могут ли они вывести различие сна от мышления исключительно из условия состояния сна. Кроме того, они не касаются функций сновидения; они не говорят о том, зачем человеку снится, почему продолжает работать сложный механизм душевного аппарата, когда помещается в условия, по-видимому, для него подходящие. Единственно целесообразными реакциями остаются сон без сновидений или пробуждение при нарушающих сон раздражениях вместо третьей реакции – реакции в виде сновидения.

2. Теории, признающие, напротив того, понижение психической деятельности в сновидении, – ослабление ассоциаций и оскудение перерабатываемого материала. Согласно этим теориям должна быть дана совершенно другая психологическая характеристика сна, чем мы находим ее у Дельбефа. Сон простирается далеко за пределы души, он состоит не только в отделении души от внешнего мира, но проникает, наоборот, в ее механизм и на время приводит его в негодность. Допуская сравнение с психиатрическим материалом, можно сказать, что первая теория конструирует сновидение в виде паранойи, а вторая рисует его в форме слабоумия.

Теории, признающие, что в сновидении проявляется лишь часть душевной деятельности, парализованной сном, пользуются наибольшей популярностью среди врачей и вообще в научном мире. Поскольку вообще проявляется интерес к толкованию сновидений, их можно назвать господствующими теориями. Необходимо упомянуть о том, с какой легкостью эта теория избегает самых опасных пунктов, всякого объяснения сновидения и, главное, противоречий, воплощающихся в нем. Так как, согласно ей, сновидение является результатом частичного бодрствования («постепенное, частичное, и в то же время нормальное бодрствование», говорит Гербарт в своей «Психологии о сновидении»), то ряду состояний, начиная с постепенного пробуждения до полного бодр-ственного состояния, она может противопоставить параллельный ряд, начиная с пониженной деятельности сновидения, обнаруживающейся своею абсурдностью, вплоть до концентрированного мышления.

Кто считает физиологическую точку зрения наиболее правильной или, по крайней мере, наиболее научной, тот найдет наилучшее изложение этой теории у Винца (с. 43):

Понимание сновидения как неполного частичного бодрствования встречается у всех современных физиологов и философов. Наиболее подробно теория эта изложена у Мори. В его исследовании кажется нередко, будто автор представляет себе бодрственное состояние и сон связанным с определенными анатомическими центрами, причем определенная психическая функция и определенная анатомическая область для него неразрывны. Я могу только сказать, что, если теория частичного бодрствования и оправдалась бы, все равно она далека еще от окончательной разработки.

При таком понимании нечего и говорить, разумеется, о функциях последнего. Относительно положения и значения сновидения наиболее последовательно высказывается Бинц (с. 357): «Все наблюдаемые нами факты дают возможность охарактеризовать сон как материальный, всегда бесполезный и во многих случаях прямо-таки болезненный процесс…» Выражение «материальный» по отношению к сновидению имеет совершенно особое значение. Оно относится прежде всего к этиологии сновидения, которой особенно интересовался Бинц, когда исследовал экспериментальное вызывание сновидений путем опытов с ядами. Эти теории сновидения, вполне естественно, требуют объяснения происхождения его по возможности исключительно из соматических источников. Выраженная в крайней форме, теория эта гласит следующее: удалив от себя раздражение и перейдя в состояние сна, мы не испытываем никакой потребности в сновидении вплоть до самого утра, когда постепенное пробуждение путем новых раздражении отражается в сновидении. Между тем оградить сон от раздражении не удается: отовсюду к спящему приходят раздражения, извне, изнутри и даже из всех тех частей его тела, на которые в бодрственном состоянии он не обратил бы никакого внимания. Сон, благодаря этому, нарушается, душа подвергается частичному пробуждению и функционирует затем некоторое время вместе с пробудившейся частью, будучи рада вновь уснуть. Сновидение представляет собой реакцию на нарушение сна, вызванное раздражением, правда, чрезвычайно излишнюю и ненужную реакцию.

Называть сновидение, которое является все же проявлением деятельности душевного механизма, материальным процессом, имеет еще и другой смысл; тем самым за ним отрицается почетное название психического процесса. Чрезвычайно старое в применении к сновидению сравнение о «десяти пальцах немузыкального человека, бегающих по клавишам инструмента», быть может, наиболее наглядно иллюстрирует, какую оценку в большинстве случаев находит сновидение в точной науке. Сновидение представляется этой теорией явлением совершенно бессмысленным, ибо разве могут десять пальцев немузыкального игрока сыграть что-либо музыкальное.

Теория частичного бодрствования уже давно встретила серьезные возражения. Уже в 1830 г. Бурдах говорил: «Если признавать, что сновидение представляет собою частичное бодрствование, то этим, во-первых, не объясняется ни бодрствование, ни сон, во-вторых, говорится только, что некоторые силы души проявляют во сне свою деятельность, а другие в это время находятся в состоянии покоя. Но это неравенство наблюдается вообще в течение всей жизни…» (с. 483).

С господствующей теорией сновидения, которая видит в нем «материальный процесс», связано чрезвычайно интересное объяснение сновидения, высказанное в 1866 г. Робертом, и чрезвычайно эффективное, так как оно признает в сновидениях наличность определенной функции, полезного результата. Роберт в основу своей теория кладет два наблюдаемых им факта, на которых мы останавливались при оценке материала сновидения (с. 13), а именно то, что человеку снятся часто второстепенные впечатления дня и чрезвычайно редко – значительные и интересные. Роберт считает безусловно правильным следующее положение: возбудителями сновидения никогда не становятся мысли, продуманные до конца, а всегда лишь те, которые, так сказать, копошатся в голове или незаметно или бегло проходят мимо рассудка (с. 10). «Поэтому-то в большинстве случаев и нельзя истолковывать сновидения, так как причинами его являются чувственные впечатления прошедшего дня, не доведенные до полного сознания спящего». Условием, чтобы впечатление проникло в сновидение, служит либо то, что впечатление было нарушено в своей обработке, либо то, что оно было достаточно ничтожным для такой обработки.

Сновидение представляется Роберту «физическим процессом выделения, достигающим в своей душевной реакции сознания». Сновидения – это выделения мыслей, подавленных в зародыше. «Человек, у которого была бы отнята способность грезить, должен был бы сойти с ума, так как в его мозгу скопилось бы множество непродуманных мыслей и беглых впечатлений, под бременем которых могло бы угаснуть то, что должно было бы внедриться в память в виде готового целого». Сновидение служит перегруженному мозгу своего рода предохранительным вентилем. Сновидения обладают спасительной, разгружающей силой (с. 32).

Было бы неразумно задавать Роберту вопрос, каким образом сновидение вызывает разгрузку души. Автор из двух этих особенностей материала сновидения заключает, по-видимому, что во время сна как бы соматическим путем производится такое выделение несуществующих впечатлений и что сновидение не представляет собою психического процесса, а лишь является признаком такого выделения. Впрочем, выделение это не является единственным процессам, происходящим ночью в нашей душе. Роберт сам добавляет, что, кроме того, вырабатываются побуждения дня, и те мысли, которые не поддаются этому выделению, связуются нитями, заимствованными у фантазии, в одно конечное целое и внедряются таким образом в память в виде законченных продуктов фантазии (с. 23).

В резком противоречии к господствующей теории стоит понимание Робертом источников сновидения. В то время как, согласно этой теории, человеку вообще не снилось бы ничего, если бы внешние и внутренние раздражения не пробуждали бы постоянно души, по мнению Роберта, источник сновидения лежит в самой душе, в ее перегруженности, и Роберт говорит чрезвычайно последовательно, что причины, обусловливающие сновидения и заложенные в физическом состоянии, играют второстепенную роль: они не могли бы вызвать сновидения в мозгу, в котором не было бы материала к образованию сновидения, заимствованного у бодрствующего сознания. Следует допустить только, что продукты фантазии, возникающие в сновидении из глубины души, могут быть обусловливаемы нервными раздражениями (с. 48). Таким образом, сновидение, по Роберту, все же не всецело зависит от соматических раздражении; оно хотя и не психический процесс, но все же повседневный соматический процесс в аппарате душевной деятельности; оно выполняет функцию предохранения этого аппарата от перегруженности или, говоря языком сравнения, функцию очищения души от мусора.

На те же особенности сновидения, проявляющиеся в выборе материала последнего, опирается и другой автор, Делаж, создавший свою собственную теорию; чрезвычайно интересно, что незаметный оборот в понимании одних и тех же вещей приводит его к совершенно другому конечному результату.

Лишившись близкого человека, Делаж сам по опыту знал, что обычно человеку снится не то, что непрерывно занимало его днем, а если и снится, то только спустя известное время, когда это начинает вытесняться другими интересами. Его наблюдения над другими укрепили в нем еще больше эту уверенность. Интересную мысль приводит Делаж относительно сновидений молодых супругов: «Если они были очень сильно влюблены друг в друга, они никогда не видели во сне друг друга до брака и во время медового месяца, а если они видели во сне любовные сцены, то их героями были люди, к которым они безразличны или враждебны».

Что же, однако, снится человеку? Делаж говорит, что материал наших сновидений состоит из отрывков и остатков впечатлений последних дней. Все, что проявляется в наших сновидениях, все, что мы вначале склонны считать созданием сновидения, оказывается при ближайшем рассмотрении неосознанным воспоминанием «Souvenir, inconscient». Но все эти представления обнаруживают одну общую характерную черту: они проистекают от впечатлений, которые, по всей вероятности, сильнее коснулись нашей души, чем нашего разума, или от которых наше внимание отклонилось очень скоро после их появления. Чем менее сознательны и при том чем сильнее впечатления, тем больше шансов, что они будут играть видную роль в сновидении.

Делаж, подробно Роберту, различает те же две категории впечатлений, второстепенные и незаконченные, но выводит отсюда другое заключение, полагая, что впечатления входят в сновидение не потому, что они безразличны, а именно потому, что они не закончены. Второстепенные впечатления тоже до некоторой степени не вполне закончены. Еще больше шансов на роль в сновидении, чем слабые и почти незаметные впечатления, имеет сильное переживание, которое случайно парализуется в своей обработке или же умышленно отодвигается на задний план. Психическая энергия, питаемая в течение дня подавлением и парализованием впечатлений, становится ночью движущей силой сновидения. В сновидении проявляется психически подавленное. Аналогично высказывается и писатель Анатоль Франс («Красная линия»): «То, что видим ночью, – это жалкие остатки дневных впечатлении. Те, кем мы пренебрегли днем, во сне берут реванш, то, что мы презирали, – становится важным».

К сожалению, ход мыслей Делажа в этом месте обрывается; самостоятельной психической деятельности он отводит лишь ничтожную роль и вместе со своей теорией сновидения непосредственно примыкает к господствующему учению о частичном сне мозга: «В итоге сновидение есть произведение блуждающей мысли, без цели и направления, останавливающейся последовательно на воспоминаниях, которые сохранили достаточно интенсивности, чтобы появляться на ее пути и останавливать ее.

Связь между этими воспоминаниями может быть слабой и неопределенной, либо более сильной и более тесной, в зависимости от того, насколько сон исказил деятельность мозга».

3. К третьей группе относятся те теории сновидения, которые приписывают грезящей душе способность и склонность к особой психической деятельности, на которую она в бодрственном состоянии либо совсем не способна, либо способна в очень незначительной степени. Из проявления этих способностей проистекает во всяком случае полезная функция сновидения. Воззрения старых психологов на сновидения относятся по большей части к этой группе. Я удовольствуюсь тем, что вместо них приведу мнение Бурдаха, согласно которому сновидения представляют собою «естественную деятельность души, не ограниченную силою индивидуальности, не нарушенную самосознанием, не обусловленную самоопределением, а являющуюся живою свободною игрою чувствующих центров» (с. 486).

Эту свободную игру собственных сил Бурдах и др. представляют себе в форме состояния, в котором душа освобождается и собирает новые силы для дневной работы, чем-то вроде вакаций. Бурдах цитирует и всецело соглашается со словами поэта Новалиса относительно сновидения: «Сновидение представляет собою оплот монотонности и повседневности жизни, свободный отдых связанной фантазии, когда она смешивает все образы жизни и прерывает постоянную серьезность взрослого человека радостною детскою игрою. Без сновидений мы бы, наверное, преждевременно состарились, и поэтому сновидение, если, быть может, не непосредственно ниспослано свыше, то все же оно драгоценный дар, отрадный спутник на пути к могиле».

Освежающую и целительную деятельность сновидения изображает еще ярче Пуркинье (с. 456): «Особенно ревностно выполняют эти функции продуктивные сновидения. Это легкая игра воображения, – не имеющая никакой связи с событиями дня. Душа не хочет продолжать напряженной деятельности бодрственной жизни, а хочет отрешиться от нее, отдохнуть. Она вызывает состояния, противоположные тем, какие мы испытываем в бодрственном состоянии. Она исцеляет печаль радостью, заботы надеждами и светлыми образами, ненависть любовью и дружбой, страх мужеством и уверенностью; сомнения она разгоняет убежденностью и твердою верой, тщетное ожидание – осуществлением мечты. Сон исцеляет раны души, открытые в течение целого дня; он закрывает их и предохраняет их от нового раздражения. На этом покоится отчасти целительное действие времени». Мы чувствуем все, что сон представляет собою благодеяние для душевной жизни, и смутное предчувствие народного сознания питало всегда предрассудок, будто сновидение является одним из тей, по которым сон посылает свои благие дары.

Наиболее оригинальную и обширную попытку вывести происхождение сновидения из особой деятельности души, свободно проявляющейся лишь в состоянии сна, предпринял Шернер в 1861 г. Книга Шернера, написанная тяжелым и трудным слогом и преисполненная воодушевлением темой, которое, несомненно, должно было бы действовать отталкивающе, если оно не увлекало читателя, представляет собою для анализа настолько большие трудности, что мы с удовольствием воспользовались более ясным и простым изложением, в котором философ Фолькелып представляет нам учение Шернера. «Из мистических нагромождений, из всего этого великолепия и блеска мысли проглядывает и просвечивает пророческая видимость смысла, однако путь философа не становится от этого яснее». Такую оценку учению Шернера мы находим даже у его последователя.

Шернер не принадлежит к числу авторов, которые думают, что душа переносит все свои способности в сновидение. Он говорит о том, что в сновидении ослабляется центральность, произвольная энергия личности, что вследствие этой децентрализации изменяются познания, чувства, желания и представления и что остатку душевных сил присущ не чисто духовный характер, а лишь свойства механизма. Но зато в сновидении неограниченного господства достигает специфическая деятельность души – фантазия, освобожденная от господства разума и тем самым от всяких строгих преград и препок. Она хотя и подкапывается под последние устои памяти бодрственного состояния, но из обломков ее воздвигает здание, далекое и непохожее нисколько на построения бодрствующего сознания; она играет в сновидении не только репродуцирующую, но и продуцирующую роль. Ее особенности сообщают сновидению его специфический характер. Она обладает склонностью к преувеличению, ко всему лишенному масштаба и меры. Но в то же время, благодаря освобождению от препятствующей категории мышления, она приобретает большую эластичность; она чрезвычайно предприимчива ко всем тончайшим возбуждениям души, она переносит тотчас же внутреннюю жизнь во внешнюю психическую наглядность. Фантазии сновидения недостает языка понятий, то, что она хочет сказать, ей приходится рисовать наглядно, а так как понятие не влияет здесь ослабляющим образом, то она рисует с невероятной быстротой, величием и силою. Благодаря этому, как ни отчетлив и ясен язык ее, он становится тяжеловесным и малоподвижным. Особенно же ясность ее языка затрудняется тем, что он обычно не выражает объекта его истинным образом, а избирает охотнее чуждые образы, поскольку те в состоянии воспроизвести необходимую сторону объекта. В этом-то и заключается символизирующая деятельность фантазии… Чрезвычайно важно далее то, что фантазия изображает вещи не в исчерпывающем виде, а лишь намечает их контуры. Ее художество производит поэтому впечатление какого-то гениального вдохновения. Фантазия не останавливается, однако, на простом изображении предмета: она испытывает внутреннюю необходимость в большей или меньшей степени соединить с ним «я» грезящего человека и тем самым изобразить действие. Сновидение, имеющее своим объектом зрительные восприятия, рисует, например, золотые монеты, рассыпанные на улице; субъект собирает их, радуется, уносит с собою.

Материал, которым оперирует фантазия в своей художественной деятельности, состоит, по мнению Шер-нера, из смутных для бодрствующего сознания органических физических раздражении (ср. с. 23), так что в отношении источников и возбудителей сновидения чрезвычайно фантастическая теория Шернера и чрезвычайно трезвое учение Вундта и других физиологов, учения, которые в общем противостоят друг другу, точно два антипода, полностью здесь совпадают. Но в то время как, согласно физиологической теории, душевная реакция на внутренние физические раздражения исчерпывается вызыванием каких-либо соответственных представлений, которые затем путем ассоциации призывают к себе на помощь некоторые другие представления, по теории Шернера физические раздражения дают душе лишь материал, который она использует в своих фантастических целях. Образование сновидения, по мнению Шернера, начинается лишь там, где оно скрывается от взоров других.

Нельзя назвать целесообразным то, что фантазия сновидения производит с физическими раздражениями. Она ведет с ними опасную игру и представляет собой органический источник, из которого привходит в сновидение раздражение в какой-либо пластической символике. Шернер полагает, даже в противоположность Фолькельту и другим, что фантазия в сновидении обладает излюбленным символом для организма во всем его целом. Символ этот – дом. К счастью, однако, она для своих образов не связана с этим символом; она может нарисовать целый ряд домов, желая изобразить отдельные органы, например, длинные улицы, желая дать выражение раздражению со стороны кишечника. В другой раз отдельные части дома могут изображать отдельные части тела, так, например, в сновидении, вызванном головною болью, потолок комнаты (который представляется покрытым пауками) может символизировать собою голову.

Отрешаясь от символа «дом», мы видим, что различные другие предметы употребляются для изображения частей тела, посылающих раздражения. «Так, например, легкие символизируются раскаленною печью, в которой бушует яркое пламя, сердце – пустыми коробками и ящиками, мочевой пузырь – круглыми выдолбленными предметами. В сновидении мужчины, вызванном болезненными ощущениями в половых органах, субъекту снится, что он находит на улице верхнюю часть кларнета, рядом с нею трубку и шубу. Кларнет и трубка изображают penis, шуба – растительность. В аналогичном сновидении женщины узкая паховая область изображается тесным двором, а влагалище – узкой, клейко-вязкой тропинкой, по которой ей приходится идти, чтобы отнести письмо какому-то мужчине» (Фолькельт, с. 39).[23] Особенно важно то, что в заключение такого сновидения, связанного с физическим раздражением, фантазия, так сказать, демаскируется, представляя перед взглядом спящего болевызывающие органы или их функцию. Так, например, сновидение, вызванное зубною болью, заканчивается обычно тем, что спящий вынимает у себя изо рта зубы.

Фантазия в сновидении может, однако, обращать внимание не только на форму органа, вызывающего раздражение. В качестве объекта символизации она может воспользоваться и содержанием этого органа. Так, например, сновидение, вызванное болью в кишечнике, может изобразить грязные улицы. Или же символически изображается само раздражение, как таковое, характер его или же, наконец, спящий вступает в конкретную связь с символизацией собственного состояния, например, при болезненных раздражениях нам снится, что мы боремся с бешеной собакой или диким быком, или же при сексуальном сновидении женщине снится, что ее преследует обнаженный мужчина. Не говоря уже о богатстве красок художественной деятельности фантазии, символизирующая деятельность последней остается центральной силой каждого сновидения. Проникнуть в сущность этой фантазии и указать этой своеобразной психической деятельности ее место в системе философских идей пытался Фолькельт в своей прекрасно написанной книге, которая, однако, мало понятна для неподготовленных к пониманию философских систем.