Глава 4

— Он нас до ниточки разденет, Грэнвилл. — Девон Чеймберс покачал головой. — Налог на доходы людей вроде нас и так уже поднят до восьмидесяти процентов, на имущество стоимостью более шестисот тысяч долларов — до семидесяти; но мало того, мои источники в администрации сообщают, что он поговаривает, пока в частном порядке, уже не о семидесяти, а о девяноста, и притом потолок понизится с шестисот тысяч до трехсот. И знаете, что самое плохое? С той поддержкой, которую ему принесли популистские меры, он вполне способен протащить такой законопроект. — Чеймберс помолчал. — И это будет концом капитализма, как мы его понимаем. Такой налог на имущество в течение жизни двух поколений отбросит всех нас на исходные позиции. Он убивает всякую инициативу. Это конец высшего класса.

Уинтроп медленно кивнул и грозно улыбнулся.

— Резерфорд предлагает тактику выжженной земли.

Чеймберс вздрогнул, скрестил руки на груди и вновь покачал головой. Он прекрасно понимал, что имеет в виду Уинтроп.

— Я уже говорил вам, что напрасно мы включили Резерфорда в «Семерку». — Из-за хронической болезни горла Чеймберс изъяснялся почти шепотом. — Он из тех вояк, что считают, будто любая проблема может быть решена с помощью силы.

Грэнвилл Уинтроп отхлебнул виски и поставил бокал на крышку стола из красного дерева, перед которым сидел в низком кресле.

— Следует ли мне напоминать вам о том, что вы поклялись никогда не выступать против членов общества?

На узком лице Чеймберса застыло выражение превосходства. Уж кто-кто, а он знает, что такое уважение к традиции. Чеймберс покачал головой и закашлялся глухим кашлем астматика.

— Нет, мне этого напоминать не надо.

Уинтроп обежал взглядом небольшую уютную гостиную Гарвардского клуба. В этом симпатичном местечке можно поговорить наедине, вдали от шума и суеты Уолл-стрит. Стены — темно-красные, со светлыми, напоминающими плесень вкраплениями. Повсюду развешаны эстампы со сценами охоты на лис: отличные изображения лошадей, всадников и гончих, преследующих жертву. В жизни лисой быть неприятно. Но если нет лис, то нет и лошадей с гончими, да и всадников тоже, — и нет охоты. А без охоты жизнь невыразимо скучна, подумал Уинтроп.

Он глубоко вздохнул. В комнате слегка пахло дымком — догорали дрова в камине. Оранжевые языки пламени лениво лизали почерневшую решетку. На улице было серо и холодно. Здесь тепло и уютно. Уинтроп вдруг вспомнил о бездомном, о которого он едва не споткнулся, направляясь в клуб с Парк-авеню по Сорок четвертой улице. Беднягу ждет холодная ночь. Впрочем, поднимая бокал, Уинтроп уже забыл об этом человеке.

— Резерфорд сказал, что мы и вас можем убрать, если не справитесь с тем, что вам поручено. — От Уинтропа не укрылось выражение превосходства на лице Чеймберса.

Чеймберс метнул на Уинтропа быстрый взгляд. Карие глазки его беспокойно забегали. Выражение превосходства исчезло.

— Да не беспокойтесь вы так, Девон, не до конца. — Уинтроп посмотрел на собеседника и поставил бокал на место.

Чеймберс с облегчением откинулся на спинку кресла. В какой-то момент ему показалось, что Уинтроп не шутит. Маленький и худой, как щепка, Чеймберс был трусоват. Все, что за ним стояло, — положение в корпорации. Кожа у него была бледная, почти без пятен, волосы, вернее, то, что от них осталось, черные, как смоль. Зачесанные на одну сторону, они резко контрастировали с белым, как мел, лбом.

Как мог такой человек, совершенно заурядный, возглавить правление у Дюпона? — бегло подумал Уинтроп. Впрочем, ответ известен. Чеймберс знает все и вся в химической промышленности. И еще — он политик. Что тоже понятно. В детстве этого заморыша пинали все, кому не лень, и ему приходилось усиленно работать мозгами.

— Хотелось бы, чтобы вы выказывали Биллу большее уважение, Девон, особенно в моем присутствии. Я чрезвычайно высоко ценю все, чего ему удалось добиться, и, между прочим, нахожу, что физическое устрашение играет немалую роль в жизни. Что же касается нашего общего проекта, то на его долю досталась едва ли не самая трудная часть. Не стоит забывать об этом.

Чеймберс, уловив в тоне собеседника металлические нотки, коротко кивнул. Он совершил крупную ошибку и больше ее не повторит, как бы ни презирал Резерфорда. Уинтропа лучше не раздражать.

Грэнвилл глухо заворчал. Пусть Чеймберс — большой человек в мире промышленности; зато он, Уинтроп, — большой человек в мире банковских инвестиций. А в его глазах инвестиции гораздо важнее любой отрасли промышленности, какие только существуют на земле.

— Извините, Грэнвилл, — прошептал Чеймберс.

Ну вот, бунт на корабле подавлен. Уинтроп допил свое виски. Чеймберс стар и слаб, его мощь в химической промышленности — дело прошлое, шесть лет назад он ушел в отставку по возрасту — шестьдесят пять исполнилось. И хотя Уинтроп надеялся, что ни годы, ни здоровье не помешают Чеймберсу сыграть свою роль в деле, с каждой новой встречей с ним вера в это угасала; впрочем, теперь уже поздно что-нибудь менять. Игра началась, и Чеймберс — ключевой игрок.

— Я еще немного посижу: лучше, чтобы не видели, как мы уходим вместе.

Поначалу Чеймберс не понял, в чем дело.

— Осторожнее, Девон, берегите зад, а то еще дверью прихлопнет.

Чеймберс мгновенно поднялся и молча вышел из комнаты, неслышно прикрыв за собой дверь.

В раздевалке Гарвардского клуба Грэнвилл улыбнулся пожилому гардеробщику, который помог ему надеть пальто из верблюжьей шерсти, и протянул ему двадцатку. Этот человек хотя бы пытается честно заработать себе на жизнь в отличие от того бездельника, который, возможно, все еще валяется на тротуаре Сорок четвертой. Застегивая пальто, Уинтроп повернулся и увидел прямо перед собой Фэлкона.

— Привет, Грэнвилл. — Голос Эндрю прозвучал совершенно равнодушно.

— А-а, мистер Фэлкон. — Уинтроп на мгновение прервал свое занятие, затем снова взялся за пуговицы, не отводя взгляда от молодого человека. «Интересно, что ему нужно», — подозрительно подумал он.

— Как там у вас в отделе слияний?

— Да все нормально, спасибо за внимание. — Уинтроп наконец справился с пуговицами.

В небольшой холл вдруг ворвался холодный воздух — в клуб вошли двое мужчин. Они, как здесь было принято, остановились поздороваться, но, почувствовав напряженность атмосферы, быстро прошли мимо и скрылись в просторной комнате, уставленной различными призами — кубками да чашами.

— Правда? А я неделю назад читал в «Уолл-стрит джорнал», что в этом году там образовался сорокапроцентный дефицит. — Фэлкон прикоснулся к затылку. Рана, на месте которой остался только покрывшийся волосами шрам, все еще давала о себе знать слабыми головными болями.

Уинтроп сдержанно улыбнулся.

— Не стоит верить всему, что пишут в прессе, мистер Фэлкон, вы ведь и сами это знаете. А теперь прошу извинить... — Уинтроп ступил на лесенку, ведущую к застекленной двери.

— Я могу завтра же положить на стол пять предложений.

Уинтроп остановился, повернул голову, посмотрел на Фэлкона, а затем медленно двинулся к нему и остановился, когда они оказались буквально лицом к лицу. Лишь несколько дюймов разделяли их.

— Так отчего бы вам не связаться с Мериллом Линчем?

Фэлкон и глазом не моргнул. Он ожидал чего-то в этом роде.

— Полагаю, из этого следует, что больше мы не увидимся?

Уинтроп пристально взглянул на Фэлкона, и губы его сложились в зловещую улыбку. Не говоря ни слова, он круто повернулся и вышел из клуба. Все идет по плану. Фэлкон явился с протянутой рукой. Что и требовалось доказать.

Глава 5

У старшего вице-президента банка кабинет мог бы быть и пошикарнее, — подумал Фэлкон. Места много, но обстановка старомодная, да и пыльно как-то. Нигде не видно экрана — его называют, по имени изобретателя, Блумбергом, — на котором мерцают последние сведения о биржевых торгах. Как же тогда этот малый держит руку на пульсе всего, что происходит в мире? Пока Южный Национальный не производил на Фэлкона должного впечатления, а ведь он уже заходит на четвертый круг всякого рода собеседований. Но из чего ему выбирать? Деньги вышли, даже от тех, которые так и не обнаружились в ходе процедуры банкротства, ничего не осталось.

Хозяин кабинета Глен Мэлли все никак не мог закончить телефонный разговор, и у Фэлкона было время рассмотреть его. Скорее всего, Мэлли приближался к пятидесяти, волосы у него совершенно поседели, а лишний вес он скрывал слишком свободно сидящим на нем костюмом. За обедом Мэлли обычно съедал изрядную порцию бифштекса с вареной картошкой в сметане, несколько кусков хлеба с плотным слоем масла, огромный кусок торта и выпивал два бокала мартини. Лицо у него было красное, и вовсе не потому, что он ирландец. Сколько должно пройти времени, прикидывал Фэлкон, пока этого человека не свалит обширный инфаркт.

Мэлли повесил трубку.

— Прошу прощения, Эндрю, я ждал этого звонка. Больше нас не побеспокоят, я велел секретарше ни с кем меня не соединять.

— Да ладно, Глен, не стоит извинений.

— Спасибо. — Мэлли улыбнулся. — Ну так что, есть у вас еще вопросы насчет Южного Национального? Скажем, как мы развиваемся? Или каковы перспективы? Что-нибудь в этом роде.

Годовой отчет Фэлкон прочитал не раз и не два. Южный Национальный, или ЮНА, как его называют на Уолл-стрит, — четвертый по величине коммерческий банк в США, с активами на сто семьдесят пять миллиардов долларов и почти пятнадцатью миллиардами капитала. Он возник в 1991 году в результате слияния двух крупнейших банков юго-востока страны — Первого из Атланты и Трастовой компании из Алабамы. Слившись, вновь образованная структура присоединила к себе Манхэттенский банк. До высших стандартов в банковском деле Манхэттенский недотягивал, но у него имелись славная штаб-квартира и юридический адрес в штате Нью-Йорк, что позволило Южному Национальному переместить свои служебные помещения в город Нью-Йорк. Здесь Фэлкон с Мэлли и встретились — на четырнадцатом этаже, в доме номер 350 на Парк-авеню.

— Да нет, Глен, — покачал головой Фэлкон, — больше вопросов у меня нет.

— Ну и хорошо, — кивнул хозяин кабинета.

— Забавно, — рассмеялся Фэлкон, — порой мне кажется, будто я весь круг прошел.

— О чем это вы? — Мэлли удивленно посмотрел на него.

— Когда Южный Национальный присоединял к себе Манхэттенский банк, представляли его «Уинтроп, Хокинс и К°».

— Правда? — заинтересовался Мэлли. — Расскажите подробнее, я тогда еще здесь не работал.

— Ну что вам сказать? Сделка была кровавая, шишки из Манхэттенского понимали, что вылетят со своих мест, если Южному Национальному удастся его проглотить. Они сражались, как гладиаторы, — по крайней мере до тех пор, пока «Уинтроп, Хокинс и К°» не вырвали чрезвычайно выгодные отступные для пяти высших руководителей банка. Полагаю, вам интересно будет узнать, что общая сумма выкупа составила тридцать миллионов, которые, естественно, пошли из карманов держателей акций. — Фэлкон поделился этой пикантной информацией, желая показать Мэлли, что в свое время был посвящен в святая святых финансового мира.

И цели своей Фэлкон достиг — его слова произвели впечатление на Мэлли. Во всяком случае, улыбаться он перестал.

— Цифру так и не огласили официально, — продолжал Эндрю. — Эти деньги растворились в ряде гонорарных выплат, причитавшихся нам — я имею в виду «Уинтроп, Хокинс и К°», — и нескольким адвокатским конторам. Выплаты должны были производиться на протяжении четырех лет. Но на самом деле и мы, и адвокатские конторы просто взяли деньги и распределили их между этими пятью парнями.

— Вы шутите, — недоверчиво проговорил Мэлли, — ведь это же...

— Нарушение закона? Да нет, пожалуй, нет. Нарушение этики — возможно. Но ничего незаконного в такой операции нет. Я сам изучал это дело с адвокатами. Следовало быть поаккуратнее с налогами, но вообще — все по закону. Или, точнее, на грани закона. Но в те времена такое было в порядке вещей. Главное — подойти к этой грани на максимально близкое расстояние. «Уинтроп, Хокинс и К°» запросили тогда свою стандартную цену за консультационные услуги — десять миллионов. И еще десять, если удастся сохранить независимость Манхэттенскому банку хотя бы на год после того, как Южный Национальный представит форму 13-Д. Понимаете, их люди могли существенно увеличить себе пенсии, если бы нам удалось растянуть процедуру на год. Помните, сколько всего времени, с начала и до конца, понадобилось Южному Национальному, чтобы присоединить к себе Манхэттенский банк?

Мэлли покачал головой.

— Пятьдесят три недели. «Уинтроп, Хокинс и К°» заработали лишние десять миллионов, а пятерка из Манхэттенского получила по пятьдесят тысяч ежегодной прибавки к пенсии на каждого.

Мэлли расхохотался:

— Стало быть, вы отвечали за эту сделку со стороны «Уинтропа»?

Фэлкон кивнул.

— Да, весело было тогда работать. Господи, как вспомнишь, какие аферы и комбинации тут и там затевались. Чуть ли не каждый день. Ни один номер «Уолл-стрит джорнал» не выходил без статьи о чем-нибудь в этом роде.

— Да, любопытные времена, хотя уже тогда, в 1991-м, волна слияний пошла на спад.

Мэлли задумчиво посмотрел на висевшую на дальней стене картину с изображением Нью-Йоркской бухты в колониальные времена.

— И все же, конец восьмидесятых — это нечто. Поразительные годы. Даже для коммерческих банков. — На лице Мэлли появилось мечтательное выражение, словно он вспомнил приятные минуты, проведенные в обществе ребенка. — Господи, сколько денег плавало в воздухе, когда совершались все эти сделки и разыгрывались все эти комбинации. А какие гонорары мы получали и сколько наваривали на процентах! О премиях уж не говорю. И куда все ушло?

— Видите ли, кое-кто слишком пожадничал. «Дрексель и Барнэм» выпали из тележки, и правительство тут же основательно взялось за дело. Разумеется, инвестиционные банки продолжали загребать огромные суммы, залатывая образовавшуюся дыру.

— Слушайте, Эндрю, как по-вашему, вернутся те времена? Я имею в виду объединения, кровавые захваты, сложные комбинации, бешеные деньги и так далее?

— Полагаю, потребуется смена администрации. Нынешний президент явно не намерен давать задний ход. Насколько мне известно, Федеральная резервная система может теперь основательно прижать любой банк, который попытается вложиться в какое-нибудь из таких дел. А Филипелли, глава ФРС, — малый крутой. Уолл-стрит он считает злом, пусть неизбежным. Он не позволит инвестиционным банкам использовать банки коммерческие, как в прежние времена, то есть набивать карманы наличными, подвергая риску национальную банковскую систему.

— Словом, с восторгом борьбы навсегда прощаемся?

— По крайней мере, надолго.

Мэлли сделал глоток кофе. Действие послеобеденной порции алкоголя начинало проходить, и он вернулся к предмету встречи.

— Слушайте, Эндрю, я буду откровенен. Меня беспокоит то, что, если вы все же примете наше предложение, работа вас не слишком заинтересует. В сравнении с «Уинтроп» это совсем другое дело, нет того задора. Коммерческий банк — предприятие чаще всего довольно скучное. Да, конечно, мы тоже думаем об инвестиционных проектах, акциях, ценных бумагах, консультационных услугах и прочем, но пройдут годы, прежде чем удастся заняться чем-нибудь серьезным. Как вы знаете, ключи от этих ворот у фирм вроде вашей прежней и чужаков они на свой участок просто так не допустят. — Мэлли пристально, словно пробуя его на зуб, посмотрел на Фэлкона. — Честно говоря, мне кажется, что к нам вы идете от безысходности. После банкротства этой вашей компьютерной компании вам нужны деньги, и вы готовы принять любое предложение. Но едва представится возможность вернуться в инвестиционный банк, вы тут же ею воспользуетесь. Не обижайтесь, ради Бога, но, если бы это зависело от меня, я скорее всего не предложил бы вам этой работы. Но от меня это не зависит.

Фэлкон умолчал о том, что обежал уже почти все инвестиционные банки на Уолл-стрит — даже самые незначительные — и везде получил отказ. Поначалу все приходили в восторг от перспективы заполучить такую звезду. Но затем, после третьего или четвертого круга собеседований, когда пора было обсуждать условия работы, лица вытягивались и в конце концов Эндрю получал из отдела кадров письмецо, в котором банк выражал сожаление: его кандидатура не подходит, это не совсем то, что им нужно. Понять все это было трудно. Казалось, кто-то преследует его, снабжая банки сведениями, заставляющими их отказываться от его услуг. Впрочем, смешно. Просто у него из-за безденежья паранойя развилась.

Фэлкон взглянул на Мэлли:

— Что значит — не от вас зависит? Вы — старший вице-президент, отвечающий за всю систему кредитования к востоку от Миссисипи. Решения принимаете вы.

— Но не в вашем случае, Эндрю. Похоже, вы произвели неизгладимое впечатление на начальство. Я почти почувствовал, что, если не возьму вас, меня попросту уволят. С кем, хотелось бы, черт побери, знать, вы беседовали там, наверху?

— Ни с кем. — Фэлкон покачал головой.

— И что, ни с Борманом, ни с Барксдейлом вы еще не встречались?

— А кто они, председатель совета директоров и его заместитель?

Мэлли кивнул.

— Нет. Я виделся только со старшим вице-президентом по кадрам.

— Когда, говорите, произошло это слияние, пять лет назад? Бормана тогда еще в Южном Национальном не было. Но Барксдейл был. Может, он с тех пор вас запомнил?

— Не исключено.

— А откуда вам стало известно об этой вакансии, Фэлкон?

Ну вот, впервые Мэлли назвал его не Эндрю, а Фэлконом. Классическая эволюция всех коллег по бизнесу, и хоть сколько лет уж прошло, как он в деле, а такой переход все еще задевает его. Какое-то время, недолгое, впрочем, его из вежливости называют по имени, а потом механически переходят на «Фэлкона». Друзья обращаются к нему — Эндрю. Коллеги — Фэлкон. Но разве он сам не хотел именно этого? Запоминающейся фамилии. Разве не поэтому по окончании школы и придумал ее для себя, отказавшись от полученной при рождении?

— Вдруг позвонил агент по найму, — объяснил Фэлкон. — Какой-то совершенно незнакомый малый. Откуда ему стало известно мое имя, он не сказал, впрочем, сейчас так чаще всего и случается.

— Удивительно, как быстро этот ваш агент узнал о вакансии. И двух недель не прошло, как мы уволили даму, на чье место хотим взять вас, — она возглавляла один из отделов. — Мэлли бросил взгляд на лежащий перед ним календарь. — Это было в среду, на неделе, начинавшейся двадцать первым.

— Правда? Действительно, живчик. — Но это и впрямь странно, подумал Фэлкон. Агент позвонил ему как раз в понедельник двадцать первого, то есть за два дня до того, как эту женщину уволили из Южного Национального. И точно сказал, с какой именно должности она уходит, хотя имени, конечно, не назвал.

— Когда, говорите, этот малый позвонил вам?

— В пятницу. Двадцать пятого вроде. — Фэлкон почему-то решил не называть верных дат.

— Ясно. — Мэлли не сводил с него глаз. — Ну да ладно, все это, в конце концов, не имеет значения. Главное — мы вас берем. Платить будем сто двадцать тысяч в год плюс пятьдесят процентов премиальных.

Сто восемьдесят тысяч долларов. Вот, стало быть, тот максимум, на который он может рассчитывать. Это, конечно, не талоны на питание, но с тем миллионом ста тысячами, что он зарабатывал у Уинтропа, никакого сравнения нет. И уж тем более эта цифра бледнеет, когда вспомнишь о том, сколько приносила бы сейчас компьютерная компания.

— Мы попросили бы вас возглавить группу 2, занимающуюся кредитными и некредитными поставками в Мэриленде, Делавере, Пенсильвании и Огайо. Вы будете называться вице-президентом и иметь в подчинении пять финансистов, четырех администраторов и трех секретарей, включая личного.

Всего лишь вице-президент! А в Южном Национальном, вероятно, не меньше двух тысяч высокопоставленных сотрудников.

— Кто мой шеф, вы?

— Да.

Что ж, тут открываются кое-какие возможности. Не хотелось бы каркать, но этот малый может сыграть в ящик от инфаркта еще до конца года, и не исключено, что банк решит поставить его, Фэлкона, на место Мэлли.

— Мне хотелось бы самому найти себе секретаршу. — Фэлкон подумал о Дженни. Она тоже еще не подыскала себе работу.

— Полагаю, тут проблем не возникнет. Следует ли из этого, что вы принимаете наше предложение?

— Мне нужна пара дней, чтобы все обдумать.

Мэлли недовольно кивнул.

Женщина легко скользила по полу, подчиняясь рокочущим звукам музыки. Они доносились из огромных усилителей, расположенных повсюду в модном ночном клубе в верхней части Ист-Сайда. Несколько мужчин незваными партнерами кружили вокруг нее, всячески пытаясь привлечь внимание девушки, но она, погруженная в музыку, не обращала на их поползновения ни малейшего внимания.

Фэлкон наблюдал за тем, как она извивается в сплетении рук и ног своих докучливых спутников. Девушка великолепна, действительно великолепна, это следовало признать. Ростом танцовщица не обижена, наверное, пять футов восемь дюймов, с пучком длинных шелковистых черных, как смоль, волос, она казалась еще выше. На красивом лице выделялись темные глаза, высокие скулы и полные алые губы. Небольшую, но хорошо развитую грудь подчеркивал низкий вырез черного платья. Кожа у нее была смуглая, но очень ли смуглая, сказать трудно, поскольку в клубе темновато. Гречанка? Скорее испанка. А впрочем, какое это имеет значение?

Из всех красивых женщин, собравшихся в клубе, эта более других привлекала к себе внимание мужчин. Они ловили каждое ее движение, переглядываясь, подталкивая друг друга, давали волю воображению, хотя знали, что никому из них ничего не светит. Мужчины похитрее держались на расстоянии, что-то прикидывая в уме. Глупцы же пытались присоединиться к ней в танце.

Фэлкона, да и других, влекла к девушке не только красота, но и манера держаться. Танцевала она безупречно, не слишком быстро и не слишком медленно, точно следуя ритму музыки и отдаваясь ей. Она игнорировала толкущихся вокруг мужчин, число которых все возрастало, и, в конце концов, неудачники растворялись в толпе, направляясь на поиски более легкой добычи. Голова и руки девушки ритмично покачивались. Фэлкон, словно завороженный, не сводил с нее глаз.

Он стоял, прислонившись к колонне, невдалеке от нее и тщетно пытался отвести взгляд. Будто пораженный молнией, потрясенный до глубины души, Фэлкон забыл о гордости и самолюбии. Временами он мог бы поклясться, что девушка поглядывает на него сквозь ресницы, но потом признавался, что все это лишь плод воображения и действие винных паров.

Внезапно среди поклонников появился человек более решительный, чем другие. Этот крупный темноволосый мужчина в отличие от прочих не пытался приблизиться к ней кругами; энергично действуя локтями, он решительно ввинтился в покачивающуюся толпу мужчин. Поначалу все выказали недовольство этим вторжением, но затем, оценив габариты незнакомца, легко пропустили его.

При виде того, как мужчина взял девушку за руку и увлек ее к двери, у Фэлкона заколотилось сердце. Он выпрямился и посмотрел им вслед. Девушка не сопротивлялась, но и не следовала за похитителем охотно, пожалуй, слегка упиралась. Уже у двери она обернулась, бросила последний взгляд на танцевальную площадку и тут же исчезла. Темноволосый мужчина увел ее в сторону туалетов. Фэлкон не сводил взгляда с закрывшейся двери.

Так он простоял несколько минут и, лишь поняв, что возвращения девушки ждать не приходится, вновь повернулся к танцевальной площадке. С исчезнувшей темноволосой красавицей сравнить было некого. Но неужели она призрак?

Фэлкона пригласила потанцевать пышногрудая блондинка, но он вежливо отказался. Дамочка ничего себе, однако же перед его глазами по-прежнему стояла темноглазая фея. Проследив взглядом за направляющейся на танцевальную площадку блондинкой, он поднес к губам бокал с виски. Шестой за последние три часа.

Сто двадцать тысяч долларов зарплаты. Шестьдесят премиальных. Итого сто восемьдесят годовых. Большинство пришло бы в восторг. Большинство, но не Фэлкон. Напрасно он ушел из инвестиционного банка. Теперь это стало предельно ясно. После случайной встречи с Грэнвиллом в Гарвардском клубе Фэлкон дважды пытался связаться с ним, надеясь, что тот сменит гнев на милость и возьмет его обратно. Но старик не отвечал на звонки. Нынче днем, после свидания с Мэлли, Фэлкон предпринял еще одну попытку. С тем же успехом. На сегодняшний день он получал бы миллионы в год, а не те жалкие крохи, что предлагает ему Южный Национальный. Некогда он натянул нос Грэнвиллу, и вот теперь Грэнвилл натягивает нос ему, Фэлкону.