Филипелли улыбнулся. Хорошо, что этому ершистому малому, старому помощнику в рыболовецких делах, наплевать на то, что сегодняшний его клиент — директор Федеральной резервной системы. Так и ему достанется немного этого доброго человеческого материала. Да, приятно, бодрит как-то, когда никто тебе не вылизывает задницу. Черт, если бы тот же вопрос он задал в Вашингтоне? Его стол завалили бы докладами или протянули специальную горячую линию в Национальную метеорологическую службу. А Багси до лампочки ФРС, а также то, что он, Филипелли, в этом мире — большая шишка. Багси живет настоящей жизнью. В Монтане. Где мужчины — мужчины, а правительственным чиновникам просто повезло, что они существуют на земле.
Воздух ясен и свеж. Филипелли глубоко вдохнул. Хорошо хоть на несколько дней оказаться подальше от Вашингтона и авансцены. Во вторник он вернется назад, но на ближайшие два дня забудет обо всем — об Уэнделле Смите, КОР, даже о президенте — и будет наслаждаться жизнью.
Филипелли поглядел на прозрачную воду Бигхорн-Ривер, которая в четверти мили отсюда вверх по течению упирается в Желтую дамбу. Бигхорн начинается на горном кряже с таким же названием, круто возвышающемся далеко на юге, затем, то устремляясь вниз, то извиваясь змеей, впадает в Йеллоустоун-ривер в ста милях к северу отсюда. Проделав долгий путь, воды этих рек соединятся с водами Миссури, затем великой Миссисипи и, наконец, растворятся в Мексиканском заливе к югу от Нового Орлеана.
Интересно, думал Филипелли, глядя на реку, останавливался ли здесь генерал Кастер на пути в Литтл-Бигхорн[2]. Даже в те давние времена Бигхорн считался большой рекой, футов сто шириной, местами мелкой, так что можно вброд перейти, а местами очень глубокой. Но что еще важнее, здесь водится больше форели, чем во всех сорока восьми штатах к югу отсюда.
А Филипелли обожал ловить именно форель, жаль только, времени на это славное занятие почти не оставалось из-за чрезвычайно напряженного рабочего расписания. Друзья — любители ловли форели давно советовали ему поехать сюда, но все никак не получалось. Другие-то известные места в Монтане он освоил — Мэдисон, Галлитан, Йеллоустоун, даже на ручьях в Райской долине бывал, но на Бигхорне оказался впервые и дал себе слово, что ничто ему здесь не помешает. Помощники получили строгие указания беспокоить его только в самом крайнем случае.
Филипелли собрался порыбачить невдалеке от Форт-Смита, городка, расположенного к юго-востоку от Биллингса, с населением не более трехсот человек. Во времена освоения Запада Форт-Смит был аванпостом правительственных сил, продвигавшихся по Бозимэн-Трейл. Теперь же он стал скорее торговой точкой, где продавали свой товар фермеры и индейцы племени кроу, все еще жившие в этом заброшенном уголке штата. Ну и еще — перевалочным пунктом рыболовов вроде Филипелли, приезжающих сюда в поисках радужной форели, которой кишит Бигхорн.
Багси закончил возиться с удочкой и, положив ее в плоскодонку длиною пятнадцать футов, посмотрел на Филипелли:
— Ну что, трогаемся? Время уходит.
Мужчины столкнули тяжелую посудину в чистые воды Бигхорна.
— Залезайте, Картер. — Багси повысил голос, чтобы его не заглушал шум воды, разбивающейся о дамбу неподалеку отсюда.
Филипелли неуклюже переступил через борт — мешали, помимо всего прочего, старые болотные сапоги, защищающие ноги от обжигающе холодной воды. Какое-то мгновение он балансировал на планшире, в результате чего лодка чуть не перевернулась вверх дном, затем, взмахнув руками, тяжело повалился на днище, тут же поднялся и сел на носовую банку спиной к корме.
Багси сильно оттолкнулся от берега, легко перебрался через корму, переступил через снасти, устилающие все днище лодки, и занял свое место посредине. Поправив весла в уключинах, он начал выгребать на середину реки. Филипелли любовался ловкостью, с какой Багси управляется со своим делом. А ведь ему семьдесят, как одна копеечка.
— Что, тяжело забираться в лодку, босси? — методически работая веслами и почти не разжимая губ, улыбнулся Багси.
— Есть немного. — Филипелли не улыбнулся в ответ. Подкалывать можно, но хорошего понемножку, все должно быть в меру. В конце концов, он — один из самых могущественных людей планеты. Дистанцию надо соблюдать. И откуда он взял это дурацкое обращение — «босси»?
Бросив взгляд через плечо, старик заметил, что следом за ними движется еще одна лодка.
— Что, эти ребята собираются весь день здесь болтаться?
— Приказ президента, — кивнул Филипелли. — Со мной постоянно должны находиться, по меньшей мере, два агента секретной службы.
— Один из этих ублюдков взял у меня пистолет, из которого я отстреливаю гремучих змей. Сказал, что под конец дня вернет. Как бы не обманул, а то он мне достался от прадеда.
— Вернет, не волнуйтесь.
— Неужели они подумали, что я могу убить вас? — залился смехом Багси. Казалось, у него начался припадок астмы.
— А что, вид у вас довольно устрашающий. Не удивлюсь, если выяснится, что вы и впрямь пристрелили в свое время пару-тройку своих клиентов.
— Только тех, кто не может поймать рыбу, на которую я их навожу. — Багси выплюнул табачную жвачку. — Надеюсь, змеи нам нынче не попадутся.
— А что, много их здесь? — Филипелли обеспокоенно вгляделся в берег.
— Тысячи.
Поди пойми, шутит старикан или серьезно говорит. Багси нагнулся, и поля старой, засаленной шляпы почти закрыли его лицо. Филипелли показалось, что он трясется от смеха, но, может, только показалось. Ладно, леший с ним. Если удастся поймать большую рыбу, пусть этот маленький тролль развлекается, как умеет.
По мере того, как лодка продвигалась все дальше вниз по реке, к северу, шум воды у дамбы утихал. Филипелли откинулся на нос лодки, высоко выступающий из воды, глубоко вздохнул и обежал взглядом окрестности. По обе стороны реки расстилался, мягко уходя вверх, светло-зеленый ковер. Вдали виднелись холмы и столовые горы, за ними в пронзительно-голубое небо вздымались снежные пикообразные вершины Бигхорн-Маунтинз. Страна Высокого Неба — не зря так называют эти края. Далеко во все стороны отсюда видно.
— А где здесь Кастера разбили, Багси?
— На Литтл-Бигхорн, это приток нашей реки, милях в тридцати к северу отсюда.
— И с каким же племенем шла война?
— Сиу.
— Но ведь вроде в этих краях живут кроу.
— Так оно и есть, — кивнул Багси. — В этой своей части Бигхорн рассекает резервацию кроу прямо посредине. Им принадлежат земли по обе стороны реки. Позвольте дать маленький совет, босси. Если вам понадобится отлить, не отходите далеко от берега.
— Это еще почему?
— По закону кроу могут арестовать вас за нарушение права частной собственности. Нам разрешается ловить с берега, но заходить без дела на поля — нет. Так решило федеральное правительство Соединенных Штатов Америки. — Последние слова Багси прозвучали иронически. О Филипелли он знал больше, чем показывал.
— Неужели они действительно могут арестовать?
— Ну да, а разве вы на их месте поступили бы иначе? Поставьте себя в их положение. Вы видите какого-то прощелыгу, расхаживающего по вашим полям с принадлежностями для рыбалки, которые на вид стоят столько, сколько вам за всю жизнь не заработать. Он расстегивает штаны и начинает поливать вашу землю, а вам остается разглядывать белый, как лилия, зад. И не исключено, что этот белый, как лилия, зад, принадлежит отдаленному родичу кого-нибудь из тех, кто сто лет назад отнял у вас землю. Так чем же плохо пугнуть его как следует?
Филипелли рассмеялся.
— Да, но здесь такая открытая местность, что за много миль можно человека увидеть. А уж в лодку-то вернуться я всегда успею.
— Во-первых, чуть ниже по реке растительность меняется. Появляются тополя, кусты, высокая трава и прочее. Там уж вам никого не увидеть, если захочет подкрасться. Во-вторых, индеец при необходимости за былинкой укроется. В-третьих, и это самое главное, индеец проводит немалую часть жизни в обществе двух предметов — бутылки виски и ружья. Иногда с ним и то и другое, и, уж поверьте мне, это не самое лучшее сочетание. Увидев, как вы поливаете его землю, индеец вполне способен открыть пальбу, не важно, в лодке вы или нет. В общем, сегодня я без них вполне обойдусь, так что сделайте одолжение, не уходите далеко от берега.
— Я правительственный чиновник высокого ранга и хожу, куда мне вздумается. К тому же с нами два отлично подготовленных агента секретной службы. Так что ничего с нами не случится.
Багси оглянулся на спутников, изо всех сил старающихся не отстать от них.
— Эти ребята тоже никого не заметят, — фыркнул он. — Они и рта раскрыть не успеют, как на том свете окажутся.
— Судя по вашему тону, — заметил Филипелли, — вам нравится, как в Америке обращаются с коренным населением. Это хорошо.
— Лично мне на это наплевать, мистер Филипелли. Я прожил здесь пятьдесят лет, и за все это время не видел ни одного индейца, который хоть пальцем о палец ударил бы. По мне, так лучше бы их вовсе не было, сплошная головная боль. Но я практический человек. Они здесь есть и никуда не денутся, и мне приходится с ними жить. А знаете, мистер Филипелли, отчего они в потолок плюют? Оттого, что вы, сердобольные либералы из Вашингтона, испытываете комплекс вины за то, что случилось бог знает сколько лет назад. Точно так же никак не забудете, что когда-то кинули эту громадину на Японию. Вот теперь вы и решили, что должны им все давать. Землю, машины, ежемесячные пособия — все. Я не говорю, что в свое время мы правильно обошлись с этими людьми. Ни один человек, находясь в своем уме, не станет этого утверждать. Слушаешь иные истории о том, как солдаты вырезали целые деревни, насиловали, — ушам не веришь. Самый настоящий кошмар. Когда говорят, что белые — высшая раса, я просто смеюсь. Но беда вот в чем: давая человеку все, что нужно для жизни, вы лишаете его инициативы. Вы отнимаете у него волю. Индейцы берут деньги, которые мы им даем, и покупают на них виски. Потом они напиваются, бьют жен и попадают в автомобильные аварии. В конце концов, они превращаются в законченных алкоголиков. Надо оставить человеку нечто, к чему он стремился бы. Иначе он пропадет. Любой пропадет, будь он индейцем, белым, китайцем, черным, это значения не имеет.
Филипелли собрался возразить — он вообще по природе был большой спорщик, — но тут на излучине реки лодку внезапно понесло вперед.
— Внимание, босси! — Багси приналег на весла.
Филипелли вывернул руль. Впереди вскипали белые буруны, вода перекатывалась, обтекая огромные валуны. Встав посередине лодки и не выпуская из рук весел, Багси умело маневрировал между камнями. Там, где вода течет плавно, он прошел бы с закрытыми глазами, но в районе порогов скорость течения непрерывно меняется. Добравшись до них, Багси вновь уселся на место и повел плоскодонку по пенящейся воде.
Воздух тут был прохладнее. Филипелли крепко вцепился в планширы, пытаясь предугадать, в какую сторону качнется лодка. Ярость порогов достигла своего пика, и вот они остались позади, а лодка вновь вошла в тихие воды.
— Потрясающе! — Филипелли вновь занял свое место у носа. Его возбуждала мысль о том, как славно оказаться в таком заброшенном месте, недоступном для вашингтонских бюрократов.
— Да ничего особенного. Настоящих порогов на этой реке нет, разве что много южнее. — Багси извлек из ведерка со льдом, покачивающегося рядом с сиденьем, банку пива, дернул с треском за кольцо, сделал большой глоток и вытер рукавом рот. — Не желаете?
— Да нет, слишком рано еще.
Багси проворчал что-то и покачал головой.
— Эй, босси, гляньте-ка сюда.
Филипелли посмотрел туда, куда Багси вытянул свой скрюченный палец. Поначалу он ничего не заметил — слишком сильно отсвечивало в воде яркое солнце, даже черные очки не помогали. Но, привыкнув, он понял, на что показывает Багси. Плавники. Плавники форели. На вид целый косяк — кормится мошкой, плотно покрывающей поверхность воды.
— О Господи, да там не меньше сотни!
— Как минимум, три сотни.
— Фантастика! И солнце так высоко. Не думал, что такие косяки появляются до заката.
— Здесь бывает. Я просто забыл сказать, а вы ведь впервые на Бигхорне. Словом, готовьтесь к представлению. Если погода хорошая, форели здесь всегда полно.
— А какой, коричневой или радужной?
— Коричневой в основном. — Багси обернулся — охранники только-только подходили к порогам. Он знаком велел им грести к берегу — а то еще всю рыбу распугают. Те уже три раза чуть не перевернулись, поэтому с облегчением сделали то, что велено.
— Ну что ж, босси, здесь и остановимся, — прошептал Багси. Так полагалось профессионалу. Он огляделся. — Они тут звонцами кормятся да мальками. Да и рыбешки-то небольшие, самые крупные — дюймов восемнадцать.
Теперь в Багси тоже проснулся охотничий азарт, ничуть не меньше, чем у Филипелли, это по глазам его было видно, по голосу слышно.
— Узел Адамса, босси. Шестнадцатый. Так будет лучше видно наживку, да и вы сразу заметите, если какая-нибудь большая дура клюнет. Вот. — Багси извлек из своего залатанного бушлата небольшую консервную банку и протянул Филипелли крючок с наживкой.
У того аж руки задрожали, и он сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного прийти в себя. Глупо, право. Ведь это всего-навсего рыбалка. Однако Филипелли так и не удалось унять дрожь в руках, когда он продергивал леску сквозь ушко крючка.
Положив весла на борт, Багси неторопливо направил лодку к берегу. В десяти футах от него он ступил на мелководье и наполовину вытащил лодку из воды, закрепив корму тяжелым металлическим якорем.
Филипелли высматривал своих телохранителей. Они тоже вытаскивали на берег свою лодку в семидесяти ярдах выше по реке, невдалеке от порогов, не сводя при этом глаз с директора.
Филипелли взял удочку и, не мешкая, подвязал крючок с насадкой. Мгновение спустя крохотный поплавок — перья, клочок шерсти животного, нить — лениво опустился на воду. Это было подобие крылатого насекомого. В таком виде оно будет скользить по воде, прежде чем взлететь, — в противоположность куколке, когда мушка напоминает доисторическое существо и как бы ползает или ковыляет по дну в поисках пищи.
Филипелли не сводил глаз с поплавка, слегка подрагивающего на поверхности, где вовсю резвилась форель в ожидании резкого рывка. Поплавок достиг границы зоны питания, но рывка не последовало.
— По новой, — прошептал Багси, усевшийся на корточки в пятнадцати футах от берега.
Филипелли поднял длинное графитовое удилище с ярко-зеленой тяжелой леской. Она-то и позволяет рыболову забрасывать почти невесомое подобие насекомого на довольно далекое расстояние. Мушка крепится к специальному десятифутовому приспособлению для направления снасти, а то, своим чередом, — к леске.
Мушка выскочила из воды. Выверенным движением Филипелли сначала поддернул удилище назад, затем потянул наверх, одновременно подсушивая мушку на солнце и направляя в положение, которое она должна занять на поверхности воды. Это было красивое движение. И вообще ловля форели — красивое занятие. Но оно требует терпения. Задача заключается в том, чтобы опустить мушку на воду как раз там, где рыба ищет пищу, и заставить ее передвигаться по поверхности естественно, надеясь, что какая-нибудь крупная рыбина клюнет.
— Время! — отрывисто бросил Багси.
Леска с насадкой просвистела над водой. Мушка упала именно там, где надо, — посреди мошкары, облепившей поверхность. Искусственное слилось с естественным.
— На вид еда ничего. — Багси удовлетворенно проследил за полетом лески.
— Будем надеяться, — внезапно охрипшим голосом откликнулся Филипелли.
Плавники кружили вокруг наживки, живую похлебку форель поедала, но на мушку не обращала никакого внимания. Наживка вновь достигла края зоны питания.
— Вот черт! — Филипелли потянул было удилище, готовясь к очередному забросу, как вдруг вокруг крючка Адамса сомкнулись огромные челюсти, и леска туго натянулась.
— Есть! — Багси вскочил и победоносно вскинул кулак.
Форель сразу поняла, что что-то не так. Ударив хвостом, она выскочила из воды и истово закрутила головой, пытаясь освободиться от железной хватки. Но крючок уже глубоко засел внутри. Рыбина рухнула в воду, подняв фонтан брызг. Но не сдалась, вновь выпрыгнула, извиваясь всем туловищем, — рывки эти, от которых содрогались леска и удилище, отдавались у Филипелли в ладонях. Рыбина снова ушла под воду.
— Ничего себе, да она во второй раз не меньше, чем на три фута подпрыгнула! — воскликнул Багси, поглощенный разворачивающимся на его глазах боем. — Да это настоящая громадина, босси! Спокойно, только спокойно!
Филипелли почувствовал выброс адреналина в кровь. Ну рыба и рыба, чего волноваться-то так? Но он не мог совладать с собой. Дыхание его стало прерывистым, и он вдруг с изумлением осознал, что молится всем богам, заклиная их, чтобы леска не ослабла. Это было бы верным знаком того, что форель либо выплюнула крючок, либо откусила его и проглотила вместе с наживкой. Ему до безумия хотелось вытащить эту рыбину.
— И кто же там у нас на крючке, Багси? — проорал Филипелли, не отрывая глаз от воды.
— Радужная! Глазам своим не верю. Я всегда считал, что здесь водятся только коричневые. Красавица! Фунтов на восемь — десять. Это действительно большая рыба, босси, даже для этой реки. — И тут леска зазвенела. — Она уходит на глубину, босси. Тормози! Тормози!
Филипелли дрожащими руками начал крутить тормозной винт, чтобы рыбине было труднее перекусить леску.
— Не так туго! Господи, да такая акула в мгновение все перегрызет.
Радужная снова выпрыгнула из воды, на сей раз гораздо дальше от берега. Она уже проглотила немалую часть лески.
— Она уходит вниз по реке, босси! Двигай за ней, иначе упустишь.
Филипелли пошел по мелководью, близ берега, стараясь держать удилище повыше, чтобы леска оставалась натянутой и рыбина постоянно ощущала давление. Из-за сапог идти было трудно, и Филипелли едва держался на ногах, нащупывая подошвами камни и коряги на дне. Постепенно вода дошла ему до пояса.
Форель все еще тянула его вперед, хотя леска уже не сматывалась. Филипелли обернулся. В какие-то несколько минут он продвинулся вниз по реке на несколько сотен ярдов. Телохранителей, загорающих у себя в лодке, он почти не видел, да и Багси постепенно исчезал из поля зрения на фоне яркого солнца.
Вокруг лодыжек Филипелли быстро обвилась веревка. Сначала он не понял, что происходит, но почти сразу же его потянуло вниз, и Филипелли ушел под воду. Наверное, зацепился за какую-нибудь корягу на дне, которую не разглядел в мутной воде, догадался он, пытаясь восстановить равновесие и выбраться наружу. И только тут Филипелли осознал, что кто-то невидимый тащит его на самую середину реки.
Выпустив удилище, он снова попытался всплыть. Но таинственный враг уже затащил его на десятифутовую глубину, и руки не достигали поверхности. Филипелли отталкивал нападающего, которого почти не видел из-за быстрого течения, но веревка очень стесняла его движения. Вода залилась в сапоги, и его затягивало все глубже и глубже. Филипелли испугался, поняв, что если он не предпримет решительных мер, то утонет.
Он потянулся к лодыжкам, надеясь освободиться от пут. Легкие разрывались. Филипелли удалось ухватиться за конец веревки и освободить одну ногу. Он лягнул что-то или кого-то невидимого. Теперь освободилась и другая нога. Филипелли рванулся вверх, еще мгновение — и он глотнет свежего воздуха.
После того, как Феникс Грей нанес Филипелли яростный удар, его маска соскользнула с лица на шею, но он не стал тратить времени на то, чтобы вернуть ее на место. Ему удалось уцепиться за сапог Филипелли. Он не ослаблял хватки. Не мог себе этого позволить. Если Филипелли выплывет, это будет означать провал всей операции. А для него самого — смерть. Уж об этом Резерфорд позаботится.
Филипелли снова попал ногой в противника. Поверхность воды была уже совсем близка. Буквально в нескольких дюймах. О Господи, мозг сейчас взорвется! Словно молотом бьет. Бьет изо всех сил. Такой боли он еще не испытывал. Филипелли беззвучно вскрикнул. Как не хватает воздуха! О Господи, хоть единый вдох! И за что мне такое?
Пальцы Филипелли появились над поверхностью, ладони ощутили прохладу воздуха. Сию минуту здесь будут телохранители. Не могли же они не заметить, что он исчез.
Феникс собрал все силы и впечатал свой огромный кулак в солнечное сплетение Филипелли.
Ну вот и все. Филипелли не мог больше сопротивляться естественному желанию набрать в грудь воздуха, хотя понимал: это — смерть. Вода хлынула в легкие, он начал захлебываться. Феникс Грей потащил Филипелли на дно.
Филипелли стиснул ладонями шею. «О Боже, хоть чуть-чуть воздуха! Самую капельку. Такую боль невозможно вытерпеть. Я хочу увидеть свою семью. Хотя бы еще раз. Мне так много нужно сказать жене и детям. О Боже, ну пожалуйста, что тебе стоит!» Он сделал еще один большой глоток.
Свет, струящийся наверху, померк. И Картер Филипелли, директор Федеральной резервной системы США, безжизненно опустился на дно Бигхорн-Ривер.
Глава 16
Гарвардская «Семерка» ведет отсчет своей истории со времен Гражданской войны. В 1863 году несколько студентов сформировали группу, получившую впоследствии известность под названием федералистов. Их объединяла идея целостности государства, это — главное. Страна, если ее раздробить на отдельные части, перестанет существовать. Именно это заставило их с беспрецедентным энтузиазмом выступить в поддержку федерального правительства. С равным неистовством нападали они на инсургентов-конфедератов.
Федералисты пылали страстью, какую испытывают только в молодости. Они вывешивали юнионистские лозунги на каждом столбе и на каждом дереве. Они организовывали митинги в защиту северян, приглашая выступить на них самых последовательных сторонников единства союза штатов, и безжалостно преследовали всякого — будь то студент или преподаватель, не важно, — кто осмеливался встать на сторону бунтовщиков. Любому, кто не разделял их позиции, кто не с ними, они посылали письма с угрозами, били окна и вообще использовали разнообразные методы устрашения.
Гражданская война окончилась, и группа федералистов распалась. Но семеро ее основателей не успокоились. Они тайно, считая анонимные действия более эффективными, основали новое общество. К тому времени федералисты уже усвоили один чрезвычайно важный урок: если орудовать согласно, целеустремленно и последовательно, если всегда помнить общую цель, можно оказывать воздействие на массы. Это небольшое объединение начнет там, где закончат федералисты. Его-то по прошествии лет и назовут «Семеркой».
В 1893 году, после долгой изнурительной борьбы с раком, доктор Франклин Пирс умер. Наследников он не оставил. Двое его детей погибли от скарлатины еще подростками, а жена стала жертвой пневмонии за год до его собственной кончины. За всю жизнь ему удалось скопить двести пятьдесят тысяч долларов, что по тем временам составляло солидную сумму. Доктор Пирс завещал все свои сбережения альма-матер — Гарвардскому университету.
Дар сопровождался запиской, в которой доктор признавал свое членство в «Семерке». Деньги — крупнейшее в истории университета пожертвование частного лица — должны были, согласно воле завещателя, пойти на стипендии для представителей национальных меньшинств.
В день смерти доктора Пирса, ровно за семь минут до полуночи, колокол на университетской часовне прозвонил семь раз. Так Гарвард признал существование «Семерки».
Оставшиеся шесть членов общества пополнили его за счет студента-третьекурсника, принимавшего весьма активное участие в общественной жизни университета. Так в группу влилась свежая кровь, и самый молодой ее член сразу увидел открывающиеся перед ним возможности.
Старшие были люди заметные, кое-кто поддерживал тесные связи с Уолл-стрит. Молодой человек убедил их использовать эти связи ради скрытого пополнения казны «Семерки». Он сразу сообразил, что уолл-стритские воротилы, выпускники Гарварда, обрадуются возможности поддержать тайное общество, способное определять политику их альма-матер. Что касается популяризации «Семерки» внутри родных стен, то молодой человек просто вывел белой краской цифру 7 на покрытых плющом университетских зданиях.
На выпускной церемонии 1996 года «Семерка» сделала свое первое официальное пожертвование в кассу университета: миллион и семь центов — сумма в ту пору колоссальная. Это потрясло публику, а газеты, освещавшие событие, лишь бегло упомянули о том, что главным оратором на нем был государственный секретарь Соединенных Штатов. Зато они во всех деталях описывали, как посреди министерской речи из окна на четвертом этаже Грант-Холла поплыл вниз конверт, и как его прикрепили к тесемке, и как он трепетал на ветру перед глазами госсекретаря, когда тот обращался с крыльца здания к родителям, студентам и представителям университета. В тот момент, когда последние вскрыли конверт и объявили о его содержимом, речь прервалась. Собравшиеся взорвались аплодисментами, продолжавшимися не менее четверти часа, а шестеро старших участников общества и заканчивающий в этом году университет их юный товарищ наблюдали за этим взрывом восторга со сдержанным удовлетворением.
После Второй мировой войны деятельность «Семерки» приобрела ярко выраженный политический характер, ее члены неизменно вступали в заговор с представителями консервативной идеологии. Традиции крупных пожертвований в университетский фонд они не изменяли: сумма всегда включала в себя цифру 7. Но основные свои усилия они сосредоточили на работе с губернаторами и конгрессменами, недружественно относящимся к господствующим республиканским взглядам.
Членство в «Семерке» было пожизненным, всего за историю существования в нее входило сорок девять человек. На торжественной церемонии вступления неофиту в области предплечья накалывали едва заметную «Семерку», различимую лишь через сильную лупу. Тут же с него брали клятву на крови хранить тайны общества, а также обещание любыми способами поддерживать других членов «Семерки». После смерти члена «Семерки» его принадлежность к ней определяли по цифре 7 в конце некролога в «Нью-Йорк таймс», а также по имени на простой, без названия, доске при входе в гарвардскую часовню. Смысл ее был ведом всем, хоть сколько-нибудь связанным с Гарвардом.
В общество никогда не входило более семи членов. По смерти одного его место в течение нескольких дней занимал другой, отобранный из длинного списка кандидатов, за которыми постоянно присматривали. Новые члены более не рекрутировались из числа студентов — эта традиция оборвалась в 1945 году. Дела, коими занимались члены общества, были слишком деликатными, чтобы посвящать в них молодых людей, еще не определивших свою политическую позицию. Новыми членами становились люди, уже снискавшие видное положение в больших корпорациях, крупных юридических фирмах, правительственных учреждениях, а также на верхних этажах Уолл-стрит. Эти люди обладали крупным капиталом, твердо придерживались консервативных взглядов и, ко всему прочему, были выпускниками Гарварда. Такие требования предъявлялись к членам «Семерки».
* * *
Раскуривая длинную сигару, Грэнвилл Уинтроп обежал взглядом собравшихся. Тернер Прескотт, управляющий партнер компании «Кливленд, Миллер и Прескотт»; Девон Чеймберс, бывший председатель правления компании «Дюпон де Немур»; Уоллес Борман, председатель совета директоров Южного Национального банка; Уильям Резерфорд, бывший глава Европейского департамента ЦРУ; Уэнделл Смит, председатель правления Федерального резервного банка города Нью-Йорка; наконец, Бейли Хендерсон, президент и главный редактор «Файнэншиал кроникл». Важные люди. Влиятельные. Все как один.
И люди одной породы. Они принадлежат одной политической партии, все они богаты, все придерживаются консервативных убеждений, у всех жена и дети. Никто никогда не разводился, хотя любовницы кое у кого есть. Каждый входит в самые разные гражданские объединения и благотворительные общества. И каждый может похвастать высоким происхождением. Каждый, кроме Резерфорда.
Резерфорд учился в Гарварде по, так сказать, футбольной стипендии (номинально университеты, входящие в так называемую «Лигу плюща», спортивных стипендий не выделяют, называя их материальным вспомоществованием спортсменам) — мастерства, чтобы играть за команды таких футбольных монстров, как университеты Алабамы или Нотр-Дам, ему явно не хватало, — а с другой стороны, семья была не столь состоятельна, чтобы оплачивать обучение сына в Гарварде. По завершении сильно приукрашенной карьеры игрока сборной команды университетов «Лиги плюща», Резерфорд завербовался в армию, где быстро дорос до подполковника. Затем был переведен в ЦРУ и через четыре года стал руководителем Европейского департамента этого учреждения. Резерфорд свободно говорил на испанском, русском, французском и немецком, прекрасно владел оружием и новейшими методами сбора разведывательной информации. Сентиментальностью, мягко говоря, не отличался и жизнь человеческую почти ни во что не ставил.
В 1981 году в авиационной катастрофе, прямо над Вашингтоном, погиб Ричард Стал, летевший самолетом компании «Эйр Флорида». Он исполнял тогда обязанности администратора «Семерки». Участники общества связались с Резерфордом, и тот не раздумывая принял предложение войти в его состав. Отныне он полностью посвятит жизнь повседневной деятельности «Семерки» и станет ближайшим помощником Грэнвилла Уинтропа — лидера группы. А денег будет зарабатывать в год больше, чем за всю свою карьеру в армии и ЦРУ, вместе взятых. Резерфорд ушел в отставку из ЦРУ и привел с собой в «Семерку» Феникса Грея, человека, разбиравшегося в убийствах лучше, чем Бог или Сатана.
Нынче вечером «Семерка» собралась в небольшом, в двадцать пять акров, поместье Прескотта, Уортингтон-Вэлли, — пышно поросшем зеленью участке конного завода, в двадцати милях к северу от Балтимора. Место это выбрали, во-первых, потому, что жена хозяина была в отъезде и, значит, никто их тут не потревожит, а во-вторых, на следующее утро ему предстояло быть на судебном заседании в центре Балтимора.