Глава 8

Я вылетел в Париж и остановился в отеле аэропорта. Там я и провел все время. У меня не хватало ни сил, ни желания искать себе другое пристанище. Я просидел в номере пять дней и с утра до вечера глядел в окно, наблюдая за прилетающими и улетающими самолетами.

Я был в шоке. Я чувствовал себя больным, сбившимся с пути, опрокинутым навзничь, оторванным от собственных корней. Я погрузился в глубокую депрессию и презирал себя за это. Я знал, что на сей раз действительно струсил и сбежал.

Я убеждал себя, что у меня не оставалось иного выбора и я должен был дать обещание Динсгейту, когда он выдвинул свои ультиматум. В противном случае он бы, не колеблясь, меня прикончил. Я мог бы сказать себе, как постоянно делал, что подчиниться его требованиям меня заставил здравый смысл. Но когда его подручные отвезли меня в Хитроу и сразу уехали, я уже добровольно купил билет, дождался рейса и проследовал к трапу вместе с другими пассажирами.

Там не было вооруженной охраны, и мне никто не угрожал. Да, Динсгейт сказал правду — я бы не смог жить, лишившись второй руки. Ставка оказалась непомерно высокой, и я бы не решился рисковать. От одной мысли об этом меня бросало в пот.

Время шло, но чувство полной опустошенности и омертвения не ослабевало, а, напротив, усугублялось.

Какая-то часть моего существа продолжала по привычке действовать: я ходил, разговаривал, заказывал кофе, мылся в ванной. Но в другой его части господствовали боль и смятение Я ощущал, что за несколько роковых минут, проведенных в амбаре, во мне что-то непоправимо сломалось.

К сожалению, я слишком хорошо понимал причину собственной слабости. Знал, что, не будь я столь горд, пережитое не смогло бы нанести мне такой сокрушительный удар.

Я был вынужден признать, что оценивал себя неверно. Это открытие перевернуло все мои представления и сделалось чем-то вроде психологического землетрясения. Неудивительно, что я почувствовал, как разваливаюсь на куски.

Я не знал, удастся ли мне это выдержать.

Мне хотелось лишь одного — забыться сном и немного успокоиться.

В среду утром я подумал о Ньюмаркете и о надеждах на успех скачек в Гинеях.

Я подумал о Джордже Каспаре, который устроил проверку для Три-Нитро и с гордостью продемонстрировал лошадь в блестящей форме, а потом клялся, что на этот раз неприятные сюрпризы полностью исключены. Подумал о Розмари с ее взвинченными нервами, желавшей, чтобы лошадь непременно победила, и знавшей, что этому не бывать. Подумал о Треворе Динсгейте, которого никто не подозревает, о том, как он упорно пытается погубить, наверное, лучшую лошадь в королевстве.

Я мог бы остановить его, если бы постарался.

Среда стала для меня поистине черным днем, когда я понял, что такое отчаяние, одиночество и чувство вины.

На шестой день, утром в четверг, я спустился в холл и купил английскую газету.

Лошади участвовали в юбилейных, двухтысячных скачках в Гинеях, как и было условлено.

Три-Нитро, бесспорный фаворит этих скачек, начал забег... и пришел к финишу последним.

Я расплатился по счетам и отправился в аэропорт. Самолеты летали по всем маршрутам, в любые концы света, и мне не составило бы труда скрыться. Честно признаться, я мечтал о побеге. Но от себя никуда не убежишь, проблемы останутся с тобой — это старая и проверенная истина. В конце концов я просто должен был вернуться.

И если я вернусь вот таким «раздвоенным», то мне постоянно придется существовать в двух измерениях. Я стану вести себя как ни в чем не бывало, чего от меня и ждут: думать, водить машину, говорить и продолжать свою жизнь. Ведь возвращение подразумевает именно это.

Оно также подразумевает, что я сумею справиться с собой. Иными словами, я докажу, что по-прежнему могу действовать, хотя в душе у меня полный хаос.

Я подумал, что мне еще повезло и при другом исходе событий я лишился бы не только руки Для руки так или иначе найдется замена — протез, способный брать предметы и не пугать окружающих. Но если разрушена твоя душа, то сделать уже ничего нельзя.

Если я вернусь, то попытаюсь.

А если не сумею добиться, чего хочу, то зачем мне возвращаться?

Я долго размышлял, покупать ли мне билет в Хитроу.

Я прилетел в полдень, позвонил в «Кавендиш», попросил служащего извиниться от моего имени перед адмиралом за то, что я не сдержал обещания и не явился на ленч в назначенный срок, и поехал домой на такси.

В холле, на лестнице и на площадке все выглядело как обычно и в то же время показалось мне совершенно иным. Но на самом деле изменился я. Я вставил ключ в замочную скважину, повернул его и вошел.

Я полагал, что в квартире пусто, но не успел захлопнуть дверь, как услыхал шорох в гостиной, а затем до меня донесся голос Чико:

— Это вы, адмирал?

Я не ответил. Вскоре в прихожую высунулась голова, а затем напарник предстал передо мной целиком и полностью.

— Ты? Где это ты пропадал? — проговорил он, но в общем-то был доволен, увидев меня.

— Я же послал тебе телеграмму.

— Ну, конечно. Она здесь, на полке. «Уезжай из Ньюмаркета, возвращайся домой. Меня не будет несколько дней, Позвоню». Что это за телеграмма?

Отправлена из Хитроу утром в пятницу. Ты решил отдохнуть?

— Да.

Я прошел мимо него в гостиную. Она-то как раз выглядела непривычно.

Повсюду валялись папки с документами и листы бумаги. Их предохраняли от ветра поставленные на пол кофейные чашки и блюдца.

— Ты смылся, даже не предупредив меня, — заявил Чико. — Раньше ты никогда так не поступал и сообщал, даже если уезжал куда-то на ночь. Все твои запасные батарейки остались тут. А значит, у тебя целых шесть дней не двигалась рука.

— Давай выпьем кофе.

— К тому же ты не взял ничего из одежды и не захватил бритву.

— Я остановился в отеле. Там есть бритвы, если тебя это интересует. А что у нас за бардак?

— Письма по поводу полировки.

— Что?

— Ты же знаешь. Письма по поводу полировки. Ну, из-за которых у твоей жены начались неприятности.

— А...

Я смерил его невыразительным взглядом.

— Чего ты хочешь? — спросил Чико. — Тосты с сыром? Я проголодался.

— Да и я не откажусь. — Это показалось мне нереальным. Впрочем, мне все казалось нереальным.

Он отправился на кухню и занялся готовкой. Я вынул из протеза отслужившую свой срок батарейку и вставил новую. Пальцы начали открываться и закрываться, как прежде. Мне недоставало этого всю неделю куда больше, чем я представлял.

Чико принес тосты с сыром. Он взял себе, а я посмотрел на мою порцию.

Наверное, мне лучше ее съесть, подумал я, но у меня не было сил даже на это.

Кто-то вставил ключ и принялся открывать дверь Наконец я услышал из холла голос моего тестя.

— Он не явился в «Кавендиш», но, по крайней мере, прислал телеграмму.

Когда Чарльз вошел в комнату, я сидел к нему спиной, и Чико кивком головы указал ему на меня.

— Он вернулся, — сообщил Чико. — Вот наш мальчик, собственной персоной.

— Привет, Чарльз, — поздоровался я. Он обвел меня долгим, неторопливым взором. Весьма сдержанным и учтивым.

— Ты знаешь, мы тут беспокоились. Я уловил в его голосе упрек.

— Извините.

— Где ты был? — поинтересовался он. Я понял, что не смогу ему сказать. То есть я отвечу ему, где именно, но, если он спросит почему, мне придется пойти на попятный. Значит, лучше ничего ему не говорить.

Чико дружелюбно улыбнулся ему.

— Сид решил перемахнуть через кирпичную стену, но без успеха. Он взглянул на часы.

— Поскольку вы уже здесь, адмирал, то я могу отправиться к моим маленьким оболтусам и показать им, как лучше перебрасывать своих бабушек через плечо.

Кстати, Сид, пока я не ушел — тут на подушечке у телефона лежат все записи для тебя.

Тебя ждут два новых расследования по поводу страховок и относительно работы в охране С тобой желает встретиться Лукас Вейнрайт. Он звонил четыре раза. А Розмари Каспар так визжала в трубку, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Я там все записал. Ладно, пока, позже увидимся.

Я чуть было не попросил его остаться, но он быстро попрощался и ушел.

— Ты похудел, — заметил Чарльз.

Это меня не удивило. Я вновь посмотрел на тосты с сыром и подумал, что возвращение домой подразумевает также и еду.

— Не хотите попробовать? — предложил я. Он посмотрел на остывшие квадратики.

— Нет, благодарю.

Мне тоже не хотелось. Я отодвинул тарелку. И словно отключился на несколько минут.

— Что с тобой случилось? — задал он вопрос.

— Ничего.

— На прошлой неделе ты появился в «Кавендише» свежий, как весенний ветер, — проговорил он. — Ты был полон жизни. У тебя даже глаза сверкали. А теперь, да ты только взгляни на себя.

— Ладно, не надо, — отозвался я. — Не стоит меня рассматривать. Как ваши дела с открытками, продвигаются?

— Сид...

— Адмирал. — Я поднялся, пытаясь увернуться от его пронизывающего взора. Оставьте меня в покое.

Он задумчиво помолчал, а затем произнес:

— В последнее время ты занимался разной куплей-продажей. Неужели ты прогорел и остался без денег?

Его слова изумили меня, и я обомлел от неожиданности.

— Нет, — ответил я.

— Ты был таким же подавленным, когда у тебя оборвалась карьера и начались нелады с моей дочерью Что же ты потерял на этот раз, если не деньги? Что может быть хуже... или еще хуже?

Я знал ответ. Я выучил его в Париже, мучаясь от стыда. В моем сознании отчетливо обозначилось слово «мужество», и я испугался, вдруг оно дойдет до него по каким-то неведомым каналам, даже если я не скажу ни слова.

Но, похоже, этого не случилось. Он по-прежнему ждал моего отклика.

Я перевел дыхание и с подчеркнутым безразличием произнес:

— Шесть дней. Я потерял шесть дней. Нам надо продолжить поиски Никласа Эша.

Он неодобрительно и с горечью покачал головой, но принялся излагать мне, что он успел сделать.

— Вот эта большая пачка открыток — от людей, чьи фамилии начинаются на букву "М". Я сложил их в алфавитном порядке и отпечатал список. Мне показалось, что мы сможем добиться результатов лишь в одном случае... Ты следишь за ходом моих рассуждений?

— Да.

— Я отправил список на аукционы Кристи и Сотби, как ты предложил, и умолял их помочь. Но в их каталогах список клиентов на букву "М" не совпадает с нашим.

И я решил, что мы можем столкнуться с трудностями, когда будем сравнивать и отбирать. Ведь теперь масса конвертов проходит через компьютеры.

— Вы основательно потрудились, — заметил я.

— Мы с Чико сидели здесь целыми днями, отвечали на звонки и пытались выяснить, куда ты исчез. Твоя машина стояла в гараже, и Чико сказал мне, что ты никогда не уезжал без запасных батареек для протеза.

— Да... так уж вышло.

— Сид...

— Нет, — возразил я. — Теперь нам нужны списки газет и журналов, посвященных антикварной мебели. Попробуем сначала выяснить перечень клиентов на букву "М".

— Это очень громоздкий проект, — с сомнением произнес Чарльз. — И даже если мы их обнаружим, что с того? Я имею в виду, что служащий из Кристи сказал мне — ну, допустим, вы найдете этот список клиентов, которым он воспользовался, и что это вам даст? Фирма или журнал не смогут указать нам, как в этом большом списке именовал себя Никлас Эш, особенно если во время деловых переговоров он воспользовался псевдонимом (а скорее всего так и было).

— М-м-м, — отозвался я. — А вдруг он продолжит свою бурную деятельность где-то еще и снова пустит в ход этот список клиентов? Он же взял его с собой. И если мы узнаем, что это за список, то сможем обзвонить или обойти нескольких человек, которые в нем значатся, — с фамилиями от "А" до "К" и от "П" до "Я", и выяснить, получали ли они в последние месяцы открытки с просьбами. Если они получали, то на конвертах должны быть адреса, по которым собирались отправить деньги. А по адресам мы сможем найти Эша.

Чарльз приоткрыл рот и вытянул губы, словно хотел присвистнуть, но из его груди вырвалось нечто похожее на вздох.

— Ты снова начал неплохо соображать, — откликнулся он.

О, Боже, мелькнуло у меня в голове, ведь я заставляю себя думать, чтобы не свалиться в бездну. Я разбит, от меня остались лишь жалкие крохи. Я никогда не оправлюсь. Аналитическая, разумная часть моего существа, возможно, будет функционировать, но та, что зовется душой; обессилена и умирает.

— И полировка, — проговорил я. В моем кармане лежал документ, который он мне дал неделю назад. Я достал его и положил на стол. — Если идея об особой полировке связана со списком клиентов, то для оптимальных результатов эта полировка нам просто необходима. Вряд ли частные лица заказывали воск в жестяных банках, упакованных в белые коробочки. Мы можем попросить фирму по производству полировки дать нам знать, покупал ли кто-то большую партию воска.

Непохоже, что Эш опять обратится в ту же фирму, хотя бы и не сразу. Он должен предвидеть опасность, но, может быть, и сваляет дурака. Я устало отвернулся.

Мне захотелось выпить Виски. Я поднялся и налил себе полный бокал.

— Ты что, начал крепко пить? — спросил меня Чарльз, подошедший сзади.

В его протяжной интонации слышалось откровенное издевательство.

Я стиснул зубы и ответил:

— Нет.

Не считая кофе и воды, это была моя первая выпивка за неделю.

— Твое первое алкогольное затмение за эти несколько дней, я не ошибся?

Я даже не дотронулся до бокала, поставил его на поднос с напитками и обернулся. Его глаза сделались холодными как лед. Он относился ко мне с подобной неприязнью, лишь когда мы познакомились.

— Не будьте таким идиотом, — огрызнулся я. Чарльз выдвинул подбородок.

— Уже вспыхнул, — саркастически прокомментировал он. — Да, гордость осталась при тебе.

Я поджал губы, повернулся к нему спиной и одним залпом осушил бокал.

Немного погодя я расслабил напрягшиеся мускулы и сказал:

— Этим вы от меня ничего не добьетесь. Я вас слишком хорошо изучил. Для вас оскорбить кого-нибудь — значит повернуть рычаг и вызвать человека на откровенность. В прошлом вы со мной это проделывали. Но сейчас вам не удастся.

— Если я найду верный способ, то пущу его в ход, — заявил он.

— А вы не желаете выпить? — полюбопытствовал я.

— Если ты просишь, то пожалуйста. Мы уселись в кресла друг против друга. Я размышлял о всякой всячине, мало-помалу стал отходить и уже не мучался угрызениями совести.

— Знаете, — сказал я. — Нам не надо обхаживать разные инстанции и выяснять, кто составлял этот список клиентов. Лучше расспросить самих людей.

Вот этих... — Я кивнул в сторону кипы открыток на букву "М". — Мы поинтересуемся, в каких списках они значатся. Спросим нескольких человек, подсчитаем, выделим совпадения. Вдруг что-нибудь да получится.

Когда Чарльз уехал к себе в Эйнсфорд, я принялся бесцельно бродить по квартире, сняв галстук и пиджак. Я постарался сосредоточиться и все трезво обдумать. Я твердил себе, что ничего особенного не произошло: Тревор Динсгейт лишь пытался меня запугать и добиться, чтобы я прекратил расследование, которое, по сути, еще не успел начать. Однако я не мог избавиться от гнетущего чувства вины. Уж если он засветился и я понял, что он не намерен отступать, то просто должен был его остановить. А я этого не сделал.

Предположим, его планы сорвались и в среду я был бы на скачках в Ньюмаркете, продолжал рассуждать я. Вполне возможно, что я вернулся бы оттуда в Лондон, так ничего толком и не узнав. Более того, я вернулся бы без особой уверенности, будто на скачках можно было хоть что-то узнать, вплоть до той минуты, когда Три-Нитро приковылял последним. Но сейчас я должен действовать, как всегда, уверенно и не теряя проницательности. Легко сказать, ведь угрозы Тревора Динсгейта превратили меня в трусливое ничтожество.

Я мог бы воззвать к своей щепетильности (которая, впрочем, у меня отсутствовала) и к здравому смыслу — в сложившихся обстоятельствах у меня не было иного выхода. Я мог бы проанализировать события и попросить прощения. Я мог бы сказать, что не стану заниматься тем, с чем до сих пор не справился Жокейский Клуб. И всякий раз я сталкивался с горькой истиной: я не поехал туда, потоку что испугался.

Чико вернулся, закончив свои занятия по дзюдо, и вновь принялся допытываться, где я пропадал. Я продолжал отмалчиваться, хотя знал, что он не станет презирать меня больше, чем я сам.

— Ладно, — наконец проговорил он. — Ты решил хранить свои тайны.

Посмотрим, что это тебе даст. Но где бы ты ни был, добром твои приключения не кончились. Ты только погляди на себя. Уж лучше бы ты все рассказал, а то словно заперся на ключ.

Однако я всю жизнь привык «запираться на ключ». Так я защищался от мира еще в школьные годы. Я выстроил стену, и разрушить ее было невозможно.

Через минуту я сдержанно улыбнулся:

— Ты хоть немного передохнул на Харлистрит?

— Так-то оно лучше, — откликнулся Чико. — Знаешь, ты много потерял.

Три-Нитро после скачек в Гинеях увезли на обследование, а всю конюшню Джорджа Каспара перевернули вверх дном. Кстати, в «Спортинг лайф» об этом целая статья.

Адмирал принес сюда газету. Ты уже прочел?

Я покачал головой.

— Мы-то считали, что наша Розмари с приветом. А выходит, она первая догадалась. Интересно, как это им удалось?

— Им? — переспросил я.

— Ну тем, кто это сделал.

— Я не знаю.

— Утром в субботу я протолкнулся вперед, чтобы посмотреть галоп, — сказал он. — Да, да, я знаю, ты послал телеграмму, что тебя к этому времени не будет, но в пятницу я полночи развлекался с одной прехорошенькой куколкой, вот и остался на следующий день. Ночью больше, ночью меньше, какая разница, да к тому же она была машинисткой у Джорджа Каспара. — Она была... — Печатает. Иногда объезжает лошадей. В общем, она сама говорит, что может делать чуть ли не все, да еще болтать без умолку. Новому запуганному Сиду Холли не хотелось даже слушать эти истории, — В среду в доме Джорджа Каспара весь день скандалили, — продолжил Чико. Началось за завтраком. К ним явился Инки Пул и сказал, что Сид Холли приставал к нему с вопросами, а ему, Инки Пулу, это не понравилось.

Он сделал паузу, рассчитывая, что как-нибудь я отреагирую. Но я просто посмотрел на него.

— Ты меня слушаешь? — насторожился он. — У тебя опять лицо точно камень.

— Прости.

— Затем пришел ветеринар Бразерсмит, услышал, что говорит Инки Пул, и добавил: "Как любопытно. Сид Холли на днях был у меня и тоже все расспрашивал.

О болезнях сердца. И речь шла как раз о тех лошадях, о которых упомянул Инки Пул. О Бетезде, Глинере и Зингалу. А еще о Три-Нитро, о том, как он себя чувствует и нет ли у него болей в сердце". Моя куколка-машинистка уверяла, что Джордж Каспар просто взорвался и так орал, что и в Кембридже было слышно. Он ведь помешан на этих лошадях.

Тревор Динсгейт, холодно подумал я, завтракал у Каспаров и слышал каждое слово.

— Конечно, — продолжил Чико, — через некоторое время они отправились на фермы к Гарви и Трейсу и выяснили, что ты там тоже побывал. Моя куколка утверждает, что твое имя склоняли на все лады.

Я провел ладонью по лицу.

— А твоей куколке известно, что ты работаешь со мной на пару?

— Я тебя умоляю. Конечно, нет.

— А что-нибудь еще она говорила? — Какого черта я его спрашиваю, мрачно подумал я.

— Да. Она сообщила, что Розмари требовала от Джорджа Каспара поменять весь распорядок субботних скачек, приставала к нему в четверг и в пятницу. И он чуть на стенку не лез. А в конюшне еще увеличили охрану, и они задели сигнализацию.

— Он перевел дыхание. — Больше она ничего не сказала. Потому что мы выпили три рюмки мартини и занялись любовью.

Я сел на ручку кресла и уставился на ковер.

— Утром я наблюдал галоп, — проговорил Чико. — Твои снимки мне очень пригодились. Там были сотни этих чертовых лошадей... Кто-то пояснил мне, какие из них Джорджа Каспара. И там был Инки Пул, хмурый, как на фотографиях. Ну вот, я взял его и тех, кто рядом, за точку отсчета. Когда дело дошло до Три-Нитро, все засуетились. Они приподняли седло и подобрали другое, поменьше. Инки Пул на нем и скакал.

— Значит, на Три-Нитро, как обычно, ехал Инки Пул?

— Да, они выглядели совсем как на твоих снимках, — подтвердил Чико.

Я продолжал смотреть на ковер.

— Что мы теперь будем делать? — осведомился он.

Ничего... Отдадим Розмари ее деньги, и конец.

— Эй, послушай, — возразил мне Чико. — Кто-то испортил лошадь. Ты же знаешь, они этим и раньше занимались.

— Теперь это нас не касается.

Мне хотелось, чтобы он перестал на меня смотреть. Я почувствовал, что мечтаю заползти куда-нибудь в щель и спрятаться.

Кто-то с силой нажал дверной звонок и долго не снимал палец с кнопки.

— Нас нет дома, — предупредил я, но Чико встал и отправился открывать.

Розмари Каспар чуть не сшибла его с ног, пробежала по холлу и ворвалась в гостиную все в том же старом желтом плаще. Она кипела от негодования. Я обратил внимание, что в этот раз она была без шарфа, без парика и держалась крайне агрессивно.

— Ну вот я до тебя и добралась, — злобно проговорила она. — Я знала, что ты тут скрываешься. Когда я звонила, твой дружок постоянно отвечал мне, что тебя нет, но я сразу поняла — он лжет.

— Меня здесь не было, — ответил я. — С таким же успехом я мог бы загородить Сент-Лоуренс одной веткой.

— Тебя не было, когда я заплатила за твое присутствие на скачках в Ньюмаркете. И я с самого начала говорила тебе, что Джордж не должен знать, кого и как ты расспрашиваешь, а он узнал, и у нас была страшная ссора. Мы до сих пор не помирились. А теперь Три-Нитро нас навсегда, опозорил, и ты один в этом виноват.

Чико с комическим недоумением приподнял брови.

— Сид не скакал на нем и не тренировал. Она метнула на него яростный взгляд.

— Но он не сумел обеспечить его безопасность.

— Э... — сказал Чико. — Это я допускаю.

— А что касается тебя, — начала она, резко повернувшись ко мне. — Ты жалкий обманщик и ни на что не годен. Твоя слежка — просто вздор. Когда ты только вырастешь и прекратишь играть? Ты мне ничем не помог, только все осложнил и запутал. Я хочу получить свои деньги.

— Вас устроит чек? — спросил я.

— Так, значит, ты не отрицаешь?

— Нет, — произнес я.

— Ты хочешь сказать, что признаешь свое поражение?

Немного помолчав, я ответил:

— Да. Розмари удивилась. Похоже, я лишил ее возможности прочесть мне обвинительный приговор, но, когда я сел выписывать чек, она принялась жаловаться.

— Ты посоветовал изменить распорядок, но это ничему не помогло. Я постоянно напоминала Джорджу, чтобы он позаботился о безопасности. Он уверял меня, что больше ничего не сможет сделать, да и никто не сможет. Сейчас он в отчаянии, а я надеялась, я и правда надеялась, теперь мне смешно, что ты, уж не знаю как, совершишь чудо и Три-Нитро выиграет скачки. Я была так уверена, так уверена... и я оказалась права.

Я закончил писать.

— А почему вы были так уверены? — задал я вопрос.

— Сама не понимаю, Я просто знала. Я целыми неделями боялась этого... а иначе не страдала бы и не решилась обратиться к тебе. Я могла бы и не беспокоиться... Ты причинил мне столько неприятностей, и я не выдержала. Вчера был ужасный день. Он должен был победить, но я знала — этого не случится. Я почувствовала себя больной и разбитой. Я до сих пор себя так чувствую.

Она опять затряслась. Ее лицо исказилось от боли. Столько надежд было связано с Три-Нитро, столько сил в него вложено, столько пережито волнений, и такой заботой он был окружен. Для тренера скачки то же, что фильм для кинорежиссера. Если у вас получилось, вам аплодируют, а если у вас неудача возмущаются. Но в любом случае вы вкладываете в скачки свою душу, свои мысли, свое Мастерство и недели разочарований. Я понимал, что значили проигранные скачки для Джорджа, да в равной степени и для Розмари — ведь Три-Нитро был ей так дорог.

— Розмари, — сочувственно произнес я, понимая, что от моих слов ее отношение не изменится.

— Этот болван Бразерсмит утверждает, что у него может быть инфекция, сообщила она. — За последние годы он наплел нам массу чепухи. А еще ветеринар называется. Я просто не в силах находиться с ним рядом. Он вечно смотрит куда-то в сторону. Я его никогда не любила. Он обязан следить за Три-Нитро, в конце концов это его работа. И он следил, и с лошадью все было в порядке. В полном порядке. Совсем недавно Три-Нитро пришел к финишу в отличной форме, да и в парад-ном забеге с ним тоже ничего не случилось. Ничего. А тут на скачках он начал отставать и у финиша был совсем измотан. — В эту минуту на ее глазах появились слезы, но она усилием воли поборола себя и не расплакалась, — Я полагаю, они проводили тесты на наркотики, — сказал Чико;

Она опять рассердилась.

— Тесты на наркотики! Конечно, проводили. А как вы думали? Анализы крови, мочи, слюны и еще чертова дюжина анализов. Они дали Джорджу дубликаты образцов, вот почему мы сюда и приехали. Он пытается создать частную лабораторию, но они не в восторге от этого замысла. Все будет как прежде... то есть ничего не получится.

Я вырвал чек и отдал ей, она рассеянно посмотрела на него.

— Я не хотела сюда приходить и теперь жалею. Боже мой, как я не хотела. Ты всего-навсего жокей. Мне надо было это знать. Я не желаю больше с тобой разговаривать. И не приставай ко мне с расспросами о скачках, понял.

Я кивнул. Я понял ее. Она повернулась и двинулась к выходу.

— И умоляю, ни слова Джорджу. Она вышла из комнаты, потом из квартиры и громко хлопнула дверью.

Чико прищелкнул языком и пожал плечами.

— Ты не сможешь одержать верх над всеми ними, — произнес он. — Что ты сможешь сделать, если ее муж не сумел предотвратить беду? Я уже не говорю об агентах полиции и полдюжине служебных собак. — Он подыскивал мне оправдания, и мы оба это понимали.

Я не ответил.

— Сид?

— Не знаю, стоит ли мне продолжать, — сказал я, — работу такого рода.

— Не обращай внимания на ее слова, — возразил он. — Ты не сможешь бросить работу. Она у тебя здорово получалась. Вспомни, какую уйму дел ты распутал. И если одно тебе не удалось...

Я смерил его отсутствующим взглядом.

— Ты теперь взрослый, — произнес он. Надо заметить, что Чико был на семь лет моложе меня. — Ты хочешь поплакать у папы на плече? — Он сделал паузу. Пойми, Сид, дружище, с этой дурью пора кончать. Что бы ни произошло, хуже той истории, когда лошадь раздавила тебе руку, ничего не может быть. Сейчас не время уверять, что в душе у тебя пустота и ты чуть ли не умер. У нас полно работы. Мы недоделали пять дел. Страховка, охрана, синдикаты Лукаса Вейнрайта...

— Нет, — упрямо проговорил я, почувствовав себя обессиленным и ни на что не годным. — Не сейчас, Чико.

Я поднялся и пошел в спальню. Закрыл дверь.

Без всякой цели направился к окну и поглядел на крыши и каминные трубы.

Потом прислушался к шуму начавшегося дождя. Трубы еще не сняли, хотя камины в квартирах были замурованы и огонь в них давно погас. Наверное, я вроде одного из этих потухших каминов, подумал я. Когда огонь догорает, становится холодно, и легко можно замерзнуть, Дверь открылась.

— Сид, — произнес Чико.

— Напомни, чтобы я вставил замок в эту дверь, — уныло заметил я.

— К тебе пришел новый гость.

— Передай ему, что меня нет дома.

— Это девушка. Какая-то Льюис.

Я провел рукой по лицу, голове и немного помассировал шею. Расслабил мускулы. И отвернулся от окна.

— Льюис Макиннес?

— Верно.

— Она живет в одной квартире с Дженни.

— А, эта. Ну, что же, Сид, если на сегодня все, то я пойду. Я буду здесь завтра. Ты не возражаешь?

— Да.

Он кивнул. Прочее осталось невысказанным. В выражении его лица и в голосе улавливались изумление, насмешка, дружелюбие и даже тревога. Быть может, он заметил все это и во мне. Как бы то ни было, на прощание он широко улыбнулся, а я возвратился в гостиную, размышляя о том, что есть и неоплатные долги.

Льюис стояла в центре комнаты и оглядывалась по сторонам. Несколько дней назад я точно так же рассматривал квартиру Дженни. Я увидел комнату ее глазами: непропорциональные очертания, старомодный высокий потолок, рыже-коричневый кожаный диван, стол, уставленный бутылками и придвинутый к подоконнику, полки с книгами, гравюры в рамах и без рам. К стене была прислонена большая картина с изображением бегущих лошадей, которую я почему-то не удосужился повесить.

Кофейные чашки и бокалы, не убранные со стола, пепельницы, полные окурков, груды Открыток на маленьком столике да и повсюду.

Сама Льюис выглядела иначе: нарядная и совершенно непохожая на ту растрепанную девушку, которую я разбудил воскресным утром. Коричневый бархатный жакет, ослепительно белый свитер, мягкая коричневая юбка с широким кожаным поясом на тонкой талии. Светлые волосы хорошо вымыты и расчесаны, на розоватой английской коже легкая, в тон косметика. Но по ее глазам я догадался, что она приоделась отнюдь не из простого кокетства.

— Мистер Холли.

— Можете называть меня Сидом, — проговорил я. — Ведь вы успели меня неплохо узнать, хотя бы заочно.

Она чуть заметно улыбнулась.