Всегда Ваш Джордж."
      Я положил письмо на стол, - Ему нечего волноваться. Образец победит. Джеймс живо обернулся:
      - Вы хотите сказать, что не будете скакать на нем? - В его голосе прозвучала нотка обидной заинтересованности.
      - Джеймс, - начал я, садясь без приглашения в потертое кресло. - Есть нечто важное, что я хочу вам сообщить. Во-первых, как бы скверно это все не выглядело, - я вовсе не утратил куража и не струсил. Во-вторых, каждая лошадь, на которой я скакал после падения, - была отравлена. Не настолько, чтобы было очень заметно, но достаточно, чтобы они ползли, как тихоходы. В-третьих, всем лошадям отраву давал один и тот же человек. В-четвертых, отрава была дана на кусочках сахара. Похоже, это было какое-то снотворное... - Я внезапно остановился.
      Джеймс смотрел на меня, разинув рот. Нижняя губа опустилась. На лице выражение потрясения и недоверия.
      - Прежде чем вы решите, будто я не в своем уме, сделайте мне одолжение, позовите кого-нибудь из конюхов и послушайте, что он скажет.
      - Кого позвать, вопрос?
      - Не имеет значения. Любого, на чьей лошади я скакал за последние три недели.
      Он недоверчиво помедлил, потом крикнул кому-то найти Эдди, конюха большого гнедого, принадлежащего Хьюго. Джеймс не дал мне задать вопроса. Он резко спросил Эдди:
      - Когда ты в последний раз говорил с Робом?
      Парень начал испуганно заикаться:
      - Я ег-г-го с п-п-п-рошлой недели не видел.
      - С прошлой пятницы? - День, когда Джеймс сам видел меня в последний раз.
      - Да, сэр.
      - Очень хорошо. Ты помнишь, как плохо выступал большой гнедой в среду на той неделе?
      - Да, сэр. - Эдди скорбно взглянул на меня.
      - Кто-нибудь давал гнедому перед скачкой кусочек сахара? - В голосе Джеймса слышалась теперь лишь заинтересованность.
      Строгость он спрятал.
      - Да, сэр, - охотно ответил Эдди. Знакомая улыбка воспоминания появилась на его чумазом лице. И я тайком перевел дух.
      - Кто это сделал?
      - Морис Кемп-Лор, сэр. Он сказал, что я прекрасно ухаживаю за своими лошадьми, сэр. Он наклонился через барьер в паддоке и заговорил со мной, когда я проходил мимо. И был так уж ласков, что дал гнедому немного сахара, сэр. Но я не думал, что это плохо, ведь мистер Хьюго всегда посылает жеребцу сахар.
      - Спасибо, Эдди, - сказал Джеймс слабым голосом. - Насчет сахара не беспокойся,. А сейчас - беги, Эдди ушел. Джеймс тупо смотрел на меня. Часы громко тикали.
      Тут я высказался:
      - Последние два дня я разговаривал с конюхами всех лошадей из других конюшен. Все они признались мне, что Морис Кемп-Лор давал лошадям сахар перед каждой скачкой. Со мной был Ингерсол. Он тоже это слышал, Можете спросить и его.
      - Морис никогда близко не подходит к лошадям на скачках или где бы то ни было, - возразил Джеймс.
      - Именно эта странность помогла мне понять, что происходит. Я разговаривал с Кемп-Лором в Данстэбле, сразу после того, как Трущоба и две другие лошади прошли плохо, Он страдал одышкой. Приступ астмы. А это означало, что недавно он побывал очень близко от лошадей. В тот момент я об этом и не подумал, но теперь-то я все знаю.
      - Неужели Морис... - повторил он недоверчиво, - Это просто невозможно!
      - А то, что я мог струсить из-за ерундового сотрясения, - это, значит, возможно? - Пожалуй, я не имел права на такой тон, поскольку и сам, в течение ужасных двенадцати часов верил в это.
      - Не знаю, что и думать, - смущенно выговорил он. Мы помолчали. Я хотел, чтобы Джеймс выполнил две мои просьбы, Зная о его укоренившейся несклонности к одолжениям, я не был уверен, что эти просьбы будут встречены с энтузиазмом. Но не попросишь - не получишь! Я начал медленно, проникновенно, так, будто это только что пришло мне в голову:
      - Дайте мне лошадь.., одну из ваших собственных, раз уж владельцы не хотят меня. И сами проследите за тем, попытается ли Кемп-Лор подсунуть ей сахар. Хорошо, если бы вы смогли побыть около лошади сами. И когда он явится со своими кусочками сахара, как-нибудь выбить их у него из рук или спрятать, а лошади дать сахар из своего кармана. Тогда вы увидите, как лошадь пройдет.
      "Слишком много хлопот; - прочел я у него на лице.
      - Ну, это слишком уж фантастично.
      - Но нужно только стукнуть его по руке, - мягко настаивал я.
      - Нет, - ответил он неуверенно.
      И для моих ушей это "нет" прозвучало многообещающе. Я не нажимал, зная по опыту, что если очень уж на него наседать, он заупрямится и его не сдвинешь.
      Я только спросил:
      - Вы ведь в дружеских отношениях с тем человеком, который проверяет лошадей на допинг?
      На скачках одну или двух лошадей каждый день проверяли выборочно: чтобы удержать тренеров сомнительной репутации от использования допинга. Всякий раз перед началом распорядители решали, какие лошади должны подвергнуться проверке, - например, победитель второй скачки и фаворит в четвертой. (Особенно, если он оказывался побежденным), Никто, даже и сами распорядители, не знали наперед, у какой лошади возьмут слюну на анализ. Вся система держалась на этой неопределенности. Джеймс обдумал мои слова.
      - Вы хотите, чтобы я узнал, подвергалась ли обследованию хоть одна из лошадей, на которых вы скакали с момента падения?
      - Да. Это возможно?
      - Я выясню. Но если анализы делались и дали отрицательный результат, вы понимаете, что это целиком разрушит все наши обвинения.
      - Понимаю. Я так много скакал на фаворитах, оказавшихся в хвосте, что поражаюсь, как до сих пор не обнаружили такое систематическое отравление.
      - Вы действительно верите в это? - Куда более заинтересованно переспросил Джеймс. Я встал и подошел к двери:
      - Да, верю. И вы поверите.
      Но он покачал головой. Ведь Джеймс давно знал Кемп-Лора, и тот ему так нравился.
      Глава 10
      Поздно вечером Джеймс позвонил мне: я могу скакать на его собственной кобыле, Ботве, которая записана на скачку новичков в Стратфорде-на-Авоне, в эту среду. Я начал было благодарить его, но он оборвал:
      - Я вовсе не делаю вам одолжения. Победить она не может, раз никогда не прыгала через заборы. И мне нужно, чтобы вы прогнали ее легонько по кругу и она привыкла к серьезным препятствиям. Идет? - И он повесил трубку, не сказав мне, собирается ли проследить за этим фокусом с кусочками сахара.
      Я очень устал. Весь день ушел на поездку в Девон и обратно, чтобы навестить вдову Арта Мэтьюза. Бесполезное путешествие. Вдовство растопило ее не больше замужества. Холодная, светловолосая, хорошо воспитанная, она отвечала на мои вопросы без всякого интереса. Нет, она не знает почему Арт постоянно ссорился с Корином И из-за чего Арту захотелось застрелиться. Нет, Артне ладил с мистером Джоном Баллертоном, но ей неизвестно - почему. Да, Арт однажды выступал по телевизору, Но выступление было неудачным - тень давнего недовольства послышалась в ее голосе. Арта там выставили каким-то дураком, вздорным и мелочным. Она слишком хорошо помнит, какое впечатление осталось у членов ее семьи и у друзей. Они жалели ее вслух.
      Слушая ее, я пожалел в душе беднягу Арта - так он ошибся в выборе жены.
      На следующий день я снова к полному неудовольствию Тик-Тока занял "мини-купер": отправился в Челтенхэм. Свернув с шоссе на узкую, извилистую дорогу, спустился в деревню, расположенную в низине, и навестил чистенький домик Питера Клуни.
      Жена Питера открыла дверь и с напряженной улыбкой пригласила меня войти. Она уже не выглядела такой счастливой и жизнерадостной. Внутри было почти так же холодно, как и снаружи. А на ней надеты какие-то рваные меховые туфли, толстые чулки и перчатки. Глаза безжизненные, губы ненакрашены. Почти невозможно было узнать в ней ту счастливую, любящую женщину, которая так радушно приютила меня четыре месяца назад.
      - Входите. К сожалению, Питера нет дома. Он поехал в Бирмингам. Может, ему подвернется лишняя скачка.. - Надежды в ее голосе не было.
      - Конечно, его пригласят, - сказал я. - Он же хороший жокей.
      - Но тренеры почему-то так не считают, - произнесла она с отчаянием. - С тех пор, как он потерял постоянную службу, его приглашают на одну скачку в неделю, и то не всегда. Но разве можем мы прожить на это? Если в ближайшее время все не переменится, он бросит жокейство и попробует что-нибудь другое. Но ведь любит он только скачки и лошадей... Это разобьет ему сердце.
      Она привела меня в гостиную Телевизор, взятый напрокат, исчез. Вместо него стояла детская кроватка - плетеная корзинка на металлических ножках.
      Я подошел и посмотрел на крохотный сверток под кучей одеял. Ребенок спал. Я поахал от восторга, и лицо матери тут же ожило. Она настояла на том, чтобы угостить меня чаем, и мы выяснили, что нет ни сахара, ни молока, ни бисквитов. После чего я смог спросить:
      - Этот "ягуар", ну тот, что перегородил Питеру дорогу и из-за которого он опоздал, - кому он принадлежит?
      - Очень странно, но мы не знаем. Ведь никто не приехал, чтобы убрать его, и он все то утро простоял поперек дороги. В конце концов его отвела полиция. Питер справлялся, чей он. Он хотел высказать тому негодяю, чего ему стоит этот паршивый "ягуар". Но они так и не нашли владельца.
      - А вы случайно не знаете, где этот "ягуар" сейчас?
      - Он стоял возле гаража у станции Тимберли. Это единственный гараж в округе - там стоят разбитые машины. Оттуда брали и тягач, который вытаскивал "ягуара".
      Я поблагодарил ее, и она проводила меня до машины. Я заранее посмотрел скаковые программы и подсчитал, сколько раз был занят Питер за последние несколько недель и как мало он заработал. Так что я прихватил большую коробку провизии: масло, яйца, сыр и кучу банок. А также игрушки для малыша.
      Все это я отнес в дом и поставил на кухонный стол, не обращая внимания на протесты хозяйки, - Слишком тяжело, чтобы тащить это обратно, - улыбнулся я, Вы уж придумайте, что с этим делать. Она заплакала.
      - Бодритесь, - сказал я, - Скоро все пойдет хорошо. Между прочим, вам не кажется, что для ребенка в доме слишком холодно? Знаете, сколько детей умирают в Англии каждую зиму, даже если они так укутаны, как ваш? Она с ужасом посмотрела на меня, и слезы хлынули по щекам.
      - Но мы не можем позволить себе топить, - порывисто ответила она, - Плата за дом забирает все, что у нас есть... Я вынул из кармана заклеенный конверт и подал ей:
      - Это подарок для ребенка. Вы сможете заплатить за электричество и купить немного угля. Говорят, ожидаются холода, так что обещайте, что вы будете тратить эти деньги только на тепло.
      - Обещаю, - прошептала она еле слышно.
      - Ну и хорошо, - улыбнулся я ей. Она вытерла глаза, а я сел в машину и уехал. Гараж у станции Тимберли оказался предприятием современным - весь фасад из снежно-белого пластика. Старый, брошенный "ягуар" стоял на заднем дворе, выложенном дешевым кирпичом. Втиснут между останками "стандарта" 8-й модели и кучей старых покрышек. Я спросил механика, могу ли купить эту машину.
      - Сожалею, сэр, нельзя, - живо отозвался франтоватый человечек лет тридцати.
      На руках никаких следов масла.
      - А почему? Она же только в металлолом годится?
      - Продать не могу, потому как не знаю, кому принадлежит, - с сожалением ответил он. - Хотя... - Он просиял вдруг, - она стоит здесь так давно, что мы, наверное, можем считать ее своей... Как потерянную собственность, на которую никто не претендует. Я справлюсь в полиции.
      Понадобилось лишь чуть-чуть подтолкнуть его, и он выложил мне все, как "ягуар" завяз поперек дороги и как фирма его вытаскивала.
      - Но ведь кто-то видел водителя, когда он вылез из машины?
      - Полиция считает, его подвезла попутная машина. А после он решил, что "ягуар" не стоит того, чтобы за ним возвращаться.
      - Сколько она стоит?
      - Для вас, сэр.., - он блеснул зубами, - я бы расстался с ней фунтов за сто. Сто фунтов! Кемп-Лор не пожалел сотни, чтобы погубить Питера Клуни! Неужели так сильна его маниакальная ненависть к жокеям? Хотя сотня для Кемп-Лора куда меньше, чем для меня.
      Железнодорожная станция Тимберли (шесть поездов и двадцать два экспресса) была от меня слева. Я постоял, разглядывая ее: примерно четыре мили до дороги, ведущей к деревушке Питера, - час быстрой ходьбы. Питер обнаружил "ягуар" в одиннадцать часов, Видимо, он был только что оставлен. Я ясно представил себе, как Кемп-Лор, остановившись на повороте, наблюдал за домиком Клуни в бинокль и видел, как тот сел в машину. Чтобы установить "ягуар" поперек дороги, запереть дверь и скрыться, понадобилось немного времени.
      А потом? Единственное неудобство, которое нужно преодолеть Кемп-Лору, его собственная слава. Физиономия телезвезды хорошо известна почти всему населению Англии, и он не мог рассчитывать проскочить незаметно: его бы узнали и запомнили. И уж, конечно, в этом малонаселенном районе можно разыскать тех, кто его видел.
      Я решил начать со станции. Поезд в город - в двенадцать тридцать, а из города - ни одного до пяти часов. Касса была закрыта. Кассира-контролера я нашел в отделе посылок. С программой скачек в руках он дремал около раскаленной печки. Большая корзина с шумно квохчущими курами стояла в углу. Вздрогнув, он проснулся и сообщил, что поезд будет через час десять минут.
      Я разговорился с ним насчет скачек, но ничего полезного не узнал. Морис Кемп-Лор никогда, какая жалость так он сказал, не садился в Тимберли на поезд. Если бы даже это случилось не в день его дежурства, ему бы рассказали. А в тот день, когда "ягуар" тащили в гараж, он как раз дежурил. Отвратительная история. Нельзя допускать, чтобы люди были такими богатыми и могли бросать машины в канаву, будто окурок.
      Я спросил, много ли пассажиров садится на дневной поезд?
      - Много ли пассажиров? - повторил он скорбно. - Не бывает больше трех-четырех. Не считая тех дней, когда в Челтенхэме скачки...
      - Интересно, тот парень, что бросил "ягуар", мог уехать отсюда поездом?
      - Отсюда нет, - отрезал железнодорожник. - Пассажиры, которые сели в поезд, были одни женщины. Едут за покупками в Челтенхэм, Дневным поездом не ездит ни один мужчина, кроме, конечно, скаковых дней, Я посоветовал, на кого поставить сегодня в Бирмингаме и с удовольствием узнал потом, что угадал победителя, и оставил его, когда он звонил своему букмекеру.
      Спокойствие деревенского бара в Тимберли никогда, к сожалению, не нарушалось присутствием блестящей особы Мориса Кемп-Лора, В двух кафе на шоссе не слышали, чтобы кто-нибудь его подвозил. Ни в одном гараже на расстоянии десяти миль в округе тоже его не видали. Местные таксисты не возили его. В автобус он не садился.
      Завести разговор насчет Кемп-Лора было нетрудно, хотя и требовало времени. Дружелюбно настроенный кондуктор автобусной станции в Челтенхэме также сказал, что ни один из его коллег ни разу не возил такую знаменитость. Иначе они бы звонили об этом без умолку, Можно было подумать, что раз Кемп-Лора никто не видел, значит, он и не был тут. А я, хотя и был расстроен своими неудачными поисками, вовсе не убежден, что они напрасны.
      Военный танковый перевозчик случайно загородил нам с Питером дорогу в Челтенхэм - это ясно. Но из-за этого были такие громкие неприятности, что врагу просто вложили оружие в руки. Оставалось только сделать так, чтобы Питер снова опоздал, распустить слухи, и жокею уже не было доверия. Его карьера кончилась.
      Я все-таки надеялся, что, проявив настойчивость, сумею докопаться до чего-нибудь. Поэтому снял номер в отеле и, чтобы не думать о еде, провел вечер в кино.
      Тик-Ток, услышав по телефону, что он все еще остается без машины, отнесся к этому довольно покорно, Поинтересовался, как идут дела, и заметил:
      - Даже если ты прав насчет нашего приятеля, он - хитрюга и ловкач. Не так-то легко будет поймать его!
      Ни на что особенно не надеясь, я поехал утром на железнодорожную станцию в Челтенхэме. И, раздавая фунты, нашел контролера, который отбирал билеты у пассажиров поезда в тот день, когда на дороге бросили "ягуар". Но и этот разговорчивый служащий никогда не видел Кемп-Лора, кроме как по телевизору. И вдруг он заколебался:
      - Понимаете, сэр, его-то я не видел, Но мне кажется, я видел его сестру, И какая она уз себя?
      - Очень на него похожа, иначе как бы я ее узнал? И одета была в костюм для верховой езды. Как их, галифе, что ли, они называются. А на голове - шарф. Хорошенькая очень. Я только потом допер, кто она. Я же с ней не говорил. Просто отобрал у нее билет и все.
      - А когда вы ее видели?
      - Не могу сказать точно. Но незадолго до Рождества, в этом я уверен.
      Фунт, который я ему дал, он ловко засунул во внутренний карман.
      - Благодарю вас, сэр.
      Прошло шесть дней с тех пор, как я скакал последний раз. Шесть дней, за время которых все мои ошибки были обсуждены, а остатки моей жокейской репутации списаны со счета. В раздевалке события развиваются быстро - важно то, что происходит сегодня, Еще важнее то, что будет завтра. А что было вчера - уже мертво, Я принадлежал ко вчерашнему дню. И был древностью.
      Даже мой гардеробщик удивился, увидев меня, хотя я и предупредил, что буду.
      - Значит, вы сегодня скачете? А то я хотел спросить, не собираетесь ли вы продать свое седло... Тут есть один начинающий, ему как, раз нужно.
      - Нет, я его сохраню пока. В четвертой скачке я занят на Ботве.
      Это был странный день. Жалеющие взгляды перестали меня волновать: я знал, что не заслужил их. И спокойно отнесся к тому, что в первых двух скачках посадили две лошади, на которых раньше скакал я. Единственное, что меня беспокоило: есть ли у Джеймса решимость в душе и сахар в кармане.
      Он был так занят другими участниками, что мы едва ли обменялись двумя словами за день.
      - Кемп-Лор здесь, - сказал он коротко, когда я вышел на смотровой круг, чтобы сесть на Ботву.
      - Да, я его видел.
      - Он уже давал сахар нескольким лошадям.
      - Что?!
      - Я расспрашивал кое-кого... За последние несколько недель Морис кормил сахаром многих лошадей. Не только тех, на которых вы скакали.
      - О! - произнес я сдержанно.
      - Ни одна из ваших лошадей не подвергалась пробе на допинг, - продолжал Джеймс, - Но у некоторых из тех, что Морис угощал сахаром, пробу брали. Все результаты отрицательные.
      - Он давал отравленный сахар только моим лошадям, Остальным для камуфляжа. И ему чертовски повезло, что именно у моих лошадей не брали пробу. Да, по правде говоря, я был уверен в этом.
      Джеймс покачал головой. Без особой надежды я спросил;
      - А.., он... Кемп-Лор.., пробовал дать сахар Ботве? Джеймс поджал губы и уставился куда-то. Я затаил дыхание.
      - Он проходил мимо, когда мы седлали, - проворчал Джеймс. - Восхищался попоной.
      Ботва неторопливо прогарцевала мимо нас - в отличном виде. Но прежде чем Джеймс смог что-нибудь сказать, к нему подошел один из распорядителей. И я так и не успел выяснить насчет сахара.
      Но уже у второго забора я понял, что Ботва не отравлена, Тупая вялость, которой были поражены последние двадцать восемь лошадей и которая - как мне хотелось внушить была следствием моей неполноценности, развеялась, словно пролившаяся грозовая туча.
      Ботва прыгала, вздымалась вверх, тянула вперед и неслась изо всех сил. Мне кричать хотелось от радости. Она была неопытным прыгуном - больше энтузиазма, чем расчета. И когда прыгала через небольшие препятствия - это не приносило особенных огорчений, Но теперь, впервые участвуя в стипльчезе, она и к заборам отнеслась с тем же неуважением. Огромная разница между легким, падающим от толчка барьером и забором, шириною в три фута, крепко сбитым из березовых жердей, - особенно если перед ним открытая канава. Но Ботва не желала остепениться. Ей не терпелось. Она рвалась в бой.
      Должен признаться, и мое настроение полностью совпадало с настроением Ботвы. Мы заражали друг друга безрассудством. Несколько раз мы рисковали неоправданно, но нам везло. Я удерживал Ботву около ограды, протискиваясь, как только открывался малейший проход. И не мешал лошади получать все толчки и удары, которые выпадали на ее долю. Когда мы удачно подходили к забору, Ботва выигрывала в прыжке несколько корпусов. Но и когда подходили плохо, она все-таки пробивалась и всегда находила местечко, чтобы хоть как-то приземлиться.
      Ничего похожего на ту разумную, точно рассчитанную скачку, о которой говорил Джеймс. Но такая отчаянная борьба больше научила упрямую Ботву выпутываться из трудных положений, чем спокойная пробежка с краю.
      Подходя к последнему забору, я начал бояться, что мы победим. Я знал Джеймс хочет продать эту лошадь. И если бы она победила в скачке новичков, ценилась бы меньше, чем еще не побеждавшая. Очевидный парадокс? Да, но Ботва, молодая и неопытная, обещала многое, И слишком ранняя победа не дала бы ей в следующем сезоне участвовать в интересных скачках для новичков, Придти вторым было бы гораздо выгоднее. Показать, что лошадь могла бы выиграть, хотя и не выиграла, - это подняло бы ее цену на несколько сотен. Но мы слишком яростно скакали, и у предпоследнего забора ненужная победа казалась неизбежной. Рядом шла лишь одна, уже уставшая лошадь, а на хвосте у нее - никого.
      К счастью. Ботва оказалась на высоте.
      Я пытался хоть как-то ее успокоить. Но она, не обращая внимания, взвилась в воздух слишком рано и приземлилась так, что ее задняя нога задела березовые жерди забора. От напряжения передние ноги подогнулись, и она упала на колени. Мой подбородок оказался на ее правом ухе, а руки сомкнулись вокруг шеи. Но тут ее выручило поразительное чувство равновесия. Напрягшись, она взметнулась вверх, дернула плечами и встала на ноги. Я опять оказался в седле, а она, покачав недовольно головой, снова устремилась к финишу. Но лошадь, которая шла рядом, была уже впереди и для нас недосягаема. Две другие пронеслись мимо в прыжке. Так что у последнего препятствия мы оказались четвертыми. Во время падения я упустил стремена и до прыжка не мог вдеть в них ноги. И, когда мы перелетели через последний барьер, они болтались в воздухе и звенели. Натянув поводья, я стиснул ногами бока. И Ботва, держась до конца, с разгона обогнала двух лошадей и в четырех шагах от финиша выскочила на второе место.
      Джеймс в загоне для расседлывания ждал, пока я спешусь. Никакого выражения на лице. И я соскользнул с таким же бесстрастным видом.
      - Никогда больше не скачите так на моих лошадях! - Только и вымолвил он.
      - Согласен, Отстегнув пряжки подпруги и взяв седло на руку, я наконец взглянул ему в глаза. Прищуренные и непроницаемые, они сияли.
      - Вы доказали то, что хотели. Но при этом чуть не погубили мою лошадь. (Я промолчал.) И самого себя, - добавил он, подразумевая, что это менее важно.
      Я покачал головой и, как бы вторя ему, улыбнулся:
      - Пустяки!
      - Хм! - Он взглянул на меня пристально. - Приходите вечером в конюшни. Мы не можем здесь разговаривать о.., о том, о чем нам надо поговорить... Слишком много ушей.
      Владелец победителя перегнулся через двойной барьер, чтобы полюбоваться Ботвой. Мне надо было смотать подпругу и взвеситься. Так я и не узнал, что произошло перед скачкой.
      В раздевалке около моего места стоял Тик-Ток. Великолепно обутая нога на скамейке, тирольская шляпа сдвинута на затылок.
      - Прежде чем ты еще разок поскачешь таким манером, завещай мне свою половину машины. Это избавит меня от уймы сложностей с законом.
      - Заткнись, - попросил я, стаскивая с себя сначала свитер ( малиновый с белым - цвета Джеймса), а потом и тонкую коричневую фуфайку. Взял полотенце у гардеробщика и - к умывальнику.
      - Многие сейчас охотно взяли бы свои слова обратно. И хорошо, если бы они ими подавились! - воскликнул Тик-Ток на всю раздевалку.
      Прислонившись к стене, он томно наблюдал, как я умывался.
      - Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что твои сегодняшние подвиги были ясно видны миллионам домохозяек, инвалидов, грудных младенцев и тем, кто слоняется около витрин радиомагазинов.
      - Что ты мелешь? - воскликнул я, - Факт! Последние три скачки показывали в промежутке между лекцией "Секс для шестых классов" и сериалом "Пучеглазик стреляет в бабушку". Вел передачу Морис. Хотел бы я знать, - закончил он всерьез, - что он предпримет, когда сообразит, что ты усек его проделку с сахаром?
      - Может и не узнать, - ответил я, растирая полотенцем плечи и грудь. Подумает, что это вышло случайно... Джеймс еще не рассказал мне, что было до скачки.
      - Во всяком случае, - доверительно заметил Тик-Ток, - его кампания против тебя провалилась. После сегодняшнего он не рискнет продолжать, Я согласился с ним, Но это лишь потому, что мы слишком мало знаем о жестокости того мира, в котором живем.
      Джеймс, погруженный в бумаги, ждал меня в своем кабинете у конторки, Ярко пылал огонь, и его отсветы поблескивали на стаканах, стоящих наготове, Я уселся в потертое кресло у огня, а он возвышался надо мной. На сильном, жестком лице - озабоченность.
      - Я приношу извинения, - выпалил он вдруг.
      - Не стоит. Нет необходимости.
      - А ведь я чуть не позволил Морису дать Ботве этот проклятый сахар. Просто не мог поверить, что он способен на такой зверский план - отравить каждую лошадь, на которой вы должны скакать!
      - Как это было?
      Он пригубил свой стакан:
      - Я приказал Сиду, чтобы никто, абсолютно никто, каким бы важным лицом он ни был, не давал Ботве что-нибудь съесть или выпить перед скачкой. Когда я зашел в загон с вашим седлом, Морис был в соседнем загоне, и я видел, как там он давал сахар лошади. "А Ботве никто ничего не давал", - сказал Сид. Он помолчал и отхлебнул из стакана. Я прикрепил ваш номер, надел седло и начал застегивать подпругу. Морис вышел из-за перегородки, сказал: "Привет" и улыбнулся своей заразительной улыбкой... Я поймал себя на том, что улыбаюсь ему в ответ, и подумал, что вы рехнулись. Морис слегка хрипел из-за астмы... Потом опустил руку в карман, вынул три кусочка сахара, этак естественно, небрежно - и протянул Ботве, Руки у меня были заняты подпругой, и я подумал, что вы, верно, ошибаетесь... Но., не знаю.., что-то было не так в том, как он стоял с вытянутой рукой, сахар на ладони. Какое-то напряжение, которое мне не понравилось. Люди, любящие лошадей, когда угощают сахаром, гладят им морды. А если Морис их не любит, зачем он сует им сахар? Как бы там ни было, я вдруг решил, что никакого вреда не будет, если Ботва обойдется без этого сахара. Так что я отпустил подпругу, сделал вид будто споткнулся и наступил на него.
      - А что он? - воскликнул я в восторге. - Сказал что-нибудь?
      - Ни слова. Я извинился, но он даже не ответил. Какое-то мгновение он был в полной ярости. Потом снова улыбнулся и., - глаза Джеймса блеснули, - заявил, как он восхищается мною, что я даю бедному Финну эту последнюю возможность.
      - Как мило с его стороны, - пробормотал я. А я объяснил, что это не последняя ваша возможность: в субботу вы скачете на Образце. Он только переспросил "Правда?", пожелал мне удачи и ушел.
      - Значит, сахар раздавлен и его вымели вместе с грязной соломой?
      - Да.
      - Нечего дать на анализ. Никаких улик. Досадно!
      - Если бы я не наступил, Морис мог его поднять и снова предложить Ботве. А у меня с собой не было сахара... Ни кусочка, чтобы подменить... Честно говоря, я не верил, что он понадобится.
      Я знал, что он и не собирался заботиться об этом. Но все же он позаботился. И я никогда не перестану испытывать чувство благодарности.
      Мы попили виски. Джеймс спросил внезапно:
      - Почему? Я не понимаю, почему ему понадобились такие усилия, чтобы вас скомпрометировать? Что он имеет против вас?
      - Я жокей, а он нет, - просто ответил я. - Я умею скакать, а он нет, Зависть, злобная зависть и все.
      Я рассказал ему про мой визит к Кладиусу Меллиту и про его ответы. И еще добавил:
      - Это не случайно, что вам и большинству тренеров трудно найти жокеев, На всех влияет Кемп-Лор - впрямую или через свои тени - Баллертона и Корина Келлара. Они, как губки, впитывают все это. Вы мне сами недавно повторяли:
      Питер Клуни всегда опаздывает, Тик-Ток не стремится к победе, Дэнни Хигс слишком азартно играет, Грэнт продает информацию, Финн утратил кураж...
      Он в смятении уставился на меня. А я спросил:
      - Вы же верили в это, Джеймс, правда? Даже вы! А уж все остальные и подавно. Да и почему бы им не верить, коли эти слухи подтверждались так наглядно. Не так уж много у нас нужно, чтобы тренер или владелец лошадей потерял доверие к жокею. Мы абсолютно бесправны! И достаточно вскользь бросить намек, что жокей вечно опаздывает, или бесчестен, или трусит, - и скоро, да, очень скоро он вылетает из игры... Арт! Арт покончил с собой потому, что Корин уволил его. У Грэнта - психическое расстройство. Питер Клуни дошел до того, что его жена голодает в нетопленном, ледяном доме...
      - А вы? - спросил Джеймс.
      - Я? Ну... Не очень-то я радовался жизни последние три недели.
      - Еще бы, - как бы впервые поставил он себя на мое место, - Пожалуй, что так, - Эти гонения против жокеев тщательно продуманы. Каждую неделю в передаче "На скаковой дорожке" говорилось нечто уничтожающее про кого-нибудь из нас. Когда он пригласил на передачу меня, то объявил, что я - неудачник. И ему хотелось, чтобы я действительно оставался таким. Помните, как он показал кусок хроники с моим участием? Вы бы ни за что не пригласили меня на работу, если бы посмотрели передачу до того, как сами увидели меня в деле.
      Встревоженный, он покачал головой. А я продолжал:
      - При каждом удобном случае, например, когда Образец выиграл Королевский Приз, Кемп-Лор напоминал зрителям: я всего лишь заменяю Пипа и, когда его сломанная нога срастется, меня попросту выкинут. Ну, честно говоря, все так и есть - это место Пипа, и он должен получить его снова. Но важно было убедить всех - моя кратковременная слава вовсе не заслуженна. Но думаю, если бы Кемп-Лор не распространял без конца ядовитые намеки, большинство владельцев охотнее доверились бы вашему мнению. Они приглашали бы меня и не выкинули за борт при первых же неприятностях. А в прошлую пятницу он так своими подсказками направлял Корина и того судью, что они прямо заявили - со мной покончено. Вы смотрели?