— М-м, — пробормотал я. — Сколько в доме квартир и где он находится?

— Восемь квартир, маленьких, конечно. В Ньюкии, Корнуолл.

— Вы их видели? — спросил я.

— Разумеется.

— Не возражаете, если я тоже взгляну? — сказал я. — Вы дадите адреса всех людей, кто покупает квартиры, и сообщите, сколько каждый из них платит?

Денби ощетинился.

— Вы хотите сказать, что не верите мне?

— Я аудитор, — ответил я. — Я не верю. Я проверяю.

— Можете положиться на мое слово.

Я покачал головой.

— Вы прислали нам поддельную банковскую ведомость. Я ни в чем не могу положиться на ваше слово.

Повисло молчание.

— Если квартиры действительно существуют и если вы вернете деньги на этой неделе, я не стану поднимать шум, — сказал я. — Я хочу получить письменное подтверждение банка. Деньги должны поступить на счет до пятницы, а письмо лежать у меня на столе к субботе. Иначе мы не договоримся.

— Я не сумею достать деньги на этой неделе, — брюзгливо заявил Денби.

— Возьмите в долг у ростовщиков.

— Но это нелепо. Проценты, которые мне придется заплатить, начисто лишат меня прибыли.

И поделом, безжалостно подумал я и сказал вслух:

— Если деньги клиентов не вернутся в банк к пятнице, придется сообщить в Коллегию адвокатов.

— Ро! — запротестовал Тревор.

— В какие бы одежды вы ни рядили истину, приукрашивая словами типа «неудачный» или «выгодный», факт остается фактом: каждый из нас троих знает, что поступок Денби — уголовное преступление. Как партнер фирмы я не желаю иметь с этим ничего общего. Если деньги не будут возвращены до пятницы, я напишу письмо и объясню, что в свете вновь открывшихся обстоятельств мы хотим аннулировать недавно выданный акт.

— Но Денби лишат права практиковать! — воскликнул Тревор.

Создавалось впечатление, будто оба считали, что суровая правда жизни — нечто, с чем могут столкнуться другие люди, но только не они сами.

— Не по-дружески, — сердито сказал Денби. — Излишне вызывающе, вот как вы ведете себя, Ро. Слишком праведно. Негибко.

— Какой есть, такой есть, — сказал я.

— Полагаю, нет смысла предлагать... э-э... взять вас в долю?

Тревор испуганно дернулся, пытаясь остановить его.

— Денби, Денби, — огорченно вздохнул он. — Его нельзя подкупить.

Ради Бога, не теряй голову. Если ты по-настоящему хочешь настроить Ро против себя, предложи ему взятку.

Денби угрюмо посмотрел на меня и стремительно вскочил на ноги.

— Хорошо, — горько сказал он. — Я достану деньги к пятнице. И никогда больше не ждите от меня одолжений.

Широкими шагами он в ярости покинул кабинет, оставив после себя турбулентные завихрения воздуха и более длинный след разрушенной дружбы. Бурная струя в кильватере, подумал я, переворачивающая все, что в нее попадает.

— Вы довольны, Ро? — мягко и печально спросил Тревор. Я сидел молча и размышлял.

Я мог бы уйти. Мог бы притвориться, что не знаю то, что знаю. Мог бы довольствоваться молчанием, дружбой и миром. Сдержаться и не причинять никому боли, избавить от позора, тоски и отчаяния.

Мой друг или закон? Что важнее для меня? Закон или мое собственное желание... О Боже Всемогущий.

Я сделал глотательное движение, но во рту у меня пересохло.

— Тревор, — начал я, — вы знакомы с Артуром Робинсоном?

Нет, не весело, совсем не весело смотреть, как человек терпит сокрушительное поражение. Кровь медленно отлила от лица Тревора, превратив его глаза в два огромных расплывчатых пятна.

— Я налью вам бренди, — сказал я.

— Ро...

— Подождите.

Я достал из бара бокал для вина и щедро наполнил его бренди, лишь слегка разбавив содовой.

— Выпейте, — с сочувствием посоветовал я. — Боюсь, я нанес вам удар.

— Как... — Его губы неожиданно задрожали, и он торопливо поднес ко рту бокал, чтобы скрыть это. Он пил маленькими глотками, потом отодвинул стакан на несколько дюймов: самое действенное лекарство от всех недугов.

— Как много вы знаете? — спросил он.

— Почему меня похитили. Кто это сделал. Кто владеет яхтой. Кто ею управлял. Где она теперь. Сколько она стоила. И откуда идут деньги.

— Боже мой... Боже мой... — У него тряслись руки.

— Я хочу поговорить с ним, — сказал я. — С Артуром Робинсоном.

Слабый проблеск чувства, похожего на надежду, затеплился в его глазах.

— Вы знаете... его настоящее имя?

Я назвал его. Искра надежды потухла, обратившись в холодный серый пепел. Его зубы стучали о край бокала.

— Я хочу, чтобы вы позвонили ему, — продолжал я. — Скажите ему, что я все знаю. Скажите, что я хочу поговорить. Скажите, если ему придет в голову предпринять что-то помимо того, о чем я прошу, я пойду из этой конторы прямиком в полицию. Я хочу поговорить с ним сегодня вечером.

— Но, Ро, зная вас... — В его голосе слышалось отчаяние. — Вы в любом случае сообщите в полицию.

— Завтра утром, — уточнил я.

Тревор долго, очень долго смотрел на меня. Потом с тяжким вздохом, вернее, полустоном он протянул руку к телефону. Мы отправились к Тревору домой. Он полагал, что там разговаривать будет удобнее, чем в конторе.

— А ваша жена? — спросил я.

— Она сегодня ночует у сестры. Она часто так делает.

Мы поехали на двух машинах, и, судя по застывшему выражению его лица, все четыре мили Тревор толком не видел дорогу.

Его большой дом выглядел роскошно в лучах предзакатного солнца, почтенные двадцатые годы столетия заявляли о себе каждым кирпичиком. Уйма ромбовидных окон, черная краска, широкий портик с витыми колоннами, вьющиеся тут и там побеги глицинии, множество фронтонов с выступавшими для пущего эффекта балками.

Тревор отпер парадную дверь и первым вошел в дом, застоявшийся воздух пах кофе и полировкой для мебели.

— Идем в укромный уголок, — сказал он, шагая вперед.

Укромным уголком называлась продолговатая комната, расположенная между более официальными гостиной и столовой и выходившая на крытую веранду с колоннами, под которой простиралась лужайка. Для Тревора укромный уголок психологически, как и географически, являлся средоточием дома, местом, где он более всего чувствовал себя хозяином.

Там имелся встроенный бар, около которого Тревор любил стоять, щедро разливая напитки. Несколько темно-красных кожаных кресел. Небольшой массивный обеденный стол с четырьмя стульями, обитыми кожей. Большой телевизор.

Книжные полки. Открытый камин, выложенный кирпичом, с кожаным экраном.

Пальма в медном горшке. Очередная серия гравюр Стаббса. Несколько маленьких сервировочных столиков. Ковер с узором из листьев. Плотные красные бархатные портьеры. Красные абажуры. Зимними вечерами, когда горел огонь в камине, шторы были задернуты, лампы сияли теплым мягким светом, этой комнате как нельзя лучше подходило определение укромного уголка, несмотря на ее размеры.

Тревор зажег свет и, хотя стоял еще ясный день, опустил шторы. Потом он прямиком двинулся к бару.

— Выпьете? — предложил он.

Я покачал головой. Он налил себе порцию бренди в два раза больше той, что я дал ему в офисе.

— Не могу поверить, что все это происходит на самом деле, — сказал он.

Тревор взял наполненный бокал и тяжело опустился в одно из красных кожаных кресел, уставившись в пространство. Я примостился боком на столе как и многие вещи в доме, его полированную поверхность защищал лист зеркального стекла. Мы оба ждали, и ни один из нас не радовался своим мыслям.

Мы ждали около часа.

Никакого насилия, в оцепенении внушал я себе, не произойдет в этом добропорядочном особняке. Насилие случается в глухих переулках и в темных углах. А не в респектабельных гостиных в понедельник вечером. Каждый мой нерв трепетал от дурного предчувствия и воспоминаний о глазах, черных от жажды мести.

К дому подъехала машина. Хлопнула дверца. Раздался хруст шагов на гравийной дорожке. Шаги пересекли порог, миновали открытую входную дверь, цепочкой потянулись по паркету, достигли двери укромного уголка. Там они остановились.

— Тревор? — спросил голос.

Тревор уныло поднял голову и указал рукой в ту сторону, где притулился гость, невидимый за отворенной дверью.

Толчком распахнулась створка, и он вошел в комнату. Он держал дробовик. Ружье покоилось на предплечье, приклад зажат под мышкой, оба ствола смотрели в пол.

Я сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и взглянул в его решительное, знакомое лицо. Отец Джосси. Уильям Финч.

— Мое убийство, — сказал я, — ничего не решит. Я оставил другу фотокопии и все доказательства.

— Если я отстрелю твою ногу, тебе не придется больше выступать на скачках.

Его голос дрожал от сокрушительной ненависти: на сей раз я столкнулся с этим чувством, стоя не в зале суда, битком набитом полицейскими, но под дулом ружья.

Тревор резко замахал руками, призывая к спокойствию.

— Уильям... ты же понимаешь. Убийство Ро обернется катастрофой. Непоправимой катастрофой.

— Положение уже непоправимо, — голос Финча звучал низко, судорожное напряжение мышц шеи и горла сделали его более грубым и глубоким. — Маленький подонок позаботился об этом.

— Однако, — возразил я и услышал, как напряжен мой собственный голос, — я не заставлял вас воровать.

Довольно неуместное замечание. Оно никоим образом не способствовало уменьшению критической массы, а Уильям Финч был подобен ядерному реактору, из которого почти вытащили стержни. Стволы дробовика взметнулись вверх в его руках и нацелились мне в живот.

— Уильям, Бога ради, — с нажимом произнес Тревор, неуклюже выбираясь из кресла. — Веди себя разумно. Если он говорит, что его убийство бесполезно, можешь ему поверить. Он никогда бы не рискнул прийти сюда, если бы это было не правдой.

Финч сотрясался от ярости всем своим породистым телом. Вздувшиеся желваки на скулах и хищно скрюченные пальцы красноречиво свидетельствовали о неистовой борьбе между жгучей ненавистью и здравым смыслом, происходившей в его душе. Был один жуткий миг, когда я перестал сомневаться, что кровожадный порыв отомстить уничтожит страх перед последствиями, и я бессвязно подумал, что ничего не почувствую... В первые секунды человек не чувствует боль от самых страшных ран. Только позднее, если он выживет, его затопляет волна боли. Я не буду знать... Я не почувствую и, возможно, так и не узнаю...

Он круто отвернулся от меня и сунул дробовик в руки Тревору.

— Забери. Забери, — прорычал он сквозь зубы. — Я за себя не ручаюсь.

Я чувствовал дрожь в коленях, по спине текли ручейки пота. Он не убил меня в самом начале, когда убийство имело смысл, и были хорошие шансы на то, что он не убьет и теперь, когда это не сулило никакой выгоды. Но риск оказался слишком велик.

Я в изнеможении прислонился спиной к столу и попытался смочить пересохший рот слюной. Я попробовал изложить суть дела бесстрастно, как будто мы обсуждали незначительный пункт страхового полиса.

— Послушайте... — это прозвучало как-то полузадушенно. Я откашлялся и начал снова:

— Завтра я позвоню в Нью-Йорк, чтобы переговорить с семейством Нэнтакетов. В частности, я хочу побеседовать с одним из директоров правления. С тем, кому Тревор посылает уже проверенные отчеты Эксвудской конюшни.

Тревор взял дробовик и убрал его с глаз долой, спрятав за нарядным баром. Уильям Финч стоял посреди комнаты, содрогаясь от распиравших его эмоций, не зашедших выхода. Я видел, как сжимались и разжимались его кулаки, а ноги ходили ходуном, как будто собирались пуститься в пляс.

— Ну и что ты им скажешь? — свирепо спросил он. — Что?

— Что вы... э... обкрадывали семейное предприятие Нэнтакетов в течение последнего финансового года.

В первый раз его прошиб пот.

— В течение последнего... — Он оборвал себя.

— Не могу судить, — пояснил я, — о более раннем периоде. Я не делал аудиторских проверок. Я никогда не видел бухгалтерских книг, и их нет у нас в конторе. Разумеется, их полагается хранить три года, так что, надеюсь, они у вас есть.

Наступило продолжительное молчание.

— Боюсь, — сказал я, — что директор из клана Нэнтакетов посоветует мне тотчас идти в полицию. Если бы был жив старый Нейлор Нэнтакет, все могло бы сложиться по-иному. Вероятно, он просто замял бы скандал, ради вас.

Иное дело новое поколение, оно вас не знает. Это весьма практичные дельцы, которые в принципе смотрят на конюшню неодобрительно. Они никогда близко к ней не подходили. Тем не менее они расценивают ее как чисто деловое предприятие, платят вам хорошее жалованье за работу управляющего и, несомненно, считают все доходы своими. Но как бы деликатно я ни преподнес факты, а я вовсе не сгораю от нетерпения сделать это, они непременно поймут, что за истекший финансовый год их прибыль перекочевала к вам.

Моя невыразительная речь принесла первые плоды. Тревор наполнил два бокала и сунул один из них в руку Уильяма Финча. Тот слепо посмотрел на него и через несколько мгновений поставил на стойку бара.

— А Тревор? — спросил он.

— Я буду вынужден сообщить директору, — с сожалением сказал я, что назначенный ими аудитор помогал обдирать их.

— Ро, — запротестовал Тревор, возражая, думаю, больше против жаргонного словечка, нежели оспаривая его справедливость.

— Эксвудские бухгалтерские книги — сплошной вымысел, — сказал я ему. — Кассовые книги, гроссбухи... все искусные подделки. Уильям никогда бы не провернул такое грандиозное мошенничество без вашей помощи. Во всяком случае, вы... — поправился я, слегка изменив формулировку, — не могли не знать и закрывали на все глаза.

— И загребал чертовски хорошие барыши, — с ожесточением сказал Финч, чтобы вернее утопить друга вместе с собой.

Тревора передернуло от отвращения, но, конечно, это было правдой.

Тревор питал сильную страсть к денежкам и никогда бы не пошел на такой риск, не получая никакой выгоды.

— На первый взгляд, отчеты составлены как надо, — сказал я. — Они вполне удовлетворили бы постороннего аудитора, если бы Нэнтакеты устроили проверку через какую-нибудь лондонскую или нью-йоркскую фирму. Но только не Тревора или меня, кто живет здесь... — Я покачал головой. — Эксвудские конюшни платили тысячи торговцам фуражом, которые не получали денег, шорникам, которых нет в природе, техникам, электрикам и водопроводчикам за работу, которой те не делали. Счета все на месте, но сделки, упомянутые в них, — воздух. Деньги шли прямиком в карман Уильяма Финча.

Начавший постепенно остывать, Финч мгновенно снова накалился, и я решил, что разумнее не оглашать весь список его махинаций.

Нэнтакеты платили заработную плату большему числу конюхов, чем он нанимал: обманный трюк, который очень трудно изобличить, поскольку конюшенная братия подолгу не задерживается на одном месте.

Он содрал с компании Нэнтакетов более девяти тысяч фунтов за аренду дополнительных денников и содержание лошадей у местного фермера, но так как фермер был одним из моих клиентов, я знал, что Финч заплатил ему лишь малую толику означенной суммы.

Счет за услуги жокеев во много раз превышал гонорары, которые жокеи действительно получили. Финч изобрел дорожные расходы за доставку на скачки лошадей, которые, согласно формулярам, никогда не покидали конюшенный двор.

Он прикарманивал фантастические деньги, что получал от торгового агента в качестве комиссионных от продажи чистокровных лошадей Нэнтакетов посторонним владельцам: пятьдесят тысяч или около того за прошлый год, как неосторожно подтвердил по телефону агент, не догадываясь, что Финч не имел на это права.

Я предполагал, что Финч также посылал завышенные счета всем владельцам не из клана Нэнтакетов, заставляя выписывать чеки на его имя, а не на фирму, и затем брал себе приличную долю прежде, чем вложить разумную сумму в дело. Нэнтакеты находились далеко и мало интересовались конюшней. Как я понял, их заботила только минимальная прибыль, и Финч давал им ровно столько, сколько требовалось, чтобы не возбуждать подозрений.

И словно в насмешку, он выставил Нэнтакетам счет на шесть тысяч фунтов за аудиторские услуги, но в наших приходных ведомостях не нашлось и следа шести тысяч от Эксвудских конюшен. Тревор, должно быть, получал свою часть втихомолку: над этим оставалось только посмеяться.

Длинный список мелких мошенничеств. Их намного сложнее вычислить, чем одну крупную аферу. В общей сложности Финч срывал куш свыше двух тысяч фунтов в неделю. Свободных от налогов. Год за годом. С помощью аудитора.

И не без помощи, что совершенно точно, вечно больной секретарши Сэнди — правда, с ее ведома или без, я не рискнул бы утверждать. Если она недужила так часто, как говорили, и не ходила на работу, возможно, она ничего и не знала. А может, знала и оттого болела. Но успех всех значительных афер зависит от хорошо проделанной канцелярской работы, и в случае с Эксвудскими конюшнями она в основном была сделана на совесть.

От девяноста до ста лошадей. Хорошо обученных, показывавших прекрасные результаты на скачках. Большая конюшня с колоссальным еженедельным оборотом капитала. Тренер высшей лиги. Тренер, подумал я, кто не владел своей конюшней, кто получал только заработную плату, к тому же облагавшуюся высоким налогом; перед которым маячила перспектива остаться без средств к существованию на старости лет, в эпоху инфляции. Мужчина на пятом десятке, наемный работник, без обеспеченного будущего. Вынужденный уход на пенсию.

Ни собственного дома. Ни влияния. Человек, через руки которого в настоящем деньги текли полноводной рекой.

Все тренеры скаковых лошадей — это предприниматели с практическим складом ума. Большинство занимались бизнесом на свой страх и риск. У них не было отсутствующих владельцев фирмы, которых они могли обкрадывать. Если бы Уильям Финч был сам себе хозяином, сомневаюсь, что ему пришло бы в голову мошенничать. В нормальной ситуации, с его недюжинными способностями ему бы это не потребовалось.

Необходимость. Изобретательность. Возможность. Интересно, как велик шаг от честности к обману. К преступлению.

Вероятно, и не очень. Конверт с заработком несуществующего конюха небольшая прибавка к карманным расходам. Маленькие шажки, ловкое надувательство, они множатся и разрастаются, как раковые клетки, и выводят на широкую, торную дорогу.

— Тревор, — мягко спросил я, — как давно вы заметили... неаккуратность Уильяма?

Тревор грустно посмотрел на меня и слабо улыбнулся.

— Вы обратили внимание... на самые первые приписки... в книгах, ответил я за него, — и сказали ему, что так не пойдет.

— Разумеется.

— Вы предложили, — продолжал я, — что если он действительно решился на это, то вдвоем вы справитесь лучше.

Финч отреагировал резко, яростно замахнувшись, но Тревор только погрустнел еще больше.

— Все в точности как и с Коннатом Нависом, — сказал я. — Я отчаянно старался убедить себя, что вы искренне не понимали, каким образом он использует компьютер, но полагаю... Приходится признать, что вы делали это вместе.

— Ро... — печально вымолвил он.

— Как бы там ни было, — обратился я к Финчу, — вы прислали бухгалтерские книги для ежегодной аудиторской проверки, и после всех этих лет ни вы, ни Тревор не испытывали ни малейшего беспокойства. Мы с Тревором вечно не успевали переделать всю работу вовремя, поэтому, как я предполагаю, он просто запер документы в шкафу, чтобы взяться за них, как только сможет. Он знал наверняка, что я даже не взгляну на ваши книги. Я ни разу ре делал этого за шесть лет. У меня было слишком много собственных клиентов. А потом, когда Тревор уехал отдыхать, случилось непредвиденное. В день розыгрыша Золотого кубка в ваш почтовый ящик, как и в мой, опустили повестки с требованием явиться в налоговую комиссию через две недели.

Финч сверлил меня разъяренным взглядом темных глаз. Он стоял, выпрямившись всем своим высоким, сильным и ладным телом, словно загнанный матерый олень перед дерзкой собачонкой. По краям штор дневной свет угасал, сгущались сумерки. В доме электрический свет ровно освещал цивилизованного человека. Я криво улыбнулся.

— Я отправил вам записку. Не волнуйтесь, сказал я, Тревор в отпуске, но я попрошу об отсрочке и лично примусь за ваши книги. Я сразу поехал на скачки в Челтенхем и начисто забыл об этом. Но вы, для вас эта записка означала гибель. Крах, суд, возможно, тюрьму.

По его телу пробежала дрожь. На скулах заиграли желваки.

— Думаю, — продолжал я, — сначала вы предположили, что самый простой выход — забрать книги назад. Но они лежали под замком в шкафу Тревора, и только у него и у меня были ключи. В любом случае я заподозрил бы неладное, если бы вы отказались показать мне книги, когда налоговые инспектора дышат в затылок. И тем более подозрительным мне показалось бы, если бы в контору вдруг вломились и украли бумаги. И тот, и другой путь вел к расследованию и к катастрофе. Ну, а поскольку вы не могли убрать книги подальше от меня, вы решили убрать меня подальше от книг. И у вас имелось такое средство. Новая яхта, почти готовая к отплытию. Вы просто устроили так, чтобы она отплыла раньше и увезла меня. Если бы вам удалось не подпустить меня к конторе до возвращения Тревора, все бы обошлось.

— Все это вздор, — холодно проговорил он. — Не глупите. Факты невозможно опровергнуть. Тревора ждали в конторе в понедельник, четвертого апреля, и у него оставалось в запасе еще три дня на подачу в инспекцию прошения об отсрочке. Вполне допустимый предел. Затем Тревор подчистил бы Эксвудские отчеты, как обычно. Меня бы освободили, и я никогда бы не узнал о причине моего похищения.

Тревор уткнулся в бокал с бренди, и я вдруг почувствовал жажду.

— Если у вас есть минеральная вода или тоник, Тревор, я выпил бы глоток, — сказал я.

— Ничего не давай ему, — потребовал Финч, его голос по-прежнему клокотал от плохо сдерживаемой ярости.

Тревор суетливо задвигал руками, но спустя мгновение, виновато поглядывая на плотно сжатый рот Финча, достал бокал для вина и вылил туда бутылочку тоника.

— Ро... — сказал он, передавая мне бокал. — Мой дорогой мальчик...

— Мое дорогое дерьмо, — сказал Финч. Я с благодарностью выпил шипучий горьковатый тоник.

— Я испортил дело, вернувшись домой на несколько дней раньше, сказал я. — Думаю, вы пришли в отчаяние. По крайней мере, расстроились настолько, что послали отряд похитителей в мой коттедж, чтобы схватить меня снова. И когда им это не удалось, вы подослали еще кое-кого. — Я допил остатки и почувствовал во рту вкус желчи. — На следующий день вы подослали свою дочь Джосси.

— Она ничего не знает, Ро, — вмешался Тревор.

— Заткнись, оборвал его Финч. — Она здорово поводила его за нос.

— Возможно, — согласился я. — Предполагалось, что это продлится день или два. В воскресенье Тревор должен был приехать. Но я сообщил вам, пока вы старательно занимали меня, показывая всю конюшню, что у Тревора во Франции сломалась машина и он не вернется раньше среды или четверга. Я снова заверил рас, что нет причин беспокоиться, я уже обратился с просьбой об отсрочке и начну аудиторскую проверку самостоятельно. Все вернулось на круги своя, и перспектива была такой же устрашающей, как и раньше.

Финч свирепо посмотрел на меня, ничего не отрицая.

— Вы предложили провести мне день на скачках с Джосси, — сказал я.

— И скачку в состязаниях для молодняка. Я глупо веду себя, когда меня приглашают жокеем. Совершенно не умею отказываться. Вы наверняка знали, что Блокнот не способен прыгать правильно. Очевидно, вы надеялись, улетая на Большой Национальный фестиваль, что я упаду и сломаю ногу.

— Шею, — поправил Финч мстительно, и он совсем не шутил. Тревор быстро посмотрел ему в лицо и отвел взгляд, как будто смущенный бурным проявлением таких эмоций.

— Ваши люди, конечно, держались поблизости на случай, если я переживу скачку без тяжких повреждений, и я действительно уцелел, — продолжал я.

— Они следовали за нами до паба, где я обедал с Джосси, а потом до мотеля, где я собирался переночевать. Вторая попытка похищения оказалась более удачной, ибо на сей раз я не смог выбраться. Когда же Тревор благополучно вернулся, вы позвонили в Скотленд-Ярд, и полиция освободила меня. С одной точки зрения, ваши усилия достигли желаемого результата, так как в то время я, по сути, не видел ни одной страницы, ни одной проводки в эксвудских книгах.

Я поразмыслил немного и внес поправку в сделанное заявление.

— Я не видел ничего, кроме кассовой книги по мелким расходам, которую вы сами мне дали. И это, полагаю, были ваши личные точные данные, а не переписанные и подтасованные, готовые к аудиторской проверке. Она осталась в машине вместе со всеми моими прочими вещами, и я принес ее в офис, когда пришел на работу в прошлую пятницу. И она все еще находилась там в субботу.

Именно в субботу утром я достал бухгалтерские отчеты Эксвудских конюшен, внимательно изучил их и сделал фотокопии.

— Но почему, Ро? — потерянно спросил Тревор. — Что навело вас на мысль... Почему вы заподозрили Уильяма?

— Настойчивость, — ответил я. — Безоглядная спешка и временные факторы. Понимаете, когда я находился на яхте, то был уверен, что меня похитили из мести. Любой аудитор, разоблачивший мошенников, подумал бы то же самое, оказавшись в подобном положении. Особенно если ему открыто угрожали, как это делал Коннат Павис, до него — Онслоу и Глитберг, а после — другие. Однако когда я сбежал и приехал домой, то сразу, почти без всякого перерыва, снова подвергся опасности. На меня открыли охоту. И поймали. Поэтому во второй раз, на прошлой неделе, сидя в фургоне, я впервые подумал, что... вероятно, это не месть, а попытка предотвратить. Дальше наступил черед логических выводов и исключений, в целом довольно скучных вещей. Но у меня было много времени... — Я невольно поперхнулся, вспоминая. — У меня было много времени, чтобы перебрать все возможности и решить задачу. Поэтому я пришел в контору в субботу утром, когда никто мне не мешал, и проверил догадку.

Финч повернулся к Тревору, остро нуждаясь в мальчике для битья.

— Какого черта ты хранил книги там, где он мог до них добраться? Почему ты не запер в проклятом сейфе?

— У меня есть ключ от сейфа, — сухо вставил я.

— Господи! — Он вскинул руки с яростным, бессильным отчаянием. Почему ты не взял их домой?

— Я никогда не беру документы домой, — ответил Тревор. — И ты говорил мне, что Ро участвует в скачках в субботу и уезжает с Джосси в воскресенье, следовательно, нам не о чем волноваться. В любом случае, никому из нас в голову не приходило, что он знает... или догадывается.

Финч повернул ко мне искаженное лицо.

— Какова твоя цена? — спросил он. — Сколько?

Я не ответил. Тревор сказал с укором:

— Уильям...

— Наверняка он что-то хочет, — заявил Финч. — Почему он рассказывает нам все это вместо того, чтобы прямиком идти в полицию? Потому, что он хочет заключить сделку, вот почему.

— Это не деньги, — сказал я.

Финч по-прежнему выглядел так, словно в недрах его тела бушевала гроза, но он не стал развивать тему дальше. Он понял — и всегда понимал, что дело не в деньгах.

— Где вы взяли людей, похитивших меня? — спросил я.

— Ты так много знаешь. Вот и выясняй сам.

Наемные бандиты, цинично подумал я. Кто-то где-то подсказал, как найти парочку подходящих головорезов. Полиция могла бы выяснить подробности, если бы захотела, решил я. Лично мне наплевать.

— Во второй раз, — поинтересовался я, — вы тоже распорядились, чтобы на мне не осталось ни царапины?

— А что?

— Да или нет?

— Я не хотел, чтобы полиция всерьез занялась расследованием, — сказал он. — Никаких увечий. Никакого воровства. Чтобы твое дело числилось мелким хулиганством.

В итоге, я сделал вывод, что кулаки и ботинки были пущены в ход в порядке личной инициативы. Плата за то, что заставил войска побегать. Приказа от командования не поступало. Как ни странно, но меня это даже порадовало.

По моим предположениям, он выбрал склад потому, что в спешке ему не подвернулось более надежного места, и потому, что считал, будто навлечет еще большие подозрения на Онслоу и Глитберга и отвлечет от себя самого. Заговорил Тревор:

— Итак... Что... что нам теперь делать? — Но ответа не последовало, так как послышался шум колес на гравии перед домом. Хлопнули дверцы машины.

— Ты оставил дверь открытой? — спросил Тревор. Финч мог не отвечать. Он оставил. Несколько пар ног протопали внутрь, пересекли холл и безошибочно направились к укромному уголку.

— Вот и мы наконец, — произнес властный голос. — Пора с этим кончать.

Лицо Финча победно просияло, и он с благодарным радушием улыбнулся гостям, толпой ввалившимся в комнату.

Глитберг. Онслоу. Коннат Павис.

— Ну что, загнали крысу в угол? — спросил Павис.