Глава 17

— О, Господи, — проговорила она.

— Я, — ответил я распухшими губами, — жив.

— Он сказал, что вас просто... приложат...

— Мордой об пол, — добавил я.

— Ему было все равно. Он словно не понимал… если бы они вас убили... к чему бы это привело. Он просто сказал, что их никто не видел, их никогда не возьмут, так чего же волноваться...

— Значит, вы знаете, кто это сделал? — решительно спросила Клэр.

Дана тревожно глянула на нее.

— Мне надо поговорить с ним. Наедине. Понимаете?

— Но он... — Клэр осеклась. — Филип?

— Все в порядке.

— Мы будем на кухне, — сказала Клэр. — Кричи, если что.

Дана подождала, пока она уйдет, а затем уселась рядом со мной на лестнице полулежа, чтобы быть поближе ко мне. Я смотрел на нее сквозь щелочку меж век одним глазом. Вид у нее был безумный и встревоженный, но я не понимал, почему. Конечно, она волновалась не за мою жизнь, поскольку теперь она видела, что я жив. И не из-за моего молчания, поскольку самое ее присутствие было признанием, что дело могло обернуть для меня еще хуже. Золотистые волосы мягко падали вперед, словно готовы были коснуться меня. Аромат ее духов я ощущал даже своим разбитым носом. Шелк ее блузки щекотал мою руку. Этот голос с каким-то вселенским акцентом... он умолял.

— Пожалуйста, — сказала она, — прошу вас.

— Пожалуйста... что?

— Как мне упросить вас?

“Она, — подумал я, — невероятно привлекательна даже в таком волнении. Я только раз видел ее прежде, и не чувствовал этого, поскольку раньше она только мимоходом дарила меня пустой, ничего не значащей улыбкой, а теперь она со всей мощностью переключилась на меня. Я уж начал думать, что, если смогу, помогу ей”.

— Пожалуйста, отдайте, — горячо просила она, — отдайте то… что я написала для Джорджа Миллеса.

Я лежал молча, закрыв подбитый глаз. Она неверно поняла мое бездействие и разразилась потоком пылких молений.

— Я знаю, что вы будете думать... как я смею просить вас, когда Ивор так обошелся с вами... как я могу ожидать малейшего одолжения... или милости... или доброты... — В голосе ее мешались стыд, гнев, отчаяние и вкрадчивость. Они накатывали волнами, сменяя друг друга. Просит милости для своего отца?.. мужа?.. любовника? Избить до полусмерти — не такое уж легкое дело, но она весьма успешно пользовалась этим в разговоре. — Пожалуйста, умоляю вас, отдайте!

— Он вам отец? — спросил я.

— Нет. — Вздох, шепот, вздох.

— Тогда кто?

— Мы... у нас была связь.

“Недоговариваешь”, — холодно подумал я.

— Пожалуйста, отдайте мне те сигареты, — сказала она.

Что? Я не понимал, о чем она говорит.

Стараясь не мямлить, стараясь, чтобы моя медленная речь звучала ясно, я проговорил:

— Расскажите мне... о ваших отношениях... с ден Релганом... и... с лордом Уайтом.

— Если я вам расскажу, вы отдадите? Пожалуйста, пожалуйста, отдайте!

Мое молчание она растолковала по крайней мере как возможную надежду. И поспешила объяснить. Речь ее то и дело сбивалась, затем наступало неверное молчание. И во всей ее речи, покаянной и оправдательной, звучало одно — бедная я, маленькая, мной воспользовались, я ни в чем не виновата.

Я открыл распухший глаз и посмотрел на нее.

— Я жила с ним два года... мы не были женаты, все было не так... не как семья... “Просто секс”, — подумал я.

— Вы говорите как он, — сказал я.

— Я актриса. — Она слегка вызывающе помолчала, ожидая, что я буду спорить, но я не собирался. — Очень хорошая актриса, смею вам заметить.

“Он что, ее по каталогу “Эквити” (“Эквити” — профсоюз актеров Великобритании.)искал?” — язвительно подумал я, но спросить не удосужился.

— Прошлым летом, — сказала она, — Ивор пришел прямо-таки сияя, его осенила блестящая идея. Он был так собой доволен... сказал, если бы я помогла ему, то он меня не обидел бы... в смысле, он хотел сказать... — Она осеклась, но было понятно, что он имел в виду. Не обидел бы в финансовом смысле. Эвфемизм для жирной взятки.

— Он сказал, что на скачках есть человек, с которым надо пофлиртовать. До тех пор он обычно не брал меня на скачки. Но он сказал, чтобы я пошла с ним и назвалась его дочерью, чтобы посмотреть, может ли этот человек клюнуть на меня. Понимаете ли, это было как бы в шутку. Он сказал, что у него репутация холодного, как снег, человека, и что он хочет подшутить над ним... Вот так он сказал. Он сказал, что этот человек всем видом показывает, что готов на сексуальные приключения... по-особому поглядывает на хорошеньких девушек, похлопывает их по руке... вы понимаете.

Я подумал, как это, должно быть, странно быть хорошенькой девушкой, если считаешь, что для человека в годах вполне нормально искать себе сексуального партнера, и ждешь, что тебя похлопают по ручке.

— И вы пошли, — сказал я.

Она кивнула.

— Он такой лапочке... этот Джон Уайт. Это оказалось просто. В смысле... он нравился мне. Я просто улыбнулась... и он мне тут же понравился... и я ему... словом, Ивор сказал правду, он действительно подыскивал девушку. И вот я подвернулась.

“Вот она и подвернулась, — подумал я, — красивая и не слишком глупая, и попыталась поймать его”. Бедняга лорд Уайт заглотил крючок потому, что сам этого хотел. Его годы и ностальгия по юности обманули его.

— Конечно же, Ивор намеревался использовать Джона. Я видала это... это было так ясно, но я в этом не видела никакого вреда. В смысле... почему бы и нет? Все было прекрасно, пока мы с Ивором не отправились на неделю в Сен-Тропез. — Прелестное личико затуманилось гневом воспоминаний. — И этот чертов фотограф написал Ивору... сказал оставить в покое лорда Уайта, или иначе он покажет ему те наши снимки… меня с Ивором... Ивор просто побагровел, я никогда не видела его в такой ярости... только на этой неделе.

Как я понял, нам одновременно пришла в голову мысль, что на этой неделе мы оба стали свидетелями того, как взбеленился ден Релган.

— Он знает, что вы здесь? — спросил я.

— Господи, нет! — Вид у нее был перепуганный. — Он не знает... он ненавидит наркотики... мы только об этом и скандалили... Джордж Миллес заставил меня написать этот список... сказал, что покажет снимки Джону, если я откажусь... я ненавидела Джорджа Миллеса... Но вы... вы же отдадите их мне, правда? Пожалуйста... пожалуйста... вы же должны понять... это же уничтожит и меня, и всех, кто замешан... Я заплачу вам... если вы отдадите его мне.

“Решающий момент”, — подумал я.

— Что я должен... отдать вам? — спросил я.

— Да ту обертку от сигарет, конечно же. С записями.

— Да... почему же вы писали на сигаретной обертке?

— Я написала на обертке красным фломастером... Джордж Миллес велел мне написать список, и я сказала — ни за что, а он велел написать список красным фломастером на целлофановой сигаретной обертке, и что я могу после этого говорить, что это не я сделала, — кто воспримет всерьез какие-то каракули на обертке... — Внезапно она замолчала и с проснувшимся подозрением спросила: — Ведь она у вас, да? Джордж Миллес отдал ее вам... вместе со снимками... разве не так?

— Что вы написали... в этом списке?

— Господи? — сказала она. — У вас его нет! А я-то пришла... все вам рассказала... и все зря! У вас его нет... — Она резко встала. Бешенство стерло красоту с ее лица. — Ты, дерьмо! Жаль, что Ивор не пристрелил тебя. Надо было добить наверняка. Надеюсь, что тебе больно!

“Ну и надейся себе, — спокойно подумал я. Меня на удивление мало заботила релганова расплата. Я поломал ему жизнь, он переломал мне кости. — В целом переживу, — подумал я. — Мои-то беды пройдут”.

— Скажите спасибо, — сказал я.

Однако она была слишком взбешена тем, что ей пришлось все выдать. Она пролетела через холл в своих шелках и облаке духов и хлопнула дверью. Воздух после нее весь дрожал от ее бабской злости. “Хорошо хоть, — подумал я, — что весь мир не забит Данами ден Релган”.

Клэр и Джереми высунулись из кухни.

— Чего ей было надо? — спросила Клэр.

— Того... чего у меня нет.

Они начали расспрашивать меня, что тут вообще произошло, но я ответил:

— Завтра... завтра расскажу.

И они отстали от меня. Клэр села возле меня на лестнице и провела пальцем по моему лбу.

— Худо тебе? — спросила она.

Я не хотел отвечать “да”. Я просто спросил:

— Который час?

— Половина четвертого... четвертый час. — Она посмотрела на часы. — Двадцать минут четвертого.

— Перекусите, — сказал я, — вместе с Джереми.

— Тебе чего-нибудь принести?

— Нет.

Они разогрели суп и хлеб и подкрепились. “Единственный день, — проползла в голове глупая мысль, — который я провалялся на лестнице”. Я чуял запах пыли в ковре. У меня болело все, болело без конца, все затекло, боль была мучительной, жгучей, но все же это было лучше тех приступов. “Скоро, — подумал я, — я просто не смогу не двигаться. Это знак, что все приходит в порядок...” Мне страшно необходимо было пойти в туалет.

Я сел, привалившись к стене.

Не так плохо. Не так плохо. Судорог нет.

Значительное улучшение в работе всех мышц. Память о былой силе уже не была такой отдаленной. Я подумал, что, если попытаюсь, то встану.

Клэр и Джереми вынырнули из кухни и вопросительно воззрились на меня. Я безо всякой гордости принял их протянутые руки, чтобы опереться на них и выпрямиться.

Меня шатало, но я стоял.

И никаких судорог.

— И что теперь? — спросила Клэр.

— Пи-пи.

Они рассмеялись. Клэр пошла на кухню, Джереми взял меня под руку и повел через холл, пробормотав что-то насчет того, что надо бы смыть с пола подсохшую кровь.

— Не беспокойся, — сказал я.

— Не проблема, — ответил он.

В ванной я уцепился за вешалку для полотенца и заглянул в зеркало, чтобы посмотреть, что у меня с лицом. Распухшая, уродливая морда. Не узнаешь. Местами ободранная. Местами темно-красная. Вся в запекшейся крови — волосы из-за этого торчат во все стороны. Один глаз заплыл, от другого осталась щелочка. Разбитый багровый рот. Два выбитых передних зуба.

“Придется подождать недельку, — со вздохом подумал я. — У боксеров такое все время, причем добровольно. Тупые гориллы”.

Опорожняя мочевой пузырь, я не только остро почувствовал, что мне изрядно повредили брюшную полость, но еще и успокоился. Крови в моче не было. Наверное, кишкам досталось, но ни разу ни ботинок, ни копыто не попало со всей силой прямо по почкам. Мне повезло. Невероятно повезло. Слава тебе, Господи.

Я налил в раковину немного теплой воды и смыл губкой часть засохшей крови. В целом это вряд ли помогло делу — ни физиономия, ни состояние от этого лучше не стали. Под кровью были другие ссадины и порезы. Я осторожно промокнул вымытые участки полотенцем. “Остальное подождет”, — подумал я.

Где-то в холле что-то рухнуло.

Я распахнул дверь и увидел Клэр, с встревоженным видом выбежавшую из кухни.

— С тобой все в порядке? — спросил я. — Ты не упала?

— Нет... наверное, Джереми.

Мы неторопливо пошли к парадной двери, чтобы посмотреть, что он там уронил... и обнаружили самого Джереми, лежавшего лицом на полу на пороге проявочной. Тазик, что был у него в руках, выплеснулся и залил водой все вокруг. И еще запах... сильный запах тухлых яиц. Я знал этот запах… Я...

— Что… — начала было Клэр.

“Иисусе”, — подумал я, и это была молитва, а не богохульство. Я вцепился в руку Клэр и поволок ее к парадной двери. Распахнул ее.

— Стой тут, — приказал я. — Стой тут. Это газ.

Я набрал полные легкие темного холодного воздуха и бросился назад. Я чувствовал себя таким слабым... такое отчаяние... Я склонился над Джереми, схватил его за оба запястья и поволок по белому кафелю, чувствуя смертельную дрожь в ослабевших руках и ногах. Я вытащил его из проявочной, проволок через холл к парадной двери. Недалеко. Не более десяти футов. Мои собственные легкие жаждали воздуха... но не такого... не запаха тухлых яиц.

Клэр схватила Джереми за руку и потащила его вместе со мной, и так мы выволокли его бесчувственное тело на улицу. Я захлопнул за собой дверь и опустился на колени на холодную дорогу. Меня тошнило, я задыхался, чувствуя себя абсолютно беспомощным.

Клэр уже колотила в соседнюю дверь. Она вернулась вместе с жившим рядом учителем.

— Дышите... в него... — проговорил я.

— Изо рта в рот?

Я кивнул.

— Ладно.

Он опустился на колени рядом с Джереми и без вопросов стал делать ему искусственное дыхание. Это он умел. Клэр исчезла, но через минуту вернулась.

— Я вызвала неотложку, — сказала она, — но они хотят знать, что за газ. Они говорят, в Ламборне газа нету. Они хотят знать... что привезти.

— Респиратор. — У меня у самого грудь была точно налита свинцом. Дышать было трудно. — Скажи... сера. Какой-то сульфид. Смертельно. Скажи, пусть поторопятся.

Вид у нее был совершенно безумный. Она бросилась в дом учителя, а я устало привалился к стене своего дома, все еще стоя на коленях, кашляя и чувствуя себя невероятно разбитым. Из-за новых бед, не из-за старых. От газа.

Джереми не шевелился. “Господи, — подумал я, — Господи, не дай ему умереть”.

Газ в моей проявочной предназначался мне, не ему. Он был там, поджидая меня все время, пока я валялся в холле.

“Не умирай, Джереми, — бессвязно думал я. — Джереми, это я виноват. Не умирай. Я должен был бы сжечь весь этот миллесовский хлам... не использовать его… не заходить так далеко... так близко к смерти...”

Из коттеджей высыпали люди с простынями и выпученными глазами. Учитель продолжал, хотя по его лицу и поведению я видел, что все бесполезно.

Не умирай...

Клэр прощупала пульс Джереми. Ее собственное лицо было смертельно-бледным.

— Пульс?.. — спросил я.

— Неустойчивый.

Не умирай!

Учитель воспрянул духом и без устали продолжал трудиться. Казалось, что мои ребра стиснул обод, выжимая воздух из легких. А я ведь только чуть-чуть глотнул газа с воздухом. Джереми же вдохнул чистого газа. А Клэр…

— Как у тебя в груди? — спросил я.

— Давит, — сказала она. — Ужас.

Толпа вокруг нас разбухала прямо на глазах. Приехала неотложка, полицейская машина, Гарольд, врач и чуть ли не половина Ламборна.

Умелые руки приняли дело из рук учителя и стали заканчивать и выкачивать воздух из легких Джереми. А сам Джереми лежал неподвижно, как бревно, пока врач обследовал его, и когда его клали на носилки, и укладывали в машину “Скорой”.

Пульс у него был. Какой-то, но был. Это все, что они могли сказать. За ним закрыли дверь машины и повезли его в Суиндон.

“Не умирай, — молил я. — Господи, не дай ему умереть. Это ведь моя вина”.

Приехала пожарная машина с людьми в противогазах. Они побежали к задней части коттеджа, неся оборудование со всякими шкалами, и в конечном счете вывалились на улицу через парадную дверь. По их разговорам с полицейскими я понял, что никакого тщательного обследования проводить нельзя, пока концентрация отравы в коттедже не снизится.

— Что за газ? — спросил полицейский.

— Сероводород.

— Смертельный?

— Чрезвычайно. Парализует дыхание. Не входите, пока мы не вычистим все. Там есть какой-то источник, до сих пор генерирует газ.

Полицейский повернулся ко мне.

— Что именно? — спросил он.

Я покачал головой.

— Не знаю. У меня ничего такого нет.

Именно этот полицейский спрашивал чуть раньше о том, что с моим лицом.

— Упал на скачках.

Такой ответ всех удовлетворил. Жокей в синяках в Ламборне не редкость. Вся толпа двинулась вверх по улице к дому Гарольда, и события завертелись.

Клэр дважды звонила в больницу справиться о состоянии Джереми.

— В интенсивной терапии... очень плох. Они спрашивают о его ближайших родственниках.

— Родители, — в отчаянии сказал я. — Джереми живет в Сент-Олбансе. — Номер дома был у меня в коттедже, там же, где и газ.

Гарольд покопался в справочнике и дозвонился до отца Джереми.

“Не умирай, — думал я. — Живи, черт тебя побери... Пожалуйста, живи”.

Полицейские сновали туда-сюда. Пришел инспектор, стал задавать вопросы. Я рассказал ему, что случилось. Клэр тоже. Я не знал, как сероводород попал в мою проявочную. Совершенно случайно им надышался Джереми. Я не знал, зачем кому-то понадобилось заполнять газом мою проявочную. Я не знал, кто это сделал.

Инспектор сказал, что не верит мне. Никому не устраивают таких смертельных ловушек просто так. Я должен знать, почему. Я покачал головой. Говорить по-прежнему было мукой. “Если Джереми умрет, — подумал я, — то я расскажу ему. Иначе — нет”.

Откуда я так быстро узнал, что там газ? Клэр сказала, что я среагировал мгновенно. Почему?

— Сульфид натрия... использовался в фотолабораториях. Иногда до сих пор используется... но не так много... из-за запаха. Я не держал его у себя. Это... не мой.

— Это газ? — озадаченно спросил он.

— Нет. Продается в виде порошка. Очень ядовит. Входит в комплект для тонирования в оттенок сепии. Такой производит “Кодак”. Называется Т-7 А... мне кажется.

— Но вы-то знали, что это газ.

— Из-за Джереми... Он упал в обморок. И я вдохнул... почувствовал себя... плохо. Можно получить газ... с помощью сульфида натрия... я просто понял, что это газ... не знаю как... я просто понял.

— Как делают сероводород из кристаллов сульфида натрия?

— Не знаю.

Он настаивая, чтобы я ответил, но я и правда не знал. “А теперь, сэр, — сказал он, — поговорим о ваших синяках. Вам явно плохо, вы слабы. Да и лицо ваше... вы уверены, сэр, что это результат падения с лошади?” Поскольку ему кажется, должен он заявить, что это больше похоже на следствие жестокого избиении. В свое время он повидал такое.

— Падение, — ответил я.

Инспектор спросил Гарольда, который хотя и выглядел озабоченным, но ответил без обиняков:

— Плохое падение, инспектор. По нему лошади прошлись. Если вам нужны свидетели... ну, тысяч шесть народу видело.

Инспектор пожал плечами, но было ясно, что он не верит. “Может, — подумал я, — чутье подсказывает ему, что я кое в чем соврал”. Когда он ушел, Гарольд сказал:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь Ведь когда мы расстались, у тебя с лицом было все в порядке, разве не так?

— Когда-нибудь я расскажу тебе, — пробормотал я.

Он обратился к Клэр:

— Что тут произошло?

Однако она тоже устало покачала головой и ответила, что ничего не знает, ничего не понимает и чувствует себя ужасно. Жена Гарольда нас обласкала, накормила, устроила нам постель.

В полночь Джереми был еще жив.

Спустя несколько мучительных часов Гарольд пришел в маленькую комнатку, где я сидел на кровати. Я сидел потому, что так мне было легче дышать, и потому, что я не мог спать, и потому, что у меня все ужасно болело. Он сказал, что моя юная леди уехала в Лондон на работу и позвонит мне вечером. Полиция жаждет меня видеть. А Джереми? Джереми еще жив, по-прежнему без сознания, по-прежнему в критическом состоянии.

Весь день был хуже некуда.

Полицейские побывали у меня в коттедже, видимо, открыв окна и двери, чтобы вытянуло газ, а теперь инспектор явился в дом к Гарольду, чтобы доложить о результатах.

Мы сидели в кабинете Гарольда. При свете дня стало видно, что инспектор — моложавый блондин с умными глазами и с привычкой хрустеть пальцами. По мне, он не был похож на вчерашнего инспектора, разве что недоброжелательный вид остался прежним.

— На кране в вашей проявочной был фильтр для воды, — сказал он. — Для чего вы его используете?

— Вся вода для фотографий, — сказал я, — должна быть чистой.

Самые большие опухоли вокруг моих глаз и рта начали опадать. Я уже лучше видел и говорил — хоть какое-то облегчение.

— Ваш фильтр, — сказал инспектор, — и был генератором сероводорода.

— Быть не может.

— Почему бы и нет?

— Ну... я же всегда им пользовался. Он же только для смягчения воды. Его восстанавливают с помощью соли... как и все смягчители.

Он смерил меня долгим задумчивым взглядом. Затем он исчез на час и вернулся с коробкой и молодым человеком в джинсах и свитере.

— Итак, сэр, — сказал инспектор с заученной протокольной вежливостью подозрительного копа, — это ваш фильтр?

Он открыл коробку и показал мне содержимое. Фильтр фирмы “Дерст” с привинченной к его верхней части короткой резиновой трубкой, которую обычно подсоединяют к крану.

— Похоже, — сказал я. — Похоже на то. А что с ним не так? Он же не может выделять газ.

Инспектор дал знак молодому человеку, который вынул из кармана пару резиновых перчаток и натянул их. Затем он взял фильтр — черный пластиковый шар величиной с грейпфрут с четким делением на верхнюю и нижнюю части и отвинтил верхнюю часть.

— Внутри, — сказал он, — обычно находится фильтрующий картридж. Но, как вы видите, с этим конкретным фильтром дело обстоит по-другому. Здесь внутри находятся два контейнера, один над другим. Сейчас они оба пусты, но вот этот, нижний, содержал кристаллы сульфида натрия, а вот этот, — он выдержал паузу с прирожденным актерским чувством, — верхний, содержал серную кислоту. Наверняка здесь была какая-то мембрана, разделявшая содержимое обоих контейнеров... но, когда открыли кран, вода под давлением прорвала или растворила мембрану, и два реактива смешались. Серная кислота и сульфид натрия, перемешиваемые водой, — очень эффективный генератор сероводорода. Он будет продолжать выделять газ, даже если отключить воду. Предположительно, воду включил мистер Фолк.

Повисло долгое, многозначительное, гнетущее молчание.

— Итак, вы видите, сэр, — сказал инспектор, — это никоим образом не несчастный случай.

— Нет, — тупо ответил я. — Но я не понимаю... честно не понимаю... кто мог засунуть туда такую штуку... ведь нужно было знать, каким я пользуюсь фильтром, разве не так?

— И в первую очередь, что у вас вообще есть фильтр.

— Все, у кого есть проявочная, пользуются хоть каким-нибудь фильтром.

Опять молчание. Казалось, они ждут моего рассказа, но я не знал, что им сказать. Это не мог быть ден Релган... зачем ему утруждать себя и устанавливать такое устройство, когда пара лишних пинков могла меня запросто прикончить. Это не мог быть и Элджин Йаксли — у него времени не было. Это не мог быть никто из остальных, кому Джордж Миллес писал письма. У двух была старая история, давно прошедшая и забытая. Один все еще был у дел, но я ничего ему не сделал и вообще не говорил ему о том, что письмо существует. Это ни в коем разе не мог быть он. Он наверняка не стал бы убивать меня.

Что оставляло мне одно, самое неприятное объяснение — кто-то думал, что у меня есть нечто, чего у меня не было. Кто-то, знающий, что я унаследовал шантажирующие документы Джорджа Миллеса... и что я использовал некоторые из них... И этот кто-то желал помешать мне использовать еще какие-либо из них.

У Джорджа Миллеса в той коробке было определенно больше, чем я получил. Сейчас у меня не было сигаретной обертки, на которой Дана ден Релган написала свой список наркотиков. И у меня не было... чего еще у меня не было?

— Итак, сэр, — сказал инспектор.

— Никто не был у меня в коттедже с тех пор, как я пользовался проявочной в среду. Только моя соседка и налоговый чиновник.

Я замолчал.

— Что за налоговый чиновник? — прямо-таки вцепились они в меня.

— Спросите у миссис Джексон, — ответил я.

Они сказали, что спросят.

— Она говорит, что он ничего не трогал.

— Но он мог видеть, какой тип фильтра...

— Это мой фильтр? — спросил я. — Выглядит вроде бы так.

— Возможно, — сказал молодой человек. — Но он должен был бы видеть его прежде. Оценить размеры. Затем он вернулся и... по моим подсчетам, на то, чтобы вынуть картридж из фильтра и заменить его пакетиками с реактивами, ушло бы не более тридцати секунд. Очень чистая работа.

— Джереми будет жить? — спросил я.

Молодой человек пожал плечами.

— Я химик, не врач.

Через некоторое время они ушли и забрали фильтр.

Я позвонил в больницу.

Никаких изменений.

Днем я поехал в больницу. Машину вела жена Гарольда, которая заявила, что я сам это делать не в состоянии.

Джереми я не видел. Я видел его родителей. Они были слишком вне себя от волнения, слишком обеспокоены, чтобы гневаться. “Вы не виноваты”, — говорили они, хотя я подумал, что позже они так считать не будут. Джереми был жив благодаря дыхательному аппарату. Дыхание его было парализовано. Сердце билось. Мозг был жив.

Его мать плакала.

— Не беспокойся так, — сказала жена Гарольда по дороге домой. — Он поправится.

Она уговорила знакомую дежурную медсестру наложить мне на лицо несколько швов. Из-за этого лицо стянуло хуже, чем прежде.

— Если он умрет...

— Не умрет, — сказала жена Гарольда.

Инспектор позвонил сказать мне, что я могу вернуться в коттедж, но что в проявочную мне заходить нельзя — полиция ее опечатала.

Я медленно обошел дом. Мне ничуть не полегчало. Физически разбитый, морально раздавленный, виноватый по уши.

Повсюду были следы полицейских розысков. “Чего уж удивляться”, — подумал я. Они не нашли те несколько снимков писем Джорджа Миллеса — они были у меня в машине. Они оставили в ящике кухонного стола коробку с пустыми с виду негативами.

Коробка...

Я открыл ее. Помимо тех загадок, которые я уже разгадал, оставалась еще одна, нерешенная.

Черный конверт с куском чистого пластика и двумя неиспользованными листами писчей бумаги.

“Может, — подумал я, — может, именно из-за них мне устроили эту западню с газом?..”

Но что... что же это?

Пусть это и не принесет добра, но я должен выяснить... и поскорее, прежде чем кто-нибудь устроит мне другую западню — и не промахнется.

Глава 18

Я снова попросил приюта у жены Гарольда и утром еще раз позвонил в Суиндонскую больницу.

Джереми жив. Изменений нет.

Я в мрачнейшей депрессии сидел на кухне у Гарольда и пил кофе.

Гарольд в сотый раз снял трубку, отвечая на очередной этим утром звонок, и протянул ее мне.

— На сей раз это не хозяина, — сказал он. — Это тебя.

Звонил отец Джереми. Мне стало нехорошо.

— Он хочет, чтобы вы знали... он очнулся.

— О...

— Он все еще с дыхательным аппаратом. Но врачи говорят, что, если бы он умирал, он бы уже умер. Ему все еще очень плохо, но говорят, он поправится. Мы подумали, что вы хотели об этом узнать.

— Спасибо, — сказал я.

Облегчение было чуть ли не хуже тревоги. Я передал трубку Гарольду и сказал, что Джереми лучше, и вышел во двор посмотреть на лошадей. Я окоченел от свежего воздуха. Облегчение просто сбило меня с ног. Я стоял на ветру и ждал, когда уляжется в душе буря. На душе становилось все легче и легче. Я буквально освободился. Вышел из пожизненного заключения. “Ну и скотина же ты, Джереми”, — думал я, сбросив с души всю эту тяжесть.

Позвонила Клэр.

— Он в порядке, — сказал я. — Очнулся.

— Слава Богу.

— Можно попросить тебя об услуге? — спросил я. — Могу я перекантоваться у Саманты пару дней?

— Как в старые времена?

— До субботы.

Она подавила смешок и сказала — почему бы и нет, и спросила, когда я приеду.

— Сегодня вечером, — сказал я. — Если можно.

— Мы будем ждать тебя к ужину.

Гарольд хотел знать, когда я, на мой взгляд, буду готов к скачкам.

— Я хотел бы пройти курс физиотерапии в клинике для пострадавших жокеев в Лондоне, — сказал я. — К субботе буду в порядке.