- Ты будешь не очень против, - сказал я, - если мы сделаем крюк и завернем проведать мою бабку?
      * * *
      Старухе было заметно хуже.
      Она уже не сидела более-менее прямо, а бессильно лежала на подушках. Казалось, даже ее глаза утратили силу. В них не было упрямства и злобы, они уже не сверкали, словно бусинки.
      - Ты ее привез? - спросила она.
      Опять тебе ни "здравствуй", ни "пожалуйста". Может, ожидать от нее перемен в душе из-за перемен телесных было ошибкой. Может, изменились мои чувства к ней... но лишь ее ненависть ко мне оставалась прежней.
      - Нет, - ответил я. - Не привез. Она пропала.
      - Ты сказал, что найдешь ее.
      - Она пропала.
      Она слегка закашлялась, дергая тощим подбородком. На мгновение закрыла глаза, затем снова открыла. Слабая рука конвульсивно вцепилась в простыню.
      - Оставьте ваши деньги Джеймсу, - сказал я.
      Она покачала головой - в этом движении еле заметно отразилось ее непроходящее внутреннее упрямство.
      - Тогда отдайте на благотворительность, - сказал я. - Приюту для собак.
      - Ненавижу собак, - слабым голосом ответила она. Но уж решительность ее не была слабой.
      - А как насчет спасательных шлюпок?
      - Ненавижу море. Тошнит.
      - На медицинские исследования?
      - А мне от них лучше стало, что ли?
      - Ладно, - медленно проговорил я, - а как насчет какой-нибудь религиозной организации?
      - Ты спятил? Терпеть не могу религию. От них сплошные неприятности. От них войны. Ни пенни не дам.
      Я без приглашения сел в кресло
      - Могу я что-нибудь для вас сделать? - спросил я. - Кроме поисков Аманды, конечно. Принести чего-нибудь? Вы чего-нибудь хотите?
      Она еле слышно фыркнула.
      - Не думай, что сможешь умаслить меня, чтобы я оставила тебе хоть какие-нибудь деньги. Не собираюсь.
      - Я и подыхающей кошке принес бы воды, - сказал я. - Даже если бы она вцепилась мне в физиономию.
      Она так и застыла с разинутым ртом.
      - Как... ты... смеешь?
      - А вы как смеете думать, что я ради ваших денег хоть пылинку сдую?
      Рот ее вытянулся тонкой линией.
      - Вам что-нибудь принести? - снова сказал я, не меняя тона. - Вы чего-нибудь хотите?
      Она несколько секунд не могла ответить. Затем сказала:
      - Уходи.
      - Ладно, через минуту уйду, - сказал я. - Но я хочу предложить вам кое-что другое. - Я чуть-чуть подождал, но, поскольку она не стала сразу же возражать, продолжил: - На случай, если Аманда когда-нибудь отыщется... почему бы вам не написать на нее доверенность? Пусть капитал будет связан с кучей опекунов. Сделайте так, чтобы она сама никогда не могла бы получить эти деньги на руки... и никто из тех, кто охотился бы за ее состоянием. Сделайте так, чтобы никто, кроме Аманды лично, не мог бы получать от этого прибыль... пусть доходы выплачиваются только по указанию опекунов.
      Она смотрела на меня из-под полуопущенных век.
      - Где бы она ни была, - сказал я, - Аманде сейчас только семнадцать-девятнадцать лет. Слишком юна для того, чтобы унаследовать такую кучу денег без ограничений. Оставьте ей их с ограничениями... вроде стальной узды.
      - Все?
      - Мгм.
      Она лежала молча, неподвижно. Я ждал. Всю свою жизнь я ждал от бабки чего-нибудь, кроме злобы. Я мог ждать вечно.
      - Уходи, - сказала она.
      - Хорошо, - сказал я, вставая.
      Я пошел к двери. Взялся за ручку.
      - Пришли мне роз, - сказала она.
      * * *
      Мы нашли в городке еще работающий цветочный магазинчик, хотя там уже мыли пол перед закрытием.
      - Она что, не понимает, что сейчас декабрь? - сказала Клэр. - Розы же сейчас целое состояние стоят!
      - Если бы ты умирала и хотела роз, разве тебе не было бы все равно?
      - Наверное.
      Все, что у них оставалось, - это пятнадцать очень маленьких розовых розочек на длинных тонких стеблях. Их и розами-то с трудом можно было назвать. Они остались от свадьбы.
      Мы поехали назад в больницу и отдали их медсестре, чтобы она передала их сразу же вместе с вложенной в букет открыткой, что на следующей неделе я привезу розы получше,
      - Она их не заслуживает.
      - Бедная старуха.
      * * *
      Мы остановились в гостинице рядом с Темзой. В старой гостинице со старыми деревянными балками, хорошей кухней и окнами спальни с видом на нагие ивы и медленные бурые воды реки.
      Нас никто не знал. Мы зарегистрировались как муж и жена, неторопливо поужинали и тихо пошли спать.
      - У меня это не впервые, - сказала Клэр. - Не слишком ли это тебя смущает?
      - Даже лучше, - ответил я.
      - У тебя нет никаких пунктиков насчет девственности?
      - Насколько я знаю, никаких.
      - Хорошо, - улыбнулась она.
      Это началось с дружбы и переросло в страсть. А закончилось усталостью и смехом, шепотом и сном. Мне никогда не бывало так хорошо. Как ей - не знаю. Однако утром она не замедлила повторить программу.
      В полдень в мирном согласии мы пошли к Джереми.
      Он лежал на высокой кровати рядом с кучей дыхательных приспособлений. Однако дышал он сам. Как я понял, пока это было еще нестабильно, потому что, пока мы сидели у него, медсестра приходила проверять его каждые десять минут и смотрела, чтобы его рука постоянно лежала на кнопке вызова.
      Он выглядел еще более тощим, чем обычно, бледен до серости, но мозг его ничуть не пострадал. Глаза светились прежним умом, и он, словно отгораживаясь от своего нынешнего унизительного положения, изображал дурачка. Медсестра при каждом посещении получала порцию занудного трепа.
      Я стал было извиняться за то, что ему пришлось пережить, но он и слушать не стал.
      - Не забывай, - сказал он, - я вошел туда потому, что сам захотел. Никто меня за шиворот не тащил. - Он окинул меня взглядом. - Твое лицо выглядит прекрасно. Как это ты так быстро оправился?
      - Я всегда так.
      - Всегда, - он слабо хихикнул. - Ну и веселая у тебя жизнь.
      - Сколько ты тут еще проваляешься?
      - Три-четыре дня.
      - И все? - удивленно спросила Клэр. - Видок у тебя... ну...
      Он был бледнее подушки. Однако кивнул и сказал:
      - Я уже куда лучше дышу. Раз нет угрозы, что нервы отключатся, я могу идти. Хуже уже не будет.
      - Я подвезу тебя, если нужно, - сказал я.
      - Ловлю на слове.
      Мы не слишком долго пробыли у него, поскольку разговор его явно утомлял, но прежде чем мы ушли, он сказал:
      - Знаешь, этот газ так быстро подействовал. Не тот, медленный, что у дантиста. Я даже и сделать ничего не успел... словно кирпичную стену вдохнул.
      После короткого молчания, полного воспоминаний, Клэр сказала:
      - Там никто не выжил бы, если бы был один.
      - Ты с чего это? - весело спросил Джереми.
      Когда мы ехали назад в гостиницу, Клэр сказала:
      - Ты не рассказал ему об Аманде.
      - Времени еще полно.
      - Он приехал в прошлое воскресенье, так как получил твое известие о том, что ты ее нашел. Он рассказал мне, пока мы сидели на кухне. Сказал, что у тебя что-то с телефоном, потому он и приехал.
      - Я его отключил.
      - Неисповедимы пути.
      - Мгм.
      Наша вторая ночь была как бы подтверждением первой. По большей части то же самое, но как-то по-новому и по-другому. Нетерпеливо, яростно, нежно, настойчиво, головокружительно. Казалось, ей это нравилось так же, как и мне.
      - И когда же мы утихомиримся? - сказала она уже глубокой ночью.
      - Когда настанет утро, и ты уедешь.
      - Тогда у нас еще уйма времени.
      - Вот именно.
      * * *
      Настало утро, как оно всегда и бывает. Я подбросил Клэр к поезду, а сам отправился в Ламборн.
      Когда я добрался туда, то, прежде чем пойти к Гарольду, зашел к себе в коттедж. Все было тихо. Холодно. Странно незнакомо, словно дом уже не был гостеприимным убежищем, каким должен был быть. Я только теперь заметил его пустоту, эмоциональный холод, который так отчетливо ощутил Джереми при первом своем визите. Этот дом уже не казался мне таким подходящим. Тот, кто обустроил его, ушел, канул в прошлое. Я ощутил странную ностальгию... но звать его назад мне не хотелось. Я слишком повзрослел.
      С легкой дрожью я разложил на столе снимки различных людей, а затем попросил мою соседку миссис Джексон зайти и посмотреть на них.
      - А что я должна искать, мистер Нор?
      - Кого-нибудь из тех, кого вы видели прежде.
      Она послушно внимательно просмотрела их один за другим и без всяких сомнений остановилась на одном лице.
      - Как любопытно! - воскликнула она. - Это тот самый инспектор из совета, который заходил насчет налогов. Тот, которого я сюда впустила. Полицейские все издевались, когда я говорила им, что если человек говорит, что он налоговый инспектор, то вы и думаете, что он налоговый инспектор
      - Вы уверены, что это он?
      - Абсолютно, - кивнула она. - На нем была та же самая шляпа, и все такое.
      - Тогда не подпишете ли вы мне этот снимок, миссис Джексон? - Я дал ей ручку "Люмоколор", которая четко пишет черным на фотобумаге, и продиктовал, что этот человек приходил в дом Филипа Нора, назвавшись налоговым инспектором, в пятницу, 27 ноября.
      - Все? - спросила она.
      - Подпишитесь, миссис Джексон. И не напишете ли то же самое на обороте другой фотографии?
      Она сосредоточенно подписала.
      - Вы отдадите это в полицию? - спросила она. - Я, честно говоря, не хочу, чтобы они снова мурыжили меня. Они опять придут донимать меня вопросами?
      - Не думаю, - ответил я.
      ГЛАВА 20
      Виктор Бриггз приехал в своем "Мерседесе", но в Даунс он поехал с Гарольдом в "Лендровере". Я же отправился верхом. Этим утром мы все были в общем довольны скачками, и теперь каждый по-своему возвращался к конюшням.
      Когда я въехал во двор, Виктор Бриггз стоял у своей машины и ждал. Я соскочил с лошади и отдал ее одному из конюхов.
      - Садись в машину, - сказал Виктор.
      Как всегда, слов он не тратил. Он стоял, одетый как обычно, как всегда, раскрасневшийся на холодном ветру, омрачая день. Если бы я мог видеть ауры, его была бы черной.
      Я сел впереди на пассажирское сиденье, там, где он указал. Он сам сел за руль. Запустил мотор, снял машину с тормоза, включил передачу. Груда металла тихо выехала из Ламборна, направляясь в Даунс.
      Он остановился у обочины большого газона, откуда было видно половину Беркшира. Отключил мотор, откинулся в кресле и сказал:
      - Ну?
      - Вы знаете, что я собираюсь сказать? - спросил я.
      - Я кое-что слышал, - сказал он. - Я много что слышал.
      - Знаю.
      - Я слышал, что ден Релган напустил на тебя своих головорезов.
      - Да? - Я с интересом посмотрел на него. - И где же вы это слышали?
      Он слегка дернул ртом, но все же ответил:
      - В игорном клубе.
      - И что именно вы слышали?
      - Ведь это правда? - сказал он. - В воскресенье у тебя на физиономии все еще были отметины.
      - А почему, вы не слышали?
      Он снова дернул ртом, изобразив подобие улыбки.
      - Я слышал, - сказал он, - что ты добился, чтобы ден Релгана вышвырнули из Жокейского клуба куда быстрее, чем он туда пролез.
      С такой же усмешкой он посмотрел на мое изумленное и встревоженное лицо.
      - А вы не слышали, как я это сделал?
      - Нет, - с едва заметным сожалением ответил он. - Просто, что ты это сделал. Слышал разговор этих горилл. Тупые мордобойцы. Ден Релган найдет неприятностей на свою голову, используй их. Они не умеют держать язык на привязи.
      - Они... мм... работают по найму?
      - Вышибалами в игорном клубе. Бицепсы по найму. Как ты и сказал.
      - Они избили жену Джорджа. Вы и об этом слышали?
      После короткого молчания он кивнул, но комментировать не стал.
      Я смотрел на его замкнутое лицо, туго обтянутое кожей, на черную бородку. Скрытный, неторопливый человек с подслушивающим устройством, подключенным к малоизвестному мне миру. Игорные клубы, наемные гориллы, какие-то слухи из преступного мира...
      - Те головорезы сказали, что оставили тебя подыхать, - сказал он. - И неделю спустя ты выигрываешь скачки.
      - Они преувеличивали, - холодно заметил я.
      Он снова дернул ртом и покачал головой.
      - Один из них был испуган. Трещал без умолку. Сказал, что они слишком переборщили... с ботинками.
      - Вы хорошо их знаете?
      - Они болтают.
      Снова молчание. Затем я бесстрастно сказал;
      - Джордж Миллес посылал вам письмо.
      Он поерзал на сиденье с почти успокоенным видом, выдохнул. Наверное, он этого ждал. Терпеливо ждал. Отвечал на вопросы. Держался любезно.
      - И давно оно у тебя? - спросил он.
      - Три недели.
      - Ты не смог бы им воспользоваться. - В его голосе слышалась слабая дрожь торжества. - Ты сам попал бы в переплет.
      - Откуда вы узнали, что оно у меня? - сказал я.
      Он моргнул. Поджал губы. Медленно выговорил:
      - Я слышал, что ты заполучил миллесовы...
      - Что?
      - Документы.
      - А, - сказал я. - Милое безликое словечко - "документы". Откуда вы узнали, что они у меня? Как я, по этим слухам, получил их? От кого?
      - Ивор сказал, - ответил он. - И Дана. Каждый по отдельности.
      - А мне не расскажете?
      Он подумал, окинул меня невыразительным взглядом, затем сказал с неохотой:
      - Ивор был слишком зол, чтобы держать язык за зубами. Слишком много наговорил о тебе... вроде того, что ты мерзкий ворюга... что ты в пятьдесят раз хуже Джорджа Миллеса. А Дана... на следующий вечер она спросила, знаю ли я, что у тебя есть копии писем Джорджа Миллеса и что ты их используешь. Спросила, не могу ли я помочь ей получить назад ее письмо.
      Теперь я улыбнулся.
      - И что вы ответили?
      - Я ответил, что не могу ей помочь.
      - Вы говорили с ними всеми в игорных клубах? - спросил я.
      - Да.
      - Это... ваши клубы?
      - Не твое дело, - ответил он.
      - Ладно, но почему бы не сказать мне?
      Он немного помолчал.
      - У меня есть два партнера. Четыре игорных клуба. Клиенты в большинстве своем не знают, что я владелец. Я толкусь там. Играю. Слушаю. Я ответил на твой вопрос?
      - Да, спасибо, - кивнул я. - Эти гориллы - ваши вышибалы?
      - Я их использую, - строго сказал он, - как вышибал. И не посылаю их избивать женщин и жокеев.
      - Стало быть, немного подхалтуривают на стороне? Не так ли?
      Он ответил уклончиво.
      - Я ожидал, - сказал он, - что, будь у тебя письмо, ты чего-нибудь от меня потребуешь. Чего-нибудь побольше... ответов.
      Я подумал о письме, которое помнил слово в слово:
      "Дорогой Виктор Бриггз,
      Я уверен, что вам будет интересно узнать, что я имею следующую информацию. За последние шесть месяцев вы пять раз тайно договаривались с букмекером об обмане делающих ставки игроков, устраивая так, чтобы ваши фавориты с шансами на победу проигрывали свои заезды".
      За этим следовал список из пяти скачек, дополненный суммами, которые Виктор получал от своего знакомого букмекера. Дальше письмо гласило:
      "У меня находится заверенное данным букмекером собственноручное признание.
      Как вы можете заметить, на всех этих пяти лошадях скакал Филип Нор, который явно осознавал, что делает.
      Я мог бы отослать это признание в Жокейский клуб, и в таком случае вы оба были бы исключены. Однако вскоре я вам позвоню с альтернативным предложением".
      Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.
      - Я ничего не собирался делать с письмом, - сказал я. - Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.
      - Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в том случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?
      - Я хотел... я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.
      Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.
      - Вот что я тебе скажу, - наконец начал он. - Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам - за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. - Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. - Я увидел, - продолжил он, - что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. - Он снова замолчал. - Этого достаточно? Ты это хотел услышать?
      Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.
      - Да.
      Помолчав еще немного, он сказал:
      - Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере...
      - Пожертвование в пользу Пострадавших Жокеев?
      - Ты много знаешь.
      - Я узнал, - сказал я, - что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось... - я подыскал слово, - разрушать чужие замыслы.
      - И сколько он разрушил?
      - Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера. Он был изумлен.
      - Джорджу Миллесу, - сказал я, - нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижая с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложений... Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору Ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим... делать другое.
      - Не дать мне, - сказал Виктор с налетом холодного юмора, - вылететь из клуба. - Он кивнул. - Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. "Пока вы не дурите, Виктор, - сказал он, - ничего не случится". Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. "Виктор, - сказал он мне, словно я был домашней собачкой, - пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но, если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты".
      - И вы до сих пор помните все это слово в слове? - изумленно спросил я.
      - Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.
      - И больше ничего?
      - Он подмигивал мне на скачках.
      Я рассмеялся.
      - Да, ужасно смешно, - сказал он. - Ты об этом?
      - Не совсем. Есть кое-что, что вы могли бы сделать для меня. Если пожелаете. Вы кое-что знаете и могли бы рассказать мне. Кое-что, что вы могли рассказать бы мне в будущем.
      - О чем?
      - О наркотиках Даны.
      - Дура она. Не хотела слушать.
      - Скоро послушается. Ее еще можно... спасти. К тому же она...
      Я рассказал ему все, что я собирался сделать. Он внимательно слушал. Когда я закончил, он ответил мне короткой сдержанной улыбкой.
      - По сравнению с тобой, - сказал он, - Джордж Миллес просто ребенок.
      * * *
      Виктор уехал, а я пошел назад в Ламборн через Даунс.
      "Странный человек, - думал я. - За эти полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет, и все равно это было почти ничего". И все же я получил от него то, что я хотел. Причем без принуждения. Он дал мне работу без условий, на столько, на сколько мне понадобится. И еще кое в чем важном помог. И все это не потому, что у меня было то письмо.
      Идя домой среди ветра по нагим холмам, я подумал, как же все изменилось за последние несколько недель.
      Дело было не в Джордже и его бомбах, а в Джереми и Аманде.
      Из-за настойчивости Джереми я стал искать Аманду, а в результате встретился с бабкой, дядей и сестрой. Я, по крайней мере, хотъ что-то узнал об отце. Я стал ощущать корни, чего со мной не бывало прежде.
      Я нашел людей. Я нашел их, как находят другие люди. Не обязательно, чтобы они любили меня или были достойными, или преуспевающими, - они были. Я не искал их, но теперь, когда они у меня были, они закрепились в моей душе, как основание каменной стены.
      Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.
      Я больше не плыл по течению.
      У меня появились корни.
      Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того самого выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел весь ряд коттеджей, с моим посередине.
      Я принадлежал этой деревне, я был частью ее, семь лет дышал ее тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я называл домом. Но теперь душой и разумом я стремился в другое место. Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с Клэр. Я буду фотографом.
      Будущее затаилось в моей душе - долгожданное. Я принял его. Очень скоро я шагну в него.
      "До конца сезона, - думал я, - я буду выступать. Еще пять-шесть месяцев. Затем в мае или июне, когда придет лето, я выброшу свои скаковые сапоги - уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро я скажу об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать кого другого до осени. Я возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может быть, использую свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?"
      Я все еще имел вкус к скачкам и был в форме. "Лучше уйти, - подумал я, - пока все это не иссякло".
      Я без сожалений спустился с холма.
      ГЛАВА 21
      Двумя днями позже на поезде приехала Клэр, чтобы взять из картотеки нужные ей снимки. Она сказала, это необходимо для того, чтобы сделать портфолио. Теперь, когда она стала моим агентом, она будет двигать дело. Я рассмеялся. Это серьезно, сказала она.
      В тот день у меня заездов не было. Я договорился, что заберу Джереми из больницы и отвезу его домой и что Клэр поедет со мной. Также я позвонил Лэнсу Киншипу, сказать, что дубликаты его снимков уже сто лет как готовы, и что я просто не мог с ним встретиться, и не хочет ли он, чтобы я забросил их к нему домой, потому как мне почти что по дороге.
      "Было бы неплохо", - сказал он. "Днем, пораньше", - предложил я, и он сказал "ладно", опять проглотив "о" "И еще я хотел бы кое о чем попросить", - сказал я.
      - Да? Хорошо. Все, что угодно.
      Джереми выглядел значительно лучше, сероватая бледность с его лица сошла. Мы помогли ему забраться на заднее сиденье машины, закутали в плед, который он тут же сдернул, негодующе заявив, что он не какой-нибудь там престарелый инвалид, а вполне себе живой адвокат.
      - Тут вчера, - сказал он, - ко мне заезжал дядя. Боюсь, дурные новости для тебя. Старая миссис Нор умерла в понедельник ночью.
      - О, нет! - охнул я.
      - Ты же знал, - сказал Джереми, - что это только вопрос времени
      - Да, но...
      - Мой дядя привез тебе два конверта. Они где-то у меня в портфеле. Найди их, прежде чем мы тронемся.
      Я достал их из портфеля. Пока я читал, мы сидели в машине на стоянке у больницы.
      В одном конверте было письмо. В другом - копия ее завещания.
      "Я, Лавиния Нор, находясь в здравом уме и трезвой памяти, сим отменяю все свои прежние завещания..."
      Дальше следовало много всякой законоведческой рутинной трепотни и какие-то сложные договоренности насчет пенсии для старой кухарки и садовника, а затем два последних очень простых параграфа:
      "...половину оставшегося своего состояния я оставляю моему сыну Джеймсу Нору..."
      "...половину оставшегося своего состояния я оставляю моему внуку Филипу Нору, чтобы оно принадлежало только ему, без каких бы то ни было стальных удил".
      - В чем дело? - спросила Клэр. - У тебя такой мрачный вид.
      - Старая ведьма... она одолела-таки меня.
      Я вскрыл второй конверт. Внутри лежало письмо, написанное от руки пляшущим почерком, без начала и без конца. В нем говорилось:
      "Я думаю, ты и вправду нашел Аманду, и не сказал мне, потому что это не доставило бы мне радости.
      Она что, монашка?
      Можешь делать с моими деньгами, что захочешь. Если тебя от этого тошнит, как ты однажды сказал, то БЛЮЙ.
      Или отдай их моим генам
      Розы дрянные".
      Я отдал завещание и письмо Клэр и Джереми. Они молча прочли их. Мы немного посидели в задумчивости, затем Клэр сложила письмо, положила его в конверт и отдала мне.
      - Что будешь делать? - спросила она.
      - Не знаю. Прослежу, чтобы Аманде никогда не пришлось голодать, наверное. Кроме этого...
      - Радуйся, - сказал Джереми. - Старуха любила тебя.
      Я услышал иронию в его голосе и спросил себя - правда ли? Любить или ненавидеть. Любить и ненавидеть. Может, она чувствовала ко мне одновременно и то, и другое, когда составляла свое завещание...
      * * *
      Мы поехали из Суиндона в Сент-Олбанс, сделав небольшой крюк, чтобы передать снимки Лэнсу Киншипу.
      - Извините, - сказал я, - но это ненадолго.
      Похоже, им было все равно. Мы без особого труда нашли дом. По-киншиповски типичный загородный дом, квазигеоргианский, с большим помпезным фронтоном, входом с колоннами, узкой подъездной дорожкой.
      Я вынул пакет с фотографиями из бардачка и позвонил в дверь.
      Лэнс сам отворил дверь. Сегодня он был одет не в костюм деревенского джентльмена, а в белые джинсы, сандалии на веревочной подошве и футболку в поперечную красно-белую полоску. "Этакий международный костюм кинорежиссера, - поставил я диагноз. - Только мегафона не хватает".
      - Входите, - сказал он. - Я вам за них заплачу.
      - Ладно. Только недолго, мои друзья меня ждут.
      Он бросил короткий взгляд на мою машину, из окон которой выглядывали любопытные физиономии Клэр и Джереми, и пошел в дом, а я двинулся следом. Он вошел в большую гостиную с паркетными просторами и слишком большим количеством черной лакированной мебели. Столы из хромированного металла и стекла. Светильники в стиле арт деко.
      Я протянул ему пакет с фотографиями.
      - Посмотрите лучше, - сказал я, - чтобы удостовериться, что все в порядке. Он пожал плечами.
      - С чего бы им не быть в порядке?
      И все же он открыл конверт и вынул содержимое.
      На первом снимке был он сам, в своем прикиде деревенского джентльмена, глядящий прямо в камеру. Очки. Широкополая шляпа. И снисходительно-властный вид.
      - Переверните, - сказал я.
      Он удивленно поднял брови и перевернул. И прочел то, что написала миссис Джексон: "Это тот самый налоговый инспектор..."
      Произошедшее в нем мгновенное изменение можно было сравнить только с тем, как будто бы одна личность покинула эту оболочку и в нее тут же влезла другая. Он сбросил личину самоуверенности, на лице возникли смятение и злоба. Яркая одежда, подходившая к одной личности, на другой казалась гротескной, словно подарочная обертка на ручной гранате. Я увидел того Лэнса Киншипа, о существовании которого только догадывался. Не слегка нелепый позер, старающийся казаться важнее, чем есть, а перетрусивший психопат, который любой ценой старается сохранить маску благопристойности.
      Я подумал, что настоящая опасность состоит как раз в этом несоответствии. В его удаленности от реальности. В его театральном способе мышления, которое заставляет его рассматривать убийство как решение всех проблем.
      - Прежде чем вы что-нибудь скажете, - сказал я, - посмотрите на остальные снимки в этом конверте.
      Дрожащими от злости пальцами он вынул их. Обычные снимки... а также черно-белая глянцевая фотография списка наркотиков Даны ден Релган и письмо, которое я нашел на диазобумаге.
      В этом и состояла для него главная опасность.
      Он бросил на пол снимки великого режиссера, и они рассыпались вокруг, как цветные листья размером десять на восемь дюймов, и он стоял среди них, держа в руках три черно-белых снимка. На лице его явственно читался страх.
      - Она же говорила... - прохрипел он, - она клялась, что их у вас нет. Клялась, что вы не понимали, о чем она говорила...
      - Она говорила о наркотиках, которыми вы ее снабжали. С датами и ценами. Этот список, который вы держите в руках, на котором прекрасно распознается ее почерк, был первоначально написан на целлофане. И, конечно, как вы видите, там не раз упоминается ваше имя.
      - Я вас убью, - проговорил он.
      - Нет. Вы упустили свой шанс. А теперь слишком поздно. Если бы газ убил меня, то с вами все было бы в порядке. Но не вышло.
      Он даже не спросил: "Что за газ?" Он сказал:
      - Все пошло не так. Но это не имеет значения. Я думал... это не имеет значения. - Он беспомощно посмотрел на черно-белые снимки.
      - Вы думали, что это не имеет значения, потому что услышали от Даны ден Релган, что у меня нет этого списка. А если у меня нет списка, то нет и письма. Что бы я там ни получил от Джорджа Миллеса, письма и списка у меня нет. Так вы думали? И если их у меня нет, то больше незачем и пытаться убить меня. Так?