- Скакать можешь?
      - Да.
      - Ну-ну.
      - Виктор Бриггз здесь?
      - Нет. Можешь не волноваться. Он хочет победы Шарпенера, потому можешь скакать как обычно. Только не геройствуй. Понял? Ты будешь присматривать за Шарпенером, или я с тебя шкуру спущу. Приведи его назад целым и невредимым.
      Я кивнул, спрятав улыбку. Он еще раз хмуро глянул на меня и ушел.
      - Говоря по чести, Филип, - сказал Стив Миллес, идя за мной, - он обращается с тобой, как с дерьмом.
      - Нет. Не совсем.
      - Я не стал бы такого терпеть.
      По горячей воинственности на слишком юном лице я понял: он не знает, что порой под грубой видимостью таятся очень теплые отношения.
      - Ладно, удачи тебе, - безразлично сказал я, а он ответил "спасибо" и пошел в весовую. "Он никогда не станет похожим на отца, - подумал я. Никогда не будет таким проницательным, таким изобретательным, таким безжалостным и злобным".
      Я пошел следом за Стивом, переоделся в цвета Виктора Бриггза, чувствуя, как ноют следы внимания "братьев". Да ничего страшного. Мелочи жизни. Я надеялся, что не случилось ничего особо серьезного, что могло бы повлиять на мою езду.
      Когда я вышел наружу, рядом громко разговаривали Элджин Йаксли и Барт Андерфилд, хлопая друг друга по плечам. Похоже, они были слегка навеселе. Элджин Йаксли отвалил и удалился, а Барт, повернувшись, с совершенным отсутствием координации врезался прямо в меня.
      - Привет, - сказал он, рыгнув перегаром. - Ты узнаешь первым. Элджин купил еще несколько лошадей. Они будут у меня, конечно же. Мы поставим Ламборн на уши. Все на скачках встанут на уши. - Он покровительственно глянул на меня. - Элджин - прямо генератор идей.
      - Да уж, - холодно ответил я.
      Барт вспомнил, что не слишком любит меня, и понес свои добрые новости другому, более охочему до слухов. Я стоял и смотрел ему вслед, думая, что Элджин Йаксли больше никогда не застрелит лошадь ради страховки. Ни одна страховая компания не потерпит этого дважды. Но Элджин Йаксли считает, что его за руку не поймали... да и люди не меняются. Если уж кто однажды пошел на подлог, то пойдет и еще раз. Мне не понравилось, что Элджин Йаксли снова стал генерировать идеи.
      Старая дилемма стояла по-прежнему. Если я передам полиции или страховой компании подтверждение подлога, совершенного Элджином Йаксли, то мне придется рассказать, откуда я взял снимки. От Джорджа Миллеса... который писал письма с угрозами. Джордж Миллес, муж Мэри, которая выбиралась, опираясь на слабые руки, из обломков своей жизни. Если правосудие состоит в том, чтобы еще глубже сбросить ее в бездну рвущего душу ничтожества, то пусть оно подождет.
      * * *
      Шарпенер скакал в третьем заезде. Не самое великое событие этого дня не то что четвертый заезд на Золотой кубок, спонсированный производителем бренди, а просто почтенные двухмильные скачки. Шарпенер стал фаворитом из-за своей победы в Кемптоне, и с такой же жизнерадостностью он прошел большую часть ньюберийского длинного овала четвертым. У третьего от конца препятствия мы были третьими, у второго от конца - вторыми и вырвались вперед на последнем. Я понукал его и пятками, и так, и, Господи, думал я, мне бы сейчас те силы, что я растратил в драке в Хорли...
      Шарпенер победил, а я выдохся, что было просто нелепо. Гарольд, сияя, смотрел, как я неуклюже вожусь с застежками сбруи в загоне для победителей. Лошадь, топая копытом, чуть не сбила меня с ног.
      - Ты ведь только две мили скакал, - сказал Гарольд. - Что за чертовщина с тобой творится?
      Я расстегнул застежки и стащил седло, и ощутил, как мои руки снова наливаются силой. Я усмехнулся Гарольду и сказал:
      - Ничего... Это был чертовски славный заезд. Я в прекрасной форме.
      - Ага, в прекрасной форме. Оно и видно, что ты того гляди сдохнешь. Ты победил. На любых скачках, которые ты выигрываешь, ты в чертовски прекрасной форме.
      Я пошел взвешиваться, оставив его в кругу спортивных репортеров и сбежавшихся с поздравлениями людей. Пока я сидел на лавке у своей вешалки, ожидая, когда вернутся силы, чтобы добрести назад, я решил, что буду делать с Элджином Йаксли.
      * * *
      В последние две недели я прибрел привычку брать с собой в машину не только две мои любимые фотокамеры, но и фотографии, которые держал на всякий случай. Там были копии снимков Лэнса Киншипа, хотя он сам и не появлялся, и те четыре фотографии, что касались Элджина Йаксли. Сразу после большого заезда я вышел и принес их.
      Вторая лошадь, на которой я должен был выступать, считалась новичком в скачках с препятствиями и скакала в последнем заезде. Поскольку участников заезда для новичков было так много, что пришлось разбить их на две группы, последний заезд в тот день был седьмым, а не шестым. Это давало мне дополнительное время, которого как раз хватало на то, что я задумал.
      Найти Элджина Йаксли было не так уж и трудно, сложнее было оттащить его от Барта Андерфилда.
      - Могу ли я минуточку поговорить с вами? - сказал я Йаксли.
      - Ты не скачешь на наших лошадях, - начальственно заявил Барт. Потому не трать время и не проси.
      - Можешь оставить их себе, - сказал я.
      - Тогда чего тебе надо?
      - Я хочу передать мистеру Йаксли весточку. - Я повернулся к Йаксли. Это частное послание, только для ваших ушей.
      - Ладно, ладно, - нетерпеливо сказал он. - Подожди меня в баре, Барт.
      Барт что-то рычал и упирался, но наконец ушел.
      - Лучше нам отойти туда, - сказал я Элджину Йаксли, кивнув на пятачок травы у входа, подальше от огромной толпы народу, у которых ушки на макушке и глаза любопытные. - Вам не захотелось бы, чтобы нас кто-то услышал.
      - Что это все за чертовщина? - сердито спросил он.
      - Послание от Джорджа Миллеса, - сказал я.
      Его острое лицо напряглось. Маленькие усики встопорщились. Самодовольное выражение сменилось ярко выраженным паническим страхом.
      - У меня тут кое-какие фотографии, - сказал я, - которые вам захотелось бы посмотреть.
      Я отдал ему картонный пакет. "Второй раз, - подумал я, - наносить удар куда проще. Может, я просто огрубел душой... или просто мне не нравится Элджин Йаксли". Я безо всякой жалости смотрел, как он вскрывает конверт.
      Сначала он побледнел, потом побагровел, и крупные капли пота пузырями вспухли на его лбу. Он просмотрел все четыре фотографии и обнаружил там всю историю - встречу в кафе, два письму Джорджа и убийственную записку фермера Дэвида Паркера. Он поднял на меня больные, недоверчивые глаза. Голос его не слушался.
      - Не торопитесь, - сказал я. - Я так и знал, что это окажется для вас потрясением.
      Он зашевелил губами, словно упражнялся, но не сумел произнести ни слова.
      - Любое количеств копий, - сказал я, - может быть отправлено в страховую компанию, полицию и так далее.
      Он издал сдавленный стон.
      - Но есть другой путь, - сказал я.
      Он справился с глоткой и языком и выдавил единственное хриплое:
      - Ублюдок...
      - М-м-м, - сказал я. - Это путь Джорджа Миллеса.
      Прежде никогда и никто не смотрел на меня с такой всепоглощающей ненавистью, и меня это обеспокоило. Но я хотел выяснить, что Джордж выудил по крайней мере у одной из своих жертв, и это был самый подходящий случай.
      - Я хочу того же, что и Джордж Миллес, - без обидняков сказал я.
      - Нет, - он скорее проскулил, чем крикнул. В голосе ужас и никакой надежды.
      - Да, - ответил я.
      - Но я не могу. У меня столько нет.
      В глазах его была такая смертная тоска, что я едва мог это выдержать, однако я подстегнул свою пошатнувшуюся решимость мыслью о пяти застреленных лошадях и снова повторил:
      - Того же, что и Джордж.
      - Не десять, - диким голосом сказал он, - столько у меня нет.
      Я уставился на него.
      Он не так понял мое молчание и забормотал, снова обретя голос в потоке молящих, упрашивающих, льстивых слов:
      - У меня были расходы, ты же знаешь. Это все было не так просто. Почему ты не оставишь меня в покое? Не отпустишь? Джордж сказал, раз и навсегда... а теперь еще ты... Пять, - сказал он, видя, что я продолжаю молчать. - Может, пяти хватит? Это же много. У меня нет больше. Нет.
      Я снова уставился на него и стал ждать.
      - Ну, хорошо, хорошо... - Его трясло от злости и страха. - Семь с половиной. Этого хватит? Это все, что у меня есть, кровосос... ты хуже Джорджа Миллеса... ублюдок, шантажист...
      Пока я смотрел, он трясущимися руками шарил в карманах и наконец вытащил чековую книжку и ручку. Неловко пристроив чековую книжку на конверте с фотографиями, он написал дату и сумму и расписался. Затем дрожащими пальцами вырвал листок бумаги и стоял, держа его.
      - Только не в Гонконг, - сказал он.
      Я не сразу понял, что он имеет в виду, потому упорно продолжал смотреть на него.
      - Не в Гонконг. Только не туда. Мне там не понравилось, - он снова умолял, выпрашивал крохи.
      - О... - Я закашлялся, пряча внезапное осознание. - Куда угодно. Куда угодно, только подальше от Британии.
      Это был верный ответ, но ему легче от этого не стало. Я протянул руку за чеком.
      Он отдал мне его. Пальцы его тряслись.
      - Спасибо, - сказал я.
      - Чтоб ты в аду сгнил.
      Он повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. Не то бежал, не то падал, совершенно разбитый. "Ну, пусть это послужит ему уроком, - безжалостно подумал я. - Пусть помучается. Это ненадолго".
      Я намеревался порвать чек, когда решил посмотреть, сколько стоит мое молчание - сколько он заплатил Джорджу. Я хотел порвать чек - но не порвал.
      Когда я посмотрел на чек, словно солнце вспыхнуло у меня в душе, озарив ее изумлением и радостью.
      Я воспользовался жестокостью Джорджа. Я потребовал, чтобы мне дали то же, что и ему. Его альтернативное предложение Элджину Йаксли.
      Я получил его. Сполна.
      Элджин Йаксли отправлялся в изгнание, а у меня в руках был его чек на семь с половиной тысяч фунтов.
      Не на мое имя, и не на предъявителя, а на счет Фонда пострадавших жокеев.
      ГЛАВА 16
      Я немного побродил, пытаясь найти одного бывшего жокея, который теперь стал главным администратором Фонда, и наконец нашел его в приемной какой-то телекомпании. Там была куча народу, но я подмигнул ему, и он вышел ко мне.
      - Выпить хочешь? - сказал он, снимая очки.
      Я покачал головой. Я был в жокейской куртке, брюках, сапогах и анораке.
      - Мне слишком дорого стало бы пьянствовать с тобой перед заездом.
      - Тогда чем могу тебе служить? - весело сказал он.
      - Возьми чек, - сказал я и протянул его ему.
      - Фью! - присвистнул он, глядя на него. - И "ой"!
      - Элджин Йаксли впервые так расщедрился?
      - Да нет, - ответил он. - Несколько месяцев назад он перевел нам десять тысяч, как раз перед тем, как уехал за границу. Конечно, мы взяли эти деньги, но некоторые из попечителей сомневались, что эти деньги чистые. То есть... ему ведь заплатила сто тысяч страховая компания за тех застреленных лошадей. И все это выглядело уж очень подозрительно, так ведь?
      - М-м-м. - Я кивнул. - Ну... Элджин Йаксли снова отправляется за границу, и дал мне этот чек для вас. Возьмете?
      Он улыбнулся.
      - Если совесть снова его тревожит, то мы все от этого получаем выгоду. - Он сложил чек, засунул его в карман и похлопал по нему.
      - А других таких жирных чеков вы не получали? - как бы между прочим спросил я.
      - Иногда нам завещают крупные суммы, но... но не столько, сколько Элджин Йаксли.
      - А Ивор ден Релган разве не делал щедрых взносов? - спросил я.
      - Да, он дал нам тысячу в начале сезона. Где-то в сентябре. Весьма щедро с его стороны.
      Я подумал.
      - А у вас не сохранился список спонсоров?
      Он рассмеялся.
      - Не всех. В течение многих лет тысячи людей делали нам взносы. Пожилые пенсионеры. Дети. Домохозяйки. Все, кого можно поблагодарить. - Он вздохнул. - У нас никогда не хватало денег на все нужды, но мы благодарны и за самую малую помощь... Ты сам знаешь.
      - Да. Все равно спасибо.
      - Сколько угодно.
      Он вернулся в толпу собутыльников, а я - в весовую и взял седло, для того чтобы взвеситься перед последним заездом.
      "Я такая же дрянь, как и Джордж, - подумал я. - Совершенно такая же. Я вымогаю деньги угрозами". Теперь, когда я делал это сам, оно не казалось таким уж гадким.
      Гарольд ждал меня в паддоке.
      - Ты будто до чертиков доволен собой, - резко промолвил он.
      - Да и жизнью в целом.
      Я выиграл заезд. Я почти наверняка нашел Аманду. Я узнал гораздо больше о Джордже. Всякие там тычки и колотушки - это спишем в дебет, да что за дело? В целом неплохой день.
      - Вот этот скакун, - сурово сказал Гарольд, - тот самый, который навернулся на тренировке в прошлую субботу. Я знаю, что не ты в тот раз на нем скакал... Не твоя вина. Но ты помни, что он должен ясно видеть препятствие, которое ему предстоит взять. Понял? Иди впереди и веди гонку, тогда у него будет чистое поле видения. Он долго не выдержит, но поле тут большое. И я не хочу, чтобы его затоптали и затолкали в куче с самого начала. Понял?
      Я кивнул. В заезде было двадцать три участника - почти максимальное количество для такого типа скачек. Гарольдов скакун, нетерпеливо расхаживавший по парадному кругу, уже взмок от нервного возбуждения. По своему опыту я знал, что такое животное требует флегматичного подхода.
      - Жокеи, в седло, пожалуйста, - прозвучало объявление, и мы со скакуном благопристойно и спокойно выехали на старт.
      Я думал только о том, что надо быть впереди всей толкотни, и, когда лента упала, мы рванули вперед. Через первое препятствие впереди всех, как и приказано, - хороший прыжок, все спокойно. Второе препятствие, опять впереди всех, сносный прыжок, все спокойно. Третье препятствие...
      Как и велено, впереди всех после третьего. Плохой, опасный прыжок казалось, всеми четырьмя ногами зацепился за препятствие, вместо того чтобы поднять их, - точно так же, как в учебном заезде дома.
      Мы грохнулись на траву вместе, и двадцать две лошади взяли препятствие после нас.
      Лошади сделали что могли, чтобы не наступить на лежащих человека и коня, но их было слишком много, скакали они слишком быстро, и было бы чудом, если бы нас не задели. В таких случаях невозможно даже сказать, сколько пронеслось надо мной копыт, - это всегда происходит слишком бистро. Чувствуешь себя тряпичной куклой на стемпиде (Стемпид - канадский конноспортивный фестиваль.).
      Такое бывало и прежде. Может случиться и в будущем. Я лежал на боку в неудобной позе и смотрел на ближайший клок травы, думая, как же по-дурацки я зарабатываю себе на жизнь...
      Я чуть не рассмеялся. Ведь и прежде об этом подумывал. Каждый раз, как падал носом в грязь.
      Тут набежали санитары, мне помогли встать. Вроде бы ничего не сломал. Слава Богу, у меня крепкие кости. Я обхватил себя руками, словно так меньше будет болеть.
      Лошадь встала и удрала, целая и невредимая. Я доехал назад к стойлам в санитарной машине, показал врачу, что я вообще-то цел и, морщась, медленно переоделся.
      Когда я вышел из весовой, большинство народу уже разбрелось по домам, но Гарольд стоял там вместе с Беном, его старшим выездным конюхом.
      - Ты в порядке? - спросил Гарольд.
      - Да...
      - Я отвезу тебя домой, - сказал он. - Бен пригонит твою машину.
      Я увидел на их лицах искреннюю тревогу и не стал спорить. Порылся в кармане и дал Бену ключи.
      - Ну ты и грохнулся, - сказал Гарольд, выезжая из ворот. - Прямо жуть.
      - Мгм.
      - Я был прямо вне себя от счастья, когда ты встал.
      - А с конем все в порядке?
      - Да что ему будет, скотине неуклюжей!
      Мы ехали к Ламборну в мирном молчании. Я чувствовал себя разбитым, меня знобило, но это пройдет. Это всегда проходит. И будет проходить, пока я не стану слишком старым для этого. Я подумал, что душой я постарею куда раньше, чем телом.
      - Если Виктор Бриггз снова сюда приедет, - сказал я, - ты мне сообщишь?
      Он искоса глянул на меня.
      - Хочешь с ним повидаться? Ничего хорошего из этого не выйдет, сам знаешь. Виктор всегда делает то, что он хочет.
      - Вот я и хочу знать, что он хочет.
      - Почему ты не оставишь все как есть?
      - Потому что это плохо. Я оставлял все как есть. Это не помогает. Я хочу поговорить с ним. Не беспокойся, я буду дипломатичен. Я не хочу терять эту работу. Не хочу, чтобы ты потерял лошадей Виктора. Не беспокойся. Я все понимаю, я просто хочу с ним поговорить.
      - Ладно, - с сомнением в голосе сказах Гарольд. - Когда он появится, я ему скажу.
      Он остановил машину у парадной двери.
      - Ты уверен, что с тобой все в порядке? - сказал он. - Видок у тебя... Плохое падение. Жуткое.
      - Я приму горячую ванну... надо разогнать оцепенелость. Спасибо, что подбросил меня домой.
      - К следующей неделе отойдешь? Ко вторнику в Пламптоне?
      - Абсолютно, - сказал я.
      Уже темнело. Я обошел коттедж, отодвинул занавески, зажег свет, разогрел себе кофе. "Ванна, пища, телевизор, аспирин, кровать, - думал я, и дай Бог, чтобы поутру не слишком болело".
      Бен пригнал мою машину и поставил под навес. Отдал мне ключи через заднюю дверь и пожелал спокойной ночи.
      Миссис Джексон, жена водителя фургона для перевозки лошадей, что жила в соседнем коттедже, зашла сказать, что приходил налоговый инспектор.
      - Да? - спросил я.
      - Да, вчера. Надеюсь, я верно поступила, мистер Нор, впустив его. Но я не выпускала его из виду. Он был тут минут пять. Ни к чему не прикасался. Просто пересчитал комнаты. У него были документы из совета и все прочее.
      - Все в порядке, миссис Джексон.
      - И еще ваш телефон. Он все звонил и звонил, раз десять. Понимаете, когда тихо, я слышу через стену. Не знаю, может, вы хотели бы, чтобы я отвечала на звонки. Если нужно, то я могу в любое время.
      - Вы очень добры, - сказал я. - Если будет нужно, я скажу вам.
      Она усердно закивала. Позволь я ей, она стала бы опекать меня, и я понял, что она с радостью впустила человека из налоговой службы, чтобы только посмотреть, каково у меня дома. Добродушная, во все встревающая, остроглазая соседка, приемник и распространитель слухов и советов. Как-то раз ее сыновья разбили мне окно на кухне, когда играли в футбол.
      * * *
      Я позвонил Джереми Фолку. Его не было дома - не оставлю ли я сообщение? Передайте ему, что я нашел то, что он ищет, сказал я.
      Как только я положил трубку, телефон зазвонил. Я снова взял трубку и услышал прерывистый детский голос:
      - Я могу сказать вам, где эта конюшня. Я первый?
      Я с сожалением сказал, что нет. Я сообщил ту же печальную новость еще десяти детишкам в течение последующих двух часов. Некоторые разочарованно проверяли, правильное ли место мне назвали - конюшня фермы "Зефир". А некоторые спрашивали, знаю ли я, что фермой уже много лет владеют какие-то Иисусовы хиппари? Я стал расспрашивать, не знают ли они, как это "братья" умудрились купить конюшню, и случайно наткнулся на одного папашу, который об этом знал.
      - Мы были в близкой дружбе с людьми, которые владели школой верховой езды, - сказал он. - Они хотели переехать в Девон и искали покупателя, и тут им подвернулись эти фанатики с чемоданом денег, и тут же все купили.
      - Откуда фанатики узнали о конюшне? О продаже было объявлено?
      - Нет... - Он замолчал, раздумывая. - О, я припоминаю... это из-за одного ребенка, который учился там ездить на пони. Да, верно. Маленькая миленькая девочка. Она жила у наших друзей неделями в прямом смысле слова. Я часто видел ее. Мать ее вроде бы была при смерти, и эти религиозные люди присматривали за ней. И через мать они узнали о том, что конюшня продается. Они в то время жили в каком-то полуразрушенном доме и, думаю, искали местечко получше.
      - Полагаю, вы не помните фамилии ее матери.
      - К сожалению, нет. Не думаю, что вообще знал ее, да к тому же столько лет прошло...
      - Вы очень помогли мне, - сказал я. - Я вышлю вашему Питеру десятку, пусть он и не первый.
      Отец фыркнул.
      - Он будет очень рад.
      Я взял у него адрес, а также фамилию бывших владельцев конюшни, но отец Питера сказал, что уже много лет не контачит с ними и не знает, где они сейчас живут.
      Я подумал, что Джереми мог бы их разыскать. После ванной и ужина я выдернул телефон из розетки на кухне и перенес его в гостиную, где еще в течение часа он мешал мне смотреть телевизор. "Благослови Господь маленьких детей, - подумал я. - Сколько тысяч их еще мне позвонит? Никто из них сам никогда не бывал за тем высоким деревянным забором, это их мамы и папы ездили верхом в той школе, когда были маленькими".
      В девять часов я совершенно вымотался. Несмотря на долгое вымачивание в горячей ванне, мое избитое тело стало затекать. "Да пошли они все", подумал я. Я собирался поступить по-свински. Такое со мной всегда бывало после двадцати четырех тяжких часов, после стольких ушибов. Если я лягу в постель, то самое худшее просплю.
      Я отключил телефон и пошел в ванную, одетый по-домашнему, почистить зубы. И тут позвонили в дверь.
      Выругавшись, я пошел посмотреть, кто там звонит.
      Открыл дверь.
      Там стоял Ивор ден Релган с пистолетом в руке.
      Я смотрел на пистолет, не веря глазам своим.
      - Назад, - рявкнул ден Релган. - Дорогу.
      Было бы враньем, если бы я сказал, что не испугался. Я не сомневался, что он собирается меня убить. Я словно стал бестелесным, все вокруг поплыло. Кровь бешено застучала в висках.
      Второй раз за день я смотрел в лицо ненависти, и ненависть Йаксли перед силой ненависти ден Релгана казалась обычной злостью. Он ткнул меня смертоносным черным стволом, чтобы я подался назад. Я попятился на два-три шага, почти не чуя под собой ног.
      Он вошел в дверь и захлопнул ее ногой.
      - Ты мне заплатишь, - проговорил он, - заплатишь за то, что со мной сделал.
      Осторожнее, говорил мне Джереми. Я не послушал его.
      - Джордж Миллес был сволочью, - сказал он, - но ты еще хуже.
      Я не был уверен, что смогу заговорить, однако смог. Голос мой звучал странно, чуть ли не визгливо.
      - Так это ты, - сказал я, - поджег его дом?
      Глаза его сверкнули. Его обычную спесь не сбило то, что сказал ему лорд Уайт, так разве мог ее пробить жалкий вопросик, заданный в последний момент?
      - Ограбил, обыскал, поджег, - бешено выпалил он. - И все это время они были у тебя! Ты... ты змея подколодная!
      Я разрушил основу его власти. Отнял у него влияние. Оставил его, буквально говоря, голым, как на том балконе в Сен-Тропезе.
      "Джордж, - подумал я, - наверняка использовал эти фотографии, чтобы помешать его поползновениям проникнуть в Жокейский клуб. А я с их помощью уничтожил его".
      Прежде у него было какое-то положение, он имел какое-то доверие со стороны скаковой публики. Теперь у него не было ничего. Не быть никем никогда - одно, но быть кем-то и стать никем - совсем другое.
      Джордж не показывал этих снимков никому, кроме самого ден Релгана.
      Я показал их другим.
      - Назад, - сказал он. - Туда. Иди.
      Он коротко показал пистолетом. Автоматический. Дурацкая мысль. Какое это имеет значение.
      - Мои соседи услышат выстрел, - безнадежно сказал я.
      Он молча ухмыльнулся.
      - Мимо двери.
      Это была дверь в проявочную, крепко запертая. Даже если я смог бы живым заскочить туда... спасения никакого. Замка нет. Я шагнул мимо.
      - Стоять, - приказал он.
      "Нужно бежать, - подумал я. - Хотя бы попытаться". Я уже повернулся было, когда дверь кухни распахнулась.
      Долей секунды позже я подумал, что ден Релган каким-то образом промахнулся, и пуля разбила стекло, но затем понял, что он не стрелял. Просто с черного хода в дом ворвались. Двое. Два крепких молодца... с черными чулками на головах.
      Они столкнулись, быстрые, нетерпеливые, готовые все разнести.
      Я попытался сопротивляться.
      Я пытался...
      Господи, только не третий раз за день. Как мне объяснить им... Ведь сосуды под моей кожей уже лопнули И кровоточат... Слишком много мускульных волокон уже разорвано... уже слишком много повреждений. Как мне объяснить... да и объясни я, какая разница... Они бы только обрадовались.
      Мысли мои рассеялись, и я куда-то поплыл. Я ослеп, я не мог кричать, я едва дышал. У них были жесткие перчатки, которые рвали кожу, и удары по лицу оглушали меня. Я упал им под ноги, и они стали бить меня ногами. Ботинки были тяжелыми. По рукам, по ногам, в живот, по голове...
      Я потерял сознание.
      Когда я пришел в себя, все было тихо. Я лежал на белом кафельном полу в луже крови, смутно осознавая, что это моя кровь.
      Снова потерял сознание.
      "Это моя кровь", - подумал я.
      Попытался открыть глаза. Что-то с веками. "Ладно, - подумал я. - Жив". Снова потерял сознание.
      "Он не застрелил меня, - подумал я. - Стрелял он в меня или нет?" Я попытался пошевелиться, чтобы понять. Это было большой ошибкой.
      Когда я попытался пошевелиться, свело все мускулы. Чудовищная судорога прошла по моему телу от головы до ног. Я задохнулся от всесокрушающей неожиданной боли. Хуже переломов, хуже вывиха, хуже чего угодно...
      "Нервы вопят, - подумал я. - Просят мозг понять, что слишком много повреждено, слишком много разбито, ничего нельзя сдвигать. Слишком многое внутри кровоточит...
      Господи, - подумал я. - Отпусти. Отпусти меня. Я не хочу шевелиться. Я просто буду здесь лежать. Отпусти меня".
      Прежде чем спазм отпустил меня, прошло немало времени. Я лежал неподвижным комком, переводя дух. Я был слишком слаб, чтобы что-нибудь делать, кроме как молиться, чтобы эта судорога не повторилась снова. Слишком разбит, чтобы вообще много думать.
      Я мог бы и обойтись без тех мыслей, что сейчас копошились в моей голове. Тысячи людей умирают от разрыва внутренних органов... почки, кишки, селезенка... Может, я что сделал не так и потому мне так больно... Ден Релган вернется, чтобы доделать начатое...
      Эти слова ден Релгана, его голос с неопределенным акцентом: "Ты заплатишь мне за то, что сделал со мной"...
      Заплачу ранами и кровоизлияниями, мучительной болью. Страхом, что так и буду здесь лежать, пока не умру. Кровоточа изнутри. Истеку кровью и умру. Так умирают те, кого избивают до смерти.
      Прошли века.
      "Если что-нибудь из этих органов повреждено, - подумал я, - кишки, почки, селезенка... и истекает кровью, то у меня бы появились признаки этого. Короткое дыхание, неустойчивый пульс, жажда, беспокойство, пот... Похоже, ничего такого нет".
      Через некоторое время я приободрился, осознав, что, по крайней мере, самого худшего не случилось. Может, если я буду шевелиться осторожно, все будет в порядке.
      Далеко не все в порядке. Опять этот спазм, такой же, как и прежде.
      И это из-за одного лишь намерения пошевелиться. Только из-за внутреннего побуждения. И ответом было не движение, а судорога. Наверняка это была наилучшая линия защиты тела, но я едва мог это вынести.
      Это продолжалось слишком долго и уходило медленно, осторожно, словно угрожая вернуться. "Я не буду шевелиться, - пообещал я, - я не буду... только отпусти... отпусти меня..."
      Свет в коттедже горел, но отопление было отключено. Мне стало очень холодно, я буквально окоченел. Я подумал, что холод, наверное, прекратил кровотечение. Холод - это не так уж и плохо. От холода сожмутся все эти сосуды, что кровоточат внутри, и красная жидкость перестанет просачиваться туда, куда не надо. Внутреннее кровотечение остановится... Может, начнется выздоровление...
      Я несколько часов пролежал, не шевелясь и выжидая. Мне было больно, но я был жив. Я все больше верил, что буду жить.
      Если ничего жизненно важного не повреждено, то уж с остальным я справлюсь. Привычное дело. Нудное, но известное.
      Я понятия не имел, сколько времени прошло. Не мог посмотреть на часы. "Предположим, я смогу пошевелить рукой, - подумал я. - Только рукой. Если осторожно, то я мог бы справиться с этим..."
      Это только казалось легким. Общая судорога не повторилась, но рука едва дернулась. Бред. Ничего не работает. Bсe схемы полетели.
      Спустя довольно долгое время я попробовал снова. Перестарался. Меня опять скрутило, дыхание перехватило, боль зажала меня в клеши. Теперь больнее всего было в животе, руки болели не так сильно, но приступ пугающий, страшный, был слишком долгим.
      Я пролежал на полу всю ночь и изрядную часть утра. Лужа крови под моей головой подсохла и стала липкой. Лицо у меня было словно подушка, набитая комковатым песком. Внутри во рту были ссадины, они горели, и языком я ощущал пеньки сломанных зубов.
      В конце концов я приподнял голову.
      Приступа не последовало.
      Я лежал в задней части холла, неподалеку от лестницы. Жаль, что спальня наверху. И телефон тоже. Может, я вызвал бы какую-нибудь помощь... если бы взобрался по лестнице.
      Я осторожно попытался пошевелиться, боясь того, что может случиться. Подвигал руками, ногами, попытался сесть. Не вышло. Собственная слабость просто пугала. Руки-ноги дрожали. Я продвинулся по полу на несколько дюймов, все еще полулежа. Добрался до лестницы. Я лежал - бедро на полу, плечо на ступенях, голова тоже, руки бессильно лежат... опять приступ боли.
      "Господи, - подумал я, - сколько же еще?"
      В следующий час я заполз еще на три ступени, и снова меня скрутило. "Уже далеко забрался, - тупо подумал я. - Но дальше не полезу. На лестнице гораздо удобнее лежать, чем на полу, если не шевелиться".
      Я и не шевелился. Мне было хорошо, я устал, мне было лень двигаться.
      Прошли века.
      В дверь позвонили.
      Кто бы это ни был, я никого не хотел видеть. Кто бы это ни был, он заставит меня двигаться. Я уже не хотел помощи, только покоя. Дайте мне только время и покой, и я оклемаюсь.
      Снова позвонили.
      "Пошел ты, - подумал я. - Мне и одному хорошо".
      Мне показалось, что мое желание исполнилось, но затем я услышал, как кто-то вошел через черный ход. Выломанная дверь открылась от слабого толчка.