Глава 10

Я не мог взять в толк, что происходит. Я ничего не понимал. Страшный грохот разрываемого металла. Со скоростью девяносто миль в час проносящаяся в шаге от меня стодвадцатитонная махина дизельного локомотива, затем глухой удар, от которого я взмыл в воздух, словно тряпичная кукла, и, совершив сальто, грохнулся оземь.

Я ударился головой о бетонный столб. Все тело, казалось, развалилось на куски, и их теперь не собрать. В мозгу бушевали молнии: синие, фиолетовые, ярко-розовые, мерцали алмазные звездочки. Очень любопытное зрелище. Жаль, быстро кончилось. Наступила кромешная тьма и все собой поглотила.

Где-то вдали поезд со скрежетом затормозил и остановился. Голоса и огни стали приближаться.

Земля была холодной, твердой и влажной. По лицу вдруг потекло что-то теплое. Я понял, что это кровь. Не очень забеспокоился. Впрочем, я с трудом соображал. Мне вообще ни о чем не хотелось думать.

Еще огни. Много огней. Много людей. Голоса.

Один из них очень знакомый.

— Роберта, дорогая, не смотрите.

— Это Келли! — сказала она. В голосе ужас. Страшный, ничем не прикрытый ужас. — Да, это Келли! — На этот раз отчаяние.

— Отойдите, дорогая моя.

Она не отошла. Она опустилась на колени возле меня. На меня пахнуло ее духами, ее рука коснулась моих волос. Я лежал на боку, уткнувшись носом в землю. Вскоре увидел краешек платья цвета меда.

На нем была кровь.

— Вы испортите платье, — пробормотал я.

— Ну и что!

От ее присутствия мне как-то стало лучше. Я был благодарен ей, что она не ушла. Я хотел ей это сказать. Я попытался произнести «Роберта!». Но вышло почему-то «Розалинда!».

— Келли! — В ее голосе жалость соединилась с огорчением.

Как в тумане подумалось: теперь, когда я так глупо оговорился, она уйдет, но она осталась, время от времени говоря что-то вроде: «Ничего, все будет в порядке», а чаще просто молчала, но сидя рядом. Не могу понять почему, но мне это было приятно. Ведь она мне даже не нравилась.

Все те, кому положено появляться при подобных происшествиях, не замедлили прибыть. Полиция в машине с голубым проблесковым маяком. «Скорая помощь», разбудившая округу своей сиреной. Бобби взял Роберту за руку и увел, сказав, что теперь ей здесь делать нечего. Санитары бесцеремонно швырнули меня на носилки. Впрочем, грубыми они мне показались только потому, что при каждом движении из меня вырывался крик, но как далеко он долетал, знали только стиснутые зубы и небеса.

К тому времени, как меня привезли в больницу, туман в голове рассеялся. Я знал, что произошло с моей машиной. Я знал, что остался жив. Я узнал, что Бобби и Роберта последовали домой моим маршрутом и оказались у железнодорожного переезда вскоре после меня.

Я не мог понять лишь одного: как я ухитрился застрять на рельсах. На этом переезде имелся шлагбаум — почему он не был опущен?

Ко мне подошел молодой темноволосый доктор с усталыми глазами и с темными кругами под ними. С ним были люди из «Скорой помощи».

— Ехал с танцев, — говорили они. — Полицейские хотят анализ крови.

— Был пьян? — спросил доктор.

Люди из «Скорой» пожали плечами. Они вполне это допускали.

— Нет, — сказал я. — Это не было опьянение.

Они не обратили на мои слова никакого внимания. Молодой доктор наклонился над нижней частью моего распростертого тела и стал ощупывать пострадавшие места легкими движениями длинных пальцев.

— Здесь больно? Так. — Он раздвинул мои волосы, взглянул на макушку. — Тут ничего страшного. Просто много крови. — Он отошел чуть назад. — Надо сделать рентгеновский снимок таза. И этой ноги. Тогда можно будет сказать, что там...

Медсестра сделала попытку стащить с меня туфли. Я громко сказал:

— Не надо!

Она чуть не подпрыгнула. Доктор подал ей знак успокоиться:

— Мы сделаем это после обезболивающего укола. Пока оставьте его в покое.

— Извините, — только и пискнула она.

Доктор стал щупать пульс.

— Почему это вы остановились на переезде? — поинтересовался вдруг он. — Это же очень неразумно.

— Меня... клонило в сон. Голова трещала. — Объяснение получилось неубедительным.

— Выпили?

— Очень немного.

— На балу? — Он явно мне не верил.

— Правда, почти не пил, — слабым голосом отозвался я.

Он взял мою руку и положил ее на постель. Я был все еще в смокинге, хотя кто-то снял с меня галстук. Моя белая рубашка была в ярко-красных пятнах, а одна из брючин непоправимо разодрана.

Я закрыл глаза. Лучше не стало. Пронзительная боль и не думала утихать. Теперь она сконцентрировалась в правом боку — от подмышки до пальцев на ноге, постреливая в позвоночник. За годы скачек я немало переломал себе костей, но на сей раз все было хуже. Куда хуже. Просто непереносимо.

— Потерпите еще немного, — ободрил меня доктор. — Сейчас мы вас...

— Это не поезд, — сказал я. — Я вылез из машины. И прислонился к багажнику. Поезд ударил машину, а не меня...

Меня стало тошнить. Господи...

— Если бы это был поезд, вы бы лежали не здесь.

— Пожалуй. — У меня раскалывалась голова. Захотелось на воздух. Почему я не теряю сознания? Люди же всегда лишаются чувств, когда боль становится невыносимой. По крайней мере, я так считал.

— Голова все еще болит? — осведомился врач профессиональным тоном.

— Немножко отпустило. Сейчас потише. — Во рту пересохло. Так всегда бывает после подобных приключений. Но это терпимо.

За мной явились санитары, чтобы укатить меня на рентген. Когда стали перекладывать, я не смог сыграть стоика и подал голос. Мне казалось, что я посерел. Когда же глянул на руки, то с удивлением обнаружил, что они красные.

Рентгеновское отделение. Все быстро, все ловко. Практически не трогали меня, только вырезали из брюк «молнию». Но и этого мне было за глаза достаточно.

— Извините, — сказали они.

— Вы работаете всю ночь? — поинтересовался я.

Улыбнулись в ответ. Дежурство есть дежурство.

— Спасибо вам, — сказал я.

Снова в путь. Люди в зеленых халатах и белых масках. Утешают. Спрашивают, выдержу ли я, если они попробуют снять с меня пиджак. Нет. Все ясно. Иголка впивается в вену на руке. Отлично. Серо-черной волной подкатило забвение. Я приветствовал его слабым стоном.

Действительность стала проступать отдельными кусками, пожилая медсестра похлопывала меня по руке, приглашая проснуться, потому что все уже, милый, позади.

Сразу выяснилось, что худшие опасения не подтвердились. У меня по-прежнему были обе ноги. Одной я мог шевелить. Вторая была в гипсе и тихо побаливала. Вопли превратились в шепот. Я облегченно вздохнул.

— Что там со временем?

— Пять часов, милый.

— Где я?

— В послеоперационной палате, милый. А теперь снова надо поспать, и когда проснетесь, сразу почувствуете себя гораздо лучше.

Я так и сделал, и она оказалась права. Утром попозже пришел доктор. Уже другой. Постарше, покрупнее, но тоже с усталым лицом.

— Вам сильно повезло, — сказал он.

— Я понимаю.

— Сильнее, чем вы предполагаете. Мы взяли кровь. На два анализа. Первый — на содержание алкоголя. Практически отрицательный. Это нас насторожило, потому что кто, кроме человека в сильном опьянении, остановит машину на переезде, а потом выйдет и будет стоять, на нее облокотившись. Врач из «Скорой помощи» утверждал, что вы поклялись, что не пили, да и вид у вас, по его словам, был вполне трезвый. Он еще сказал, что вы жаловались на сильную головную боль, которая стала утихать. Мы немного поразмыслили, поглядели на алые пятна на рубашке и взяли кровь на второй анализ. И конечно, обнаружили... — Он сделал торжественную паузу.

— Что?

— Карбоксигемоглобин!

— Что-что?!

— Окись углерода, мой дорогой друг! Отравление окисью углерода. Этим все и объясняется.

— Да... но я считал, что от окиси углерода человек просто теряет сознание...

— Все зависит от количества. Если вы схватите сразу большую дозу, это действительно происходит — так бывает с шоферами, которые попадают в снежный занос и не выключают мотор. Другое дело — утечка, тогда окись углерода действует иначе, хотя в конечном счете приводит к тем же последствиям. Гемоглобин, который содержится в крови, поглощает окись углерода, проникающую в организм при дыхании. Если уровень окиси углерода в крови поднимается постепенно, симптомы тоже возникают постепенно. Они, кстати, очень обманчивы. Беда в том, что, когда люди начинают чувствовать в таких случаях сонливость, у них возникает соблазн закурить сигарету, чтобы отогнать сон, но табачный дым сам содержит большие количества окиси углерода, и, следовательно, сигарета может оказаться настоящим нокаутом... Кстати, вы не курите?

— Нет. — «Господи, а я-то жалел, что не курю!»

— То-то же. У вас в крови и без того высокая концентрация окиси углерода.

— Я провел в машине полчаса, а может, и минут сорок... Точно не скажу.

— Удивляться приходится, что вы сами остановили машину. Большинство кончает тем, что врезается в дерево.

— Я и сам чуть было не врезался. На повороте.

Он кивнул.

— А вы не почувствовали запах выхлопных газов?

— Нет. Я был слишком углублен в свои проблемы. Кроме того, моя печка иногда начинает благоухать. Так что я толком не обратил бы внимания на запах. — Я посмотрел на простыни, покрывавшие меня. — Ну и каков ущерб?

— Пока небольшой, — весело отозвался доктор. — Вам сильно повезло. У вас сразу несколько вывихов — бедро, колено, лодыжка. Никогда не встречал все три сразу. Очень любопытно! Мы с ними неплохо справились. Никаких трещин, переломов, разрывов сухожилий. Мы даже не думаем, что есть опасность хронического вывиха. Пара потянутых связок на колене, вот и все.

— Чудеса!

— Занятный случай. Уникальная авария. Отсутствие прямого удара. Мы думаем, возникло что-то вроде воздушной волны, которая и растянула вас немного. Как на дыбе. — Он усмехнулся. — Мы наложили гипс на колено и лодыжку, чтобы суставы встали на свои места, но через три-четыре недели можно его снять. И не надо допускать нагрузок на бедро. Можете пройти потом курс физиотерапии. Главное, когда от нас выпишетесь, не перенапрягайтесь. У вас были сильные мускульные спазмы и связки напряжены. Дайте организму прийти в себя, прежде чем побежите кросс. — Он одарил меня улыбкой, которая, впрочем, быстро перешла в зевок. Он быстро подавил его, в виде извинения сказав: — Длинная выдалась ночка.

— Это точно, — отозвался я.

Домой я вернулся во вторник днем на машине «Скорой помощи» с костылями и рекомендациями придерживаться горизонтального образа жизни.

Поппи по-прежнему хворала. Тони следовал за мной, медленно карабкавшимся наверх, извиняясь, что супруга не может взять меня к ним, поскольку от детей у нее и так голова идет кругом.

— Я прекрасно справлюсь сам.

Он проводил меня до моей спальни, где я прямо в одежде плюхнулся на постель, не снимая покрывала, и занял предписанное горизонтальное положение. Тони налил себе виски и освежился после моего многотрудного восхождения.

— Чего-нибудь хочешь? Сейчас принесу тебе поесть!

— Спасибо, — сказал я. — Принеси-ка лучше сюда телефон.

Он притащил аппарат и воткнул вилку в розетку у изголовья.

— Нормально?

— Полный порядок, — сказал я.

— Ну и прекрасно. — Он быстрым глотком прикончил виски и двинулся к дверям с поспешностью, говорившей о том, что он чем-то смущен.

— Что-нибудь не так? — спросил я.

Он дернулся:

— Нет, все отлично. Просто надо напоить детей чаем перед вечерней проминкой. Скоро увидимся, старина. — Он быстро улыбнулся и исчез.

Я только пожал плечами. Что было не так, я рано или поздно узнаю, если Тони, конечно, захочет рассказать.

Я взял телефон и позвонил в местный гараж. Трубку снял лучший механик.

— Мистер Хьюз... Я все уже знаю... Прекрасная была машина. — С полминуты он искренне соболезновал.

— Да, — сказал я. — Послушайте, Дерек, могут ли выхлопные газы попасть в салон через печку?

Он был оскорблен до глубины души.

— У меня нет. Что я, дела не знаю?

— Говорят, что я надышался окисью углерода, — пояснил я.

— Но только не через печку... Не могу понять, как это могло случиться... — Он замолчал, обдумывая мои слова. — Они принимают все меры предосторожности, чтобы такого не случилось. Еще когда проектируют машину. Выхлопные газы могут попасть в печку и оттуда в салон, только если в самой печке или дырка, или трещина, и в глушителе тоже, и оба отверстия как-то соединены — трубкой там... но вы уж мне поверьте, мистер Хьюз, с вашей машиной ничего подобного не было. Она содержалась в полном порядке.

— Печка иногда попахивает газом. Если вы помните, я несколько раз говорил об этом.

— Я тогда же проверил всю систему. Единственное, что могло быть, это выхлопные газы при торможении как-то вновь попали в машину — ну там через вентиляционное отверстие рядом с печкой.

— Не могли бы вы съездить взглянуть на мою машину. На то, что от нее осталось?

— Вообще-то и тут работы хватает, — с сомнением произнес он.

— В полиции мне назвали гараж, где она находится. Судя по всему, останки должны там храниться, пока на них не посмотрят люди из страховой компании. Но вы хорошо знаете машину. Вам будет нетрудно понять, что в ней изменилось с момента последнего осмотра. Может, все-таки съездите?

— Вы думаете... — Он помолчал и продолжил: — Думаете, с ней что-то сделали... нарочно?

— Не знаю, — признался я. — Но хотелось бы понять.

— Будет стоить недешево, — предупредил он. — Это не час и не два...

— Неважно. Если вы готовы поехать, за мной дело не станет.

— Тогда подождите у телефона. — Он пошел договариваться. Вскоре вернулся. — Все в порядке. Шеф говорит, что я могу поехать прямо с утра.

— Вот и отлично. Позвоните сразу, как вернетесь.

— Вряд ли это глушитель, — сказал он внезапно.

— Почему вы так думаете?

— Вы бы услышали. Если, конечно, не играло радио.

— Радио не было.

— Ну вот, вы бы поняли, что дело нечисто, — уверенно сказал он. — Хотя, впрочем, если выхлопная труба и печка были как-то соединены, тогда, может, и никакого шума не возникло бы. Печка стала бы чем-то вроде глушителя. Но я не могу взять в толк, как это могло быть. В общем, поеду взгляну.

Мне очень хотелось поехать с ним вместе. Я положил трубку и мрачно посмотрел на свою правую ногу в белом больничном носке. От бедра до кончиков пальцев она была аккуратно запакована в гипс, брюки Тони — длиннее на шесть дюймов, зато прекрасно налезают на гипс и скрывают его от взоров окружающих. Так что в смысле внешнего вида все нормально.

Я вздохнул. Все равно гипс не шутка. Стоять и лежать в нем — еще куда ни шло, но сидеть на стуле неудобно. Нет, при первой же возможности его придется снять. Мускулы от неподвижного состояния делаются слабыми и вялыми. Вот будет смех, если я получу назад лицензию, но не смогу даже залезть на лошадь.

Тони вернулся в восемь и принес полцыпленка. Он не пожелал задержаться — даже для того, чтобы угоститься виски.

— Ты как? — спросил он.

— Вполне. Нормально.

— Нога не болит?

— Ни капельки. Не чувствую ничего.

— Тогда порядок. — Он явно был этому рад. Так и не взглянув на меня, ушел.

На следующее утро ко мне приехала Роберта Крэнфилд.

— Келли? — крикнула она. — Вы дома?

— В спальне.

Она прошла через гостиную и остановилась в дверях. На ней была черно-белая полосатая шубка нараспашку. Под ней черные брюки и свитер цвета болотной ряски.

— Привет! — сказала она. — Принесла вам кое-что, я положу на кухне?

— Очень мило с вашей стороны.

Она пристально посмотрела на меня. Я лежал одетый поверх покрывала и читал утреннюю газету.

— У вас вполне довольный жизнью вид.

— Пожалуй... Хотя и скучно... Правда, теперь пришли вы...

— Теперь другое дело, — согласилась она. — Сварить кофе?

— Давайте!

Вскоре Роберта принесла чашки с кофе, сбросила свой мех и села в кресло.

— Сегодня вы выглядите куда лучше, — сообщила она.

— Отошла кровь с вашего платья?

Она пожала плечами:

— Я отнесла его в чистку. Сказали, что постараются...

— Извините, что так вышло.

— Забудьте об этом, — сказала она, прихлебывая кофе. — Я звонила в больницу в субботу. Мне сказали, что с вами все нормально.

— Спасибо.

— Скажите на милость, почему вы остановились на переезде?

— Когда я понял, что это переезд, было уже поздно.

— Но как вы ухитрились проехать через шлагбаум?

— Он не был опущен.

— Когда мы подъехали, шлагбаум был опущен, — сказала Роберта. — Мы увидели огни, людей, шум, крики и вылезли узнать, что случилось. Кто-то сказал, что поезд сбил машину... и потом я увидела вас буквально в трех шагах — без сознания, лицо в крови... Ужасно. Просто ужасно...

— Извините, что так вышло... Я наглотался окиси углерода и ничего не соображал.

Она усмехнулась:

— На слабоумного вы не похожи.

Шлагбаум, похоже, опустился после того, как я въехал на пути. Я не слышал, как он опускается, не видел его. Похоже, газы оказали на меня куда более сильное воздействие, чем я думал.

— Я назвал вас Розалиндой, — извиняющимся голосом сказал я.

— Я знаю. — На лице ее мелькнула тень. — Вы считаете, я на нее похожа?

— Нет, просто так получилось. Нечаянно. Я хотел сказать «Роберта».

Она выбралась из кресла, сделала несколько шагов и стала всматриваться в портрет Розалинды.

— Ей было бы приятно... знать, что она оказалась первой рядом с вами...

Резко зазвонил телефон у самого моего уха и не дал мне удивиться услышанному. Я взял трубку.

— Это Келли Хьюз? — Голос принадлежал человеку культурному и наделенному властью. — Говорит Уайкем Ферт. Я прочитал в газетах о том, что с вами случилось... Как сообщили сегодня, вы уже дома. С вами... все в порядке?

— Да, благодарю вас, милорд.

Смешно признаться, но сердце глухо застучало в груди. А ладони вспотели.

— Вы в состоянии приехать в Лондон?

— Я... у меня нога в гипсе... Боюсь, мне не очень удобно сидеть в машине.

— М-да! — Пауза. — Тогда я приеду в Корри. Вы ведь живете в конюшнях...

— Да, моя квартира наверху, выходит на конюшенный двор. Если вы войдете в него по аллее, то увидите в дальнем углу зеленую дверь с медным почтовым ящиком. Дверь открыта. Потом надо подняться по лестнице. Я живу наверху.

— Ясно, — коротко сказал он. — Значит, сегодня — устраивает? Отлично. Скажем, часа в четыре. Договорились?

— Сэр... — начал я.

— Не сейчас, Хьюз. Позже.

Я медленно положил трубку. Шесть часов мучительного ожидания. Черт бы его побрал!

— Какое бессердечное письмо! — воскликнула Роберта.

Я посмотрел на нее. Она держала письмо моих родителей, которое я оставил под портретом Розалинды.

— Вообще-то мне не следовало совать нос куда не просят и читать чужие письма, — сказала она, впрочем, без тени раскаяния.

— Уж это точно!

— Но как смеют они писать такое, почему они так жестоки?

— Это не совсем так.

— Вот что случается, когда в семье вырастает один яркий, умный сын, — с отвращением произнесла она.

— Яркие, умные сыновья справляются со своими проблемами куда лучше, чем я.

— Хватит заниматься самобичеванием!

— Слушаюсь, мэм!

— Вы перестанете высылать им деньги?

— Нет. В конце концов, они могут их не тратить или пожертвовать на приют для бродячих кошек и собак.

— По крайней мере, у них хватило приличия понять, что они не могут одновременно тратить ваши деньги и ругать вас на чем свет стоит.

— Мой отец несгибаемо честен, — сказал я. — Честен до последнего гроша. Так уж он устроен. Я ему благодарен за многое.

— Вот почему он так болезненно все это воспринял?

— Да.

— Я никогда... Я знаю, вы будете презирать меня за эти слова... но я никогда не считала таких, как ваш отец... людьми.

— Если вы не будете начеку, — предупредил я, — оковы могут упасть.

Она отвернулась и положила письмо обратно под портрет Розалинды.

— В каком университете вы учились?

— В Лондонском. Ютился в мансарде, жил впроголодь на стипендию.

— Я бы хотела... Как странно... Я бы хотела чему-то научиться. Освоить профессию.

— Учиться никогда не поздно, — улыбнулся я.

— Мне почти двадцать. Я не очень утруждалась в школе. Никто нас и не заставлял. Потом я поехала в пансион для девиц в Швейцарии... Теперь вот живу дома. Сколько времени ушло впустую!

— Дочери богатых людей всегда находятся в трудном положении, — важно изрек я.

— Насмешник и негодяй!

Она снова уселась в кресло и сообщила, что отец вроде бы пришел в себя. Он даже принял приглашение на обед. Все его конюхи по-прежнему работают. Впрочем, большую часть времени они играют в карты или в футбол, поскольку в конюшне остались лишь четыре совсем сырых лошади-двухлетки и три ветерана стипль-чезов, приходящие в себя после травм. Большинство владельцев обещали немедленно прислать своих лошадей обратно, если ему вернут лицензию в ближайшие три-четыре недели.

— Теперь если что и терзает отца, так это неопределенность. Он просто с ума сходит — ведь через две недели большие скачки в Челтенхеме, и если бы ему успели вернуть Кормильца, он бы заявил его на «Золотой кубок».

— Жаль, Кормилец не заявлен на Большой национальный, это дало бы нам больше времени для подготовки.

— А ваша нога будет в порядке к «Золотому кубку»?

— Если мне снова разрешат выступать, я собственноручно разобью гипс.

— Есть какой-то прогресс... в смысле лицензий?

— Пока непонятно.

— Когда жила мечта, все было превосходно, — сказала Роберта со вздохом. — А теперь...

Она встала, подошла к кровати и взяла стоявшие рядом костыли. Черные, из трубчатого металла, с подлокотниками и ручками, за которые нужно было держаться.

— Эти выглядят куда лучше, чем костыли старого образца, — сказала Роберта. Она примерила костыли и сделала несколько шагов-прыжков по комнате, подогнув одну ногу. — Какая большая нагрузка на руки!

У нее был вид и раскованный и сосредоточенный одновременно. Я смотрел на нее, и мне вспомнилось детское открытие, страшно меня поразившее: я вдруг понял, что можно быть не только собой, но и другим человеком.

В эту тихую заводь и ворвался Тони с перекошенным лицом и письмом в руках.

— Привет, — буркнул он Роберте.

Он сел в кресло и уставился на Роберту, по-прежнему стоявшую на костылях с подогнутой ногой. Но мысли его блуждали где-то далеко.

— Что стряслось? — спросил я. — Выкладывай!

— Письмо... пришло вчера, — выдавил он наконец.

— Значит, ты еще вчера знал о нем?

— Не мог же я тебе показать его сразу после больницы! И я просто не знаю, что делать. Честное слово, Келли, дружище!

— Давай-ка почитаем.

Он растерянно протянул мне листок. Я развернул его. Короткое извещение от скакового начальства. Залп из двух стволов.

"Дорогой сэр!

До нашего сведения дошло, что в ваших конюшнях проживает лицо, дисквалифицированное Дисциплинарным комитетом. Поскольку это противоречит действующим правилам, вам надлежит незамедлительно исправить положение дел. Вряд ли следует лишний раз напоминать, что и вы можете быть лишены лицензии тренера, если не предпримете рекомендуемые шаги".

— Сволочи! — злобно процедил Тони. — Мерзавцы!

Глава 11

Механик Дерек явился как раз тогда, когда Роберта начала мыть посуду после ленча, приготовленного ею же. Когда он позвонил, она спустилась вниз, чтобы открыть ему дверь.

Он неуверенно прошел через гостиную, оглядываясь, не наследил ли на ковре, и, прежде чем обменяться со мной рукопожатием, по привычке вытер руку о штаны.

— Садитесь, — пригласил я.

Дерек с опаской посмотрел на бархатное кресло, но в конце концов осторожно присел на краешек. Он был одет во все чистое. Никакого промасленного комбинезона — нормальные брюки и спортивная куртка. Дереку было явно не по себе.

— Как самочувствие? — осведомился он.

— В полном порядке.

— Если бы вы были в машине... — Он замолчал и, похоже, содрогнулся от той картины, что нарисовало его живое воображение, кстати сказать, очень помогавшее ему в работе. Он не хотел, чтобы на его совести было человекоубийство. Молодой, светловолосый, застенчивый, он хранил свой основной интеллектуальный запас в кончиках пальцев и, когда не копался в машинах, весьма умеренно тратил то, что содержалось в верхнем отделении его черепной коробки.

— Такого я еще никогда не видел, — говорил он. — Ни за что не скажешь, что это когда-то была машина. Честное слово. Сплошные куски. Куски металла, а что из них было сделано, угадать невозможно. Искореженные, перекрученные. — Дерек судорожно сглотнул. — Они хранят их в цинковых ваннах.

— И двигатель?

— И двигатель. Тоже вдребезги. Но я все-таки с ним разобрался. Только уйма времени ушло, потому что все в одной куче, пойди пойми, что к чему. Я сначала даже не понял, что это кусок выхлопной трубы, потому что он был такой формы, что не угадаешь.

— Вы что-нибудь выяснили?

— Вот! — Он порылся в кармане брюк и вытащил кусок металла. — Это часть выхлопной трубы. Она вообще-то делается из чугуна и потому страшно хрупкая. Поэтому разлетелась на кусочки, а не согнулась. В общем, она, значит, рассыпалась...

— Я вижу, — сказал я. Когда он убедился, что донес до меня то, что хотел, морщины озабоченности пропали у него со лба. Он подошел ко мне и вложил в мою руку маленький черный кусочек с зазубринами по краям. Дюйма три в длину, но очень тяжелый. Часть стенки большой трубы.

— Насколько я понимаю, — сказал Дерек, тыча в кусочек металла пальцем, — он из того места, где глушитель переходит в выхлопную трубу, хотя, конечно, в принципе он мог быть и где-то еще. Там было несколько осколков глушителя, но ни один из них не совпадал с этим, так что, может, тот самый кусочек валяется и ржавеет где-то возле рельсов... Но вы взгляните на это. — Он ткнул своим коротким пальцем в круглую выемку с одного края. — Это часть отверстия, проделанного в стенке глушителя. Поймите меня правильно, в нем вполне могло быть просверлено даже несколько отверстий. Иногда это делают, чтобы туда можно было ввести приборы, например счетчик токсичности газов... Только в вашем глушителе никаких приборов и в помине не было. Или я ошибаюсь?

— Нет, — сказал я. — И в помине не было.

— Ну вот. Значит, непонятно, зачем просверлена дырка. Я могу сказать одно: когда я последний раз проверял вашу машину, никакой дырки там не было.

Я провел пальцем по полукруглой выемке. В диаметре четверть дюйма, а то и меньше.

— Как это вы углядели такую кроху? — удивился я.

— Даже сам не знаю. Но я провозился там часа два, перерыл все. Вы же за это мне деньги платите.

— Ну а насколько это сложно... просверлить такое отверстие в глушителе? Сколько времени может на это уйти?