Глава 9

Когда я снова подошел к бару, то увидел, что лорд Гоуэри, напротив, оттуда выходит. Он стоял плечом к плечу с лордом Фертом. Оба с каменными лицами смотрели, как я к ним приближаюсь.

Я остановился в двух шагах от них и занял выжидательную позицию.

— Хьюз, — начал лорд Гоуэри. — Вам вообще не следует здесь быть.

— Милорд, — вежливо сказал я, — это ведь не Ньюмаркет-Хит.

Получилось грубо. Оба оскорбились и сомкнули ряды.

— Наглость ни к чему хорошему не приведет, — сообщил мне лорд Ферт.

А лорд Гоуэри присовокупил:

— Если вы будете вести себя так, то никогда не получите назад лицензию.

— Разве правосудие зависит от хороших манер? — спросил я мягко.

У них сделался такой вид, словно я сказал что-то неслыханное. По их мнению, я совершал самоубийство, хотя я отнюдь не был уверен, что чрезмерная покорность — лучшее средство вернуться на скаковой круг. Кротость обвиняемых, что верно, то верно, одних судей делала снисходительнее, но других — и это тоже правда — суровее. Чтобы получить минимальное наказание, подсудимому следует строить свое поведение с учетом особенностей характера судьи — разумное правило, которым, как с опозданием выяснил я, следует руководствоваться и тем, кто невиновен.

— Мне казалось, чувство стыда должно было бы подсказать вам не появляться здесь, — сказал лорд Ферт.

— Действительно, чтобы прийти сюда, понадобилось взять себя в руки, — согласился я.

Они прищурились, затем снова сделали большие глаза. Гоуэри сказал:

— Относительно распускаемых вами слухов... Я, со своей стороны, самым категорическим образом утверждаю, что вас в ближайшее время не только не ожидает амнистия, но дисквалификация может затянуться именно из-за вашего теперешнего поведения.

Я пристально на него посмотрел. Лорд Ферт открыл рот и снова закрыл его.

— Это не слух, — наконец сказал я, — что мы с Крэнфилдом невиновны. Это не слух, что по крайней мере двое из свидетелей сказали неправду. Это факты.

— Ерунда! — горячо возразил Гоуэри.

— Ваша точка зрения, сэр, не меняет истинного положения вещей, — сказал я.

— Вы сильно вредите себе, Хьюз. — Чувствовалось, что за его надменным фасадом бурлит гнев. Стоит проделать в этом фасаде дырочку, и ударит фонтан! Я продолжил бурение.

— Не могли бы вы сказать мне, сэр, кто предложил вам и другим стюардам вызвать в качестве свидетеля мистера Ньютоннардса?

— И не подумаю, — отозвался он. Голос был громкий, но впервые за это время в нем послышалась тревога.

Ферт с нарастающим недоумением смотрел то на него, то на меня.

— О чем это вы? — спросил он меня.

— Мы с мистером Крэнфилдом были дисквалифицированы несправедливо, — сказал я. — Кто-то послал в мою квартиру Дэвида Оукли, чтобы сделать фальшивый снимок. И мне кажется, лорд Гоуэри знает, кто этот человек.

— Разумеется, я не знаю, — пылко возразил он. — Вы хотите, чтобы вас привлекли к ответственности за клевету?

— Я не клеветал на вас, сэр.

— Но вы сказали, что...

— Я сказал, что вы знали, кто послал Дэвида Оукли. Я не говорил, что вы знали, что фотография поддельная.

— Она настоящая, — упорствовал Гоуэри.

— Не совсем, — сказал я.

Воцарилось тяжелое мрачное молчание. Затем лорд Гоуэри с нажимом произнес:

— С меня хватит, — повернулся на каблуках и скрылся в баре.

Озабоченный лорд Ферт сделал шаг в сторону бара. Я сказал:

— Милорд, могу я поговорить с вами?

Он остановился, обернулся и сказал:

— Пожалуй, так будет лучше.

Он показал на дверь, что вела в зал, где ужинали. И мы прошли через арку в более светлое помещение. Почти все уже поужинали и ушли. На стойке виднелись жалкие остатки еды, и всего лишь за двумя столиками еще кто-то сидел. Лорд Ферт сел за один из пустых столиков и показал рукой на стул напротив. Я сел.

— Ну а теперь, — сказал он, — извольте объясниться.

Я говорил спокойным ровным голосом, решив, что эмоции могут только настроить его против меня, а у здравого смысла еще есть шанс оказаться услышанным.

— Милорд, если бы вы взглянули на расследование с моей точки зрения, многое показалось бы вам странным. Я-то знаю, что никогда не получат от мистера Крэнфилда ни пятисот фунтов, ни записки, следовательно, я не сомневаюсь в том, что Дэвид Оукли лжет. Совершенно исключено, что он действовал по указаниям стюардов, так как улики, которые он предъявил, фальсифицированы. Значит, его послал кто-то другой. Я решил, что лорд Гоуэри может знать, кто именно. Потому-то я и задал ему этот вопрос.

— Он сказал, что не знает.

— Я не вполне ему верю.

— Хьюз, но это же абсурд!

— Вы хотите сказать, что люди, обладающие властью, всегда и во всем правдивы?

Он долго смотрел на меня. Наконец спросил, точь-в-точь как Роберта:

— Где вы учились?

Обычно я помалкивал о полученном мною образовании, поскольку это не вызывало энтузиазма ни у тренеров, ни у владельцев лошадей. Но на сей раз я решил выложить все как есть:

— Начальная школа в Коедланте, средняя в Тенби и ЛШЭ...

— ЛШЭ. Вы хотите сказать, Лондонская школа экономики? — Он был поражен до глубины души.

— Да.

— Боже...

Я глядел на него, а он пытался справиться с полученной информацией.

— Что же вы там изучали?

— Политику, философию, экономику.

— Тогда почему же вы стали жокеем?

— В общем-то случайно, — сказал я. — Это не входило в мои планы. Когда я сдал последние экзамены, то сильно устал. Поэтому я решил взять тайм-аут и еще заработать деньги — поработать на земле.

Я знал, как это делается, мой отец — крестьянин. Я работал у одного фермера в Девоне на уборке урожая, а по утрам проминал его скакунов. Собственно, я ездил верхом всю свою жизнь. У фермера была лицензия на разведение скаковых лошадей, и он это обожал. Ну а затем его брат, который выступал на его лошадях в стипль-чезах, упал и повредил плечо. Это было в самом начале сезона в Девоне. Тогда мой хозяин попросил меня заменить брата, и я вдруг начал выигрывать стипль-чез за стипль-чезом. Затем это как-то меня захватило, и я уже не горел желанием посвятить себя государственной службе, как раньше, ну и... Короче, я не жалею.

— Даже теперь? — иронически осведомился лорд Ферт.

— Даже теперь.

— Хьюз. — Его лицо сморщилось в сомнении. — Я не знаю, что и подумать. Сначала я был уверен, что вы не из тех, кто может умышленно придержать лошадь, но эти улики... Чарли Уэст, например, прямо утверждал, что вы взяли на себя.

Я уставился в стол. Мне не хотелось смотреть ему в глаза в этот решающий момент.

— Чарли Уэст ошибся, — сказал я. — Он перепутал две скачки. Я действительно придержал лошадь, но выступая в стипль-чезе для новичков на жеребенке, который все равно был без шансов и сильно отстал. Я просто хотел проверить его, потренировать в деле. Эту скачку и имел в виду Чарли.

— У нас создалось иное впечатление.

— Возможно, — согласился я. — Но с тех пор мы с Чарли разобрались, и теперь он вполне способен признать, что перепутал скачки. Если вы спросите оксфордских стюардов, то обнаружите, что на предварительном разборе, сразу после розыгрыша «Лимонадного кубка», Чарли ничего подобного не говорил. Он сказал об этом позже, на расследовании на Портман-сквер. Похоже, потому, что какой-то неизвестный соблазнитель предложил ему за это в промежутке между двумя слушаниями пятьсот фунтов.

— Понятно, — нахмурился лорд Ферт. — А почему вы спросили лорда Гоуэри насчет Ньютоннардса?

— Ньютоннардс не докладывал стюардам о том, что Крэнфилд ставил на Вишневый Пирог, но он поделился этим с кем-то из букмекеров. И только потом кто-то рассказал об этом стюардам. Хотелось бы знать, кто именно.

— Вы полагаете, что это тот же самый человек, который послал Дэвида Оукли сделать снимки в вашей квартире?

— Возможно, но не обязательно. — Я замялся, бросив на него взгляд, полный сомнений.

— В чем же дело? — спросил он.

— Сэр, прошу вас не обижаться, но мне хотелось бы знать, почему вы присутствовали на расследовании. Почему вас оказалось четверо, а не трое, причем лорду Гоуэри, вы уж меня простите, явно не нравилось такое нововведение?

— Вы вдруг сделались на удивление тактичны, — сказал он, поджав губы.

— Да, сэр.

Он пристально на меня посмотрел. Высокий худой человек с высокими скулами, густыми черными волосами, горящими глазами. Человек с сильным характером, излучавший энергию, которая обжигала вас, — встретив лорда Ферта, вы запоминали его надолго. О таком союзнике я мог бы только мечтать.

— Я не могу давать вам отчет в том, почему я присутствовал, — сказал он, и в его голосе прозвучало неодобрение.

— Значит, у вас были... сомнения относительно того, что расследование будет проведено как положено?

— Я этого не говорил! — возразил лорд Ферт. Но он явно хотел это сказать.

— Лорд Гоуэри выбрал в судьи Эндрю Тринга, который хочет получить от него одну большую уступку. На роль третьего судьи он выбрал лорда Плимборна, который почти все расследование продремал.

— Вы понимаете, что говорите? — Лорд Ферт был искренне шокирован.

— Я хочу знать, каким образом лорд Гоуэри собрал все улики против нас. Я хочу знать, почему секретариат стюардов заказал не ту кассету с пленкой. Я хочу знать, почему лорд Гоуэри оказался глух к нашим доводам, проявил явную пристрастность и желание во что бы то ни стало добиться нашей дисквалификации.

— Это клевета... — начал лорд Ферт.

— Я хочу, чтобы вы спросили его обо всем этом, — ровным голосом закончил я.

Он широко раскрыл глаза. Я пояснил:

— Он может рассказать вам. Вероятность невелика, но она существует. Но мне он не расскажет ни за что и никогда.

— Хьюз... Неужели вы хотите?..

— Расследование проводилось необъективно, и Гоуэри прекрасно это понимает. Вот я и прошу вас обсудить с ним это, вдруг он даст вам объяснения...

— Вы говорите о весьма уважаемом человеке, — холодно напомнил мне Ферт.

— Да, сэр, он богач и аристократ. Он давно стюард, я все это знаю.

— И тем не менее утверждаете...

— Да.

В его горящих глазах появилась задумчивость.

— Он на вас подаст в суд.

— Только если мои предположения ошибочны.

— Я не могу этого сделать, — решительно сказал он.

— И, кстати, если у вас есть магнитофон, захватите его с собой на беседу.

— Я же вам сказал...

— Я это слышал, сэр...

Он встал из-за стола, остановился, словно желая что-то сказать, затем передумал и, поскольку я тоже встал, быстро пошел прочь. Когда он удалился, я обнаружил, что у меня дрожат руки. Я медленно вышел из комнаты, чувствуя себя совершенно разбитым.

Либо я вернул наши с Крэнфилдом лицензии, либо вбил в них гвозди — и только время могло показать, что же именно я сделал.

— Выпейте, мой дорогой, — предложил Бобби. — У вас такой вид, словно вы угодили под паровой каток.

Я выпил глоток шампанского и поблагодарил Бобби. Роберта ритмически дергалась под музыку с кем-то еще.

— Не самый веселый вечер в вашей жизни, старина, — заметил Бобби.

— Кто знает, кто знает...

Он поднял брови и пробормотал негромко:

— Миссия выполнена?

— Скорее подожжен бикфордов шнур.

Он поднял бокал:

— В таком случае за успешный взрыв!

— Вы очень добры, — вежливо отозвался я.

Музыка заиграла в другом ритме, и партнер Роберты подвел ее к столику. Я встал.

— Я пришел попрощаться, — сказал я. — Мне надо ехать.

— Ой, так рано?! — воскликнула она. — Но ведь худшее позади. Больше нет косых взглядов. Давайте навеселимся.

— Потанцуйте с очаровательной девушкой, — предложил мне Бобби, а Роберта взяла своей длинной рукой мою и потянула. Мы пошли танцевать.

— Итак, лорд Гоуэри вас не съел?

— В данный момент он похрустывает косточками...

— Келли, если вы причинили вред...

— Не разбив яиц, омлета не сделать.

Подбородок взметнулся вверх. Я улыбнулся. Она опустила подбородок. Мисс Крэнфилд делается человечней.

Через некоторое время бешеный ритм сменился медленной мелодией, и пары вокруг вступили в клинч — голова к голове, тела слились в одно целое, глаза прикрыты, покачивание в полумраке. Роберта холодно оглядывала танцующих и словно выпустила колючки, когда я поднял руки, чтобы заключить ее в объятия. Она танцевала с прямой спиной, сохраняя дистанцию в четыре дюйма. Нет, человечна, да не очень.

В этой фригидной манере мы протанцевали три танца под липкую, обволакивающую музыку. Она не приблизилась ни на дюйм, и я не предпринимал попытки к сокращению дистанции. Впрочем, она и не торопилась произвести расстыковку. Сдержанно-холодная, грациозно-недоступная, она за полночь выглядела так же безукоризненно, как и когда я впервые увидел ее на балу.

— Я был рад вас здесь встретить, — сказал я.

Она удивленно качнула головой.

— Это не самый удачный бал Скакового фонда в моей жизни, но я все равно рада, что пришла.

— На следующий год все будет забыто, все будет по-другому.

— На следующий год я опять буду с вами танцевать, — сказала она.

— Договорились.

Роберта улыбнулась, и на какое-то мгновение в ее глазах засветилось выражение, смысл которого я не уловил.

Роберта это поняла. Она отвернула голову и, высвободившись из моих объятий, показала жестом, что хочет вернуться к столу. Я вернул ее Бобби, она села и стала пудрить нос.

— До свидания, — сказал я Бобби. — И большое вам спасибо.

— Мой дорогой, всегда к вашим услугам!

— До свидания, Роберта.

Она взглянула снизу вверх. Без выражения. Голос был ровным:

— До свидания, Келли.

Я нашел на стоянке свою низкую оранжевую машину, залез в нее и поехал домой, размышляя о Роберте Крэнфилд. Не из тех, с кем легко и приятно забраться в постель. Слишком холодная, сдержанная, гордая. Как плохо сочетается эта жесткость с волосами цвета меди. А может, она так держалась со мной, потому что я сын деревенщины? Всего-навсего. И сам всего-навсего жокей, а папочка учил, что жокеи — низшие создания, не запачкай свои пальчики, деточка...

Келли, старина, сказал я сам себе, ты ищешь повода обидеться. Может, она и думает так, но тебе-то что за печаль? Так или иначе, она провела с тобой чуть не весь вечер, хотя и старалась тебя не касаться. Ну это, может быть, потому, что слишком уж на вас обоих глазели, а может, просто ей это не доставляло удовольствия... Я ехал, срезая углы, по южной окраине Рединга, затем по узким заброшенным дорогам, гнал машину по той лишь причине, что привык ездить быстро. Эта машина была лучшей из всех, что у меня были. Этой машиной я гордился. Чудо механики — и приятно взглянуть. Наездив на ней тридцать тысяч миль в прошлом году, я еще не утратил радости, возникавшей всякий раз, когда я садился за ее руль. Единственным ее недостатком была — как у всех спортивных машин — довольно слабая печка, которая, несмотря на все починки и уговоры, отказывалась поддерживать температуру выше той, при которой оттаивало ветровое стекло и исчезала опасность отморозить пальцы ног. Если по ней стукнуть ногой, она мстила, выпуская в салон выхлопные газы.

Я отправился на бал без пальто, а ночь выдалась морозной. Я замерз и поставил обогреватель на максимум. Как всегда, без толку.

В машине было радио, которое я редко слушал, а также запасной шлем и пятифунтовое скаковое седло, которое я собирался взять с собой на скачки в Уэзерби.

Меня снова охватила депрессия. Хотя вечер и выдался непростым, за всей суетой я как-то забыл о том, что я изгой. После того, что я наговорил лордам Гоуэри и Ферту, нам предстояло сильно потрудиться, чтобы победить. Очень сильно. Вряд ли Крэнфилд одобрит риск, на который я решился. Трудно даже представить, что я ему скажу, если мой замысел провалится.

Лорд Ферд — поможет он или нет? Он будет разрываться между лояльностью по отношению к коллеге и чувством справедливости. Я не настолько хорошо его знал, чтобы строить догадки, что в нем возьмет верх. Не исключено, что он вообще выкинет из головы все, что услышал от меня, сочтя это слишком надуманным и невероятным, чтобы принимать всерьез.

Бобби молодец. Интересно, что он за человек? Надо как-нибудь спросить Роберту.

Миссис Роксфорд... Бедняжка Грейс... Представляю, что за жизнь у Джека. Будем надеяться, ему понравится водка.

Поворот оказался слишком крутым, а я беспечно не сбавил скорость. Машину занесло, и ярдов сто она виляла из стороны в сторону, прежде чем я ее выровнял. Я снова осторожно поставил ногу на акселератор, содрогнувшись при мысли о том, какие крепкие деревья росли в ряд по обе стороны шоссе.

Господи, думал я, разве можно быть таким безалаберным! Я был собой недоволен. Несмотря на любовь к быстрой езде, я считал себя всегда аккуратным водителем и никогда не попадал в аварии. Я почувствовал, что покрылся испариной. Немудрено. Есть от чего тут вспотеть.

Вот осел — задумался о бале, вместо того чтобы сосредоточиться на дороге. Разве можно так нестись по этим проселкам! Я потер ладонью лоб, окаменевший от напряжения, и сбросил скорость до сорока миль в час.

Роберта была великолепна... Господи, Келли, следи же за дорогой! Обычно я вел машину почти автоматически и мне не надо было включать полное внимание на всем протяжении пути. Сейчас я вдруг обнаружил, что еду медленнее, потому что и мысли и рефлексы вдруг стали затухать. За весь вечер я выпил от силы полбокала шампанского, так что опьянение было ни при чем.

Я просто стал засыпать.

Я остановил машину, вылез и потоптался на свежем воздухе, чтобы прийти в себя. Люди, которые засыпают за рулем спортивных машин, возвращаясь с танцев, обычно плохо кончают.

Слишком много бессонных ночей я провел, перемалывая в сознании случившееся. Оскорбив лордов, я похоже, и вовсе выдохся, истратил последние силы. Я боялся, что грохнусь в обморок и пролежу так месяц.

Может, взять и поспать прямо здесь, в машине? Но в машине было холодно, и печка не грела. Я решил ехать дальше и остановиться, только если окажется, что опять засыпаю. Свежий воздух сделал свое дело: сон как рукой сняло, а вместо этого появилось раздражение.

Сверкание «кошачьих глаз» под светом моих фар на пустой дороге снова стало оказывать гипнотическое воздействие. Я включил радио, чтобы немного отвлечься, но в эти часы передавали тихую мягкую музыку. Только не хватало колыбельной! Я выключил приемник.

Жаль, что не курю. Это помогает.

Ночь была ясная, звездная, ярко сияла полная луна. Леса кончились, и теперь иней, покрывавший траву на полях, искрился, как алмазная пыль. Красиво, но некстати. Если будет сильный мороз, то завтра скачки в Сандауне не состоятся... Внезапно, как щелчок, осенило: ко мне это больше не имеет отношения.