Уолли, старший конюх, низкорослый жилистый человек с неудачно подогнанными зубными протезами, сказал, что я буду спать в коттедже у ворот, в котором жили с десяток неженатых конюхов. Я поднялся на второй этаж, в маленькую, тесную комнату, где стояли шесть кроватей, гардероб, два комода и четыре стула, оставлявшие свободными примерно два квадратных ярда в центре. На окнах висели тонкие занавески в цветочек, пол был покрыт натертым линолеумом.

Моя кровать здорово провисла в середине за долгие годы службы, но была достаточно удобна и застелена чистыми белыми простынями и серыми одеялами. Миссис Оллнат оказалась жизнерадостной женщиной, маленькой и круглой, с пучком на макушке. Она поддерживала в коттедже идеальную чистоту и заставляла своих жильцов мыться. Готовила она хорошо, еда была простая, но сытная. Короче, с жильем мне повезло.

Сначала я все время держался начеку, но слиться с обстановкой удалось легче, чем я предполагал. Правда, в первые дни мне стоило большого труда удерживаться и не отдавать приказаний другим конюхам – давала себя знать девятилетняя привычка. Я был удивлен и даже неприятно поражен тем раболепным отношением, которое все проявляли к Инскипу (во всяком случае, в его присутствии), – мои работники держались со мной гораздо более свободно. То, что я им платил, не давало мне права считать их ниже себя, и для них это было столь же естественно. Но в конюшне Инскипа – а как я впоследствии узнал, и во всей Англии – было гораздо меньше того почти агрессивного стремления к равенству, которое так характерно для Австралии. Конюхам, в общем-то, казалось вполне нормальным, что в глазах окружающих они были людьми менее значительными, чем Инскип и Октобер. Для меня такое положение было удивительным, унизительным и постыдным. Но свои мысли я держал при себе.

Уолли, шокированный той раскованной манерой разговаривать, которую я продемонстрировал по приезде, заявил, что я должен называть Инскипа «сэр», а Октобера «милорд», и что если я чертов коммунист, то лучше мне сразу убраться. Поэтому я поспешил проявить то, что он называл «должным уважением к тем, кто выше тебя».

С другой стороны, именно благодаря привычке к непринужденным и равноправным отношениям со своими работниками мне не составило труда найти общий язык с конюхами. Я не ощущал никакой напряженности с их стороны, а когда мое беспокойство по поводу произношения рассеялось, то и с моей. Но Октобер был, безусловно, прав – если бы я в детстве остался в Англии и закончил Итон, а не Джилонг, мне не удалось бы выдать себя здесь за своего.

Инскип закрепил за мной трех новых лошадей, что было не очень удачно с моей точки зрения, поскольку практически лишало меня шанса поехать на скачки. Лошади совершенно не годились, да и не были записаны для участия в соревнованиях и в лучшем случае могли бы попасть на них через несколько недель, а то и месяцев. Я обдумывал эту проблему, таская сено и воду, убирая стойла и выезжая утром вместе со всеми на разминку.

На второй день около шести вечера Октобер появился в конюшне со своими гостями. Инскип, предупрежденный заранее, заставил нас с ног сбиться, чтобы закончить работу раньше обычного, и обошел все стойла сам, чтобы проверить, все ли в порядке.

Каждый конюх стоял возле той из своих лошадей, которая была ближе к началу осмотра. Октобер с друзьями, сопровождаемые Инскипом и Уолли, двигались от стойла к стойлу, болтая, смеясь и обсуждая каждую лошадь. Когда они поравнялись со мной, Октобер бросил быстрый взгляд в мою сторону и сказал:

– Вы новый работник, не так ли?

– Да, милорд.

Больше он не обращал на меня внимания, но когда, заперев первую лошадь, я стоял рядом со второй, он подошел потрепать ее по спине и пощупать ноги. Выпрямляясь, он лукаво подмигнул мне. Я стоял лицом к окружающим, и мне с трудом удалось сохранить каменное выражение. Чтобы не расхохотаться, он высморкался. Да, маловато у нас с ним профессионализма для участия в шпионских историях!

Когда они уехали, я поужинал и в компании двух конюхов отправился в Слоу в пивную. Выпив первую кружку, я пошел к телефону и позвонил Октоберу.

– Кто это говорит? – осведомился голос на другом конце провода.

Я на секунду замешкался, потом сказал «Перлума», зная, что это слово подействует. И действительно, он взял трубку.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, – сказал я. – На телефонной станции подслушивают ваши разговоры?

– Это не исключено. – Он заколебался. – Где вы?

– В Слоу, в телефонной будке ближе к вашему концу деревни.

– У меня гости. Мы сможем встретиться завтра?

– Да.

Он помолчал, что-то обдумывая.

– А вы можете сказать, что вам нужно?

– Да, – ответил я. – Отчеты о скачках за последние семь или восемь сезонов и вся информация, которую вы можете раскопать об одиннадцати… объектах.

– Что вы ищете?

– Пока не знаю, – признался я.

– Еще что-нибудь?

– Да, но это надо обсудить. Он задумался.

– За двором конюшни есть ручей, который течет с болот. Завтра после обеда пойдите прогуляться по его берегу вверх по течению.

– Хорошо.

Я повесил трубку и вернулся в пивную к своей недопитой кружке.

– Долго ты ходил, – сказал Пэдди, один из моих спутников. – Мы уже обогнали тебя на одну. Ты что, изучал надписи на стенах мужской уборной?

– Там такие штуки написаны, на этих стенах, – сообщил мой второй спутник, простоватый паренек лет восемнадцати, – которые я не очень-то понял.

– Тебе это и ни к чему, – одобрительно отозвался Пэдди. Ему было сорок лет, и он опекал многих молодых ребят.

В нашей маленькой спальне Пэдди и Гритс спали рядом со мной. Пэдди, крепкий коренастый ирландец, был настолько же сообразителен, насколько Гритс туповат, и от его быстрых глаз мало что укрывалось. С первой минуты, когда я раскрыл чемодан и стал вынимать из него вещи под любопытным взглядом Пэдди, я возблагодарил Бога за то, что Октобер настоял на полной замене моего гардероба.

– Еще по одной?

– У меня как раз на одну хватит, – согласился Пэдди.

Я отнес кружки к стойке и наполнил их вновь. Наступило молчание, пока Гритс и Пэдди рылись в карманах, чтобы отдать мне по одиннадцати пенсов. Пиво, как мне показалось, было горьким и крепким и не стоило четырехмильной прогулки, но у многих конюхов были велосипеды или развалюхи автомобили, на которых они преодолевали этот путь по нескольку раз в неделю.

– Сегодня не разгуляешься, – мрачно заметил Гритс, но потом оживился. – Завтра жалованье будут платить.

– Завтра здесь будет полным-полно, это уж точно, – поддержал его Пэдди. – Соупи и все эти ребята от Грейнджера.

– От Грейнджера? – переспросил я.

– Ну да, ты что, совсем ничего не знаешь? – сказал Гритс с легким презрением. – Из конюшни Грейнджера, что на другой стороне холма.

– Ты как будто с луны свалился, – сказал Пэдди.

– Он же никогда не работал со скаковыми лошадьми, – напомнил Гритс, стараясь быть справедливым.

– Все равно! – Пэдди отпил до половинной отметки и вытер рот тыльной стороной руки.

Гритс прикончил свое пиво и вздохнул.

– Все. Пожалуй, нам пора возвращаться.

Мы отправились обратно, в пути, как обычно, разговаривая о лошадях.

На следующий день после обеда я, как бы прогуливаясь, вышел со двора конюшни и неторопливо побрел вверх вдоль ручья, подбирая камешки и бросая их в воду. Несколько парней играли в футбол на выгоне, но они не обратили на меня внимание. Довольно далеко на холме, где ручей бежал по глубокой лощине с травянистыми склонами, я наткнулся на Октобера, который сидел на большом валуне и курил сигару. С ним была черная охотничья собака, на земле лежало ружье и набитый ягдташ.

– Доктор Ливингстон, я полагаю, – сказал он с улыбкой.

– Совершенно верно, мистер Стэнли. Как вы догадались? – Я уселся рядом с ним на валун.

Он пнул ногой ягдташ.

– Здесь отчеты и все, что нам с Беккетом удалось разузнать об одиннадцати лошадях за такое короткое время. Но, по-моему, те отчеты в трех папках, что вы читали, дают гораздо больше информации, чем эти жалкие отрывочные сведения.

– Никогда не угадаешь, что может пригодиться. В конверте Стейплтона была одна вырезка, показавшаяся мне любопытной. Там речь идет об известных случаях применения допинга. Оказывается, некоторые лошади способны превращать вполне безобидную пищу в вещества, действующие как допинг, благодаря специфическим химическим процессам в своем организме. Может быть, бывает и наоборот? Я хочу сказать, может ли лошадь разлагать допинг на совершенно безвредные вещества, которые дают при анализе отрицательный результат?

– Я выясню.

– И еще одно, – сказал я. – Меня приставили к тем трем лошадям, которых вы купили, чтобы переполнить конюшню, а значит, на скачки я ездить не буду. Я подумал, что вам стоило бы продать одну из них, и тогда на торгах я смогу потолкаться среди людей из разных конюшен. У нас есть еще несколько человек, которым приходится ухаживать за тремя лошадьми, так что без работы я не останусь, и может быть, мне попадется лошадь, подходящая для участия в скачках.

– Я продам одну из лошадей, – сказал он, – но подготовка к аукциону займет немало времени. Заявка на участие в торгах подается примерно за месяц.

Я кивнул.

– Чертовски неудачно. Надо бы придумать что-нибудь, чтобы мне дали другую лошадь, которая скоро отправляется на соревнования. Лучше всего, если бы мне пришлось везти ее далеко – ночевка в пути была бы очень кстати.

– Конюхи не меняют своих лошадей, – сказал он, потирая подбородок.

– Об этом я уже слышал. Это уж как повезет – какая тебе попалась, с той и работаешь с начала до конца. И если лошадь неудачная, все равно ничего не поделаешь.

Мы поднялись. Пес, лежавший все это время неподвижно, положив морду на лапы, тоже поднялся, потянулся и медленно завилял хвостом, преданно глядя на хозяина. Октобер наклонился, потрепал его по спине и взял ружье. Я же перебросил через плечо ягдташ.

Мы обменялись рукопожатием, и Октобер с улыбкой сказал:

– Кстати говоря, Инскип считает, что для конюха вы удивительно хорошо ездите верхом. Он признался, что не доверяет таким, как вы, но руки у вас нежные, как у ангела.

– Черт, об этом я совершенно не подумал.

Он усмехнулся и пошел вверх по холму, а я стал спускаться вдоль ручья, мрачно размышляя о том, что, как бы легко я ни относился к необходимости надеть шкуру мерзавца, моя гордость будет уязвлена, если мне придется еще и прикидываться плохим наездником.

В этот вечер пивная в Слоу была битком набита. Здесь была примерно половина всех людей Октобера – один из них подвез меня в своей машине – и компания работников из конюшни Грейнджера, включая трех девиц, которые с большим удовольствием выслушивали двусмысленные шуточки, сыпавшиеся в их адрес. Разговоры сводились главным образом к безобидному хвастовству – каждый доказывал, что его лошади самые лучшие.

– …в среду он побьет твоего с закрытыми глазами!

– Шансы у тебя хреновые.

– …да твой улитку на финише не обскачет!

– …жокей сплоховал на старте, да так и не смог догнать остальных…

– …жирный, как свинья, к тому же упрямая скотина! Беседа то затихала, то разгоралась, стало душно от сигаретного

дыма и дыхания слишком многих людей. В одном углу несколько неумелых игроков метали дротики, в другом постукивали бильярдные шары. Я сидел, лениво обхватив рукой спинку жесткого стула, и смотрел, как Пэдди играет в домино с каким-то типом из конюшни Грейнджера. Лошади, автомобили, бокс, кино, недавние танцы и снова лошади, лошади… Я старательно вслушивался, но не узнал ничего, кроме того, что эти парни были, по большей части, довольны своей работой, добродушны, наблюдательны и безобидны.

– Ты новенький? – вдруг раздался рядом со мной наглый голос. Я обернулся, посмотрел на говорящего и вяло бросил:

– Угу.

В первый раз в Йоркшире я встретил взгляд, в котором проглядывала хитрость. В свою очередь я тоже уставился на него и не отводил глаз, пока его рот не искривился в ухмылке, – он признал меня за своего.

– Тебя как зовут?

– Дэн. А тебя?

– Томас Натаниел Тарлтон.

Он явно ожидал какой-то реакции на это сообщение, но я не знал какой.

– Т.Н.Т., – объяснил Пэдди, – он же Соупи, – и смерил нас обоих моментальным взглядом.

– Отчаянный малый собственной персоной, – пробормотал я. Соупи Тарлтон улыбнулся скупой, нарочито зловещей улыбкой -

видимо, производил впечатление. Он был примерно моего возраста и сложения, но со светлыми волосами и типичным для многих англичан красноватым цветом лица. Его светло-карие глаза были слегка выпученными, а над полными влажными губами он отрастил усики. На мизинце правой руки красовался массивный золотой перстень, на левом запястье – дорогие часы. Одежда была из хорошего материала, но дешевого покроя, неизбежная куртка на подкладке из овчины, видимо, стоила ему трехнедельного жалованья.

Он не проявлял никаких признаков желания завязать дружбу. Осмотрев меня так же тщательно, как я его, он кивнул, проговорил «увидимся», после чего направился в сторону бильярдного стола.

Гритс принес свежие полпинты и уселся на скамейку рядом с Пэдди.

– Этому Соупи нельзя доверять, – сообщил он конфиденциальным тоном, его глупое костлявое лицо светилось добротой.

Пэдди выложил дубль-три, обернулся в нашу сторону и пристально, без улыбки взглянул на меня.

– Не беспокойся за Дэна, Гритс, – сказал он. – Они с Соупи два сапога пара. Из одного теста, я бы сказал.

– Но ведь ты сказал мне, чтобы я не доверял Соупи, – возразил Гритс, обеспокоенно переводя глаза с одного из нас на другого.

– Именно, – отрезал Пэдди. Он выложил четыре-три и сконцентрировался на игре.

Гритс сдвинулся дюймов на шесть к Пэдди и озадаченно, смущенно поглядел на меня. Потом вдруг страшно заинтересовался содержимым своей кружки и больше на меня не смотрел.

Мне кажется, именно в эту минуту моя задача потеряла свою развлекательность. Мне нравились Пэдди и Гритс, и они в течение трех дней принимали меня с небрежным дружелюбием. Я не был готов ни к тому, что Пэдди сразу распознает мой интерес к Соупи, ни к его немедленной враждебности. Это был удар, который я должен был предвидеть, но он застал меня врасплох; он должен был подготовить меня к будущим событиям, но и этого не произошло.

Сотрудники полковника Беккета по-прежнему работали выше всяких похвал. Идя в наступление, он был готов обеспечивать ему массированную и незамедлительную поддержку: услышав от Октобера, что я застрял в конюшне с тремя бесполезными лошадьми, он тут же развил бурную деятельность по моему освобождению.

Во вторник, спустя неделю после того, как я появился в конюшне, Уолли остановил меня, когда я пересекал двор с двумя ведрами воды.

– Эта твоя лошадь, что в семнадцатом, завтра уезжает, – объявил он. – Утром поторопись все сделать, ты тоже поедешь с ней в половине первого. Фургон отвезет тебя в другую конюшню, возле Ноттингема, там ты оставишь эту лошадь, заберешь новую и привезешь ее сюда. Ясно?

– Ясно, – сказал я.

Уолли относился ко мне прохладно, но после воскресенья я заставил себя примириться с мыслью, что мне необходимо продолжать вызывать в окружающих легкое недоверие, даже если это не доставляет мне ни малейшего удовольствия.

Большую часть воскресенья я провел за чтением отчетов о соревнованиях, причем мои соседи по коттеджу отнеслись к этому как к вполне естественному занятию. Вечером, когда все они отправились в пивную, я поработал над отчетами с карандашом, анализируя сведения об одиннадцати лошадях и их подозрительных победах. Как я и предполагал, изучая в Лондоне газетные вырезки, они действительно имели разных владельцев, тренеров и жокеев; но нельзя сказать, чтобы между ними не было абсолютно ничего общего. К тому времени, когда я запечатал свои записи в конверт и убрал их вместе с папками Октобера на дно ягдташа, подальше от любопытных взглядов, мне удалось обнаружить четыре сходства.

Во-первых, все эти лошади выигрывали аукционные скачки, то есть соревнования, победитель которых продавался затем с торгов. Три лошади были куплены своими же собственными хозяевами, остальные ушли за довольно скромные суммы.

Во-вторых, они всегда хорошо выступали на скачках, но на финише им не хватало либо сил, либо упорства, чтобы выиграть.

В-третьих, ни одна из них ни разу не выиграла скачек, кроме тех случаев, когда им дали допинг, хотя они участвовали и в других соревнованиях.

В-четвертых, ставки на них, когда они выигрывали, были не меньше десяти к одному.

И в материалах Октобера, и в отчетах упоминалось, что некоторые из лошадей по нескольку раз меняли тренеров, но это было вполне естественно для таких перспективных животных. Кроме этого, я располагал теперь бесполезной информацией о том, что все эти лошади происходили от разных родителей, их возраст варьировался от пяти до одиннадцати лет, масти также были разные. Побеждали они хотя и не на одном ипподроме, но и не все на разных. У меня даже возникла смутная мысль, что все ипподромы были расположены в северной части страны – Келсо, Хейдок, Седжфилд, Стаффорд и Ладлоу. Я решил проверить по карте, прав я или нет, но ни одной карты у миссис Оллнат мне найти не удалось.

Я лег спать в переполненной маленькой спальне, где пивное дыхание конюхов постепенно перебило обычную смесь чистых запахов сапожного крема и масла для волос, но мне не удалось убедить своих соседей открыть форточку шире, чем на четыре дюйма. Все они явно поддерживали Пэдди, несомненно, самого проницательного из них, и раз Пэдди перестал обращаться со мной по-дружески, то остальные последуют его примеру. Пожалуй, если бы я настаивал на том, чтобы закрыть окно, они распахнули бы его настежь, и я получил бы столько свежего воздуха, сколько хотел. Мрачно улыбаясь в темноте, я слушал скрип кроватей, обычную вечернюю болтовню и сонные смешки; ворочаясь на продавленном матрасе в поисках удобного места, я размышлял о том, какова же в действительности жизнь моих собственных работников.

В среду утром я впервые почувствовал, что такое пронизывающий йоркширский ветер, а один из конюхов – мы бежали с ним вместе через двор с дрожащими руками и замерзшими носами – жизнерадостно заверил меня, что этот ветер запросто может дуть полгода кряду. Я управился со своими тремя лошадьми вдвое быстрее обычного, но к тому времени, когда приехал фургон, у меня возникло сильное подозрение, что, судя по пробелам в моей экипировке, в усадьбе Октобера должно быть очень хорошее центральное отопление.

Проехав мили четыре, я нажал кнопку звонка, соединяющего задний отсек с кабиной. Водитель послушно остановился и вопросительно посмотрел на меня, когда я подошел к кабине и забрался на сиденье рядом с ним.

– Лошади ничего не сделается, – сказал я, – а здесь теплее. Он ухмыльнулся и поехал, прокричав сквозь шум мотора:

– Я так и думал, что у тебя совести нет. Эту лошадь собираются продавать, и она должна приехать в хорошем состоянии… Босс пришел бы в ярость, если бы знал, что ты сидишь в кабине.

Я был уверен, что босс, то есть Инскип, совершенно не удивился бы: по себе знаю, начальники вовсе не так уж наивны.

– Шел бы он куда подальше, – пробурчал я с отвращением. Водитель метнул на меня косой взгляд, и я подумал, что совсем не трудно создать себе плохую репутацию, если немного постараться. На скачки обычно съезжается много водителей фургонов, а делать им там совершенно нечего. У них полно времени, чтобы потрепаться в кафе – они весь день могут слоняться и чесать языками. Мало ли, до кого может дойти слух, что в честности конюхов Инскипа есть слабое звено.

Мы остановились поесть в придорожном кафе, а немного позже еще раз, у магазина, где я купил пару шерстяных рубашек, черный свитер, теплые носки, шерстяные перчатки и такую же вязаную спортивную шапку, какие были на всех в это морозное утро. Водитель, зайдя вместе со мной в магазин, чтобы купить себе носки, оглядел мои покупки и заметил, что у меня, видно, куча денег. Я многозначительно улыбнулся и сказал, что деньги приходят легко, если знаешь, как за это взяться, почувствовав при этом, что его сомнение в моей честности усилилось.

В середине дня мы добрались до конюшни в Лестершире, и здесь я по достоинству оценил масштаб работы беккетовских подчиненных. Мне предстояло забрать лошадь, которая как раз начинала выступать в стипль-чезе, причем была продана полковнику со всеми заявками на участие в скачках. А это значило, как объяснил мне ее расстроенный конюх, что она сможет участвовать во всех соревнованиях, куда ее записал бывший владелец.

– А куда он записан? – поинтересовался я.

– В кучу разных мест – Ньюбери, Челтенхем, Сэндаун, а начать должен на следующей неделе в Бристоле. – Лицо конюха исказилось от жалости, когда он передавал мне повод. – Не представляю, почему хозяин с ним расстался! Он чистое сокровище, и если я когда-нибудь увижу, что он выглядит хуже, чем сейчас, я отыщу тебя и взгрею как следует, можешь не сомневаться!

Я уже убедился в том, что конюхи глубоко привязываются к своим лошадям, и был вполне уверен в серьезности его слов.

– Как его зовут? – спросил я.

– Спаркинг Плаг [3]… Идиотское имя, разве ж это кляча… Спаркс, старина… эх, приятель… дружище… – Он ласково поглаживал морду лошади.

Мы завели лошадь в фургон, и на этот раз я остался там, где мне положено было быть – в заднем отсеке. Если уж Беккет готов платить ради нашего дела такие огромные деньги – а он, без сомнения, выложил целое состояние, чтобы заполучить такую изумительную лошадь в такой короткий срок, – я позабочусь о ней как следует.

Прежде чем тронуться в обратный путь, я поинтересовался картой дорог, лежавшей в кабине, и, к своему удовлетворению, Обнаружил, что все ипподромы страны помечены на ней тушью. Одолжив у водителя карту, всю обратную дорогу я посвятил ее изучению. Почти все ипподромы, где должен был выступать Спаркинг Плаг, располагались на юге. Ночевки обеспечены, как по заказу.

Я выяснил, однако, что те пять ипподромов, где выигрывали наши одиннадцать лошадей, находятся не так далеко на севере, как мне казалось. Ладлоу и Стаффорд были даже, пожалуй, ближе к югу, особенно если учесть, что в своем представлении о географии страны я инстинктивно брал за отправную точку Хэрроугейт. Судя по карте, эти пять ипподромов никак не были связаны друг с другом: они не только не лежали на окружности, центр которой можно было бы определить, но располагались вдоль кривой линии, идущей примерно с северо-востока на юго-запад, и никакого смысла и этом мне найти не удалось.

Остаток пути, как и большую часть всего своего рабочего времени, я провел, перебирая мысленно все известные мне факты, ожидая, чтобы идея всплыла на поверхность сознания, как рыба на поверхность пруда, чтобы разрозненные факты сложились в единую картину. Но я не рассчитывал на быстрый успех, понимая, что это только начало – ведь даже электронный компьютер не может дать ответ, пока в него не загрузят достаточно информации.

В пятницу вечером я отправился в пивную в Слоу и обыграл Соупи в дротики. Он недовольно хмыкнул, предложил перейти к бильярдному столу и легко отыгрался. После этого мы выпили вместе полпинты, наблюдая друг за другом. Мы практически не разговаривали, да это было и не нужно. Вскоре я снова пошел смотреть на игроков в дротики. Уровень их игры с прошлой недели не повысился.

– Ты обыграл Соупи, Дэн? – спросил один из них.

Я кивнул, и немедленно мне в руку сунули несколько дротиков.

– Если ты можешь побить Соупи, ты должен быть в команде.

– В какой команде?

– В команде конюшни по метанию дротиков. Мы играем с другими конюшнями, у нас что-то вроде Йоркширской лиги. Иногда мы ездим в Миддлхем, Уэзерби или Ричмонд, а иногда приезжают сюда. Соупи – лучший в команде Грейнджера. Как ты думаешь, ты смог бы снова его обыграть или это было случайно?

Я метнул в доску три дротика, и все они попали в двадцатку. По какой-то неизвестной причине мне всегда удается попадать в цель.

– Еще, – потребовали они. – Давай еще.

Я метнул в доску еще три. В секторе двадцатки становилось тесновато.

– Ты в команде, приятель, это решено.

– А когда следующий матч? – полюбопытствовал я.

– Последний был здесь две недели назад. Теперь будет в следующее воскресенье в Бернсдейле, после футбола. Может, ты еще и в футбол играешь?

Я помотал головой.

– Нет, только в дротики.

В руке у меня оставался еще один дротик. Я подумал, что мне ничего не стоит попасть камнем в бегущую крысу, что я частенько и делал, когда мои люди на ферме выгоняли ее из амбара с зерном. Так почему бы не попасть дротиком в скачущую лошадь – это ведь гораздо более крупная мишень.

– Этот в яблочко, – приставали стоящие вокруг. Я отправил его в яблочко, и конюхи возликовали.

– В этом году мы выиграем лигу, – улыбались они. Гритс тоже улыбался. Но не Пэдди.