Глава 2

Спустя девять дней «боинг 707» нес меня в Англию. Я крепко проспал почти все тридцать шесть часов, которые понадобились, чтобы перелететь из Сиднея в Дарвин, из Дарвина в Сингапур, Рангун и Калькутту, из Калькутты в Карачи и Дамаск, а из Дамаска в Дюссельдорф и, наконец, в лондонский аэропорт.

Позади осталась тяжелая неделя, в которую мне удалось втиснуть месяцы бумажной работы и кучу практических дел. Одна из сложностей заключалась в том, что я точно не знал, сколько времени буду отсутствовать; но я рассудил, что если не справлюсь со своей задачей за полгода, то не справлюсь с ней вообще, и принял этот срок за основу.

Старший конюх должен будет тренировать и продавать уже имеющихся лошадей, но не покупать и не разводить новых. Фирма-подрядчик взяла на себя все заботы, связанные с землей и постройками. Женщина, которая стряпала для конюхов, живущих на ферме, обещала, что присмотрит за моей семьей во время долгих рождественских каникул с декабря по февраль.

Я договорился с управляющим банком, что пришлю чеки, датированные более поздними числами, для оплаты следующего школьного семестра, корма для лошадей и аренды пастбища. Кроме этого, я выписал целую стопку чеков и оставил их старшему конюху, чтобы он периодически получал деньги для закупки еды и выплаты жалованья работникам. Октобер заверил меня, что «гонорар» будет переведен на мой счет без промедления.

– Если у меня ничего не получится, – сказал я ему, – вы получите ваши деньги обратно. Я вычту только издержки, связанные с моим отсутствием.

Он отрицательно покачал головой, но я продолжал настаивать, и в конце концов мы пришли к компромиссу. Я получаю десять тысяч сразу и еще столько же в случае успеха.

Я отвел Октобера к своему адвокату, и наше довольно необычное соглашение превратилось в сухой юридический документ, который он, усмехнувшись, подписал вслед за мной. Его веселое настроение, однако, немедленно улетучилось, когда, выйдя от адвоката, я попросил его застраховать мою жизнь.

– Боюсь, я не могу этого сделать, – сказал он, нахмурившись.

– Потому что… моя жизнь не подлежит страхованию? – спросил я.

Он не ответил.

– Я подписал контракт, – заметил я. – Вы думаете, я это сделал с закрытыми глазами?

– Это была ваша идея! – Он казался встревоженным. – Я не буду настаивать на его соблюдении.

– Что в действительности случилось с журналистом? – спросил я. Он покачал головой, явно избегая смотреть мне в глаза.

– Не знаю. Это было похоже на несчастный случай. Почти наверняка это и был несчастный случай. Дело было ночью, его машина вылетела с дороги на повороте в районе йоркширских болот, скатилась по откосу и загорелась. У него не было ни малейшего шанса… Он был хороший парень.

– Если у вас есть основания полагать, что его смерть не была случайной, меня это не отпугнет от дела, – серьезно объяснил я, – но вы должны быть со мной откровенны. Если катастрофа была подстроена – значит, он чего-то добился… обнаружил что-то очень существенное… Мне было бы важно знать, где он был и что делал накануне своей гибели.

– Все это пришло вам в голову до того, как вы согласились на мое предложение?

– Разумеется.

– Ей-богу, мистер Роук, чем больше я вас узнаю, тем больше благодарен судьбе, что остановился позавтракать в Перлуме и поехал поговорить с Артуром Симмонсом. Что же касается вашего вопроса… Томми Стейплтон – тот самый журналист – был хорошим водителем, но ведь несчастный случай может произойти со всяким. Это было в начале июля, в воскресенье – точнее, уже в понедельник. Он погиб около двух часов ночи. Один из местных жителей показал, что в половине второго дорога выглядела как обычно, а в половине третьего пара, возвращавшаяся из гостей, увидела сломанное ограждение и остановилась посмотреть, в чем дело. Машина еще горела, они увидели внизу огонь, поехали в ближайший городок и сообщили в полицию.

Полиция считает, что Стейплтон заснул за рулем, это часто бывает. Но им не удалось выяснить, где он был с пяти часов, когда уехал из дома своих друзей, и до момента аварии. Дорога до йоркширских болот заняла бы у него около часа, что он делал остальные девять часов – неизвестно. Хотя эта история была во всех газетах, никто не пришел в полицию и не сообщил, что провел вечер со Стейплтоном. Кажется, было высказано предположение, что он мог встречаться с чужой женой… короче говоря, с кем-то, у кого были веские основания молчать. Так или иначе, произошедшее сочли обычной аварией.

А вот насчет того, где он был в дни накануне гибели… Это мы выяснили частным образом. Он был только в местах, связанных с его обычной работой. В четверг он приехал из лондонского отделения газеты, в пятницу и субботу был на скачках в Богсайде, выходные провел у друзей недалеко от Хексама, в Нортумберленде, и, как я уже сказал, уехал от них в воскресенье в пять часов, намереваясь вернуться в Лондон. Его друзья сказали, что не заметили в его поведении ничего странного.

Мы попросили йоркширскую полицию показать нам то, что осталось от машины, но не обнаружили ничего интересного. Его «дипломат» пострадал, он был найден на склоне рядом с задней дверцей машины, сорванной во время падения, но внутри не было ничего, кроме обычных материалов о скачках. Мы очень тщательно все просмотрели. Он не был женат, жил с сестрой и матерью, и они разрешили нам перебрать весь дом в поисках любых записей, которые он мог оставить. Но и там мы ничего не нашли. Кроме этого, мы связались с редактором спортивного отдела его газеты и осмотрели рабочий стол Стейплтона. Там оказалось несколько личных вещей и конверт с вырезками из газет о допинге. Вырезки мы сохранили, вы сможете их посмотреть, когда приедете в Англию. Но вряд ли вам это поможет – они слишком отрывочны.

– Понятно, – сказал я.

Мы шли по улице к тому месту, где оставили наши машины – его наемный голубой «холден» и мой белый автомобиль. Дойдя до двух этих запыленных колымаг, я остановился и заметил:

– Вам хочется верить, что это был несчастный случай… По-моему, вам этого очень хочется.

Он сдержанно кивнул.

– Думать по-другому невыносимо тяжело. Если бы не эти проклятые девять часов, все было бы совершенно ясно.

Я пожал плечами.

– Он мог провести их самым невинным образом. Например, в баре. Или в ресторане. Или в кино. Или с девушкой.

– Мог, конечно, – сказал он.

Но сомнения остались – и у него, и у меня.

На следующий день ему предстояло вернуться на своем «холдене» в Сидней и улететь в Англию. Он пожал мне руку и дал адрес своего лондонского дома, где мы договорились встретиться. Открыв дверцу машины и занеся одну ногу, он сказал:

– Мне кажется, было бы хорошо для вашей… э-э… роли… если бы вы предстали несколько, так сказать, ненадежным конюхом, чтобы привлечь внимание мошенников.

– Несомненно, – ухмыльнулся я.

– Тогда, по моему мнению, вам стоило бы отрастить небольшие бачки. Удивительно, сколько недоверия может породить лишний дюйм волос перед ушами!

Я засмеялся.

– Неплохая мысль.

– И не берите с собой много одежды, – добавил он. – Я подберу вам английский гардероб, подходящий для вашего нового образа.

– Хорошо.

Он сел за руль.

– Ну что ж, до свидания, мистер Роук.

– До свидания, лорд Октобер.

После того как он уехал и перестал действовать на меня силой своего убеждения, вся идея показалась мне более безумной, чем когда-либо. Но от разумных поступков я ужасно устал. Я вкалывал с утра до ночи, чтобы подготовиться к отъезду, и каждое утро просыпался с желанием поскорее оказаться в пути.

За два дня до отъезда я отправился в Джилонг попрощаться с Филипом и объяснить директору школы, что я уезжаю в Европу и пока не знаю, когда вернусь. Обратно я возвращался через Френшем, чтобы повидать сестер, которые дружными восклицаниями отметили темные полоски растительности на моем лице, придававшие ему требуемый «ненадежный» вид.

– Ради всего святого, сбрей их, – сказала Белинда, – они чересчур сексуальны. Большая часть старшеклассниц и так от тебя без ума, а в таком виде они тебя просто на части разорвут.

– Звучит заманчиво, – сказал я, улыбаясь и с удовольствием глядя на сестер.

Хелен в свои неполные шестнадцать лет была нежной блондинкой, такой же грациозной, как цветы, которые она любила рисовать. Из всех троих она была самой привязчивой по натуре и больше всех страдала от отсутствия матери.

– Ты что, хочешь сказать, что тебя не будет все лето? – с тревогой произнесла она. Вид у нее при этом был такой, как будто рухнула гора Косцюшко.

– Все будет в порядке, вы уже почти взрослые, – поддразнил я ее.

– Да, но каникулы будут такие скучные…'

– Тогда пригласите каких-нибудь друзей.

– А можно? – Ее лицо прояснилось. – Это было бы здорово! Она повеселела, поцеловала меня на прощанье и вернулась к своим занятиям.

Старшая из моих сестер всегда отлично меня понимала, и я счел своим долгом рассказать ей об истинной цели моего «отпуска». Она неожиданно расстроилась.

– Дэн, дорогой, – сказала она, прижавшись к моей руке и шмыгая носом, чтобы не плакать, – я понимаю, что тебе было непросто растить нас и что мы должны быть рады, если ты наконец хочешь сделать что-то для себя, только, пожалуйста, будь осторожен. Нам так… так нужно, чтобы ты вернулся.

– Я вернусь, – беспомощно пообещал я, давая ей свой носовой платок. – Я вернусь.

Такси привезло меня из аэропорта через засаженную деревьями площадь в лондонский дом графа Октобера. Моросил мелкий серый дождь, ни в коей мере не соответствовавший моему настроению. На сердце у меня было легко и беззаботно, я был готов на все.

В ответ на мой звонок элегантная черная дверь была открыта дружелюбным слугой, который взял у меня из рук дорожную сумку, сообщил, что его светлость ожидает меня, и предложил немедленно пройти наверх. Поднявшись на второй этаж, я оказался в гостиной, отделанной в малиновых тонах, с электрообогревателем в старинном камине, вокруг которого с бокалами в руках стояли трое мужчин. Они стояли в непринужденных позах, повернув головы к открывшейся двери, и все как один излучали властность, которую я заметил в графе Октобере. Это был правящий триумвират Национальных скачек. Большие шишки. За ними были столетия традиционного могущества. И они воспринимали всю ситуацию куда менее легкомысленно, чем я.

– Мистер Роук, милорд, – произнес слуга, проводя меня в комнату.

Граф Октобер подошел ко мне, и мы обменялись рукопожатием.

– Хорошо долетели?

– Да, спасибо.

Он обернулся к остальным.

– Два других сопредседателя нашего комитета прибыли сюда, чтобы познакомиться с вами.

– Мое имя Маклсфилд, – проговорил тот из них, который был выше – сутулый пожилой человек с пышными седыми волосами. Он подался вперед и протянул мне жилистую руку. – Очень рад нашему знакомству. – У него был острый пронзительный взгляд. – А это полковник Беккет, – он жестом указал на третьего человека, худощавого и болезненного на вид, который тоже пожал мне руку, но слабо и вяло.

Все трое замолчали и уставились на меня, как на пришельца из космоса.

– Я в вашем распоряжении, – вежливо сказал я.

– Да… ну что ж, мы можем сразу перейти к делу, – сказал Октобер, подводя меня к обтянутому кожей креслу. – Может быть, сначала выпьете?

– Спасибо.

Он протянул мне стакан самого мягкого виски, какое я когда-либо пробовал, и мы сели.

– Моих лошадей, – начал лорд Октобер спокойным, неторопливым тоном, – тренируют в конюшне при моем доме в Йоркшире. Сам я этим не занимаюсь, потому что часто бываю в отъезде. Человек по имени Инскип, имеющий государственную лицензию, тренирует моих лошадей и лошадей нескольких моих друзей. В данный момент там тридцать пять лошадей, одиннадцать из них мои. Нам кажется, что вам лучше всего начать работать конюхом у Инскипа, а потом вы можете перейти туда, куда сочтете нужным. Пока все понятно?

Я кивнул. Он продолжал:

– Инскип честный человек, но, к сожалению, немного болтун, поэтому для успеха дела будет лучше, если он не узнает, откуда вы взялись. Поэтому нанять вас должен он сам. Чтобы он взял вас не задумываясь, надо, чтобы в конюшне была нехватка рабочих рук – для этого полковник Беккет и сэр Стюарт Маклсфилд через два дня отправят туда по три молодых лошади каждый. Лошади неважные, вообще говоря, но самые приличные, каких нам удалось найти за это время.

Все трое улыбнулись. И я бы сказал, не без основания – я уже начал восхищаться работой их сотрудников.

– Через четыре дня все начнут сбиваться с ног, вот тогда-то и появитесь вы и предложите свои услуги. Идет?

– Идет.

– Вот рекомендация, – он протянул мне конверт. – От моей кузины из Корнуолла, она держит пару скаковых лошадей. Я договорился с ней, что если Инскип будет наводить справки, она даст о вас хороший отзыв. Нельзя с самого начала выглядеть очень уж сомнительно, а то Инскип вас просто не возьмет.

– Понятно, – сказал я.

– Инскип потребует вашу страховую карточку и справку о подоходном налоге, которую вы должны сохранить с прежнего места работы. Вот они, – он отдал мне документы. – Страховая карточка проштампована до сегодняшнего дня и не будет проверяться до следующего мая, а к тому времени, я надеюсь, в ней уже не будет надобности. С подоходным налогом сложнее, но мы составили справку таким образом, что адрес на той ее части, которую Инскип отошлет в отдел внутренних бюджетных поступлений, невозможно разобрать. Возникнет естественная неразбериха, которая даст возможность благополучно скрыть то, что вы не работали в Корнуолле.

– Ясно, – сказал я. Надо признаться, все это произвело на меня впечатление.

Сэр Стюарт Маклсфилд откашлялся, а полковник Беккет потрогал пальцами переносицу.

– Насчет этого допинга, – сказал я. – Вы говорили, что эксперты его не обнаружили, но я не знаю подробностей. Почему вы так уверены, что вообще что-то применялось?

Октобер взглянул на Маклсфилда, который медленно проговорил скрипучим старческим голосом:

– Когда после скачки у лошади идет пена изо рта, глаза выскакивают из орбит, а все тело покрыто потом, вполне естественно предположить, что ей дали какой-то стимулятор. Мошенников обычно подводит то, что очень трудно бывает рассчитать необходимую дозу стимулятора, которая заставит лошадь выиграть, но не возбудит подозрений. Если бы вы видели хоть одну из проверенных нами лошадей, вы бы поклялись, что ей дали слишком большую дозу допинга. А результаты анализов каждый раз были отрицательными.

– А что говорят фармацевты? – спросил я.

– Дословно? – язвительно переспросил Беккет. – Это звучит неприлично.

Я усмехнулся.

– Можно своими словами.

– Они просто-напросто утверждают, что не существует такого стимулятора, который они не могли бы обнаружить.

– А как насчет адреналина? – спросил я. Они переглянулись, и Беккет сказал:

– У большинства обследованных лошадей действительно был достаточно высокий уровень адреналина, но по одному анализу нельзя судить о том, какой уровень является нормальным для данной лошади. Лошади очень различаются по количеству адреналина в крови, и чтобы определить норму для каждой лошади, надо провести несколько анализов до и после скачки, а также во время тренировок. И только установив, какой уровень является естественным, можно сказать, был ли он превышен. Что же касается практической стороны этого дела… вы ведь понимаете, я надеюсь, что адреналин нельзя ввести с пищей. Необходимо сделать укол, причем действует он мгновенно. На старте все эти лошади были совершенно спокойны, а ведь если бы им ввели адреналин, его действие уже было бы заметно. Кроме того, обычно по лошади бывает сразу видно, что ей сделали подкожную инъекцию, потому что шерсть вокруг места укола встает дыбом и скрыть это невозможно. Безопасен в этом смысле только укол прямо в яремную вену, но это сложное дело, и мы совершенно уверены, что в наших случаях ничего подобного не было.

– В лаборатории нам посоветовали искать механический раздражитель, – сказал Октобер. – Таких случаев в прошлом было немало. Например, электрический шок. В седло или в хлыст жокея вмонтирована батарея, и он может периодически ударять лошадь током, таким образом подстегивая ее, чтобы обеспечить выигрыш. Лошадиный пот служит прекрасным проводником в подобном случае. Мы очень тщательно изучили такую возможность и убедились, что в экипировке жокеев не было ничего необычного.

– Мы собрали все наши записи, результаты анализов, десятки вырезок из газет и вообще все, что нам казалось хоть немного полезным, – сказал Маклсфилд, показывая на три папки, лежавшие на столе рядом со мной.

– A у вас есть еще четыре дня, чтобы все это прочитать и обдумать, – добавил лорд Октобер, слегка улыбаясь. – Комната для вас готова, мой слуга обо всем позаботится. К сожалению, я не смогу остаться с вами, мне сегодня же надо возвращаться в Йоркшир.

Беккет взглянул на часы и медленно поднялся.

– Мне пора, Эдуард, – затем, обратившись ко мне, он сказал: – У вас все получится. Только постарайтесь сделать это побыстрее, хорошо? Время работает против нас.

Взгляд его был настолько же живым и проницательным, насколько слабым и вялым был его физический облик.

На лице Октобера мне почудилось облегчение. Окончательно я в этом убедился, когда Маклсфилд снова пожал мне руку и проскрипел:

– Теперь, когда вы здесь, наш план кажется мне более реальным… Мистер Роук, я искренне желаю вам успеха.

Октобер проводил их до входной двери, вернулся в малиновую гостиную и посмотрел на меня.

– Вы им понравились, мистер Роук, и я этому очень рад.

Наверху, в роскошной спальне для гостей с темно-зелеными коврами и кроватью с медными спинками, в которой я спал следующие четыре ночи, я обнаружил, что слуга распаковал мою одежду и аккуратно разложил ее на полках массивного гардероба времен Эдуарда [1]. На полу возле моей собственной дорожной сумки из кожи и ткани стоял дешевый фибровый чемодан с заржавевшими замками. Я с интересом исследовал его содержимое. Сверху лежал толстый запечатанный конверт, на котором стояло мое имя. Я открыл его и увидел, что он набит пятифунтовыми бумажками; их было сорок штук, сопроводительная же записка гласила: «Хлеб для пускания по водам» [2]. Я громко рассмеялся.

Под конвертом оказалось все необходимое, от белья до умывальных принадлежностей, от сапог для верховой езды до непромокаемой куртки, от джинсов до пижамы.

Из ворота черной куртки торчала еще одна записка Октобера: «Куртка завершит то, что начали бачки. Это униформа мошенников и бандитов, так что с признаками приличной репутации будет покончено. Желаю удачи!»

Я осмотрел сапоги. Они были подержанные и явно нуждались в чистке, но когда я сунул в них ноги, то, к моему удивлению, оказалось, что они мне в самый раз. Я стянул сапоги и примерил ботинки с невероятно острыми носами. Вид у них был совершенно сногсшибательный, но размер мой, и я остался в них, чтобы привыкли ноги (и глаза).

Три папки с документами, которые я забрал с собой наверх после отъезда Октобера в Йоркшир, лежали на низком столике возле кресла, и с чувством, что время не ждет, я сел, открыл первую из них и принялся за чтение.

Я медленно вчитывался в каждое слово, поэтому мне потребовалось два дня, чтобы покончить со всеми бумагами в трех папках. Через два дня я сидел, уставившись в ковер, без единой ценной мысли в голове. Здесь были отпечатанные или написанные от руки отчеты о беседах председателей Комитета с тренерами, жокеями, старшими разъездными конюхами, просто конюхами, кузнецами и ветеринарами, имеющими отношение к одиннадцати подозрительным лошадям. Здесь был длинный отчет фирмы частных детективов, которые расспрашивали десятки конюхов в «местах отдыха» и не получили ровным счетом никаких результатов. Записка от букмекера на десяти страницах перечисляла многочисленные подробности о ставках, которые делались на этих лошадей, но последняя фраза подытоживала всю эту информацию так: «Нам не удалось найти какое-либо лицо или синдикат, которые выигрывали бы постоянно на всех этих лошадях, поэтому мы делаем вывод, что если такое лицо или синдикат существуют, их ставки делались через тотализатор». Несколько дальше в этой же папке я нашел письмо компании «Тоут Инвесторз Лимитид», в котором сообщалось, что никто из их постоянных клиентов не ставил на всех перечисленных лошадей, но, разумеется, они не имеют данных о ставках, которые делаются наличными прямо на ипподромах.

Вторая папка содержала одиннадцать отчетов о лабораторных анализах мочи и слюны. Первый из них относился к лошади по кличке Чаркоул и был составлен полтора года назад. В последнем речь шла о проверках лошади Радьярд, проведенных в сентябре, когда Октобер был в Австралии.

В конце каждого отчета аккуратным почерком было выведено слово «отрицательный».

Пресса явно старательно избегала выражений, которые могли бы навлечь на нее преследование за клевету. Вырезки из газет, подшитые в третью папку, изобиловали такими высказываниями: «Чаркоул продемонстрировал совершенно нетипичную для него манеру бега», «казалось, что Радьярд весьма возбужден своим успехом».

Заметок, где упоминались Чаркоул и следующие три лошади, было сравнительно мало, но потом кто-то явно догадался прибегнуть к услугам агентства по сбору информации: я обнаружил вырезки из нескольких дневных, вечерних, местных и спортивных газет, относящиеся к последним семи случаям.

В самом конце папки с вырезками я наткнулся на средних размеров конверт с надписью «Дейли Скоуп» 10 июня». Я понял, что это материалы, собранные беднягой Стейплтоном, и с большим любопытством открыл конверт. Но, к моему величайшему разочарованию, все вырезки, кроме трех, оказались дубликатами уже прочитанных мной.

Одна из этих трех была посвящена владелице Чаркоула, в другой говорилось о лошади (не упомянутой в списке Октобера), которая взбесилась и убила женщину в паддоке в Картмеле, Ланкашир, третья же представляла собой большую статью из спортивного еженедельника, подробно рассказывающую о знаменитых случаях применения допинга и их расследовании. Я прочел все это очень внимательно, но с минимальным результатом.

После трех суток бесплодных умственных усилий весь следующий день я провел, бродя по Лондону, с пьянящим чувством свободы вдыхая дымный городской воздух, часто спрашивая дорогу и вслушиваясь в звук голосов отвечавших. Пожалуй, Октобер с излишним оптимизмом оценил мое произношение, потому что еще до полудня два человека опознали мой акцент как австралийский. Мои родители сохранили английский выговор до самой смерти, я же в возрасте девяти лет понял, что в школе гораздо лучше ничем не выделяться, и с тех пор перенял манеру говорить, принятую на моей новой родине. Теперь уже я не смог бы изменить свою речь, даже если бы захотел, но чтобы она звучала похоже на кокни, ее явно надо было подправить.

Я двинулся в восточном направлении, задавая вопросы и прислушиваясь к ответам. Постепенно я пришел к выводу, что если я не буду произносить букву «эйч» и глотать окончания слов, результат получится вполне сносный. Я практиковался целый день, и в конце концов мне даже удалось изменить произношение некоторых гласных. Никто больше не спрашивал меня, откуда я приехал, что показалось мне признаком успешности моих стараний, а когда под конец дня я спросил уличного торговца, где мне сесть на автобус в сторону Вест-Энда, я не уловил особой разницы между своим вопросом и его ответом.

Кроме этого, я сделал одно приобретение – прочный холщовый ремень с кармашками для денег, застегивающимися на «молнии». Надев его под рубашку, я спрятал в него двести фунтов: что бы ни случилось, деньги под рукой мне всегда пригодятся.

Вечером, со свежей головой, я попытался подойти к проблеме допинга с другой стороны. Было ли у этих одиннадцати лошадей что-нибудь общее? Ответ напрашивался вполне определенный: нет. Все они обучались у разных тренеров, принадлежали разным владельцам, и жокеи на них ездили разные. Единственное, что их объединяло, это то, что у них не было ничего общего.

Я вздохнул и отправился спать.

Теренс – слуга, с которым у меня установились сдержанные, но определенно дружеские отношения, – разбудил меня утром четвертого дня, войдя в мою комнату с завтраком на подносе.

– Приговоренный ел с аппетитом, – заметил он, поднимая серебряную крышку, чтобы позволить мне насладиться видом и запахом яичницы с ветчиной.

– Что ты хочешь этим сказать? – поинтересовался я, довольно зевая.

– Я не знаю, сэр, какие планы у вас и его светлости, но вы явно собираетесь в какое-то странное место. К примеру, ваш костюм куплен не там, где все эти вещи.

Он поднял фибровый чемодан, положил его на табурет и открыл замки. Бережно, как будто они были шелковые, он выложил на стул хлопчатобумажные брюки и клетчатую рубашку, за ними последовали грубый светло-коричневый пуловер, черные штаны из «чертовой кожи» и черные носки. С видом отвращения он взял в руки черную кожаную куртку и повесил ее на спинку стула, а в ногах аккуратно расположил остроносые ботинки.

– Его светлость велели мне лично убедиться, что вы оставили все ваши вещи здесь, а с собой взяли только это, – сказал он с сожалением.

– Это ты их покупал? – с интересом спросил я. – Или лорд Октобер?

– Его светлость покупали все сами. Подойдя к двери, он вдруг улыбнулся.

– Хотел бы я посмотреть, как он толкался в дешевом универмаге среди всех этих суетящихся теток!

Я прикончил завтрак, принял ванну, побрился и оделся полностью во все новое, увенчав свой костюм черной кожаной курткой и застегнув ее на «молнию». Потом зачесал волосы не назад, как обычно, а вперед, чтобы вьющиеся черные пряди падали на лоб.

Когда Теренс вернулся за подносом, я стоял и разглядывал свое отражение в большом зеркале. Вместо того чтобы улыбнуться ему, я медленно развернулся на каблуках и одарил его жестким, прищуренным взглядом.

– Боже правый! – воскликнул он.

– Отлично, – радостно сказал я. – Значит, ты не стал бы мне доверять?

– Ни на грош.

– А что бы ты обо мне подумал? Ты взял бы меня на работу?

– Ну, во-первых, вы бы вообще не вошли в этот дом через парадную дверь. Только с черного хода, да и то вряд ли. Прежде всего я бы основательно изучил ваши рекомендации, но все равно взял бы только в крайнем случае. Вид у вас какой-то ненадежный… и даже… даже немного опасный.

Я расстегнул «молнию» так, чтобы видны были ворот клетчатой рубашки и коричневый пуловер.

– А теперь? – спросил я.

Он наклонил голову к плечу, соображая.

– Да, теперь я бы, пожалуй, взял вас. Так вы выглядите более обыкновенным. Не то чтобы более честным, но менее опасным.

– Спасибо, Теренс. По-моему, это как раз то, что нужно. Обыкновенный, но нечестный. – Я улыбнулся с удовольствием. – Пожалуй, мне пора.

– Вы взяли что-нибудь из своих собственных вещей?

– Только часы, – заверил я.

– Прекрасно.

Я отметил про себя, что впервые за четыре дня он перестал автоматически вставлять в каждое предложение обращение «сэр», а когда я поднял дешевый чемоданчик, даже не пытался забрать его у меня.

Мы спустились к входной двери, где я пожал ему руку, поблагодарил за то, что он так хорошо обо мне заботился, и дал пять фунтов – одну из тех банкнот, что оставил мне Октобер. Он взял деньги с улыбкой и остановился на пороге, разглядывая меня в моем новом обличье.

Я широко ему улыбнулся.

– До свидания, Теренс.

– До свидания, и спасибо… сэр, – сказал он и засмеялся. Следующим свидетельством резкого падения моего социального положения было поведение таксиста, которого я остановил на другой стороне площади. Он отказывался везти меня на вокзал Кинге Кросс, пока я не показал ему, что у меня достаточно денег, чтобы заплатить. Я успел на полуденный поезд в Хэрроугейт и в пути несколько раз поймал на себе неодобрительный взгляд сидящего напротив приличного мужчины средних лет с обтрепанными манжетами. Очень хорошо, подумал я, глядя на проносящийся мимо сырой осенний пейзаж – значит, я сразу же произвожу сомнительное впечатление. Хотя вряд ли это может считаться подходящим поводом для радости.

Из Хэрроугейта я на местном автобусе приехал в деревушку Слоу, спросил дорогу и пешком прошел последние две мили до поместья Октобера, явившись туда около шести, – лучшее время для того, чтобы наниматься на работу в конюшню.

Они действительно уже сбивались с ног. Я спросил старшего конюха, и он отвел меня к Инскипу, который был занят вечерней проверкой работы.

Инскип осмотрел меня с головы до ног и поджал губы. Это был моложавый, замкнутый на вид человек в очках, с редкими рыжеватыми волосами и вялым ртом.

– Рекомендации? – Голос же его, напротив, был резким и властным.

Я достал из кармана письмо корнуолльской кузины Октобера и вручил ему. Он вынул письмо из конверта, прочитал его и убрал и свой собственный карман.

– Значит, раньше ты не работал со скаковыми лошадьми?

– Нет.

– Когда можешь начать?

– Прямо сейчас, – я показал на свой чемоданчик. Он поколебался, но недолго.

– У нас сейчас как раз не хватает людей. Поэтому мы возьмем тебя для пробы. Уолли, устройте его у миссис Оллнат, утром он приступит к работе. Обычная плата, – добавил он, обращаясь ко мне, – одиннадцать фунтов в неделю, три фунта из них идут миссис Оллнат. Документы можешь отдать мне завтра. Устраивает? – Да, – сказал я, и был принят.

Глава 3

Я незаметно, как еретик в рай, входил в жизнь конюшни, стараясь не быть распознанным и уволенным прежде, чем впишусь в обстановку. В первый вечер я пользовался только односложными словами, поскольку не был уверен в своем новом произношении, но постепенно мне стало ясно, что сами конюхи говорят на множестве местных диалектов и мой австралийский кокни вряд ли привлечет внимание.