– Лучше не рыпайся, приятель, – посоветовал рыжий, приняв мою попытку освободить больную руку из его клешни за стремление иступить в схватку с полицией.

– Пустите… руку, – с трудом выговорил я. – Никуда я не денусь.

Они отпустили меня и отошли на шаг в сторону. По явному облегчению, написанному на их лицах, я понял, что они и в самом деле боялись нападения с моей стороны. Я глубоко дышал, пережидая боль в руке.

– С ним не будет особых хлопот, – заметил темноволосый. – У него и вид-то – краше в гроб кладут.

– Он подрался, – сообщил доктор.

– Это он вам сказал, сэр? – рассмеялся темноволосый.

Я поглядел на наручники. Оказывается, они не только неудобны, но и страшно унизительны.

– Что он натворил? – спросил доктор.

– Он… э-э… ему придется дать показания в связи с нападением на его бывшего хозяина, тренера скаковых лошадей, который в данный момент находится без сознания, и еще на одного человека, которому пробили череп.

– Он мертв?

– Нам сообщили, что мертв, сэр. Мы еще не были в конюшне, но говорят, там была настоящая бойня. Нас двоих послали из Клейверинга за этим типом. Его надо доставить туда, потому что конюшня относится к нашему району.

– Быстро вы его нашли, – сказал доктор.

– Это точно, – с удовлетворением отозвался рыжий. – Наши ребята неплохо сработали. Какая-то женщина позвонила отсюда в полицейский участок Дарема и описала его, а потом они получили из Клейверинга сообщение о преступлении в конюшне и приметы. Они сравнили два описания и тут же связались с нами. Мы рванули сюда, и вот вам, пожалуйста, – у входа стоял его мотоцикл, номер совпал и все такое.

Я поднял голову. Доктор смотрел на меня с разочарованием и презрением. Пожав плечами, он произнес устало:

– Да-а, никогда не угадаешь… Мне бы и в голову не пришло, что он просто-напросто бандит. Надо же… – Он отвернулся и поднял свой чемоданчик.

И тут я не выдержал. Я слишком долго позволял окружающим презирать себя, не пытаясь оправдаться. Видно, эта капля переполнила чашу моего терпения.

– Я дрался, потому что они напали на меня, – сказал я. Доктор полуобернулся. Не знаю почему, но в тот момент мне

было очень важно убедить его. Темноволосый полицейский поднял брови и заметил, обращаясь к доктору:

– Этот тренер его бывший хозяин, а убитый – богатый джентльмен, владелец нескольких лошадей. Об убийстве сообщил старший конюх. Он увидел, как Роук выезжает со двора на мотоцикле, и удивился – ведь его накануне уволили. Пошел сказать об этом тренеру и обнаружил, что тот без сознания, а второй джентльмен убит.

Доктору этого было вполне достаточно. Он вышел из комнаты не оглянувшись. Что толку оправдываться? Уж лучше последовать совету рыжего и «не рыпаться».

– Ну, пошли, приятель, – сказал темноволосый.

Они снова смотрели на меня недоверчиво и враждебно, готовые ко всему. Я медленно поднялся на ноги, чувствуя, что каждое движение дается мне с мучительным трудом, и не желая напрашиваться на сочувствие, которого мне все равно не видать. Против своего ожидания, я не только не упал, но даже несколько приободрился. Наверное, здесь сыграл роль психологический фактор – когда я стоял, полицейские казались мне не огромными, угрожающе нависшими стражами порядка, а двумя обычными молодыми людьми моего роста, выполняющими свою работу и очень старающимися не наделать ошибок.

С ними же все, естественно, было наоборот. Видимо, они подсознательно считали, что все конюхи – коротышки, и мой рост неприятно поразил их. Они стали гораздо агрессивнее.

В моем положении не было большого смысла вступать в конфликт с полицией, мне не хотелось осложнять свои и без того неважные дела.

– Не беспокойтесь, – вздохнул я, – у вас не будет со мной проблем.

Но им приказали доставить бешеного головореза, который размозжил человеку череп, и они были начеку. Рыжий крепко сжал мою правую руку и подтолкнул меня к двери. В коридоре темноволосый таким же образом схватил меня слева.

Коридор кишел группками любопытных студенток. Я остановился как вкопанный. На глазах у десятков девушек полицейский потащил меня вперед.

Смысл желания провалиться сквозь землю дошел до меня во всей полноте. Остатки моего чувства собственного достоинства внезапно восстали – я не мог пережить, что меня волокут, как преступника, перед столькими умными и «симпатичными молодыми женщинами. Их пол и возраст меня доконали. Мне было бы намного легче, если бы это были мужчины!

Но мне пришлось выпить всю чашу до дна. На протяжении всего долгого пути от комнаты Элинор до входной двери, всех этих нескончаемых лестниц и запутанных коридоров, каждый мой шаг сопровождался внимательными женскими взглядами. Это было унижение, которого мне никогда не забыть. А может быть, с отчаянием подумал я, человек привыкает даже к тому, что его ведут через толпу в наручниках, если это случается довольно часто. Когда привыкаешь, перестаешь реагировать… Сейчас это было бы кстати!

Хорошо хоть, мне удалось ни разу не споткнуться, даже на ступеньках, что в прямом и переносном смысле спасло меня от окончательного падения. Когда меня наконец впихнули в стоявшую внизу полицейскую машину, она показалась мне тихой пристанью и раем небесным!

Меня посадили впереди, между двумя полицейскими. Вел машину темноволосый.

– Уф-ф, – сказал он, сдвигая на затылок фуражку, – эти уж мне девицы…

Лицо у него было красное от смущения, на лбу выступили мелкие капли пота.

– А этому хоть бы хны, – заметил рыжий, садясь между мной и дверью и вытирая шею платком. – Силен парень.

Я сидел, уставившись в окно, следя глазами за пробегающими по бокам огнями Дарема, и думал, что лицо человека и впрямь создано, чтобы скрывать его мысли. Весь кошмарный путь по колледжу был для меня пыткой, а они этого не заметили… Значит, долгие месяцы практики, когда мне приходилось маскировать свои чувства и мысли, не прошли даром – мое лицо автоматически сохраняло равнодушное выражение. Что ж, пожалуй, эта привычка еще сослужит мне службу в ближайшие несколько часов, а то и дней.

Остаток пути я посвятил размышлению о том, что я попал в неприятный переплет и выпутаться будет не так просто. Ведь я же действительно убил Эдамса! К тому же ко мне отнесутся не как к солидному уважаемому гражданину, а как к убийце и подонку, норовящему уйти от правосудия. Меня оценят согласно той роли, которую я добровольно взял на себя, и оценка эта, боюсь, окажется очень низкой. Тут уж ничего не поделаешь. Понятно, что я продержался у Хамбера восемь недель не только благодаря своему оборванному виду. Если Эдамс поверил в то, что я подонок, поверит и полиция – живые доказательства этому сидели с двух сторон от меня, с подозрением следя за каждым моим движением.

Рыжий не сводил с меня глаз.

– А он не слишком разговорчив, – отметил он после долгого молчания.

– Небось есть о чем подумать, – саркастически поддержал второй.

Собственные преступления Эдамса и Хамбера никак меня не оправдывали. Я заерзал на сиденье, наручники звякнули. Где те легкомыслие и беспечность, с которыми я когда-то отправился в Слоу в своем маскарадном костюме?

Впереди виднелись огни Клейверинга. Темноволосый посмотрел на меня с плохо сдерживаемой радостью – дело сделано, преступник задержан. Рыжий прервал затянувшуюся паузу, в его голосе было слышно такое же удовлетворение.

– Он будет гораздо старше, когда выйдет из тюрьмы, – сказал он.

Хотелось надеяться, что его прогноз не оправдается. Однако я прекрасно понимал, что продолжительность моего заключения будет всецело зависеть от того, насколько убедительно я смогу доказать убийство в целях самообороны. Недаром мой отец был юристом!

Следующие несколько часов прошли как в страшном сне. Полицейские Клейверинга были ожесточившимися циничными парнями, в меру своих возможностей пытающимися сбить растущую волну преступности в шахтерском районе с высоким процентом безработицы. Мягкость не фигурировала среди их методов обращения с преступниками. Очень возможно, что каждый из них в отдельности любил жену и баловал детей, но даже если это было и так, они сохраняли доброту и человечность исключительно для внеслужебного пользования.

Без работы они, похоже, не сидели – все здание полицейского участка гудело от хлопанья дверей, торопливых шагов и громких голосов. Меня, все так же в наручниках, таскали из одной комнаты в другую, задавая отрывистые вопросы и нетерпеливо отмахиваясь – «потом, сейчас не до него, займемся этим ночью».

Я с тоской думал о горячей ванне, мягкой постели и пригоршне аспирина. Но моим мечтам не суждено было сбыться. Ближе к ночи меня усадили на стул в ярко освещенной комнатушке с голыми стенами, и я рассказал, как я попал к Хамберу и почему убил Эдамса, подробно описав все события последнего дня. Они не поверили ни одному моему слову, и их можно понять! Мне тут же было предъявлено официальное обвинение в совершении убийства. Все мои протесты остались без ответа.

Потом они принялись меня допрашивать. Снова и снова мне задавали одни и те же вопросы, я отвечал, и вопросы опять повторялись. Допрашивающие сменяли друг друга, как участники эстафеты, оставаясь свежими и полными рвения, я же все больше уставал. Слава Богу, что мне не надо было врать – смертельная усталость и полнейшее отупление вряд ли позволили бы мне сохранять ясную голову. Мне и правду-то трудно было выговаривать – в голове царил густой туман, язык не ворочался, – а они только и ждали какой-нибудь ошибки с моей стороны.

– Теперь расскажи, как все было на самом деле.

– Я рассказал.

– Ну, это все шпионские страсти.

– Запросите из Австралии копию договора, который я подписал, когда нанимался на эту работу.

Я в четвертый раз повторил адрес адвоката, и в четвертый раз они его не записали.

– Так кто тебя нанял?

– Граф Октобер.

– С ним мы тоже можем связаться?

– Он в Германии до субботы.

– Какая неприятность!

Тут они нехорошо ухмылялись. От Касса им стало известно, что я работал в конюшне Октобера. Касс также сообщил им, что я ленивый, нечестный, трусливый и не слишком сообразительный конюх. Он верил в то, что говорил, – поверили и они.

– Ты попал в историю с дочерью его светлости, это правда? Черт бы побрал этого Касса и его длинный язык!

– А теперь ты хочешь отомстить ему за увольнение, впутав его имя в эту историю? С мистером Хамбером ты ведь тоже расквитался за то, что вчера он тебя выгнал?

– Нет. Я ушел, потому что моя работа была закончена.

– Тогда за то, что он тебя ударил?

– Нет.

– Старший конюх говорит, ты это заслужил.

– Эдамс и Хамбер занимались мошенничеством с лошадьми. Я вывел их на чистую воду, и они попытались убить меня.

Кажется, эта фраза звучала уже в десятый раз, не производя ни малейшего впечатления.

– Итак, тебя побили, ты затаил злобу и нашел способ рассчитаться… Обычная история.

– Нет.

– Ты все обдумал, вернулся и напал на них. Устроил настоящую бойню – там вся комната в крови.

– Это моя кровь.

– Мы можем установить ее группу.

– Сделайте это, и вы убедитесь, что это моя кровь.

– И все из такого крошечного пореза? Не считай нас за идиотов.

– Но врач мне все зашил!

– Ах, да! Вернемся к леди Элинор Тэррен, дочери лорда Октобера… Это с ней ты впутался в историю?

– Нет.

– Она забеременела…

– Да нет же! Спросите у врача.

– …и приняла таблетки…

– Нет. Ее отравил Эдамс.

Дважды я рассказал им о флаконе с фенобарбитоном. Наверняка они наткнулись на него в конторе, но не желали признавать этого.

– Ее отец вышвырнул тебя, потому что ты ее соблазнил. Она не стерпела позора и выпила снотворное.

– Ей незачем было терпеть позор – это не она, а ее сестра Патриция обвинила меня в том, что я ее соблазнил. Эдамс отравил Элинор, подсыпав порошок в джин с кампари. Джин, кампари и фенобарбитон вы найдете в конторе. Сравните с анализом содержимого желудка Элинор.

Они пропускали все мои слова мимо ушей.

– В довершение всего она обнаружила, что ты бросил ее и сбежал. Мистер Хамбер пытался утешить девушку, предложил ей выпить, но она вернулась в колледж и приняла таблетки.

– Нет.

К моему сообщению о применении Эдамсом огнемета они отнеслись, мягко говоря, скептически.

– Вы найдете его в сарае.

– Ну да, как же, в сарае. Так где, ты говоришь, он находится? Я еще раз объяснил.

– Наверное, поле принадлежит Эдамсу. Это можно выяснить.

– Оно существует только в твоем воображении.

– Поезжайте и проверьте. Огнемет тоже там.

– Скорее всего его используют для сжигания вереска – многие фермеры так делают.

Они дважды позволили мне попытаться связаться по телефону с полковником Беккетом. В Лондоне его камердинер сказал, что полковник уехал к друзьям в Беркшир, чтобы посетить вместе с ними скачки в Ньюбери. Местная телефонная станция Беркшира не действовала – оператор сообщил мне, что прорвало водопровод, залило кабель и его как раз сейчас чинят.

Я не мог понять, почему мое настойчивое желание связаться с руководителями Скакового комитета не заронило в головы следователей подозрения, что я все-таки могу говорить правду.

– Помнишь того парня, что жену задушил? Совершенно чокнутый – все требовал, чтобы ему разрешили позвонить лорду Бертрану Расселлу [17] и сообщить ему о своем вкладе в дело мира.

Где-то около полуночи один из полицейских высказал мысль, что даже если я не вру и меня действительно наняли следить за Эдамсом и Хамбером (в чем лично он очень сомневается), это все равно не давало мне права убивать их.

– Хамбер жив, – сказал я.

– Пока.

У меня упало сердце. Не дай Бог, если еще и Хамбер…

– Так значит, ты ударил Эдамса тростью?

– Я же говорил – я ударил его шаром из зеленого стекла. Я держал его в левой руке и ударил изо всей силы. Я хотел не убить, а только оглушить! Но я ведь не левша… Поэтому мне было трудно рассчитать силу удара…

– Зачем же ты тогда бил левой рукой?

– Я уже объяснял.

– Объясни еще раз. Я объяснил.

– И после того, как тебе перебили правую руку, ты сел на мотоцикл и проехал десять миль до Дарема? За кого ты нас принимаешь?

– На пресс-папье есть отпечатки обеих моих рук. Правой рукой я метнул его в Хамбера, а левой ударил Эдамса. Проверьте!

– Теперь еще и отпечатки пальцев! – саркастически произнес один из них.

– А на телефоне вы найдете отпечатки левой руки – я пытался позвонить вам из конторы. И еще на кране в ванной… и на ключе, и на ручке двери – внутри и снаружи. Во всяком случае, они там были…

– Но на мотоцикле-то ты все же ехал.

– К тому времени онемение прошло.

– А сейчас?

– И сейчас тоже.

Один из полицейских подошел ко мне, взял меня за правое запястье и высоко поднял мою руку. Наручники дернулись и подняли вместе с правой рукой левую. Острой болью отдались ушибы. Полицейский отпустил мою руку. Наступила короткая пауза.

– Ему действительно больно, – нехотя признал кто-то.

– Прикидывается!

– Может быть…

Весь вечер они пили чай, но мне не предлагали. Правда, когда я попросил, мне тоже принесли чашку – но я с таким трудом смог поднять ее, что, пожалуй, не стоило и стараться.

Они вновь принялись за свое.

– Допустим, Эдамс и ударил тебя по руке, но он сделал это в порядке самозащиты – увидел, как ты бросил пресс-папье в своего хозяина, и понял, что следующим будет он. Он пытался отбиться.

– К этому моменту он уже разбил мне лоб и несколько раз сильно ударил, в том числе и по голове.

– По словам старшего конюха, большую часть побоев тебе нанесли вчера. Поэтому-то ты и вернулся. И напал на мистера Хамбера.

– Вчера Хамбер ударил меня два раза, и я вовсе не затаил на него злобу. Остальное – дело рук Эдамса, и произошло это уже сегодня. – Я вдруг вспомнил важную подробность. – Он сбил меня с ног, а потом снял с моей головы мотоциклетный шлем. На шлеме должны быть отпечатки его пальцев.

– Ну вот, опять отпечатки!

– Но ведь по ним все можно проверить!

– Давай начнем сначала. Разве можно верить такому сомнительному типу, как ты?

Дальше все было ясно. Сомнительный тип, рокер, бандит, угроза обществу… что там еще? Опять моя чертова внешность… В полном отчаянии я воззвал к их логике:

– Разве можно изображать мошенника, если выглядишь честным парнем?

– Ну, ты-то выглядишь стопроцентным мошенником, можешь не сомневаться! Как будто им и родился.

Я посмотрел на их каменные физиономии, их колючие, недоверчивые глаза. Крепкие ребята, настоящие полицейские, они не собирались позволить обвести себя вокруг пальца. Мне казалось, я могу прочесть их мысли: если они поверят мне, а потом выяснится, что я запудрил им мозги, это им даром не пройдет. Инстинкт самосохранения восставал, не давая им воспринять всерьез мои слова. Мне не повезло.

Душная комната заполнилась сигаретным дымом, я изнывал в куртке и двух свитерах. Впрочем, я не сомневался, что они приписывают выступившую на моем лбу испарину не жаре и боли, а страху.

Я продолжал отвечать на вопросы. Они еще дважды прошлись по всем пунктам, расставляя мне ловушки, иногда повышая голос, расхаживая вокруг меня и выкрикивая вопросы с разных сторон. Я слишком устал для участия в подобных мероприятиях – помимо всего прочего, я ведь всю предыдущую ночь не сомкнул глаз. Часам к двум я уже еле говорил от утомления, и, разбудив меня и третий раз за полчаса, они отказались от дальнейших попыток.

С самого начала мне было ясно, каким будет логическое завершение вечера, но думать об этом было выше моих сил. Но теперь момент настал, делать было нечего. Два полисмена, сержант и констебль, получили распоряжение увести меня на ночь, в результате чего я получил пристанище, по сравнению с которым спальня у Хамбера могла показаться райским уголком.

Камера была квадратная, примерно восемь на восемь футов, стены до высоты плеч были кирпичными, а дальше – белеными. Маленькое зарешеченное окно, расположенное слишком высоко, чтобы и него можно было выглянуть, узкая цементная полка вместо кровати, накрытое крышкой ведро в углу и листок с тюремными правилами на стене. Это было все. Мрачно, как в склепе, к тому же я плохо переношу тесные закрытые помещения. Полисмены грубо приказали мне сесть на цементное ложе, сняли с меня сапоги, ремень и потайной пояс с деньгами. Правда, наручники они тоже наконец сняли. Дверь с лязгом захлопнулась за ними, я остался один.

Остаток ночи лучше не вспоминать.