Глава 13

Энсо остановился в «Форбэри Инн», и уже на следующий день после его приезда в поведении Алессандро произошла явная перемена. Он отказался поехать в Эпсом на моей машине: его отвезет Карло.

— Ну, конечно, — спокойно ответил я, и мне показалось, что Алессандро хочет как-то объяснить свое поведение... извиниться, в конце концов, но преданность отцу сильно ему мешает. Я печально улыбнулся и добавил:

— Если когда-нибудь надумаете, можете опять поехать со мной.

Что-то мелькнуло в его черных глазах, но он быстро отвернулся и, не отвечая, направился к «Мерседесу», а когда мы прибыли в Эпсом, я увидел, что вместе с ним из машины вылезает Энсо.

Энсо поджидал меня у весовой: безобидный толстяк невысокого роста, наслаждающийся апрельским солнышком. Без пистолета с глушителем. Без гангстеров в резиновых масках. Без веревок, стягивавших мне руки, и шприца с промазином. И тем не менее у меня по спине пробежали мурашки.

Энсо держал в руке мое письмо, и враждебный взгляд, который он бросил на меня из-под набрякших век, превзошел бы любой взгляд из богатой коллекции Алессандро.

— Ты нарушил мои инструкции, — сказал он голосом, от которого и не такие смельчаки, как я, бежали куда глаза глядят. — Я сказал тебе, что Алессандро должен заменить Томми Хойлэйка. Я вижу, что этого не произошло. Ты даешь моему сыну какие-то крохи. Ты это исправишь.

— Алессандро, — ответил я, стараясь сохранить на лице бесстрастное выражение, — предоставлялось значительно больше возможностей, чем обычным ученикам за первые шесть месяцев.

Глаза Энсо сверкнули подобно прожектору в тысячу киловатт.

— Ты не будешь разговаривать со мной в таком тоне. Ты сделаешь то, что я тебе говорю. Ты понял? Я не потерплю постоянного нарушения моих инструкций.

Я задумался. В ту ночь, когда меня похитили, он разговаривал очень расчетливо и хладнокровно, но сейчас, казалось, его пожирал какой-то внутренний огонь. От этого Энсо не становился менее опасным. Скорее наоборот.

— Сегодня днем Алессандро участвует в скачках с препятствиями на очень хорошей лошади.

— Он говорит, эти скачки не важны. Он говорит, что важно выиграть большой приз Метрополии. Он должен участвовать в этих скачках.

— Он вам сам сказал? — с любопытством спросил я, потому что на эти скачки мы заявили Движение, и даже Томми Хойлэйк не слишком радовался предстоящему событию.

— Конечно, — очень уверенно заявил Энсо, но я ему не поверил. Видимо, он просто вынудил Алессандро сделать подобное заявление.

— Боюсь, не удастся уговорить владельца, — ответил я, стараясь, чтобы сожаление в моем голосе прозвучало как можно искреннее. — Он настаивает на Томми Хойлэйке. Он непреклонен.

Энсо запыхтел, но отказался бороться за проигранное дело.

— В будущем ты приложишь больше стараний, — произнес он. — Сегодня я тебя прощаю. Но не может быть никаких сомнений, даже тени сомнения, что Алессандро будет участвовать в скачках на приз в две тысячи гиней. На этой твоей лошади. Архангеле. На следующей неделе он сядет на Архангела. Ты меня понял? На Архангела.

Я ничего не ответил. Посадить Алессандро на Архангела было сейчас так же невозможно, как и раньше, даже если бы я этого захотел. А я не хотел. Банкир никогда не согласится заменить Томми Хойлэйка учеником с пятинедельным стажем, тем более на единственном фаворите в дерби, которого он приобрел первый раз в жизни. И ради благополучия моего отца я просто обязан был найти для Архангела самого хорошего жокея. Энсо принял мое продолжительное молчание за знак согласия, выразил на лице удовлетворение и повернулся спиной, давая понять, что разговор окончен.

Алессандро провел скачки просто отвратительно. Он знал, что перед ним та же дистанция, что в дерби, и понимал, что я даю ему возможность попрактиковаться перед большими скачками учеников, которые должны были состояться через два дня. Но он безнадежно все перепутал, плохо вошел в поворот, не сумел сохранить равновесия до и после прыжка через препятствие и, соответственно, не смог до конца использовать скоростные данные лошади.

Спешившись, Алессандро быстро отвернулся, чтобы не встретиться со мной взглядом.

А когда Томми Хойлэйк выиграл большой приз Метрополии (причем Движение выглядел после этого таким же изумленным, как я сам), Алессандро куда-то исчез на весь день.

На этой неделе он участвовал еще в четырех скачках, и ни в одной из них себя не проявил. Алессандро отдал победу на скачках учеников в Эпсоме по собственной глупости, не правильно рассчитав время и оказавшись последним за полмили до финиша. Сделав резвый бросок слишком поздно, он проиграл расстояние в полголовы скакуну, занявшему третье место, хотя преодолел последний этап быстрее всех.

В Сандауне в субботу днем два владельца заявили мне, что лошади их слишком дорого стоят и они не согласны с моим мнением об Алессандро как хорошем наезднике. Они упомянули моего отца, который сразу разобрался бы что к чему, и потребовали другого жокея.

Я передал их слова Алессандро, послав за ним в раздевалку и проведя весь разговор в весовой. Мне просто не представлялось возможности поговорить с ним в ином месте. По утрам к нему было не подступиться, вечером он уходил сразу же после проездки, а на скачках его с двух сторон, подобно конвойным, сопровождали Энсо и Карло.

Алессандро слушал меня с выражением отчаяния на лице и даже не сделал попытки оправдаться, прекрасно понимая, что скакал из рук вон плохо. Но когда я высказал ему все, что думал, он задал один-единственный вопрос:

— Можно мне участвовать в скачках на приз в две тысячи гиней на Архангеле?

— Нет, — ответил я.

— Пожалуйста, — настойчиво сказал он. — Пожалуйста, скажите, что можно. Я прошу вас. — Я покачал головой. — Вы не понимаете. — В голосе его звучала мольба, но я не мог и не хотел пойти ему навстречу.

— Если ваш отец действительно выполнит любую вашу просьбу, — медленно произнес я, — попросите его вернуться в Швейцарию и оставить вас в покое.

Теперь уже Алессандро покачал головой.

— Пожалуйста, — вновь повторил он, понимая, что я не соглашусь. — Я должен... участвовать в скачках на Архангеле. Мой отец уверен, что вы мне разрешите, хотя я говорил ему, что нет... Я так боюсь, что он уничтожит конюшни... и тогда я никогда больше не смогу стать жокеем... а мне не вынести... — Он умолк, захлебнувшись словами.

— Скажите ему, — очень спокойно предложил я, — что, если он причинит вред Роули Лодж, вы возненавидите его на всю жизнь.

Он онемело посмотрел на меня.

— Мне кажется, я так и сделаю, — сказал он.

— В таком случае поторопитесь, пока он не выполнил своей угрозы.

— Я... — Алессандро сглотнул. — Я попытаюсь.

Алессандро не явился на проездку следующим утром — первый раз с того времени, как упал с Движения и ударился головой. Этти заметила, что пора бы дать шанс другим ученикам, и рассказала, что неприязнь к Алессандро вернулась к ним с удвоенной силой.

Я согласился с Этти во имя спокойствия и отправился с очередным воскресным визитом в больницу.

Мой отец мужественно переносил наши удачи и утешался редкими поражениями. Однако он наверняка хотел, чтобы Архангел выиграл приз. Отец рассказал мне о своих долгих телефонных разговорах с Томми Хойлэйком и об инструкциях, которые ему дал.

Он сообщил мне, что его помощник начал подавать признаки жизни, хотя врачи предполагают у него полное нарушение мозговой деятельности, так что отец подумывает о замене.

Нога у отца наконец-то стала срастаться как полагается. Он надеется попасть домой к скачкам в дерби, и после этого я вряд ли ему понадоблюсь.

День, проведенный с Джилли, был для меня, как всегда, оазисом среди пустыни.

Почти все газеты поместили статьи о предстоящих скачках на приз в две тысячи гиней, где оценивали шансы Архангела на победу. Пресса в один голос утверждала, что хладнокровие, которое Томми Хойлэйк проявляет на скачках, — залог успеха.

Я задумался, читает ли Энсо английские газеты?

Хотелось надеяться, что нет.

Следующие два дня скачек не было. Они начинались в среду в Эпсоме и Кэттерике, а затем в Ньюмаркете — три дня подряд: четверг, пятницу и субботу.

В понедельник утром Алессандро появился, едва переставляя ноги, с черными кругами у глаз, и сообщил, что отец его в полной ярости из-за того, что Томми Хойлэйка все еще считают жокеем Архангела.

Я говорил ему, — безнадежным голосом произнес он, — что вы не позволите мне участвовать в скачках. Я говорил, что никогда не прощу, если он причинит конюшням вред. Но он меня не слушает. Я не знаю... он стал какой-то другой. Не такой, как всегда.

Но я подумал, что Энсо каким был, таким и остался. Это Алессандро стал другим.

— Перестаньте беспокоиться по пустякам, — небрежно ответил я, — и тщательно продумайте тактику двух предстоящих скачек, выиграть которые в ваших же собственных интересах.

— А? — растерянно произнес он.

— Проснитесь, глупец! Вы выкидываете на ветер все, чего с таким трудом добились. Скоро уже не будет иметь значения, дисквалифицируют вас или нет: вы скачете настолько плохо, что ни один владелец не позволит сесть вам на свою лошадь.

Алессандро моргнул, и на мгновение я увидел в его лице былую ярость и высокомерие.

— Не смейте со мной так разговаривать!

— Это почему?

— Ох... — в отчаянии произнес он. — Вы и мой отец... вы рвете меня на части.

— Вы должны решить, как жить дальше, — спокойно сказал я. — И если вы все еще хотите стать жокеем, не забудьте, пожалуйста, победить на скачках учеников в Кэттерике. Я заявил на них Холста и, по идее, должен был дать шанс одному из наших учеников, но я этого не делаю, так что если вы проиграете, они вас просто линчуют.

Тень былого презрения отразилась на его лице. Но сердце Алессандро больше не лежало к проявлению подобных чувств.

— А в четверг, в Ньюмаркете, начинаются скачки с препятствиями. Дистанция одна миля, на старте только трехлетки. Я дам вам Ланкета, и мне кажется, он должен победить, если не потерял формы после Тийсайда. Так что начинайте работать, внимательно все обдумайте и попытайтесь представить себе, на что способны ваши соперники. И, черт вас побери, побеждайте. Вам ясно?

Он уставился на меня долгим взглядом, таким же напряженным, как прежде, но уже не враждебным — Да, — ответил он через некоторое время. — Я, черт меня побери, должен победить на двух скачках. — Легкая улыбка мелькнула в глазах Алессандро при этой попытке пошутить, может быть, первый раз в жизни.

Этти ходила вокруг Холста злая и с поджатыми губами. «Ваш отец этого не одобрил бы», — заявила она, и было совершенно очевидно, что она уже изложила свое мнение в очередном рапорте.

Я попросил Вика Янга поехать в Кэттерик, а сам с тремя другими лошадьми отправился в Аскот, убеждая себя, что моя обязанность — находиться там, где больше владельцев, и что мое нежелание встречаться с Энсо здесь ни при чем.

Во время утренней тренировки, стоя с Алессандро на Пустоши и ожидая, когда лошади из двух других конюшен закончат проездку кентером, я обсуждал с ним предстоящие скачки. Если не считать кругов под глазами, он явно ожил и обрел прежнее хладнокровие. Ему, конечно, предстояла еще долгая дорога в машине вместе с отцом, но все равно признак был обнадеживающим.

Холст пришел вторым. Я по-настоящему расстроился, когда увидел результат на табло в Аскоте, где периодически появлялись данные о скачках в других городах. Но когда я вернулся в Роули Лодж, то следом за мной прибыл фургон с Холстом, сопровождаемым Виком Янгом, и Вик Янг меня порадовал:

— Алессандро скакал очень неплохо. Можно сказать, даже с тонким расчетом. Не его вина, что Холст не пришел первым. На прошлой неделе на Алессандро смотреть было противно, а теперь совсем другой мальчик.

Мальчик появился на следующий день в парадном кругу ипподрома в Ньюмаркете абсолютно спокойным и сосредоточенным, о чем я даже не смел мечтать.

— Дистанция — миля по прямой, — сказал я. — Не поддавайтесь на оптическую иллюзию: финишный столб всегда кажется значительно ближе, чем он есть на самом деле. Следите за столбами, отмечающими фарлонги. Не делайте резвых бросков до тех пор, пока не поравняетесь со столбом, на котором стоит отметка «два», вон у тех кустов, даже если вам покажется, что это слишком поздно.

— Не буду, — очень серьезно ответил он. И исполнил все в точности.

Скачки, проведенные Алессандро, можно было внести в учебник. Он был холоден, спокоен и точен. Когда казалось, что в двух фарлонгах до финишного столба его зажали со всех сторон, он внезапным броском послал лошадь в крохотный открывшийся просвет и пришел на финиш, более чем на корпус опередив ближайшего соперника.

Так как Алессандро предоставлялась ученическая скидка на вес в пять фунтов, а лошадь, на которой он скакал, победила в Тийсайде, на него ставили многие, и он получил свою долю одобрительных выкриков и аплодисментов.

Когда Алессандро спрыгнул с седла Ланкета в загоне для расседлывания скакунов-победителей, он вновь улыбнулся мне своей редкой теплой улыбкой, и я подумал, что, раз ему удалось избавиться от лишнего веса и лишнего высокомерия, неплохо было бы заодно избавиться от явно лишнего отца.

Алессандро посмотрел выше моей головы, и улыбка его мгновенно испарилась, сменившись выражением отчаяния и страха.

Я повернулся.

За небольшим обнесенным канатами загоном для расседлывания скакунов-победителей стоял Энсо. Он стоял и смотрел на меня с ненавистью человека, которого лишили права собственности.

Я молча уставился на Энсо. Мне больше ничего не оставалось. Но я впервые испугался, что теперь ничем не смогу удержать его от мести.

Наверное, я сам напрашивался на неприятности, оставшись работать за памятным столом в памятном кабинете, обшитом дубовыми панелями, после того, как обошел конюшни и осмотрел вернувшихся со второй проездки лошадей.

Правда, на этот раз я работал ранним вечером, в последний день апреля, а не в полночь в морозном феврале.

Дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвался Энсо с двумя своими громилами: каменнолицым Карло и неизвестным с длинным носом, маленьким ртом и ничего-хорошего-не-обещающим выражением лица. У Энсо был пистолет, на пистолете — глушитель.

— Встать! — сказал он.

Я медленно встал.

Он махнул пистолетом в сторону двери.

— Пойдем, — сказал он.

Я остался стоять на месте.

Пистолет целился точно в мою грудь. Энсо обращался с ним так же спокойно и привычно, как с зубной щеткой.

— Я очень близок к тому, чтобы убить тебя, — произнес он тоном, не оставляющим сомнений в серьезности его намерений. — Если ты немедленно сонной не пойдешь, тебе уже никуда не придется больше ходить.

На этот раз Энсо не стал шутить по поводу того, что убивает только тех, кто сам настаивает. Но я все помнил. И не настаивал. Я вышел из-за стола и на негнущихся ногах пошел к двери.

Энсо отступил в сторону, освобождая мне проход, но встал достаточно далеко, чтобы я не смог на него кинуться. Впрочем, в этом не было смысла, потому что с ним были оба его костолома, правда, без масок, так что мои шансы на успех равнялись нулю.

В конце холла двери на улицу были открыты настежь. Перед входом стоял «Мерседес». Больше, чем у Алессандро, и темно-красного цвета.

Мне предложили сесть на заднее сиденье. «Эксрезиновая маска» с американским акцентом сел за руль, Энсо — справа от меня, Карло — слева. Энсо держал пистолет в правой руке, положив его глушителем на пухлое колено, — он не расслаблялся ни на секунду. Я чувствовал напряженные мускулы каждый раз, когда на поворотах его бросало в мою сторону.

Американец повел «Мерседес» на север, по дороге в Норвич, но, проехав Известковые Холмы и не доезжая до железнодорожного моста, свернул налево в небольшой лес и остановился, как только машину скрыли деревья.

Мы оказались в довольно оживленном месте: у самой тропинки, по которой часто выводили лошадей на Пустошь. Но, к сожалению, после четырех часов все тренировки заканчивались, и вряд ли поблизости мог находиться кто-нибудь, способный мне помочь.

— Выходи, — коротко бросил Энсо, и я молча повиновался.

Американец, известный своим друзьям под именем Кэл, обошел машину вокруг и открыл багажник. Сначала он достал оттуда рюкзак и протянул его Карло. Затем появился длинный серый габардиновый макинтош, который Кэл тут же надел, хотя, судя по погоде, синоптики не ошибались в предсказаниях. И в конце концов на свет появился «Ли Энсфилд ЗОЗ», с которым он обращался бережно, как с любимой девушкой.

Внизу у приклада торчал магазин на десять патронов. Намеренно красуясь, Кэл, щелкнув затвором, заслал первый из них в ствол. Затем перевел назад короткий рычажок предохранителя.

Я посмотрел на массивное ружье, с которым Кэл обращался крайне осторожно, но с привычной четкостью. Таким оружием можно было не только убить, но и напугать до смерти. Насколько я помнил, его пуля разрывала человека на куски с расстояния в сто ярдов, проходила сквозь кирпичные стены типовых домов, как сквозь масло, уходила в песок на пятнадцать футов и, не встречая препятствий, могла поразить цель в пяти милях. По сравнению с дробовиком, точность стрельбы которого лежала в пределах примерно тридцати ярдов, «Ли Энсфилд ЗОЗ» — все равно, что взрывчатка по сравнению с детской хлопушкой. Атак как на меня был еще направлен пистолет с глушителем, моя попытка к бегству имела бы столько же шансов на успех, сколько черепаха на олимпийских играх.

Я поднял голову, отогнав подальше мрачные мысли, и встретился с немигающим взглядом обладателя ружья, явно наслаждавшегося тем впечатлением, которое произвел на меня его любимчик. Насколько я помню, мне никогда не приходилось встречать наемного убийцу, но сейчас я ничуть не сомневался, кто стоит прямо передо мной.

— Иди вперед, — сказал Энсо, указывая пистолетом на тропинку. Я повиновался, думая о том, что, если меня убьют из «Ли Энсфилда», раздастся такой грохот, что за версту будет слышно. Правда, жертве придется сначала умереть, так как пуля летит, в полтора раза опережая скорость звука.

Кэл сунул ружье под длинный макинтош и нес его стоймя, сунув руку в карман, вернее, в прорезь сбоку, так что оружие оставалось незаметным даже с близкого расстояния.

Впрочем, это не играло роли, потому что ни поблизости, ни вдали никого не было видно. Самые мрачные мои предчувствия оправдались: мы вышли из леса и очутились перед пустынным полем у железнодорожного полотна.

Со стороны рельс поле было огорожено простым забором: деревянные столбы и верхняя перекладина, а снизу проволочная сетка, как на оградах в парке. Неподалеку росли несколько кустов с зелеными листиками, и спокойное мирное весеннее солнышко окрашивало пейзаж в красные с золотом тона.

Когда мы подошли к забору, Энсо велел остановиться.

Я остановился.

— Привяжите его, — сказал он, обращаясь к Карло и Кэлу, и опять прицелился мне в грудь.

Кэл положил свое сокровище на землю, а Карло открыл рюкзак. Из рюкзака он достал всего лишь два кожаных ремня с пряжками и отдал один из них Кэлу, после чего оба гангстера повернули меня спиной к забору и привязали руки к верхней перекладине.

Ничего страшного. Я даже не почувствовал неудобства, потому что низкая перекладина находилась примерно на уровне моей талии. Однако действовали они профессионально: я не только не мог высвободить рук, но не мог даже повернуть кисти в тугих петлях.

Они отошли в сторону и стали позади Энсо. Солнышко откидывало мою тень прямо передо мной... просто человек решил вечером прогуляться и облокотился о забор.

Далеко слева я видел железнодорожный мост и машины, мчащиеся по дороге в Норвич, а еще дальше, но уже справа, — шоссе Ньюмаркета и грузовики, въезжающие в город.

Ньюмаркет и его окрестности буквально кишели туристами, приехавшими посмотреть скачки. Но с тем же успехом они могли находиться на Южном Полюсе. С того места, где я стоял, до них было не докричаться самым громким голосом.

Услышать меня могли только трое: Энсо, Карло и Кэл.

Когда меня привязывали, я смотрел на Кэла, но на поверку выяснилось, что Карло обошелся со мной куда грубее.

Я повернул голову и понял, почему мне так показалось. Карло вытянул мою руку под углом к перекладине, и моя ладонь оказалась наполовину вывернутой. Я почувствовал напряжение в плече, но сначала решил, что это получилось у Карло случайно.

И неожиданно, с пугающей ясностью, я вспомнил слова Дейнси: «Кость легче всего ломается под нагрузкой. Необходимо создать напряжение».

«О господи», — подумал я, и в голове у меня помутилось.

Глава 14

— Мне всегда казалось, что подобными методами пользовались только в средневековье, — сказал я.

Энсо был не в настроении выслушивать мои легкомысленные замечания. Он заводил себя, чтобы войти в раж.

— Сегодня на ипподроме я отовсюду слышал, что Томми Хойлэйк на Архангеле выиграет приз в две тысячи гиней. Отовсюду Томми Хойлэс: Томми Хойлэйк...

Я промолчал.

— Ты это исправишь. Ты скажешь газетчикам, что жокеем будет Алессандро. В субботу ты допустишь Алессандро к скачкам на Архангеле.

— При всем моем желании, — ответил я, — но мой владелец не согласится заменить Томми Хойлэйка.

— Ты должен найти выход, — сказал Энсо. — Я больше не потерплю нарушения моих инструкций и своих бесчисленных объяснений, почему ты не можешь делать так, как я говорю. На сей раз тебе придется придумать, как это можно сделать, а не искать причин, по которым этого сделать нельзя.

Я молчал.

Энсо распалился еще больше:

— И ты не будешь переманивать на свою сторону моего сына.

— Я этого не делаю.

— Лжец! — Ненависть вспыхнула в его глазах, а голос поднялся на пол-октавы. — Алессандро только и говорит: «Нейл Гриффон то, Нейл Гриффон это, Нейл Гриффон сказал». Я слышу твое имя так часто, что готов перегрызть... тебе... глотку! — Голос его сорвался на крик. Руки тряслись, и дуло пистолета плясало в воздухе. Я почувствовал, как невольно напряглись мускулы моего живота, а кисти рук безуспешно рванулись из кожаных петель.