В понедельник с утра я поработал в мастерской, изготовив еще несколько небольших вещиц на продажу, а после обеда снова поехал на скачки в Челтнем (на такси). Мне надо было поговорить с Эдди Пэйном, помощником Мартина.

Эд или Эдди (его звали и так и так) сказал, что готов мне помочь, но помочь мне ничем не мог. Он все выходные размышлял над этим и — тут он стрельнул глазами куда-то мне за спину — так и не смог вспомнить ничего, кроме того, что уже рассказал мне в пятницу. Я подумал о том взаимопонимании, что на миг возникло между нами тогда, когда оба мы осознали, что мы потеряли. Но этот момент искренности миновал.

Разница между пятницей и понедельником состояла в наличии свирепой дамы лет сорока, которая стояла сейчас в паре шагов у меня за спиной. Эд представил мне ее как свою дочь. Он снова стрельнул глазами в ее сторону и, не шевеля губами, словно чревовещатель, произнес так тихо, что даже я еле расслышал:

— Вот она знает человека, который дал Мартину кассету.

— Что ты сказал, папа? — резко переспросила дама. — Повтори!

— Я сказал, что нам будет очень не хватать Мартина, — ответил Эдди. — Ну а мне пора в раздевалку. Почему бы тебе и не рассказать Джерарду — то есть мистеру Логану — то, что он хочет знать, а?

И он удалился с озабоченным видом. На прощание он виновато сказал мне:

— Ее зовут Роза. Она вообще-то хорошая девочка…

Хорошая девочка Роза обдала меня такой пламенной ненавистью, что я невольно задумался, чем же это я ей насолил — еще пару минут назад я и не подозревал о ее существовании. Роза была угловатая, костлявая, с волосами, которые обычно называют русыми, пережженными химической завивкой. Кожа у нее была сухая, усеянная веснушками, одежда висела мешком на тощем теле, но тем не менее в этой женщине чувствовалась незаурядная сила духа.

— Кхм… Роза… — начал я.

— Миссис Робинс! — не слишком любезно поправила она.

Я прокашлялся и попробовал начать сначала:

— Хорошо, миссис Робинс. Не хотите ли выпить кофе в баре или, может быть, чего-нибудь покрепче?

— Нет! — сказала она как отрубила. — И вообще, не суйте нос не в свое дело!

— Миссис Робинс, вы случайно не видели, кто передал Мартину Стакли пакет, завернутый в оберточную бумагу, на скачках в Челтнеме в прошлую пятницу?

Казалось бы, вопрос был самый простой. Однако миссис Робинс поджала губы, развернулась на каблуках и удалилась. По всему было видно, что возвращаться она не собирается.

Выждав немного, я последовал за ней. Заглядывая время от времени в программку скачек, как обычный игрок, намеревающийся сделать ставку, я просочился следом за Розой к ларькам букмекеров, выстроившимся вдоль трибун. Роза остановилась у ларька, на котором висела табличка «Артур Робинс, Прествик, мы существуем с 1894 года», и заговорила с человеком, похожим на Элвиса Пресли, с густыми черными бакенбардами. Человек стоял у ларька, принимал деньги от клиентов и диктовал полученные ставки клерку, который вводил их в компьютер.

Розе Робинс, существующей явно не с 1894 года, похоже, было что порассказать. Человек, похожий на Элвиса Пресли, нахмурился, слушая ее, и я счел за лучшее отступить: я достаточно силен и ловок, но по сравнению с этим дядей с бакенбардами я был все равно что дошкольник. Достойный потомок Артура Робинса был только лицом похож на Элвиса Пресли, а фигурой скорее на гориллу.

Я поднялся на трибуны и принялся терпеливо ждать, пока букмекеры из «Артура Робинса» — всего их было трое — закончат принимать ставки на последние две сегодняшние скачки. Наконец главный из них — тот, похожий на Элвиса Пресли, — закрыл ларек, взял сумку с деньгами и направился к выходу вместе с Розой и двумя помощниками. Я следил за ними, пока они не скрылись из виду. Насколько я мог судить, они ушли с ипподрома. Вместе эта компания стоила целого танка.

Благодаря общению с Мартином я знал, что помощники жокеев заканчивают работу, когда большинство публики с ипподрома уже разъехалось по домам. Помощник жокея — это человек, который помогает жокею быстро переодеваться между скачками. Кроме того, он следит за снаряжением жокея, чистит его седло, сапоги и так далее, чтобы к следующим скачкам все было готово. Мартин мне говорил, что один помощник обслуживает сразу нескольких жокеев, и помощники работают группой, чтобы поспеть на все ипподромы. Пока Эдди упаковывал седла, шлемы и одежду, которую предстояло выстирать, я ждал у раздевалки, надеясь, что он вскоре должен появиться.

Когда Эдди вышел на улицу и увидел меня, он сперва встревожился, потом смирился со своей судьбой.

— Что, Роза вам так ничего и не сказала?

— Не сказала, — кивнул я. — Так что не могли бы вы сами спросить ее кое о чем? Ради Мартина…

— Ну… Смотря о чем.

— Спросите ее, действительно ли на той кассете, которую Мартин отдал вам, было то, что он думал.

Эдди потребовалось несколько секунд, чтобы переварить услышанное.

— Вы хотите сказать, — неуверенно спросил он наконец, — что моя Роза думает, будто Мартину дали не ту кассету?

— Я думаю, что, если кассета Мартина когда-нибудь снова всплывет после всей этой неразберихи и нескольких ограблений, это будет настоящее чудо, — признался я.

Эдди обиженно заявил, что честно передал мне ту самую кассету, какую дал ему Мартин. Я сказал, что верю ему. О Розе мы больше не упоминали.

Эдди, как и весь мир скачек, читавший сегодняшние газеты, знал, что похороны Мартина назначены на четверг — при условии, что расследование, назначенное на среду, не столкнется ни с какими препятствиями. Эдди, неловко потупившись, пробормотал что-то насчет того, что мы встретимся на похоронах, и сбежал в раздевалку, на запретную территорию, куда не допускают зрителей, задающих неудобные вопросы.

Да, Роза Робинс с ее непонятной ненавистью добавила сложностей и без того запутанной истории.

Я поймал автобус, который шел с ипподрома до Бродвея, минуя по пути несколько деревень. Несмотря на то что я всю дорогу гадал, при чем тут желчная дочка Эдди Пэйна, мои выводы не отличались особенной оригинальностью. Кто-то дал какую-то кассету Мартину, Мартин передал ее Эдди, Эдди отдал мне, а у меня ее сперли по моей же собственной небрежности. Впрочем, все это я и так знал с самого начала.

Что за конфиденциальные сведения намеревался сообщить мне Мартин — так и оставалось покрыто мраком неизвестности. Впрочем, пока что это было не столь важно — и останется неважным, но только при условии, что эта тайная информация не начнет жечь мне руки или не всплывет на поверхность в самом неподходящем месте. Вдобавок, поскольку у меня не было даже намека на содержание этой информации, я не мог ни предвидеть, ни предотвратить неприятности.

Оставалось надеяться, что тайна Мартина так навсегда и останется сокрытой, и наша жизнь снова вернется в нормальную колею. Но надежда была невелика.

Я добрался до своего магазина почти в шесть. Все мои помощники были на месте: двое с энтузиазмом изготовляли пресс-папье, третий работал с покупателями. Они сказали, что звонила Бомбошка и умоляла продолжать управлять ее хозяйством, обещая взамен обеспечивать меня транспортом. Хотя бы до похорон. Транспорт, который она прислала сегодня, оказался не ее собственной машиной, а «Роллс-Ройсом» Мэриголд, что немало позабавило моих помощников.

Когда я ехал с Уортингтоном один, я всегда садился на сиденье рядом с шофером. Уортингтон каждый раз предлагал мне сесть на заднее сиденье, более удобное и престижное, но мне там было не по себе. Кроме того, по опыту нескольких предыдущих дней я знал, что, если я сяду на заднее сиденье, Уортингтон будет обращаться ко мне «сэр» и хранить почтительное молчание вместо того, чтобы отпускать краткие и не слишком почтительные замечания. Если я сидел на переднем сиденье, Мэриголд была «Мэриголд», если на заднем — «миссис Найт». Короче, когда я сидел рядом с шофером, он не стеснялся проявлять свою внутреннюю сущность.

Помимо того, что Уортингтону было пятьдесят лет, он был лыс и добр к детям, он недолюбливал полицию — просто так, из принципа, — считал брачные узы непереносимым ярмом и полагал, что умение отправить в нокаут кого угодно весьма полезно для здоровья. Я все больше начинал ценить Уортингтона не столько как шофера, сколько как телохранителя. Человек, похожий на Элвиса Пресли, излучал скрытую угрозу такой силы, какая мне до сих пор не встречалась, и мне это не нравилось. Да еще эта свирепая шипастая Роза в качестве детонатора. И поэтому я на всякий случай спросил у Уортингтона, не случалось ли ему делать ставки в конторе «Артур Робинс», существующей с 1894 года.

— Ну, во-первых, — ядовито заметил шофер, привычным движением пристегивая ремень, — семейства Робинсов как такового вообще не существует. Под вывеской «Артур Робинс» работает шайка мошенников, в основном Верити и Уэбберы плюс еще парочка Браунов. Такого человека, как Артур Робинс, нет и никогда не было. Это просто благородный псевдоним.

У меня глаза на лоб полезли.

— Откуда вы все это знаете?

— Мой папаша работал букмекером, — сказал Уортингтон. — Пристегнитесь, Джерард, здешние копы такие зоркие, любому орлу фору дадут. Так вот, значит, мой старик был букмекер и обучил меня всем, так сказать, секретам профессии. Но тут, чтобы преуспеть, надо уметь хорошо и быстро считать, а у меня всегда были нелады с арифметикой. Так вот, под вывеской «Артур Робинс» работают завзятые мошенники. Мой вам совет: никогда не делайте у них никаких ставок.

— А вы знаете, что у Эдди Пэйна, помощника Мартина, есть дочка по имени Роза и что ее фамилия — именно Робинс, и она очень близко знакома с мужиком, похожим на Элвиса Пресли, который принимает ставки под вывеской «Артур Робинс»?

Уортингтон, который как раз собирался завести машину, стоявшую у входа в «Стекло Логана», чтобы отвезти нас к Бомбошке, откинулся на спинку сиденья и уронил руки на колени.

— Нет, — задумчиво сказал он, — этого я не знал.

Он немного поразмыслил, сосредоточенно хмурясь.

— Мужик, похожий на Элвиса Пресли, — это Норман Оспри, — сказал он наконец. — Вот уж с кем, с кем, а с ним точно связываться не стоит.

— А Роза?

Уортингтон покачал головой.

— Ее я не знаю. Поспрашивать надо.

Он встряхнулся и завел мотор.

К четвергу, дню, на который были назначены похороны Мартина, полиция, естественно, не нашла ни одной видеокассеты, которую можно было бы идентифицировать как ту самую. Еще бы, таких видеокассет — море…

Накануне похорон на одной из пяти стоянок перед входом в «Стекло Логана» затормозила девушка на мотоцикле — в огромном шлеме, черной кожаной куртке, таких же брюках и тяжелых ботинках. Невзирая на январский холод, она сняла шлем прямо на улице, встряхнула головой, разметав по плечам роскошные белокурые волосы, и решительным шагом вошла в мой магазин, так уверенно, словно была здесь уже не в первый раз.

Я наносил последние штрихи на вазу перед тем, как поставить ее в печь для отжига, Памела Джейн объясняла группе американских туристов, как это делается, но тем не менее в мотоциклистке было нечто, требующее внимания. Я представил себе ее стеклянное изображение — и тотчас ее узнал.

— Кэтрин Додд! — сказал я.

— Надо же, обычно люди меня не узнают!

Она удивилась, но ничуть не огорчилась.

Я с интересом наблюдал, как туристы сгрудились теснее, словно бы желая отстраниться от незнакомки в угрожающем костюме.

Памела Джейн завершила свою речь. Один из американцев сказал, что вазы, конечно, ручной работы и очень красивые, но слишком дорогие. Прочие туристы закивали и с облегчением принялись скупать простеньких дельфинчиков и тарелочки. Пока Гикори заворачивал покупки и выписывал чеки, я спросил у мотоциклистки, нет ли каких новостей о пропавшей кассете.

Кэтрин внимательно наблюдала за тем, как я взял вазу огнеупорной рукавицей и поставил остывать в печь для отжига.

— Увы, — сказала переодетая — точнее, дважды переодетая — детектив-констебль Додд, — боюсь, ваша кассета пропала с концами.

Я сказал, что на этой кассете записана секретная информация.

— Какая?

— В том-то вся и штука, что этого я не знаю. Мартин Стакли сказал своей жене, что собирается записать какую-то секретную информацию на кассету и передать ее мне, чтобы я ее хранил — смешно, не правда ли? — на случай, если он погибнет в аварии или от несчастного случая.

— Например, во время скачки?

— О таком он не хотел и думать.

Мысли Кэтрин Додд двинулись одновременно в двух направлениях. Я и сам размышлял сразу о двух вещах с тех пор, как в поле моего зрения появился Норман Оспри с его элвисовскими бачками. Во-первых, есть кто-то, кому известна тайна Мартина, и, во-вторых, кто-то — и возможно, кто-то другой — мог сделать вывод, что эта тайна известна мне. Кто-то мог предположить, что я посмотрел кассету в тот же вечер, как погиб Мартин, а потом для безопасности стер запись.

Правда, у меня в «Стекле Логана» видеомагнитофона не было, но это можно было сделать в «Драконе», расположенном через дорогу, и драконица пачками распространяла буклетики, где в числе прочих рекламировалась и эта услуга.

— Если бы у меня был под рукой видеомагнитофон, — сказал я, — я бы, по всей вероятности, действительно прокрутил эту кассету в тот же вечер. И если бы я счел эту тайну опасной, я вполне мог бы стереть запись.

— Но ведь ваш друг Мартин хотел не этого.

Помолчав, я ответил:

— Если бы он точно знал, чего хочет, он не стал бы затевать эту игру с кассетами — он просто взял бы и рассказал мне эту несчастную тайну… — Я осекся. — Если бы да кабы… Не хотите вылить?

— Не могу. Извините. Я при исполнении. — Она лучезарно улыбнулась мне. — Я загляну как-нибудь в другой раз. О, кстати! Осталось одно невыясненное обстоятельство.

Она достала из-за пазухи непременный блокнот.

— Как зовут ваших помощников?

— Памела Джейн Ивенс, Джон Айриш и Джон Гикори. Джонов мы зовем по фамилии, чтобы не путать.

— Кто из них старший?

— Айриш. Он лет на десять старше Гикори и Памелы Джейн.

— А давно ли они у вас работают?

— Памела Джейн — около года, Айриш и Гикори — месяца на два-три дольше. Они все ребята порядочные, можете мне поверить.

— Я вам верю. Это просто для протокола. Я, собственно, именно за этим и заехала…

Я пристально посмотрел ей в глаза. Она едва не покраснела.

— Ну, я пошла, — сказала она.

Мне не хотелось отпускать ее так скоро. Я проводил ее до двери. У порога она остановилась и сказала «до свидания», словно бы не хотела, чтобы ее видели со мной на улице. Она вышла с толпой рождественских туристов, над которой витал зычный голос высокого мужчины, утверждавшего, что день потрачен совершенно впустую, а теперь еще невесть сколько придется тащиться обратно до теплого экскурсионного автобуса. Его широкая спина заслонила от меня отъезжающую констебля Додд, и я сам удивился тому, как это меня огорчило.

Вечером накануне похорон Мартина я позвонил от Бомбошки в гостиницу, и драконица мне сообщила, что Ллойд Бакстер счел нужным приехать на «последнее выступление своего жокея» (это он так выразился), но у Прайама Джоунза останавливаться не захотел — он как раз собирался забрать от Прайама своих лошадей. Драконица хихикнула и лукаво продолжала:

— Миленький, тебе вовсе не обязательно таскаться к Бомбошке Стакли, если ты не хочешь ночевать в своем ограбленном доме. Мог бы остаться и у меня…

— Слухи поползут, — сухо возразил я.

— Господи, милок, да про тебя все время ходят какие-нибудь слухи, разве ты не знал?

Знал, конечно. Но не обращал внимания.

В тот вечер накануне похорон Мартина позвонил Прайам Джоунз. Он рассчитывал поговорить с Бомбошкой, а попал на меня. Я старался по возможности избавлять ее от назойливых соболезнований. И не только я. В эти дни и Мэриголд, и Уортингтон, и даже дети проявляли чудеса воспитанности и такта. Я подумал о том, как повеселился бы Мартин, узнав, насколько улучшились манеры его семейства благодаря его безвременной кончине.

Прайам некоторое время побушевал, но в конце концов мне удалось разобрать, что он предлагает свои услуги в качестве распорядителя. Я вспомнил его невольные слезы и включил его в список. А заодно спросил, не упоминал ли Мартин в пятницу, перед тем как заехать ко мне домой, что ему должны передать на скачках какую-то кассету.

— Вы уже спрашивали об этом в тот день, когда он погиб, — с раздражением ответил Прайам. — Еще раз отвечаю — да! Он сказал, что не уедет с ипподрома, пока не заберет какой-то пакет, который он должен передать вам. Я же вам его и отдал, разве вы забыли? Я привез его в Бродвей, когда вы его забыли в машине, в кармане плаща… Ну ладно, Джерард, до завтра. Передайте Бомбошке мой поклон.

В тот же вечер накануне похорон Мартина Эдди Пэйн сходил в местную католическую церковь, покаялся на исповеди во всех своих грехах, былых и нынешних, и получил прощение и отпущение. Он с достоинством сообщил мне об этом, когда я прервал на середине его соболезнования Бомбошке. Он ужасно старался найти кого-нибудь, кто согласился бы поработать вместо него на ипподроме, ужасно старался, но никого не смог найти. Ничего не поделаешь, такова жизнь, он не сможет прийти на похороны, какая жалость, он ведь лет семь работал с Мартином. Судя по голосу, Эдди принял для храбрости с полбутылки виски, прежде чем позвонить. Иначе бы он сообразил, что на похороны Мартина его бы с ипподрома отпустили охотнее, чем на похороны родной бабушки.

И опять же в тот самый вечер, накануне похорон Мартина (хотя я об этом узнал несколько позже), Роза, дочка Эда Пэйна, сообщила компании отчаянных и безжалостных негодяев, как вытрясти из Джерарда Логана тайну, которую он узнал на скачках в Челтнеме.