— Они ушли... — начал Кибл.

— А кто мне заплатит? — взорвался лодочник. Эта проблема после суматошного дня была последней каплей, переполнившей его терпение.

— Я заплачу, — успокоил его Кибл, достал из заднего кармана бумажник и раскрыл его, чтобы показать толстую пачку банкнот. Кибл не жил на зарплату ее величества королевы и работал по убеждению, а не по нужде. Его карманные расходы равнялись моей недельной зарплате, а цена катера — годовой.

— Сколько они должны вам? — Кибл вручил лодочнику нужную сумму и добавил еще пять фунтов. — Я хотел бы нанять плоскодонку на сегодняшний вечер и завтрашний день, — сказал он. — Договорились?

Лодочник без колебаний взял деньги.

— Куда вы ее возьмете?

— В Хенли.

— Вы не оставите сиденья под дождем?

Кибл покачал головой.

— Ну тогда ладно. — Лодочник уже спрятал деньги в карман. — А завтра привезете?

— Завтра во второй половине дня, — согласился Кибл. — А сейчас поговорим о тех молодых людях, которые брали лодку сегодня утром.

Неожиданно лодочник оживился и хитро посмотрел на нас.

— Помню их. Я еще подумал, что этой парочке нечего делать вместе.

— Что вы имеете в виду? — спросил Кибл.

— Эта девушка сказала, что ее старик пустил за ней по следу сыщиков, и они сообщат ему, что она весь день провела с парнем в плоскодонке. И еще она сказала, что выходит из дома ненадолго, чтобы не давать фактов, нужных для развода. А этот парень в клетчатой рубашке оглянулся и говорит, дескать, старый денежный мешок, так он про ее мужа, никогда не узнает, где они были. Ведь он, то есть парень, сейчас во Франции по делам, ну и все такое. А потом они заметили, что я там стою и могу услышать, ну, они вроде как подмигнули друг другу, мол, заткнись. Но, по-моему, они и направились к тому берегу, где створ, потому что не хотели, чтобы их застукали.

— Именно так, — произнес Кибл и посмотрел на меня, словно желая сказать: «Я же вам говорил».

— И очень ловко скрылись, — согласился я. — Артистически.

— До утра вы их, конечно, не видели? — обратился Кибл к лодочнику. — А случайно не заметили, как они появились здесь?

— На машине. — Лодочник показал рукой на берег. — Они пришли со стоянки машин.

— В какой машине? Не обратили внимания?

— Послушайте, — лодочник посмотрел на Кибла, — сюда машины подъезжают целый день: или в паб, или к нам. Я смотрю за рекой, у меня по горло хлопот, я не могу сказать вам, кто приехал, кто уехал, на чем приехал, на чем уехал, понимаете? Но эти двое приехали на машине, потому что они появились утром, а первый автобус приходит около часа тридцати, понимаете?

— Очень вам благодарен, — вздохнул Кибл. — Вы нам помогли. — И он протянул лодочнику еще фунт. У того глаза моментально скользнули к часам на башне. До открытия паба оставалось еще десять минут, и я решил заполнить их.

— Молодой человек или девушка говорили с акцентом?

Сам лодочник говорил с сильным беркширским акцентом, поэтому его замешательство было понятно.

— Они говорили, — наконец ответил он, — как по телевизору.

— Немного пользы, — заметил Кибл.

— Вы всегда завязываете конец швартова плоскодонки? — спросил я.

— А? — Лодочник озадаченно уставился на меня.

— Вы завязываете концы швартов, чтобы они не распускались?

— Нет, мы их сплетаем. Заворачиваем концы назад и вроде как вплетаем один в другой. Завязывать нехорошо, они быстро обтреплются.

— Как этот? — Я отмотал канат плоскодонки, закрепленный на корме «Летящей коноплянки».

— Дайте погляжу, — подозрительно проговорил лодочник.

Я протянул ему конец. Он сжал обтрепанный конец каната в грязных сильных пальцах и потряс им в воздухе. По-моему, этот жест выражал ярость и презрение.

— Проклятые... вандалы! Извините меня, мадам, — обратился он к Джоан. — Эти сукины дети привязали канат к дереву или к чему-то вроде дерева, а потом не смогли развязать и не стали утруждать себя — просто отхватили кусок ножом.

— И часто так случается?

— Каждое лето. То тут, то там кто-нибудь укоротит канат. — Он вытянул швартовы и на глаз измерил длину. — Обкорнали на четыре-пять футов. Мы постоянно говорим, что надо переходить на цепи. Но и цепь можно связать в такой дьявольский узел... Ну, — обратился он к Киблу, — вам лучше взять другую плоскодонку с хорошим канатом.

— Эта вполне меня удовлетворяет, — ответил Кибл. — До завтра.

Мы отбуксировали плоскодонку в Хенли, в похожий на гараж сарай, где Кибл летом держал «Летящую коноплянку». Когда катер разгрузили, по узкой полоске причала потянулась маленькая процессия: Джоан несла остатки ленча, Кибл — газеты, Линни — банные полотенца, а я — свою мокрую одежду и куртку с заряженным пистолетом. Миновав лодочный сарай, мы направились к «Роверу» Кибла, стоявшему рядом на траве.

Питер больше всего дрожал над своим драгоценным фотоаппаратом, который по-прежнему висел на кожаном ремешке у него на груди.

— Уверен, — небрежно начал я, — что ты делал снимки возле плотины. А не попали случайно в кадр парень и девушка в плоскодонке?

Он покачал головой:

— Боже мой, нет, даже и мысли такой не было, в особенности когда это случилось. Понимаете? Я хочу сказать, как бы это выглядело, если бы я делал снимки, когда вы и мистер Теллер тонули?

— Ты никогда не будешь репортером, — улыбнулся я.

— Вы бы тоже не снимали?

— Наверное, снимал бы.

— Но в любом случае, — мрачно сказал он, — я не мог снимать. У меня еще во время ленча кончилась пленка, а другой не было. Даже если бы был пожар или что-нибудь такое, я бы не мог снять, понимаете? — Он задумчиво посмотрел на фотоаппарат. — Обычно к середине дня у меня еще остаются кадры, а в этот раз кончились.

— Пожар, — серьезно заметил я, — конечно, снимать интереснее, чем двух тонущих людей, которые скрылись под водой.

— Знаете, вы очень практичный человек. — Питер оценивающе разглядывал меня.

— Питер, — воскликнула его мать, — нельзя так разговаривать со взрослыми!

Кибл затормозил возле стоянки машин, где Линни и я пересели в «Остин».

— Завтра позвоню, — сказал он, выйдя из своей респектабельной машины.

— Хорошо.

— Позаботьтесь о Линни.

— Обязательно.

Линни поцеловала родителей, но отца с большей теплотой, и состроила гримасу Питеру, когда «Ровер» проезжал мимо ворот стоянки. Потом села за руль, подождала, пока я устроюсь возле нее, и протянула руку к зажиганию.

Рука немного дрожала.

— Хотите, я поведу машину? — равнодушно спросил я.

Положив руки на колени, она с минуту смотрела в лобовое стекло. Ее лицо казалось бледным на фоне оранжевого платья.

— Я думала, вы оба погибли.

— Знаю.

— У меня все еще стоит перед глазами та картина. Так глупо.

— Совсем не глупо. И полагаю, вы привязаны к Дэйву Теллеру.

— Когда мы были маленькие, он присылал нам подарки и разные игрушки.

— Симпатичный человек.

— Да. — Она вздохнула и, помолчав, сказала: — По-моему, будет лучше, если вы поведете машину. Вы в самом деле не против?

— Конечно, не против.

Мы поменялись местами и поехали в Лондон. Мы почти никого не обгоняли. В Чизвике, когда мы съехали с шоссе и влились в городское движение, я сказал, что довезу ее до дома, а там возьму такси. Линни, отводя в сторону смеющиеся глаза, напомнила, что ни одно такси не остановится возле меня, если я буду голосовать в одежде ее отца, а она будет лучше себя чувствовать, если сама приедет на машине домой. Поэтому, несколько раз повернув, мы приехали на улицу Путни, и я затормозил перед парадным.

Летнее солнце заливало тихую улицу. Ни одного прохожего. Линни выглянула в окно и окинула взглядом высокий дом. И вдруг вздрогнула.

— Вам холодно? — Я посмотрел на ее голые руки.

— Нет... У меня в багажнике есть жакет... Я подумала о вашей квартире.

— Что же вы о ней подумали?

— Она такая... пустая. — Линни делано засмеялась и опять вздрогнула. — Надеюсь, вам не приснятся кошмары после нынешних переживаний.

— Не приснятся... — Я забрал свои вещи и вышел из машины. Линни пересела на место водителя. — В пансионе оставят для вас обед? — спросил я.

— Не думаю, — весело ответила она. — Наверно, там будут булочки и молоко, как обычно.

— Не согласитесь пообедать со мной? — спросил я и быстро добавил, увидев, как развитая воспитанием подозрительность мелькнула в ее глазах: — Конечно, не у меня в квартире. Я имел в виду ресторан.

— Мне нужно благодарить мать за чудовищные предрассудки, которыми полна моя голова, — неожиданно взорвалась она. — Я и правда очень хочу есть и не вижу причины, почему мне нельзя поужинать у вас в квартире, если у вас есть какая-нибудь еда. — Линни решительно вышла из машины, заперла ее и встала рядом со мной на тротуаре.

— Должны быть консервы, — задумчиво пробормотал я. — Подождите секунду, я взгляну на черный ход.

— На черный ход?

— Нет ли грабителей, — объяснил я. Но когда я осмотрел площадку и нижнюю ступеньку пожарной лестницы, как всегда посыпанную специальным порошком, то убедился, что за весь день по ней никто не поднимался.

Линни так же легко, как и в первый раз, взобралась на четвертый этаж. Проверив хорошо спрятанную полоску белой бумаги, я убедился, что никто не открывал дверь в квартиру после того, как я запер ее утром. Тогда я всунул ключ в замок, и мы вошли.

Зеленый пластмассовый абажур в гостиной подчеркивал убогость маленькой комнаты и неожиданно превращал мягкие сумерки за окном в темную беспросветную ночь. Дома напротив выглядели, как в зимний вечер. «Не так уж много хлопот, — подумал я, — купить завтра утром красный абажур. Может, он и мысли окрасит в розовый цвет».

— Садитесь, — пригласил я. — Вам не холодно? Включите, если хотите, электрический камин. Я пойду переоденусь, а потом мы решим, не отправиться ли нам в ресторан.

Линни кивнула, но взяла дело в свои руки. Когда я вышел из спальни, она уже обследовала буфет и нашла пакет супа, яйца и анчоусы.

— Суп и анчоусы с яичницей, — объявила она.

— Если вам действительно это нравится, — с сомнением протянул я.

— Могу приготовить что-нибудь еще.

— Прекрасно, а я сварю кофе, — засмеялся я.

Она разыскала еще и шпик, и в яичнице мелькали подгоревшие кубики сала, которые прекрасно гармонировали с пережаренными тостами и коричневыми полосками анчоусов, а блюдо в целом было слегка переперчено.

— Никто, — вздохнула она, — не женится на мне ради моих кулинарных способностей.

Были десятки других оснований, по которым через год-два она будет отбиваться от поклонников, валяющихся у ее ног: красивая фигура, изящная шея, нежная кожа, вид недотроги, отзывчивость. Никому бы и в голову не пришло поинтересоваться, умеет ли она жарить яичницу. Но она была еще не уверена в себе, и говорить ей все это сейчас мне не следовало.

— Когда вам исполнилось семнадцать? — спросил я.

— Неделю назад.

— Вам не понадобилось много времени, чтобы сдать экзамен по вождению.

— Я умею водить машину с восьми лет. И Питер тоже. Мне только пришлось дожидаться семнадцати лет, чтобы получить лицензию. — Она доела яичницу и положила две чайные ложки сахара в кофе. — Я так проголодалась. Даже смешно.

— После ленча прошло много времени.

— Очень много времени... — Она вдруг посмотрела прямо мне в лицо, хотя до сих пор старательно избегала моего взгляда, и с ошеломляющей невинностью сказала: — Я так счастлива, что вы живы.

Я вздрогнул и постарался засмеяться.

— Я так счастлив, что жив Дэйв Теллер.

— Счастье, что вы оба живы, — проговорила Линни. — Это была самая страшная минута в моей жизни, когда вы не вынырнули.

Ребенок, которого еще не коснулась трагедия. Какая жалость, что мир так жесток! Когда-нибудь он возьмет ее за горло и вывернет наизнанку. Этого еще никто не смог избежать, и то, что до семнадцати лет это ее не коснулось, было просто везением.

Мы допили кофе, и Линни настояла, что сама помоет посуду. Но когда она повесила чайное полотенце, я заметил, что предупреждения матери снова сковали ее. Линни стояла посреди гостиной и, случайно взглянув на меня, быстро отвела глаза. От неловкости она разнервничалась, и все ее движения будто звенели, как натянутая струна.

— Почему вы не повесите какие-нибудь картины? — спросила она.

— Там есть кое-что. — Я показал на сундук в углу. — Но они мне не очень нравятся. Вернее, не так нравятся, чтобы возиться и вешать их на стены... Знаете, сейчас уже больше десяти. Лучше я отвезу вас в пансион, а то его еще закроют, и вы останетесь на улице.

— Ой, да! — воскликнула она с облегчением и, услышав собственный голос, в смущении пробормотала: — Я хотела сказать... Я не знала, не сочтете ли вы невежливостью, если я уйду сразу после того, как мы поели.

— Ваша мать совершенно права, когда внушает вам, что надо быть осторожной, — небрежно проговорил я. — Красная Шапочка не умеет отличать волка от своей бабушки, и нельзя быть уверенным, что дровосек появится вовремя.

Сдержанность растаяла, словно туман.

— Вы говорите такие необыкновенные вещи, будто умеете читать мои мысли, — призналась она.

— Умею, — улыбнулся я. — Пожалуй, вам лучше надеть жакет, на улице холодно.

— Хорошо. — Линни достала из сумки коричневый вязаный жакет и надела его. Я нагнулся, чтобы поднять белый платок, выпавший из сумки, и протянул ей.

— Спасибо. — Она кинула взгляд на платок. — Питер нашел его в плоскодонке.

— В плоскодонке?

— Он завалился между двумя лавками. Питер отдал его мне, потому что посчитал слишком маленьким для себя, слишком дамским.

— А еще что-нибудь он нашел?

— По-моему, нет... Ведь это нельзя назвать воровством, если мы просто подобрали ее платок? Я бы отдала ей платок, если бы она вернулась. Но когда Питер нашел его, их уже не было.

— Нет, это не воровство, — успокоил я Линни, хотя юрист мог бы усомниться в правильности такой классификации ее поступка. — Разрешите мне взглянуть на него?

— Конечно.

Она протянула мне платок. Я развернул белый квадрат тонкой прозрачной ткани. В уголке темнел стилизованный рисунок медведя в плоской соломенной панаме.

— Это какой-то персонаж Уолта Диснея? — спросил я.

— Это медведь Йоги, — удивилась она моему невежеству.

— Кто такой медведь Йоги?

— Неужели вы не знаете? Невероятно! Медведь Йоги — персонаж мультфильмов. Как кот Топ, атомный муравей и Флинтстоуны.

— Я видел фильмы с Флинтстоунами, — сказал я.

— Те же люди делают и медведя Йоги. Он такой же, как и другие персонажи.

— Вы не против, если я день-два подержу этот платок у себя?

— Конечно, если хотите, — удивилась она. — Но он наверняка не имеет никакой ценности.

Внизу на улице я сказал, что могу довести свою работу до конца и доставить ее в пансион.

— Честно, сейчас со мной все в порядке, — запротестовала она. — Вам вовсе не надо ехать.

— Нет, надо. Ваш отец просил меня присмотреть за вами, и я должен видеть, как вы благополучно войдете в дверь.

Она вскинула брови и с комическим испугом посмотрела на меня, но послушно обошла машину и села на сиденье для пассажира. Я включил мотор и фары, и мы тронулись в сторону Кенсингтона.

— Вы всегда выполняете все, что говорит папа? — улыбаясь, спросила Линни.

Теперь она чувствовала себя намного увереннее.

— Да, когда хочу.

— Но ведь «да» и «когда хочу» противоречат друг другу.

— Правильно.

— Ладно, тогда скажите мне, чем вы конкретно занимаетесь? Что вообще делают на государственной службе?

— Я беседую с людьми.

— С какими?

— С теми, кто хочет работать в правительственных департаментах.

— Что-то вроде инспектора по кадрам?

— Вроде.

— Ну и мокреть!

— Что ж, иногда и солнце светит.

— Вы моментально реагируете. Мы только вчера придумали говорить «мокреть».

— Очень полезное слово.

— Да, мы тоже так подумали. Годится на все случаи.

— К примеру, мокрый ухажер.

— Правда. — Линни засмеялась. — Ужасная мокреть иметь мокрого ухажера. Пансион внизу, вон там, — показала она, — но нам придется объехать вокруг и найти место, где оставить машину на ночь.

Ближайшее пустое пространство оказалось в доброй четверти мили от пансиона, и я пошел ее провожать.

— Вам вовсе не обязательно... — начала она, но потом засмеялась. — Хорошо, можете не говорить «папа сказал».

— Не буду, — согласился я.

Линни фыркнула, но покорно пошла рядом со мной. У массивной, хорошо освещенной двери пансиона она остановилась, переступая с ноги на ногу. По неуверенному, озабоченному лицу Линни я без слов прочел, что ее мучает: она не знала, как попрощаться со мной. Я не так стар, чтобы чмокнуть меня в щеку, как дядю, и не так молод, чтобы небрежно помахать рукой, как сверстнику. Я работаю у ее отца, но не его служащий. Живу один, выгляжу респектабельно, ни о чем не спрашиваю — я не подходил ни под одну категорию людей, с которой она до сих пор имела дело.

Я протянул руку и улыбнулся:

— Спокойной ночи, Линни.

Ее рукопожатие было коротким и теплым.

— Спокойной ночи... — Возникла пауза, пока она решала, как же назвать меня. Последнее слово звучало почти как выдох: — Джин.

Линни повернулась на одной ноге и двумя прыжками одолела лестницу, потом оглянулась и, закрывая дверь, помахала мне рукой.

«Маленькая Линни, — подумал я, подзывая проезжавшее такси. — Маленькая Линни в самом начале пути». Осознанно или неосознанно, но эта прелестная юная женщина словно говорила: «Обрати на меня внимание». И нет смысла притворяться, будто она не вызвала во мне жажды. Хотя она была совершенно не той женщиной, которая стала бы оазисом в моей пустынной жизни. Но если я чему-то научился за свои тридцать восемь лет, так это тому, с кем не надо спешить в постель.

И, что еще тоскливее, как этого избежать.