— И все это началось, когда Винн Лиз вернулся из Австралии.

— Мне тоже так кажется.

Полностью подавленные, мы допили свои напитки и поехали в Тетфорд. Белинда выглядела усталой. Она уже рассказала Грэгу и Викки о Скотте, поэтому мы покорно просидели весь долгий вечер, ни разу не улыбнувшись. Викки предложила спеть, чтобы поднять настроение, но Белинда ей не разрешила. Они с Кеном уехали в десять, а те, кто остался, с облегчением пошли спать.

Утром я опять отправился в клинику, куда меня тянуло как магнитом, но там ничего особенного не случилось. Двери приемной были закрыты. Автостоянка, обычно переполненная, была полупустой. У больницы стояли две полицейские машины, но никаких заграждений, сдерживающих другие автомобили, я не заметил.

Я припарковался возле центрального входа, вошел и увидел, что Кен, Оливер, Джей и Люси в унылом молчании сидят в офисе.

— Привет, — сказал я. Никто из них мне не ответил.

— Кэри прикрыл практику, — сказал Кен, объясняя общее настроение. — Он приказал секретарше позвонить всем, кто был записан на прием с мелкими животными, и отменить его. Она как раз звонила из приемной, когда мы приехали. Сейчас она там отвечает на телефонные звонки, советуя людям обратиться к другим ветеринарам.

— Я не думала, что он может так поступить! — воскликнула Люси. — Он с нами даже не посоветовался.

— Он не имеет права, — сказал Оливер. — Мы партнеры. Он сам может отказаться, если ему так хочется, — и чем быстрее, тем лучше, — но не может так просто взять и отстранить всех нас от работы.

Джей заметил:

— Ни одна из этих катастроф не касалась моего крупного рогатого скота. Я намерен позвонить всем своим клиентам и сказать, что начинаю работать самостоятельно.

— Но иногда тебе будет нужна клиника, — сказал Кен.

— Если мне понадобится операционная, я ее арендую.

— Хорошая идея, — поддержал Оливер.

Я не стал обращать их внимание на тот факт, что, поскольку они все вместе владели больницей и каждый вносил свою часть по закладной, им будет не так просто, как они думали, выйти из доли. А впрочем, это не мое дело.

— Кэри здесь? — спросил я. Они покачали головами:

— Он пришел. Объявил нам. Мы онемели в шоке. Он ушел.

— А полиция? Здесь стоят машины.

— Они в операционной, — сказала Люси. — Непонятно, что они там делают.

И тут, как будто по команде, в дверях появился полицейский констебль и попросил ветеринаров пройти к полицейскому офицеру. Они столпились и пошли за ним по коридору, а я бы мог скромно попытаться увязать факты, но, увидев телефон на столе, решил позвонить Аннабель в жокей-клуб.

— Чудесно, — сказала она, когда я назвал себя, — Я не знала, как до тебя добраться. Здесь одним людям нужен новый квартиросъемщик. Тебя это интересует?

— Конечно, — ответил я.

— Когда тебя ждать?

— Сегодня вечером.

— Ты сможешь заехать сначала ко мне домой?

— Сочту за честь и буду очень признателен.

— Ну, все. Мне пора. До скорого.

— До скорого, — сказал я, но она уже бросила трубку. «В конце концов, — подумал я, — жизнь состоит не только из падений».

Почти сразу же телефон зазвонил снова. Я выждал несколько секунд, но из операционной никто не шел, и я поднял трубку.

— «Хьюэтт и партнеры», чем могу быть полезен? — сказал я совсем как Кен.

— Это компания «Паркуэй кемикалз». Нам нужно поговорить с мистером Кеннетом Макклю-эром по поводу письма, которое мы получили от него сегодня утром, — ответил голос на другом конце провода.

— Я и есть Кеннет Макклюэр, — сказал я. «Лги во имя своей страны».

— Прекрасно. В таком случае, отвечаю на ваш вопрос. Позвольте представиться, я менеджер по торговле. Примите соболезнования по поводу пожара.

— Спасибо. Это так неприятно.

— Вам нужно будет заменить сгоревшие препараты?

— Да, конечно. Если вы сможете прислать нам прошлые счета, мы составим новый список.

— Отлично, — сказал он. — Но вы помните, что некоторые вещества нельзя отправлять по почте? Как и в прошлый раз, вам нужно будет прислать кого-нибудь за ними.

— О'кей, — ответил я.

— В прошлый раз, судя по нашим записям, от вас приходил мистер Скотт Сильвестр. У него было поручительство, но, если вы пришлете кого-нибудь другого, понадобится удостоверение его личности и доверенность от вашей лаборатории. Даже для мистера Сильвестра эта процедура обязательна. Мы, конечно, извиняемся, но нужно соблюдать осторожность.

— Да, — сказал я. — Вы не могли бы прислать копии счетов как можно быстрее?

— Безусловно. В данный момент их собирают и отправят сегодня же.

— Вы не могли бы прислать нам также копию квитанции о доставке, которую, я уверен, вы отдали Скотту, когда он забирал у вас товар?

— Конечно, если вам это необходимо.

— Это помогло бы нам восстановить наши записи.

— Ну, что ж. Я приложу ее сию же минуту.

— Огромное спасибо.

— Не за что. Всегда рады помочь. — Он аккуратно положил трубку, а я все стоял и думал о том, насколько важным могло оказаться все то, что я узнал.

Скотт лично забирал по крайней мере одно вещество, которое нельзя было отправить по почте. Оно могло быть и безвредным. Оно могло быть чем угодно. Я чуть было прямо не спросил у менеджера по продажам, что взял Скотт, но он был уверен, что я в курсе, и мне не хотелось вызывать у него подозрения. Утром, или когда там ответ придет в Тетфорд, мы все и выясним. Я всегда считал, что терпение — самая тяжкая добродетель.

К шести я подъехал к дому Аннабель. На мой звонок она сама открыла дверь.

В этот раз на ней были свободные черные шелковые брюки и большой джемпер, по виду из мягких белых перьев. Наряд довершали серебристые сапожки, широкий серебристый пояс и серебряные серьги в ушах. На случай, если станет холодно, она захватила с собой черный развевающийся плащ. Ее губы были ярко-розового цвета, глаза сияли. Я поцеловал ее в щеку.

— Мы могли бы поехать в твоей машине, — сказала она. — Нас уже ждут.

— Отлично.

По пути она мне рассказала, что хозяева предлагают отдельную квартиру на последнем этаже своего дома.

— Им бы хотелось, чтобы жилец был приличным человеком и не очень шумным, ведь сами они живут внизу. И, конечно, в любой момент они могут потребовать расторжения договора.

— Ты преподнесла мне настоящий сюрприз.

— Конечно, арендная плата останется в силе.

Я не понял, что значит «останется в силе», и весь остаток пути прослушал короткую лекцию на тему, какие есть возможности у владельца дома избавляться от нежелательных жильцов при помощи обращений в суд, если владельцу необходимо освободить квартиру.

— Я думаю, я как раз тот, кого называют «пай-мальчиком», — заметил я.

Квартира располагалась на пятом этаже старинного шестиэтажного особняка и сообщалась с миром посредством древнего скрипучего лифта. Ее хозяевами были бородатый профессор и его запуганная жена. Сдаваемая комната была большой и уставленной старомодной мебелью, с видом на близлежащие крыши и пожарные лестницы. Восторга у меня она не вызвала, но, на худой конец, это все-таки хоть какое-то пристанище. Мы сошлись на условиях, и я выписал чек в качестве задатка. Мы с Аннабель спустились к машине.

— А комната не так уж и хороша, — с сомнением в голосе произнесла Аннабель. — Я ее раньше не видела.

— Сойдет на первое время. Потом подыщу что-нибудь получше.

Преимущество этой квартиры было в том, что она находилась всего в какой-то паре миль от дома Аннабель, и я надеялся, что смогу часто преодолевать эти мили. Дочь епископа заставляла меня задумываться о таких трудных и непривычных понятиях, как постоянство, неизменность, обязательства, а здравый смысл постоянно твердил мне, что думать об этом еще слишком рано. Это всегда бывало слишком рано, и здравый смысл брал верх. Но здравый смысл не имел ничего общего с такими, как Аннабель.

— Без двадцати семь, — отметила она, бросив взгляд на свои огромные черные часы. — Броуз тут договорился, чтобы ты кое с кем встретился, если, конечно, хочешь. Это касается страховки лошадей.

— Было бы неплохо, — с интересом ответил я.

— Броуз говорит, что этот человек всегда заходит выпить в бар отеля возле лондонского представительства жокей-клуба. Сейчас ты как раз можешь застать его там.

— Надеюсь, ты поедешь со мной, — сказал я.

Вместо ответа она улыбнулась, и мы отправились на встречу. Она указывала дорогу. Заблудиться было невозможно, но поиск места для парковки занял едва ли не больше времени, чем сама дорога, и я боялся, что мы опоздаем.

Броуз собственной персоной сидел в баре, разговаривая с маленьким лысым мужчиной с брюшком и в золотых очках, и заметил, как мы вошли, потому что трудно не заметить приход Аннабель.

— А я думал, что вы уже не придете, — сказал Броуз.

— Парковка, — коротко ответила Аннабель.

— Познакомьтесь с мистером Хиггинсом, — представил он толстячка. — Его компания занимается страховкой лошадей.

Мы обменялись рукопожатием. Хиггинс как загипнотизированный уставился на Аннабель, пока она сбрасывала плащ и взбивала свои перышки.

— Да-да, лошадей, — пробормотал он.

Я заказал выпивку для всех, что пробило ощутимую брешь в моем бюджете. Броуз, Аннабель и я предпочли лимонный сок, к большому ужасу Хиггинса с его двойной водкой с тоником. Бар был полутемный, отделанный полированным старинным деревом. В приглушенном свете все выглядело дорогим, респектабельным и навевало воспоминания о временах короля Эдуарда, когда экипажи, запряженные лошадьми, проезжали за окном в дымном лондонском тумане.

— Об этом вашем происшествии уже болтают в новостях. Я как раз рассказывал Хиггинсу. Быстро они разнюхали, — сказал Броуз.

— Куда уж быстрее, — согласился я.

— А что случилось? — удивилась Аннабель. — Какое происшествие?

Броуз ласково посмотрел на нее:

— Ты что, телевизор не смотришь? Или газет не читаешь?

— Иногда читаю.

— Анестезиолог «Хьюэтт и партнеры» был убит в понедельник ночью. Разве гордость министерства иностранных дел не рассказал тебе об этом? — осведомился Броуз.

— Я собирался рассказать, — сказал я. Аннабель в смятении выслушала наш с Броузом краткий рассказ. Броуз уже разговаривал с детективом Рэмзи, который проинформировал его, что расследование продолжается.

— То есть они топчутся на месте, — констатировал Броуз. — Я предложил свою помощь, если она понадобится, и на этом все закончилось. — Он хитро посмотрел на меня: — Вы знаете что-нибудь, что мне неизвестно?

В газетах ничего не писали о подъемнике и скобах, и я предположил, что у полиции были свои соображения не упоминать об этом. Я хотел рассказать Броузу подробности, но Хиггинс поминутно смотрел на часы, пил свою водку и все порывался уйти. Я сказал Броузу, что мы поговорим позже, и обратился к Хиггинсу:

— Я действительно хочу знать, как страхуют лошадей.

Толстячок вновь уселся. Я купил ему еще одну порцию, и он распроложился поудобнее.

— Броуз предложил только поговорить, и если вы хотите что-нибудь спросить, валяйте, — сказал он низким звучным голосом.

— Хорошо, — сказал я.

— Страхование лошадей, — начал он, — очень рискованное занятие. Мы этим не занимаемся, разве что в виде исключения, понимаете? Нам звонят агенты, и мы заключаем соглашение. Страховка стоит недешево, потому что риск велик, понимаете?

Я утвердительно кивнул:

— Приведите, пожалуйста, пример. Он коротко вздохнул:

— Представьте себе, что у вас неплохие перспективы в дерби и вам выгодно застраховать лошадь ввиду ее предполагаемой высокой племенной ценности в будущем. Заключая соглашение, мы исходим из того, как долго оно действует и от чего лошадь застрахована. Как правило, это случайная смерть, хотя сюда могут входить и умышленные повреждения, и небрежное обращение, и смерть от болезни. Большинство лошадей в молодости не умирают по естественным причинам, поэтому здесь нет такого риска, как на скачках. Мы соглашаемся включить в договор смерть по естественным причинам, но в таком случае мы каждый год перезаключаем страховку и повышаем страховую премию. Если лошадь старше десяти лет, мы не застрахуем ее ни за какие деньги. Исключение делается только для племенных жеребцов, хотя обычно скаковые лошади доживают до двадцати или даже двадцати пяти лет. Это их природная продолжительность жизни, но многие владельцы умерщвляют своих старых лошадей раньше, ведь так гуманнее.

— Или дешевле, — сухо произнес Броуз.

— А если это племенная кобыла? — спросил я.

— Жеребая?

— Да, от первоклассного жеребца.

— Ну… мы бы выписали полис, если беременность была подтверждена и протекала нормально. Это случается нечасто, но такое вполне возможно, особенно если нужно платить вознаграждение за жеребца вне зависимости от того, есть жеребенок или нет. Как правило, плата не взимается, если нет жеребенка. А сколько лет было кобыле?

— Не знаю.

— Это зависит от ее возраста и племенной характеристики.

— Я могу сказать, — вмешался Броуз. — Ей было девять лет, и один год она была бесплодной, но все же потом родила двух здоровых жеребят — кобылку и жеребчика.

Брови Хиггинса взлетели над золотой оправой его очков. Я чувствовал, что мои брови движутся в том же направлении.

— Откуда вы знаете? — изумился я.

— Да бросьте вы, Питер. Я же детектив по профессии.

— Извините.

— Я достал список кобыл, которых в прошлом сезоне покрывал Рэйнбоу Квест, и проверил всех. Владельцы таких жеребцов, как Рэйнбоу Квест, очень придирчиво выбирают кобыл, потому что им нужны жеребята только высокого качества, чтобы подтвердить ценность своего жеребца и установить за него высокую плату.

— Не лишено смысла, — согласился я.

— Итак, — сказал Броуз, — я позвонил бывшему владельцу той кобылы, которую должны были привезти в вашу больницу, и спросил его, как случилось, что он продал ее Винну Лизу. Он ответил, что его дела пошли плохо и он был вынужден продавать свое имущество. Он продал кобылу первому же покупателю, который предложил приличную цену. До этого он ничего не слышал о Винне Лизе и даже не сразу вспомнил, как того зовут. Это совсем не по-деловому, наверное, но у него крупные неприятности.

— А кобыла была жеребой, когда он ее продавал? — спросил я.

— Он говорит, что да. Может, да, а может, и нет. Может, он верил, что была, а может, он ее продал, когда убедился в обратном. Иными словами, он продал ее Винну Лизу. — Он помолчал, потом повернулся ко мне: — Вы достали образцы тканей жеребенка? Я кивнул.

— Волосы. И волосы кобылы. Их проверят на взаимосоответствие. Волосы Рэйнбоу Квеста тоже нужны.

— Я их добуду. Какая лаборатория делает эти анализы? — спросил Броуз.

— Мне придется попросить Кена Макклюэра.

— Попросите и дайте мне знать.

Я искренне поблагодарил его. Он сказал, что не переваривает мошенничества. Хиггинс кивнул и добавил:

— Искушение убить застрахованную лошадь заставляет нас поднимать плату за страховку. Но главная проблема — это мошенничество. Зачастую оно очевидно, но если мы застраховали лошадь и она сломала ногу, то нам приходится платить, даже когда мы подозреваем, что кто-то просто долбанул ее железным бруском.

— А ваша компания страховала когда-нибудь лошадей, что умерли во время или после хирургической операции? — поинтересовался я.

— В последнее время — нет. Они нечасто умирают во время операции. Не могу ручаться, что раньше такого не было, но, честно говоря, не припоминаю, чтобы нам приходилось платить за это. Однако не берусь ничего утверждать насчет других компаний. Хотите, я наведу справки?

— Если вас не затруднит.

— Ради Броуза я готов.

— Спасибо, Хиггинс, — ответил Броуз.

— Вы бы застраховали лошадь от смерти во время операции? — спросил я.

Хиггинс поджал губы:

— Конечно, если она уже была застрахована.

Я бы взял еще один процент дополнительно и заплатил бы, если б лошадь умерла.

— Как это безнравственно! — воскликнула Аннабель.

Броуз и Хиггинс, высокий и низенький, тощий и толстый — ну ни дать ни взять, шоу-дуэт комиков, — с улыбкой согласились. Хиггинс вскоре попрощался и ушел, а Броуз остался и сразу перешел к делу:

— Продолжим об убийстве. Я уставился на Аннабель.

— Давайте расскажите девушке, она же не кисейная барышня, — грубовато сказал Броуз, правильно истолковав мою нерешительность.

— Это слишком ужасно, — возразил я.

— Я тебя остановлю, если будет слишком много крови, — заметила Аннабель.

— Крови там вообще не было.

Я рассказал о подъемнике, который поднимает лошадей, когда те без сознания. Броуз кивнул. Аннабель слушала. Я объяснил им, что Скотта подвесили над операционным столом, а его руки и ноги болтались в воздухе.

Броуз сузил глаза. Аннабель несколько раз моргнула.

— Вы еще не все рассказали, — настойчиво промолвил Броуз, изучающе глядя на меня.

Я пояснил, что ветеринары после разрезов скрепляют кожу специальными маленькими скобками.

— Конечно, они не похожи на канцелярские скрепки, но принцип один и тот же. Хирургические скрепки примерно восемь десятых дюйма шириной и не такие узкие, как обычные. Когда вы вставляете скобку в кожу и сжимаете, она глубоко входит в ткани, прежде чем согнется. Это трудно объяснить. — Я сделал паузу. — Она сгибается в виде маленького квадратного колечка. Видна только верхняя часть, остальное находится под кожей, соединяя две разрезанные части вместе.

— Понятно, — сказал Броуз, хотя Аннабель не была так уверена.

— По цвету скобки похожи на неполированное серебро, — сказал я.

— При чем здесь все эти скобки? — поинтересовалась Аннабель.

Я вздохнул.

— Такими скобками был зашит рот Скотта. Ее глаза потемнели.

— Ну и дела, — сказал Броуз и задумался. — До или после смерти? — спросил он.

— После. Крови не было. Он кивнул.

— Как его убили?

— Неизвестно. Ничего не обнаружили.

— А лошадей?

— Возможно, как ту кобылу.

— Будьте осторожны, — предупредил Броуз.

— М-м-м…

— Ему же ничего не угрожает, — запротестовала Аннабель, с тревогой глядя на меня.

— Неужели? А все эти факты, которые он раскапывает?

— Тогда прекрати это, — сказала она мне тоном, не терпящим возражений.

Он вопросительно посмотрел на нее, и она слегка покраснела. Все трудные слова снова пришли на ум, как непрошеные гости. «Слишком быстро, слишком рано», — настаивал здравый смысл.

Броуз поднялся во весь рост, взъерошил волосы Аннабель и заявил, что свяжется со мной. Когда он ушел, мы с Аннабель продолжали сидеть и болтать, хотя многое осталось невысказанным.

Она спросила о моем будущем на службе, и мне показалось, что я услышал отголоски инквизиции, придуманной и нежно любимой ее отцом.

— Ты рассказывала обо мне своим родителям? — полюбопытствовал я.

— Да, мимоходом. Я рассказала им о японцах. — Она остановилась. — Итак, после Англии куда?

— Куда направят.

— И дослужишься в конце концов до посла?

— Ничего пока сказать не могу.

— А назначение посла всегда зависит от конкретного человека?

Хотя она себе не противоречила, но мне опять показалось, что этот вопрос задал сам епископ.

— Те мошенники, которые ведают повышениями, — сказал я, — очень компетентные люди.

Ее глаза засмеялись.

— Неплохой ответ.

— В Японии все мужчины носят вещи в ярких сумочках на лямках, а не в карманах и портфелях, — сказал я.

— К чему ты это сказал?

— Просто так. Я думал, тебе это интересно, — ответил я.

— Да, это озаряет мою жизнь.

— В Японии, — сказал я, — туалет — это зачастую только дыра в полу.

— Захватывающе. Продолжай.

— В Японии у всех коренных жителей прямые черные волосы. Все женские имена заканчиваются на «ко». Юрико, Мицуко, Йоко.

— А тебе доводилось спать на полу и есть сырую рыбу?

— Обычное дело, — подтвердил я. — Но я никогда не ел футу.

— И что же это такое?

— Эта рыба — главная причина смертельных пищевых отравлений в Японии. Рестораны, где ее подают, готовят фугу со всеми мыслимыми предосторожностями, но люди продолжают умирать… — Мой голос затих сам по себе. Я сидел как каменный.

— Что стряслось? — спросила Аннабель. — О чем ты задумался?

— Фугу, — сказал я, стараясь ослабить спазм в горле, — одна из самых смертельно ядовитых рыб. Она убивает почти мгновенно, потому что парализует нейромускульную систему и человек не может дышать. Ее чаще называют рыба-собака. Кто-то мне говорил, что для летального исхода хватит даже крошечной порции и что ее практически невозможно обнаружить в организме после смерти.

Она смотрела на меня, открыв рот.

— Проблема только в том, что невозможно так просто выйти и купить рыбу-собаку в Челтенхеме, — заключил я.