Я подождал, пока он закончит длинный разговор с председателем правления стекольной фабрики. Бесценное качество Джека Коупленда заключалось в том, что он быстро и обстоятельно схватывал суть самых разных дел. Он говорил о стекольном производстве так, будто всю жизнь только этим и занимался. И я знал, что через пять минут с таким же знанием дела и обстоятельностью Джек сможет побеседовать с клерком городского управления. Существует основной список качеств, по которым работодатели судят о сотруднике: честность, добросовестность, уравновешенность и благоразумие. Джек не ограничивался ими и сочетал в себе также множество других. Доверие, которое испытывали к нему управляющие крупных промышленных фирм, свидетельствовало о его профессионализме и точности наблюдений. Он располагал огромной властью, но, казалось, не сознавал это, что делало его весьма милым начальником. После Рэднора он был самым влиятельным человеком в агентстве.

— Джек, — сказал я, когда он положил трубку, — пожалуйста, проверь для меня одного человека.

— Что случилось в отделе скачек, старина? — спросил Джек.

— Он не имеет отношения к скачкам.

— Кто же это?

— Некий Говард Крей. Не знаю, есть ли у него профессия. Он спекулирует на рынке акций. Страстный коллекционер кварцев.

Я назвал лондонский адрес Крея. Джек быстро все записал.

— Хорошо, Сид. Я поручу это одному из ребят, и вскоре мы дадим тебе предварительные сведения. Это срочно?

— Пожалуй.

— Хорошо. — Он вырвал лист из блокнота. — Джордж, ты еще готовишь отчет для того клиента, что занимается пряжей? Когда закончишь, для тебя будет еще одно задание.

— Джордж, — сказал я, — будь осторожен.

Они оба посмотрели на меня.

— Это неразорвавшаяся бомба, — пояснил я. — Будь осторожен со взрывателем.

— Приятное разнообразие после дела о пряже, — весело проговорил Джордж. — Не беспокойся, Сид. Пройду, как по канату.

Джек Коупленд уставился на меня через полукруглые стекла очков.

— Полагаю, Старик в курсе?

— Да, — кивнул я. — Речь идет о мошенничестве. Он сказал, что ты, если хочешь, можешь проверить у него.

— По-моему, нет необходимости, — улыбнулся он. — Это все?

— На сегодняшний день все. Спасибо.

— Просто ради формальности: это твое дело, или Долли, или чье?

— Думаю... мое.

— Угу. — Он взглянул на меня. — Ветер изменился, если я правильно понял?

— Кто знает? — засмеялся я.

Внизу в отделе скачек шла перестановка мебели. Долли с сосредоточенным видом руководила перемещением столов. Я спросил, что происходит, и она, просияв, объяснила:

— Шеф позвонил и сказал, что тебе нужно место для работы, и я послала Джонса стащить стол из отдела розыска пропавших лиц. Сейчас он принесет его. У нас здесь нет лишнего стола.

Череда ударов на лестнице возвестила о возвращении рассыльного Джонса вместе с неустойчивым шедевром столярного искусства.

— Никто не знает, сколько пропавших лиц они нашли, — ворчал Джонс. — Но, держу пари, им никогда не найти свое барахло. — С этими словами он исчез и вскоре вернулся со стулом.

— Что только не приходится делать ради тебя, — объявил Джонс, поставив стул передо мной. — Глупенькая птичка в машбюро теперь сидит на табуретке. Я с ней поболтал немного.

— Не мешало бы еще лампу, телефон... — я вошел во вкус.

— Не смеши меня, — фыркнула Долли. — Каждый раз, когда шеф покупает один стол, он нанимает двух сотрудников. Веришь ли, когда я пришла сюда пятнадцать лет назад, каждый из нас занимал отдельную комнату...

Перестановка мебели закончилась, мой стол втиснули в угол рядом со столом Долли. Я разложил на нем фотографии и принялся сортировать их. Ребята, которые проявляли пленку и печатали снимки для агентства, как обычно, отлично поработали. Они ухитрились увеличить крохотные негативы до фотографий девять на семь дюймов, причем снимки получились четкие и вполне читаемые.

Сначала я отобрал расплывчатые дубликаты с неправильно выбранной выдержкой, порвал их и бросил в мусорную корзину Долли. У меня осталась пятьдесят одна фотография содержимого кейса Крея. На первый взгляд вполне невинные документы, но на самом деле это был динамит.

Рассортировав снимки, я получил две большие стопки. В одной из них оказались все сертификаты о покупке акций Сибери и письма от биржевого маклера. К этой же стопке я добавил бумагу, озаглавленную «И.С», с результатами этих сделок. В другую пачку я сложил фотографии банкнотов, документы по сделкам, не имеющим отношения к Сибери, и два листа, которые я нашел на самом дне кейса.

Потом я перечитал все письма от биржевого маклера, человека по фамилии Эллис Болт, связанного с фирмой «Чаринг, Стрит и Кинг». Болт и Крей были в дружеских отношениях, в письмах иногда упоминались дома, где они оба бывали в гостях. Но в большинстве писем, напечатанных на машинке, сообщалось о наличии акций и перспективах различных сделок (включая Сибери), о покупке акций и поступивших предложениях, о налогах, гербовом сборе и комиссионных. Два письма были написаны Болтом от руки. Первое, очень короткое, — десять дней назад:

Дорогой Г.

С интересом будем ждать новостей в пятницу.

Эллис.

Второе Крей, должно быть, получил в то утро, когда приехал в Эйнсфорд:

Дорогой Г.

Я отдал в типографию последний рисунок, и листовки будут готовы к концу следующей недели, в крайнем случае — ко вторнику. Но обязательно за два-три дня до очередной встречи. По-моему, это сработает. Если случится заминка, снова может возникнуть паника, но, разумеется, Вы об этом позаботитесь.

Эллис.

— Долли, — сказал я, — можно воспользоваться твоим телефоном?

— Пожалуйста.

Я позвонил в Bona fides.

— Джек? Мог бы я получить краткие сведения еще об одном человеке? Эллис Болт, биржевой маклер, работает от фирмы, которая называется «Чаринг, Стрит и Кинг». — Я дал ему адрес. — Он друг Крея. И, боюсь, с ним нужна такая же осторожность.

— Хорошо. Я перезвоню, — пообещал Джек Коупленд.

Я сидел, уставясь в два безобидных на вид письма.

«С интересом будем ждать новостей в пятницу». Это могли быть любые новости или вовсе никаких. Но это могли быть новости из газет или по телевидению, а в пятницу по радио я слышал, что соревнования в Сибери отменяются, потому что перевернулся грузовик с химикатами и залил скаковые дорожки.

Второе письмо тоже можно прочесть по-разному. Его содержание легко было отнести к встрече акционеров, на которой надо любой ценой избежать паники. Однако оно могло относиться и к ипподрому Сибери, где еще одна паника могла повлиять на стоимость акций.

Письма напоминали открытки с секретом: с одной стороны смотришь — приличная картинка, повернешь — стыд и срам.

Если в письме стыд и срам, то мистер Эллис Болт по самые брови увяз в уголовных преступлениях. Если же к такому заключению меня привела болезненная подозрительность, тогда я выдвигаю против респектабельного, давно завоевавшего уважение биржевого маклера чудовищно несправедливое обвинение.

Я снова взял телефон Долли и набрал номер.

— "Чаринг, Стрит и Кинг", доброе утро, — произнес спокойный женский голос.

— Доброе утро. Я хотел бы договориться о встрече с мистером Болтом и обсудить некоторые инвестиции. Это возможно?

— Конечно. С вами говорит секретарь мистера Болта. Могу я записать вашу фамилию?

— Холли. Джон Холли.

— Вы предполагаете стать нашим новым клиентом, мистер Холли?

— Именно так.

— Понимаю. Мистер Болт будет в офисе завтра, во второй половине дня. Я могу записать вас на три тридцать. Вас это устроит?

— Спасибо. Прекрасно. Я приеду.

Положив трубку, я вопросительно посмотрел на Долли.

— Ты не будешь возражать, если я сейчас уйду на весь день?

— Сид, дорогой, это очень мило, но тебе не надо спрашивать у меня разрешения, — улыбнулась она. — Шеф четко сказал, что ты сейчас сам себе начальник. Ты не должен отчитываться ни передо мной, ни перед кем-либо в офисе, кроме самого шефа. Можешь мне поверить, он еще никому и никогда не давал такой самостоятельности. Ты, любовь моя, можешь делать все, что хочешь, я больше тебе не начальник.

— Ты не обижаешься? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — Если хорошо подумать, то нет. Мне кажется, шеф всегда хотел, чтобы ты стал его партнером по агентству.

— Долли! — удивленно воскликнул я. — Это же смешно!

— У него нет другой подходящей кандидатуры, — объяснила она.

— И он выбрал вышедшего в тираж жокея, чтобы сделать его своим помощником, — засмеялся я.

— Он выбрал человека, имеющего достаточный капитал, чтобы купить партнерство, человека, достигшего вершины в одной профессии и со временем способного достичь вершины и в другой.

— Ты бредишь, дорогая Долли. Вчера он чуть не выгнал меня.

— Но ты остался. Разве не так? И закрепился гораздо прочнее, чем прежде. И Джоани говорила, что вчера весь день после того, как ты ушел от него, шеф был в фантастически хорошем настроении.

Я, смеясь, покачал головой.

— Ты слишком романтична. Из жокеев не получаются ни сыщики, ни...

— Кто из них еще не получается?

— Бухгалтеры.

— Ты уже стал сыщиком, — возразила Долли. — Хотя, может, сам и не сознаешь этого. Я наблюдала за тобой эти два года, и у меня создалось впечатление, что ты ничего не делаешь. Но ты впитывал все, что должен знать сыщик, будто сухая губка. И я хочу сказать, Сид, любовь моя, что если ты не удерешь, а закрепишься здесь, то станешь частью этого дела до конца жизни.

Я не поверил ей и не придал значения ее предсказанию.

— Сейчас я хочу посмотреть на ипподром Сибери, — улыбнулся я. — Хочешь поехать со мной?

— Ты шутишь, — вздохнула она. Треугольный вырез на ее блузке сегодня был глубиной шесть дюймов. — Мне очень хотелось бы покататься в твоей машине, похожей на ракету, и подышать морским воздухом, но дела, дела...

Собрав фотографии, я сложил их вместе с негативами и открыл ящик стола, в котором обнаружились пакет с сандвичами, полбутылки виски и сигареты. Я расхохотался.

— Думаю, сейчас кто-нибудь из отдела розыска пропавших лиц в ярости примчится сюда, разыскивая пропавший ленч.

Ипподром в Сибери лежал всего лишь в полумиле от главного шоссе, ведущего к морю. С верхних рядов трибун можно было видеть широкий серебристый поток Ла-Манша, а со всех сторон от стадиона теснились ряды маленьких домов. В каждом таком домике пенсионеры — учителя, или государственные служащие, или священники, или их вдовы — каждое утро думали о тех местах, откуда они переехали потому, что им в их преклонном возрасте было там холодно и неуютно, а тут они вдыхали теплый, напоенный морской солью воздух.

Они получили то, о чем всегда мечтали, — устроились на покой в бунгало на берегу моря.

Я въехал в открытые ворота ипподрома и остановился у весовой. Вылез, потянулся и пошел к дверям офиса управляющего.

Постучал — никакого ответа. Подергал ручку — заперто. Та же картина в весовой и во всех остальных помещениях.

Я решил посмотреть на скаковые дорожки и направился вдоль трибун к полю ипподрома. Сибери по официальной классификации относился к третьей группе — ниже, чем Донкастер, и выше, чем Виндзор. Классификация имеет значение, когда встает вопрос о дотациях ипподрому из специального фонда Леви.

Но трибуны не тянули на третью группу: деревянные скамейки под проржавевшей жестяной крышей, продуваемые ветрами со всех сторон света. Правда, скаковые дорожки доставляли радость и жокею, и лошади. Я всегда жалел, что остальные условия на этом ипподроме не соответствовали уровню его поля.

Возле трибун тоже никого не было, но в дальнем конце скаковой дорожки я заметил нескольких человек и трактор. Нырнув под ограждение, я прямо по траве направился к ним. Почва была идеальной для ноябрьских скачек: мягкой, но пружинящей под ногами, как раз такой, о какой мечтают тренеры. Разумеется, при обычных обстоятельствах. Но в настоящее время дела сложились так, что большинство тренеров, как и Марк Уитни, предпочитали посылать лошадей на соревнования в другие места. Ипподром, который не нравится владельцам скакунов, не нравится и зрителям, которые приезжают на них смотреть. И доходы Сибери год от года падали, а расходы росли, и постепенно ипподром приходил в упадок.

Размышляя о печальной картине, которую нарисовали цифры прочитанных мной балансовых отчетов, я подошел к работавшим людям. Они лопатами снимали верхний слой земли и грузили его на трейлер. Еще у трибун я почувствовал неприятный запах, здесь же он стал гораздо сильнее.

Почти на всю ширину скаковой дорожки и ярдов на тридцать в длину расползлось неправильной формы пятно выгоревшей, мертвой земли. Меньше половины отравленного дерна уже сняли, под ним лежала серовато-белая глина. Но еще оставался огромный загрязненный участок. Я подумал, что рабочих явно недостаточно, чтобы за восемь дней заменить почву и подготовить грунт к скачкам.

— Добрый день, — поздоровался я с рабочими. — Ну и ужас!

Один из них воткнул в землю лопату и подошел ко мне, вытирая руки о штаны.

— Кого вам надо? — не слишком вежливо спросил он.

— Управляющего ипподромом. Капитана Оксона.

Его манеры сразу стали более вежливыми.

— Его сегодня здесь нет, сэр. О! Ведь вы Сид Холли?

— Правильно.

Последовала еще одна перемена, на этот раз рабочий прямо засиял от братской любви.

— Я десятник, — ухмыльнулся он, — Тед Уилкинс. — Я пожал его протянутую руку. — Капитан Оксон уехал в Лондон. Он сказал, что вернется завтра.

— Неважно. Я просто проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть на несчастный старый ипподром.

— Смотреть тут не на что, — горько проговорил Уилкинс.

— А что именно произошло?

— Вон там на дороге перевернулась цистерна. — Он показал рукой, и мы направились к тому месту, откуда начиналось грязное пятно.

Узкая проселочная дорога тянулась рядом с дальним концом ипподрома, полукругом заходя на его территорию и пересекая скаковую дорожку. Во время соревнований твердую поверхность дороги покрывали толстым слоем торфа или опилками, и лошади скакали по искусственному покрытию без хлопот. Выход не идеальный, но так поступали на многих ипподромах, территорию которых пересекали дороги. К примеру, в Ладлоу таких перекрестков было пять.

— Вот здесь, — показал Тед Уилкинс. — Хуже места не представить. Как раз на середине скаковой дорожки. Вот тут эта дрянь вылилась из цистерны. Видите, вот здесь она перевернулась, а крышка люка открылась от удара.

— Как это случилось?

— Никто не знает.

— Но водитель? Его не убило?

— Нет, почти даже и не поцарапало. Отделался легкими ушибами. Но он не помнит, что случилось. Какая-то машина ехала по дороге, уже стемнело, и она влетела в его цистерну. Когда водителя нашли, он сидел на обочине, держался за голову и стонал. Говорят, это сотрясение мозга, потому что он ударился головой, когда цистерна переворачивалась. Мне непонятно, как ему удалось так легко отделаться, потому что кабина оказалась раздавлена и все кругом было засыпано стеклом.

— И часто тут ездят цистерны с химикатами? Какое счастье, что этого не случалось раньше.

— Вообще-то они тут никогда не ездили. — Он поскреб в затылке. — Но последние два года начали курсировать регулярно. Понимаете, на лондонском шоссе такое движение, что им удобнее ехать в объезд.

— Хм, а цистерна местной фирмы?

— Цистерна принадлежит фирме «Интерсоут кемикл», это тут, чуть дальше по берегу.

— Когда, вы думаете, здесь могут начаться скачки? — спросил я, поворачиваясь к скаковой дорожке. — Вы закончите к следующей неделе?

— Строго между нами, — он нахмурился, — не уверен. Я говорил капитану, что нужна пара бульдозеров, а не шесть человек с лопатами.

— По-моему, вы правы.

— Он говорит, что ипподром не может позволить себе такой расход. Вот мы и работаем. Дай бог, чтобы мы сняли отравленную почву к следующей среде.

— А новую землю положить не успеете, — заметил я.

— Разве что чудом, а если все будет, как сейчас, то наверняка не успеем, — мрачно согласился он.

Я наклонился, провел рукой по пятну потемневшей травы и невольно скривился: гнилая, отвратительно пахнущая слизь. Десятник засмеялся.

— Ужасно, да? И так воняет.

Я поднес пальцы к носу и тут же пожалел об этом: тошнотворная вонь.

— Эта слизь покрыла землю с самого начала?

— Да.

— Не буду больше отнимать у вас время, — сказал я.

— Я скажу капитану Оксону, что вы приезжали. Жаль, что не застали его.

— Не стоит отвлекать его от дел, у него сейчас, должно быть, полно хлопот и без меня.

— Будто проклятие какое над ипподромом, одно несчастье за другим, — кивнул Тед Уилкинс. — До свидания. — Он вернулся к своей нелегкой работе, а я зашагал к пустым трибунам.

Возле весовой я долго стоял в нерешительности, раздумывая, не войти ли, воспользовавшись отмычками. Я понимал, что меня тянет в весовую ностальгия по ушедшим дням, а вовсе не убеждение, будто там можно найти что-нибудь полезное для расследования. Всегда есть искушение использовать профессиональное мастерство ради собственного удовольствия. Тогда я решил заглянуть в окно и этим ограничиться.

Пустая весовая выглядела как обычно. Огромное пустое пространство, в углу — стол и стулья с прямыми спинками, слева — весы. Весы на всех ипподромах одинаковые и совсем не такие, как в старые времена. Прежде жокей становился на одну платформу, а на другую служитель ставил гири. Взвешивание шло очень медленно. Сейчас жокей садится на стул, прикрепленный пружиной к платформе, а стрелка показывает вес на диске, похожем на циферблат гигантских часов. Я вспомнил несколько случаев, когда сидел на этом стуле.

«Мне уже никогда не сидеть на этих весах, — подумал я, пожав плечами, — и никто не вспомнит обо мне».

Сев в машину, я направился в ближайший город в поисках «Интерсоут кемикл» и через час уже разговаривал с управляющим по кадрам. Я объяснил, что приехал по поручению Национального охотничьего комитета, чтобы узнать, как чувствует себя водитель и не вспомнил ли он еще какие-нибудь детали аварии.

Управляющий, толстый человек лет пятидесяти, встретил меня любезно.

— Смит уволился, — сообщил он. — Мы дали ему несколько выходных, чтобы он пришел в себя после аварии, а вчера он явился и сказал, что его жена раскапризничалась и требует, чтобы он больше не возил химикаты.

— Он давно у вас работал? — сочувственно спросил я.

— Около года.

— Наверное, хороший водитель?

— Понимаете, для того, чтобы перевозить такие грузы, водители должны быть хорошими, иначе мы их не берем.

— Вы до сих пор не знаете, что же все-таки произошло?

— Так и не знаем, — вздохнул он. — Перевернуть цистерну не так-то просто. Всю дорогу залило бензином и химикатами, и обнаружить на ней ничего не удалось. Если там и были какие-нибудь следы, то гусеницы крана, поднимавшего грузовик, все измочалили.

— Ваши цистерны давно используют эту дорогу?

— Нет, совсем недавно, а после аварии вообще по ней не ездят. Кстати, я только сейчас вспомнил: по-моему, Смит и нашел этот объезд, потому что, вы же знаете, лондонское шоссе перегружено. Многие водители обрадовались, что есть объездная дорога.

— Значит, они регулярно пересекали Сибери?

— Думаю, да. Это прямая дорога к нефтеперегонному заводу.

— Вот как? А что именно вез Смит в цистерне?

— Серную кислоту. Она используется при очистке нефти.

Серная кислота. Густая, маслянистая, едкая жидкость, обугливающая органические ткани. Вряд ли можно было вылить на землю Сибери что-либо более опасное и разрушительное. Скачки не пришлось бы отменять, окажись это обыкновенные химикаты. Засыпали бы дорожки песком или опилками и провели бы соревнования. Но никто не рискнет пустить лошадь по земле, пропитанной кислотой.

— Не могли бы вы дать мне адрес Смита? — попросил я. — Раз уж я приехал сюда, загляну и узнаю, не вернулась ли к нему память.

— Конечно. — Управляющий порылся в картотеке. — Передайте ему, что если хочет, то может вернуться к нам. Сегодня утром еще несколько человек заявили, что не хотят водить цистерны.

Пообещав передать и поблагодарив управляющего, я поехал по адресу, который он мне дал. Двухэтажный дом в пригороде, две комнаты на втором этаже. Но Смит и его жена там больше не жили. Молодая женщина с бигуди на голове сообщила, что Смиты вчера упаковали вещи и уехали. Нет, они не сказали, куда уезжают, и не оставили адреса, и она бы на моем месте не стала беспокоиться о его здоровье, потому что он после аварии все дни хохотал, пил и ставил пластинки. Сотрясение мозга у него очень быстро прошло. А когда она пожаловалась на шум, он заявил, будто радуется, что остался жив.

Начало темнеть, и я медленно возвращался в Лондон навстречу потоку машин. Мой дом находился в современном здании недалеко от агентства с гаражом в подвале. Оставив там машину, я поднялся в лифте к себе на шестой этаж.

Две комнаты с окнами на юг, спальня и гостиная, а за ними ванная и кухня, окна которых смотрят во внутренний двор-колодец. Уютная солнечная квартира, мебель светлого дерева, шторы прохладных тонов, центральное отопление, в стоимость аренды входит уборка. Налаженный быт: из соседнего магазина регулярно каждую неделю по кухонному подъемнику поступают продукты и так же регулярно исчезает мусор в мусоропроводе. Спокойная жизнь. Ни скандалов, ни огорчений, ни обязательств. Проклятая одинокая жизнь. Без Дженни.

Но она никогда здесь не жила. Дом в беркширской деревне, где мы прожили большую часть нашей совместной жизни, со временем превратился в поле боя. Когда она ушла, я с облегчением продал его и вскоре после того, как пришел к Рэднору, переехал сюда. Эту квартиру я и выбрал-то потому, что она была рядом с агентством, хотя и стоила очень дорого. Зато я экономил на дороге.

Я смешал бренди со льдом и водой, сел в кресло, положил ноги на стол и стал размышлять о Сибери. Сибери, капитан Оксон, Тед Уилкинс, «Интерсоут кемикл» и водитель по фамилии Смит.

Потом я вспомнил о Крее. Ничего приятного в голову не пришло. Абсолютно ничего. Фальшивая маска цивилизованности, под которой скрывается необузданная жадность. Бешеная страсть к кварцам и к земле. Одержимость чистотой собственного тела, которую компенсирует грязь его мыслей. Необычные сексуальные вкусы. Ненормальная способность получать удовольствие, причиняя боль.

Нет, этот Говард Крей мне совсем не нравился.