Глава 1

Я не очень дорожил работой, пока не получил пулю в живот и чуть не потерял эту работу вместе с жизнью. Но кусок свинца тридцать восьмого калибра превратил мои кишки в перечницу, и я остался лежать на полу с таким пожаром в животе, какого еще никогда не испытывал. Впрочем, иначе я бы никогда не встретил Занну Мартин и до сих пор крепко держался бы за паутинку минувших радостей, никому не нужный и, главное, надоевший самому себе.

Эта пуля стала первым шагом к освобождению, но тогда я так не думал. Я подставил себя под выстрел потому, что мне было на все наплевать. А плевал я на все потому, что мне было скучно.

В больнице я, понемногу придя в себя, обнаружил, что нахожусь в отдельной палате, за которую несколько дней спустя получил фантастический счет. Едва открыв глаза, я уже пожалел, что не попрощался с этим миром насовсем. Кто-то разжег у меня в животе костер.

Прямо над моей головой шла беседа в раздраженных тонах. После наркоза путаные мысли вяло дрейфовали в мозгу, будто облака в летнем небе. Без всякого энтузиазма я попытался понять, о чем идет спор.

— Нельзя ли ему что-нибудь дать, чтобы он быстрее проснулся?

— Нельзя.

— Понимаете, мы ничего не можем сделать, пока не услышим от него, что произошло. Уже почти семь часов, как вы закончили операцию.

— А до этого он четыре часа лежал на операционном столе. Вы хотите закончить то, что начал выстрел?

— Доктор...

— К сожалению, вам придется подождать.

«Этот парень на моей стороне, — подумал я. — Пусть подождут. Зачем мне спешить в этот скучный мир? Почему бы не проспать целый месяц и, когда они погасят этот костер в животе, вернуться к обычным делам?»

Я нехотя открыл глаза.

Оказывается, была ночь. Электрический шар сиял посреди потолка. Теперь посчитаем. Когда рассыльный Джонс нашел меня, истекающего кровью, на полу офиса и побежал к телефону, было утро. Значит, с тех пор, как мне сделали первый укол, прошло двенадцать часов. Интересно, хватит ли двадцати четырех часов паникующему неудачливому проходимцу, чтобы незамеченным удрать из страны?

Слева от меня стояли два полицейских — один в форме, другой в штатском. Оба блестели от пота, потому что в палате было очень жарко. Доктор справа переливал что-то из бутылки в колбу, откуда жидкость по трубочке текла мне в руку. Другие трубочки тянулись к нижней части тела, наполовину прикрытые марлей. Капельница и дренаж... Мысленно я усмехнулся. Очаровательно.

Рэднор стоял в ногах кровати, смотрел на меня и не принимал участия в продолжающемся споре между медициной и законом. Никогда бы не поверил, что стою так дорого: сам шеф пришел ко мне в больницу. Но потом я понял, что не каждый день кто-либо из его служащих устраивает такие неприятные спектакли.

— Он пришел в сознание, — сказал Рэднор. — И глаза не такие затуманенные, как раньше. Теперь мы, наверно, услышим от него что-то осмысленное. — И он взглянул на часы.

Доктор склонился надо мной, пощупал пульс и кивнул.

— Пять минут. Ни секундой больше.

Полицейский в штатском на долю секунды опередил Рэднора:

— Можете сказать, кто в вас стрелял?

К моему удивлению, говорить было ужасно трудно, но не так, как утром, когда они задавали мне тот же вопрос. Тогда я вообще не мог выговорить ни слова, потому что далеко ушел из этого мира. Теперь я вступил на путь, ведущий назад, но прошел совсем немного. Полицейский несколько раз повторил свой вопрос и долго ждал, пока я выговорю ответ:

— Эндрюс.

Имя ничего не значило для полицейского, но Рэднор выглядел удивленным и разочарованным.

— Томас Эндрюс?

— Да.

— Я уже говорил вам, что Холли, вот он, и другой мой оперативник устроили засаду, чтобы раскрыть одно дело, которое мы расследуем. По-моему, они надеялись поймать крупную рыбу, а получилось, что наживку схватила мелюзга, — объяснил полицейским Рэднор. — Эндрюс — мелкая сошка, слизняк, его использовали в основном как рассыльного. Никогда бы не подумал, что он носит оружие и может выстрелить.

И я тоже не думал. Эндрюс неумело вытащил револьвер из кармана куртки и трясущейся рукой направил на меня. Ему пришлось нажать на курок двумя руками. Если бы я не увидел, что на нашу наживку клюнул всего лишь Эндрюс, то никогда бы не вышел из темноты умывальной комнаты. Я собирался спросить у него, зачем он в час ночи вломился в офис Ассоциации Ханта Рэднора. Мне и в голову не приходило, что он решится напасть на меня, а тем более выстрелить.

Когда я наконец понял, что он и в самом деле готов спустить курок, а не просто машет револьвером для пущего эффекта, было уже поздно. Едва я повернулся, чтобы выключить свет, как пуля по диагонали прошла через мое тело.

Когда я упал, он, всхлипывая и охая, на заплетающихся ногах побежал к дверям с побелевшим от испуга лицом и заячьим страхом в глазах. Он сам не верил в то, что сделал, и был почти в таком же ужасе, как я.

— Когда был сделан первый выстрел? — спросил полицейский.

— Примерно в час ночи, — после паузы ответил я.

Доктор глубоко вздохнул. Он мог не говорить, я и так знал, как мне повезло, что я остался жив. Слабея с каждой минутой, я лежал на полу холодной сентябрьской ночью и с отвращением глядел на бесполезный телефон. Все телефоны в офисе работали через коммутатор. «С таким же успехом можно добраться до луны», — думал я, представляя длинный коридор, винтовую лестницу и дверь в дежурку, где крепко спала телефонистка.

— Описание Томаса Эндрюса я узнаю у кого-нибудь другого, — сказал полицейский, записав в блокнот мой ответ. — Но я был бы рад, сэр, если бы вы вспомнили, во что он был одет.

— Черные джинсы. Очень тесные. Оливковый свитер. Поношенная черная куртка. — Я помолчал. — Черный меховой воротник. Черная с белым клетчатая подкладка. Все потертое... и грязное. — Я опять помолчал, набираясь сил. — Револьвер у него был в кармане куртки справа... Он унес его с собой...

— Ботинки?

— Не видел.

— Что-нибудь еще?

Я подумал.

— Какие-то нашивки... Название клуба, череп и скрещенные кости, что-то вроде этого... на куртке, на левом рукаве.

— Понимаю. Хорошо, теперь мы начнем работать. — Он захлопнул блокнот, улыбнулся и быстро направился к двери, за ним его коллега в форме и Рэднор, наверное, чтобы дать описание Эндрюса.

Доктор опять пощупал у меня пульс, проверил, как поступает жидкость из капельницы, и на его лице отразилось удовлетворение.

— У вас лошадиный организм, — весело сказал он.

— Нет, — возразил вернувшийся Рэднор. — Лошади очень деликатные создания. У Холли организм жокея. Жокея стипль-чеза, кем он и был раньше. Его тело способно гасить удары, оно привыкло ко всяким переломам, ушибам, травмам, которые он получал на скачках.

— А что случилось с его рукой? Упал, когда брал препятствие?

Рэднор быстро взглянул на меня и тут же отвел глаза. В офисе никто и никогда не упоминал о моей руке. Никто, кроме моего коллеги Чико Бернса, с которым мы вместе решили, что нужна засада. Но тот вообще никогда не задумывался над тем, что говорит.

— Да, — почти не разжимая губ, произнес Рэднор. — Именно так. — Он переменил тему разговора: — Ну, Сид, когда встанете на ноги, загляните ко мне. А пока набирайтесь сил. — Он неуверенно кивнул, потом они с доктором переглянулись и направились к двери, перед которой потоптались еще немного, уступая друг другу дорогу.

Ага, значит, Рэднор не очень торопится снова взять меня на работу. Если бы у меня хватило сил, я бы улыбнулся. Когда он предложил мне место у себя в агентстве, я сразу догадался, что это мой тесть подергал где-то за нужные ниточки. «Почему бы и нет?» — решил я. Мне на все было наплевать.

«Почему бы нет?» — так я ответил и Рэднору, и он взял меня в отдел скачек для розыскной работы. Его вроде бы не смущало, что у меня совершенно нет опыта. Другим же сотрудникам он объяснил, что меня следует использовать в качестве консультанта, поскольку я прекрасно знаю правила игры. Сотрудники восприняли его слова сдержанно. Наверно, они понимали, как понимал и я, что работу мне дали из жалости. Возможно, они думали, что меня распирает от гордости, поскольку я заслужил жалость в такой завуалированной форме. Но меня не распирало. В той форме или в другой — мне было наплевать.

Агентство Ханта Рэднора состояло из отделов, занимавшихся розыском пропавших лиц, разводами и охраной имущества. Оно также предоставляло клиентам телохранителей и караульных для скаковых лошадей. Был и еще один отдел — почти такой же большой, как все остальные, вместе взятые, — который назывался Bona fides[1]. Его работа заключалась в постоянном и тщательном сборе сведений о людях, компаниях, фирмах, которые интересовали клиентов. Иногда такое расследование приводило к гражданским делам в суде или к разводу. Но чаще отдел Bona fides просто посылал заказчикам отчеты с интересующими их сведениями. Уголовные дела встречались крайне редко. Случай с Эндрюсом оказался единственным за три месяца.

Любимым детищем Рэднора был отдел скачек. Мне рассказывали, что, когда Рэднор после Второй мировой войны, получив армейское пособие, купил агентство, этого отдела не существовало. Он сумел превратить убогий офис, размещавшийся в трех комнатах, в поистине британское учреждение. Для рекламных буклетов он выбрал девиз: «Быстрота. Эффективность. Тайна». И агентство строго следовало этому девизу, а клиенты получали все, что хотели. До войны Рэднор сам участвовал в скачках как любитель. Скачки были основной страстью его жизни, и он сумел убедить Жокей-клуб и Национальный охотничий комитет, что его агентство способно оказывать им неоценимые услуги. Солидные организации вначале осторожно попробовали дно, но, убедившись, что брод надежный, заключили союз с Рэднором. Отдел скачек процветал. В конце концов частное детективное агентство Рэднора превзошло официальный отдел расследований при Национальном охотничьем комитете. А когда Рэднор начал обеспечивать охрану лошадей-фаворитов перед скачками, конкурентов у него не осталось.

К тому времени, когда я пришел в фирму, отдел скачек и Bona fides так разрослись, что каждый из них занимал целый этаж. За вполне приемлемую плату тренер мог здесь узнать характер и прошлое владельца, лошадей которого он предполагал тренировать, букмекер мог проверить надежность клиента, клиент — букмекера, каждый — каждого. Фраза «Проверено у Рэднора» вошла в сленг участников и зрителей скачек. Это значило: неподдельный, заслуживающий доверия. Я даже слышал, как этой фразой оценивали лошадь.

Мне никогда не поручали дела Bona fides. Эту работу выполняли неприметные отставные полицейские средних лет, которым требовалось минимум времени для получения максимальных результатов. Меня никогда не посылали сторожить ночью бокс с лошадью-фаворитом, хотя я охотно выполнял бы такие задания. Меня никогда не включали в команду, которой предстояло следить за безопасностью лошадей на ипподроме. Если распорядители скачек просили прислать оперативников, чтобы не спускать глаз с нежелательной на соревнованиях персоны, то ехал на ипподром не я. Если кто-то вылавливал мошенников в зале тотализатора, то это тоже был не я. Рэднор всегда одинаково объяснял, почему он не дает мне подобных заданий. Во-первых, я был слишком известен в мире скачек, чтобы остаться на ипподроме незамеченным. И во-вторых, он не может позволить себе давать бывшему жокею-чемпиону задания, которые роняли бы его престиж, хотя мне и было наплевать.

В результате почти весь день я слонялся по офису или читал донесения других. Если кто-нибудь просил у меня совета, а предполагалось, что ради этого я и околачиваюсь в конторе, то он получал совет. Если меня просили разъяснить какие-то тонкости в правилах, то я их разъяснял. Постепенно я познакомился почти со всеми оперативниками и знал все слухи, которые они приносили в офис. У меня всегда было время. Если я просил среди недели выходной и проводил его на скачках, никто не упрекал меня. Иногда у меня мелькала мысль: заметил бы кто-нибудь мое отсутствие, если бы я не предупредил о нем?

Время от времени я обращал внимание Рэднора на то, что его никто не обязывает держать меня в агентстве, ведь я не отрабатываю своего жалованья. Но каждый раз он говорил, что его устраивает сложившееся положение вещей. У меня создалось впечатление, что он выжидает, но если не того момента, когда я уйду, то чего же? Я не знал. В тот день, когда я получил пулю от Эндрюса, исполнилось ровно два года моей своеобразной службы в Ассоциации Ханта Рэднора.

Пришла сестра, снова наполнила капельницу, измерила мне давление. Чопорная и профессиональная, она улыбалась, но не проронила ни слова. Я ждал, не скажет ли она, что жена сидит в приемной и тревожится о моем состоянии. Но сестра ничего не сказала. Моя жена не приходила и не придет. Если я не мог удержать ее, когда был в полном порядке, то о чем можно мечтать полумертвому?

Дженни. Моя жена. Все еще моя жена, хотя уже три года мы жили отдельно. Сожаление о прошлом удерживало нас от последнего шага к разводу. Мы пережили страсть, восторг, раздоры, злость и бурные ссоры. Осталось только сожаление, да и то не такое сильное, чтобы привести ее в больницу. Слишком часто она видела меня в больницах и раньше. Дженни уже не воспринимала белые халаты и капельницы как драму, как удар. Она не придет. Не позвонит. Не пришлет записку. Глупо с моей стороны ждать от нее такого.

Время тянулось медленно, и меня это не радовало. Но постепенно все капельницы, кроме одной, убрали, и я начал поправляться. Полиция не нашла Эндрюса, Дженни не пришла, машинистка Рэднора прислала мне красиво напечатанные открытки с пожеланием здоровья, а больница — счет.

Однажды вечером появился Чико, руки в карманах, на лице обычная снисходительная ухмылка. Он не спеша оглядел меня и улыбнулся, будто ничего и не случилось.

— Вместо меня она досталась тебе, дружище, — сказал он.

— Пошел к черту.

Чико засмеялся. И было чему. Я в ту ночь дежурил в офисе потому, что он пошел на свидание с девушкой. Иначе пуля Эндрюса могла бы превратить в перечницу его кишки, а не мои.

— Эндрюс, — задумчиво протянул он. — Кто бы мог подумать? Этот маленький вонючий трус. Но все равно, если бы ты сделал, как я тебе сказал, — сидел бы спокойно в умывальной и наблюдал за тем, что он делает, — мы бы потом поймали его. Легко и без лишних хлопот. И ты, как всегда, слонялся бы без дела по офису, а не валялся тут.

— Что теперь говорить, — отмахнулся я. — А что бы ты сделал на моем месте?

— Наверное, то же, что и ты, — фыркнул Чико. — Мне бы хотелось подвесить ему один-два «хвоста» из отставных полицейских и посмотреть, куда он пойдет, кто его послал.

— А теперь мы не знаем.

— Не знаем, — вздохнул он. — И шеф не очень доволен этой историей. Он знал, что я собираюсь использовать офис как ловушку, но считал, что мышеловка не сработает. И получилось, что он оказался прав. Ему все это не нравится. Они могли бы подложить в офис бомбу, говорит он, а не посылать трусливого воришку. Шеф склонен отступить, спустить дело на тормозах. И конечно, этот идиот Эндрюс, когда влезал, разбил стекло, и, видимо, мне придется заплатить. Представляешь, этот маленький паршивец не сумел открыть задвижку.

— Я заплачу за стекло, — сказал я.

— Да уж, — усмехнулся он. — Я так и рассчитывал, что ты заплатишь, если я скажу тебе об этом.

Чико прошелся по комнате, рассматривая обстановку. Хотя рассматривать особенно было нечего.

— Что это за бутылка, из которой капает тебе в руку?

— Насколько я могу судить, что-то вместо еды. Мне тут ни разу не давали есть.

— Боятся, наверно, что кишки опять прохудятся.

— Да, наверно.

— А почему у тебя нет здесь телевизора? — Он обвел глазами палату. — Тебе стало бы веселее, если бы ты увидел, как другие глупые ублюдки получают пулю. Разве нет? — Он посмотрел на картонку, висящую в ногах на спинке кровати. — У тебя утром температура была тридцать девять и две, тебе сказали? Ты не считаешь, что ее надо сбивать до прихода сестры?

— Нет.

— Похоже, что рассыльный Джонс говорил правду. Он болтал, будто из тебя на пол вытекло столько крови, что можно было бы сделать несколько маленьких пудингов.

Я не оценил чувство юмора Джонса.

— Ты вернешься в агентство? — спросил Чико.

— Может быть.

Чико подошел к окну и принялся завязывать узелки на шнуре шторы. Я наблюдал за ним. Худой, сутулый, он был настолько переполнен энергией, что ни минуты не мог посидеть спокойно. Чико провел в засаде в умывальной комнате две бесплодные ночи, прежде чем на третью я сменил его. И я знал: если бы он не был так увлечен работой, то не смог бы перенести десять часов полного бездействия. В команде Рэднора Чико был по возрасту самым младшим. Он считал, что ему двадцать четыре года, но точно этого никто не знал, потому что младенцем его в детской коляске оставили на ступеньках полицейского участка.

Если бы полицейские не относились к нему по-братски, говорил Чико в минуты откровенности, то он бы воспользовался преимуществами запоздалого физического развития и стал правонарушителем. Он так и не вырос и остался невысоким, поэтому не смог стать полицейским. Казалось, он просто создан для агентства Рэднора. Чико работал блестяще, соображал быстро, и ни у кого в агентстве не было такой реакции, как у него. Он увлекался дзюдо и борьбой, но, кроме бросков и захватов, принятых на спортивной арене, знал и приемы покруче. Хотя по росту он, наверно, был самым маленьким в агентстве Рэднора, это никак не влияло на эффективность его работы.

— Как продвигается дело? — спросил я.

— Какое дело? А, это... Ну, после того как ты получил пулю, горячка, кажется, миновала. После той ночи Бринтону не угрожали по телефону и не присылали писем. Видно, тот, кто точил на него зуб, смылся. Бринтон чувствует себя почти в безопасности и цапается с шефом по поводу платы. Еще день-два, и я сдам дело в архив. Бедный Бринтон, кто же теперь будет держать его ночью за руку, чтобы он спокойно спал? В любом случае, это дело уже не мое. Завтра я полечу из Ньюмаркета в Ирландию в одном боксе с жеребцом, который стоит сто тысяч фунтов.

Сопровождать лошадей — еще одна мелкая работенка, которую мне никогда не поручали. Чико любил ее и ездил часто. После того, как однажды он перебросил через стену высотой в семь футов предполагаемого злоумышленника весом пятнадцать стонов[2], на него всегда был большой спрос.

— Ты обязательно должен вернуться, — неожиданно сказал Чико.

— Почему? — удивился я.

— Не знаю... — он состроил гримасу. — Глупо, конечно, ведь ты там только ходишь и улыбаешься, но все привыкли, что ты рядом. Понимаешь, дружище, ты удивишься, но без тебя чего-то не хватает.

— Понимаю, ты шутишь.

— Ага... — Чико развязал узлы на шнуре шторы, засунул руки в карманы брюк и вдруг вздрогнул. — Бог знает почему в этой палате мурашки бегают по спине. Тут очень жарко и воняет дезинфекцией. Противно. Ты что, собираешься здесь пустить корни? Когда тебя отпустят?

— На днях, — неуверенно пробормотал я. — Счастливого пути.

— До свидания. — Чико кивнул и с облегчением ринулся к двери. — Тебе надо что-нибудь? — спросил он, взявшись за ручку. — Книги или еще что?

— Спасибо, ничего не надо.

— Ничего... В этом ты весь, Сид, дружище. Ничего не хочешь. — Он улыбнулся и исчез за дверью.

Я ничего не хотел. В этом я весь. Я имел то, что хотел больше всего на свете, и безвозвратно потерял. И я не нашел ничего взамен утраченного. Я смотрел в потолок и ждал, пока пройдет время. Я желал одного: встать на ноги и не чувствовать себя так, будто съел сто фунтов зеленых яблок.

Через три недели после того, как я получил пулю в живот, меня навестил тесть. Он пришел под вечер, принес маленький сверток и без слов положил на стол возле кровати.

— Ну, Сид, как ты себя чувствуешь? — Тесть удобно расположился на легком стуле, закинул ногу на ногу и закурил сигару.

— Поправляюсь. Более или менее. Скоро выйду отсюда.

— Прекрасно. Прекрасно. И какие у тебя планы?

— Никаких.

— Ты же не сможешь вернуться в агентство, не... э-э... выздоровев, — заметил он.

— Видимо, не смогу.

— Наверно, ты предпочел бы погреться где-нибудь на солнце, — сказал он, изучая кончик сигары. — Но я был бы рад, если бы ты провел несколько дней со мной в Эйнсфорде.

Я не сразу ответил.

— А где будет?... — начал я и замолчал в нерешительности.

— Нет, — успокоил он меня. — Ее там не будет. Она уезжает в Афины и немного поживет там с Джил и Тони. Я видел ее вчера, она просила передать тебе привет.

— Спасибо, — сухо произнес я. Как всегда, я сам не понимал, радоваться мне или огорчаться, что не встречусь со своей женой. И я не был уверен, что ее поездка к сестре Джил не носит такого же дипломатического характера, как работа Тони в министерстве иностранных дел.

— Так как? Миссис Кросс быстро поставит тебя на ноги.

— Хорошо, Чарлз, спасибо. Я с удовольствием немного побуду у вас.

Он зажал в зубах сигару, сощурил от дыма глаза и достал свою записную книжку.

— Та-ак, давай посмотрим. Предположим, тебя выпишут на следующей неделе... Нет смысла спешить, пока ты не окрепнешь, чтобы выдержать дорогу. Допустим, двадцать шестого... Хм, предположим, ты приедешь в конце недели, в субботу и в воскресенье я буду весь день дома. Тебя устраивает такой план?

— Да, очень хорошо. Если врачи согласятся.

— Да, конечно. — Он записал дату в записную книжку, спрятал ее в карман и осторожно вынул сигару изо рта. Чарлз смотрел на меня, и на лице его светилась обычная загадочная, непроницаемая улыбка. Темный деловой костюм, хорошие манеры. Контр-адмирал в отставке Чарлз Роланд. Он легко нес груз своих шестидесяти шести лет. С его военных фотографий смотрел высокий, с хорошей выправкой, худощавый человек с огромным лбом под шапкой темных густых волос. Со временем волосы его поседели и поредели, отчего лоб стал еще выше, но адмирал выглядел таким же стройным, как на фотографиях. У него были удивительно обаятельные манеры, которые иногда становились покровительственными до оскорбительности. Я на себе испытал и то, и другое.

Теперь он спокойно сидел и неторопливо обсуждал новости скачек.

— Что ты думаешь об этих новых соревнованиях в Сендауне? Не знаю, как у тебя, а у меня их организация вызывает тревогу. Там слишком маленький ипподром для таких правил. И если не будет бежать Девилс Дайк, то на скачки никто не придет.

Адмирал заинтересовался конным спортом лишь несколько лет назад, однако недавно его пригласили в качестве распорядителя скачек на новые соревнования в Сендаун. Он принял предложение с большим удовольствием. Меня очень забавляло его поверхностное знакомство с проблемами и жаргоном скачек, хотя я не подавал вида. Невозможно было забыть, как враждебно отнесся он много лет назад к тому, что его дочь Дженни обручилась с жокеем, как отказался знакомиться со мной, своим будущим зятем, не пришел на свадьбу и потом долгие месяцы просто не замечал меня, не разговаривал со мной и даже не смотрел в мою сторону.

В то время мне казалось, что это явный снобизм, но такое объяснение было бы слишком простым. Конечно, он не считал меня достойным своей дочери, но не только и даже не столько из-за классового неравенства. Возможно, мы никогда не поняли бы друг друга и уж тем более не почувствовали взаимной симпатии, если бы не дождливый полдень и шахматы.

Дженни и я приехали в Эйнсфорд с одним из редких и болезненных воскресных визитов. Почти в полном молчании мы съели ростбиф. Отец Дженни смотрел в окно и барабанил пальцами по скатерти. Я мысленно решил, что вдвоем мы больше сюда не приедем. С меня хватит. В конце концов, Дженни может навещать его одна.

После ленча Дженни сказала, что, поскольку мы купили новый книжный шкаф, она хочет забрать кое-какие книги, и поднялась наверх в свою комнату. Чарлз Роланд и я с отвращением смотрели друг на друга, впереди нас ждал бесконечный скучный день. Непрекращающийся дождь лишал возможности спастись от неприятного общества в саду или парке.

— Вы играете в шахматы? — спросил он скучным голосом, явно ожидая отрицательного ответа.

— Знаю, как ходят фигуры, — таким же скучным тоном ответил я.

Он пожал плечами — это движение больше походило на судорогу, — но, видимо, решив, что это все же лучше, чем поддерживать разговор, принес доску, расставил фигуры и жестом предложил мне сесть напротив. Обычно Чарлз играл хорошо, но в тот день он был раздражен и невнимателен, предвидя скуку общения со мной. Я легко выиграл партию. Он не мог поверить, что его король в ловушке. Чарлз уставился на доску и разглядывал слона, которым я объявил шах.

— Где вы учились? — наконец спросил он, не поднимая на меня глаз.

— По книгам.

— Вы часто играете?

— Нет, довольно редко. Но мне приходилось играть с очень сильными шахматистами.

— Хм... — Он помолчал. — Сыграете еще одну партию?

— Да, если хотите.

И мы начали играть. Партия продолжалась страшно долго и закончилась вничью, когда на доске фактически не осталось фигур. Через две недели он позвонил и пригласил меня приехать с ночевкой. Это была первая оливковая веточка с его стороны. Мы с Дженни стали приезжать в Эйнсфорд чаще и охотнее. Чарлз и я тотчас садились за шахматы, и каждый выигрывал столько же партий, сколько другой. Потом Чарлз стал приезжать на скачки. Ирония судьбы проявилась в том, что наше обоюдное уважение выросло настолько, что пережило крах моего брака с Дженни, а интерес Чарлза к скачкам с каждым годом становился все глубже и сильнее.

— Вчера я ездил в Аскот, — продолжал он, стряхивая пепел. — Несмотря на непогоду, публики собралось много, как обычно. Мы с Джоном Пэгеном выпили, ты его знаешь, он жокей. Симпатичный парень. Он был очень доволен, потому что на последних соревнованиях получил на шесть штрафных очков меньше, чем в предыдущий раз. После заезда на три мили поступил протест: в группе лидеров Картер прижал к барьеру фаворита, наверно, думал, что под проливным дождем этого никто не заметит. Он клялся, что сделал все возможное и просто не сумел удержать лошадь, но ему же нельзя верить, ни единому слову. Во всяком случае, стюарды решили не присуждать ему победу. Только это в их власти. Уолли Гиббонс блестяще финишировал в гандикапе, но потом все испортил в заезде новичков.

— У него руки не годятся для молодых лошадей, — согласился я.

— Да уж. Но дорожки там, конечно, хорошие.

— Лучше не бывает.

Я почувствовал приступ слабости. Ноги задрожали под простыней. Так теперь часто бывало.

— Хорошо, что Аскот принадлежит королеве, это спасает его от хищников, которые захватывают земли. — Чарлз улыбнулся.

— Да, полагаю, что так...

— Ты устал, — внезапно сказал Чарлз. — Я засиделся у тебя.

— Нет, нет. Я прекрасно себя чувствую, не беспокойтесь.

— Я хорошо знаю тебя, Сид. — Он встал и положил сигару в пепельницу. — Твое понимание фразы «прекрасно себя чувствую» не соответствует общепринятому. Если ты как следует не окрепнешь, чтобы приехать в Эйнсфорд в конце следующей недели, дай мне знать. Но я буду ждать тебя.

Он ушел, а я принялся размышлять над тем, что все еще чертовски быстро устаю. Может быть, старость. Я усмехнулся. Старость в тридцать один год. Старый, усталый, разбитый Сид Холли. Бедный старичок. Я показал потолку язык.

Пришла сестра, чтобы сделать вечерние процедуры.

— Вам принесли подарок, — весело произнесла она, будто разговаривала с умственно отсталым ребенком. — Не хотите открыть и посмотреть, что в пакете?

Я забыл о свертке, который оставил Чарлз.

— Разрешите, я развяжу пакет? Я хочу сказать, что вам, наверно, трудно это сделать одной рукой.

Сестра была очень доброй.

— Спасибо, развяжите, пожалуйста.

Она достала из кармана маленькие ножницы и разрезала тесьму. Потом развернула бумагу и с сомнением посмотрела на толстую книгу в темной обложке.

— Видимо, для вас эта книга что-то значит. Я хочу сказать, что обычно пациентам не приносят такие книги. — Она вложила мне в правую руку толстый том, и я прочел название, вытесненное золотыми буквами по темной коже: «Очерк коммерческого законодательства».

— Тесть специально принес эту книгу. Он хочет, чтобы я прочел ее.

— А, ну конечно, понимаю, так трудно придумать подарок для человека, которому нельзя есть фрукты и многое другое. — Она быстро принялась за дело, высокопрофессиональная, умелая сестра. Наконец она ушла и оставила меня одного.

«Очерк коммерческого законодательства». Я полистал страницы. Определенно, книга рассказывала о законах, по которым работают компании. Солидная юридическая книга. Вовсе не легкое чтиво для инвалида. Я положил ее на столик возле кровати.

Чарлз Роланд был хитроумным человеком, и это доставляло ему много удовольствия. Он возражал не против моего происхождения. Он полагал, что Дженни нарушила его критерии интеллектуальности, выйдя замуж за жокея. Прежде он никогда не встречал жокеев, сама мысль о скачках казалась ему сомнительной, и он заранее считал любого, кто связан со скачками, либо жуликом, либо кретином. Он хотел, чтобы обе его дочери вышли замуж за умных мужчин. Красота, происхождение, богатство не имели для него значения. Он хотел иметь умных зятьев, которые составляли бы ему компанию. Джил наградила его, выбрав Тони. Дженни разочаровала, выбрав меня. И он огорчался, что его дочь вышла замуж за дурака, пока не выяснил, что хотя бы в шахматы играть со мной можно.

Зная его хитроумные уловки, я понял, что он не просто так принес эту книгу, не взял первую попавшуюся и не выбрал по ошибке. Чарлз ради какой-то цели хотел, чтобы я прочел ее. Позднее она должна была стать полезной — мне или ему. Возможно, он надеялся ввести меня в бизнес, поскольку я невысоко зарекомендовал себя в агентстве Рэднора. Книга означала легкий толчок. Толчок в определенном направлении.

Я перебрал в памяти все, о чем говорил Чарлз, стараясь понять ход его мыслей. Он настаивал, чтобы я приехал в Эйнсфорд. Он отослал Дженни в Афины. Он рассказал о скачках, о новых соревнованиях в Сендауне, об Аскоте, о Джоне Пэгене, Картере, Уолли Гиббонсе... Насколько я мог судить, это не имело никакой связи с коммерческим законодательством.

Вздохнув, я закрыл глаза. Действительно, я не очень хорошо себя чувствовал. Не надо мне читать эту книгу и идти туда, куда подталкивает Чарлз. Но... Почему бы нет? Ведь сам я ничего не хочу и ничего не могу предложить себе взамен. И я решил выполнить эту скучную домашнюю работу. Завтра.

Может быть.

Глава 2

Четыре дня спустя после приезда в Эйнсфорд ближе к вечеру я спустился из своей комнаты и увидел в центре холла большой ящик, а возле него Чарлза. Вокруг по паркету на пол-акра разлетелись стружки, белые и кудрявые. На низком столике лежали первые трофеи, вытащенные Чарлзом из ящика. Я решил, что это обыкновенные камни.

Взяв один из камней с отшлифованной стороной, я заметил на шершавом выступе наклейку: «Порфир», и ниже: «Минералогический фонд Карвера».

— Я и не подозревал, что у вас такой страстный интерес к кварцам.

Он окинул меня невидящим взглядом, который, как я уже знал, не означал, что Чарлз не расслышал или не понял вопроса. Такой взгляд говорил, что он не намерен ничего объяснять.

— Сейчас выловим что-нибудь еще. — Чарлз по локоть погрузил руку в ящик.

Я положил на стол порфир и взял другой камень размером с квадратное яйцо, очень красивый и прозрачный, как стекло. «Горный хрусталь», — сообщала этикетка.

— Если хочешь сделать что-нибудь полезное, — предложил Чарлз, — напиши на чистых этикетках названия минералов. Этикетки у меня на письменном столе. Потом сними ярлычки фонда и приклей новые. Но этикетки фонда сохрани. Нам придется снова приклеить их, когда мы будем возвращать образцы.

— Хорошо, — согласился я.

Следующий камень оказался тяжелым и поблескивал золотом.

— Они ценные? — спросил я.

— Да, некоторые из них очень дорогие. Но я пообещал в фонде, что у меня они будут в полной сохранности, потому что приглашен частный детектив, который останется в доме до тех пор, пока я не верну образцы.

Я засмеялся и принялся заполнять новые этикетки, списывая названия с инвентарного листа. Камни уже не умещались на столе и перекочевали на пол, хотя Чарлз по-прежнему нырял в ящик.

— В прихожей еще один, — заметил он.

— О, нет!

— У меня большая коллекция, — гордо объявил он. — И не забудь, пожалуйста, что я собираю минералы уже долгие годы. Долгие годы. Запомнил?

— Долгие годы, — подтвердил я. — Вы специалист по кварцам. Да и кто не стал бы специалистом по камням, проведя всю жизнь в море?

— В моем распоряжении ровно один день, чтобы изучить свою коллекцию, — улыбнулся Чарлз. — Завтра к вечеру я должен знать все названия наизусть.

Он принес второй ящик, который оказался гораздо меньше и был весь в печатях, что придавало его содержимому особую важность. Чарлз принялся доставать оттуда образцы, каждый из которых был закреплен на черной пластинке. Фонд Карвера оценил их в ошеломляющую сумму и, должно быть, совершенно серьезно воспринял сообщение о приглашенном детективе. Там не выпустили бы из рук эти камни, если бы увидели, в каком я состоянии.

Мы работали вместе, обмениваясь этикетками, и Чарлз, словно заклинание, бубнил под нос названия минералов:

— Хризопраз, авантюрин, агат, оникс, халцедон, тигровый глаз, сердолик, басанит, кровавик, цитрин, морион, раухтопаз... И почему я только за это взялся?

— И правда, почему?

Он опять окинул меня невидящим взглядом.

— Теперь можешь проверить, я все их знаю.

Мы перенесли кварцы в столовую, где он уже освободил для них книжные полки над камином от классиков в кожаных переплетах.

— На полки поставим кварцы позже, — решил Чарлз, накрывая обеденный стол толстым фетром, — пока давай их сюда.

Мы разместили все камни на столе, и Чарлз начал ходить вокруг, запоминая названия. Камней было около пятидесяти разновидностей. Когда он попросил проверить его, естественно, что половину названий он забыл. Трудно держать в голове разные названия так похоже выглядящих кристаллов.

— Теперь время выпить, — Чарлз вздохнул, — а тебе, Сид, пора в постель.

Мы прошли в маленькую гостиную, которую он, обмолвившись, назвал кают-компанией. Чарлз налил в два бокала крепчайшего бренди, один протянул мне и сам с видом дегустатора сделал глоток. Я заметил, что он старается скрыть возбуждение и его непроницаемые глаза загадочно поблескивают. Потягивая бренди, я пытался понять, что он задумал.

— Я пригласил на уик-энд нескольких человек, — небрежно бросил он, глядя в бокал. — Мистера и миссис Рекс ван Дизарт и мистера и миссис Говард Крей, а кузина Виола будет за хозяйку.

— Старые друзья, — пробормотал я, хотя знакомо мне было только имя Виолы.

— Не сказал бы, — задумчиво протянул Чарлз. — Они приедут завтра к обеду, тогда ты с ними и познакомишься.

— Но я буду лишним... Лучше я поднимусь к себе в комнату и весь вечер постараюсь не попадаться вам на глаза.

— Нет, — пылко возразил он.

Пожалуй, слишком пылко, я даже удивился. И тут до меня вдруг дошло, что и возня с кварцами, и предложение поправляться после больницы у него — все он спланировал заранее лишь для того, чтобы я познакомился с его завтрашними гостями. Мне он предложил отдых. Мистеру Дизарту или, возможно, мистеру Крею предложил посмотреть камни. И мы все проглотили наживку. Я решил позволить ему сделать подсечку, потому что мне стало интересно, что задумал рыбак.

— Пожалуй, я все же останусь у себя наверху. Вы ведь знаете, мне нельзя есть нормальную пищу. — Моя диета состояла из бренди, мясного сока и различных паштетов из тюбиков для космонавтов. Эти продукты не вредили моим изрешеченным пулей кишкам.

— За обеденным столом люди расслабляются... Они свободно разговаривают. Их лучше узнаешь. — Чарлз явно осторожничал, стараясь не проявить излишней настойчивости.

— Они будут свободно разговаривать и без меня, даже еще свободнее. И я не выдержу, когда увижу, как вы втыкаете вилки в сочные бифштексы.

— Ты можешь выдержать все, Сид, — весело проговорил он. — Но, думаю, тебе будет интересно. Обещаю тебе. Еще бренди?

Я покачал головой и решил, что пора уступить.

— Хорошо. Если вы хотите, я буду сидеть с вами во время обеда.

Он расслабился, но только слегка. Хорошо владеющий собой, хитроумный человек. Я улыбнулся, и он догадался, что я разыгрываю его.

— Ублюдок!

У него это прозвучало как комплимент.

Транзистор возле кровати сообщал утренние новости, а я завтракал едой космонавтов — паштетом из тюбика.

«Скачки в Сибери, назначенные по расписанию на сегодня и завтра, отменяются, — объявил диктор. — Вчера во второй половине дня, в сумерках, цистерна с жидкими химикатами столкнулась со встречной машиной и перевернулась на дороге, огибающей ипподром. Почва на скаковых дорожках сильно загрязнена, и сегодня утром, осмотрев ипподром, стюарды с сожалением установили, что грунт не годится для скачек. Есть надежда, что ко времени следующих скачек, то есть через две недели, загрязненный фунт заменят чистым. Объявление о дне соревнований в Сибери будет сделано позже. А сейчас прогноз погоды...»

«Бедный Сибери, — подумал я, — несчастья так и валятся на него». Всего лишь год назад накануне соревнований там дотла сгорели конюшни. Тогда тоже пришлось отменить скачки, потому что восстановить за ночь постройки невозможно, а Национальный охотничий комитет, посоветовавшись с Рэднором, решил, что с точки зрения безопасности размещать лошадей в соседних деревнях слишком рискованно.

Скакать на лошади на этом ипподроме — одно удовольствие: скаковые дорожки длинные, без резких поворотов, грунт пружинящий. Но весной там снова случилась беда. По неизвестной причине в одном месте под землей скопилась вода, и почва слишком раскисла. Из-за этого во время скачек лошади, приземляясь после прыжка через препятствие, оставляли глубокие ямы. Передние ноги одного несчастного скакуна попали в яму глубиной восемнадцать дюймов, и он сломал ногу. В общей свалке еще две лошади, налетев на него, переломали себе ноги, а один жокей получил тяжелое сотрясение мозга. На карте ипподрома никакие подземные резервуары вообще не были отмечены, и я слышал, как тренеры обсуждали, нет ли в Сибери и других подземных источников. Но распорядители скачек, разумеется, клялись, что ничего подобного нет.

Я опять лег, закрыл глаза и мысленно провел заезд в Сибери с хорошей лошадью. И снова меня обожгло бессмысленное, бесполезное, мучительное желание провести такой заезд наяву.

Постучалась миссис Кросс, спокойная, ненавязчивая женщина с темно-русыми волосами и серо-зелеными глазами, несколько отстраненно глядевшими на мир. Она казалась очень кроткой, говорила редко, но хозяйство у нее шло, как хорошо смазанная машина, без толчков и рывков. Для меня ее главная добродетель заключалась в том, что она недавно появилась в доме и не принимала ничью сторону в наших отношениях с Дженни. Я не доверял ее предшественнице, которая так фанатически любила Дженни, что с наслаждением добавила бы касторки в мой мясной бульон.

— Мистер Холли, адмирал хотел бы знать, хорошо ли вы сегодня себя чувствуете? — спросила миссис Кросс, забирая поднос из-под завтрака.

— Спасибо, хорошо.

«Более или менее», — мысленно добавил я.

— Адмирал спрашивал, не спуститесь ли вы к нему в столовую, когда будете готовы?

— Опять камни?

Она улыбнулась.

— Сегодня утром он встал раньше меня и позавтракал у себя в спальне. Могу ли я сказать ему, что вы спуститесь?

— Да, пожалуйста.

Когда она ушла, раздался телефонный звонок. Вскоре сам Чарлз поднялся ко мне.

— Звонили из полиции, — сердито бросил он и нахмурился. — Они нашли тело и хотят, чтобы ты приехал и опознал его.

— Ради бога, чье тело?

— Они не сказали. Полиция заявила, что немедленно высылает за тобой машину, но, по-моему, они позвонили, чтобы установить, где ты находишься.

— У меня нет родственников! Это, должно быть, ошибка.

— Скоро все выяснится, а сейчас пойдем вниз, и ты проверишь, как я выучил названия этих кварцев. Мне кажется, теперь они прочно сидят у меня в голове.

Мы спустились в столовую. Чарлз оказался прав. Он обходил стол и безошибочно перечислял названия камней. Я изменил порядок, в каком они лежали, но и это не сбило его. Очень довольный собой, Чарлз счастливо улыбался.

— Помню наизусть все до одного, — удовлетворенно констатировал он. — А теперь давай перенесем их на полки. Самые ценные кристаллы мы поставим в маленькой гостиной, в тот книжный шкаф, у которого стекла дверок изнутри занавешены.

— Их надо спрятать в сейф. — Я уже предлагал ему сделать это вчера вечером.

— Несмотря на твои страхи, они спокойно переночевали на столе в столовой, — усмехнулся Чарлз.

— Как частный детектив-консультант я продолжаю настаивать, что им место в сейфе.

— Ты же чертовски хорошо знаешь, что у меня нет сейфа, — засмеялся он. — Но как частный детектив-консультант ты сам можешь сторожить их сегодня ночью. Положи кристаллы себе под подушку. Положишь?

— Договорились, — кивнул я.

— Ты серьезно?

— Ну, они слишком жесткие, чтобы держать их под подушкой.

— Черт возьми...

— Но забрать их наверх — в вашу или мою спальню — это обязательно и вполне серьезно. Некоторые кварцы действительно очень ценные. Вам придется заплатить за них огромную страховку.

— Нет, — признался Чарлз. — Я гарантировал, что возмещу, если что-нибудь пропадет или будет повреждено.

Я вытаращил на него глаза.

— Вы просто сумасшедший! Я знал, что вы богаты, но... Надо немедленно застраховать эти камни. Вы представляете, сколько стоит каждый образец?

— По правде говоря, нет. Я не спрашивал.

— Прекрасно, но если к вам в гости придет коллекционер, он будет уверен, что вы знаете, сколько заплатили за каждый камень.

— Я уже думал об этом, — перебил меня Чарлз. — Я скажу, что получил коллекцию в наследство от дальнего родственника. Это оправдает мое невежество в вопросах не только цены и ценности каждого кварца, но и происхождения этих камней, их редкости, кристаллографии и других тонкостей. Я понял, что не могу все это выучить за один день. Достаточно, если я покажу некоторое знакомство с коллекцией.

— Прекрасно. Но, Чарлз, сейчас же позвоните в фонд Карвера и узнайте, сколько стоят эти камни, а потом вызовите страхового агента. Ваша беда в том, что вы слишком честны. Не все люди так порядочны, как вы. Сейчас вы живете в скверном, грубом мире, а не на флоте.

— Очень хорошо, — примирительно улыбнулся Чарлз. — Я сделаю, как ты советуешь. Дай мне список.

Он пошел к телефону, а я принялся переставлять камни с обеденного стола на пустые книжные полки, но несколько минут спустя раздался звонок в парадную дверь. Миссис Кросс пошла открывать и тут же вернулась, сообщив, что меня спрашивает полицейский.

Я засунул безжизненную левую руку в карман, как всегда делал, когда встречался с незнакомцами, и вышел в холл. Высокий плотный парень в форме стоял там и старался не показывать, как он потрясен обстановкой. Я хорошо помнил свое первое впечатление от дома Чарлза.

— Вы по поводу тела?

— Да, сэр. Думаю, вы ждали нас.

— Чье это тело?

— Не знаю, сэр. Мне только велели привезти вас.

— И куда мы едем?

— В Эппинг-Форест, сэр.

— Но это же ужасно далеко, — запротестовал я.

— Да, сэр, — с мрачным видом согласился он.

— И вы уверены, что им нужен именно я?

— Определенно, сэр.

— Ну ладно. Посидите минуту, пока я возьму пальто и скажу, куда еду.

Полицейский вел машину, а я обнаружил, что такое путешествие для меня утомительно. От Эйнсфорда до Оксфорда, а затем до Эппинг-Форест оно заняло два часа. Наконец на перекрестке нас встретил другой полицейский на мотоцикле, и мы свернули на извилистую проселочную дорогу. Лес подступал к самой машине, сбросившие листья деревья казались особенно мрачными в пасмурный серый день.

За очередным поворотом мы увидели стоявшие в ряд две машины и пикап. Мотоциклист остановился и спрыгнул с седла, мы с полицейским вышли из машины.

— Время прибытия двенадцать пятнадцать, — объявил мотоциклист, взглянув на часы. — Вы опоздали. Начальство ждет здесь уже двадцать минут.

— На шоссе такое движение, что мы ехали, будто на тракторе, — оправдывался мой водитель.

— Нужно было включить сирену, — усмехнулся мотоциклист. — Пойдемте. Это сюда.

Он повел нас по едва различимой тропинке в глубину леса. Жухлые коричневые листья шуршали под ногами.

Пройдя с полмили, мы вышли на группу мужчин, стоявших вокруг чего-то, завешенного рогожей. Чтобы согреться, они топали ногами, тихо перебрасываясь отрывочными фразами.

— Мистер Холли? — Один из мужчин представился как старший инспектор Корниш. Приятный человек средних лет, по виду знающий свое дело. Мы пожали друг другу руки. — Сожалею, что заставил вас проделать такое путешествие, но нам хотелось, чтобы вы увидели... э-э... останки, прежде чем мы увезем их. Полагаю, мне следует предупредить вас, что выглядит это ужасно.

— Кто это?

— Надеемся, что вы сможете с уверенностью сказать нам. Мы думаем... Нет, лучше вы сами скажете, не стоит заранее подсказывать вам ответ. Хорошо? Готовы?

Я кивнул. Он провел меня за рогожу.

Это был Эндрюс. То, что от него осталось. Он был мертв уже давно, и похоже, что звери Эппинг-Форест нашли его съедобным. Я понял, почему полиция хотела, чтобы я посмотрел на него на месте. Если бы тело тронули, оно бы просто рассыпалось.

— Итак?

— Томас Эндрюс.

— Вы уверены? У вас нет сомнений? — Полицейские облегченно вздохнули.

— Нет.

— Вы судите не только по одежде?

— Нет, не только по одежде. Очертания линии волос. Торчащие уши. Странно закрученная круглая ушная раковина, почти без мочки. Очень короткие брови, густые только возле носа. Плоские, широкие большие пальцы. Белые пятна на ногтях. Волосы на фалангах пальцев.

— Хорошо, — кивнул Корниш. — Я бы сказал, очень убедительно. Мы сделали предварительное опознание по одежде, описание которой детально зафиксировано в розыскном листе. Разумеется, вы знаете, что был объявлен его розыск. Но следователи отрицательно отнеслись к нашему предположению. У него вроде бы нет семьи, и никто не мог вспомнить никаких особых примет — ни татуировки, ни шрамов, ни следов операции, и, насколько мы можем судить, он в жизни не бывал у зубного врача.

— Очень разумно с вашей стороны проверить все детали, прежде чем передать тело патологоанатому, — заметил я.

— Вообще-то это предложил сделать сам патологоанатом. — Корниш слегка улыбнулся.

— Кто его нашел? — спросил я.

— Мальчишки. Обычные мальчишки, которые всегда что-то находят.

— Когда?

— Три дня назад. Но, очевидно, он пролежал в лесу несколько недель. Вероятно, вскоре после того, как стрелял в вас, он и попал сюда.

— Да. Револьвер все еще у него в кармане?

— Никаких следов оружия, — покачал головой Корниш.

— Вы еще не знаете, как он умер? — спросил я.

— Еще не знаем. Но теперь, когда вы опознали его, можно приступить к расследованию.

Мы обогнули рогожу, а два человека с носилками подошли к телу. Я им не завидовал.

Корниш повел меня по тропинке к дороге, водитель следовал за нами на небольшом расстоянии. Мы шли очень медленно и говорили об Эндрюсе. Мне показалось, что мы прошли восемь миль, а не восемьсот ярдов. Я еще не был готов к веселым деревенским прогулкам.

Когда мы подошли к машинам, Корниш попросил меня позавтракать с ним. Я покачал головой, объяснив, что сижу на диете, и предложил вместо ленча просто выпить вместе.

— Очень хорошо, — согласился он. — После этого, — он мотнул головой в сторону Эндрюса, — выпивка нам обоим не повредит. Там недалеко от дороги хороший паб. Ваш водитель может ехать за мной.

Он сел в свою машину, и мы поехали за ним.

Потом мы сидели в баре на обтянутых вощеным ситцем стульях за большим столом мореного дуба, окруженные лошадиной сбруей, охотничьими трофеями, чугунными грелками и разной кухонной утварью. Передо мной стоял большой бокал бренди с водой, перед ним — виски и сандвичи.

— Забавно вот так встретиться с вами, — начал Корниш, сделав большой глоток. — Я часто видел вас на скачках. В свое время я всегда ставил на вас и почти всякий раз выигрывал. Теперь мне не хватает тех соревнований, что бывали на старом ипподроме в Данстейбле до того, как землю продали под застройку. А сейчас редко удается выбраться на скачки, ипподром далеко, и удрать от дел на несколько часов днем невозможно. — Он усмехнулся и продолжал: — Какие моменты вы дарили нам в Данстейбле! Помните тот фантастический финиш, когда вы скакали на Брашвуде?

— Помню, — подтвердил я.

— Вы просто подняли лошадь в воздух и прилетели к финишу. — Корниш сделал очередной глоток. — Я никогда не слышал таких оваций. Здесь не может быть сомнений, в вас было что-то такое... Жаль, что вам пришлось оставить скачки.

— Да.

— По-моему, стипль-чез — очень рискованное дело. Всегда кто-то получает травму.

— Это правда.

— Когда это случилось с вами?

— В Стратфорде-на-Эйвоне два года назад, в мае.

— Чертовски не повезло. — Он сочувственно покачал головой.

— Но скакал я неплохо... перед этим, — улыбнулся я.

— Да, пожалуй. — Он хлопнул ладонью по столу. — Года три-четыре назад на второй день Рождества я повез свою миссис в Кемптон...

Старший инспектор Корниш, с наслаждением вспоминая скачки, которые ему довелось видеть, показал себя истинным энтузиастом, одним из тех людей, без интереса которых королевство скачек давно рухнуло бы. Наконец он допил свой бокал и с сожалением посмотрел на часы.

— Мне надо возвращаться. Я так рад встрече с вами. Как странно устроена жизнь, вы не находите? Вам, наверное, и в голову не приходило, когда вы участвовали в скачках, что и на этой работе у вас дело пойдет так же хорошо.

— Что значит «хорошо»? — удивился я.

— Ну взять хотя бы Эндрюса... Описание одежды, которое вы дали после того, как он выстрелил в вас. Сегодняшнее опознание. Высокопрофессионально. Очень квалифицированно. — Он усмехнулся.

— Получить пулю — это не очень квалифицированно, — напомнил я.

— Поверьте мне, такое может случиться с каждым, — пожал он плечами. — Я бы об этом не тревожился...

Всю дорогу, пока водитель вез меня в Эйнсфорд, я улыбался при мысли, что кто-то может счесть меня хорошим детективом. Умение дать описание одежды и опознать тело объяснялось очень просто: я прочел много отчетов в отделах разводов и розыска пропавших лиц. Бывшие полицейские, которые писали их, хорошо знали, что опознание должно основываться на неменяющихся чертах, таких, как уши и руки, а не на цвете волос, очках или усах. Один из них без всякой гордости рассказывал мне, что парики, бороды, всякие накладки на лице, наличие или отсутствие косметики не производят на него впечатления, потому что он на них не смотрит. «Уши и пальцы, — говорил он, — никогда не обманывают. Преступники даже не пытаются их менять. Смотрите на уши и пальцы, и вы никогда не ошибетесь».

Уши и пальцы — это все, что осталось от Эндрюса. Неаппетитные кусочки хряща.

Водитель остановил машину у бокового входа, и я коридором прошел в холл. Когда я уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, на пороге гостиной появился Чарлз.

— О-о, привет, я так и подумал, что это ты. Иди сюда, посмотри, что я сделал.

Нехотя оттолкнувшись от перил, я последовал за ним в маленькую гостиную.

— Вот, — показал Чарлз. Он так развесил лампочки внутри шкафа, что они сверху отбрасывали свет на кристаллы кварца, и те искрились и сверкали. Открытые дверки шкафа с красными шелковыми занавесками обрамляли образцы мягким свечением. Получилась бросающаяся в глаза и очень эффектная экспозиция, о чем я ему и сказал.

— Хорошо, правда? Свет зажигается автоматически, когда открываешь дверки. Остроумно придумано, ты не находишь? — Он засмеялся. — И они уже застрахованы.

— Это хорошо.

Он закрыл дверки шкафа, и свет внутри потух. Красные занавески скрыли сокровище. Повернувшись ко мне, Чарлз уже серьезно спросил:

— Чье тело?

— Эндрюса.

— Того человека, который стрелял в тебя? Как удивительно! Самоубийство?

— Не думаю. Оружия при нем, во всяком случае, не нашли.

Чарлз жестом показал на кресло:

— Сид, дорогой мой, садись, садись. Ты выглядишь так... э-э... будто немного устал. Ты еще не поправился, чтобы совершать такие прогулки. Подними ноги, положи их сюда. Сейчас я дам тебе выпить. — Чарлз хлопотал вокруг меня, словно клуша над цыплятами, принес сначала воды, потом бренди и наконец чашку теплого мясного сока от миссис Кросс. Потом сел напротив и стал смотреть, как я поглощаю свой ленч.

— Тебе нравится мясной сок?

— К счастью, да.

— Мы привыкли пить его, когда были детьми. Как ритуал, один раз в неделю. Отец сливал его из воскресного жаркого, приподнимая блюдо специальной вилкой. Нам всем очень нравилось. Но уже долгие годы я не пил мясного сока.

— Попробуйте! — Я протянул ему чашку.

Чарлз сделал глоток.

— Да, в самом деле хорошо. Как будто сбросил шестьдесят лет... — Он дружески улыбнулся и поудобнее расположился в кресле.

Я рассказал ему об Эндрюсе, о том, в каком состоянии его нашли.

— Похоже, — медленно проговорил Чарлз, — что его убили.

— Я бы не удивился. Он был молодым и здоровым и не стал бы лежать в лесу в центре Эссекса и ждать смерти.

Чарлз усмехнулся.

— В котором часу вы ждете гостей? — Я посмотрел на часы, они показывали пять минут шестого.

— Часов в шесть.

— Тогда я поднимусь наверх и немного полежу.

— Тебе не плохо, Сид? Я имею в виду, на самом деле не плохо?

— Нет, просто устал.

— Ты спустишься к обеду? — За спокойным тоном Чарлза скрывалось напряжение.

Я вспомнил весь его тяжелый труд с камнями и все его маневры, чтобы заполучить на обед гостей и меня, и просто не мог отказать. Кроме того, меня самого все больше интересовали его намерения.

— Да, — кивнул я, — пусть для меня принесут ложку.

Поднявшись к себе, я лег в постель, весь мокрый от пота и скрючившийся от боли. Хотя пуля не задела жизненно важные органы, а только продырявила кишки, выстрелом обожгло и слегка повредило какие-то нервы. В больнице предупредили, что на поправку нужно время и чувствовать себя хорошо я буду далеко не сразу. Меня совсем не радовало, что врачи оказались правы.

Я слышал, как приехали гости, слышал их громкие оживленные голоса, когда они поднимались в отведенные им комнаты, слышал, как хлопали двери, текла в ванных вода, слышал скрип отодвигаемых стульев, а затем веселую болтовню, когда они, переодевшись, проходили мимо моих дверей и спускались в столовую. Я заставил себя встать, снять джинсы и свитер, в которых лучше всего себя чувствовал, и надеть белую рубашку и темно-серый костюм.

Когда я причесывался, из зеркала на меня смотрело бледное, изможденное лицо с темными провалами глаз. Череп на празднике... Я гадко ухмыльнулся своему отражению. Мне стало легче, но совсем чуть-чуть.

Глава 3

В тот момент, когда я начал спускаться по лестнице, Чарлз и его гости через холл переходили из маленькой гостиной в столовую. На мужчинах были смокинги, на женщинах — длинные платья. Чарлз умышленно не предупредил меня. Он знал, что в моем гардеробе выздоравливающего черный галстук не предусмотрен.

Адмирал не остановился и не представил меня, только слегка кивнул и направился прямо в столовую, галантно беседуя с пухленькой маленькой женщиной, которая шла рядом. За ними шла Виола с высокой, темноволосой, потрясающе красивой девушкой. Виола, пожилая вдовая кузина Чарлза, с озабоченной и смущенной улыбкой мельком взглянула на меня. Я удивился, не поняв, в чем дело. Обычно она доброжелательно встречала меня и всего несколько недель назад присылала в больницу теплые записки с пожеланием скорейшего выздоровления. Девушка, шедшая рядом с ней, едва скользнула взглядом по лестнице, а мужчины, замыкавшие процессию, и вовсе не заметили, что кто-то стоит на ступеньках.

Пожав плечами, я последовал за ними в столовую и безошибочно угадал место, предназначенное для меня. Там лежали ложка, вилка и стоял лишь один бокал. Мое место оказалось в центре одной из сторон стола. Напротив никто не сидел. Чарлз рассаживал гостей: он, как обычно, — во главе стола, с пухленькой миссис ван Дизарт справа и безукоризненной миссис Крей слева. Я сидел между миссис Крей и Рексом ван Дизартом. Чарлз никого не представлял, и я постепенно сам рассортировал их по именам.

Каждая группка за столом погрузилась в оживленную болтовню и обращала на меня столько же внимания, сколько водители на знаки ограничения скорости на дорогах. Я подумал, не лучше ли мне пойти полежать.

Лакей, которого Чарлз нанимал для таких случаев, принес каждому маленькую супницу с черепаховым супом. В моей оказался мясной сок. Хлеб был передан, ложки звякали, перец и соль были посыпаны, все принялись за черепаховый суп, а мне еще никто не сказал ни единого слова, хотя гости уже с любопытством поглядывали на меня. Миссис ван Дизарт то и дело переводила фарфоровые голубые глаза с меня на Чарлза, приглашая его представить меня. Но ничего не менялось. Он продолжал беседовать с двумя дамами, как бы ничего не замечая, хотя несколько рассеянно.

Рекс ван Дизарт, сидевший слева, вскинув брови, с невыразительной улыбкой предложил мне хлеб. Это был крупный мужчина с плоским бледным лицом и властными манерами. Очки в массивной темной оправе скрывали глаза. Когда я отказался, он поставил корзинку с хлебом в центр стола, равнодушно кивнул и снова повернулся к Виоле.

Еще до того, как Дизарт заговорил о кварцах, я догадался, что весь спектакль с камнями готовился для Говарда Крея. Я с первого взгляда почувствовал к нему настолько сильную антипатию, что это меня смутило. Если Чарлз планировал, что я когда-нибудь буду работать для мистера Крея, вместе с ним или просто около него, то ему придется передумать.

Мистер Крей, важный мужчина лет сорока восьми — пятидесяти, сохранил плечи, бедра и талию сорокалетнего. Смокинг сидел на нем, будто вторая кожа, и когда он случайно и словно бы невзначай жестикулировал, то показывал ухоженные руки с великолепным маникюром.

У него были аккуратно подстриженные седеющие темно-русые волосы, прямые брови, узкий нос, маленький жесткий рот, круглый свежевыбритый подбородок и очень высокие нижние веки, чуть не до половины закрывавшие глаза, отчего взгляд казался замкнутым и скрытным.

Лицо-маска, тщательно скрывавшее в глубине что-то порочное. Я просто почуял это через стол. Воображение подсказало мне, что ему знакомы многие пороки. Но внешне он был обаятелен, даже слишком. По своему опыту я чувствовал, что этот тип отвратителен и фальшив.

— ...И вот, когда мы с Дорией попали в Нью-Йорк, я посмотрел на этих ребят в вычурном хрустальном дворце на Первой авеню, — услышал я, как мистер Крей рассказывает Виоле, — и заставил их шевелиться. Этим дипломатам, которые только и умеют модно одеваться, надо дать толчок: у них абсолютно нет собственной инициативы. Послушайте, сказал я им, односторонние действия не только нецелесообразны, они непрактичны. Но эти парни так закостенели в местном прагматизме, что у квалифицированного мнения столько же шансов пробить их оболочку, сколько у ртути просочиться сквозь гранит.

Виола с умным видом кивала, хотя не понимала ни слова. Претенциозная пустая болтовня свободно обтекала ее здравомыслящую голову, не оставляя в ней никаких следов. Эти всполохи красноречия казались мне частью какой-то гигантской аферы, их задача была вызвать доверие у присутствующих и подавить их важностью и значительностью. Но я не мог поверить, чтобы Чарлз обманулся такими фальшивыми блестками. Невероятно. Совсем не похоже на моего хитроумного и хладнокровного тестя. А между тем мистер ван Дизарт ловил каждое слово.

Покончив с черепаховым супом, миссис ван Дизарт, сидевшая на другом конце стола, не могла больше сдерживать любопытство. Отложив ложку и уставившись на меня, она спросила у Чарлза тихо, но отчетливо:

— Кто это?

Все повернули головы к Чарлзу, будто только и ждали этого вопроса. Адмирал, задрав подбородок, произнес громко и внятно, так, чтобы все слышали ответ:

— Это мой зять.

Его слова прозвучали легко, насмешливо и бесконечно презрительно и задели меня за живое, хотя я полагал, что меня уже ничто не сможет задеть. Я резко повернулся к нему и встретился с его ничего не выражающим, пустым взглядом.

Я невольно посмотрел вверх, на стену за его спиной. Там уже много лет, и определенно сегодня утром, висел мой написанный маслом портрет верхом на лошади. Художник схватил тот момент, когда я беру препятствие в Челтенхеме. Сейчас его заменил старомодный морской пейзаж викторианской эпохи с потемневшим от времени лаком.

Чарлз наблюдал за мной, мы снова на мгновение встретились взглядами, но я ничего не сказал. По-моему, он знал, что я промолчу. Много лет назад моя единственная защита против его оскорблений состояла в молчании. И он рассчитывал, что оборонительная тактика у меня осталась такой же.

Миссис ван Дизарт чуть наклонилась вперед и с пробудившимся злорадством пробормотала:

— Продолжайте, адмирал.

Без колебаний Чарлз подчинился просьбе дамы и тем же тоном насмешливого презрения продолжал:

— Насколько я знаю, его отцом был мойщик окон, а матерью — незамужняя девятнадцатилетняя девчонка из ливерпульских трущоб. Она позднее работала упаковщицей на кондитерской фабрике.

— О боже, адмирал! — выкатив фарфоровые глаза, воскликнула миссис ван Дизарт.

— Действительно, «о боже», — кивнул Чарлз. — Вы, наверное, догадываетесь, что я приложил все усилия, чтобы помешать дочери сделать такой неподходящий выбор. Он маленького роста, и у него изуродована рука. Рабочий класс у нас низкорослый... Но дочь была непреклонна. Вы же знаете, как упрямы девушки в таких случаях. — Он вздохнул.

— Вероятно, она пожалела его, — высказала предположение миссис ван Дизарт.

— Вероятно, — согласился Чарлз. Но он еще не кончил свой рассказ и не собирался отклоняться от намеченного курса. — Если бы она встретила пусть столь же неподходящего, но хотя бы студента, тогда еще можно было бы понять... Но он даже не образован. Он оставил школу в пятнадцать лет, и его отдали учиться ремеслу. Сейчас некоторое время он безработный. Могу сказать, что дочь уже рассталась с ним.

Я сидел, окаменев и уставившись в застывшую гущу на дне тарелки. Теперь главное — расслабить мышцы, стянувшие челюсти, и немножко подумать. Всего четыре часа назад он проявлял заботу обо мне и пил мясной сок из моей чашки. И если можно быть в чем-то уверенным, то я был уверен в его привязанности ко мне, в искренности и постоянстве. Определенно, у него есть какие-то веские причины так вести себя со мной. По крайней мере я надеялся, что такие причины есть.

Я взглянул на Виолу. С несчастным видом она ерзала на стуле. Я вспомнил ее смущение, когда она проходила по холлу, и догадался, что Чарлз предупредил ее, чего надо ожидать. Он мог бы предупредить и меня, мелькнула сердитая мысль.

Разумеется, все они уставились на меня. Темноволосая красивая Дория Крей вскинула прекрасные брови и высокомерно произнесла бесцветным голосом:

— А вы не обижайтесь... — Слова прозвучали почти как насмешка. Ясно, она считала, что если во мне есть хоть капля самолюбия, я должен обидеться.

— Он не обижается! — беззлобно воскликнул Чарлз. — Разве правда может быть оскорбительна?

— Это правда, что вы незаконнорожденный и все прочее? — спросила Дория по-прежнему высокомерно.

Я набрал побольше воздуха.

— Да.

Наступило неловкое молчание.

— О, — выдохнула Дория и начала крошить хлеб.

Как в театре, но, несомненно, по сигналу Чарлза, который ногой нажал звонок, появился лакей и начал собирать тарелки. Разговор снова возобновился, словно сигаретный дымок после жутких рассказов о раке.

Я сидел и вспоминал детали, которые Чарлз вынес за скобки. На самом деле мой двадцатилетний отец, работая сверхурочно, чтобы собрать побольше денег, упал с лесов и умер за три дня до свадьбы, а я родился восемь месяцев спустя. На самом деле моя молодая мать, узнав, что умирает от какой-то неизвестной болезни почек, забрала меня из школы в пятнадцать лет. Для своего возраста я был маловат, поэтому она отдала меня в ученики к тренеру скаковых лошадей в Ньюмаркете, чтобы, когда она уйдет, у меня был дом и кто-то заботился обо мне. На самом деле они оба, мои родители, были хорошими людьми, и Чарлз знал, что я так думаю.

Лакей принес следующее блюдо, какую-то рыбу, утопавшую в белом грибном соусе. Одновременно подали и мои космические деликатесы. Чтобы они не бросались в глаза, их принесли не в обычных тюбиках, а просто на тарелке. Милая миссис Кросс, я готов был поцеловать ее. Теперь я мог есть одной рукой, держа в ней вилку. А тюбик мне пришлось бы неуклюже прижимать локтем к груди. Я же в тот момент предпочел бы умереть от голода, чем вынуть из кармана левую руку.

Пухленькая миссис ван Дизарт была в восторге. Она совершенно искренне получала удовольствие от мысли, что вот сидит человек, фактически изолированный от гостей, одетый в несоответствующий костюм и откровенно презираемый хозяином. Со светлыми мелкими кудряшками, кукольными голубыми глазами и розовым платьем, расшитым серебряной нитью, она казалась сладкой, как сахарная глазурь. Но ее слова показали, что иметь под рукой мальчика для битья — ее обычное и желанное наслаждение.

— Бедные родственники — такая проблема, вы согласны? — сочувственно обратилась она к Чарлзу громко, чтобы я услышал. — В нашем положении, когда воскресные газеты только и ищут случая, чтобы вылить ушат грязи на богатых людей, мы не можем пренебрегать ими. Они даже платят этим родственникам, чтобы те говорили про нас гадости. Но особенно трудно, если кому-то приходится держать их в собственном доме. Допустим, не всегда можно посадить их за общий стол, но и заставить их есть в кухне... По-моему, лучший выход — поднос в комнату.

— Да, да, — кивнул Чарлз, — но не все они согласны с таким решением.

Я чуть не подавился при следующем глотке, вспомнив, как он маневрировал, чтобы заставить меня спуститься к обеду. Я понимал, что он ведет какую-то игру, и сгорал от любопытства, пытаясь догадаться — какую же? Несомненно, он заранее придумал способ, как уронить меня в глазах гостей. Зачем это ему понадобилось, в свое время он, конечно, объяснит. И у меня почти пропало желание подняться наверх и лечь в постель.

Взглянув на Крея, я обнаружил, что его зеленовато-янтарные глаза устремлены на меня. В них не светилось такое откровенное, как у миссис Дизарт, удовольствие, но оно там было. Я стиснул зубы. Довольно противно было любоваться этой вызывающей, дразнящей полуулыбкой. Я опустил глаза, потом отвел их в сторону и заставил себя отвлечься от нее.

Крей издал какой-то звук, нечто среднее между кашлем и смехом, и заговорил с Чарлзом о коллекции кварцев:

— Так разумно с вашей стороны, дорогой друг, держать их под стеклом, хотя для меня просто мучение смотреть на кристаллы издали. Это, кажется, жеода[3] на средней полке? Свет так играет, понимаете... Мне плохо видно.

— Э-э, — промямлил Чарлз, который, как и я, понятия не имел, что такое жеода. — Я покажу их вам. Если хотите, после обеда? Или завтра?

— Конечно, сегодня. Терпеть не могу откладывать на завтра такое наслаждение. Кажется, вы говорили, что у вас в коллекции есть полевой шпат?

— Нет, — неуверенно ответил Чарлз.

— Разве? Я вижу, у вас узкоспециализированная коллекция. Может быть, вы и правы, ограничиваясь только двуокисью кремния.

Чарлз начал многословно рассказывать о наследстве далекого кузена, оправдывая свое невежество. Крей воспринял его слова любезно и разочарованно.

— Кристаллы — увлекательный предмет, дорогой мой Роланд, и благодарный для изучения. Земля под нашими ногами, основные отложения триасовой и юрской эпох, — это бесценное наследство, источник нашей жизни и могущества... Нет ничего, что интересовало бы меня больше, чем земля.

Справа от меня Дория тихонечко фыркнула, но муж ее не услышал. Он опять разразился мнимо значительной и совершенно невнятной лекцией, на этот раз о природе Вселенной.

Они ели бифштексы, меренги, сыр и фрукты. А я сидел и изучал рисунок на скатерти. Разговор продолжался, но, наверно, глухонемой принял бы в нем более активное участие, чем я. Миссис ван Дизарт рассказывала, как трудно кормить бедных родственников с капризными желудками и привередливым вкусом. Чарлз не стал сообщать ей, что я получил пулю в живот и вовсе не был бедным, но согласился, что слабое пищеварение у нахлебников — следствие их нравственного несовершенства. Миссис ван Дизарт с восторгом восприняла его тираду. Дория время от времени рассматривала меня с таким видом, будто я был редким представителем примитивных организмов. Рекс ван Дизарт снова предложил мне хлеб. Так продолжалось довольно долго. Наконец Виола увела Дорию и миссис ван Дизарт в гостиную пить кофе, а Чарлз предложил гостям портвейн и бренди. Он пронес мимо меня бутылку бренди и неодобрительно поджал губы, когда я налил себе немного. Это не осталось незамеченным гостями.

Потом Чарлз встал, открыл застекленные дверцы шкафа и стал показывать Крею кварцы. Они обсуждали каждый образец, а ван Дизарт стоял рядом, изображая вежливый интерес и подавляя зевки. Он с трудом скрывал скуку. Я налил себе еще немного бренди и продолжал сидеть за столом.

Чарлз сыграл свою роль блестяще, не сделав ни одной ошибки. Затем он провел мужчин в маленькую гостиную, где шкаф с подсвеченными кристаллами имел огромный успех. Я отправился вслед за ними, сел в кресло, стоявшее в углу, и слушал их болтовню, но не пришел ни к каким выводам, кроме одного: если я сейчас не поднимусь к себе, то потом уже не дойду. Пробило одиннадцать, а у меня был тяжелый день.

Когда я вышел, Чарлз даже не повернул головы.

Полчаса спустя, когда гости разошлись по своим комнатам, он заявился ко мне и спокойно направился к кровати. Я лежал в рубашке и брюках на одеяле, набираясь сил, чтобы окончательно раздеться.

Он смотрел на меня и улыбался.

— Ну, что скажешь?

— Что вы самый настоящий ублюдок!

Он расхохотался.

— Я испугался, что ты все испортишь, когда ты посмотрел на стену и увидел, что твой портрет исчез. — Чарлз стал снимать с меня ботинки и носки. — Ты был мрачен, как Берингов пролив в декабре. Пижама?

— Под подушкой.

Он помог мне раздеться. Быстрые и точные движения выдавали в нем моряка.

— Зачем вы это сделали? — спросил я.

Он подождал, пока я лег, укрыл меня одеялом и примостился на краю кровати.

— Тебе не понравилось?

— Черт возьми, Чарлз... конечно! По крайней мере, вначале.

— Боюсь, что получилось гораздо гаже, чем я рассчитывал. Сейчас я расскажу, почему я это сделал. Помнишь нашу первую партию в шахматы? Когда ты разбил меня в пух и прах за несколько ходов? Знаешь, почему ты так легко выиграл?

— Вы не очень внимательно играли.

— Правильно. Я не сосредоточился потому, что не видел в тебе противника, заслуживавшего внимания. Грубая тактическая ошибка. — Он усмехнулся. — Адмиралу надо быть проницательнее. Если недооцениваешь сильного противника, оказываешься в худшем положении, чем он. Если чересчур недооцениваешь, то не готовишься к обороне и, несомненно, будешь побежден. — Чарлз немного помолчал, а потом продолжил: — Лучшая стратегия — ввести врага в заблуждение, мол, противник настолько слаб, что его не стоит принимать в расчет. Это именно то, что я сегодня сделал.

Он выжидающе глядел на меня. Через несколько секунд я спросил:

— А в какую, собственно, игру вы хотите, чтобы я сыграл с Говардом Креем?

Чарлз удовлетворенно вздохнул и улыбнулся.

— Помнишь фразу, что его интересует больше всего?

— Земля, — ответил я, немного подумав.

— Правильно. — Чарлз кивнул. — Земля. Он коллекционирует землю. Каждый кусок земли, ярды и акры земли... — Чарлз в нерешительности замолчал.

— И что дальше?

— Тебе придется играть против него ради спасения ипподрома Сибери.

У меня перехватило дыхание от грандиозности задуманной Чарлзом партии.

— Что? — недоверчиво переспросил я. — Не говорите глупостей. Ведь я всего лишь...

— Заткнись, — перебил он меня. — И слушать не хочу, будто ты «всего лишь». Ты умный, хочешь поспорить? Разве ты не работаешь в детективном агентстве? Разве ты хочешь, чтобы Сибери закрылся? Почему бы тебе не сделать ради него что-нибудь полезное?

— Но, насколько я понял из того, что вы сказали, он готов предложить большую сумму. И вам нужен могущественный местный деятель, который выступит против него, а не я.

— С могущественными городскими деятелями он держится начеку, а тебя он совсем не боится.

Я перестал спорить. Серьезность предлагаемого делала несущественным мое мнение о собственной незначительности.

— Вы уверены, что он охотится за Сибери?

— Кто-то охотится, — ответил Чарлз. — В последнее время акции компании, владеющей ипподромом, очень активно продавали и покупали, и цена их сильно выросла, хотя в этом году акционерам не платили дивиденды. Мне об этом рассказал директор-распорядитель комитета по скачкам. Он утверждает, что стюарды Сибери очень обеспокоены. По бумагам там нет большой концентрации акций в руках одного владельца. Правда, в Данстейбле тоже не было держателя крупного пакета акций. Но когда пришло время голосования по вопросу, стоит ли продавать землю ипподрома под застройку, то оказалось, что больше двадцати процентов акционеров — агенты Крея. Он перетянул на свою сторону других держателей акций, и старейший ипподром Британии был отдан под застройку.

— Хотя дело выглядело законным?

— Да. Нечестным, но законным. И очень похоже, что такая же судьба ждет Сибери.

— Но как же ему помешать, если сделка законна?

— Может быть, ты попытаешься?

Я молча смотрел на Чарлза. Он встал и аккуратно поправил одеяло.

— Жаль, если Сибери последует за Данстейблом. — Чарлз взялся за ручку двери.

— Какое отношение имеет ван Дизарт к этому делу? — спросил я.

— О, никакого. — Чарлз обернулся. — Я встретил их недели две назад. Они приехали в гости из Южной Африки, поэтому я был уверен, что они не знают тебя. А мне нужна была миссис ван Дизарт. У нее язык как у гремучей змеи. Я знал, что она поможет мне разорвать тебя в клочья. — Он усмехнулся. — Счастлив заметить, она устроила тебе ужасный уик-энд.

— Весьма благодарен. — Я саркастически кивнул с подушки.

— Меня очень беспокоило, что Крей может узнать твое лицо. Но вроде бы он не узнал, и тогда все в порядке. За весь вечер я ни разу не упомянул твоей фамилии, ты заметил? Я старался быть очень осторожным. — Чарлз довольно улыбнулся. — Крей не знает, что моя дочь замужем за Сидом Холли. Я несколько раз давал ему повод поговорить об этом, но убедился, что он не знает. Ведь если бы он понял, что ты Сид Холли, то мой план полетел бы ко всем чертям. А теперь Крей убежден, что ты жалкое ничтожество, — с удовлетворением закончил Чарлз.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше? — спросил я. — К примеру, когда оставили книгу о коммерческом законодательстве? Или вечером, когда я вернулся после опознания тела Эндрюса? Я мог бы подготовиться к обеду.

Он улыбнулся и открыл дверь. Глаза снова пустые.

— Спи хорошо. Спокойной ночи, Сид.

На следующее утро Чарлз повез мужчин на охоту, а Виола отправилась с дамами в Оксфорд сделать покупки и посмотреть выставку венецианского стекла. Я воспользовался случаем, чтобы как следует осмотреть спальню Креев.

Я пробыл там, наверно, минут десять, когда мне вдруг пришло в голову, что два года назад у меня бы и мысли не возникло обыскивать чужие комнаты. Сейчас это было для меня естественным делом и не вызывало особых сомнений. Я язвительно усмехнулся. Очевидно, даже пустое сидение в детективном агентстве меняет точку зрения. Больше того, я понял, что провожу обыск методически и очень осторожно, чтобы не оставить следов. И почему-то меня это очень обеспокоило.

Разумеется, я не искал ничего специально: просто пытался немного постичь характер семьи Крей. В глубине души я еще даже не решил, принимаю ли вызов, брошенный Чарлзом. Но между тем я продолжал обыск и делал его тщательно.

У Говарда Крея была малиновая пижама с инициалами, вышитыми белым на кармане. Халат из малиновой парчи с черным стеганым воротником и черными кистями на поясе. Его бесчисленные, витиевато украшенные туалетные принадлежности лежали в большом несессере, который он оставил в примыкавшей к спальне ванной, и для каждого флакона или щетки было предусмотрено свое отделение. Он пользовался хвойным лосьоном после бритья, пропитанными одеколоном салфетками, лимонным кремом для рук и специальным маслом для волос, все в хрустальных флаконах с золотыми крышками. Еще там были лечебное мыло, зубная паста, приготовленная по специальному рецепту, пудра в позолоченной коробочке, дезодорант и электрическая бритва, похожая на сверхзвуковую ракету. У него были вставные зубы, и в несессере лежал запасной протез. Он привез с собой полкоробки фруктовых слабительных солей, эликсир для полоскания рта, антисептические присыпки для ног, пенициллиновые таблетки на случай, если заболит горло, карандаш для прижигания прыщей, таблетки для пищеварения и раствор для промывания глаз. Все для красоты тела, наружной и внутренней.

Его одежда, включая жилеты и кальсоны, была сделана на заказ, и он привез с собой все, что может понадобиться во время уик-энда в деревне. Я проверил карманы смокинга и еще трех костюмов, висевших рядом, но Крей был аккуратным человеком, и карманы оказались пустыми, кроме нагрудных, где в каждом лежала пилочка для ногтей. Шесть пар различных ботинок — все сделаны на заказ и все абсолютно новые. Я заглянул в каждый и ничего там не нашел.

В комоде я обнаружил набор аккуратно сложенных галстуков, носовых платков и носков — все исключительно дорогое. В тяжелой резной серебряной шкатулке хранились запонки и булавки для галстуков, в основном золотые. Он не носил ювелирных украшений, но в одной паре красивых запонок поблескивал камень — как я сразу угадал, тигровый глаз. И щетка для волос была инкрустирована дымчатым резным кварцем. В ней застряло несколько седеющих темно-русых волос.

Оставался только багаж — четыре огромных чемодана, аккуратно уложенных в ряд возле гардероба. Я открыл каждый из них. Пусто. Только в самом маленьком лежал коричневый кейс из телячьей кожи. Я осторожно осмотрел его, прежде чем открыть. Но вроде бы Крей не оставлял полосок бумаги, волос или других сигнальных устройств, по которым можно было бы судить, пытался ли кто-нибудь сунуть сюда нос в его отсутствие.

Я вынул кейс и положил на одну из кроватей. Он был заперт, но я давно научился преодолевать такие помехи. Угрюмый отставной сержант полиции, ныне агент Рэднора, вернувшись с задания в офис, давал мне уроки открывания замков. За это я слушал жалобы на то, как лондонская копоть вредит его хризантемам. То, что у меня была одна рука, лишь раззадоривало его, и сержант изобрел новые приемы и специальные инструменты лично для меня. А совсем недавно он подарил мне коллекцию прекрасно сделанных отмычек, которые отобрал у взломщика. Сержант убедил меня всегда носить их с собой, и теперь они лежали в моей комнате. Я принес их и без труда открыл кейс.

Кейс был сложен так же аккуратно, как и прочие вещи Крея, и я действовал с особой осторожностью, чтобы не изменить положения и порядка бумаг. Внутри я нашел несколько писем от биржевого маклера, стопку отчетов о движении продаваемых и покупаемых акций, различные разрозненные заметки и несколько отпечатанных листов, на которых стояло вчерашнее число. Они были посвящены подробному анализу его вложений. Похоже, что Крей был богатым человеком, совершавшим много сделок по купле и продаже. Он вкладывал деньги в нефть, шахты, в недвижимость и покупал акции промышленных предприятий. На отдельном листе, озаглавленном просто «И.С», перечислялись все сделки по покупке акций. Против каждого приобретения стояло название и адрес банка. Некоторые названия повторялись по три-четыре раза, другие только по одному.

Под бумагами, почти на самом дне кейса, лежал толстый коричневый конверт, и в нем — две толстые пачки новых десятифунтовых банкнотов. Я не стал их пересчитывать, но вряд ли в пачках было меньше ста купюр. Под конвертом я увидел доску-подставку для письма с золотыми уголками. Зажим в виде крокодила удерживал белую промокательную бумагу, которой уже пользовались. Под доской я нашел еще два листа, покрытых датами, инициалами и цифрами выплаченных сумм.

Я сложил бумаги так, как они лежали прежде, запер кейс, спрятал его в чемодан, проверил, чтобы все выглядело так же, как в тот момент, когда я вошел в спальню Креев.

Божественная Дория не разделяла страсти мужа к аккуратности. Ее вещи валялись в непринужденном беспорядке, поэтому трудно было не поменять их положения. Но, с другой стороны, она, в отличие от мужа, вряд ли заметит, если что-нибудь окажется не на месте.

Платья, хоть и дорогие, она покупала готовыми, а не шила на заказ, и обращалась с ними небрежно. Ее туалетные принадлежности хранились в пластиковой сумочке на «молнии» и состояли из зубной щетки, шампуня и флакончика с тальком. Просто чепуха по сравнению с коллекцией Говарда. Никаких лекарств. Спала она, судя по всему, голой, а красивый белый стеганый халат висел на вешалке у дверей ванной на петле от пуговицы.

Она еще даже не распаковала свои вещи. В чемоданах и сумках, которые открытыми валялись на полу и стульях, лежало белье и такие предметы дамского туалета, которых я не видел с тех пор, как ушла Дженни.

На туалетном столике, хотя горничная, видимо, старалась по возможности прибрать его, царил хаос. Баночки с кремами, флаконы с духами, лаки для волос, коробка с бумажными салфетками, сумка с косметикой — все это в беспорядке громоздилось перед зеркалом, отражаясь в нем. Чемоданчик из крокодиловой кожи с золотыми застежками, стоял на полу. Я поднял его и положил на кровать. Он был заперт, я открыл его и заглянул внутрь.

Дория была та еще дамочка. Она владела двумя парами накладных ресниц, коробкой с накладными ногтями и пучком волос, которые на обруче из панциря черепахи дополняли ее прическу. В единственной аккуратной вещи из всего багажа — большой шкатулке с драгоценностями — в одном отделении хранились серьги с сапфирами и бриллиантами, которые она надевала вчера вечером, бриллиантовая брошь в виде солнца с расходящимися из центра лучами и кольцо с сапфиром; в другом — ожерелье, браслет, серьги, брошь и кольцо из золота и платины с цитрином. Все украшения необычные, варварские по рисунку и, несомненно, изготовленные специально для нее.

Под драгоценностями лежали четыре романа в бумажных обложках, судя по всему, порнографические, что невольно вызывало сомнение в способностях Крея как любовника. Дженни утверждала, что по-настоящему удовлетворенной женщине нет необходимости читать о грязном сексе. У Дории такая необходимость явно была.

Рядом с книгами лежал дневник в толстом кожаном переплете, в котором красивая миссис Крей признавалась в не совсем обычных мыслях. Похоже, что ее жизнь была такой же хаотичной, как и одежда: смесь принятого в обществе поведения, фантастических мечтаний и извращенных супружеских отношений. Если верить ее дневнику, то она и Говард получали более глубокое сексуальное наслаждение от того, что он бил ее, чем от нормального любовного акта. Хорошо, что это устраивало их обоих. Несколько случаев развода, которыми занималось агентство Рэднора, было связано с тем, что один из партнеров получал сексуальное удовлетворение, причиняя боль другому, у которого это вызывало протест.

На дне шкатулки я нашел еще два интересных предмета. Первый — кожаная плетка в коричневом бархатном мешке, о назначении которой легко было догадаться, учитывая дневник. И второй — пистолет в коробке из-под шоколада.

Глава 4

Вызвав по телефону такси, я поехал в Оксфорд покупать фотоаппарат. Хотя в субботний полдень в магазине было много покупателей, парень, обслуживавший меня, так неторопливо подбирал камеру для однорукого фотографа, словно у него в запасе была целая геологическая эпоха. Мы вместе выбрали миниатюрный немецкий шестнадцатимиллиметровый аппарат длиной три дюйма и шириной полтора дюйма. Я мог с легкостью держать его одной рукой и пальцем нажимать кнопку.

Продавец научил меня пользоваться фотокамерой, вставил пленку, на которую можно было снимать при искусственном свете, и положил аппарат в черный футляр, такой маленький, что он даже не выпирал из кармана. Парень также предложил зайти к нему, если я не сумею перезарядить пленку. Мы расстались почти друзьями.

Когда я вернулся, вся компания уютно сидела у камина в маленькой гостиной и ела сдобные пышки. Очень мучительно и соблазнительно: я так любил сдобные пышки.

Никто не обратил на меня внимания, кроме миссис ван Дизарт, которая тут же начала выпускать коготки. Она несколько раз злобно куснула нахлебников, которые ради денег женятся на богатых. Чарлз не возразил ей, что, дескать, его зять не относится к их числу. Виола встревоженно взглянула на меня и озабоченно открыла рот. Я быстро подмигнул ей, и она облегченно вздохнула.

Из разговора я понял, что утренняя добыча охотников состояла из стандартного набора: пары фазанов, пяти диких уток и одного зайца. Чарлз предпочитал бестолковой стрельбе в собственных угодьях охоту с загонщиками в специально созданных для этого хозяйствах. Дамы вернулись из Оксфорда с плохим мнением о тамошних продавцах и с буклетом о производстве стекла в Италии пятнадцатого века. Нормальный уик-энд в деревне. Этой мирной обстановке совсем не соответствовали моя задача и игра, затеянная Чарлзом, в которую он втянул и меня.

Крей не мог оторвать глаз от полки с кристаллами. Снова пришлось открыть дверки шкафа. Устроенная Чарлзом подсветка кварцев сработала на все сто. Один за другим он вынимал образцы, они переходили из рук в руки под восторженные возгласы гостей. Крей долго разглядывал каждый камень и нехотя расставался с ними. Миссис ван Дизарт особенно привлек красивый кристалл розового кварца. Она гладила пальцами его гладкую поверхность, играла с ним, кристалл искрился на свету и пускал зайчики.

— Рекс, ты должен собрать для меня такую коллекцию! — приказала она, невольно выдав, что под ее сдобностью и пухлостью скрывается железный характер. И Рекс послушно кивнул, в свою очередь продемонстрировав, кто в этом доме хозяин.

— Знаете, Роланд, — говорил Крей, — здесь собраны по-настоящему великолепные, замечательные образцы. Лучшие среди тех, которые мне доводилось видеть. Ваш кузен, должно быть, был исключительно удачливым и влиятельным человеком, если ему удалось найти так много великолепных кристаллов.

— Да, именно таким он был, — спокойно согласился Чарлз.

— Я буду очень заинтересован, если вы надумаете продать эти кварцы... Надеюсь, вы предоставите мне право первого выбора?

— В любом случае первый выбор ваш, — улыбнулся Чарлз. — Но, уверяю вас, я не собираюсь продавать их.

— Боже мой, так вы говорите сейчас. Я попытаюсь убедить вас позже. Но не забудьте: первый выбор за мной.

— Конечно, — подтвердил Чарлз. — Даю слово.

Крей улыбался камню, который держал в руках, роскошному кристаллу аметиста, похожему на окаменевший букет фиалок.

— Смотрите, чтобы этот аметист не упал в огонь, а то он пожелтеет. — И Крей уморил всех лекцией об аметистах, которая могла бы быть интересной, если бы он попытался говорить проще. Но затуманивать смысл ненужными словами стало у него привычкой или политикой. Пока я еще не понимал, зачем это ему.

— ...Конечно, в Южной Америке или в России марганец встречается в жеодах или агатовых конкрециях, а в связи с их широким распространением в мире естественно ожидать, что в первобытных обществах им приписывали сверхъестественные свойства...

Внезапно я почувствовал на себе его взгляд, а на лице у меня, в чем я не сомневался, отражалось отнюдь не восторженное внимание. Скорее насмешливый сарказм, что ему не понравилось. В глазах его мелькнул гнев.

— Очень симптоматично, что трущобный склад ума, прервал он свою лекцию, — насмехается над тем, что не в состоянии понять.

— Сид! — сердито воскликнул Чарлз, бессознательно выдавая мое имя. — По-моему, вам есть чем заняться! До обеда вы свободны.

Я встал. Разумеется, во мне вспыхнуло раздражение, но я не позволил ему вырваться на свободу. Стиснув зубы, я проворчал:

— Вот и хорошо.

— Прежде чем вы уйдете, Сид, — проворковала миссис ван Дизарт, утопая в мягких подушках, — Сид, какое восхитительное плебейское имя, вам так подходит... Пожалуйста, возьмите у меня эти кристаллы и поставьте их на стол.

Она протянула мне две руки. В каждой было по камню, а третий едва держался сверху. Мне не удалось удержать их, и они упали.

— Ох, боже мой! — воскликнула миссис ван Дизарт приторным голосом, когда я, опустившись на колени, подбирал камни и по одному клал на стол. — Я совсем забыла, что вы калека! Ах, какая глупость с моей стороны! — Конечно, она не забыла, а заранее придумала повод для своей маленькой лекции. — А вы пытались как-нибудь улучшить состояние больной руки? Вам бы следовало делать упражнения, они очень полезны и доставили бы вам удовольствие. Все, в чем вы нуждаетесь, — это настойчивость. Вы должны сделать это ради адмирала, почему бы вам не попытаться?

Я ничего не ответил, и у Чарлза хватило соображения ничем себя не выдать.

— Я знаю очень хорошего специалиста, сейчас он живет недалеко отсюда, — продолжала миссис ван Дизарт. — У нас, в Южной Америке, он работал на армию... и отлично умел возвращать симулянтов на службу. Он именно тот человек, который вам нужен. Как вы думаете, адмирал, не устроить ли мне встречу вашего зятя с ним?

— Э-э, — пробормотал Чарлз, — не уверен, что это поможет.

— Глупости. — Миссис ван Дизарт лучилась энтузиазмом. — Не можете же вы содержать его и позволять ему ничего не делать всю оставшуюся жизнь. Хороший курс лечения, и больше ему ничего не надо. — Она обернулась ко мне. — А теперь, чтобы я знала, о чем говорю, когда буду объяснять врачу, покажите мне вашу драгоценную руку.

Наступило молчание. Я чувствовал их ощупывающие взгляды, их недружелюбное любопытство.

— Нет, — холодно произнес я. — Извините, но нет.

Уже в дверях меня догнал ее голос:

— Видите, адмирал, он не хочет лечиться, потому что не хочет работать. Все они одинаковы...

Я лег и несколько часов перечитывал книгу о коммерческом законодательстве. Сейчас меня особенно интересовала глава, касающаяся захвата компаний. Теперь читать было легче, чем в больнице, потому что я знал, зачем мне это нужно, хотя глава и показалась более запутанной, чем раньше. Если стюарды Сибери озабочены происходящим, им надо нанять специалиста, который так же знает рынок акций, как я знаю скаковые дорожки Сибери. Чарлз явно выбрал не того человека, чтобы остановить Крея. Если вообще кто-то может его остановить. И все же... Я уставился в потолок, закусив нижнюю губу. И все же... Мне в голову пришла безумная идея.

Виола постучала и открыла дверь.

— Сид, дорогой, ты хорошо себя чувствуешь? Могу я что-нибудь для тебя сделать? — Она закрыла дверь, ласковая, добрая, озабоченная.

Я сел и спустил ноги с кровати.

— Спасибо, со мной все в порядке. Мне ничего не надо.

Она присела на стул у кровати и посмотрела на меня добрыми, чуть печальными карими глазами. Потом заговорила, слегка задыхаясь:

— Сид, почему ты позволяешь Чарлзу так ужасно говорить о тебе? Едва ты ушел, они, ох, так хихикали за твоей спиной... Чарлз и эта чудовищная миссис ван Дизарт... Что между вами произошло? Когда ты лежал в больнице, он беспокоился о тебе, словно о собственном сыне. А сейчас он так жесток и так ужасно несправедлив...

— Дорогая Виола, не беспокойтесь. Это всего лишь игра, которую придумал Чарлз, а я помогаю ему.

— Да, — кивнула она. — Чарлз предупреждал меня, что вы собираетесь создать дымовую завесу и что он рассчитывает на меня: за весь уик-энд я не должна сказать ни единого слова в твою защиту. Это правда? Когда Чарлз говорил о твоей бедной матери и я увидела твое лицо, то сразу поняла: ты не знал, что он намерен делать.

— Это было так заметно? — огорченно воскликнул я. — Мы не ссорились, даю вам слово. Но вы выполнили все, о чем он просил? Пожалуйста, не упоминайте при них о... более успешном периоде моей жизни или о том, что я работаю в агентстве и получил пулю в живот. Сегодня, во время поездки в Оксфорд, вы ничего им не сказали? — обеспокоенно спросил я.

Она покачала головой.

— Я решила, что сначала поговорю с тобой.

— Правильно, — улыбнулся я.

— Ну и ну, — с облегчением, но озадаченно вздохнула Виола. — Чарлз просил разбудить тебя и уговорить спуститься к обеду.

«Ах, он просил, — иронически подумал я. — Просил? После того как бесцеремонно выпроводил меня из гостиной? Он дождется, что я пошлю его к черту».

— Хорошо, передайте Чарлзу, что я спущусь к обеду при условии, что потом он устроит общую игру, но исключит меня.

Обед походил на испытательный полигон: копченый лосось, фазаны и травля Сида, которой гости наслаждались больше всего. Чета Крей по одну сторону от Чарлза и пухленькая гарпия — по другую достигли невиданных высот в скромном воскресном развлечении: мучить выбранную жертву. Я искренне надеялся, что Чарлз такого не предполагал. Но он выполнил свою часть условия и после кофе, бренди и очередного осмотра кварцев в столовой повел гостей в маленькую гостиную и усадил за стол для игры в бридж. Гости увлеклись игрой, а я поднялся наверх, взял кейс Крея и принес в свою комнату.

Пришлось сфотографировать каждую бумагу из кейса, потому что вряд ли еще раз появится такая возможность, а мне не хотелось потом жалеть об упущенном шансе. Все письма биржевого маклера, все отчеты о вложении капитала и о движении акций и два отдельных листа с датами, инициалами и суммами.

Хотя горела очень яркая лампа и я пользовался экспонометром, подбирая выдержку, каждую бумагу пришлось снимать несколько раз для того, чтобы быть уверенным в результате. Маленький аппарат работал безупречно, и оказалось, что я сам без особого труда могу перезаряжать пленку. Я отснял три пленки по двадцать кадров в каждой. На это ушло много времени.

С безумной надеждой, что Говард Крей не проиграется до пенни и не поднимется наверх за деньгами, я взялся за конверт с десятифунтовыми купюрами. У меня мелькнула мысль, что смешно фотографировать деньги, но все же я их снял. Новые банкноты, по пятьдесят в каждой пачке. Тысяча фунтов стерлингов.

Положив бумаги на место, я сел и с минуту смотрел на них, проверяя, так ли все выглядело, когда я увидел кейс в первый раз. Проверка удовлетворила меня. Я закрыл кейс, запер, стер отпечатки моих пальцев, отнес его назад и положил на место.

После этого я спустился в столовую, чтобы выпить бренди, от которого отказался за обедом. Теперь мне надо было выпить. Проходя мимо маленькой гостиной, я слышал бормотание голосов и шлепанье карт об стол. Поднявшись к себе, я тотчас отправился в постель.

Лежа в темноте, я обдумывал ситуацию. Говард Крей клюнул на приманку — коллекцию кварцев — и принял приглашение отставного адмирала провести спокойный уик-энд в деревне. Он привез с собой некоторые личные бумаги. Поскольку у него не было причины подозревать, что в таком невинном окружении кто-то будет следить за ним, бумаги должны быть действительно очень личными. Такими личными, что он чувствует себя безопаснее, когда они при нем? Чересчур личными, чтобы оставить дома? Приятно было бы думать, что так оно и есть.

На этой мысли я незаметно уснул.

Боль в животе разбудила меня. Часов пять я безуспешно пытался забыть о ней и снова заснуть, но потом, решив, что все утро валяться в постели нехорошо, встал и оделся. Почти против собственной воли я потащился по коридору к комнате Дженни и вошел в нее. Маленькая солнечная детская, где она выросла. Когда Дженни оставила меня, она вернулась сюда и жила здесь одна. Я никогда не спал в этой комнате. Узкая постель, реликвии детства. Девичьи оборки на муслиновых занавесках, туалетный стол — мне здесь места не было. На всех стенах фотографии — отца, покойной матери, сестры, зятя, собак и лошадей, кого угодно, кроме меня. Насколько смогла, она вычеркнула из памяти наш брак.

Я медленно обошел детскую, трогая вещи, вспоминая, как любил ее, и сознавая, что пути назад нет. Если бы в этот момент она неожиданно вошла, мы бы не бросились друг другу в объятия и не помирились бы, утонув в слезах.

Взяв в руки одноглазого медведя, я присел в розовое кресло. Трудно сказать, когда наш брак дал трещину. Потому что лежащие на поверхности причины не всегда истинны. Повод для наших ссор всегда бывал один и тот же — мое честолюбие. Когда я в конце концов вырос и стал слишком тяжелым для скачек без препятствий, то переключился на стипль-чез. Это случилось за сезон до нашей свадьбы, и я хотел стать в стипль-чезе чемпионом. Для достижения этой цели мне полагалось мало есть, почти не пить, рано ложиться спать и не заниматься любовью накануне соревнований. К несчастью, Дженни больше всего на свете любила далеко за полночь засиживаться в гостях и танцевать. Вначале она охотно отказывалась от любимых удовольствий, потом менее охотно и наконец с возмущением. В конце концов Дженни стала ходить в гости одна.

Перед расставанием Дженни сказала, что я должен выбрать: или она, или скачки. Но я действительно стал чемпионом и не мог сразу бросить стипль-чез. Тогда Дженни ушла. По иронии судьбы, через полгода я потерял и скачки. Лишь постепенно я пришел к пониманию, что люди не расходятся только потому, что один любит компанию, а другой — нет. Сейчас я думал, что страсть Дженни к развлечениям была результатом того, что я не мог дать ей чего-то основного, что было ей необходимо. И эта мысль совсем не прибавляла мне ни самоуважения, ни уверенности в себе.

Я вздохнул, встал, положил на место одноглазого медвежонка и спустился в гостиную. Одиннадцать часов ветреного осеннего утра.

В большой уютной комнате была только Дория. Она сидела на подоконнике и читала воскресные газеты, валявшиеся вокруг нее на полу в ужасном беспорядке.

— Привет. — Она взглянула на меня. — Из какой дыры вы выползли?

Ничего не ответив, я подошел к камину.

— Чувствительный маленький человек все еще обижен?

— У меня такие же чувства, как и у любого другого.

— Так вы и на самом деле умеете говорить? — насмешливо удивилась она. — А я уже начала сомневаться.

— Умею.

— Ну тогда расскажите мне, маленький человек, о своих неприятностях.

— Жизнь — всего лишь чашка с вишнями, — скучным голосом объявил я.

Спрыгнув с подоконника, Дория подошла к огню. В узких в обтяжку брюках с рисунком под шкуру леопарда и в черной шелковой мужского покроя рубашке она вопиюще не соответствовала окружающей обстановке.

Дория была такого же роста, как Дженни, и такого же роста, как я, — пять футов и шесть дюймов. Мой маленький рост всегда считался ценным качеством для скачек. И я никогда не смотрел на него как на помеху в жизни, ни в личной, ни в общественной, и никогда не понимал, почему многие думают, что рост сам по себе очень важен. Но было бы наивностью не замечать, что широко бытует мнение, будто ум и сердце соответствуют росту: чем выше, тем достойнее. Человек маленького роста с сильными чувствами всегда воспринимается как фигура комическая. Хотя это совершенно неразумно. Какое значение для характера имеют три-четыре лишних дюйма в костях ноги? Наверно, мне повезло: из-за трудного детства и плохого питания я рано понял, что буду маленьким, и больше не задумывался над этим, хотя и понимал, почему невысокие мужчины так агрессивно защищают свое достоинство. К примеру, девушки типа Дории постоянно пускают шпильки, и когда они называют человека маленьким, то рассчитывают его оскорбить.

— Нашли себе здесь тепленькое местечко, маленький человек, да? — Она достала сигарету из серебряного портсигара, лежавшего на каминной полке.

— Да.

— На месте адмирала я бы вышвырнула вас вон.

— Спасибо. — Я не сделал даже попытки зажечь для нее спичку. Дория сама нашла коробку и прикурила.

— Вы чем-то больны или что?

— Нет. С чего вы взяли?

— Вы едите какую-то чудную пищу и выглядите таким болезненным маленьким червячком... Очень интересно. — Она выпустила дым через ноздри. — Дочери адмирала, наверно, смертельно понадобилось обручальное кольцо.

— Воздадим ей должное, — спокойно проговорил я. — По крайней мере, она не подцепила богатого папашу вдвое старше себя.

На мгновение я подумал, что она, как в романах, которые читает, залепит мне пощечину, но в одной руке она держала сигарету, а другой могла не дотянуться. Вместо пощечины она сказала:

— Ах ты, дерьмо.

Очаровательная девушка Дория.

— Ничего, кое-как справляюсь.

— Но не со мной, понял? — Лицо у нее пошло пятнами. Видимо, я задел ее больной нерв.

— Где остальные? — Я обвел взглядом пустую гостиную.

— Уехали куда-то с адмиралом. И ты убирайся тоже. Нечего тебе здесь делать.

— И не подумаю. Я здесь живу, вы забыли?

— А вчера ты быстро слинял, — фыркнула Дория. — Когда адмирал говорит: «Прыгай!» — ты прыгаешь. Ну-ка, валяй. Мне приятно глядеть, как ты будешь улепетывать.

— Адмирал, — нравоучительно произнес я, — рука, которая кормит. Я не кусаю руку, дающую хлеб.

— Маленький червяк ботинки готов лизать адмиралу.

Я неприятно ухмыльнулся и уселся в кресло, потому что не очень хорошо себя чувствовал. Если быть точным, я чувствовал себя как гороховое пюре. От слабости меня бросило в пот. Но тут ничего не поделаешь, надо посидеть и подождать, пока пройдет.

Дория стряхнула пепел и посмотрела на меня свысока, примеряясь к следующей атаке. Но она не успела ничего придумать, как дверь отворилась и на пороге появился ее муж.

— Дория, — радостно воскликнул он, не сразу заметив меня в кресле, — куда ты спрятала мой портсигар? Я отхлещу тебя плеткой, хочешь?

Она быстро показала рукой на кресло. Говард увидел меня и замолчал. Потом резко бросил:

— Что вы тут делаете? — Ни в голосе, ни в лице его не осталось и капли игривости.

— Убиваю время.

— Убирайтесь. Я хочу поговорить с женой.

Я покачал головой и остался сидеть.

— Он не понимает по-хорошему, — вмешалась Дория. — Я уже пыталась. Остается только взять его за шиворот и вышвырнуть вон.

— Если Роланд терпит его, — пожал плечами Крей, — то и мы, по-моему, можем потерпеть. — Он поднял с пола газету и сел в кресло напротив меня. Дория, надувшись, снова взобралась на подоконник. Крей принялся читать новости на первой странице. С последней страницы, посвященной скачкам, прямо на меня выпрыгнули огромные буквы заголовка:

«ВТОРОЙ ХОЛЛИ?»

А под ним — две фотографии: моя и какого-то мальчика, который вчера выиграл главный заезд.

Крей не должен ни в коем случае понять, что Чарлз обманул их, представив меня совсем другим. Дело зашло слишком далеко, чтобы объяснить все шуткой. Фотография в газете была очень четкой — старый снимок, который я хорошо знал. Газеты и раньше несколько раз использовали его, потому что на нем я очень похож сам на себя. Даже если никто из гостей не прочтет колонку о скачках, как, очевидно, не прочла ее Дория, фотография на таком видном месте может броситься в глаза.

Крей закончил читать первую страницу и стал переворачивать газету.

— Мистер Крей, — начал я, — у вас большая коллекция кварцев?

— Да. — Он немного опустил газету и равнодушно взглянул на меня.

— Не могли бы вы оказать мне любезность и посоветовать, какой хороший образец не мешало бы добавить в коллекцию адмирала? Где я мог бы достать его и сколько он должен стоить?

Он сложил газету, закрыв мой портрет, и с напускной вежливостью приступил к лекции о некоторых малоизвестных видах кварцев, которых нет у адмирала. Я подумал, что задел нужную струну... Но Дория все испортила. Она сердито подошла к мужу и резко перебила его:

— Говард, ради бога!... Маленький червяк зачем-то умасливает тебя. Ему что-то надо, держу пари. Тебя любой одурачит, стоит заговорить об этих камнях.

— Меня никто не может одурачить, — спокойно проговорил Крей, но глаза у него сузились от раздражения.

— Мне хочется сделать адмиралу приятное, — пояснил я.

— Это скользкое маленькое чудовище, — настаивала Дория. — Он мне не нравится.

Крей пожал плечами, посмотрел на газету и начал снова разворачивать ее.

— Взаимно, папочкина куколка, — небрежно произнес я.

Крей медленно встал, газета упала на пол, первой страницей вверх.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что невысокого мнения о вашей жене.

Он пришел в ярость и стал самим собой. Крей сделал всего один шаг по ковру, и вдруг в комнате запахло чем-то гораздо более серьезным, чем ссора у камина трех гостей в воскресное утро. Маска холодного вежливого безразличия исчезла, а вместе с ней слетело и фальшивое напускное благородство. Смутные подозрения, которые появились у меня, когда я читал его бумаги, теперь оформились в запоздалое открытие: это не ловкий спекулянт, действующий на грани закона, а мощный, опасный, крупный мошенник в расцвете сил.

Надо же было мне ткнуть палкой в муравейник и найти там осиное гнездо! Схватить за хвост ужа и вытащить удава! Интересно, что он сделает с человеком, который перебежит ему дорогу, а не просто с пренебрежением отзовется о его жене?

— Он вспотел, — с удовольствием объявила Дория. — Червяк тебя боится.

— Встать, — приказал Крей.

Я был уверен, что, если встану, он одним ударом свалит меня на пол, поэтому остался сидеть.

— Приношу свои извинения, — сказал я.

— Ну уж нет, — запротестовала Дория, — этого не достаточно!

— Вынь руку из кармана, когда разговариваешь с дамой! — рявкнул Крей, глядя на меня сверху вниз.

Они оба прочли по моему лицу, что мне это очень неприятно, и на их лицах отразилось удовольствие. Я подумал о бегстве, но это означало бы оставить им газету.

— Ты плохо слышишь? — поинтересовался Крей. Нагнувшись, одной рукой он схватил меня за грудки, другой — за волосы и поставил на ноги. Макушка моей головы доставала ему до подбородка. Я был не в той физической форме, чтобы сопротивляться, но, когда он поднимал меня, вяло ткнул его кулаком в грудь. Дория схватила мою руку, завернула за спину и больно прижала. Ничего не скажешь — здоровая, сильная женщина, без предрассудков насчет того, что нельзя причинять людям боль.

— Это научит его вежливости. — Дория казалась удовлетворенной.

Мне хотелось лягнуть ее в голень, но это вызвало бы незамедлительное возмездие.

Крей отпустил мои волосы и схватил за левую руку. Рука не действовала, но я попытался сделать все, что смог, — выставил локоть, и рука осталась в кармане.

— Держи его крепче, — приказал Крей Дории, — он сильнее, чем выглядит.

Она еще на дюйм загнула мне руку, а я стал извиваться, чтобы освободиться. Крей все еще держал меня за рубашку и локтем давил на горло. Я оказался зажатым между ними.

— Смотри-ка, он корчится, — обрадовалась Дория.

Я извивался и боролся, пока они совсем не озверели и не начали душить меня. Я задыхался. Борьба закончилась в их пользу, когда моя рана в животе так разболелась, что я не мог продолжать сопротивления. Одним рывком Крей вытащил мою руку из кармана.

— Вот так!

Потом он схватил меня за локоть и задрал рукав рубашки. Дория опустила мою правую руку и подошла с другой стороны, чтобы посмотреть на трофей, добытый в борьбе. Меня трясло от гнева, боли, унижения... Бог знает, от чего еще.

— Ой, — выдохнула Дория.

Ни она, ни муж больше не улыбались, а молча смотрели на мою левую руку, бесполезную, дряблую, искривленную, со шрамами, идущими от локтя к запястью и ладони. Рубцы остались не только от травмы, аккуратные швы от операции пересекали руку во всех направлениях. Картина была ужасной, поистине и без сомнения.

— Так вот почему адмирал позволяет жить здесь этому маленькому гнусному чудовищу. — Дория в отвращении скривила губы.

— Но это не извиняет его поведения, — возразил Крей. — Я заставлю его в будущем держать язык за зубами. — Ребром ладони свободной руки он ударил по самому уязвимому месту на моем запястье.

— Ох, — вздрогнул я, — не надо.

— Он пожалуется адмиралу, если ты причинишь ему слишком сильную боль, — предупредила мужа Дория. — По-моему, уже достаточно.

— Я не согласен, но...

В этот момент донесся скрип гравия, и машина Чарлза проехала мимо окна. Он вернулся.

Крей отпустил мой локоть. От слабости у меня подогнулись колени, и я опустился на ковер, совершенно не притворяясь.

— Если ты расскажешь об этом адмиралу, — предупредил Крей, — я буду все отрицать, и мы знаем, кому он поверит.

Я тоже знал, кому он поверит, но рассказывать не собирался. Газета, из-за которой началось сражение, лежала рядом со мной на ковре. Хлопнула дверца машины. Крей оставили меня в покое, подошли к окну и прислушались. Я подобрал газету, встал и направился к двери. Они не остановили меня и не заметили, что я взял газету. Я вышел, закрыл за собой дверь и, скрючившись, побрел через холл в маленькую гостиную. Подниматься наверх не было сил. Я захлопнул дверь, спрятал газету и сполз в любимое кресло Чарлза, чтобы переждать, когда утихнут физические и душевные страдания.

Немного спустя зашел Чарлз, чтобы взять новую пачку сигарет.

— Привет, — бросил он через плечо, открывая шкаф. — Я думал, ты еще в постели. Миссис Кросс сказала, что утром ты не очень хорошо себя чувствовал. Тебе здесь не холодно? Почему бы тебе не пойти в гостиную?

— Там Крей... — начал я и замолчал.

— Они же не укусят тебя! — Он повернулся с пачкой сигарет в руках и внимательно посмотрел мне в лицо. — Почему у тебя такой вид? — И затем, наклонившись ко мне, требовательно спросил: — Что случилось?

— О, ничего. Вы видели сегодняшнюю «Санди хемисфер»?

— Нет, еще не видел. Тебе она нужна? По-моему, она в гостиной среди других газет.

— Нет, она в верхнем ящике вашего стола. Взгляните.

Он озадаченно открыл ящик, вынул газету и развернул ее, безошибочно начав с раздела о скачках.

— Боже! — воскликнул он в ужасе. — Ну и денек выдался! — Он пробежал глазами колонку и улыбнулся. — Ты, конечно, уже читал?

— Нет, я только забрал ее, чтобы спрятать, — покачал я головой.

— Прочти! — Он протянул мне газету. — Это повысит твою самооценку. «Юный Финч, — вслух прочел он, — почти приблизился к решительности и волшебной точности великого Сида». Как тебе нравится? И это только начало.

— Да, конечно, но у меня другие заботы. — Я усмехнулся. — Если не возражаете, Чарлз, ленч сегодня обойдется без меня. Ведь для гостей я вам больше не нужен.

— Конечно, если не хочешь, не приходи. Тебе приятно будет услышать, что они уедут самое позднее в шесть. — Он улыбнулся и пошел к своим гостям.

Прежде чем спрятать газету, я прочел колонку о скачках. Чарлз был прав, приятное чтение для самоутверждения. Конечно, репортер, которого я знал много лет, несколько преувеличил мою былую силу. Тот самый случай, когда миф превосходит реальность. Но все равно приятно, в особенности после того унижения и постыдного скандала, который великий Сид только что пережил.

На следующее утро мы с Чарлзом снова меняли этикетки на образцах кварца и упаковывали их в большой ящик для отправки в фонд Карвера. Когда мы все уложили, выяснилось, что одного камня не хватает.

— Ты уверен, что мы не сунули образец в ящик, не поменяв этикетку? — спросил Чарлз.

— Абсолютно уверен.

— Все же лучше проверить. Боюсь, мы положили камень со своей этикеткой.

Мы снова вынули все кварцы из большого ящика. Коллекция особо ценных кристаллов, которую Чарлз по моему настоянию каждую ночь забирал в свою спальню и держал под подушкой, была полной. Мы все же проверили ее, чтобы убедиться, не положили ли в нее пропавший камень по ошибке. Но образец как в воду канул.

— "Камень святого Луки", — прочел я на этикетке. — Я помню, где он лежал — на верхней полке с правой стороны.

— Да, — подтвердил Чарлз, — довольно скучный на вид осколок размером с кулак. Надеюсь, мы не потеряли его.

— Потеряли? — удивился я. — Крей его свистнул!

— О нет, не может быть! — воскликнул Чарлз.

— Позвоните в фонд и спросите, сколько этот камень стоит.

Чарлз недоверчиво покачал головой, но все же пошел к телефону и вернулся с хмурым видом.

— В фонде сказали, что сам по себе камень не представляет особой ценности, но это исключительно редкий вид метеорита. Он никогда не встречается в шахтах и каменоломнях. Приходится ждать, пока он упадет с неба. Такая вот хитрая штука.

— Именно тот кварц, которого нет у нашего друга Крея.

— Но он же понимает, что я заподозрю его, — возразил Чарлз.

— Вы бы никогда не заметили, что камень пропал, если бы это и в самом деле была коллекция вашего покойного кузена. На полке не было заметно никакого пробела. Он передвинул другие образцы. Откуда ему знать, что вы тщательно проверите всю коллекцию, едва он уедет?

— Значит, нет никакой надежды получить «Святого Луку» назад?

— Никакой, — согласился я.

— Да, хорошо, что ты настоял на страховании коллекции. Фонд Карвера ценит этот осколок дороже, чем все остальные кварцы, вместе взятые. За всю историю нашли лишь один столь же редкий метеорит — «Камень святого Марка». — Чарлз вдруг улыбнулся. — Выходит, что мы потеряли нечто равноценное «Черному двухпенсовику» — редчайшей марке.

Глава 5

Через два дня я переступил порог украшенного портиком и колоннами входа в агентство Рэднора гораздо более бодрым, чем когда выходил отсюда в последний раз.

Почти оглушенный радостным приветствием телефонистки, я поднялся по винтовой лестнице и был встречен свистом и шквалом соленых шуточек отдела скачек. Меня самого удивило, что я чувствовал себя так, будто вернулся домой. Ведь я никогда не считал, что действительно принадлежу к агентству, пока в Эйнсфорде не понял, что мне очень не хотелось бы покинуть его. Запоздалое открытие. Машину уже занесло, и мне вряд ли удастся ее выправить.

— Так ты все-таки справился? — Чико просто сиял.

— Пожалуй, да.

— Я имею в виду, снова будешь ворочать жернова?

— Ага.

— Но, — Чико вытаращил глаза на часы, — как обычно, опаздываешь.

— Пошел ты!

— Наш Сид вернулся, — Чико обвел рукой улыбающиеся лица агентов отдела скачек, — и по-прежнему чертовски обаятелен. Наконец-то работа агентства придет в норму.

— Но, как я вижу, у меня по-прежнему нет стола, — проворчал я, обводя глазами комнату. Ни стола. Ни корней. Ни настоящей работы. Как и прежде.

— Садись на стол Долли, она старательно вытирала пыль с того места, где ты сидел.

Долли, улыбаясь, смотрела на Чико, и жажда материнства слишком явно читалась в ее взгляде. Она считала свою жизнь бессмысленной и бесплодной из-за того, что не могла родить ребенка. И то, что у нее прекрасная голова, одна из лучших в агентстве, а ум работает со скоростью и точностью компьютера, и то, что она крупная, энергичная, уверенно стоящая на земле женщина сорока лет с двумя браками в прошлом и старым холостяком, увивавшимся возле нее сейчас, для Долли не имело никакой цены. Она была потрясающим работником, очаровательной женщиной, прекрасным компаньоном для выпивки, но всегда оставалась печальной. Очень печальной.

Чико терпеть не мог, чтобы его нянчили, и вообще к матерям относился настороженно. К любым матерям, не только к тем, которые подбрасывают своих детей в прогулочной коляске на порог полицейского участка возле моста Бернс. Он подшучивал над Долли и ловко избегал ее попыток проявить материнскую заботу.

Я уселся на угол стола Долли, мое давнее привычное место, и покачал ногой.

— Долли, любовь моя, как идет работа?

— Необходимо, — шутливо ответила она, — чтобы ты чуть больше работал и чуть меньше дерзил.

— Тогда дай мне работу.

— А-а, сейчас. — Она задумалась. — Ты мог бы... — начала она и замолчала. — Хотя нет... Скорее всего нет. Пусть лучше Чико поедет в Лембурн, там тренер хочет проверить одного подозрительного конюха...

— А для меня ничего нет?

— Э-э... Понимаешь... нет, ничего нет, — ответила Долли. Это «нет» она уже говорила прежде сотни раз. И ни разу не сказала «да».

Я состроил ей гримасу, придвинул к себе телефон, нажал нужную кнопку и попал в приемную Рэднора.

— Джоанн? Это Сид Холли. Да... вернулся из ниоткуда. Шеф занят? Я хотел бы переброситься с ним парой слов.

— Тише! Великое мгновение, — провозгласил Чико.

— Сейчас у него клиентка, — ответила Джоанн. — Когда она уйдет, я спрошу и перезвоню вам.

— Хорошо. — Я положил трубку.

Долли вскинула брови. Как руководитель отдела она была моим непосредственным начальником, и, попросив о встрече с Рэднором, минуя ее, я пренебрег правилами субординации. Но я был уверен, что Долли по прямому указанию Рэднора ни разу не дала мне задания. Если я хочу открыть шлюзы, то надо самому пойти и поднять заслонки. Или я так и буду сидеть на углу стола до старости.

— Долли, любовь моя, мне надоело болтать ногами, сидя на столе, даже таком гостеприимном, как твой. Хотя вид отсюда восхитительный.

Долли обычно носила блузки с глубоким треугольным вырезом, и сейчас на ней была кремовая шелковая блузка с вырезом настолько глубоким, что, будь на ее месте молоденькая девушка, в отделе скачек вспыхнул бы бунт. Но и у Долли это выглядело очень привлекательно. Природа щедро одарила ее своей милостью.

— Хочешь распрощаться? — Чико быстро сообразил, зачем я иду к шефу.

— Все зависит от него. Он и сам может вышвырнуть меня.

В отделе все задумались и замолчали. Они знали, как мало я делаю для агентства и это меня устраивает. Долли отвела глаза в сторону, что не очень обнадежило.

С шумом появился рассыльный Джонс с подносом безупречных чайников без сколотой эмали. Грубый, своевольный, черствый, в свои шестнадцать лет он был, наверно, лучшим рассыльным в Лондоне. Густые волосы доходили ему до плеч — волнистые и очень чистые. Он стригся в дорогой парикмахерской, и беспорядочная копна волос на самом деле была стильной прической, которая сзади делала его похожим на девушку, что Джонса вовсе не трогало. Половину своей зарплаты и все воскресенья он тратил в увеселительных заведениях, а вторую половину и будние ночи отводил охоте на девушек. Судя по его рассказам, охота часто бывала удачной. Но ни одна девушка ни разу не появилась в офисе, чтобы подтвердить его версию.

Под его розовой рубашкой билось каменное сердце, на лице под стильной прической постоянно блуждал вопрос: «Ну и что?» Но благодаря тому, что это забавное, честолюбивое, антиобщественное создание всегда приходило на работу раньше положенного времени, чтобы подготовиться к дневным заданиям, они нашел меня раньше, чем я умер. Из этого факта при желании можно было вывести какую-нибудь мораль.

— Вижу, труп вернулся. — Джонс окинул меня взглядом.

— Благодаря тебе, — лениво пробормотал я. Но он понял, что я имел в виду. Впрочем, ему было наплевать.

— Твоя кровь и всякая всячина просочилась сквозь щели в линолеуме и пропитала дерево под ним. Шеф беспокоился, не начнет ли оно гнить и не покроется ли плесенью, — сообщил Джонс.

— Джонс, — возмутилась Долли, — убирайся к черту или заткнись!

У нее на столе зазвонил телефон. Она подняла трубку, выслушала, посмотрела на меня и сказала:

— Хорошо. Шеф хочет тебя видеть. Прямо сейчас.

— Прощальный привет? — с интересом спросил Джонс.

— Не суй нос не в свое дело, — рассердился Чико.

— А пошел ты знаешь куда...

Я, улыбаясь, вышел. Долли в который раз принялась разнимать сцепившихся Чико и Джонса. Это у них было своего рода утренней зарядкой. Внизу я пересек холл, миновал маленькую приемную Джоанн и вошел в кабинет Рэднора.

Он стоял у окна и наблюдал за движением на Кромвель-роуд. Комната, в которой клиенты излагали свои проблемы, располагала к покою и размышлениям: стены в мягких серых тонах, шторы и ковры — в темно-красных, удобные глубокие кресла, возле них столики с пепельницами, картины, вазы с цветами. Если бы не маленький письменный стол Рэднора, стоявший в углу, кабинет ничем не отличался бы от обыкновенной гостиной. Все считали, что Рэднор купил обстановку этой комнаты вместе с домом — настолько она соответствовала представлению об изящном городском здании конца викторианской эпохи. У Рэднора была теория, что в мирной атмосфере люди меньше искажают и преувеличивают факты, чем в официальном строгом кабинете.

— Входи, Сид, — пригласил он, обернувшись.

Я подошел к нему. Мы пожали друг другу руки.

— Ты уверен, что совсем поправился? Тебе потребовалось меньше времени, чем я ожидал. Хотя, зная тебя... — Он чуть улыбнулся, изучая меня взглядом.

Я заверил его, что чувствую себя хорошо. Он сделал несколько замечаний о погоде, запарке в агентстве, политическом положении и наконец подошел к теме, которая, как мы оба знали, была главной.

— Итак, Сид, полагаю, теперь тебе надо немного оглядеться!

«Лучше сразу внести ясность», — подумал я.

— Если я хотел бы остаться здесь...

— Если? — Он едва заметно покачал головой.

— Если на других условиях, я согласен.

— Мне очень жаль, что ничего не получилось. — В его голосе слышалось искреннее сожаление, но легче от этого не стало.

— В течение двух лет вы ни за что платили мне жалованье, — осторожно начал я. — Теперь дайте мне шанс отработать то, что я получил. По правде говоря, я не хочу от вас уходить.

Он насторожился, как пойнтер, почуявший след, но ничего не сказал. Я продолжал:

— Я готов служить у вас даром, но только если работа будет настоящая. Я не могу больше протирать стулья, это доведет меня до сумасшествия.

Он окинул меня тяжелым взглядом и вздохнул.

— Слава богу, наконец-то, — проговорил он. — Понадобилась пуля, чтобы это произошло.

— Что вы имеете в виду?

— Сид, ты когда-нибудь видел, как просыпается зомби?

— Нет, — пробормотал я. — Это выглядело так ужасно?

Он пожал плечами.

— Не забывай, я видел, как ты проводил скачки. Ведь там всегда заметно, как из души наездника уходит огонь. Так вот, у нас в агентстве все это время вместо тебя работала куча пепла, перемещавшаяся с места на место. Вот и все.

— Тогда считайте меня ожившим, — усмехнулся я. — И я принес загадку, которую очень хотел бы разгадать.

— Длинная история?

— Да, довольно длинная.

— Тогда давай лучше присядем.

Он указал мне на кресло, сам сел напротив и приготовился слушать, спокойно и сосредоточенно, что всегда помогало ему быстро проникнуть в суть проблемы.

Я рассказал о том, что Крей скупает ипподромы — о тех двух случаях, про которые я знал, и о других, о которых догадывался. Когда я кончил, он невозмутимо спросил:

— Откуда у тебя эти сведения?

— Мой тесть, Чарлз Роланд, подбросил мне эти факты, когда я проводил у него прошедший уик-энд. Он пригласил Крея к себе в качестве гостя.

«Хитроумный старый лис Чарлз, — подумал я, — бросил меня на глубину и заставил барахтаться».

— А откуда об этом знает Роланд?

— Директор-распорядитель ипподрома в Сибери рассказал ему, что все они очень озабочены необычайным движением акций. В свое время у Крея был контрольный пакет акций в Данстейбле, а потом он продал землю ипподрома под строительство. Они боятся, что такая же судьба ждет и Сибери.

— А остальное, то, что ты сейчас сообщил мне, это твои предположения?

— Да.

— Основанные на твоей оценке Крея, сделанной за один уик-энд?

— Да. И отчасти на том, как он проявил себя за эти два дня. А отчасти на его бумагах, которые я прочел... — После минутного сомнения я рассказал Рэднору, как влез в кейс Крея и сделал снимки. — Остальное всего лишь интуиция.

— Хм, это надо проверить... Ты принес пленки?

Я кивнул, достал их из кармана и положил перед ним на столик.

— Я отдам их в проявку и печать. — Рэднор задумчиво барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Затем, будто приняв решение, отрывисто сказал: — Теперь главное, что нам нужно — это клиент.

— Клиент? — растерянно переспросил я.

— Конечно. Мы же не полиция, мы работаем ради прибыли. Расследования и жалованье сотрудникам агентства налогоплательщики не оплачивают. Все оплачивают клиенты.

— А-а... да, конечно.

— Наиболее вероятный клиент в этом случае — распорядители ипподрома в Сибери или Национальный охотничий комитет. И думаю, что прежде всего надо поговорить со старшим стюардом. Никогда не вредно начать сверху.

— Он может предпочесть обратиться в полицию, — заметил я. — Они работают бесплатно.

— Дорогой Сид, знаешь, чего хотят люди, когда обращаются к частным сыщикам? Чтобы сыск оставался частным делом. Они за это платят. Когда полиция что-то расследует, об этом знают все. Когда расследуем мы, об этом не знает никто. Поэтому к нам иногда попадают уголовные дела, хотя, казалось бы, гораздо дешевле обратиться в полицию.

— Понимаю. Значит, вы поговорите со старшим стюардом...

— Нет, — перебил он, — с ним поговоришь ты.

— Я?

— Разумеется. Это твое расследование.

— Но это ваше агентство. Он привык вести переговоры с вами.

— Ты тоже знаком с ним, — возразил Рэднор.

— Я работал с его лошадьми, и это ставит меня в неудобное положение. Для него я жокей, бывший жокей. Он не воспримет меня серьезно.

— Если ты хочешь разоблачить Крея, тебе нужен клиент, — пожал плечами Рэднор. — Иди и найди клиента.

Я хорошо знал, что он никогда не посылал вести переговоры даже старших оперативных сотрудников, тем более неопытных. И я не сразу поверил, что он намерен поручить переговоры мне. Но он молчал, и мне ничего не оставалось, как встать и направиться к дверям.

— Сегодня скачки в Сендауне, — бросил я пробный шар. — Он должен быть там.

— Прекрасная возможность. — Рэднор смотрел поверх моей головы, но не на меня.

— Я попытаюсь там переговорить с ним.

— Правильно.

Он не дал мне задания, но и не выгнал меня. Все еще не веря в то, что произошло, я вышел и, закрывая дверь, услышал неожиданный гулкий, громкий, короткий смешок. Триумфальное фырканье, похожее на счастливый смех.

Я вернулся к себе на квартиру, взял машину и поехал в Сендаун. Стояла сухая, солнечная, теплая для ноября погода, как раз такая, чтобы собрать зрителей на стипль-чез.

В прекрасном настроении я въехал в ворота ипподрома и припарковал машину — «Мерседес» с автоматическим управлением, удобным устройством руля и полоской на заднем стекле: «Нет ручного сигнала». Потом присоединился к толпе зрителей возле весовой. Я больше не мог туда входить. Труднее всего привыкать к тому, что весовая и раздевалка, которые в течение четырнадцати лет я считал родным домом, теперь навсегда закрыты для меня. Когда отдаешь стюардам жокейскую лицензию, теряешь не только работу — рушится весь привычный уклад жизни.

В Сендауне уйма людей хотела поговорить со мной. Я не был на скачках больше шести недель, и каждый спешил поделиться со мной слухами и сплетнями, накопившимися за это время. Вроде бы никто не знал о моем ранении. Меня это порадовало. Погрузившись в атмосферу скачек, я чувствовал себя почти счастливым, и на час Крей отошел в моем сознании на задний план.

Правда, это не значит, что я забыл о цели своего приезда, но в начале соревнований старший стюард виконт Хегборн нигде не задерживался надолго, и мне не удавалось с ним поговорить.

Хотя я много лет работал с его лошадьми и всегда считал его человеком понимающим и справедливым, во многих отношениях он оставался для меня загадкой. Сдержанный, замкнутый, он, казалось, с трудом вступал в общение с людьми. К несчастью, как старший стюард он не добился большого успеха. Создавалось впечатление, что он не олицетворяет власть, а все время оглядывается на власть у себя за спиной. Я сказал бы, что он боится вызвать неодобрение небольшой группы лиц, которые фактически сами жестко и решительно управляли скачками, независимо от того, кто в данный момент сидел в совете распорядителей в кресле старшего стюарда. Лорд Хегборн откладывал решения до тех пор, пока не становилось уже поздно принимать их, и все равно оставалась опасность, что он в любой момент переменит свое мнение. Но мне так или иначе предстояло иметь с ним дело, потому что, пока не кончился год, на который он был избран старшим стюардом, он считался главной фигурой в совете распорядителей.

Наконец мне удалось поймать его в тот момент, когда он отошел от директора ипподрома и остановился, чтобы выслушать жалобы тренера. Лорд Хегборн с не свойственным ему юмором не стал заниматься этими жалобами и приветствовал меня теплее, чем обычно.

— Сид, как приятно вас видеть! Где вы пропадали?

— В отпуске, — коротко объяснил я. — Сэр, могу ли я поговорить с вами после скачек? Мне настоятельно необходимо обсудить один вопрос.

— Лучшего времени, чем сейчас, не будет, — сказал он и скосил глаз на обиженного тренера. — Рассказывайте.

— Нет, сэр. Нужно время и все ваше внимание.

— Хм? — Обиженный тренер был забыт. — Не сегодня, Сид. Мне хотелось бы пораньше вернуться домой. А в чем дело? Скажите в двух словах.

— Я хотел бы поговорить с вами о том, кто стоит за попыткой захвата ипподрома в Сибери.

— Вы хотите... — Он озадаченно смотрел на меня.

— Да, сэр. Об этом невозможно говорить здесь, потому что в любой момент вас могут отвлечь. Если бы вы нашли двадцать минут после окончания соревнований...

— А какое отношение к Сибери имеете вы?

— Практически никакого, сэр. Но, возможно, вы помните, что последние два года я имел отношение к агентству Рэднора. Мы постоянно натыкаемся на факты, касающиеся Сибери, и мистер Рэднор подумал, что они могли бы вас заинтересовать. А я здесь в качестве его полномочного представителя.

— О-о, понимаю. Очень хорошо, Сид. Когда закончится последний заезд, приходите в комнату отдыха стюардов. Если меня там не будет, подождите. Хорошо?

— Да. Спасибо.

Я спустился вниз по склону, поднялся по железной лестнице в сектор трибуны, предназначенный для жокеев, посмеиваясь над собой. Полномочный представитель... Приятное и очень солидное слово. Много лет назад так именовали себя коммивояжеры... Конечно, они это делали шутки ради. Теперь все завели себе новые красивые титулы: представитель службы дератизации — вместо крысолова, представитель санитарной службы — вместо мусорщика. Почему бы и мне не последовать их примеру?

— Только идиоты смеются без причины, — раздалось у меня над ухом. — Какого черта у тебя такой довольный вид? И где ты болтался целый месяц?

— Только не говори, что скучал без меня, — усмехнулся я, не оглядываясь. Я и так знал, кто это.

— Лучший ипподром в Европе, — вздохнул Марк Уитни, тридцативосьмилетний тренер с разбитым, как у боксера, лицом, пострадавшим от бесчисленных падений во время скачек. Два года назад он снял жокейскую форму и с тех пор прибавил не менее трех стонов. У нас была уйма общих воспоминаний, мы соперничали во многих трудных заездах. Я очень любил его.

— Как дела? — спросил я.

— Ничего. Они чертовски улучшатся, если вон то проклятое животное придет хотя бы пятым.

— Думаю, у него есть шансы.

— Черт возьми, шансы-то есть. Только бы у него ноги не заплелись. Самая неуклюжая тварь на земле. — Марк поднял полевой бинокль и посмотрел на табло. — Опять старина Чарли не сумел сбросить вес... Этот парень из Плюмтри получает хороших лошадей. Что ты о нем думаешь?

— Он слишком рискует, — ответил я. — И когда-нибудь сломает шею.

— Уж кто бы говорил... Нет, я серьезно спрашиваю. Понимаешь, я хочу взять его. Как ты на это смотришь? — Он опустил бинокль. — Мне нужен жокей, который мог бы постоянно работать с моими лошадьми. А все другие, кто мне подходит, уже связаны контрактами.

— Что ж, не самый плохой выбор. По-моему, он иногда слишком работает на публику, но, безусловно, умеет ладить с лошадью. Будет ли он слушать то, что ты ему говоришь?

— Тут ты попал прямо в десятку. — Марк поморщился. — В этом вся загвоздка. Он всегда сам знает, как надо.

— Жаль.

— Можешь ты посоветовать мне кого-нибудь еще?

— Хм... А как насчет того парня, Коттона? Правда, он еще очень молод. Но он быстро учится...

Мы погрузились в оживленную дискуссию, а жокейский отсек постепенно заполнялся людьми, и лошади ушли на старт.

Был объявлен заезд на три мили, и в качестве фаворита в нем участвовала одна из моих бывших лошадей. Я наблюдал за ней, но мысли крутились вокруг судьбы ипподромов.

Несколько лет назад Сендаун одержал победу в борьбе с теми, кто предлагал покрыть его зеленые гектары маленькими коттеджами. У Сендауна могущественные друзья в совете города. Но ипподромы в Херст-парке, Манчестере и Бирмингеме отступили перед двумя убедительными аргументами: акционеры хотят получить доход, а людям нужны дома. И теперь вместо скаковых дорожек там высились кирпичные блоки многоквартирных зданий. Для того, чтобы избежать этого, ипподром в Челтенхеме был преобразован из частной компании, выплачивающей дивиденды, в бездоходный холдинговый траст. Его примеру последовали многие другие.

Но не Сибери. У Сибери было самое скверное положение. Как и у Данстейбла. Данстейбл сейчас — это аккуратные общежития для рабочих.

Большинство ипподромов Британии были или стали закрытыми частными компаниями, их акции нельзя купить постороннему вопреки воле акционеров. Но четыре — Данстейбл, Сибери, Сендаун и Чепстоу — остались открытыми компаниями, чьи акции свободно продаются на фондовой бирже.

Сендаун в этой борьбе вел честную игру, и власти города и графства отклонили планы застроить его земли пригородными коттеджами. Сендаун процветал, приносил хорошую прибыль, платил акционерам по десять процентов дивидендов и в настоящий момент был неуязвим. Вокруг Чепстоу было столько незастроенных земель, что по крайней мере сейчас опасность этому ипподрому не грозила. Но маленький Данстейбл зеленел, как оазис, в растущей промышленной зоне и стал одной из первых жертв.

Земли Сибери раскинулись на южном побережье, и со всех сторон их окружали уютные маленькие бунгало — осуществленная мечта пенсионеров, поглотившая все их сбережения. По двенадцать бунгало на акре земли — пожилые люди любят копаться в крохотных садиках. На землях ипподрома разместилось бы еще три тысячи таких домиков. Стоимость участка плюс шесть-семь тысяч за строительные работы: речь шла о сделке, превышавшей два миллиона фунтов стерлингов...

Моя бывшая лошадь выиграла, зрители приветствовали ее победу. Мы с Марком спустились по железной лестнице и направились к бару, чтобы отметить это дело.

— Пошлешь на следующей неделе лошадей в Сибери? — спросил я. Этот ипподром был ближе всего к конюшне Марка.

— Может быть, не знаю. Все зависит от того, как в Сибери пойдут дела. Но я могу послать лошадей и в Лингфилд и, пожалуй, пошлю их именно туда. Лингфилд выглядит гораздо более процветающим ипподромом, и владельцам лошадей он больше нравится. У Сибери теперь довольно сомнительная репутация. Ты не представляешь, каких трудов мне стоило уговорить старого Кармайкла послать его трехлетку на последние соревнования в Сибери. И что получилось?... Соревнования отменили, а мы в итоге не успели заявить лошадь на скачки в Вустере. Конечно, это не моя вина, но я уверял хозяина, что у лошади больше шансов выиграть в Сибери, и в результате его кобыла даром ела свое сено, а он проклинал меня на все лады. Теперь Кармайкл заявляет, что Сибери — проклятое место и ноги его там не будет. И еще несколько владельцев не любят Сибери. Я им говорю, что там прекрасные скаковые дорожки, но для них это не имеет значения. Владельцы лошадей видят скачки с другой стороны.

Мы допили и пошли к весовой. Лошадь Марка добралась до финиша пятой. Я увидел его, когда ее расседлывали — он сиял, как праздничный сервиз.

По окончании последнего заезда я направился в комнату отдыха стюардов. Несколько распорядителей скачек с женами и друзьями пили там чай, но лорда Хегборна с ними не было. Стюарды пригласили меня за стол, придвинули стул и начали обычную болтовню о скачках. Большинство из них в свое время выступали как жокеи-любители, один в недалеком прошлом был моим соперником, и я их всех хорошо знал.

— Сид, что вы думаете об этих барьерах новой конструкции?

— Не знаете, где можно купить хорошего молодого скакуна?

— Мне кажется, Хэйуорд великолепно провел скачку.

— Я видел третий заезд в Понде, и, поверьте мне, этот гнедой срезал дистанцию...

— ...Джордж, так вы считаете, мне надо его купить?

— ...Слышал, что Грин вчера опять сломал ребро...

— ...Никогда не любил эту породу...

— Сид, вы не согласитесь приехать и побеседовать с молодежью в нашем местном клубе верховой езды? Когда вам будет удобно?

Понемногу они допили чай, попрощались и разъехались по домам. Я остался ждать. Наконец появился запыхавшийся лорд Хегборн. Он извинился и объяснил, что его задержало.

— Итак? — Хегборн впился зубами в сандвич. — О чем пойдет речь?

— Сибери.

— Ах да, Сибери. Мы очень обеспокоены. Серьезно обеспокоены.

— Мистер Говард Крей приобрел солидный пакет акций...

— Нет, подождите минуту, Сид. Вы ведь только предполагаете это на том основании, что так было с Данстейблом. Мы пытались выяснить на фондовой бирже, кто скупает акции Сибери, и не нашли доказательств, что Крей имеет к этому отношение.

— У Ханта Рэднора есть доказательства, что нити ведут к нему.

— Доказательства? — Хегборн удивленно посмотрел на меня.

— Да.

— Какие доказательства?

— Фотографии сертификатов о перепродаже акций.

«Не дай бог, — подумал я, — если они не получились».

— Ясно, — помрачнев, сказал лорд Хегборн. — Пока мы не были уверены, оставалась надежда, что подозрения ошибочны. Откуда у вас эти фотографии?

— Я не имею права говорить об этом, сэр. Но агентство Рэднора готово попытаться остановить захват Сибери.

— Полагаю, за хороший гонорар? — с сомнением произнес он.

— Боюсь, сэр, именно так.

— Я никогда не думал, Сид, что вы занимаетесь такого рода делами. — Он взглянул на часы и беспокойно заерзал на стуле.

— Если вы забудете о том, что я был жокеем, и станете видеть во мне сотрудника мистера Рэднора, это все упростит. Во что обходится Сибери Национальному охотничьему комитету?

Лорд Хегборн удивленно посмотрел на меня.

— Ну... вы же знаете, там отличные скаковые дорожки, уютные трибуны и тому подобное...

— Но в этом сезоне он не принес прибыли?

— Да, у него было много проблем.

— Вообще-то слишком много, чтобы это было случайностью, вы не находите?

— Что вы имеете в виду?

— Национальный охотничий комитет никогда не задумывался над тем, что эти проблемы... э-э... могут быть подстроены?

— Неужели вы всерьез считаете, что мистер Крей... Я хотел сказать... что кто-то целенаправленно наносит вред Сибери? Чтобы довести его до разорения и перекупить акции?

— Да, я полагаю, что такая вероятность не исключена.

— Боже мой! — От его расслабленности не осталось и следа.

— Злонамеренный ущерб, — продолжал я. — Если хотите, саботаж. В промышленности можно встретить сколько угодно прецедентов. Агентство Рэднора расследовало подобный случай в прошлом году. На маленькой пивоварне намеренно был нарушен ферментационный процесс. Возбудили судебное преследование, и владельцы получили возможность продолжить свой бизнес.

— Смешно даже думать, что Крей может быть замешан в чем-то подобном. Он принадлежит к одному из моих клубов. Это богатый и уважаемый человек.

— Знаю, я встречался с ним, — заметил я.

— Тогда вы должны понимать, о каком человеке идет речь.

— Да, я прекрасно это понимаю.

— Разве можно серьезно предполагать... — снова начал лорд Хегборн.

— Но ведь не будет вреда, если мы проясним вопрос, — перебил я его. — Вы можете познакомиться с цифрами. Сибери действительно лакомый кусочек.

— Какими цифрами вы располагаете?

Мне показалось, что он искренне заинтересован, и я начал:

— Ипподром Сибери располагает капиталом в восемьсот тысяч фунтов стерлингов, заключенным в полностью оплаченных однофунтовых акциях. Земля была куплена в те годы, когда эта часть побережья оставалась малозаселенной, и сумма, заплаченная тогда, не имеет никакого отношения к сегодняшней стоимости этого места. Любая компания, оказавшаяся в таком положении, просто умоляет, чтобы ее захватили. Теоретически необходимо иметь пятьдесят один процент акций, чтобы осуществлять полный контроль над компанией, но пример Данстейбла показывает, что и сорока процентов вполне достаточно. Вероятно, контроль возможен и при обладании значительно меньшей долей, но чем больше акций покупатель сосредоточит у себя до объявления о своих намерениях, тем больше будет его доход. Главная трудность при захвате компании, владеющей ипподромом, и, по сути дела, ее единственная защита заключается в том, что ее акции редко выбрасываются на рынок. Насколько я знаю, на фондовой бирже не всегда можно купить даже одну-две акции того или другого ипподрома. Люди, которые владеют ими, обычно энтузиасты скачек и, если получают хотя бы маленькие дивиденды, не продают свои ценные бумаги. Но очевидно, что не каждый может позволить себе вложить капитал в совершенно невыгодное предприятие, и, когда ипподром начинает терпеть убытки, появляется искушение вложить деньги во что-то другое. Сегодня цена акций Сибери — тридцать шиллингов, что примерно на четыре шиллинга выше, чем два года назад. Если Крею удастся скупить сорок процентов акций в среднем по тридцать шиллингов за каждую, они обойдутся ему примерно в сорок восемь тысяч фунтов стерлингов. Владея сорока процентами акций и рассчитывая, что другие мелкие акционеры уступят искушению вложить деньги в более выгодное предприятие, Крей без труда проведет в своих интересах голосование и продаст компанию, владеющую Сибери, строительной фирме. Разрешение на застройку он получит легко, потому что земля тут не представляет эстетической ценности и уже окружена домами. Я предполагаю, что строительная фирма заплатит за Сибери примерно миллион фунтов, а сама удвоит эту сумму, продав землю маленькими участками. Естественно, есть еще налоги, но в любом случае акционеры Сибери получат восемьсот процентов прибыли на свои первоначальные вложения, если эта схема сработает. Для мистера Крея эта сумма, вероятно, составит четыреста тысяч фунтов стерлингов. Вам удалось узнать, сколько он получил на перепродаже Данстейбла?

Лорд Хегборн не ответил.

— Сибери всегда был оживленным, преуспевающим, любимым зрителями ипподромом, — продолжал я. — А сейчас он чахнет просто на глазах. Удивительное совпадение: как только крупный делец заинтересуется землей, дела у ипподрома быстро начинают катиться вниз. В прошлом году Сибери выплатил дивиденды только по шесть пенсов на одну акцию, а в этом году у них убыток в три тысячи семьсот четырнадцать фунтов. Если в ближайшее время не принять меры, в будущем году Сибери уже не будет.

Лорд Хегборн молчал, уставясь в пол, держа в руке недоеденный сандвич.

— Кто занимался этой арифметикой? — наконец спросил он. — Рэднор?

— Нет... Я. Это очень просто. Я поехал в Торговую палату и там просмотрел балансовые отчеты Сибери за несколько последних лет. Утром позвонил биржевому маклеру и узнал нынешнюю стоимость акций. Вы легко можете проверить эти цифры.

— О нет, я не сомневаюсь в ваших данных. Я вспоминаю сейчас, что ходили слухи, будто вы к двадцати годам сделали себе состояние, играя на бирже.

— Люди склонны преувеличивать, — улыбнулся я. — Мой первый учитель, тренер, у которого я начинал, посоветовал вкладывать деньги в акции, и удача иногда улыбалась мне.

— Хм...

Снова долгая пауза. Он колебался, какое принять решение. Я не торопил его, но вздохнул с облегчением, когда он наконец спросил:

— Вы выполняете поручение Рэднора, и он знает все, что вы сказали мне?

— Да.

— Хорошо. — Он встал, отложив сандвич. — Можете передать Рэднору, что я согласен на расследование и надеюсь убедить своих коллег в его необходимости. Полагаю, вы приступите к работе немедленно?

Я кивнул.

— На обычных условиях?

— Не знаю, — ответил я. — Об этом, наверно, лучше поговорить с мистером Рэднором.

Я не знал, каковы у агентства обычные условия, и не хотел их обсуждать.

— Хорошо, Сид. Вы, конечно, понимаете, что не должно быть никакой утечки информации? Мы не можем позволить, чтобы Крей подал на нас в суд за клевету.

— Агентство всегда обеспечивает конфиденциальность.

Я мысленно усмехнулся. Рэднор прав. Люди платят за конфиденциальность. Почему бы и нет?

Глава 6

Когда на следующее утро я пришел в агентство, в отделе скачек царила тишина, главным образом потому, что Чико уехал сопровождать лошадей. Остальные, включая Долли, углубились в документы.

— Ты опять опоздал, — со вздохом заметила Долли, бросив на меня укоризненный взгляд. — Шеф хочет тебя видеть.

Я подмигнул ей и спустился вниз. Джоанн взглянула на часы.

— Он уже полчаса назад спрашивал о вас.

Я постучался и вошел. Рэднор сидел за столом и с карандашом в руках читал какие-то бумаги. Он посмотрел на меня и нахмурился.

— Почему так поздно?

— Живот болел, — сказал я.

— Не смешно, — резко ответил он и уже спокойнее добавил: — Впрочем, наверно, это не шутка.

— Нет, не шучу, но все же извиняюсь за опоздание. — На самом деле я даже был рад, потому что в агентстве впервые заметили, что меня нет. Раньше никто бы и слова не сказал, хотя бы я прогулял весь день.

— Как прошел разговор с лордом Хегборном? — спросил Рэднор. — Он заинтересовался?

— Да. Он согласился на расследование. Я сказал, чтобы об условиях он договаривался с вами.

— Хорошо. — Рэднор нажал кнопку на столе. — Джоани, свяжи меня с лордом Хегборном. Сначала позвони в его лондонскую квартиру.

— Да, сэр, — негромко прозвучал из селектора ее голос.

— Вот. — Рэднор придвинул ко мне большую коричневую картонную коробку. — Посмотри.

В коробке лежала толстая пачка глянцевых фотографий. Я просмотрел их одну за другой и с облегчением вздохнул. Резкость и чистота изображения оказались вполне удовлетворительны, кроме тех кадров, которые я делал, меняя экспозицию.

На столе у Рэднора зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Доброе утро, лорд Хегборн. Говорит Рэднор. Да, совершенно верно. — Он жестом указал мне на кресло. — И, разумеется, в случаях, подобных этому, мы должны подрузамевать доплату, если наши оперативники подвергнутся профессиональному риску... Да, как и в деле Кэленса. Да, именно так. Через несколько дней вы получите от нас предварительный отчет. Да... До свидания.

Рэднор положил трубку, задумчиво потер подбородок, затем сказал:

— Хорошо, Сид. Действуй.

— Но... — начал я.

— Никаких «но». Это твое дело. Вот ты и раскручивай его.

— Могу ли я воспользоваться данными Bona fides и других отделов? — спросил я, вставая с пакетом фотографий в руках.

— Сид, задействуй все ресурсы агентства, какие тебе нужны. — Он сделал приглашающий жест. — Но следи за расходами. Мы не можем позволить, чтобы высокая цена наших услуг привела к банкротству агентства. Если тебе понадобится кто-то в помощь, действуй через Долли или других руководителей отделов. Хорошо?

— Это не покажется им странным? Я хочу сказать... ведь раньше я почти не работал...

— Если они не выполнят твою просьбу, обращайся ко мне. — Взгляд Рэднора ничего не выражал.

— Хорошо. — Я направился к дверям. — Э-э-э... А кто... — Я остановился на пороге. — Кто получит деньги за профессиональный риск? Оперативник или агентство?

— Ты говорил, что готов работать бесплатно, — сухо заметил Рэднор.

— Именно так, — засмеялся я. — А на расходы дадут?

— Эта твоя машина просто уничтожает бензин.

— Не больше, чем другие, — запротестовал я.

— Ладно. Рассчитывай в среднем на тридцать в неделю. А на прочие расходы приложишь счета.

— Спасибо.

Он неожиданно улыбнулся одной из своих редких улыбок, так не соответствовавших его военной выправке, и начал плести очередную сложную метафору:

— Старт дан. Как ты проведешь заезд — зависит от твоего мастерства и своевременности действий. Я поручился репутацией агентства, что ты получишь результат. Мы не можем позволить себе проиграть. Помни об этом.

— Хорошо, — ответил я.

Превозмогая боль в животе, я потащился в Bona fides на третий этаж, размышляя, что пора бы Рэднору установить в здании лифт. Какая удача, что мне не надо обращаться в отдел розыска пропавших лиц, который разместился в заоблачных высотах шестого этажа. Очень характерно для Рэднора, размышлял я, что он выбрал это потрясающе пропорциональное, солидное здание на углу Кромвель-роуд, а не плоский современный офис, в котором его сотрудникам было бы гораздо удобнее и который, несомненно, оказался бы раз в десять дороже.

В подвале, кроме кухни, размещались архивы картотеки. На первом этаже с кабинетом Рэднора соседствовали две приемные, они же комнаты для бесед с клиентами, и отдел разводов. На втором этаже — отдел скачек, бухгалтерия, еще одна комната для бесед с клиентами и секретариат агентства. Еще выше — Bona fides, а над ним еще два этажа сужавшегося кверху здания занимали отдел розыска пропавших лиц и отдел охраны клиентов. Только отдел розыска пропавших лиц располагался в двух помещениях.

В Bona fides стоял обычный рабочий гул — шесть человек одновременно разговаривали по телефону. Руководитель отдела, утонув в кресле, одной рукой прижимал к себе трубку, а пальцем другой затыкал ухо. Этот высокий лысый мужчина в очках с полукруглыми стеклами, как всегда, был без пиджака, в потрепанном пуловере и поношенных серых фланелевых брюках. Казалось, у него имеется неиссякаемый запас старой одежды и по этой причине он никогда не носит новую. Рассыльный Джонс рассказывал в курилке, что жена пополняет его гардероб на распродажах.

Я подождал, пока он закончит длинный разговор с председателем правления стекольной фабрики. Бесценное качество Джека Коупленда заключалось в том, что он быстро и обстоятельно схватывал суть самых разных дел. Он говорил о стекольном производстве так, будто всю жизнь только этим и занимался. И я знал, что через пять минут с таким же знанием дела и обстоятельностью Джек сможет побеседовать с клерком городского управления. Существует основной список качеств, по которым работодатели судят о сотруднике: честность, добросовестность, уравновешенность и благоразумие. Джек не ограничивался ими и сочетал в себе также множество других. Доверие, которое испытывали к нему управляющие крупных промышленных фирм, свидетельствовало о его профессионализме и точности наблюдений. Он располагал огромной властью, но, казалось, не сознавал это, что делало его весьма милым начальником. После Рэднора он был самым влиятельным человеком в агентстве.

— Джек, — сказал я, когда он положил трубку, — пожалуйста, проверь для меня одного человека.

— Что случилось в отделе скачек, старина? — спросил Джек.

— Он не имеет отношения к скачкам.

— Кто же это?

— Некий Говард Крей. Не знаю, есть ли у него профессия. Он спекулирует на рынке акций. Страстный коллекционер кварцев.

Я назвал лондонский адрес Крея. Джек быстро все записал.

— Хорошо, Сид. Я поручу это одному из ребят, и вскоре мы дадим тебе предварительные сведения. Это срочно?

— Пожалуй.

— Хорошо. — Он вырвал лист из блокнота. — Джордж, ты еще готовишь отчет для того клиента, что занимается пряжей? Когда закончишь, для тебя будет еще одно задание.

— Джордж, — сказал я, — будь осторожен.

Они оба посмотрели на меня.

— Это неразорвавшаяся бомба, — пояснил я. — Будь осторожен со взрывателем.

— Приятное разнообразие после дела о пряже, — весело проговорил Джордж. — Не беспокойся, Сид. Пройду, как по канату.

Джек Коупленд уставился на меня через полукруглые стекла очков.

— Полагаю, Старик в курсе?

— Да, — кивнул я. — Речь идет о мошенничестве. Он сказал, что ты, если хочешь, можешь проверить у него.

— По-моему, нет необходимости, — улыбнулся он. — Это все?

— На сегодняшний день все. Спасибо.

— Просто ради формальности: это твое дело, или Долли, или чье?

— Думаю... мое.

— Угу. — Он взглянул на меня. — Ветер изменился, если я правильно понял?

— Кто знает? — засмеялся я.

Внизу в отделе скачек шла перестановка мебели. Долли с сосредоточенным видом руководила перемещением столов. Я спросил, что происходит, и она, просияв, объяснила:

— Шеф позвонил и сказал, что тебе нужно место для работы, и я послала Джонса стащить стол из отдела розыска пропавших лиц. Сейчас он принесет его. У нас здесь нет лишнего стола.

Череда ударов на лестнице возвестила о возвращении рассыльного Джонса вместе с неустойчивым шедевром столярного искусства.

— Никто не знает, сколько пропавших лиц они нашли, — ворчал Джонс. — Но, держу пари, им никогда не найти свое барахло. — С этими словами он исчез и вскоре вернулся со стулом.

— Что только не приходится делать ради тебя, — объявил Джонс, поставив стул передо мной. — Глупенькая птичка в машбюро теперь сидит на табуретке. Я с ней поболтал немного.

— Не мешало бы еще лампу, телефон... — я вошел во вкус.

— Не смеши меня, — фыркнула Долли. — Каждый раз, когда шеф покупает один стол, он нанимает двух сотрудников. Веришь ли, когда я пришла сюда пятнадцать лет назад, каждый из нас занимал отдельную комнату...

Перестановка мебели закончилась, мой стол втиснули в угол рядом со столом Долли. Я разложил на нем фотографии и принялся сортировать их. Ребята, которые проявляли пленку и печатали снимки для агентства, как обычно, отлично поработали. Они ухитрились увеличить крохотные негативы до фотографий девять на семь дюймов, причем снимки получились четкие и вполне читаемые.

Сначала я отобрал расплывчатые дубликаты с неправильно выбранной выдержкой, порвал их и бросил в мусорную корзину Долли. У меня осталась пятьдесят одна фотография содержимого кейса Крея. На первый взгляд вполне невинные документы, но на самом деле это был динамит.

Рассортировав снимки, я получил две большие стопки. В одной из них оказались все сертификаты о покупке акций Сибери и письма от биржевого маклера. К этой же стопке я добавил бумагу, озаглавленную «И.С», с результатами этих сделок. В другую пачку я сложил фотографии банкнотов, документы по сделкам, не имеющим отношения к Сибери, и два листа, которые я нашел на самом дне кейса.

Потом я перечитал все письма от биржевого маклера, человека по фамилии Эллис Болт, связанного с фирмой «Чаринг, Стрит и Кинг». Болт и Крей были в дружеских отношениях, в письмах иногда упоминались дома, где они оба бывали в гостях. Но в большинстве писем, напечатанных на машинке, сообщалось о наличии акций и перспективах различных сделок (включая Сибери), о покупке акций и поступивших предложениях, о налогах, гербовом сборе и комиссионных. Два письма были написаны Болтом от руки. Первое, очень короткое, — десять дней назад:

Дорогой Г.

С интересом будем ждать новостей в пятницу.

Эллис.

Второе Крей, должно быть, получил в то утро, когда приехал в Эйнсфорд:

Дорогой Г.

Я отдал в типографию последний рисунок, и листовки будут готовы к концу следующей недели, в крайнем случае — ко вторнику. Но обязательно за два-три дня до очередной встречи. По-моему, это сработает. Если случится заминка, снова может возникнуть паника, но, разумеется, Вы об этом позаботитесь.

Эллис.

— Долли, — сказал я, — можно воспользоваться твоим телефоном?

— Пожалуйста.

Я позвонил в Bona fides.

— Джек? Мог бы я получить краткие сведения еще об одном человеке? Эллис Болт, биржевой маклер, работает от фирмы, которая называется «Чаринг, Стрит и Кинг». — Я дал ему адрес. — Он друг Крея. И, боюсь, с ним нужна такая же осторожность.

— Хорошо. Я перезвоню, — пообещал Джек Коупленд.

Я сидел, уставясь в два безобидных на вид письма.

«С интересом будем ждать новостей в пятницу». Это могли быть любые новости или вовсе никаких. Но это могли быть новости из газет или по телевидению, а в пятницу по радио я слышал, что соревнования в Сибери отменяются, потому что перевернулся грузовик с химикатами и залил скаковые дорожки.

Второе письмо тоже можно прочесть по-разному. Его содержание легко было отнести к встрече акционеров, на которой надо любой ценой избежать паники. Однако оно могло относиться и к ипподрому Сибери, где еще одна паника могла повлиять на стоимость акций.

Письма напоминали открытки с секретом: с одной стороны смотришь — приличная картинка, повернешь — стыд и срам.

Если в письме стыд и срам, то мистер Эллис Болт по самые брови увяз в уголовных преступлениях. Если же к такому заключению меня привела болезненная подозрительность, тогда я выдвигаю против респектабельного, давно завоевавшего уважение биржевого маклера чудовищно несправедливое обвинение.

Я снова взял телефон Долли и набрал номер.

— "Чаринг, Стрит и Кинг", доброе утро, — произнес спокойный женский голос.

— Доброе утро. Я хотел бы договориться о встрече с мистером Болтом и обсудить некоторые инвестиции. Это возможно?

— Конечно. С вами говорит секретарь мистера Болта. Могу я записать вашу фамилию?

— Холли. Джон Холли.

— Вы предполагаете стать нашим новым клиентом, мистер Холли?

— Именно так.

— Понимаю. Мистер Болт будет в офисе завтра, во второй половине дня. Я могу записать вас на три тридцать. Вас это устроит?

— Спасибо. Прекрасно. Я приеду.

Положив трубку, я вопросительно посмотрел на Долли.

— Ты не будешь возражать, если я сейчас уйду на весь день?

— Сид, дорогой, это очень мило, но тебе не надо спрашивать у меня разрешения, — улыбнулась она. — Шеф четко сказал, что ты сейчас сам себе начальник. Ты не должен отчитываться ни передо мной, ни перед кем-либо в офисе, кроме самого шефа. Можешь мне поверить, он еще никому и никогда не давал такой самостоятельности. Ты, любовь моя, можешь делать все, что хочешь, я больше тебе не начальник.

— Ты не обижаешься? — спросил я.

— Нет, — сказала она. — Если хорошо подумать, то нет. Мне кажется, шеф всегда хотел, чтобы ты стал его партнером по агентству.

— Долли! — удивленно воскликнул я. — Это же смешно!

— У него нет другой подходящей кандидатуры, — объяснила она.

— И он выбрал вышедшего в тираж жокея, чтобы сделать его своим помощником, — засмеялся я.

— Он выбрал человека, имеющего достаточный капитал, чтобы купить партнерство, человека, достигшего вершины в одной профессии и со временем способного достичь вершины и в другой.

— Ты бредишь, дорогая Долли. Вчера он чуть не выгнал меня.

— Но ты остался. Разве не так? И закрепился гораздо прочнее, чем прежде. И Джоани говорила, что вчера весь день после того, как ты ушел от него, шеф был в фантастически хорошем настроении.

Я, смеясь, покачал головой.

— Ты слишком романтична. Из жокеев не получаются ни сыщики, ни...

— Кто из них еще не получается?

— Бухгалтеры.

— Ты уже стал сыщиком, — возразила Долли. — Хотя, может, сам и не сознаешь этого. Я наблюдала за тобой эти два года, и у меня создалось впечатление, что ты ничего не делаешь. Но ты впитывал все, что должен знать сыщик, будто сухая губка. И я хочу сказать, Сид, любовь моя, что если ты не удерешь, а закрепишься здесь, то станешь частью этого дела до конца жизни.

Я не поверил ей и не придал значения ее предсказанию.

— Сейчас я хочу посмотреть на ипподром Сибери, — улыбнулся я. — Хочешь поехать со мной?

— Ты шутишь, — вздохнула она. Треугольный вырез на ее блузке сегодня был глубиной шесть дюймов. — Мне очень хотелось бы покататься в твоей машине, похожей на ракету, и подышать морским воздухом, но дела, дела...

Собрав фотографии, я сложил их вместе с негативами и открыл ящик стола, в котором обнаружились пакет с сандвичами, полбутылки виски и сигареты. Я расхохотался.

— Думаю, сейчас кто-нибудь из отдела розыска пропавших лиц в ярости примчится сюда, разыскивая пропавший ленч.

Ипподром в Сибери лежал всего лишь в полумиле от главного шоссе, ведущего к морю. С верхних рядов трибун можно было видеть широкий серебристый поток Ла-Манша, а со всех сторон от стадиона теснились ряды маленьких домов. В каждом таком домике пенсионеры — учителя, или государственные служащие, или священники, или их вдовы — каждое утро думали о тех местах, откуда они переехали потому, что им в их преклонном возрасте было там холодно и неуютно, а тут они вдыхали теплый, напоенный морской солью воздух.

Они получили то, о чем всегда мечтали, — устроились на покой в бунгало на берегу моря.

Я въехал в открытые ворота ипподрома и остановился у весовой. Вылез, потянулся и пошел к дверям офиса управляющего.

Постучал — никакого ответа. Подергал ручку — заперто. Та же картина в весовой и во всех остальных помещениях.

Я решил посмотреть на скаковые дорожки и направился вдоль трибун к полю ипподрома. Сибери по официальной классификации относился к третьей группе — ниже, чем Донкастер, и выше, чем Виндзор. Классификация имеет значение, когда встает вопрос о дотациях ипподрому из специального фонда Леви.

Но трибуны не тянули на третью группу: деревянные скамейки под проржавевшей жестяной крышей, продуваемые ветрами со всех сторон света. Правда, скаковые дорожки доставляли радость и жокею, и лошади. Я всегда жалел, что остальные условия на этом ипподроме не соответствовали уровню его поля.

Возле трибун тоже никого не было, но в дальнем конце скаковой дорожки я заметил нескольких человек и трактор. Нырнув под ограждение, я прямо по траве направился к ним. Почва была идеальной для ноябрьских скачек: мягкой, но пружинящей под ногами, как раз такой, о какой мечтают тренеры. Разумеется, при обычных обстоятельствах. Но в настоящее время дела сложились так, что большинство тренеров, как и Марк Уитни, предпочитали посылать лошадей на соревнования в другие места. Ипподром, который не нравится владельцам скакунов, не нравится и зрителям, которые приезжают на них смотреть. И доходы Сибери год от года падали, а расходы росли, и постепенно ипподром приходил в упадок.

Размышляя о печальной картине, которую нарисовали цифры прочитанных мной балансовых отчетов, я подошел к работавшим людям. Они лопатами снимали верхний слой земли и грузили его на трейлер. Еще у трибун я почувствовал неприятный запах, здесь же он стал гораздо сильнее.

Почти на всю ширину скаковой дорожки и ярдов на тридцать в длину расползлось неправильной формы пятно выгоревшей, мертвой земли. Меньше половины отравленного дерна уже сняли, под ним лежала серовато-белая глина. Но еще оставался огромный загрязненный участок. Я подумал, что рабочих явно недостаточно, чтобы за восемь дней заменить почву и подготовить грунт к скачкам.

— Добрый день, — поздоровался я с рабочими. — Ну и ужас!

Один из них воткнул в землю лопату и подошел ко мне, вытирая руки о штаны.

— Кого вам надо? — не слишком вежливо спросил он.

— Управляющего ипподромом. Капитана Оксона.

Его манеры сразу стали более вежливыми.

— Его сегодня здесь нет, сэр. О! Ведь вы Сид Холли?

— Правильно.

Последовала еще одна перемена, на этот раз рабочий прямо засиял от братской любви.

— Я десятник, — ухмыльнулся он, — Тед Уилкинс. — Я пожал его протянутую руку. — Капитан Оксон уехал в Лондон. Он сказал, что вернется завтра.

— Неважно. Я просто проезжал мимо и решил заскочить, посмотреть на несчастный старый ипподром.

— Смотреть тут не на что, — горько проговорил Уилкинс.

— А что именно произошло?

— Вон там на дороге перевернулась цистерна. — Он показал рукой, и мы направились к тому месту, откуда начиналось грязное пятно.

Узкая проселочная дорога тянулась рядом с дальним концом ипподрома, полукругом заходя на его территорию и пересекая скаковую дорожку. Во время соревнований твердую поверхность дороги покрывали толстым слоем торфа или опилками, и лошади скакали по искусственному покрытию без хлопот. Выход не идеальный, но так поступали на многих ипподромах, территорию которых пересекали дороги. К примеру, в Ладлоу таких перекрестков было пять.

— Вот здесь, — показал Тед Уилкинс. — Хуже места не представить. Как раз на середине скаковой дорожки. Вот тут эта дрянь вылилась из цистерны. Видите, вот здесь она перевернулась, а крышка люка открылась от удара.

— Как это случилось?

— Никто не знает.

— Но водитель? Его не убило?

— Нет, почти даже и не поцарапало. Отделался легкими ушибами. Но он не помнит, что случилось. Какая-то машина ехала по дороге, уже стемнело, и она влетела в его цистерну. Когда водителя нашли, он сидел на обочине, держался за голову и стонал. Говорят, это сотрясение мозга, потому что он ударился головой, когда цистерна переворачивалась. Мне непонятно, как ему удалось так легко отделаться, потому что кабина оказалась раздавлена и все кругом было засыпано стеклом.

— И часто тут ездят цистерны с химикатами? Какое счастье, что этого не случалось раньше.

— Вообще-то они тут никогда не ездили. — Он поскреб в затылке. — Но последние два года начали курсировать регулярно. Понимаете, на лондонском шоссе такое движение, что им удобнее ехать в объезд.

— Хм, а цистерна местной фирмы?

— Цистерна принадлежит фирме «Интерсоут кемикл», это тут, чуть дальше по берегу.

— Когда, вы думаете, здесь могут начаться скачки? — спросил я, поворачиваясь к скаковой дорожке. — Вы закончите к следующей неделе?

— Строго между нами, — он нахмурился, — не уверен. Я говорил капитану, что нужна пара бульдозеров, а не шесть человек с лопатами.

— По-моему, вы правы.

— Он говорит, что ипподром не может позволить себе такой расход. Вот мы и работаем. Дай бог, чтобы мы сняли отравленную почву к следующей среде.

— А новую землю положить не успеете, — заметил я.

— Разве что чудом, а если все будет, как сейчас, то наверняка не успеем, — мрачно согласился он.

Я наклонился, провел рукой по пятну потемневшей травы и невольно скривился: гнилая, отвратительно пахнущая слизь. Десятник засмеялся.

— Ужасно, да? И так воняет.

Я поднес пальцы к носу и тут же пожалел об этом: тошнотворная вонь.

— Эта слизь покрыла землю с самого начала?

— Да.

— Не буду больше отнимать у вас время, — сказал я.

— Я скажу капитану Оксону, что вы приезжали. Жаль, что не застали его.

— Не стоит отвлекать его от дел, у него сейчас, должно быть, полно хлопот и без меня.

— Будто проклятие какое над ипподромом, одно несчастье за другим, — кивнул Тед Уилкинс. — До свидания. — Он вернулся к своей нелегкой работе, а я зашагал к пустым трибунам.

Возле весовой я долго стоял в нерешительности, раздумывая, не войти ли, воспользовавшись отмычками. Я понимал, что меня тянет в весовую ностальгия по ушедшим дням, а вовсе не убеждение, будто там можно найти что-нибудь полезное для расследования. Всегда есть искушение использовать профессиональное мастерство ради собственного удовольствия. Тогда я решил заглянуть в окно и этим ограничиться.

Пустая весовая выглядела как обычно. Огромное пустое пространство, в углу — стол и стулья с прямыми спинками, слева — весы. Весы на всех ипподромах одинаковые и совсем не такие, как в старые времена. Прежде жокей становился на одну платформу, а на другую служитель ставил гири. Взвешивание шло очень медленно. Сейчас жокей садится на стул, прикрепленный пружиной к платформе, а стрелка показывает вес на диске, похожем на циферблат гигантских часов. Я вспомнил несколько случаев, когда сидел на этом стуле.

«Мне уже никогда не сидеть на этих весах, — подумал я, пожав плечами, — и никто не вспомнит обо мне».

Сев в машину, я направился в ближайший город в поисках «Интерсоут кемикл» и через час уже разговаривал с управляющим по кадрам. Я объяснил, что приехал по поручению Национального охотничьего комитета, чтобы узнать, как чувствует себя водитель и не вспомнил ли он еще какие-нибудь детали аварии.

Управляющий, толстый человек лет пятидесяти, встретил меня любезно.

— Смит уволился, — сообщил он. — Мы дали ему несколько выходных, чтобы он пришел в себя после аварии, а вчера он явился и сказал, что его жена раскапризничалась и требует, чтобы он больше не возил химикаты.

— Он давно у вас работал? — сочувственно спросил я.

— Около года.

— Наверное, хороший водитель?

— Понимаете, для того, чтобы перевозить такие грузы, водители должны быть хорошими, иначе мы их не берем.

— Вы до сих пор не знаете, что же все-таки произошло?

— Так и не знаем, — вздохнул он. — Перевернуть цистерну не так-то просто. Всю дорогу залило бензином и химикатами, и обнаружить на ней ничего не удалось. Если там и были какие-нибудь следы, то гусеницы крана, поднимавшего грузовик, все измочалили.

— Ваши цистерны давно используют эту дорогу?

— Нет, совсем недавно, а после аварии вообще по ней не ездят. Кстати, я только сейчас вспомнил: по-моему, Смит и нашел этот объезд, потому что, вы же знаете, лондонское шоссе перегружено. Многие водители обрадовались, что есть объездная дорога.

— Значит, они регулярно пересекали Сибери?

— Думаю, да. Это прямая дорога к нефтеперегонному заводу.

— Вот как? А что именно вез Смит в цистерне?

— Серную кислоту. Она используется при очистке нефти.

Серная кислота. Густая, маслянистая, едкая жидкость, обугливающая органические ткани. Вряд ли можно было вылить на землю Сибери что-либо более опасное и разрушительное. Скачки не пришлось бы отменять, окажись это обыкновенные химикаты. Засыпали бы дорожки песком или опилками и провели бы соревнования. Но никто не рискнет пустить лошадь по земле, пропитанной кислотой.

— Не могли бы вы дать мне адрес Смита? — попросил я. — Раз уж я приехал сюда, загляну и узнаю, не вернулась ли к нему память.

— Конечно. — Управляющий порылся в картотеке. — Передайте ему, что если хочет, то может вернуться к нам. Сегодня утром еще несколько человек заявили, что не хотят водить цистерны.

Пообещав передать и поблагодарив управляющего, я поехал по адресу, который он мне дал. Двухэтажный дом в пригороде, две комнаты на втором этаже. Но Смит и его жена там больше не жили. Молодая женщина с бигуди на голове сообщила, что Смиты вчера упаковали вещи и уехали. Нет, они не сказали, куда уезжают, и не оставили адреса, и она бы на моем месте не стала беспокоиться о его здоровье, потому что он после аварии все дни хохотал, пил и ставил пластинки. Сотрясение мозга у него очень быстро прошло. А когда она пожаловалась на шум, он заявил, будто радуется, что остался жив.

Начало темнеть, и я медленно возвращался в Лондон навстречу потоку машин. Мой дом находился в современном здании недалеко от агентства с гаражом в подвале. Оставив там машину, я поднялся в лифте к себе на шестой этаж.

Две комнаты с окнами на юг, спальня и гостиная, а за ними ванная и кухня, окна которых смотрят во внутренний двор-колодец. Уютная солнечная квартира, мебель светлого дерева, шторы прохладных тонов, центральное отопление, в стоимость аренды входит уборка. Налаженный быт: из соседнего магазина регулярно каждую неделю по кухонному подъемнику поступают продукты и так же регулярно исчезает мусор в мусоропроводе. Спокойная жизнь. Ни скандалов, ни огорчений, ни обязательств. Проклятая одинокая жизнь. Без Дженни.

Но она никогда здесь не жила. Дом в беркширской деревне, где мы прожили большую часть нашей совместной жизни, со временем превратился в поле боя. Когда она ушла, я с облегчением продал его и вскоре после того, как пришел к Рэднору, переехал сюда. Эту квартиру я и выбрал-то потому, что она была рядом с агентством, хотя и стоила очень дорого. Зато я экономил на дороге.

Я смешал бренди со льдом и водой, сел в кресло, положил ноги на стол и стал размышлять о Сибери. Сибери, капитан Оксон, Тед Уилкинс, «Интерсоут кемикл» и водитель по фамилии Смит.

Потом я вспомнил о Крее. Ничего приятного в голову не пришло. Абсолютно ничего. Фальшивая маска цивилизованности, под которой скрывается необузданная жадность. Бешеная страсть к кварцам и к земле. Одержимость чистотой собственного тела, которую компенсирует грязь его мыслей. Необычные сексуальные вкусы. Ненормальная способность получать удовольствие, причиняя боль.

Нет, этот Говард Крей мне совсем не нравился.

Глава 7

— Чико, — сказал я, — как бы ты перевернул грузовик, опрокинувшийся на трассе?

— Это легко. Какой-нибудь тяжелый подъемный механизм. Гидравлический домкрат. Кран. Что-то вроде этого.

— И сколько это займет времени?

— Если предположить, что грузовик и кран уже стоят рядом? Это ты имеешь в виду?

— Да.

— Минуту или две. А какой грузовик?

— Цистерна.

— Для бензина?

— Немного меньше. Ближе к молочной цистерне.

— Легче, чем поцеловать собственную руку. У них низкий центр тяжести, понимаешь? Нужен хороший мощный подъемник, и дело в шляпе.

— Чико занят сегодня? — Я повернулся к Долли. — Не могла бы ты уступить мне его на весь день?

Долли, покусывая карандаш, склонилась над списком сегодняшних дел. Треугольный вырез блузки опустился на пару дюймов ниже.

— В Кемптон я могу послать кого-нибудь другого... — Она перехватила мой взгляд, засмеялась и подняла вырез на полдюйма. — Ладно, сегодня он твой. — Она окинула Чико материнским взглядом.

— Чико, — сказал я, — поезжай в Сибери и поспрашивай, не видел ли кто в прошлую пятницу около скаковой дорожки тяжелый подъемник... В этих маленьких бунгало полно людей, которым нечего делать, кроме как глазеть по сторонам. Проверь, может, нанимали кого-нибудь из местных, но на это надежды мало. По-моему, дорогу на несколько минут перекрыли перед тем, как цистерна перевернулась. Посмотри, не найдешь ли кого-нибудь, кто заметил, к примеру, знак объезда, или ремонта дороги, или что-то подобное. Потом зайди в местный муниципалитет и покопайся в старых картах. Нет ли там какого упоминания о дренажных сооружениях на землях ипподрома? — Я рассказал ему, во что превратилось поле ипподрома из-за того, что в почве по необъяснимым причинам появились ямы. — И будь осторожен.

— Яйца курицу стали учить, — усмехнулся он.

— Тот, за кем мы охотимся, действует грубо.

— И ты не хочешь, чтобы он услышал, как мы подкрадываемся к нему?

— Совершенно верно.

— Маленький Чико сумеет позаботиться о себе, — сказал он, и это была истинная правда.

Когда он ушел, я позвонил лорду Хегборну и описал ему положение дел в Сибери.

— Им нужен бульдозер, чтобы быстро очистить скаковую дорожку от загрязненной почвы, а у них нет за душой ни пенни, чтобы заплатить. Не мог бы фонд Леви...

— Фонд Леви не сказочная фея, — перебил меня лорд Хегборн. — Но я посмотрю, что можно сделать. Вы говорите, почва очищена меньше чем наполовину? Хм... Насколько мне известно, капитан Оксон заверил стюардов, что ипподром будет готов к следующим соревнованиям. Он изменил свою точку зрения?

— Я не видел его, сэр. Он уезжал на целый день.

В голосе лорда Хегборна появился арктический холод:

— Следовательно, он не просил вас обратиться ко мне за помощью?

— Не просил.

— Тогда я не нахожу возможным вмешиваться в это дело. Как управляющий ипподромом капитан Оксон несет ответственность за решения, которые принимает. И я считаю, что не стоит менять заведенный порядок. Разумеется, капитан Оксон посоветуется с директором-распорядителем ипподрома, если сочтет необходимым.

— Директор ипподрома, мистер Фотертон, живет в Бристоле, он еще и директор бристольского ипподрома. В Бристоле скачки завтра и в понедельник, так что он занят.

— Хм, да, он действительно занят.

— Ведь вы можете позвонить капитану Оксону неофициально и просто поинтересоваться, как идут дела, — предложил я.

— Право, не знаю...

— Сэр, поверьте моему слову, если работы будут вестись такими же темпами, как сейчас, никаких соревнований в следующую субботу в Сибери не будет. Не уверен, что капитан Оксон понимает, как медленно эти шесть человек снимают загрязненную почву.

— Должен понимать, — возразил лорд Хегборн. — Он заверил стюардов...

— Сэр, если второй раз соревнования будут отменены в последнюю минуту, это убьет Сибери, — с нажимом сказал я.

Наступило молчание. Потом Хегборн неохотно признал:

— Да, тогда для Сибери наступит конец. Хорошо. Я спрошу у капитана Оксона и мистера Фотертона, удовлетворены ли они темпами, какими продвигается работа.

Мне не удалось подтолкнуть его на более решительные действия, а разговор с Оксоном и Фотертоном вряд ли поможет делу. «Субординация погубит Сибери», — с грустью подумал я.

Захватив телефон Долли, я позвонил в Эппинг и поговорил со старшим инспектором Корнишем.

— Есть какие-нибудь новости в деле Эндрюса? — спросил я.

— Полагаю, у вас вполне понятный личный интерес. — До меня донесся его смешок. — В ходе следствия мы выяснили, что у него есть сестра, и вчера вызвали ее для опознания тела, поскольку она родственница. Но должен вам признаться, пользы от нее было мало. Едва она взглянула на останки покойного, ее вырвало.

— Бедная девушка, вы не должны упрекать ее за это.

— Мы и не упрекаем. И не похоже, чтобы она сумела опознать вообще кого-нибудь. У нас есть ваши показания, которые неопровержимы.

— Как он умер? Вам удалось узнать?

— Да. Ему выстрелили в спину. Пуля отскочила от ребра и осталась в грудине. Эксперты сравнили ее с пулей, которую нашли в стене вашего офиса. Ваша пуля немного сплющилась, попав в стену, но нет сомнений, что обе пули одинаковы. Он был убит из того же оружия, из которого сам стрелял в вас.

— И оружие лежало где-то рядом?

— Нет, никаких следов оружия. В протоколе следствия записано: «Убит неизвестным лицом». И между нами говоря, похоже, убийца так и останется неизвестным. Веревочка, которая у нас есть, вряд ли приведет к нему.

— Какая веревочка? — спросил я.

— Рассказ сестры. — По голосу я понял, что он улыбается. — Она служит сиделкой в больнице. Перед тем как влезть в ваш офис, он провел вечер у нее. Он показывал ей револьвер. Она говорит, он очень гордился, что у него есть оружие. Похоже, он был недалеким парнем. И он сказал ей, что большой босс одолжил ему револьвер, чтобы он пошел в одно место и что-то там взял. И он пристрелит любого, кто ему помешает. Она не поверила, потому что он всегда привирал, всю жизнь, как сказала сестра. Поэтому она не стала расспрашивать ни о большом боссе, ни о месте, куда он собирается.

— Немного странно, — заметил я. — Ничего не спросила, хотя видела заряженный револьвер.

— По мнению соседей, ее больше интересуют дружки, которых она приглашает к себе, чем дела брата.

— Какие милые соседи, — вздохнул я.

— Что и говорить. Мы проверили ее показания. Все, кого мы нашли и кто видел Эндрюса в ту неделю, когда он стрелял в вас, утверждают, что он ни слова не говорил ни о большом боссе, ни о револьвере, ни о поручении на Кромвель-роуд.

— После выстрела он не вернулся к сестре?

— Нет, она сказала ему, что у нее будет гость.

— В час ночи? Соседи, должно быть, правы. Вы, конечно, расспрашивали на ипподромах? Эндрюс там хорошо известен как посыльный для сомнительных поручений.

— Да, главным образом на ипподромах мы и расспрашивали. Никаких результатов. Каждый, с кем мы говорили, удивлялся, что такого безобидного парня убили.

— Безобидного!

— Если бы вы не думали, что он безобидный, — засмеялся инспектор Корниш, — вы не подставились бы под пулю.

— Вы правы, — с чувством согласился я. — Зато теперь я вижу негодяя в каждом респектабельном гражданине. Очень неприятное чувство.

— Большинство из них и есть негодяи, — опять засмеялся он, — в том или ином смысле. Благодаря им нам не грозит безработица. Но кстати, что вы думаете о возможностях кобылы Спаркл, как она выступит в Хеннесси?...

Когда я наконец положил трубку, Долли придвинула к себе телефон.

— Ты не возражаешь? — язвительно произнесла она и попросила телефонистку соединить ее по трем номерам подряд, «чтобы не перехватил Холли».

Я усмехнулся, вынул из ящика, в котором уже не было чужого ленча, пакет с фотографиями и снова принялся рассматривать их. Письма Эллиса Болта Крею. Я подозревал в них двойной смысл, но может быть, мне действительно чудится. Негодяй в каждом почтенном гражданине? «Эту партию надо разыгрывать, держа карты поближе к себе, чтобы никто, заглянув через плечо, не увидел расклада», — подумал я. Интересно, откуда у меня это тягостное предчувствие? Определенно, пуля в животе сделала меня нервным.

Когда Долли закончила переговоры, я снова пододвинул к себе телефон и позвонил управляющему своего банка.

— Мистер Хоппер? Это Сид Холли... Да, благодарю вас, а вы? Прекрасно. Не могли бы вы уточнить сумму на обоих моих счетах, на депозите и текущем?

— Ваши счета в очень хорошем состоянии, — сказал он глубоким глуховатым басом. — В последнее время поступили дивиденды по некоторым ценным бумагам. Подождите минутку, я назову вам точные цифры. — Он поговорил с кем-то и снова обратился ко мне: — Самое время сделать новые инвестиции.

— Я тоже об этом думал, — согласился я, — и хотел бы обсудить с вами такой вопрос. Я планирую купить акции не через банк, а через биржевого маклера. Только не подумайте, что я недоволен: как я могу быть не удовлетворен, когда с вашей помощью богатею? Покупка этих акций связана с моей работой в агентстве.

— Не надо ничего объяснять. Что конкретно вы хотите?

— Разрешения сослаться на вас. Биржевому маклеру, конечно, понадобится ваша рекомендация. И я буду очень благодарен, если вы дадите ему совершенно безличную справку в строго финансовых терминах. Не упоминайте ни мою прошлую профессию, ни нынешнюю. Это очень важно.

— Я никогда не сообщаю информацию о занятиях клиентов. Что еще?

— Ничего... Ах да. Я представлюсь ему как Джон Холли. Не будете ли вы любезны называть меня так, если он обратится к вам?

— Конечно. С нетерпением буду ждать дня, когда услышу от вас объяснения. Почему бы вам не заглянуть ко мне? Я получил очень хорошие сигары. — По его голосу можно было понять, что эта ситуация его забавляет. — Ага, вот и цифры... — Он назвал мне общую сумму, которая оказалась больше, чем я ожидал.

Подвинув с ироническим поклоном телефон к Долли, я пошел наверх в Bona fides. На глинисто-сером свитере Джека Коупленда светилась огромная прореха — от середины груди и до бедра. Он пытался засунуть за пояс распустившуюся нить и сердито ворчал.

— Есть что-нибудь о Крее? Или еще рано? — спросил я.

— По-моему, у Джорджа есть предварительные сведения. Черт возьми, даст мне кто-нибудь ножницы? — Полсвитера полетело в мусорную корзину. — Проклятие!

Я засмеялся и направился к столу Джорджа. Предварительные сведения занимали одну страницу, исписанную Джорджем в присущем ему стиле: «Зк. бр. 2 г., 2 пр. жн., 1 рд., 1 см.», — а так же имена и даты.

— Ага, понятно, — сказал я.

— Вот и хорошо, — усмехнулся он. — Итак, Крей законно женился два года назад на Дории Даун, урожденной Истерман. До этого у него было две жены: первая покончила с собой, вторая развелась, причина развода — жестокое обращение.

— Спасибо, — сказал я. — Что еще?

— Если бы ты не был так нетерпелив, то получил бы прекрасно напечатанный отчет. Но раз ты уже здесь... — Он продолжал расшифровывать свои заметки, водя карандашом по строчкам. — Геологи считают его немного эксцентричным... Кварцы, которые он собирает, не имеют особой ценности и вполне обычны, за исключением отдельных драгоценных разновидностей. Крей всюду ездит и покупает образцы, если они соответствуют его причудливым вкусам. Его хорошо знают специалисты, связанные с Геологическим музеем. Он принадлежит к трем клубам, его там не очень любят, но большинство членов считают его умным человеком и прекрасным оратором. Много путешествует, всегда первым классом, но не на самолете, а на пароходе. Считается, что он живет на доходы от ценных бумаг, игры на бирже и тому подобного. Его не слишком любят, но большинство находят вежливым и культурным. Правда, один-два человека полагают, что он лицемерный болтун.

— Никто не упоминал о каком-нибудь мошенничестве, в котором он мог быть заподозрен?

— Ни слова. Хочешь, чтобы мы копнули глубже?

— Если сумеете сделать это так, чтобы он не узнал.

Джордж кивнул.

— Хочешь, чтобы мы приставили к нему «хвост»?

— Нет. По-моему, не стоит. По крайней мере сейчас. — Круглосуточная слежка требует большого штата сыщиков и дорого обходится клиенту. Кроме того, всегда есть риск, что преследуемый заметит слежку, примет меры предосторожности и испортит всю охоту. — Выяснил что-нибудь о его молодых годах?

— Ничего. — Джордж покачал головой. — Никто не знает его дольше, чем лет десять. Неизвестно, родился ли он в Британии, настоящая ли его фамилия Крей, есть ли у него родственники.

— Джордж, ты совершил маленькое чудо. Столько сведений за один день!

— Связи, дружище, связи. Много телефонных звонков, несколько кружек пива, болтовня с местными торговцами... Ничего особенного.

Джек, небрежно засунув пальцы в прореху на свитере, посмотрел на меня поверх полукруглых стекол очков и сообщил, что сведений о Болте пока нет, потому что бывший сержант полиции Картер, который разрабатывает Болта, еще не звонил.

— Если он позвонит, дай мне знать. В три тридцать у меня назначена встреча с Болтом, и мне будет полезно кое-что знать о нем.

— Договорились.

Спустившись вниз, я с полчаса смотрел из окон отдела скачек на движение по Кромвель-роуд и размышлял о том, во что я превращаю это расследование о Крее. Новичок в Большом национальном стипль-чезе — вот кто я. Но я вспомнил, как однажды работал с лошадью, первый раз выступавшей в этом соревновании, и победил. У меня чуть прибавилось уверенности, и я пригласил Долли в бар аэровокзала. Мы сидели за столиком, если сандвичи и завидовали людям, отправляющимся в путешествие. Сейчас они сядут в самолет и оставят на земле все неприятности и заботы. «Нет, это иллюзия, — с грустью подумал я. — Ваши проблемы полетят вместе с вами, отягощая умы и карманы».

Как обычно, я беззлобно подшучивал над Долли. Что мне еще оставалось делать?

Фирма «Чаринг, Стрит и Кинг» занимала две комнаты в огромном офисном здании. Контора Болта состояла из него самого, клерка и секретаря.

Я вошел в крохотную комнату-коробку со стенами желтовато-серого цвета, холодной флюоресцентной лампой и покрытым копотью окном, выходящим на пожарную лестницу. Справа лицом к окну и спиной ко мне сидела женщина. В ярде от нее белела дверь, по матовому стеклу которой шла крупная надпись: «Эллис Болт». Мне показалось, что женщина выбрала самое неудобное место в комнате, но, может быть, она просто любила сидеть на сквозняке и всякий раз поворачиваться всем телом, когда кто-то входит.

Однако она не повернулась, а лишь глянула на меня через плечо и спросила:

— Что вы хотели?

— У меня назначена встреча с мистером Болтом. В три тридцать.

— Да-да. Вы, должно быть, мистер Холли. Садитесь, пожалуйста. Сейчас я узнаю, свободен ли мистер Болт.

Она показала на стул в шаге от меня и нажала кнопку на столе. Слушая, как она сообщала мистеру Болту о моем приходе, я узнал спокойный голос, отвечавший мне по телефону, и успел рассмотреть ее: за тридцать, ближе к сорока, стройная, с прямыми блестящими темными волосами, падавшими на щеку. Ее прическа показалась мне слишком вызывающей. Она не носила колец и не красила ногти. Платье у нее было тусклое и невзрачное. У меня создалось впечатление, что она изо всех сил старается выглядеть непривлекательной. Хотя когда она повернулась и сказала, что мистер Болт ждет меня, профиль у нее оказался весьма милым. Я мельком увидел карий глаз, который тут же опустился, один карий глаз и слабую улыбку на бледных губах. Но секретарша Болта тут же повернулась ко мне спиной.

Несколько озадаченный ее поведением, я открыл дверь и вошел. Кабинет Болта выглядел таким же бесцветным, как и комната секретаря, хотя был просторнее, а на полу лежал новый зеленый ковер. От сероватых стен веяло аккуратной скукой. Два окна выходили на другую пожарную лестницу, принадлежавшую зданию напротив. Если строгая скука окружающей обстановки соответствует респектабельности фирмы, то Болт — честнейший биржевой маклер, да и Картер, позвонивший незадолго до моего ухода, не нашел ничего, что опровергало бы эту точку зрения.

Болт, стоя за столом, протянул мне руку, которую я пожал, потом жестом показал на кресло и предложил сигарету.

— Спасибо, не курю, — отозвался я.

— Счастливый человек, — добродушно заметил он, стряхивая пепел и откидываясь на спинку стула.

Лицо у него было совершенно круглым: большой круглый нос, круглые щеки, тяжелый круглый подбородок. Брови у него оказались замечательно густыми, а сам он так и лучился самодовольством.

— Итак, мистер Холли, полагаю, следует приступить прямо к делу. Чем могу служить?

Он говорил, наслаждаясь звуками своего медоточивого голоса.

— Тетя предпочла дать мне деньги сейчас, а не оставлять по завещанию, и мне хотелось бы вложить их куда-нибудь, — объяснил я.

— Понимаю. А почему вы пришли ко мне? Вам кто-то порекомендовал?... — Он украдкой изучал меня, и по глазам я понял, что Болт совсем не дурак.

— Боюсь... — поколебавшись и виновато улыбнувшись, чтобы мои слова не прозвучали обидно, я продолжал: — Я выбрал вас методом тыка. Я не знаю ни одного биржевого маклера и не знаю, как с ними знакомятся, поэтому взял справочник и ткнул, не глядя, пальцем в список имен. И попал в ваше.

— Ясно, — пробормотал он, разглядывая дрянной покрой лучшего пиджака Чико, который я одолжил у него как раз для этого случая, и слушая мой простонародный выговор, который я оживил, вспомнив детство.

— Можете вы мне помочь? — спросил я.

— Полагаю, смогу. Да, полагаю, смогу. Какую сумму составляет... э-э... подарок вашей тетушки? — Голос его сразу стал покровительственным, взгляд — чуть скучающим. Он уже понял, что время на меня потрачено напрасно.

— Полторы тысячи фунтов стерлингов.

— О да, определенно, мы сумеем что-нибудь с ними сделать. — Лицо его прояснилось. — Вы хотите наращивать капитал или ежемесячно получать проценты?

Я непонимающе глядел на него, и он объяснил мне различие между этими двумя видами инвестиций.

— Пусть лучше растет капитал, — неуверенно пробормотал я. — К старости у меня будет состояние.

Болт улыбнулся без всякой иронии и взял лист бумаги.

— Могу я записать ваше имя?

— Джон Холли... Джон Сидней Холли.

— Адрес?

Я продиктовал адрес.

— Ваш банк?

Я назвал банк.

— Боюсь, мне понадобится рекомендация, — сказал он.

— Может ли ее дать управляющий банком? — спросил я. — У меня уже два года счет в их банке... Он неплохо меня знает.

— Отлично. — Болт завинтил колпачок «Паркера». — У вас есть пожелания по поводу того, акции какой компании вы хотели бы иметь, или вы поручаете выбор мне?

— О-о, предоставляю это вам, если вы не возражаете, конечно. Видите ли, я ничего в этом не понимаю, абсолютно ничего. Но мне кажется глупым, если деньги будут лежать просто так.

— Конечно, конечно.

Я почувствовал, как надоел ему, и мысленно улыбнулся: Чарлзу понравится, что я использую его стратегию слабого противника.

— Скажите, мистер Холли, как вы зарабатываете на жизнь?

— Ну... я работаю в магазине. Мужской одежды. Очень интересная работа.

— Полагаю, действительно интересная. — Он едва сдержал зевок.

— Надеюсь, что в будущем году буду помощником менеджера, — с энтузиазмом сообщил я.

— Великолепно. Хорошая работа всегда интересна. — С него было достаточно. Он встал и проводил меня до дверей. — Все в порядке, мистер Холли, я вложу ваши деньги совершенно безопасно и на выгодных для вас условиях, так, чтобы капитал постоянно рос. Разумеется, я пришлю вам на подпись бумаги — дней через десять или через неделю. Хорошо?

— Да, мистер Болт. Большое вам спасибо, — с чувством произнес я.

Он мягко закрыл за мной дверь.

В комнате секретаря теперь были двое. Женщина, как и раньше, сидевшая спиной, и средних лет мужчина с жестким ртом и оттягивавшим от шеи воротник кадыком. Он чувствовал себя как дома и, окинув меня неспешным, равнодушным взглядом, вошел в кабинет Болта. «Видимо, клерк», — решил я.

Женщина печатала на конвертах адреса. Штук двадцать уже отпечатанных аккуратной стопкой высились слева от нее, а справа в открытой папке лежал список адресов и фамилий. Я случайно заглянул ей через плечо, и во мне проснулась ищейка. Секретарша перепечатывала адреса с первой страницы списка акционеров ипподрома Сибери.

— Вам что-то нужно, мистер Холли? — вежливо спросила она, вынимая из машинки один конверт и отработанным движением вставляя следующий.

— М-м, да, — неуверенно протянул я и попытался обойти стол сбоку, но обнаружил, что это невозможно. Большой старомодный стол с кривыми ножками стоял так, что между столешницей и стеной не оставалось пространства. — Я хотел спросить, не будете ли вы любезны рассказать, как это делается — вложение капитала и тому подобное. Я не решился расспрашивать мистера Болта, он занятой человек. А мне интересно немного узнать об этом.

— Простите, мистер Холли, но у меня есть работа, которую надо сделать. — Она отвернулась от меня и склонилась над списком акционеров Сибери. — Почему бы вам не почитать финансовые разделы в газетах или не взять книгу?

Книга у меня была. «Очерк коммерческого законодательства». Из нее я твердо усвоил, что только биржевые маклеры могут рассылать циркуляры акционерам. Циркуляр, отправленный частным лицом, считается незаконным. Если Крей пошлет письма акционерам Сибери, предлагая им купить или продать акции, он нарушит закон. А для Болта это обычное и законное дело.

— Человек объяснит лучше, чем написано в книгах, — возразил я. — Если вы сейчас заняты, можно мне прийти, когда вы кончите работу? Мы вместе перекусим. Я буду очень благодарен, если вы согласитесь.

— Мне очень жаль, мистер Холли. — Она покачала головой. — Боюсь, что не смогу.

— Если вы посмотрите на меня так, чтобы я мог видеть ваше лицо, я попрошу вас снова.

Она обернулась и наконец посмотрела мне в глаза.

— Вот так-то лучше, — улыбнулся я. — Приглашаю вас сегодня вечером пойти со мной поужинать.

— Вы догадались?

— По расстановке мебели, — кивнул я. — Так как насчет ужина?

— Вы все еще настаиваете?

— Разумеется. Когда вы заканчиваете работу?

— Сегодня в шесть.

— Я встречу вас у подъезда на улице.

— Хорошо, — согласилась она. — Если вы на самом деле приглашаете меня, то спасибо. Вечер у меня сегодня свободен...

В этих простых словах отразилась боль долгих лет безнадежного одиночества. Вечер у нее был свободен, как и почти все остальные вечера. Но ее лицо не было ужасным, все оказалось совсем не так плохо, как я ожидал. Она потеряла один глаз и носила протез. Видимо, у нее имелись ожоги и повреждения лицевых костей, но искусная пластическая операция значительно улучшила ее внешний вид. Остальное сделало время: шрамы были старыми. Страдала она от внутренней раны, которую операцией не залечишь.

Да... я знал об этом на собственном опыте, но страдал, наверное, гораздо меньше.

Глава 8

В десять минут седьмого она вышла из подъезда в дорогом темном пальто и одноцветном шарфе, покрывавшем волосы и завязанном под подбородком. Шарф не полностью закрывал изуродованную щеку, и, покинув убежище в офисе, она казалась совсем беззащитной. У меня перед глазами встала яркая картина тех мучений, которые она испытывала день за днем, когда ехала на работу и возвращалась домой. Очень неприятная картина.

Она не надеялась встретить меня у дверей и, не повернув головы в мою сторону, направилась к станции метро. Я пошел за ней и прикоснулся к ее локтю. Даже на низких каблуках она была выше меня.

— Мистер Холли? — удивилась она. — Вот уж не думала...

— Может, сначала выпьем? — перебил я ее. — Пабы открыты.

— Ой, нет.

— Ой, да. Почему бы нет?

Я взял ее под руку и уверенно повел через дорогу к ближайшему бару. Темные дубовые панели, мягкий свет, латунные ручки кранов на стойке и оставшийся от ленча запах сигар — уютный уголок для городских джентльменов, где можно посидеть перед возвращением домой. Они уже сидели там, человек шесть в темных костюмах, излучая благополучие и добавляя градусы к своему хорошему настроению.

— Не сюда, — запротестовала она.

— Сюда. — Я отодвинул для нее стул возле маленького стола в углу и спросил, что она будет пить.

— Шерри...

Я взял сразу два бокала — шерри для нее и бренди для себя. Она неудобно сидела на краешке стула — не того, который я ей предложил. Она пересела так, чтобы быть ко всем спиной, кроме меня.

— За удачу, мисс... — Я поднял бокал.

— Мартин. Занна Мартин.

— За удачу, мисс Мартин, — улыбнулся я.

Она тоже неуверенно улыбнулась. От этого ее лицо стало совсем уродливым. Мышцы на поврежденной стороне не действовали, и она не могла поднять уголок губ или прищурить глаз. Будь жизнь добрее к ней, она была бы сейчас приятной, уверенной в себе женщиной, лет под сорок, с любящим мужем и подрастающими детьми. Годы горестей превратили ее в застенчивую, одинокую старую деву, которая одевалась и двигалась так, будто хотела оставаться невидимой. Но, глядя на печальную карикатуру, в которую превратилось ее лицо, я не рискнул бы осуждать ни молодых людей, не женившихся на ней, ни ее усилий оставаться незамеченной.

— Вы давно работаете у мистера Болта? — спокойно спросил я, лениво откинувшись на спинку стула и наблюдая, как постепенно спадает ее напряженность.

— Всего несколько месяцев...

Мы немного поговорили о ее работе, и она ответила на интересующие меня вопросы. В ней не было ни капли наигранности, и я вскоре понял, что она и не подозревает о теневой стороне деятельности фирмы «Чаринг, Стрит и Кинг». Я вспомнил конверты, на которых она печатала адреса, и спросил, что в них будет отправлено.

— Еще не знаю, — ответила она. — Листовки из типографии еще не пришли.

— Но, наверно, вы печатали текст листовок для типографии, — равнодушно проговорил я.

— Нет, по-видимому, мистер Болт напечатал его сам. Знаете, он многое делает сам. Если я занята, он и письма печатает сам.

«Да, — подумал я, — письма просто обязан печатать сам».

Насколько я понял, Болт держал ее в стороне от многих своих дел. Я заказал еще один бокал шерри и вытянул из нее сведения о Болте как о биржевом маклере. Она считала его толковым специалистом, но клиентов у него было мало. Прежде она работала у другого биржевого маклера и могла сравнивать.

— Сейчас не так много маклеров, которые работают в одиночку, — объяснила она, — а мне... не нравятся большие офисы, понимаете... Поэтому трудно найти место, которое мне подходило бы. Биржевые маклеры в последнее время объединяются, становятся партнерами, потому что это сильно снижает накладные расходы и они могут больше времени проводить на бирже...

— А где сейчас мистер Чаринг, мистер Стрит и мистер Кинг? — спросил я.

Чаринг и Стрит умерли, а Кинг, как она поняла, несколько лет назад отошел от дел. Сейчас фирма состоит только из Эллиса Болта. Ей не нравится, продолжала она, что офис мистера Болта размещается в здании другой фирмы. В нем ты больше на виду, но в наши дни это обычная практика: так меньше приходится платить за аренду помещения...

Когда процветающие джентльмены отправились к своим семейным очагам, мы с Занной Мартин пошли по пустым улицам к Тауэру и наткнулись на тихий маленький ресторан, где она согласилась поужинать. Как и в баре, она села спиной к залу.

— Я сама заплачу за себя, — твердо заявила она, увидев цены в меню. — У меня и мысли не было, что это такой дорогой ресторан, а то бы я не позволила вам выбрать его... Мистер Болт упоминал, что вы работаете в магазине.

— Это тетино наследство, — улыбнулся я. — Поужинаем за тетин счет.

Она засмеялась, и это сошло бы за счастливый смех, если не видеть ее лица. Но я заметил, что уже способен говорить с ней, не думая постоянно о ее шрамах. К ним очень скоро привыкаешь. «Позже, — подумал я, — надо будет сказать ей об этом».

Я все еще соблюдал строгую диету, и это осложняло еду в компании даже без учета моей однорукости. Но с бульоном и дуврской камбалой, из которой официант мастерски вынул кости, я легко справился. Мисс Мартин, заметно расслабившись, заказала салат с омарами, бифштекс и персики в вишневой настойке. Мы неторопливо пили кофе, вино и бренди.

— Ой! — восторженно воскликнула она, когда принесли кофе. — Как давно я нигде не бывала! Обычно отец водил меня в ресторан или в бар, но с тех пор как он умер... Ведь я не могу ходить в такие места одна... Иногда я ем в кафе недалеко от дома, за углом, там меня знают и очень хорошо готовят отбивные, яйца, жареную картошку... понимаете, обычную еду.

Я легко представил, как она сидит одна, повернув изуродованное лицо к стене. Одинокая, несчастная Занна Мартин. Как бы я хотел что-нибудь сделать для нее, хоть как-то помочь!

— Это была ракета, — спокойно объяснила она немного спустя, касаясь рукой лица. — Фейерверк. Ракета перевернула бутылку, а потом прямо в меня. Стукнула по скуле и взорвалась. Никто не виноват... Мне было тогда шестнадцать.

— Врачи хорошо поработали.

— Да, хорошая работа по сравнению с тем, что было, — сказала она с кривой трагической улыбкой, — наверное, вы правы. Врачи считали, что если бы ракета попала на дюйм выше, она бы прошла через глаз и мозг и убила бы меня. Я часто жалею, что этого не случилось.

Она не ломалась, она и вправду сожалела. Голос спокойный, простая констатация факта.

— Да.

— Странно, но сегодня я почти забыла об этом, что бывает так редко, когда я с кем-нибудь.

— Я польщен.

Мисс Занна Мартин допила кофе, отставила чашку и задумчиво поглядела на меня.

— Почему вы все время держите руку в кармане?

Я должен был ей показать. Я положил руку ладонью вверх на стол. Как я хотел бы не делать этого!

— Ой! — удивленно произнесла она и снова посмотрела на меня. — Значит, вы знаете... Вот почему я чувствую себя с вами так... легко. Вы действительно понимаете меня.

— До некоторой степени, — покачал я головой. — У меня есть карман, у вас — ничего. Я могу ее спрятать. — Я перевернул руку ладонью вниз, верхняя сторона не так пугала, а потом убрал ее на колени.

— Но вы не можете делать самые простые вещи! — воскликнула она с жалостью в голосе. — К примеру, завязать шнурки на ботинках. Вы даже не можете съесть в ресторане бифштекс, не попросив кого-нибудь порезать его...

— Заткнитесь, — резко перебил я ее. — Заткнитесь, мисс Мартин. Не надо говорить со мной так — вы ведь ненавидите, когда так говорят с вами.

— Простите... — прошептала она с несчастным видом, кусая нижнюю губу. — Да, так легко обидеть жалостью...

— И неловко принимать ее, — усмехнулся я. — А ботинки у меня без шнурков. Ботинки со шнурками, если уж на то пошло, сейчас не в моде.

— Даже зная, каково это, я все равно причинила вам боль... — Она страшно расстроилась.

— Перестаньте мучить себя. Это было сказано искренне, любя, с сочувствием. От сочувствия.

— А вы считаете, — нерешительно спросила мисс Мартин, — что жалость и сочувствие — одно и то же?

— Очень часто. Но сочувствие сдержанно, а жалость бестактна. Ой... Простите. — Я засмеялся. — Да... Из сочувствия вы пожалели, что я не смогу есть без посторонней помощи, и допустили бестактность, сказав об этом. Отличный пример.

— Но ведь, наверное, нетрудно простить людям бестактность, — задумчиво проговорила она.

— Пожалуй, вы правы, — удивленно согласился я. — Нетрудно.

— Всего лишь бестактность... Ведь она не может сильно обидеть?

— Конечно.

— И любопытство... его простить еще легче. Любопытство — это всего лишь плохое воспитание, вы не согласны? Я хочу сказать, что плохое воспитание и бестактность не так уж трудно выдержать. Ведь фактически я могу пожалеть человека за то, что он не умеет себя вести. Ох, почему я не додумалась до этого много лет назад? Сейчас мне это так ясно. И это так разумно.

— Мисс Мартин, — я благодарно посмотрел на нее, — давайте выпьем еще бренди. Вы мой спаситель.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сказали, что жалость — это просто плохое воспитание, поэтому не надо на нее обращать внимание.

— Это вы сказали, — возразила она.

— Хотя я и не говорил, но мне нравится эта мысль.

— Хорошо, — весело согласилась она. — Выпьем за новую эру. Смело лицом к миру. Я переставлю стол так, как он стоял раньше, когда я пришла в офис, лицом к дверям. Пусть каждый входящий видит меня. Я буду... — ее отвага чуть-чуть померкла, — я буду считать, что посетители просто плохо воспитаны, если их жалость выразится слишком откровенно. Решено.

Мы выпили бренди. Я сидел и размышлял, сохранится ли ее решимость до завтра. Вряд ли. Слишком долго она пряталась от мира. Занна Мартин, казалось, думала о том же.

— Не знаю, решусь ли я это сделать сама. Но если вы пообещаете мне кое-что, я смогу.

— Хорошо, — настороженно согласился я. — Что именно?

— Не прячьте завтра руку в карман. Пусть все видят ее.

Немыслимая просьба — ведь завтра я собирался на скачки. И только в этот момент, потрясенно глядя на нее, я по-настоящему понял, что она вынесла и чего ей будет стоить переставить стол. Она прочла отказ на моем лице, и для нее будто потух свет. Пропало веселое возбуждение, вернулся подавленный, беззащитный взгляд. Освобождение не состоялось...

— Мисс Мартин... — Я сглотнул.

— Это не имеет значения, — устало вздохнула она. — Не имеет значения. И к тому же завтра суббота. Я приду в офис часа на два, чтобы посмотреть почту, нет ли чего неотложного. Завтра нет смысла переставлять стол.

— А в понедельник?

— Может быть. — Но она явно не собиралась ничего менять.

— Если вы завтра повернете стол и сохраните его в таком положении всю следующую неделю, я сделаю то, о чем вы просите. — Я вздрогнул при одной только мысли об этом.

— Вы не сможете, — печально проговорила она. — Вижу, что не сможете.

— Если вы сможете, я должен.

— Мне не следовало просить вас... Ведь вы работаете в магазине.

— Ох! — Я совсем забыл про магазин. — Это не имеет значения.

Эхо ее прежнего возбуждения промелькнуло в глазах.

— Вы вправду так думаете?

Я кивнул, ведь я хотел что-то сделать для нее, хоть как-то помочь. Боже мой, хоть как-то...

— Обещаете? — Она недоверчиво смотрела на меня.

— Да. А вы?

— Я тоже. — Прежняя решимость вернулась к ней. — Но я смогу это сделать, только если буду знать, что вы в той же лодке... Не могу же я подвести вас, понимаете?

Я заплатил по счету и, хотя она уверяла, что в этом нет необходимости, проводил ее домой. Мы доехали на метро до Финчли. В вагоне она сразу прошла к последнему сиденью в уголке и повернулась здоровой стороной лица к пассажирам. Потом рассмеялась и попросила у меня прощения за то, что не в силах быстро отказаться от старой привычки.

— Ничего, — сказал я, — новая эра начнется завтра. И, как настоящий трус, спрятал руку за спину.

Она жила в большом, выглядевшем очень благопристойно доме, недалеко от станции — чтобы недолго идти навстречу людям, догадался я. В воротах она остановилась.

— Может быть, хотите зайти? Еще не очень поздно. Но, вероятно, вы устали.

Она не настаивала, но, когда я принял приглашение, казалась очень довольной.

— Тогда, пожалуйста, сюда.

Через крохотный садик мы подошли к дверям, окрашенным в черный цвет, с ужасными панелями цветного стекла. Мисс Мартин бесконечно долго рылась в сумке в поисках ключа, а я лениво думал, что мог бы открыть его шпилькой быстрее, чем она ключом. В теплом холле приятно пахло освежителем воздуха, и в дальнем его конце я увидел на двери табличку: «Мартин».

Комната Занны стала для меня сюрпризом. Уютная, просторная, с ковром на полу, недавно отремонтированная, выдержанная в уютной цветовой гамме. Она зажгла верхний свет и розовую настольную лампу, задернула коричневато-оранжевыми шторами черное пространство французских окон. Потом с удовольствием показала недавно встроенную крохотную ванную, примыкавшую к спальне, и кухню размером с чемодан рядом с ней. За кухню и ванную она заплатила сама. Владельцы дома разрешили ей сделать эти пристройки, объяснила мисс Мартин, они люди понимающие. Очень добрые. Она живет здесь одиннадцать лет. Для Занны Мартин эта квартира была домом.

Но в квартире не было зеркал. Ни одного.

Она возилась в маленькой кухне, готовя кофе. Надо же что-то делать, подумал я, спокойно расположившись на длинной удобной софе и наблюдая, как по привычке она все время наклоняется вперед, чтобы волна густых волос закрывала лицо. Мисс Мартин принесла поднос с кофе и села на софу справа от меня. Кто бы рискнул упрекнуть ее?

— Вы когда-нибудь плакали? — вдруг спросила она.

— Нет.

— Даже с досады?

— Нет, — улыбнулся я. — Ругался.

— А я часто плакала. — Она вздохнула. — Но теперь этого не делаю. Потому что становлюсь старше. Мне почти сорок. Я смирилась с тем, что не выйду замуж... Теперь я поняла, что когда начала строить кухню и ванную, то отбросила всякую надежду. А до тех пор, стыдно признаться, я всегда обманывала себя, что вот однажды, в какой-то день... возможно... Но теперь я больше ничего не жду. Ничего.

— Мужики — идиоты, — неуклюже произнес я.

— Надеюсь, вас не раздражает моя болтовня? Ко мне так редко кто-нибудь приходит, и практически ни с кем и никогда я не могла так поговорить...

Я просидел у нее около часа, слушал ее воспоминания, представляя всю ее мрачную жизнь, ее переживания, и ругал себя: ведь со мной случилась одна десятая той беды, что обрушилась на нее. У меня было больше успехов, чем провалов.

— А как это случилось с вами? — наконец спросила она. — С вашей рукой...

— Несчастный случай. Острый кусок металла.

Если быть точным, острая, как бритва, скаковая подкова на копыте лошади на скорости тридцать миль в час. Лошадь лягнула меня, когда я катился по земле после легкого падения. Так бывает в жизни.

Лошадям перед скачками меняют подковы на более легкие, кузнец прибивает их перед самым заездом. Некоторые тренеры экономят шиллинги и используют одни и те же подковы по нескольку раз. Постепенно они так изнашиваются, что становятся тонкими, как нож. Но лезвие не гладкое, а с зазубринами. Такая подкова взрезает плоть, будто топор.

Я сразу понял, когда увидел перерезанное запястье с фонтанирующей кровью и белыми раздробленными костями, что с карьерой жокея покончено. Но я не терял надежды и настаивал, чтобы хирурги сшили все, что возможно, когда они хотели сразу отнять руку. Рука останется бесполезной, говорили они, и оказались правы. Слишком много нервов и сухожилий было перерезано. Но дважды потом я убеждал их соединить то, что осталось, и оба раза только продлевал собственные мучения. В конце концов они отказались экспериментировать с моей рукой.

Занна Мартин, к счастью, не решилась расспрашивать о деталях и вместо этого спросила:

— Вы женаты? Я так много говорила о себе, что ничего не узнала о вас.

— Моя жена в Афинах, в гостях у своей сестры.

— Как замечательно, — вздохнула она. — Мне бы хотелось...

— Вы поедете, — уверенно сказал я. — Накопите денег и поедете через год или два. Туристским автобусом или самолетом. Во всяком случае с людьми. Не одна.

Я посмотрел на часы и встал.

— Я провел очень приятный вечер. Спасибо большое, что вы согласились пойти со мной.

Она тоже встала, и мы пожали друг другу руки, не назначая следующую встречу. Так много унижений, так мало надежд. Бедная, бедная мисс Мартин.

— Завтра утром... — напомнила она у двери.

— Завтра, — кивнул я, — вы переставите стол. И я... даю вам слово, что не забуду своего обещания.

Я шел домой, проклиная судьбу, которая послала мне Занну Мартин. Я ждал, что секретарь в «Чаринг, Стрит и Кинг» — молоденькая девушка, возможно хорошенькая, которую я приглашу в кафе и в кино, пофлиртую, и мы оба на следующий день забудем друг друга. А получилось так, что я заплатил за информацию об Эллисе Болте гораздо больше, чем собирался.

Глава 9

— Но поймите же, — в суматохе соревнований в Кемптоне обратился ко мне лорд Хегборн, — я говорил с капитаном Оксоном, и он вполне удовлетворен тем, как идет обновление почвы. После этого я просто не могу больше вмешиваться в его дела. Уверен, что вы согласитесь с этим.

— Нет, сэр, никогда не соглашусь. Не думаю, что чувства капитана Оксона важнее, чем судьба ипподрома. Скаковые дорожки должны быть быстро восстановлены, даже если ради этого придется отдавать распоряжения через голову капитана Оксона.

— Капитан Оксон лучше знает, что делается у него на ипподроме, чем вы. — В голосе лорда Хегборна прозвучал нескрываемый сарказм. — Я придаю больше значения его заверениям, чем вашему беглому взгляду на ход работ.

— В таком случае не могли бы вы поехать туда и увидеть все собственными глазами? Пока еще есть время.

Лорду Хегборну не нравилось, когда его подталкивали к принятию решения. Выражение его лица я определил бы как откровенно неодобрительное. Больше ничего нельзя сделать, и кроме того есть риск, что он позвонит Рэднору и вообще отменит расследование.

— Вероятно... Я посмотрю, сумею ли найти время в понедельник, — наконец ворчливо проговорил он. — Вам удалось найти что-то конкретное в подтверждение идеи, что беды Сибери злонамеренно подстроены?

— Еще нет, сэр.

— На мой взгляд, предположение несколько искусственное, — раздраженно сказал он. — Помните, я говорил об этом с самого начала. Если вы в ближайшее время не найдете что-то... Расследование обходится дорого, вы же знаете.

Проходивший мимо стюард отвлек его, сообщив о другой неотложной проблеме, и лорд Хегборн ушел, не закончив разговора. Я мрачно размышлял о том, что неприятная особенность этого дела — полное отсутствие данных любого рода. А если и попадаются косвенные улики, то построить на них что-либо невозможно.

Джордж все еще не нашел ни единого слабого места в репутации Говарда Крея, а бывший сержант Картер освободил Болта от возможных подозрений. Чико вернулся из Сибери вообще с пустыми руками.

Мы встретились с ним утром в офисе перед тем, как я поехал в Кемптон.

— Ничего, — сообщил Чико. — У меня уже мозоли на языке, я стучался в каждую дверь вдоль дороги. Мрак, ни единой вспышки. Все уверены, что участок дороги, пересекающей ипподром, в момент аварии не был закрыт. Но там и движение небольшое. Я посчитал, скорость в среднем сорок миль в час. Но все равно темная история: никто из соседей не заметил, что там произошло. Так не бывает.

— Кто-нибудь видел цистерну до того, как она перевернулась?

— Там постоянно ездят цистерны. Несколько человек пожаловались мне. Но именно эту никто не видел.

— Но почему такое совпадение: авария произошла в таком месте и в такое время, чтобы ущерб был максимальным? И водитель упаковал вещи и уехал несколько дней спустя, не оставив адреса.

— Ну... — Чико задумчиво дернул себя за ухо. — Я не нашел никаких следов, чтобы кто-то нанимал подъемный механизм. И никто в этих маленьких бунгало не видел, чтобы такая машина проезжала по дороге. Они видели кран, который приехал уже после аварии поднимать цистерну.

— Что насчет дренажных сооружений?

— Никаких дренажных сооружений, — хмыкнул Чико. — Пусто.

— Хорошо.

— Что ты имеешь в виду?

— Если бы ты нашел на картах, что там когда-то были какие-то дренажные канавы, несчастья во время скачек можно было бы считать просто случайностями. А так эти ямы похожи на ловушки для тигров.

— Кто-то ночью поработал лопатой? Ловкий ход.

— Да. — Я нахмурился. — Эти ямы подготовили задолго до скачек, чтобы земля осела и линия траншей не была заметна.

— И сверху их накрыли достаточно хорошо, чтобы трактор не провалился, — добавил Чико.

— Трактор?

— Там вчера трактор тянул прицеп с отравленной землей.

— Ах да, конечно. Покрытие должно быть крепким, чтобы выдержать трактор. Но ноги лошади сильнее давят на землю. Ее вес не распределен, как у трактора, по всей длине, а сосредоточен в четырех точках.

— Верно!

— Замена почвы идет быстро? — спросил я.

— Ты шутишь.

Ужасное настроение. Самый скверный день. Во-первых, нерешительность лорда Хегборна. Кроме того, все без конца разглядывали меня, потому что я выполнил обещание, данное Занне Мартин. Жалость, любопытство, удивление, неловкость, отвращение — слишком много для одного дня. Я пытался воспринимать некоторые из этих проявлений человеческого интереса к моему уродству как плохое воспитание или бестактность, но от этого мне не было легче. Я ругал себя за идиотскую чувствительность, но и это не помогало. «Если мисс Мартин не выполнит свою половину уговора, я задушу ее», — горестно думал я.

Ближе к концу этого ужасного дня мы с Марком Уитни пошли выпить в бар возле верхних трибун.

— Значит, вот это ты всегда прятал в кармане и перчатках? — спросил он.

— Да.

— Тяжелая штуковина, — проговорил он.

— Боюсь, ты прав.

— Еще болит?

— Если ударюсь. И ноет иногда.

— Хм, — сочувственно произнес Марк. — У меня лодыжка тоже ноет. Это суставы. Их можно заштопать, но они никогда не дают забыть о себе. — Он усмехнулся. — Выпьем еще? Время есть. Моя лошадь бежит только в пятом заезде.

Мы заказали еще раз бренди, поговорили о лошадях, и я подумал, как бы хорошо было, если бы все были похожи на Марка Уитни.

— Марк, — сказал я, когда мы возвращались к весовой, — ты не помнишь, перед тем как продали Данстейбл, там тоже случались разные аварии?

— Давно это было. Надо подумать. — Он помолчал. — Конечно, последние год-два дела там шли неважно, посещаемость упала, и у них не хватало денег на ремонт.

— А какие-нибудь серьезные катастрофы?

— Директор-распорядитель ипподрома покончил с собой, если ты это называешь катастрофой. Да, сейчас я вспомнил, что упадок процветающего Данстейбла связывали с психическим расстройством директора. По-моему, его фамилия была Бринтон. Он тихонечко чокнулся и принимал самые идиотские решения. Они-то и погубили Данстейбл.

— Я и позабыл, — мрачно сказал я.

Марк пошел в здание весовой. Самоубийство директора ипподрома вряд ли можно приписать Крею, размышлял я, облокотившись о брусья ограды. Хотя падение Данстейбла вполне могло подсказать ему идею, как захватить Сибери. Он мог не спешить, но возникшая недавно угроза национализации земли под строительство, видимо, подтолкнула его взять Сибери в клещи. Я вздохнул, стараясь отвлечься от ужаса в завороженных глазах девочки-подростка, дочери владельца лошади, с которой я раньше работал, и поплелся к парадному кругу посмотреть на выездку.

Этот слишком долгий день все же кончился. Я вернулся домой и приготовил себе бренди с водой, гораздо большую порцию, чем обычно. Весь вечер я обдумывал то немногое, что мне удалось накопать, и не пришел ни к каким результатам. Утром, когда я занимался тем же, чем и вечером, раздался звонок. На пороге стоял Чарлз.

— Проходите, — удивленно пригласил я. Чарлз редко приходил ко мне на квартиру и почти никогда не приезжал по субботам в Лондон. — Может, позавтракаем? Внизу вполне приличный ресторан.

— Возможно. Через несколько минут. — Он снял пальто и перчатки и согласился выпить виски. Его сковывала какая-то неловкость, весь его элегантный городской вид и озабоченно нахмуренный лоб говорили о том, что визит ко мне не доставляет ему удовольствия.

— Ладно, — сказал я, — в чем дело?

— Э-э... я только что приехал из Эйнсфорда. Дорога пустая. Приятное путешествие. Великолепное утро, я думал... Проклятие! — неожиданно взорвался он и со стуком поставил бокал на стол. — Короче говоря... Дженни вчера вечером позвонила из Афин. Она встретила там какого-то человека и просила меня сказать тебе, что хочет развода.

— О, — произнес я и подумал, как это похоже на нее — послать Чарлза, чтобы опустить топор. Практичная Дженни, жаждущая разжечь новый костер, подбрасывая сухие поленья. А если дерево еще не умерло, тем хуже для него.

— Должен заметить, — с облегчением проговорил Чарлз, — что ты и сам хорошо над этим поработал.

— Над чем?

— Ты не придавал значения тому, что случилось.

— Еще как придавал.

— Но никто бы и не заподозрил! — Чарлз вздохнул. — Когда я передал, что твоя жена просит развод, ты всего лишь сказал: "О". Когда это случилось, — он кивнул на мою руку, — я приехал к тебе с сочувствием, и первым, что ты мне сказал, если я точно запомнил, было следующее: «Не унывайте, Чарлз. Мне это нравилось, и я ни о чем не жалею».

— Да, так я и сказал.

С самого раннего детства я инстинктивно избегал сочувствия. Мне не нужно сочувствие. Я не доверяю ему. От него размягчаешься, а незаконнорожденный ребенок не может позволить себе быть мягким. Один способен рыдать на всю школу, а другой никогда не допустит такого ужасного позора. Бедность, насмешки, потом уход жены и поломанная карьера вызывали у меня только пожатие плечами и твердое убеждение: горе должно быть спрятано глубоко внутри, подальше от посторонних глаз. Глупо, наверно, но ничего не поделаешь.

Мы с Чарлзом позавтракали внизу в ресторане и обсудили детали развода так, будто говорили о посторонних людях. Оказалось, Дженни не хотела упоминать о том, что причина развода — ее новое замужество. «Пусть Сид устроит как-нибудь это дело, он же работает в агентстве и должен знать способы», — сказала она Чарлзу. Чарлз объяснил, что будущий муж Дженни так же, как и Тони, дипломат и предпочел бы, чтобы не она была инициатором развода.

Изменял ли я уже Дженни, деликатно спросил Чарлз. Глядя, как он зажигает сигару, я ответил:

— Боюсь, что нет, потому что по не зависящим от меня причинам долго неважно себя чувствовал.

Он согласился, что причины вполне уважительные. Но я заверил его, что устрою все так, как хочет Дженни. Для моего будущего это не имеет значения, а для нее — очень важно. Чарлз сказал, что она будет очень благодарна. Впрочем, зная ее, я подумал, что Дженни просто воспримет мои хлопоты как должное.

Закончив обсуждение этой темы, мы переключились на Крея. Я спросил Чарлза, видел ли он его на прошедшей неделе.

— Да, я как раз собирался тебе сказать, что в четверг завтракал с ним в клубе. Совершенно случайно. Так получилось, что, кроме нас, там никого не было.

— Вы впервые встретили его у себя в клубе?

— Да. Разумеется, он благодарил меня за прекрасный уик-энд и тому подобное. Поговорили о кварцах. «Очень интересная коллекция», — сказал он. Но ни звука о камне «Святого Луки». Мне очень хотелось прямо спросить его, чтобы увидеть реакцию. — Чарлз стряхнул пепел и улыбнулся. — Я мимоходом упомянул о тебе. Он мягко сказал, что ты грубо оскорбил его самого и его жену, но что, разумеется, это не могло испортить ему удовольствие от пребывания в моем доме. Я подумал, что дело скверно. Он может устроить тебе какую-нибудь гадость. По крайней мере, он намерен это сделать.

— Да, — жизнерадостно согласился я. — Я действительно оскорбил его и, кроме того, шпионил за ним. И все, что он обо мне говорил, вполне заслуженно.

И я рассказал Чарлзу, как сфотографировал бумаги Крея, что узнал или о чем догадался за прошедшую неделю. Его сигара потухла. Он выглядел потрясенным.

— Разве вы не хотели, чтобы я влез в это дело? — спросил я. — Вы же сами начали. Чего же вы ожидали?

— Просто я забыл, каким ты был всегда. Решительным. Даже безжалостным. — Чарлз улыбнулся. — Моя игра ради твоего выздоровления пошла даже лучше, чем я ожидал.

— Боже, помоги другим вашим пациентам, если Крей — обычное лекарство, которое вы применяете.

Мы направились к стоянке, где Чарлз оставил машину. Он собирался сразу вернуться домой.

— Надеюсь, что, несмотря на развод, я буду иногда видеть вас? — спросил я. — Меня бы очень огорчило, если бы это оказалось невозможным. Став бывшим зятем, я вряд ли смогу приезжать в Эйнсфорд.

— Я страшно рассержусь, Сид, если ты не будешь приезжать. — Он остановился и посмотрел на меня. — Дженни начнет метаться по свету, как и Джил. В Лондоне ее не будет. Приезжай в Эйнсфорд всегда, когда захочешь.

— Спасибо. — Я испытывал искреннюю благодарность, и она прозвучала в моем голосе.

Он стоял рядом с машиной и смотрел на меня сверху вниз с высоты своих шести футов.

— Дженни, — небрежно заметил он, — дура.

Я покачал головой: нет, Дженни не была дурой. Она хорошо знала, что ей нужно, но это был не я.

Когда в понедельник я пришел — вовремя! — в офис агентства Рэднора, телефонистка перехватила меня и сообщила, что шеф уже давно ждет моего прихода.

— Доброе утро, — сказал Рэднор. — Я только что разговаривал с лордом Хегборном. Он считает, что нам уже пора представить ему результаты расследования, и он сообщил, что не может сегодня поехать в Сибери, потому что его машина на профилактическом осмотре. Пока вы еще не взорвались, Сид, послушайте... Я сказал, что вы сразу же по приходу заедете за ним и отвезете туда на своей машине. Так что пошевеливайтесь.

— Держу пари, ему не понравилось ваше предложение, — усмехнулся я.

— Он не сумел быстро придумать убедительную причину для отказа. Забирайте его, пока он ее не придумал.

— Хорошо.

Перед отъездом я заглянул в отдел скачек. Долли подновляла помаду на губах. Сегодня блузки с треугольным вырезом не было. Какое разочарование!... Я объяснил, куда собираюсь ехать, и спросил, можно ли использовать Чико.

— Ради бога, — сдержанно бросила она. — Если тебе удастся вставить хоть слово. Он в бухгалтерии спорит с Джонсом.

Тем не менее Чико внимательно выслушал меня и повторил, что ему надо сделать.

— Я должен выяснить, какие именно ошибки сделал директор ипподрома в Данстейбле, и убедиться, что они, а не что-то другое стали причиной разорения ипподрома, — четко отрапортовал Чико.

— Правильно. И покопайся в досье на Эндрюса и в деле, над которым ты работал, когда он выстрелил в меня.

— Но это же дохлый номер, — запротестовал он. — Досье давно в подвале среди архивных отчетов!

— Пошли за ним рассыльного Джонса, — ухмыльнулся я. — Возможно, это просто совпадение, но там есть один момент, который мне хотелось бы проверить. Жду результатов завтра утром. Идет?

— Как скажешь, дружище.

Взяв в гараже машину и заправив бак с запасом, я на полной скорости помчался на Бошамп-плейс. Лорд Хегборн вежливо, но холодно пожелал мне доброго утра, устроился на сиденье, и мы отправились в Сибери. Ему понадобилось не менее четверти часа, чтобы подавить в себе недовольство: ведь его заставили сделать то, чего он не хотел. Наконец он вздохнул, повернулся ко мне и предложил сигарету.

— Спасибо, сэр, я не курю.

— Не возражаете, если я закурю?

— Конечно, нет.

— Приятная машина, — проговорил он, обводя взглядом салон.

— Ей почти три года. Я купил ее в последний сезон моего участия в скачках. Думаю, это лучшая машина из всех, какие у меня были.

— Должен сказать, — проговорил он, — вы замечательно ведете машину. Никогда бы не подумал, что можно так прекрасно ездить, действуя только одной рукой.

— Мощный мотор облегчает управление. Прошлой весной я объехал на ней всю Европу... Там хорошие дороги.

Мы поговорили о машинах и отпусках, затем о театрах и книгах. И он вел себя как обыкновенный человек. Темы Сибери мы оба осторожно избегали. Мне хотелось привезти его туда в хорошем настроении. Споры, если они возникнут, можно оставить на возвращение. Вроде бы он тоже решил так.

Состояние скаковой дорожки в Сибери повергло его в мрачное молчание. Мы прошли весь выгоревший участок вместе с капитаном Оксоном, который вышагивал с важным видом и с подчеркнутой вежливостью обращался к лорду Хегборну. Я подумал, что капитан — дурак. Ему бы кинуться на грудь старшему стюарду и молить о немедленной помощи.

Капитана Оксона я раньше не встречал, но он сразу же узнал меня. Стройный, внешне приятный человек лет пятидесяти, с длинным заостренным подбородком и слезящимися глазами, сейчас он встал в позу обиженного упрямца, которая больше походила на детский каприз, чем на выражение настоящей силы. «Несостоявшийся полковник, — безжалостно подумал я, — и неудивительно».

— Понимаю, что это не мое дело, — начал я, — но, по-моему, бульдозер снимет поврежденную почву за несколько часов. Разве не так? Уже нет времени класть новый грунт, но можно засыпать поврежденные места тоннами опилок. Вы же все равно заказываете опилки, чтобы покрыть ими дорогу, просто придется заказать на несколько тонн больше. И тогда скачки могут состояться.

— Мы не можем позволить себе такой расход. — Оксон с раздражением посмотрел на меня.

— Вы не можете позволить себе еще раз в последний момент отменить соревнования, — поправил я его.

— На случай отмены соревнований у нас есть страховка.

— Сомневаюсь, чтобы страховая компания в данном случае оплатила вам убытки, — возразил я. — Они заявят, что скачки могли бы состояться, если бы вы приложили больше усилий.

— Сегодня понедельник, — проговорил лорд Хегборн, размышляя вслух. — Скачки должны состояться в пятницу. Предположим, мы вызовем завтра бульдозер. Опилки успеют разбросать в среду и четверг. Да, это звучит здраво.

— Но стоимость... — начал капитан Оксон.

— Думаю, что деньги должны быть найдены, — перебил его лорд Хегборн. — Передайте мистеру Фотертону, когда он приедет сюда, что я санкционирую расходы. Счет будет оплачен тем или иным путем. Но, на мой взгляд, нет причины, которая помешала бы нам принять меры.

У меня вертелось на языке замечание, что если бы Оксон вызвал бульдозер в первый же день, он сэкономил бы на оплате бесполезного недельного труда шести землекопов. Но битва уже была выиграна, и я благородно сдержался, хотя и продолжал считать Оксона дураком. Обычная традиция поручать управление ипподромами отставным армейским и морским офицерам чаще всего срабатывала, но в данном случае это было явно не так.

Втроем мы молча возвращались к трибунам. Лорд Хегборн сжал губы, увидев их запущенный вид. А я думал о том, как жалко, что за Сибери отвечает директор, чье сердце и дом далеко отсюда, на процветающих скаковых дорожках Бристоля. Если бы мне поручили заботу о Сибери, то я еще год назад заметил бы, что доходы падают, что Сибери нужен новый директор-распорядитель, заинтересованный в судьбе ипподрома, более того, чьи средства существования зависят от того, будет ли ипподром открыт и дальше. Ошибки, проволочки, неразбериха ложно понимаемая субординация, неудачи управляющих ипподромом послужили бесценным подарком для Крея, который давно готовился захватить земли Сибери.

Мистер Фотертон, конечно, был встревожен, но ничего не сделал, чтобы спасти положение. Он только поделился с Чарлзом своими заботами на одном из заседаний стюардов. А Чарлз, не зная, как отвлечь мои мысли от простреленного живота и, вероятно, искренне обеспокоенный судьбой Сибери, подбросил факты мне. Разумеется, свойственным только ему, своеобразным способом.

Случайность попыток спасти Сибери ужасала. Я всерьез задумался, владеет ли Фотертон большим пакетом акций и насколько он сам заинтересован в продаже земель ипподрома. Я решил, что надо тщательно ознакомиться со списком акционеров.

Капитан Оксон и лорд Хегборн обошли трибуны и направились через ворота к дороге, где через три сотни ярдов располагался блок конюшен со столовой и квартирой капитана Оксона наверху. Я следовал за ними.

По предложению лорда Хегборна капитан Оксон позвонил в местную фирму проката строительной техники и заказал на завтрашнее утро бульдозер. Его поведение стало еще более взвинченным, а отношение ко мне — еще более подозрительным, когда он предложил нам сандвичи с ветчиной и маринованными овощами, а я отказался, хотя истекал слюной от вожделения. Капитан Оксон не знал, что я всего лишь две недели назад выписался из больницы и мне предстояло ждать еще не менее двух недель, прежде чем свежий хлеб, ветчина, горчица и всевозможные маринады вернутся в мое меню. Крайне прискорбно.

После сандвичей лорд Хегборн решил совершить инспекцию помещений, и мы втроем обошли блок конюшен, общежитие конюхов, столовую, кухню и кабинеты административных служащих. Везде одна и та же картина постепенного ветшания, только несколько деревянных боксов для лошадей сверкали свежей краской — прежние трели, и пришлось построить новые. Больше нигде следов покраски или подновления мы не заметили.

Потом мы снова вернулись к ипподрому, прошли через главные ворота, миновали длинный ряд трибун, весовую, столовые, бары, гардеробы, построенные на противоположной от мест для зрителей стороне трибун. В одном конце располагались кабинет директора ипподрома, комната прессы и комната стюардов, в другом — пункт первой помощи и склад. Вдоль всего здания по центру шел широкий коридор, куда выходили вторые двери большинства комнат и лестницы трибун. Мы осмотрели все, даже спустились в бойлерную и помещение, где хранилось топливо. А я ностальгически заглянул в весовую и раздевалку.

В огромном здании стоял промозглый холод, пахло сыростью и пылью. Ничто здесь не выглядело новым. Образцовый пример мерзости запустения. Тоскливый вид местных сооружений вместе с повторявшимися несчастьями на скаковых дорожках уменьшали энтузиазм у желающих спасать ипподром.

Капитан Оксон сказал, что главной причиной всеобщего обветшания служит морской воздух, потому что ипподром расположен в полумиле от берега — и, по сути, он был прав. Морской воздух свободно гулял по ипподрому.

В конце концов мы вернулись к воротам, где стояла моя машина и, прежде чем уехать, еще раз посмотрели на трибуны, которые в это промозглое ноябрьское утро казались еще более заброшенными, разрушенными и пустыми, а начавшийся моросящий дождь затянул их тонкой, пропитанной солью пеленой.

— Что можно сделать? — спросил лорд Хегборн, когда мы проезжали мимо рядов бунгало по дороге домой.

— Не знаю, — покачал я головой.

— Мертвое место.

Я не стал спорить. Мне тоже казалось, что время упущено и Сибери не спасти. Назначенные на пятницу и субботу соревнования состоятся, но собранных денег не хватит, чтобы покрыть расходы. Ни одна компания не может выдержать бесконечные убытки. Сибери мог бы закрыть образовавшуюся брешь, взяв деньги из резервного фонда, но, изучив балансовые отчеты за несколько лет, я знал, что в этом фонде всего несколько тысяч фунтов стерлингов. Дело уже давно шло к упадку. Банкротство поджидало за ближайшим углом. Может быть, лучше, реально взглянув на ситуацию, признать, что у Сибери нет будущего, и продать землю по самой высокой цене какую только предложат? В конце концов, многие мечтают о равнинной земле на берегу моря. И почему бы акционерам не получить вознаграждение за долгую лояльность и мизерные дивиденды и не продать акции, за которые они когда-то платили по фунту, за восемь фунтов? Многие обрадуются, если Сибери пойдет с молотка, и никто не почувствует утраты. Сейчас лучше думать о людях, которые выиграют от продажи земли, а сам ипподром уже не спасти.

Спокойное течение моих мыслей вдруг прервалось, будто от резкого нажатия на тормоза. Я понял, что, должно быть, так смотрят на проблему и директор-распорядитель ипподрома мистер Фотертон, и управляющий Ок-сон, и многие стюарды. Это объясняет, почему они так удивительно мало делают, чтобы спасти Сибери. Они легко воспринимают поражение и считают его не только безвредным, но даже полезным, выгодным. Ведь то же случилось с другими ипподромами, даже такими крупными, как Херст-парк и Бирмингем. Почему же это не может произойти с Сибери?

Какое имеет значение, что еще одни соревнования пополнят список ушедших в прошлое? Какое имеет значение, что занятые люди, вроде старшего инспектора Корниша из Данстейбла, не смогут посмотреть скачки потому, что ипподром от них расположен очень далеко? Какое имеет значение, что люди, проводившие отпуск в Сибери, теперь поедут на другой курорт, а владельцы гостиниц обанкротятся?

«Владельцам скакунов, — подумал я, — надо бы стеной встать на защиту Сибери, потому что нет лучше ипподрома для их лошадей». Но они, конечно, не встанут. Их трудно убедить, даже если в прошлом они сами участвовали в соревнованиях, что там лучшие скаковые дорожки. Они видят только обшарпанные трибуны, а не прекрасно расположенные и хорошо построенные препятствия, которые словно приглашают лошадей прыгать. Они не понимают, какое удовольствие для их лошадей скакать по пружинящей под копытами земле или подойти к препятствию по плавно изогнутой дуге дорожки, которая идеальна для толчка даже на скорости. На многих других ипподромах лошади сбиваются и теряют ритм, потому что на дистанции там много резких поворотов и углов. Ничего подобного не случается в Сибери. Строитель этого ипподрома свою задачу выполнил блестяще, а регулярные визиты главного инспектора ипподромов позволили сохранить его работу. Быстрые, красивые, безопасные скачки — вот что такое Сибери.

Надо что-то сделать, опередив Крея.

С одной стороны — Крей, с другой — инертность распорядителей скачек... В порыве злости я нажал на акселератор, и машина понеслась по холмам, будто птица. Теперь я нечасто ездил с такой скоростью, мне еще не хватало второй руки на руле. Взлетев на очередной холм, я вспомнил о нервах своего пассажира и позволил стрелке спидометра застыть на пятидесяти.

— У меня такое же чувство, — сказал лорд Хегборн. Я удивленно взглянул на него.

— Ситуация приводит в ярость, — кивнул он. — Такой прекрасный ипподром, и ничего не сделаешь.

— Его можно спасти, — возразил я.

— Как?

— Новым подходом... — Я остановился.

— Продолжайте, — попросил он.

Но я не мог найти слова, чтобы вежливо объяснить ему, что прежде всего придется выгнать всех распорядителей Сибери. Многие из них, возможно, его личные друзья или сослуживцы.

— Предположим, — проговорил он через несколько минут, — вам предоставлена полная свобода действий. Что бы вы сделали?

— Полную свободу получить невозможно. Всегда есть только половина свободы. Один высказывает хорошие предложения, другой их топит. В результате не делается ничего.

— Нет, Сид, я имел в виду лично вас. Что бы сделали вы?

— Я? — Мне не удалось сдержать усмешку. — От того, что я сделал бы, Национальный охотничий комитет упал бы в обморок, будто девственница викторианской эпохи.

— Я хотел бы знать.

— Серьезно?

Он кивнул, словно умел быть только серьезным.

— Ну что ж, очень хорошо. — Я вздохнул. — Я украл бы любые хорошие идеи, которыми привлекают публику на ипподромы, и применил их в Сибери все скопом.

— Например?

— Я взял бы все деньги резервного фонда и предложил их как приз для больших скачек. Я сделал бы все, чтобы в этих скачках участвовали лучшие лошади. Потом я лично объехал бы всех тренеров, объяснил ситуацию и попросил поддержки. Я поехал бы к спонсорам скачек за Большой золотой кубок и выклянчил у них призы в пятьсот фунтов стерлингов для каждого заезда в этот день. Я организовал бы кампанию спасения Сибери, чтобы ее обсуждали по телевидению и в спортивных газетных колонках. Я постарался бы заинтересовать людей и вовлечь их в эту кампанию. Я превратил бы помощь Сибери в вопрос престижа. Я устраивал бы в Сибери все самое необычное. Например, попросил бы кого-нибудь вроде «Битлз» приехать и вручать призы. Я объявил бы, что в этот день будут бесплатная стоянка для машин и бесплатные программы с перечнем заездов, участников и так далее. В этот день я развесил бы на трибунах флаги и расставил кадки с цветами, чтобы скрыть облезшую краску и обветшалый вид. Я добился бы, чтобы каждый служащий считал своим долгом приветливо встречать зрителей. Я настоял бы, чтобы фирма, обслуживающая бары и ресторан, использовала все свое воображение. Я наметил бы эти соревнования на начало апреля и молил бы бога, чтобы день был солнечным. Для начала хватило бы и этого.

— И потом? — Лорд Хегборн не выразил никакого отношения к моим планам.

— Видимо, заем. В банке или у частных лиц. Но сначала надо показать, что Сибери, как и раньше, может успешно работать. Никто не придет и не предложит ссуду умирающему предприятию. Возрождение должно начаться раньше, чем будут получены деньги, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Понимаю, — медленно протянул он, — но...

— Да, планы всегда упираются в «но». В Сибери никто не собирается утруждать себя.

Мы долго ехали молча.

— Соревнования в пятницу и субботу... — заговорил он.

— Будет жаль, если их придется отменить в последнюю минуту из-за неожиданной аварии. Агентство Ханта Рэднора могло бы организовать охрану ипподрома. Патрули безопасности или что-то в таком духе.

— Слишком дорого, — быстро ответил Хегборн. — И вы еще не доказали, что в этом действительно есть необходимость. На мой взгляд, беды Сибери — просто полоса несчастных случаев.

— Но патрули безопасности могли бы предотвратить еще один такой случай.

— Не знаю. Надо подумать. — Он переменил тему разговора и до самого Лондона говорил о других скачках и других ипподромах.

Глава 10

Во вторник утром Долли нехотя подвинула ко мне телефон, и я попросил телефонистку соединить меня с отделом пропавших лиц.

— Сэмми? Сид Холли из отдела скачек. Ты занят?

— Последнюю несовершеннолетнюю только что извлекли из Гретны. Ну, выкладывай... Кто потерялся?

— Человек по фамилии Смит.

По проводу через три этажа проскочило слабое ругательство. Я засмеялся.

— Я думаю, он действительно Смит. Водитель по профессии. Последний год работал на цистерне в «Интерсоут кемикл». Ушел от них в прошлую среду, бросил жилье и не оставил нового адреса.

Я рассказал также об аварии, о предполагаемом сотрясении мозга и о ночных пирушках.

— А тебе не кажется, что его с дальним прицелом посадили за руль цистерны год назад? Тогда вряд ли Смит — настоящая фамилия. В этом случае наша задача становится гораздо сложнее.

— Не знаю. Но больше похоже, что он устроился в «Интерсоут кемикл» с честными намерениями, а потом ему предложили кругленькую сумму за особые услуги.

— Хорошо. Попробую сначала вашу версию. Вероятно, поступая в «Интерсоут кемикл», он сослался на прежние места, где работал. Они могут знать, есть ли у него другая профессия. Или я прослежу его прошлое через профсоюз. И его жена тоже могла где-то работать. Я перезвоню тебе.

— Спасибо.

— Не забудь вернуть мне стол, когда шеф купит тебе мебельный антиквариат с золотой крышкой.

— Боюсь, тебе придется долго ждать, — улыбнулся я. Значит, в ящике лежал завтрак Сэмми.

На столе я увидел тоненькую папку с делом Эндрюса, которую рассыльный Джонс раскопал в архиве. Я оглядел комнату.

— Где Чико?

— Помогает букмекеру переезжать в новый дом, — ответила Долли.

— Что он делает? — вытаращил я глаза.

— Вот именно — что! День давно был назначен. Букмекер перевозит сейф и хочет, чтобы Чико сидел на сейфе в мебельном фургоне. «Только Чико, — сказал он, — никого другого мне не надо». Заказчик, который платит, всегда прав, и Чико пошел сидеть на сейфе.

— Проклятие.

— Он оставил тебе пленку, — добавила Долли, потянувшись к ящику.

— Тогда беру свое проклятие назад.

Долли улыбнулась и передала мне пленку. Я вставил ее в магнитофон и надел наушники.

«Когда я истоптал ноги до самых лодыжек, — раздался бодрый голос Чико, — мне удалось раскопать, что ваш директор ипподрома, устраивая скачки, делал все, чтобы отпугнуть приличных участников, и был со всеми ужасно груб. Это самое плохое, что за ним числится. Говорят, что за год до самоубийства его все любили. Потом, как сказал каждый, с кем я разговаривал, он постепенно становился все хуже и хуже и наконец совсем чокнулся. Он так грубо обращался со служащими ипподрома, что половина из них не выдержала и ушла. Практически все местные торговцы при одном упоминании его имени плевались. Дополню рассказ, когда увижу тебя, но ничего похожего на Сибери тут нет — ни несчастных случаев, ни аварий, ничего в таком роде».

Вздохнув, я стер запись и вернул чистую пленку Долли Затем открыл папку с делом Эндрюса и стал изучать ее содержимое.

Мистер Мервин Бринтон из Рединга обратился в агентство за личной охраной, поскольку у него были основания предполагать, что он может подвергнуться нападению. Он не захотел сказать, почему на него могут напасть, и отказался от расследования, которое могло бы провести агентство. Все, что ему было нужно, — это телохранитель. Есть очень большая доля вероятности, говорилось в отчете, что Бринтон попытался кого-то шантажировать, и это срикошетило. В конце концов Бринтон сказал, что у него есть некое письмо, и он боится, что на него нападут, чтобы украсть этот документ. После долгих уговоров — дескать, не может же Бринтон содержать телохранителей всю оставшуюся жизнь — Чико Бернсу удалось убедить клиента, чтобы тот сообщил шантажисту, будто письмо лежит в отделе скачек в особом ящике стола. На самом деле письма в агентстве не было, и никто из сотрудников его не видел. Тем не менее Томас Эндрюс пришел или был послан, чтобы украсть письмо, но ему помешал Дж. С. Холли, которого он ранил выстрелом. После этого Эндрюс исчез. Два дня спустя позвонил Бринтон и сообщил, что телохранитель ему больше не требуется. И поскольку клиент отменил заказ, агентство дело закрыло.

Дальше шел отчет полиции о расследовании покушения на Холли.

Скучная мелкая история. Я представил напуганного маленького человека, игравшего не в своей лиге.

Бринтон.

Фамилия директора-распорядителя ипподрома в Данстейбле тоже была Бринтон.

Я сидел, уставясь в тонкую папку. Бринтон не очень распространенная фамилия. Но, вероятно, связи между ними нет. Бринтон из Данстейбла умер года на два раньше, чем Бринтон из Рединга обратился в агентство. Единственную связь можно усмотреть лишь в том, что и Бринтон из Данстейбла, и Томас Эндрюс зарабатывали на жизнь на ипподромах, хотя и по-разному. Немного. Или вообще ничего. Крохотная зацепка.

Я отправился домой, взял машину и поехал в Рединг.

Пожилой мужчина, седой и очень нервный, приоткрыл дверь, накинув цепочку, и в щель спросил:

— Да?

— Мистер Бринтон?

— Кто вы такой?

— Я из агентства Ханта Рэднора. Был бы очень благодарен, если бы вы согласились пару минут поговорить со мной.

Он колебался, пожевывая верхнюю губу, которую украшали неаккуратные седые усы. Встревоженные карие глаза обшарили меня с головы до ног, потом он перевел взгляд на белую машину, стоявшую возле кустов.

— Я послал чек, — наконец сказал он.

— С оплатой все в порядке, — заверил я его.

— Я не хочу никаких неприятностей... Это не моя вина, что стреляли в человека. — Последние слова прозвучали не очень уверенно.

— О, никто и не винит вас. Человек этот поправился и сейчас снова работает.

— Очень рад. — Он с облегчением вздохнул и потянул дверь на себя, чтобы снять цепочку.

Я последовал за ним в гостиную. Комната давно не проветривалась, и застоявшийся воздух казался густым от неприятного запаха. Мебель здесь была громоздкая, старомодная, покрытая коричневым лаком. Такая мебель в детстве представлялась мне недостижимой вершиной благосостояния по сравнению с нашими столом и шкафом из клееной фанеры. На стенах — застекленные витрины с тропическими бабочками, столешницы маленьких столиков покрыты резным орнаментом, похоже, сделанным на Яве или на Борнео. Вероятно, этот человек молодость провел за границей, а уйдя на пенсию, вернулся домой. Из солнечных жарких стран — в пригородную респектабельность Рединга.

— Жена пошла за покупками. — Мистер Бринтон все еще нервничал. — Она скоро вернется. — Он с надеждой посмотрел через тюлевую занавеску в окно, но миссис Бринтон не догадалась прийти пораньше, чтобы поддержать мужа.

— Я только хотел уточнить, мистер Бринтон, — начал я, — не связывают ли вас случайно родственные отношения с мистером Уильямом Бринтоном, бывшим управляющим ипподромом в Данстейбле?

Он долго страдальчески смотрел на меня, а потом, к моему ужасу, сел на диван и заплакал. Он закрывал глаза руками, и слезы капали сквозь пальцы на твидовые брюки.

— Прошу вас... мистер Бринтон... простите, — неловко бормотал я.

Он хлюпал носом и кашлял, потом вытащил платок и принялся вытирать глаза. Постепенно приступ горя прошел, и он неразборчиво прохрипел:

— Как вы узнали? Я же говорил, что не хочу никаких вопросов...

— Совершенно случайно. Никто не будет задавать вопросов, обещаю вам. Может быть, вы сами хотите рассказать? Тогда вопросы вообще не понадобятся.

— Полиция... — Он всхлипнул и недоверчиво посмотрел на меня. — Они уже приходили, но я отказался говорить, и они ушли.

— Все, что вы скажете, останется строго между нами.

— Я был таким дураком... Мне в самом деле хочется кому-то рассказать.

Я представил страшное напряжение, чувство вины, которые давили на него столько времени, и его рыдания показались мне не только понятными, но и неизбежными.

— Понимаете, все из-за письма. — Он тихо высморкался. — Письма, которое Уильям начал писать мне, но так никогда и не отправил... Я нашел его в сундуке с разными вещами, которые остались после того, как он покончил с собой. Я жил тогда в Сараваке на Борнео, и вдруг получаю телеграмму. Вы знаете, это страшный удар... Единственный брат, и поступил... так ужасно. Он был младше меня на семь лет, мы не были особенно близки, только в детстве. Теперь я так жалею... но уже поздно. Как бы то ни было, вернувшись в Англию, я забрал оставшиеся после него вещи, привез сюда и поставил на чердак. Книги о скачках, седла и все такое. Понимаете, я не знал, что с ними делать. Мне они совсем ни к чему. Но... мне казалось... я считал... нельзя же просто их сжечь. Прошло много месяцев, прежде чем я взялся разбирать его вещи, и тогда-то нашел письмо.

Мистер Бринтон почти шепотом закончил последнюю фразу и виновато поглядел на меня.

— Мы с Китти очень быстро поняли, что моя пенсия не так велика, как хотелось бы. В Англии все ужасно дорого. Налоги... Мы решили продать дом, хотя только что его купили и родные Китти живут рядом. И... я подумал... может быть, сумею вместо дома продать письмо.

— И вместо денег получили угрозы, — заметил я.

— Да. Понимаете, само письмо мне подсказало идею... — Он пожевал усы.

— А сейчас письма у вас нет. — Я не спрашивал, а констатировал факт, словно точно знал, а не просто догадался. — Когда первый раз вам угрожали по телефону, вы считали, что еще сможете продать письмо, если агентство Рэднора обеспечит вашу безопасность. Но потом вас сильно запугали, и вы отдали письмо. После этого вы отказались от телохранителя, потому что угрозы прекратились.

— Я отдал им письмо, — кивнул он, — потому что стреляли в человека. Я никогда не думал, что такое может случиться. Я был в ужасе. Какой-то кошмар. Я не понимал, что это так опасно. Всего лишь продать письмо... Господи, лучше бы я никогда не находил его. Лучше бы Уильям никогда не писал его.

То же самое подумал и я, вспоминая, как пуля Эндрюса продырявила мне живот.

— О чем шла речь в письме? — спросил я.

— Опять начнутся неприятности. — Мистер Бринтон испуганно и нерешительно смотрел на меня. — Они снова придут сюда.

— Они же не узнают, что вы рассказали мне, — успокоил я его. — Никто им не скажет.

— Да, надеюсь, не узнают.

Он смотрел на меня, раздумывая, рассказать или нет. Быть маленьким не всегда плохо, есть и преимущество: никто тебя не боится. Если бы я был крупным властным человеком, он бы никогда не рискнул. Мистер Бринтон смотрел на меня, и понемногу лицо его смягчилось, он расслабился и отбросил последние сомнения.

— Я знаю письмо наизусть, — сказал он. — Если хотите, я напишу. Это легче, чем пересказывать.

Я сидел и ждал, пока он, достав старомодную самопишущую ручку и большой блокнот, старательно выполнял свою задачу. Письмо брата словно лежало перед ним на столе, и он смотрел на невидимые строчки с заметным волнением, но было ли оно вызвано страхом, угрызениями совести или печалью, трудно сказать. Исписав целую страницу, он оторвал листок и трясущейся рукой протянул мне.

Я прочел написанное, потом перечитал еще раз. «Из-за этих коротких отчаянных фраз, — подумал я, — я чуть было не познакомился со святым Петром».

— Прекрасно. Большое спасибо.

— Лучше бы я никогда не находил это письмо, — снова повторил мистер Бринтон. — Бедный Уильям.

— Вы видели этого человека? — Я показал на письмо, вкладывая его в бумажник.

— Нет, я написал ему... Его нетрудно было найти.

— И сколько вы просили за письмо?

— Пять тысяч фунтов, — пробормотал он, вспыхнув от стыда.

Пять тысяч фунтов стерлингов! В этом была его ошибка. Если бы он запросил пятьдесят тысяч, у него был бы шанс. Но пять тысяч фунтов сразу сбросили его вниз, показали, что он не принадлежит к большим и сильным. Мистер Бринтон этой суммой раскрыл свою посредственность. Неудивительно, что его так быстро растоптали.

— Что произошло потом? — спросил я.

— Часа в четыре за письмом пришел здоровенный парень. Это было ужасно. Я спросил о деньгах, а он расхохотался мне в лицо и толкнул в кресло. Никаких денег, заявил он, а если я не отдам сейчас это письмо, он... проучит меня. Он так и сказал, что проучит меня. Я объяснил, что письмо в сейфе в банке и что банк сейчас закрыт. Поэтому я не могу взять его до завтрашнего утра. Он сказал, что придет завтра утром и пойдет со мной в банк. Потом он ушел...

— А вы сейчас же позвонили в агентство, да? Почему вы выбрали Ханта Рэднора?

— Он единственный, о ком я знал, — удивился он. — А разве есть другие? По-моему, большинство моих знакомых слышали только о Ханте Рэдноре.

— Понимаю. Значит, Хант Рэднор прислал телохранителя, но тот парень не отставал от вас.

Он продолжал звонить... Тогда ваш сотрудник предложил устроить в своем офисе засаду, и в конце концов я согласился. Ох, не стоило соглашаться, но я был таким дураком. Ведь я с самого начала знал, кто угрожает мне, но не мог сказать вашему агентству, потому что тогда мне пришлось бы признаться, что я хотел получить деньги... незаконным путем.

— А как выглядел тот парень, который приходил за письмом и угрожал вам?

— Очень сильный. — Бринтону неприятно было даже вспоминать о нем. — Стальные мышцы. Когда он толкнул меня, я будто стукнулся о стену. Я не... Я имею в виду, что никогда не умел работать кулаками. Если бы он начал бить меня, я бы не сумел защититься...

— Я не собираюсь упрекать вас, что вы не сопротивлялись, — объяснил я. — Мне просто хочется знать, как он выглядит.

— Очень крупный, — сказал он. — Огромный.

— Я знал это несколько недель назад. Не могли бы вспомнить что-нибудь еще? Какие у него волосы? Есть ли какие-то особые приметы? Сколько ему лет? К какому классу принадлежит?

Мистер Бринтон первый раз улыбнулся, и печальные морщины вокруг его рта почти исчезли, в лице мелькнуло что-то обаятельное. Если бы он не сделал первый шаг к преступлению, подумал я, он так бы и оставался симпатичным, безобидным, приличным человеком, понемногу приближающимся к старости, озабоченным лишь тем, как бы растянуть пенсию на оставшиеся дни. Ни слез, ни гнетущего чувства вины.

— Когда вы задаете такие вопросы, легче вспомнить... Он начинает лысеть. И руки сверху покрыты крупными веснушками, как кляксами. Трудно сказать, сколько ему лет, но он не молодой. Больше тридцати, по-моему. Что вы еще спрашивали? Ах да, класс. Скорее из рабочих.

— Англичанин?

— О да, не иностранец. Наверное, кокни.

Я встал, поблагодарил его и направился к двери, но он остановил меня.

— У меня больше не будет неприятностей?

— Нет. Ни от меня, ни от агентства.

— А от того человека, в которого стреляли?

— И от него тоже.

— Я пытаюсь убедить себя, что в этом нет моей вины... но я не сплю по ночам. Как я мог быть таким дураком? Не надо было позволять этому юноше устраивать засаду... Не надо было звонить в ваше агентство — это стоило трети наших сбережений... Не надо было и думать о деньгах за это письмо...

— Правильно, мистер Бринтон, не надо было. Но что сделано, то сделано, и, по-моему, вы никогда больше не ввяжетесь в подобную аферу.

— Нет, нет! — Он страдальчески сморщился. — Никогда. Последние несколько недель были... — Голос его стал почти неслышным. Но потом он уже твердо продолжал: — Теперь нам придется продать дом. Конечно, Китти нравилось здесь. Но что касается меня, то я всегда мечтал о маленьком бунгало на берегу моря.

Вернувшись в офис, я достал злосчастное письмо и, прежде чем положить в папку с делом Бринтона, перечитал снова. Письмо не было ни оригиналом, ни фотокопией и не могло служить доказательством. Бесполезное для суда письмо. Мелкий аккуратный почерк старшего Бринтона роковым образом противоречил отчаянию содержания:

Дорогой Мерви, дорогой старший брат.

Как я хотел бы, чтобы ты помог мне, как в детстве, когда я был маленьким. Я потратил пятнадцать лет жизни на то, чтобы построить Данстейбл, а некий Говард Крей заставляет меня разрушить его. Я должен устраивать скачки так, чтобы это никому не нравилось. Теперь в Данстейбл на соревнования присылают меньше десятка лошадей. Поступления от проданных билетов быстро падают. На этой неделе я должен проследить, чтобы текст программы скачек опоздал в типографию и чтобы телефоны в комнате прессы вышли из строя. Возникнет ужасный скандал. Окружающие, должно быть, думают, что я сошел с ума. А я не могу избавиться от него. Он хорошо платит, и мне приходится делать то, что он приказывает. Ты же знаешь, я не могу переделать свою природу. Он разузнал все о мальчике, который живет со мной, и я могу попасть под суд. Он хочет продать ипподром под застройку. Ничто не остановит его. Мой ипподром! Я люблю его.

Знаю, что не пошлю тебе этого письма. Мерви, как я хотел бы, чтобы ты был рядом. У меня никого больше нет. Боже милостивый, я больше не могу это выносить. Не могу.

В тот же день, в пять минут шестого, я открыл дверь офиса Занны Мартин. Стол был повернут лицом к двери. Она подняла голову и посмотрела на меня с гордостью и смущением.

— Я сделала это, — сказала она. — Если вы не сдержали слово, я убью вас.

Она причесала волосы так, что они еще больше закрывали щеки, но все равно изуродованная половина лица сразу бросалась в глаза. За два дня, прошедших с пятницы, я забыл, как сильно оно пострадало.

— У меня было такое же чувство, когда я думал о вас, — усмехнулся я.

— Вы правда сдержали обещание?

— Да. Всю субботу и воскресенье и большую часть дня вчера и сегодня. Но это ужасно.

— Я рада, что вы пришли. — Она вздохнула с облегчением. — Сегодня утром я чуть не отказалась от вашего плана. Я подумала, что вы не сдержали слова и никогда не придете посмотреть, выполнила ли я свою половину уговора, и я останусь совершенной идиоткой.

— Ну вот, я здесь. Мистер Болт у себя?

— Он уехал домой. А я как раз собиралась уходить.

— Закончили возиться с конвертами?

— Конвертами? Ах да, с теми, которые я печатала, когда вы приходили в прошлый раз? Да, они все готовы.

— Заклеены и разосланы?

— Нет, листовки еще не пришли из типографии. Мистер Болт ужасно недоволен. Думаю, их пришлют завтра, тогда и отправлю.

Она встала, высокая и худощавая, надела пальто и завязала шарф под подбородком.

— Вы собираетесь куда-нибудь сегодня вечером?

— Домой, — решительно ответила она.

— Пойдемте пообедаем, — предложил я.

— Тетиного наследства не хватит надолго, если вы будете так его транжирить, — улыбнулась мисс Мартин. — По-моему, мистер Болт уже вложил ваши деньги в какие-то ценные бумаги. Вам лучше поберечь оставшиеся, пока все не устроится.

— Тогда кофе со сдобными булочками?

— Знаете что, — нерешительно начала она, — по дороге домой я иногда покупаю горячих цыплят. Рядом с метро есть лавка, где продаются рыба и цыплята. Не хотели бы вы... не хотели бы вы поехать и помочь мне съесть их? В ответ — я имею в виду вечер в пятницу.

— С удовольствием, — ответил я и был вознагражден мягким смехом.

— В самом деле?

— В самом деле.

Как и в первый раз, мы доехали до Финчли на метро, только она села так, что все ее лицо было видно. Я тоже положил локоть недействующей руки на подлокотник, чтобы укрепить в ней силу духа. Мисс Мартин с благодарностью посмотрела на мою руку, а потом в глаза, будто мы вместе участвовали в каком-то захватывающем приключении.

Выходя из метро, она сказала:

— Совсем по-другому себя чувствуешь, если тебя сопровождает мужчина, даже... — она на полуслове оборвала себя.

— Даже, — закончил я, улыбаясь, — если он меньше тебя ростом и тоже пострадал от несчастного случая.

— О боже! — воскликнула она. — И к тому же много моложе тебя. — Ее здоровый глаз с раскаянием смотрел на меня, а стеклянный — неподвижно вперед. Я уже снова начал привыкать к нему.

— Позвольте мне купить цыпленка, — попросил я, когда мы остановились возле лавки. Запах жареной картошки смешался с выхлопными газами проехавшего мимо грузовика. Восхитительная штука — цивилизация!...

— Безусловно, не позволю. — Мисс Мартин твердо отстранила меня и купила цыпленка сама. Она вышла из лавки с покупками, завернутыми в газету. — Я еще взяла немного жареной картошки и пакет горошка, — сообщила она.

— А я куплю бренди. — На этот раз тверд был я, стараясь не думать, что сотворят с моими кишками жареная картошка и горох.

Мы со свертками вошли в подъезд, а потом в ее квартиру. Она шла легкими шагами.

— В буфете, вон там, — показала она, снимая пальто и развязывая шарф, — бокалы и бутылка шерри. Не будете ли любезны налить мне? Вы, наверно, предпочитаете бренди, но если хотите шерри, налейте себе тоже. Я сейчас, только отнесу это в кухню и поставлю подогреть.

Открывая бутылку и наполняя бокалы, я слышал, как она зажгла газовую конфорку и развернула пакеты. Потом наступила мертвая тишина. Когда с бокалом шерри для нее я вышел в кухню, то сразу понял почему: Занна Мартин читала газету, в которую лавочник завернул покупки. Цыпленок в пергаментной бумаге застыл у нее в руке, а на столе лежали открытый пакет картошки и банка горошка.

Мисс Мартин ошеломленно взглянула на меня.

— Вы, — прошептала она. — Это вы? Конечно, вы.

Я посмотрел туда, куда показывал ее палец. В лавке возле метро ей завернули цыпленка в воскресный номер «Санди хемисфер».

— Вот ваш шерри. — Я протянул ей бокал.

Она положила на стол цыпленка и взяла бокал, не замечая его.

— Мне бросилось в глаза название «Второй Холли?» Конечно, я прочла. И портрет ваш. И в статье есть упоминание о руке. Вы Сид Холли?

— Да. — Отрицать было бессмысленно.

— Боже всемогущий! Я слышала о вас очень много. Я читала о вас. Видела по телевизору. Часто. Отец любил скачки, и, когда он был жив, мы не пропускали ни одной передачи. — Она помолчала, а потом продолжала с еще более недоуменным видом: — Ради бога, зачем вам понадобилось говорить, что вас зовут Джон и что вы работаете в магазине? Почему вы пришли к мистеру Болту? Ничего не понимаю.

— Выпейте шерри, поставьте цыпленка в духовку, пока он совсем не остыл, и я объясню вам.

Ничего другого не оставалось. Мне совсем не хотелось рисковать: ведь эту пикантную новость она может передать своему боссу, мистеру Болту.

Не возражая, она поставила на плиту обед, прошла в комнату и села на софу напротив меня, вскинув в ожидании брови.

— Я не работаю в магазине, — признался я. — Я сотрудник фирмы Ханта Рэднора.

Как и Бринтон, мисс Мартин слыхала о нашем агентстве. Застыв как изваяние, она хмуро смотрела на меня. Как можно обыденнее я рассказал ей о Крее и акциях Сибери, но она была не дура и сразу перешла к сути дела.

— Вы подозреваете мистера Болта и поэтому пришли к нему?

— Да, боюсь, вы правы.

— И меня? Вы пригласили меня пообедать только потому, что хотели узнать о нем? — В ее голосе звучала горечь.

Я не сразу ответил. Она ждала. Ее спокойствие обжигало сильнее, чем слезы или обвинения. Мисс Мартин так мало требовала от жизни. Наконец я решился:

— Да, я приехал в офис, чтобы встретиться с мистером Болтом и пригласить пообедать его секретаря.

Горошек закипел, и капли громко шипели на плите. Она медленно встала.

— По крайней мере, это честно.

Занна Мартин прошла в крохотную кухню и, выключив газ, вернулась.

— Сегодня я приехал в офис потому, что хотел посмотреть на листовки, которые Болт рассылает акционерам Сибери. Вы объяснили, что они еще не пришли из типографии. Никто меня не заставлял принять ваше приглашение. Однако я здесь.

Мисс Мартин стояла на пороге кухни, изо всех сил стараясь удержать слезы и держаться строго.

— Полагаю, об этом вы тоже лгали, — спокойным, ровным голосом проговорила она, показывая на мою руку. — Почему? Почему вы затеяли со мной такую жестокую игру? Ведь вы могли получить информацию и без этого. Почему вы заставили меня переставить стол? Вы, наверное, всю субботу смеялись до икоты, вспоминая о нашем уговоре.

Я встал.

— В субботу я ездил в Кемптон на скачки... — начал я.

Она не шелохнулась.

— И сдержал обещание.

Она недоверчиво махнула рукой.

— Простите, — безнадежно вздохнул я.

— Да. Спокойной ночи, мистер Холли. Спокойной ночи.

Я ушел.

Глава 11

На следующее утро, в среду, Рэднор собрал совещание по Сибери. На нем присутствовали он, Долли, Чико и я. Накануне мне удалось вырвать у лорда Хегборна ворчливое разрешение на круглосуточную охрану Сибери в четверг, пятницу и субботу.

Еще во вторник мы узнали, что бульдозер закончил работу, а когда позвонили утром в среду, до совещания, то нам сообщили, что грузовик с опилками прибыл и уже начали закрывать поврежденный грунт. Казалось, все возможные помехи для открытия соревнований взяты под контроль. Даже погода благоприятствовала Сибери: прогноз обещал сухие, прохладные, солнечные дни.

Долли предложила систему открытого патрулирования, и Рэднор склонен был согласиться с ней. Но мы с Чико вынашивали другой план.

— Если кто-то собирается устроить диверсию на скаковой дорожке, то патрули спугнут исполнителей. И на трибунах они не решатся устраивать саботаж в присутствии наших людей, — объяснила Долли свой замысел.

— Это самый безопасный способ: так мы будем уверены, что скачки состоятся, — поддержал Долли Рэднор. — Полагаю, нам понадобится не меньше четырех человек, чтобы сделать патрулирование эффективным.

— Согласен, что для страховки нужно вести патрулирование в ночь на четверг, пятницу и субботу, — начал я. — Но завтра днем, когда ипподром более или менее безлюден, мы должны попытаться схватить их на месте преступления, а не спугнуть. У нас еще нет улик, которые можно представить суду. Если мы схватим их на месте преступления, мы выиграем полдела.

— Правильно, — поддержал меня Чико. — Спрятаться и выскочить в самый неожиданный момент. Это лучше, чем дать им спокойно скрыться.

— Насколько я помню, — улыбнулась Долли, — в прошлый раз вы вдвоем уже ставили мышеловку. А кто выступит в роли сыра теперь?

— Боже мой, Долли, ты сразила меня наповал, — расхохотался Чико. Даже Рэднор засмеялся.

— Если серьезно, — заметил он, — то не представляю, как вы это сделаете. Ипподром огромен. Если вы спрячетесь, то сможете контролировать только небольшой участок. Но если вас будет видно, то одно ваше присутствие прервет любую подозрительную возню вернее, чем патруль. По-моему, твой вариант неосуществим.

— Хм, все же кое-что я умею делать лучше, чем кто-либо в агентстве, — заметил я.

— Что же? — спросил Чико, приготовившись спорить.

— Ездить верхом.

— Сражен наповал, — второй раз за сегодняшний день уступил Чико. — В этом тебе не откажешь, дружище.

— Да, это мысль, — задумчиво протянул Рэднор. — По-моему, никто ничего не заподозрит, увидев на ипподроме лошадь. И Сид сможет беспрепятственно перемещаться по всей территории. А где ты ее возьмешь?

— У Марка Уитни. Попрошу у него какую-нибудь клячу. Его конюшня недалеко от Сибери, и он посылает туда лошадей на тренировки.

— А ты еще способен... — начала Долли и осеклась. — Ну ладно, не смотри на меня так мрачно, я не умею ездить верхом даже с двумя руками, не то что с одной.

— У знаменитого Грегори Филипса ампутировали руку выше локтя, а он потом много лет участвовал в любительских скачках, — напомнил я.

— Хватит об этом, — фыркнула Долли. — А Чико?

— Он наденет мои брюки для верховой езды, чтобы не бросаться в глаза. И небрежно облокотится на ограждение.

— Мимикрия, — весело добавил Чико.

— Это то, что ты хочешь, Сид? — спросил Рэднор.

Я кивнул и сказал:

— Давайте рассмотрим самое слабое место в этом деле. Против Крея у нас нет никаких доказательств. Мы не можем найти Смита, водителя цистерны. Но допустим, мы его найдем: если он расскажет, кто заплатил ему за аварию, то все потеряет и ничего не приобретет. Следовательно, он будет молчать. В прошлом году в Сибери сгорели конюшни, а нам так и не удалось доказать, что это поджог. Нашли окурок, но курят все конюхи, хотя в конюшнях курить запрещено. Значит, несчастный случай. Когда лошадь сломала ногу в так называемой канаве или яме, мы так и не смогли узнать, как давно эту ловушку выкопали: накануне, или за неделю, или за шесть недель до происшествия. — Никто не возразил ни слова, и я продолжал: — Письмо Уильяма Бринтона из Данстейбла — всего лишь реконструкция и в качестве доказательства не годится. Мы не можем сообщить о письме лорду Хегборну потому, что я обещал сохранить его в тайне. И до сих пор лорд Хегборн не убежден, что Крей не просто скупает акции, но и готовит диверсии. Приведенные примеры свидетельствуют, что Крей способен на все. Как мне представляется, сейчас мы должны дать ему шанс развернуть свою кампанию.

— Ты думаешь, он начнет действовать? — спросил Рэднор.

— Чертовски похоже! В нынешнем году это последнее соревнование в Сибери, до февраля скачек не будет. Отсрочка на целых три месяца. И, если я правильно понимаю, Крей сейчас спешит из-за политической ситуации. Он не хочет потратить пятьдесят тысяч фунтов стерлингов на покупку акций и, проснувшись однажды утром, узнать, что земли Сибери национализированы. На его месте я бы хотел закончить сделку и как можно скорее продать землю застройщикам. Судя по фотографии отчета о движении акций, он уже владеет двадцатью тремя процентами акций. Этого вполне достаточно, чтобы при голосовании получить нужное ему решение и продать земли Сибери. Но он жадный. Он хочет иметь больше. И прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик, ведь ждать до февраля рискованно. Поэтому, я думаю, если мы дадим ему шанс, он на этой неделе организует еще одну аварию.

— Это очень рискованно для нашего престижа, — вздохнула Долли. — Предположим, случится что-то ужасное, а мы не сумеем ни предотвратить катастрофу, ни поймать тех, кто ее устроил.

Несколько минут мы все трое прокручивали доводы «за» и «против». Открытое патрулирование или игра в кошки-мышки? В конце концов Рэднор повернулся ко мне и спросил:

— Сид?

— Это ваше агентство. И ваш риск, — ответил я.

— Но это твое расследование. Только твое. Тебе решать.

Я не понимал Рэднора. Он ничего не терял, дав мне полную свободу в расследовании этого дела, однако совсем не похоже на него позволить мне принимать решение в такой сложной ситуации. Впрочем, если он хочет...

— Хорошо. Мы с Чико сегодня поедем в Сибери на ночь и пробудем там весь день завтра, — начал я. — По-моему, даже капитан Оксон не должен знать, что мы там. И конечно, ни десятник Тед Уилкинс, ни любой другой служащий. Мы подъедем с противоположной от трибун стороны, и я возьму у Марка Уитни лошадь. Долли договорится с Оксоном, что официальный патруль прибудет завтра... Долли, предложите ему, чтобы он отвел патрульным теплую комнату. Тогда ему придется включить центральное отопление.

— Патруль в пятницу и в субботу? — спросил Рэднор.

— Полная охрана. Столько людей, сколько лорд Хегборн согласится оплачивать. Зрители на трибунах сделают игру в кошки-мышки невозможной.

— Правильно, — решительно подтвердил Рэднор. — Договорились.

Когда Долли, Чико и я выходили, он остановил меня:

— Сид, ты не возражаешь, если я еще раз посмотрю эти фотографии? Пришли их мне с рассыльным Джонсом, если они тебе больше не нужны.

— Хорошо. Я так долго на них смотрел, что выучил наизусть. Держу пари, вы тотчас заметите то, что я пропустил.

— Так часто бывает, — кивнул Рэднор. — Всегда полезно окинуть факты свежим взглядом.

Мы втроем вернулись в отдел скачек, и я с помощью телефонистки нашел рассыльного Джонса, который был в отделе розыска пропавших лиц. Пока он спускался, я снова пересмотрел все снимки. Отчет о движении акций, сводный список банковских счетов, письма Болта, десятифунтовые банкноты и два листа с датами, инициалами и цифрами. С самого начала было ясно, что это отчет о расходах с расписками. Но теперь я кое-что мог расшифровать. Некий У.Л.Б. регулярно в течение года получал по пятьдесят фунтов в месяц. Последний раз он получил деньги за четыре дня до того, как Уильям Лесли Бринтон нашел кратчайший выход из тупика, в который его загнали. Шестьсот фунтов — цена жизни человека.

Большинство других инициалов ни о чем мне не говорило, кроме последних в списке. Д.Р.С. Очень похоже, что они принадлежат водителю цистерны. Первые сто фунтов Д.Р.С. получил накануне того дня, когда в Сибери перевернулась цистерна, и за день до того, как Крей приехал в Эйнсфорд на уик-энд.

В следующей строчке, последней на втором листе, против Д.Р.С. стояла сумма в сто пятьдесят фунтов и дата — вторник после того уик-энда, когда я сделал фотографии. Именно во вторник Смит ушел с работы, упаковал вещи и скрылся.

Среди инициалов постоянно попадались два полных имени, Лео и Фред. Видимо, каждый из них получал свои деньги регулярно, как жалованье. Один из них и был тем огромным парнем, который приходил к Марвину Бринтону. Один из них был и тем большим боссом, который послал Эндрюса с револьвером в офис агентства на Кромвель-роуд.

Мне предстояло предъявить счет или Лео, или Фреду.

Наконец появился рассыльный Джонс. Я отдал ему фотографии.

— А где наш кофе, маленькая сопливая лысуха? — грубо спросил Чико. Когда Джонс разносил кофе, мы были внизу, у Рэднора.

— Лысуха — от слова «лысый», — сухо заметила Долли, глядя на роскошные локоны Джонса.

Джонс непечатно объяснил Чико, где тот может найти свой кофе.

Чико в ярости взмахнул кулаком над головой рассыльного Джонса, тот отскочил в сторону и оскорбительно захохотал. Фотографии взлетели вверх и веером разлетелись по комнате.

— Да прекратите, черт возьми! — закричала Долли, когда большая фотография упала на ее стол.

— Сначала сопли подотри, а потом лезь ко мне. — Последнее слово осталось за Джонсом, и в прекрасном настроении он принялся помогать Долли и мне собирать фотографии. Запихав их в пакет и довольно ухмыляясь, он ушел.

— Чико, — строго сказала Долли, — зачем ты затеял свару?

— Твоя материнская забота у меня поперек горла стоит, — огрызнулся Чико.

Долли закусила губу и отвела взгляд. Чико вызывающе уставился на меня, прекрасно осознавая, что он начал первый и был не прав.

— Будто коты на крыше, — равнодушно проговорил я.

Чико не сумел быстро придумать достойный ответ, скорчил рожу и вышел из комнаты. Представление закончилось. Офис вернулся к нормальной жизни. Машинистки застучали по клавишам, заработали магнитофоны, сотрудники схватились за телефоны. Долли, вздохнув, начала составлять график патрулирования Сибери. Я сидел и думал о Лео. Или о Фреде.

Немного спустя я поднялся в Bona fides. Обычный гул телефонных разговоров висел в воздухе. Джордж, погруженный в таинственную беседу о шариках против моли, увидев меня, покачал головой. Джек Коупленд, одетый в очередной поношенный пуловер, в перерыве между двумя звонками выкроил минутку и сообщил, что по Крею никаких новостей.

— Этот тип, — сказал Джек, — профессионально скрыл все следы того, что было десять лет назад. Но если хотите, мы будем копать глубже.

— Конечно, хочу.

Я поднялся в отдел розыска пропавших лиц. Сэмми тоже покачал головой: о Смите ничего не известно — еще рано.

Рассчитав, что Марк Уитни уже должен вернуться со второй тренировки лошадей, я позвонил ему домой и попросил одолжить старого скакуна, вышедшего на покой.

— Конечно, бери. А для чего?

Я объяснил для чего.

— Тогда тебе лучше взять и фургон, в котором мы перевозим лошадей, — решил он. — Если ночью начнется дождь, ты спрячешься в фургон и не промокнешь.

— Но разве он не нужен тебе самому? Тем более, прогноз обещает сухую и ясную погоду.

— Он мне понадобится только в пятницу утром. До соревнований в Сибери все мои лошади будут дома. А в Сибери я пошлю только одного скакуна, представляешь? Хотя ипподром прямо у меня под носом. Владельцы не хотят заявлять лошадей в Сибери. И в субботу мне придется тащиться в Бенбери. Чертовски глупо, у порога начинается прекрасная скаковая дорожка, а я поеду на худшую за тридевять земель.

— А какая лошадь побежит в Сибери?

Марк рад был выговориться и выдал мне полную и неприглядную правду о полуслепой, абсолютно тупой и плохо прыгающей каурой кобыле, с которой он надеется выиграть скачки новичков. Зная его, я подумал, что, скорее всего, и выиграет. Договорившись, что мы с Чико приедем к нему сегодня в восемь вечера, я повесил трубку.

Потом я ушел из офиса и на метро отправился в Сити, в библиотеку Торговой палаты, где попросил материалы по ипподрому Сибери. За длинным столом в пронумерованном кресле, окруженный энергичными клерками, мужчинами и женщинами, обложенными книгами и делавшими пространные выписки, я изучал последний список акционеров. Кроме Крея и его союзников, которых я узнавал по псевдонимам, помня наизусть отчет о движении акций, никто из инвесторов не владел большим пакетом акций: у каждого было не более трех процентов от общего количества. А три процента означали примерно две с половиной тысячи фунтов, которые лежали без движения и не приносили ни пенни дивидендов. Легко понять, почему держатели не хотели увеличивать свой пакет акций.

Имя Фотертона в списке не значилось, хотя это еще ни о чем не говорило, потому что некоторые акции покупались анонимно и могли принадлежать кому угодно. Но все же я был несколько удовлетворен, что директор ипподрома не участвует в игре, где победа — смерть Сибери. Все крупные перемещения акций в прошлом году шли только в направлении Крея, и никуда больше.

Некоторых мелких инвесторов, владеющих двумя сотнями акций каждый, я знал лично. Записав их имена и адреса, я решил написать им и попросить прислать мне письмо, полученное от Болта. Путь более долгий, чем через Занну Мартин, но зато более надежный.

Я плохо спал предыдущую ночь, все время думал о Занне Мартин. О ней и о Дженни. Об обеих.

В офис я вернулся перед концом ленча. В отделе скачек не было никого, кроме Чико. Он сидел за столом и грыз ногти.

— Если нам предстоит просидеть ночь на ипподроме, не лучше ли сейчас немного поспать? — предложил я.

— Нет нужды.

— Очень даже есть. Я не так молод, как ты.

— Бедненький старенький дедушка. — Он неожиданно улыбнулся и попросил прощения за утреннюю сцену. — Не мог сдержаться, понимаешь? Этот Джонс вечно подливает масла в огонь.

— Джонс сам постоит за себя. Но Долли...

— Черт возьми, я же не виноват, что у нее нет детей!

— Она хочет детей так же, как ты хочешь мать.

— Но я не хочу... — возмутился он.

— Родную мать, — прямо сказал я. — Ты хочешь, чтобы родная мать растила и любила тебя. Как растила и любила моя.

— Конечно, это твое преимущество.

— Правильно.

Чико засмеялся.

— Забавно, но мне нравится старушка Долли. Если бы еще она не квохтала надо мной, как наседка...

— Долли всем нравится, — улыбнулся я. — Ты можешь поспать у меня на софе.

— Похоже, с тобой будет труднее работать, чем с Долли. Я уже вижу, — вздохнул он.

— Да?

— Не обманывай себя, старина. Я хотел сказать, «сэр», — иронически добавил он.

Постепенно обитатели отдела скачек занимали свои места, включая и Долли.

— Первый патруль, — сообщила она, — приступит к работе на ипподроме завтра в шесть утра. Надо ли им сказать, чтобы они нашли вас и доложили о прибытии?

— Ни в коем случае, — решительно запротестовал я. — Никто не должен знать, где я.

— Так лучше, — согласилась она. — Тогда поступим, как обычно. Они позвонят шефу домой, когда начнут дежурство, а потом доложат, когда их сменит следующая группа.

— И они могут позвонить ему в течение всего дня если что-нибудь случится? — удивился я.

— Да, как обычно.

— Оказывается, быть шефом так же хлопотно, как и доктором, — улыбнулся я.

Долли кивнула и пробормотала:

— Ты скоро почувствуешь это на своей шкуре.

Мы с Чико пришли ко мне, задернули шторы и попытались уснуть. В половине третьего это не так-то легко. Среди дня я привык галопировать на скаковой дорожке, а не отдыхать. Когда зазвонил телефон, мне показалось, что я только что заснул. Посмотрел на часы — десять минут пятого. Я просил разбудить нас в шесть. Но это был не звонок-будильник, это была Долли.

— Только что для тебя пришел конверт с пометкой «очень срочно». Я подумала, что ты, наверно, хочешь узнать, в чем дело, прежде чем отправишься в Сибери.

— Кто принес конверт?

— Водитель такси.

— Пришли его ко мне.

— Боюсь, он уже уехал.

— От кого конверт?

— Понятия не имею. Обычный коричневый конверт. Такого типа, как мы используем для внутренних рапортов.

— А-а. Хорошо. Я сейчас приеду.

Чико, опершись на локоть, сонно поглядел на меня.

— Спи. Я ненадолго. Только схожу в офис и вернусь, — сказал я.

В отделе скачек выяснилось, что не только пришло сообщение, но и кое-что ушло. Обшарпанный стол лимонного цвета исчез. Я опять остался без рабочего места.

— Приходил Сэмми, — объяснила Долли. — Он очень сожалеет, но у него новый помощник, и его некуда посадить.

— В ящике лежали мои вещи, — пожаловался я и вспомнил о завтраке Сэмми, исчезнувшем вместе со столом.

— Они здесь. — Долли показала на угол своего стола. — Мы нашли только папку с делом Бринтона, полбутылки бренди и какие-то таблетки. А это я подобрала на полу. — Долли протянула мне хрустящий бумажный конверт.

— Это негативы фотографий. — Я взял у нее конверт. — Они лежали вместе со снимками.

— Пока Джонс все не рассыпал.

— Ах, да. — Я сунул конверт с негативами в папку с делом Бринтона, взял у Долли моток бечевки и крест-накрест обмотал папку. — А где таинственное и очень срочное послание?

Долли, не спрашивая разрешения, открыла конверт и молча протянула мне сложенный листок бумаги. Я развернул его и уставился на строчки, не веря своим глазам.

Это было циркулярное письмо на бланке фирмы «Чаринг, Стрит и Кинг», датированное завтрашним днем. В нем сообщалось:

Уважаемый сэр или мадам, некоторые наши клиенты выразили желание приобрести небольшими партиями акции нижеперечисленных компаний. Не предполагаете ли Вы продать Ваши ценные бумаги, вложенные в любую из названных компаний? Будем очень благодарны, если вы найдете возможным сообщить нам об этом. Мы гарантируем Вам хорошую цену, основанную на сегодняшнем курсе.

Затем следовал список примерно тридцати компаний, из которых я слышал только об одной — ипподром Сибери, он стоял почти в самом конце списка.

Я перевернул страницу. На обороте Занна Мартин написала:

Это письмо рассылается только акционерам Сибери и никому из акционеров других компаний. Оно пришло из типографии сегодня утром и завтра будет отправлено. Надеюсь, это то, что вы хотели. Прошу прощения за вчерашний вечер.

З.М.

— Что это? — спросила Долли.

— Полное прощение. — У меня отлегло от сердца. — И подтверждение, что Эллис Болт играет не в команде ангелов.

— Псих, — фыркнула Долли. — Забери свои вещи с моего стола, у меня нет места.

Бренди и таблетки я положил в карман, а папку Бринтона сунул под мышку.

— Так лучше?

— Спасибо, да.

— До свидания, любовь моя, увижу тебя в пятницу.

По пути домой неожиданно для себя я решил поехать к офису Болта и встретить Занну Мартин. Не поднимаясь к себе и не тревожа Чико, я спустился в гараж, взял машину и второй раз за этот день отправился в Сити. Наступил час пик, и движение было таким плотным, что я боялся не успеть и пропустить Занну. Но она задержалась и вышла минут на десять позже. Я успел перехватить ее у станции метро.

— Мисс Мартин, — позвал я, — вы не будете возражать, если я отвезу вас домой?

Она удивленно обернулась.

— Мистер Холли?

— Садитесь.

Она открыла дверь, взяла папку Бринтона, которая лежала на сиденье рядом со мной, села, аккуратно расправив пальто на коленях, и закрыла дверь. Изуродованная сторона ее лица была обращена ко мне, и, судя по всему, она постоянно помнила об этом.

Я вынул из кармана фунт и десять шиллингов и протянул ей. Она взяла деньги и улыбнулась.

— Водитель такси сказал нашей телефонистке, что вы дали ему фунт и десять шиллингов за то, чтобы он привез письмо. Спасибо большое.

Я выбрался на широкую магистраль и прибавил скорость. Мы ехали в Финчли.

— Несчастный цыпленок все еще в духовке, холодный. Вчера, когда вы ушли, я выключила газ, — переменила она тему разговора.

— Я очень хотел бы сегодня вечером поужинать с вами, но, к сожалению, у меня работа в агентстве.

— В другой раз, — спокойно согласилась она. — Как-нибудь в другой раз. Я понимаю, вы не могли в первый же день сказать мне, где работаете, потому что думали — вдруг я... сообщница мистера Болта. А потом вы боялись мне сказать, чтобы не огорчить меня, как на самом деле и вышло.

— Вы очень великодушны.

— Реалистична, хотя и с опозданием.

Некоторое время мы ехали молча, потом я спросил:

— Что будет с акциями Крея, если найдутся доказательства, что он занимался саботажем компании? Я имею в виду, если суд признает его виновным. Будут ли акции конфискованы, или, выйдя из тюрьмы, он по-прежнему останется акционером?

— Никогда не слышала, чтобы у кого-нибудь конфисковали акции. — В ее голосе прозвучала заинтересованность. — Но, наверно, до этого еще далеко?

— Мне хотелось бы знать. От этого зависит, что я буду теперь делать.

— Что вы имеете в виду?

— Ну... Самый простой способ остановить Крея — купить как можно больше акций, рассказать в финансовой прессе, в газетах, пишущих о скачках, как он скупал акции через подставных лиц, начать кампанию в защиту ипподрома и так далее. Цена моментально взлетит вверх. Но Крей уже владеет двадцатью тремя процентами акций, и если по закону их нельзя у него отобрать, он может продолжать свою аферу, проведет голосование и продаст Сибери или же, если остынет к этой сделке, продаст по высокой цене акции и получит жирный кусок. То есть в любом случае, в тюрьме или на воле, он получит хорошую прибыль, а земли Сибери будут застроены.

— Насколько я понимаю, такое уже бывало?

— Захват контрольного пакета акций действительно случался неоднократно. Но только однажды это произошло в результате намеренного подрыва благосостояния компании. В Данстейбле. И там тоже орудовал Крей.

— А удалось ли какому-нибудь ипподрому выжить? Я хочу сказать, после перехода контрольного пакета акций в руки того, кто хочет продать землю?

— Только Сендауну. По крайней мере, об этом известно. Вероятно, были и другие, но они сумели провести дело в секрете.

— Каким образом Сендаун выжил?

— Ему помогли местные власти. Они во всеуслышанье заявили, что разрешения на застройку земель ипподрома не дадут, даже если ипподром будет продан. Естественно, цена акций сразу же упала.

— Создается впечатление, что единственная надежда Сибери — местные власти. Если, конечно, они будут действовать, как в Сендауне. На вашем месте я бы попыталась организовать сильное лобби.

— Вы очень умны, мисс Мартин, — улыбнулся я. — Прекрасная мысль. Надо будет разведать настроения в совете города.

— Но с другой стороны, нехорошо организовывать лобби против желания жителей. — Она задумчиво покачала головой. — Гораздо лучше сначала узнать, чего хотят люди, а потом уже форсировать дело!

Мы ехали по Финчли.

— Вы понимаете, мисс Мартин, что, если я добьюсь успеха в своей работе, вы потеряете свою? — спросил я.

— Бедный мистер Болт, — засмеялась она. — У него совсем неплохо работать. Но не беспокойтесь обо мне. Опытному секретарю биржевого маклера совсем нетрудно найти хорошее место, уверяю вас.

Я остановился возле ворот и посмотрел на часы.

— Боюсь, что не смогу зайти к вам, я и так уже немного опаздываю.

Она не спеша открыла дверцу и выбралась из машины.

— Спасибо, что вы вообще пришли. — Мисс Мартин улыбнулась, закрыла дверь и помахала мне рукой.

Я ехал домой на максимальной скорости, какую только мог себе позволить при таком напряженном движении. И только поставив машину в гараж, выключив мотор и наклонившись над передним сиденьем, обнаружил, что там нет папки с делом Бринтона. Потом я вспомнил, что мисс Мартин всю дорогу держала папку на коленях, а я, сказав, что опаздываю, поторопил ее выйти из машины. Папка с делом Бринтона так и осталась у нее. У меня не было времени съездить за папкой, и я не мог позвонить Занне Мартин, потому что не знал фамилии владельца дома, в котором она жила. Но я успокаивал себя тем, что у нее папка будет в большей безопасности, чем в офисе.

Глава 12

Мы с Чико сидели в кустах дрока, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, и наблюдали восход солнца над ипподромом Сибери. Стояла сухая ясная погода, легкий мороз пощипывал уши, и мы оба дрожали от холода.

Позади нас был спрятан в кустах от любопытных глаз бывший победитель челтенхемского Золотого кубка в стипль-чезе. Он завтракал, пощипывая жухлую траву. Мы слышали хруст стебельков, когда Ривелейшн откусывал пучок травы, слабое позвякивание удил, когда он жевал, и еле удерживались от искушения снять с него теплую попону и укрыться самим.

— Теперь-то они попытаются что-нибудь предпринять, — с надеждой проговорил Чико. — Только светает, все еще спят.

Ночь прошла спокойно, в этом сомнений не было. Каждый час верхом на Ривелейшне я объезжал поле по скаковой дорожке, а Чико, прячась в тени, бесшумно обходил трибуны. Нигде никого. Ни единого звука, кроме слабого завывания ветра, никакого света, кроме звезд и заходящей луны.

Наше теперешнее убежище, выбранное, когда небо начало светлеть и следовало получше спрятаться, находилось в дальнем от трибун конце скаковой дорожки, недалеко от того места, где опрокинулась цистерна. Дорожка здесь поворачивала, образуя полукруг, в центре которого мы сидели. Кусты, которые тянулись до самой ограды ипподрома, надежно укрывали нас от постороннего глаза. Сразу за оградой виднелись маленькие садики первого ряда бунгало. Яркое оранжево-розовое солнце поднималось слева от нас, вокруг щебетали птицы. Было половина восьмого.

— Прекрасный будет день, — заметил Чико.

В десять минут десятого возле трибун появились люди, по дорожке поехал трактор, волоча за собой прицеп. Я достал бинокль, отрегулировал его и осмотрел груз. В прицепе лежали бревна, из которых, как я догадался, построят препятствия. Сзади шли трое мужчин.

Я молча протянул бинокль Чико и зевнул.

— Вполне обычный трактор, — со скучающим видом буркнул он.

Мы наблюдали, как трактор дополз до дальнего конца поля, постоял, пока с прицепа сбрасывали груз, и двинулся к трибунам за новым. Во время второго рейса он прошел совсем близко от нас, и я увидел, что это в самом деле двойные барьеры, которые ставят на дистанции, если они входят в программу заезда. Мы молча провожали трактор глазами.

— Чико, я был слеп, — медленно проговорил я.

— Чего?

— Трактор. Под нашим носом. Все время.

— Ну и что?

— Серная кислота. Цистерна. Понимаешь, ее опрокинул трактор. Не надо никаких сложных механизмов. Всего-то и нужны две веревки или цепи. Обмотать их по верху цистерны и закрепить на осях колес трактора. Потом отвинчиваешь крышку люка и отходишь в сторону. Разумеется, кому-то надо включить трактор на полную мощность и дернуть за рычаги, цистерна переворачивается, серная кислота заливает дорожку, и дело в шляпе.

— На каждом ипподроме есть трактор, — задумчиво протянул Чико.

— Правильно.

— Никто и не взглянет второй раз, если увидит трактор на ипподроме. Никто не станет искать следы, которые он оставил. Никто не вспомнит, что видел трактор на дороге. Значит, если ты прав, а я уверен, что ты прав, незачем было даже нанимать его: использовали тот, что есть на ипподроме.

— Держу пари, что именно его и использовали. — Я рассказал Чико о фотографии двух листов с инициалами и цифрами выплат людям, скрытым за этими буквами. — Завтра я сравню инициалы всех рабочих, начиная с Теда Уилкинса, с теми, что находятся на тех двух листах. Любому из них могли заплатить только за то, чтобы он оставил трактор на скаковой дорожке. Цистерна перевернулась вечером накануне соревнований. Трактор, как и сегодня, развозил барьеры — с разогретым мотором и полным баком. Нет ничего проще. А потом трактор уехал в другой конец ипподрома, и никаких следов.

— И уже темнело, — согласился Чико. — Несколько минут ни на дороге, ни на поле никого не было. Они унесли веревки или цепи — и все чисто. Ни нарушения движения, ни объездов, ничего.

Мы хмуро слушали, как громыхает рядом трактор, понимая, что ни одного слова из нашей догадки в суде не докажем.

— Пора перемещаться, — наконец предложил я. — Барьеры будут ставить совсем рядом, в пятидесяти ярдах, где поворот. Трактор скоро подойдет сюда.

Вместе с Ривелейшном мы вернулись в фургон, который оставили на шоссе в полумиле от ипподрома, и, воспользовавшись случаем, тоже позавтракали. Когда мы закончили, Чико вышел первым. В моих брюках и сапогах для верховой езды, в свитере с высоким воротником он выглядел настоящим наездником, хотя на самом деле ни разу в жизни не сидел верхом.

Немного погодя мы с Ривелейшном шагом направились к ипподрому. Рабочие привезли барьеры к полукругу, где скаковая дорожка заворачивала, и выгрузили их там. Через несколько минут сбросили следующую партию барьеров. Незамеченным я въехал в кусты и спешился. С полчаса Чико нигде не было видно, потом он появился и направился ко мне с беззаботным видом, посвистывая и засунув руки в карманы.

— Я еще раз все обошел, — сообщил он. — Паршивая охрана. Никто не спросил, что я там делаю. Какие-то женщины убирают трибуны, а возле конюшни копошатся рабочие, готовят для конюхов общежитие. Я сказал им «доброе утро», и они сказали мне «доброе утро». — Чико кипел от негодования.

— Для саботажников сейчас не так уж много возможностей: уборщицы на трибунах, рабочие возле конюшни, — сказал я.

— Сегодня в сумерках, — кивнул Чико, — пожалуй, самое подходящее время.

Утро медленно переходило в день. Солнце достигло низкого ноябрьского зенита и теперь било нам прямо в глаза. Я сфотографировал Ривелейшна и Чико, чтобы быстрее шло время. Моего напарника очаровал маленький фотоаппарат, он сказал, что непременно купит такой же. Спрятав камеру в карман брюк и сощурив глаза от солнца, я в сотый раз оглядел ипподромное поле.

Пусто. Ни людей, ни трактора. Я посмотрел на часы. Час дня. Время ленча.

Чико достал бинокль и оглядел поле в сто первый раз.

— Осторожно, — лениво пробормотал я. — Не смотри на солнце в бинокль. Глаза заболят.

— Беспокойся о себе.

Я зевнул, бессонная ночь давала о себе знать.

— Там человек, — сказал Чико. — Один. Просто идет по полю.

Он передал мне бинокль. По ипподрому действительно шел человек. Не по скаковой дорожке, а прямо по середине, по нескошенной траве. Черты лица не различить, потому что далеко, но видно желтовато-коричневое пальто с капюшоном, надвинутым на лоб. Я пожал плечами и опустил бинокль. Человек выглядел вполне безобидно.

За неимением ничего лучшего мы продолжали следить за ним. Он подошел к дальней от трибун стороне скаковой дорожки, нырнул под брус, огораживающий ее, обогнул препятствие и остановился. Теперь виднелись только его голова и плечи.

Чико пожалел, что обходя трибуны не зашел в туалет. Я улыбнулся и снова зевнул. Человек продолжал стоять за забором.

— Черт возьми, что он там делает? — минут через пять спросил Чико.

— Ничего не делает, — ответил я, глядя в бинокль. — Стоит и смотрит в нашу сторону.

— Думаешь, он заметил нас?

— Нет. Не мог. У него нет бинокля, а мы в кустах.

Прошло еще пять минут.

— Но должен же он что-то делать! — воскликнул Чико.

— А он ничего не делает, — вяло ответил я.

Теперь в бинокль смотрел Чико.

— Проклятие, против солнца ни черта не видно, — пожаловался он. — Надо было нам расположиться с другой стороны.

— На автомобильной стоянке? — Я пожал плечами. — С другой стороны дорога в конюшню и главные ворота. Там нет даже кустика, чтобы спрятаться.

— Он достал флаг, — неожиданно сообщил Чико. — Два флага. По одному в каждой руке. В левой — белый, в правой — оранжевый. Машет ими по очереди. Это какой-то придурковатый служащий ипподрома практикуется, как вызывать «Скорую помощь».

Я тоже смотрел, как человек машет флагами, сначала белым, потом оранжевым, снова белым и опять оранжевым — с интервалами в секунду или две. Совсем не похоже на семафорные сигналы. Как и сказал Чико, это были обыкновенные флаги, которые во время скачек использовались после падения. Белым вызывали «Скорую помощь» для жокея, оранжевым — «ветеринарку» для лошади. Человек махал флагами недолго, всего восемь раз. Потом по полю направился к трибунам.

— Что это такое? — спросил Чико. — Думаешь, у него была какая-то цель?

Он еще раз осмотрел в бинокль все ипподромное поле. Никого, кроме махавшего флагами и нас.

— Наверное, он простоял у препятствия много месяцев подряд, ожидая случая, когда удастся помахать флагами. А на его участке никто не падал. И в конце концов искушение взяло верх. — Я встал, потянулся, подошел к Ривелейшну, отвязал его, ослабил подпругу и стянул попону.

— Что ты делаешь? — удивился Чико.

— То же, что и человек с флагами. Уступаю невыносимому искушению. Подставь мне колено.

Чико сделал, как я просил, но повис на поводьях.

— Ты с ума сошел. Ты же говорил, что тебе могут позволить проехаться после соревнований, но никогда не разрешат перед скачками. А если ты снесешь препятствие?

— Это будет ужасно, — согласился я. — Но Ривелейшн прекрасно прыгает, божественная скаковая дорожка, отличный день, и все ушли завтракать, — усмехнулся я. — Пусти, мы снимем пробу.

— Это так не похоже на тебя. — Чико отпустил руку.

— Не принимай близко к сердцу, — весело успокоил я его и тронул лошадь.

Не торопясь, спокойным шагом мы с Ривелейшном выехали на скаковую дорожку и направились к трибунам против часовой стрелки — так же, как проходят скачки. Все тем же легким галопом мы приблизились к дороге и пересекли ее еще не покрытую опилками твердую поверхность. На обочине темнела огромная темно-коричневая полоса торфа, разложенного толстым упругим слоем там, где бульдозер срезал загрязненную почву. Лошади без труда одолеют этот участок.

Когда мы снова выехали на скаковую дорожку, Ривелейшн перешел в настоящий галоп, он осознал, где находится. Хотя на трибунах не было зрителей и привычного шума, но его взволновал один только вид знакомого ипподрома. Насторожив уши, он стремительно набирал скорость. Четырнадцатилетний скакун, он уже год доживал свои дни на покое, но сейчас летел, как четырехлетний жеребец. Я насмешливо подумал, что тоже получаю недоступное мне в последнее время удовольствие.

Чико, конечно, прав. Я не имел права скакать по дорожке перед самыми соревнованиями. Это непростительное нарушение правил. Мне следовало бы это знать. И я это знал, поэтому перевел Ривелейшна на спокойный шаг.

Прямо перед нами высились три барьера, немного в стороне — три забора, а еще дальше — препятствие со рвом, наполненным водой. Я не был уверен, что Ривелейшн захочет прыгать через заборы (многие лошади их не любят), и поэтому направил его к барьерам.

Едва он их увидел и догадался о моем намерении, как все было решено. Теперь я вряд ли смог бы остановить его, даже если бы попытался. Он легко перелетел через первый барьер и устремился ко второму. Потом я позволил ему выбирать, и из двух препятствий впереди он предпочел забор. Его, казалось, совсем не смущало, что я дал ему полную свободу. Заборы были отличными, а он — победителем Золотого кубка, рожденным и выращенным для работы, по которой он так скучал целый год. Ривелейшн перемахнул через забор с легкостью и проворством молодого скакуна.

Что же говорить обо мне? Мои чувства нельзя было описать. Я несколько раз выезжал верхом после того, как оставил скачки, но это были лишь спокойные прогулки во время утренних тренировок лошадей Марка. А теперь я снова на скаковой дорожке и делаю то, без чего два с половиной года не находил себе места. Я улыбался, дав волю счастью, переполнявшему меня, и позволил Ривелейшну взять препятствие со рвом.

Он одолел его с запасом. Блестяще. Конечно, нас не приветствовали крики зрителей — трибуны были пусты. Мы спокойно направились к повороту дорожки, а потом легко и свободно перелетели через очередной барьер. Впереди оставалось еще пять. И третий из них — забор со рвом, возле которого стоял человек, махавший флагами.

Несомненно, эмоции всадника передаются лошади. Ривелейшн испытывал то же безрассудное счастливое возбуждение, которое охватило меня. После красивых прыжков через два следующих забора мы устремились к третьему. Нас ждал защитный брус, огораживающий открытый ров шириной четыре фута, а за ним высился забор высотой четыре фута и два дюйма. Ривелейшн хорошо знал это препятствие и самостоятельно нашел правильное место для прыжка.

Когда мы взвились в прыжке, ослепительная вспышка ударила мне в глаза. Белый, слепящий, бьющий в мозг свет! День разлетелся на миллионы искр, окружающий мир вспыхнул жарким пламенем, будто солнце упало на землю.

Я почувствовал, что Ривелейшн падает, и инстинктивно скатился с его спины, ослепший и беспомощный. Потом резкий удар о землю, и зрение понемногу вернулось. После яркого света — почти полная темнота, пасмурный ноябрьский день.

Я вскочил на ноги раньше, чем Ривелейшн, все еще держа поводья. Он поднялся, недоумевающий, пошатывающийся, но целый и невредимый. Я потянул его вперед, чтобы он немного пробежал, и убедился, что, к счастью, ноги не повреждены. Теперь оставалось только побыстрее вспрыгнуть в седло, а это оказалось чертовски трудно. С двумя здоровыми руками я даже не замечал, как взлетал на спину лошади, а теперь только с третьей попытки вскарабкался на Ривелейшна, уронив поводья и больно ударившись животом о переднюю луку седла. Ривелейшн вел себя прекрасно. Он пробежал всего пятьдесят ярдов в неправильном направлении, прежде чем я пришел в себя, подобрал поводья и повернул его в противоположную сторону. На этот раз мы объехали открытый ров и другие препятствия стороной. Сначала проскакали по краю дорожки, потом медленным шагом пересекли дорогу, но повернули не в центр полукруга, где утром прятались, а к ограде, отделяющей ипподром от главной автострады, ведущей в Лондон.

Уголком глаза я видел, что Чико по траве бежит ко мне. Я помахал ему рукой, в которой были поводья, и остановился, поджидая его.

— Мне послышалось, будто ты говорил, что чертовски здорово ездишь верхом, — переводя дыхание, выпалил он.

— Угу, — вздохнул я, — когда-то я так считал.

— Ты упал. Я видел. — Он внимательно оглядывал меня. — Ты упал, как сосунок.

— Если ты смотрел внимательно... упала лошадь. Надеюсь, не будешь спорить? Это большая разница. Очень важная для жокея.

— Глупости, — фыркнул он. — Я видел, как ты упал.

— Пойдем. Нам надо кое-что найти. — Я объяснил Чико, что имею в виду, и направил Ривелейшна к ограде. — В одном из этих бунгало. Скорее всего, в окне, на крыше или в саду.

— Подонки! — взорвался Чико. — Грязные подонки!

Я не собирался с ним спорить.

Найти то, что мы искали, было нетрудно, предстояло пройти не больше ста ярдов. Мы шли вдоль ограды по направлению к Лондону, и тщательно осматривая каждое дерево в саду и каждый дом. Недоумевающие, вопрошающие лица местных жителей глядели нам вслед.

Чико увидел первым. На верхней голой ветке дерева в глубине предпоследнего сада. Машины неслись по шоссе всего в десяти ярдах от нас, и Ривелейшн начал беспокоиться, намекая, что хотел бы вернуться на скаковую дорожку.

— Вот! — Чико показал вверх.

Я поднял голову, стараясь преодолеть несильное сопротивление лошади. Вот оно — безукоризненно отполированное зеркало высотой пять футов и шириной три фута...

— Подонки! — еще яростнее повторил Чико.

Я кивнул, потом спешился и повел Ривелейшна в глубь ипподрома, где шум машин не нервировал его. Привязав лошадь к одному из препятствий, я присоединился к Чико. Мы перешли лондонское шоссе и направились к первому ряду бунгало.

Когда мы позвонили, открыли сразу двое, наверное, муж и жена. Пожилые, любезные, безобидные, они вопросительно смотрели на нас. Я сразу взял быка за рога.

— Вы знаете, что у вас на дереве зеркало? — вежливо спросил я.

— Вы шутите! — Женщина улыбнулась мне, как идиоту. У нее были жидкие седые волосы. Поверх коричневого шерстяного платья она накинула замызганный черный плащ. Никакого чувства цвета.

— Пожалуйста, посмотрите сами.

— Понимаете, это не зеркало, — пробормотал ее муж. — Это плакат. Обычная реклама.

— Правильно, — поддержала его жена. — Это плакат.

— Мы согласились сдать в аренду наше дерево...

— Вообще-то за совсем небольшую сумму... Наша пенсия...

— Этот человек поставил раму...

— Он сказал, что скоро вернется с плакатом...

— Религиозным. Ради доброго дела...

— Иначе мы бы не согласились...

— По-моему, это не самое удачное место для плаката — нетерпеливо перебил Чико. — Дерево стоит в глубине сада, и его загораживают другие деревья. У вас это не вызвало подозрений?

— Я было подумал... — начал мужчина, переминаясь с ноги на ногу в потрепанных войлочных шлепанцах.

— Но раз ему хотелось заплатить за аренду именно этого дерева, вы не стали его отговаривать, — закончил я за него. — Почему лишний фунт или два должны получить ваши соседи, а не вы?

Супругам явно не понравилась такая прямота, но они не возражали.

— Пойдемте посмотрим, — предложил я.

Они двинулись за мной по узкой тропинке между стеной бунгало и садом. Дерево стояло между домом и оградой ипподрома, и солнце освещало его голые, без листьев, ветви. Мы увидели деревянную заднюю стенку зеркала и веревку, которая прикрепляла его к стволу. Пожилая пара обошла дерево и недоуменно уставилась на зеркало.

— Он сказал, что это рама для плаката, — повторил мужчина.

— Хорошо, — пытаясь сохранять спокойствие, согласился я. — Вероятно, здесь и будет плакат, раз он так сказал. Но в данный момент, как вы видите, это зеркало. И оно направлено прямо на скаковую дорожку. А вы знаете, как ярко отражают зеркала солнечный свет? Может быть небезопасно, если зайчик от зеркала ударит кому-нибудь в глаза. Поэтому мы пришли спросить, не будете ли вы возражать, если мы передвинем его?

— Боже мой, конечно! — воскликнула женщина, встревоженно глядя на наши костюмы для верховой езды. — Невозможно смотреть скачки, если свет бьет в глаза.

— Правильно. Так вы не возражаете, если мы чуть-чуть повернем зеркало?

— Папа, по-моему, это ничего не испортит? — с сомнением обратилась она к мужу.

Он махнул рукой. Чико спросил, как зеркало подняли на дерево. Этот человек принес с собой лестницу, а у них лестницы нет, ответили супруги. Чико пожал плечами, подвинул меня к дереву, поставил одну ногу мне на бедро, другую — на плечо, и через секунду взобрался, будто белка, на голую ветку. Пожилая пара от удивления раскрыла рты.

— Давно оно здесь? — спросил я. — Когда тот человек привязал зеркало к дереву?

— Утром, — сказала женщина. — Потом он еще раз приходил, прямо перед вами, принес веревку и сказал, что скоро вернется с плакатом.

Значит, пока зеркало поднимали на дерево, мы с Чико сидели в кустах и ничего не заметили. И потом человек пришел, чтобы определить правильное положение зеркала против солнца. В два часа. Время, когда завтра будет третий заезд. Важнейший в соревнованиях. Кому-то из жокеев свет ударил бы прямо в глаза.

Белый флаг — зеркало немного влево, оранжевый — немного вправо, нет флагов — найден правильный угол.

Завтра, после того как у открытого рва случится катастрофа, он придет и наклеит на стекло плакат, и самые тщательные поиски ничего не обнаружат. Еще одно несчастье на ипподроме Сибери. Погибшие лошади, затоптанные жокеи. «Мистер Уитни, не посылайте больше моих лошадей в Сибери, это просто какое-то проклятое место, всегда там что-нибудь случается».

Я ошибался в одном: религиозный плакат должны были наклеить не на следующий день.

Глава 13

— По-видимому, вам лучше войти в дом, — вежливо предложил я пожилой паре. — А мы сами объясним человеку, который идет сюда, что сделали с его зеркалом.

«Папа» посмотрел на дорожку, ведущую от шоссе, обнял жену за плечи, словно защищая ее, и пробормотал:

— Э-э... да.

Они двинулись к дому, когда в ворота входил крупный мужчина со складной алюминиевой лестницей и большим рулоном бумаги под мышкой. Минутой раньше я услышал скрип шин его фургона, скрежет тормоза, стук хлопнувшей дверцы и дребезжание алюминиевой лестницы, когда он вытаскивал ее из машины. Чико тихо скорчился на дереве, наблюдая за происходящим.

Я стоял спиной к солнцу, которое светило прямо в лицо человеку, входившему в сад. Его физиономия никак не ассоциировалась с религиозной деятельностью, а напоминала скорее лицо боксера-тяжеловеса: мощное, как скала, и жестокое, как у профессионального убийцы.

Он подошел ко мне прямо по траве, бросил на землю лестницу и спросил:

— Что здесь происходит?

— Зеркало, — ответил я. — Его придется убрать.

Глаза у него сузились, тело напряглось.

— На нем будет плакат, — рассудительно начал он, взмахнув бумажным рулоном. Внезапно рулон полетел в сторону, и он бросился на меня.

Борьба длилась недолго. Он собирался ударить меня в лицо, но в последний момент всадил оба кулака мне в живот — ему пришлось здорово нагнуться. Скорчившись от боли, я схватил лестницу и с размаху врезал ему по коленям.

Земля заходила ходуном, когда он рухнул, как колосс. Он перекатился на бок, его пиджак распахнулся. Я рванулся вперед и выдернул револьвер, выглядывавший из его подмышечной кобуры. Револьвер легко поддался, но громила отбросил меня в сторону. Я снова упал и распластался на траве. Он встал на четвереньки, нашел в траве револьвер и ухмыльнулся. Потом вскочил, будто распрямившаяся пружина, и с удовольствием пнул меня в бок. Тут же отпрыгнув назад, он направил на меня ствол револьвера.

Чико яростно закричал. Боксер повернулся и шагнул к дереву, только сейчас заметив второго противника. Выбирая цель, он отдал предпочтение тому, кто еще был способен сопротивляться. Теперь он целился в Чико.

— Лео! — крикнул я. Ничего не произошло. Я попытался еще раз: — Фред!

Тяжеловес чуть повернул ко мне голову, и в этот момент Чико спрыгнул на него с высоты десяти футов.

Раздался выстрел, и день снова разлетелся на сверкающие, искрящиеся частички. Я лежал на земле, прижав колени к подбородку, и тихо стонал, проклиная себя за то, что вечно лезу не в свои дела.

Привлеченные шумом обитатели бунгало вышли в садики и с удивлением смотрели через забор на происходившее. Пожилая пара, в саду которой мы устроили кавардак, с побледневшими лицами стояла у окна, раскрыв рты от изумления. Здоровяк собрал слишком много зрителей для убийства.

Чико уступал ему в размерах, но был почти равен по мастерству. Когда они сцепились, я, скорчившись, пополз по тропинке к воротам садика. Исход битвы нетрудно было предугадать, и следовало отрезать Фреду путь к отступлению.

Боксер тяжело бежал по тропинке. Увидев меня, повисшего на воротах, он поднял револьвер. Но сейчас вокруг было полно людей, зрители смотрели из окон всех домов. В жгучей ненависти он взмахнул револьвером у меня над головой, но я избежал удара, отпустив стойку ворот и прижавшись к земле. Теперь меня защищала от его ботинка металлическая решетка забора.

Громила протопал по тротуару, хлопнул дверцей фургона, и тот исчез в облаке пыли.

По тропинке сада, пошатываясь, шел Чико. Из его разбитой брови сочилась кровь. Он выглядел встревоженным, но не расстроенным.

— Мне послышалось, будто ты говорил, что чертовски хорошо дерешься? — поинтересовался я у него.

Он подошел и опустился на колени рядом со мной.

— Будь ты проклят! — Он провел пальцами по своему лбу и вздрогнул.

Я усмехнулся.

— А ты убежал, — фыркнул Чико.

— Разумеется.

— Погоди-ка... — Он взял у меня из рук маленький фотоаппарат. — Только не говори мне, что ты его... — Лицо у него расплылось в дьявольской улыбке.

— А разве в конечном счете мы не за этим сюда пришли?

— Сколько?

— Четыре раза его и два — фургон.

— Сид, ты положил меня на обе лопатки! Сдаюсь.

— Прекрасно, только подожди...

Я откатился в сторону и извергнул к корням живой изгороди то, что осталось у меня в желудке от завтрака. К счастью, крови не было. Я сразу почувствовал себя лучше.

— Сейчас я пригоню сюда фургон Марка Уитни, чтобы забрать тебя, — решил Чико.

— Ничего подобного, — запротестовал я, вытирая рот платком. — Сейчас мы вернемся в сад за домом. Мне нужна пуля.

— Это на полпути к Сибери. — Чико забрал у меня платок и вытер разбитую бровь.

— Опять будешь спорить?

Я ухватился за ворота и со второй попытки выпрямился. Мы одарили зрителей успокаивающими улыбками и направились в сад за домом.

Осколки разлетевшегося зеркала покрывали всю лужайку.

— Влезь на дерево и посмотри, нет ли в нем пули. Она попала в зеркало и, может быть, застряла в стволе. Если нет, мы прочешем весь сад.

На этот раз Чико воспользовался алюминиевой лестницей.

— Наконец-то повезло! — крикнул он сверху. — Она здесь.

Я наблюдал, как он перочинным ножом аккуратно вырезает из участка ствола, прежде закрытого зеркалом, сплющенный кусок свинца. Затем он спустился вниз и положил мне на ладонь пулю. Я осторожно спрятал ее в маленький карман на поясе брюк.

Пожилые супруги, словно две черепахи, выползли из бунгало. Разумеется, они были напуганы и ошеломлены. Чико предложил им снять с дерева остатки зеркала. Он быстро собрал их в кучу и отнес в мусорный бак.

Немного подумав, Чико поднял с укрытой на зиму клумбы плакат. Он развернул его, и мы оба не могли удержаться от смеха.

Благословенны кроткие, ибо они наследуют землю.

— У кого-то из них весьма развито чувство юмора, — сказал Чико.

Несмотря на его сопротивление, мы вернулись на наш наблюдательный пункт в кустах дрока.

— Тебе еще мало? — ворчал Чико.

— Патруль появится здесь только в шесть, — напомнил я. — А ты сам говорил, что сумерки — самое подходящее время, если они решили сделать какую-нибудь гадость.

— Но они уже сделали одну попытку.

— Им ничто не мешает поставить еще одну ловушку, сюрприз, — возразил я. — Тем более что штука с зеркалом, даже если бы мы не заметили его, не очень надежна Она слишком зависит от солнца. Да, знаю, по радио передали, что будет хорошая погода. Однако одно-единственное проплывшее облако может все испортить. Уверен что у них в запасе есть и другие фокусы.

— Очень оптимистично, — проворчал Чико.

Он повел Ривелейшна вдоль дороги к фургону, чтобы спрятать его там, и долго не возвращался. Вернувшись, он сказал:

— Я обошел всю конюшню, и хоть бы одна душа остановила меня и спросила, мол, как ты сюда попал? У них что, вообще нет никакой охраны? Уборщицы ушли домой, а в столовой стряпала какая-то женщина. Она сказала, что я пришел слишком рано, обед будет готов к половине седьмого. Вокруг трибун пусто.

Солнце почти спустилось к горизонту, к вечеру становилось прохладно. Мы мерзли и ежились в свитерах.

— Ты догадался, что зеркало установлено, еще до того, как начал прыгать через барьеры, — заметил Чико.

— Это было вполне вероятно, вот и все.

— Но ты же мог спокойно ехать вдоль ограды параллельно шоссе и заглядывать в каждый сад, как мы и сделали потом. А ты вместо этого зайцем скакал по ипподрому.

— Все правильно, — вяло улыбнулся я. — Я же говорил тебе: поддался искушению.

— Псих. Ты же должен был знать, что упадешь.

— Разумеется, я не знал. Зеркало могло не сработать так эффективно. Но всегда полезно проверить теорию на практике. И кроме того, я хотел проехать по скаковой дорожке. У меня было бы отличное оправдание, если бы меня остановили. Это было грандиозно. И заткнись.

— Ладно. — Чико засмеялся и отправился в очередной обход.

Пока его не было, я без бинокля глядел на ипподромное поле — оно застыло в неподвижности.

Чико тихо вернулся и сел рядом со мной.

— Все спокойно.

— И здесь ничего.

Он искоса взглянул на меня.

— Ты так же плохо себя чувствуешь, как выглядишь?

— В этом нет ничего удивительного. А ты?

— Хуже. — Он осторожно потрогал бровь. — Гораздо хуже. Чертовски не повезло, что он попал тебе в живот.

— Он ударил в живот нарочно, — лениво проговорил я. — И этим выдал себя.

— Как это?

— Это показало, что он знает, кто я. Зачем бы ему нападать на нас, если мы обыкновенные служащие ипподрома, которые пришли посмотреть, нельзя ли передвинуть зеркало? Но когда он разговаривал со мной, он догадался, кто я, и понял, что никакими плакатами нам мозги не запудрить. А он не того сорта человек, чтобы спокойно уйти и не расплатиться с теми, кто встал у него на пути. Он специально целил в больное место.

— Но как он узнал?

— Это он послал Эндрюса в офис, — ответил я. — Он — тот человек, которого описывал Мервин Бринтон: высокий и сильный, начинающий лысеть, с крупными веснушками на руках, с выговором кокни. Он запугивал Бринтона, и он послал Эндрюса за письмом, которое, как он считал, находится в офисе. Эндрюс знал меня, и я знал его. Он, должно быть, вернулся и сказал нашему большому другу Фреду, что выстрелил мне в живот. О моей смерти в газетах не сообщали, поэтому Фред сделал вывод, что я остался жив, и тут же решил избавиться от Эндрюса. Думаю, он тут же отвел этого жалкого червяка в Эппинг-Форест и бросил на съедение птицам.

— Ты думаешь, — медленно проговорил Чико, — что револьвер, из которого сегодня стрелял Фред, тот же самый? Поэтому ты хотел достать пулю?

— Правильно, — кивнул я. — Я хотел захватить револьвер, но не удалось. Если я собираюсь остаться на этой работе, тебе, дружище, придется давать мне уроки дзюдо.

— С одной-то рукой!... — Он с сомнением оглядел меня.

— Изобрети новый вид спорта, — улыбнулся я. — Однорукая борьба.

— Я возьму тебя в наш клуб, — сказал Чико. — У нас там есть старый японец, который обязательно что-нибудь придумает.

— Договорились.

В дальнем конце ипподрома появился фургон с лошадью, свернувший с лондонского шоссе и направившийся прямо к конюшне. По-видимому, прибыл первый участник завтрашних соревнований.

Чико пошел посмотреть.

Я сидел в сгущавшихся сумерках, смотрел на тихий ипподром, на котором ничего не случилось, ежился от холода и от проснувшейся боли в кишках и мысленно проклинал Фреда. Не Лео. Фреда.

Их четверо, думал я. Крей, Болт, Фред и Лео.

Я видел Крея. Он знает меня как Сида, презираемого нахлебника в доме отставного адмирала, которого Крей встретил в своем клубе и у которого провел уик-энд.

Я видел Болта. Он знает меня как Джона Холли, продавца в магазине, который хотел выгодно вложить деньги, полученные в подарок от тети.

Я видел Фреда. Он знает мое полное имя, то, что я работаю агентстве, и то, что я занимаюсь Сибери.

Не знаю, встречался ли я с Лео. Но Лео мог меня знать. Если он имеет какое-нибудь отношение к скачкам, он определенно знает меня.

До тех пор, пока они не соединят всех этих разрозненных Сидов и Холли, мое положение более или менее безопасно. Но есть у меня такая особая примета, как недействующая рука, которую Крей вытаскивал из кармана, Фред мог видеть в саду, Лео мог заметить в течение тех дней, когда я, выполняя обещание, данное Занне Мартин, держал ее у всех на виду — ведь Занна Мартин работает у Болта. «Прямо карусель», — подумал я.

Из темноты материализовался Чико.

— Это Пинг-Понг, он бежит завтра в первом заезде. С ним конюх. Больше нигде никого. Я имею в виду, на трибунах. Теперь мы уже можем идти.

Было почти шесть, я согласился и стал тяжело подниматься.

— Этого Фреда, — начал Чико, подавая мне руку, — по-моему, я уже видел. Я вспомнил. Уверен, что видел. На скачках. Он не работает у букмекеров или у кого-то еще — просто ошивается. Мелкий жулик.

— Надеюсь, что он не ляжет на дно.

— А с чего бы ему ложиться? — серьезно возразил Чико. — Ему и в голову не приходит, что ты связываешь его с Креем или с Эндрюсом. Ты поймал его всего лишь на том, что он хотел повесить на дерево плакат. На его месте я бы спал спокойно.

— Я назвал его Фредом.

— Ах, да! — воскликнул Чико. — Точно.

Мы вышли на шоссе и направились к фургону Марка Уитни.

— Фред, наверно, и есть тот, кто непосредственно выполнял акты саботажа. Копал канавы-ловушки, поджигал конюшню, переворачивал при помощи трактора цистерну, — решил Чико.

— Но флагами махал не он. Он в это время сидел на дереве.

— Хм, пожалуй. А кто же махал? — спросил Чико.

— Явно не Болт — махавший был слишком грузный для него. Может быть, Крей. Или Лео. Я бы скорей поставил на Лео, кто бы он ни был.

— Может быть, один из рабочих. Или десятник. Да. Вдвоем с рабочим Фреду было бы удобнее переворачивать цистерну и делать прочие гадости.

— Двоим легче, — согласился я.

Мы поехали к Марку и вернули ему лошадь и машину. Потом Чико с явным удовольствием пересел за руль моего «Мерседеса» и повез меня в Лондон.

Глава 14

Старший инспектор Корниш явно обрадовался, увидев меня, хотя и старался не подать вида.

— Полагаю, это дело вы можете записать на счет вашего агентства. — Он говорил так, будто я собирался спорить.

— Если честно, он просто на нас напоролся.

— И снова напорется, — сухо заметил инспектор.

— Вы его просто не видели, — скривился я.

— Такие дела надо предоставлять нам, — сказал он.

— Где же вы были?

— Да, это резонно, — признал он, улыбаясь.

Старший инспектор снова открыл спичечный коробок и посмотрел на пулю.

— Маленькая бестия. Хорошие отчетливые следы. Жаль, что у него револьвер, а не автоматический пистолет. Хорошо бы еще иметь и гильзу.

— Не жадничайте, — улыбнулся я.

Он окинул взглядом алюминиевую лестницу, прислоненную к стене кабинета, плакат и фотографии на столе. Два четких снимка фургона с хорошо читаемым номером и четыре снимка Фреда, дерущегося с Чико. Конечно, не студийные портреты, но фотографии, сделанные при ярком солнце, позволяли как следует рассмотреть и при необходимости узнать человека.

— Со всем этим материалом он и охнуть не успеет, как мы сядем ему на хвост, — усмехнулся инспектор.

— Прекрасно.

Чем раньше они изолируют Фреда, тем лучше. Раньше, чем он причинит еще какой-нибудь ущерб Сибери.

— Вам придется запастись сетью для тигра, — предупредил я. — Он очень крутой парень и знает дзюдо. И если у него не хватило ума выбросить револьвер, то оружие еще при нем.

— Запомню. Спасибо.

Мы пожали друг другу руки и расстались друзьями.

В агентстве день тоже оказался результативным. Едва я переступил порог, Долли сообщила, что Джек Коупленд просил меня подняться в Bona fides. Я совершил восхождение по винтовой лестнице. Джек, довольный работой своего отдела, весело сверкнул на меня полукруглыми стеклами очков.

— Джордж вывернул Крея наизнанку. Сейчас он тебе все расскажет сам.

Я подошел к столу Джорджа. Увидев меня, он расплылся в самодовольной улыбке. Когда, закончив телефонный разговор, он рассказал мне о своих находках, я признал, что он заработал право гордиться собой.

— Шанс был ничтожным, — начал он. — Я узнал, что Крей недавно передал в Геологический музей шлифы кварцев. Я взял у них на время несколько образцов и попросил Сэмми снять отпечатки пальцев. Мы их сфотографировали. Но в британских досье ни одного из этих отпечатков не было. Тогда я с одним приятелем передал их в Интерпол и в другие агентства, показывал коллегам. И теперь, брат мой, вознаградятся ли труды наши?...

— Вознаградятся, — с улыбкой пообещал я.

— Значит, идем дальше. Твой друг Крей — бывший заключенный штата Нью-Йорк.

— За что он сидел?

— За насилие.

— Над девушкой? — спросил я.

Джордж вскинул брови.

— Над отцом девушки. Крей избивал девушку, вроде бы с ее согласия. Она не жаловалась. Но отец заметил кровоподтеки, поднял скандал и пригрозил посадить Крея за изнасилование дочери. Хотя, похоже, девушка не собиралась прерывать отношения. Но все равно для Крея это могло кончиться плохо. Он схватил стул, обрушил его на голову отца и смылся. Его задержали на борту самолета летевшего в Южную Америку, и привезли в Нью-Йорк. У отца оказалась серьезная травма мозга. В деле имеется длиннющее медицинское заключение, суть которого в том, что у отца нарушена координация движений. Крей избежал приговора за изнасилование, но получил четыре года за нападение на отца. Три года спустя он появился в Англии с деньгами и новым именем, а вскоре нашел себе жену — ту, которая потом покинула его из-за жестокого обращения. Приятный парень.

— Да уж, ничего не скажешь, — согласился я. — А какая у него настоящая фамилия?

— Поттер, Уилбур Поттер, — сказал Джордж. — Тебе бы в голову не пришло, но по профессии он геолог и работал в строительной фирме. Проводил изыскания на территориях, отведенных для застройки, постоянно разъезжал. Оценка характера: хитрый, напористый, хороший оратор. Всегда имел больше денег, чем получал жалованья, одновременно прокручивал несколько сделок, любил придавить противника авторитетом, но ничего подсудного. Нападение на отца девушки — его первое и единственное столкновение с законом. Тогда ему было тридцать четыре.

— Скверная история, — вздохнул я.

— Очень, — согласился Джордж.

— Но между сексуальным насилием и мошеннической скупкой акций нет никакой связи, — пожаловался я.

— С таким же успехом ты можешь утверждать, что если у человека чирей, то он уже не заболеет раком. Иногда серьезное отклонение в организме выражается в разных проявлениях.

— Поверю тебе на слово.

В отделе розыска пропавших лиц Сэмми сделал даже больше, чем Джордж: он фактически нашел Смита.

Сегодня утром позвонили из «Интерсоут кемикл», — сообщил он. — Смит нашел место водителя в Бирмингеме и обратился к ним за рекомендацией. К концу дня у нас будет его адрес.

— Прекрасно, — сказал я.

Спустившись в отдел скачек, я придвинул к себе телефон Долли и позвонил в «Чаринг, Стрит и Кинг».

— Говорит секретарь мистера Болта, — ответил спокойный голос.

— Мистер Болт у себя? — спросил я.

— К сожалению, его нет... Будьте добры, скажите, кто говорит?

— Вы уже обнаружили, что у вас моя папка?

— Ох, — засмеялась она. — Да, я унесла ее с собой. Простите.

— Она сейчас с вами?

— Нет, я не взяла ее на работу, потому что решила не рисковать. Вдруг мистер Болт ее увидит, а там на обложке напечатано «Агентство Ханта Рэднора» и красная наклейка: «Дело из архива. Взято Сидом Холли».

— Да, это была бы катастрофа, — согласился я.

— Поэтому я оставила папку дома. Она вам нужна срочно?

— Нет. Главное, чтобы она была в безопасности. Как вы посмотрите, если я приеду забрать ее послезавтра, утром в воскресенье? Мы могли бы куда-нибудь поехать и вместе позавтракать.

Наступила пауза. Потом она твердо сказала:

— Да, пожалуйста. Конечно, приезжайте.

— Письма акционерам уже ушли? — спросил я.

— Да, они отправлены вчера.

— До воскресенья, мисс Мартин.

Я пододвинул телефон к Долли и перехватил ее насмешливый взгляд. Я снова сидел на уголке ее стола. В мое отсутствие пришла девушка из машинного бюро и забрала мой стул.

— Насколько я понимаю, мышка опять съела сыр и убежала, — проговорила Долли.

— Ничего себе мышка...

В этот момент вошел Чико. Половина лица у него серо-синяя — сплошной кровоподтек, ссадина на разбитой брови покраснела и набухла.

— Вас же было двое, — с негодованием сказала Долли, — а он расправился с обоими, как с малолетками!

Чико воспринял критику гораздо лучше, чем если бы она с материнской заботой начала охать над его синяками.

— Это выглядело так, будто два лилипута пытались привязать Гулливера к колышкам, — добродушно отшутился он.

— Но Давид в одиночку победил Голиафа, — возразила Долли.

Чико скорчил гримасу, а я засмеялся.

— А как у нас сегодня урчит в животе? — иронически спросил у меня Чико.

— Лучше, чем ты выглядишь.

— О господи, — рассердилась Долли. — Забери его куда-нибудь. Уведи его отсюда. Я больше этого не вынесу.

Спустившись на первый этаж, я расположился в мягком темно-бордовом кресле в кабинете-гостиной Рэднора, и он рассказал, что в рапортах патрульных из Сибери нет ничего тревожного.

— Только что звонил Файзон. Все нормально для первого дня соревнований. Скоро начнет приезжать публика. Он и Том вместе с капитаном Оксоном обошли весь ипподром и не заметили ничего необычного.

Однако там могло быть что-то необычное, чего они могли не заметить. Тревога не оставляла меня.

— Я хотел бы заночевать в Сибери, если там найдется комната, — сказал я.

— В таком случае звони мне в течение всего вечера домой, — заявил Рэднор.

— Хорошо. Если вы закончили работу с фотографиями, нельзя ли мне их забрать? — спросил я. — Мне хотелось бы сверить инициалы служащих ипподрома со списком инициалов на фотографии.

— Прости, Сид, но у меня их нет.

— Они наверху?...

— Их вообще здесь нет. Их взял лорд Хегборн.

— Но зачем? — Я встревоженно выпрямился.

— Он приезжал сюда вчера во второй половине дня. Должен сказать, что он уже почти полностью на нашей стороне. Я даже не услышал от него обычных жалоб на дороговизну наших услуг, что уже хороший симптом. Короче говоря, он хотел увидеть доказательства, о которых ты ему рассказывал и которые позволяют утверждать, что акции скупает Крей — фотографии отчета о движении акций. Он знал, что есть такой отчет. Лорд Хегборн сказал, что об этом отчете сообщил ему ты.

— Да, я говорил ему.

— Он хотел их посмотреть. Вполне разумное желание, и я решил не оставлять его в неведении. Я показал ему фотографии. Он очень учтиво спросил, нельзя ли ему взять их с собой и показать стюардам в Сибери. По-моему, у них сегодня собрание. Он считает, что если они увидят, какой процент акций Крей сосредоточил в своих руках, это подтолкнет их к более решительным действиям.

— А другие фотографии? Те, что лежали в конверте?

— Он взял их все. Они лежали вперемешку, а он спешил. Лорд Хегборн сказал, что сам рассортирует их позже.

— Он повез их в Сибери? — с ужасом спросил я.

— Да, на собрание стюардов, которое должно состояться сегодня утром. — Рэднор посмотрел на часы. — Сейчас, полагаю, собрание уже началось. Если ты поедешь туда, то сможешь попросить лорда Хегборна вернуть снимки. К тому времени они уже будут ему не нужны.

— Лучше бы вы не позволяли ему уносить их отсюда! — вздохнул я.

— Это не принесет вреда. Даже если он потеряет их, у нас есть негативы, и тебе завтра же напечатают фотографии листа с инициалами.

Рэднор не знал, что негативов тоже нет в агентстве, они лежат в папке с делом Бринтона, которая по ошибке очутилась в Финчли. Но я не стал признаваться в своей оплошности.

— Ладно. Наверно, это не имеет значения, — сказал я, хотя совсем так не думал. — Возьму их у лорда Хегборна в Сибери.

Я отправился домой и сложил в сумку веши, которые мне понадобятся ночью на ипподроме. Яркое солнце било в окна, и светлая с сине-зеленой обивкой мебель создавала в комнате уютную атмосферу. Я два года прожил здесь и только недавно начал чувствовать, что это мой дом. Дом без Дженни. Счастье без Дженни. Оказывается, и то, и другое возможно. После того как она ушла, я только сейчас начал приходить в себя.

Солнце ярко сияло и в Сибери, но зрителей собралось немного. Низкий уровень скачек был настолько очевиден, что вызывал только жалость. Худосочные четвероногие, спотыкаясь и пошатываясь, в конце концов все же добирались до финиша. Я с печалью подумал, что со своим неискушенным умом пытаюсь переиграть лорда Хегборна, капитана Оксона, стюардов Сибери, Крея, Болта, Фреда, Лео, и кто знает, сколько их там еще.

За весь день не случилось ни одного происшествия. Лошади беззаботно скакали, точнее, переползали через коричневое торфяное покрытие полосы, поврежденной серной кислотой, и, когда они преодолевали заборы в пальнем от трибун конце скаковой дорожки, огромные солнечные зайчики не били им в глаза.

Прекрасная погода привела зрителей в хорошее настроение, и чувство прежнего оживления, всегда царившего в Сибери, временно вернулось на ипподром. Многие, замечая обветшалый вид трибун, говорили, что пора уже привести такое приятное для соревнований место в порядок. Если люди и вправду так думают, вздохнул я, возможно, возрождение Сибери не так уж несбыточно.

Старший стюард внимательно выслушал меня, когда я по совету Занны Мартин предложил провести подписку среди зрителей, чтобы каждый по желанию сделал взнос на возрождение ипподрома. Он недоверчиво смотрел на меня, но сказал, что обсудит с коллегами, как это устроить.

Несмотря на эти маленькие успехи, у меня не переставали бегать по спине мурашки. У лорда Хегборна фотографий не оказалось.

— Их просто куда-то переложили, Сид, — мягко успокаивал он меня. — Не устраивайте такой переполох из-за пустяка. Фотографии найдутся.

Он рассказал, что положил их на стол, за которым проходило собрание стюардов. Когда деловая часть закончилась, он встал и, беседуя с одним из коллег, отошел к дверям. Потом вернулся, но пакета на месте уже не было: стол готовили для ленча, выбросили окурки из пепельниц, постелили белую скатерть.

— Что решило собрание? — спросил я.

Он долго мялся, но в конце концов признался, что вопрос отложили на неделю-две, в спешке никто не видел необходимости. Акции переходят из рук в руки медленно, очень медленно. Но все же стюарды согласились, что Ханту Рэднору стоит продолжить расследование.

Я не решился войти в комнату стюардов, чтобы поискать пакет с фотографиями, и стал расспрашивать служащих фирмы, которые привезли продукты для ленча. Но они ничего не видели. Я спустился вниз к женщине, которая убирала стол после собрания. Она выбросила кучу бумаги, но никакого пакета там не было. Она согласилась поискать в мусорной корзине и в комнате стюардов, но вернувшись, покачала головой.

Я спросил у мистера Фотертона, директора-распорядителя ипподрома Сибери, спросил у капитана Оксона спросил у секретаря, я спрашивал у каждого, кто, на мой взгляд, присутствовал на собрании. Никто из них не знал куда делись фотографии. И все они так же, как лорд Хегборн, успокаивали меня:

— Не волнуйтесь, Сид. Найдутся.

Но фотографии не нашлись.

Я пробыл на ипподроме до шести вечера, когда сменился патруль. Принявшие дежурство были теми же оперативниками, которые провели здесь прошлую ночь: четверо бывших полицейских средних лет, опытных и знающих свое дело. Они удобно устроились в комнате для прессы с центральным отоплением и четырьмя телефонами. Ее окна выходили на две стороны, на поле и на трибуны. «Лучшей штаб-квартиры для ночных дежурств и придумать нельзя», — сказали они.

Между последним заездом в три тридцать и шестью часами я успел не только расспросить всех о фотографиях, но и свозить лорда Хегборна к бунгало пожилой пары, чтобы он сам посмотрел, где было разбитое пулей зеркало. Я убедил капитана Оксона вместе со мной обойти все помещения ипподрома. Он довольно охотно согласился. Его прежняя подозрительность почти совсем пропала — видимо, решил я, относительно успешный прошедший день поднял ему настроение.

Я поехал в Сибери и снял номер в отеле «Сифронт», где часто останавливался в прежние времена. Отель наполовину пустовал, а раньше в дни скачек тут яблоку негде было упасть. В баре за бокалом бренди хозяин отеля пожаловался мне на упадок дел.

— Скачки обычно всю зиму приносили неплохой доход, — вздыхал он. — А сейчас почти никто не приезжает. Говорят, что распорядители даже отказались проводить соревнования в январе. Я скажу вам так: ипподром должен процветать, это нужно всем, кто здесь живет.

— А-а! — воскликнул я. — Так напишите в совет города, пусть там знают, чего хотят жители!

— Не поможет, — мрачно сказал он.

— Как знать?... А вдруг поможет? Вы напишите.

— Ладно, Сид. Только чтобы доставить вам удовольствие. А теперь еще бренди за счет заведения — в память о прежних днях!

Я рано пообедал вместе с хозяином отеля и его женой пошел погулять по берегу моря. Вечер был сухим и холодным, и легкий ветерок, дувший с моря, приносил запах водорослей. Прибрежная галька скрипела и переворачивалась под подошвами, а зимний песок спрессовался и стал жестким, как скала. Я медленно шагал по берегу в восточном направлении, в сторону от ипподрома, и, думая о Крее и его махинациях, не скоро вспомнил, что обещал позвонить Рэднору.

Мне нечего было ему сказать, и я особенно не спешил. К Сибери я вернулся почти в десять часов. Модернизация еще не коснулась таких маленьких городков, и в номерах отеля телефонов не было. Поэтому я позвонил из первой же попавшейся на глаза будки на набережной.

Мне ответил не Рэднор, а Чико, и по его голосу я сразу догадался, что произошло что-то непредвиденное.

— Сид... — начал он. — Сид, послушай, дружище, не знаю, что и сказать тебе. Только сохраняй спокойствие. Мы весь вечер стараемся найти тебя.

— Что?... — Я сглотнул.

— Кто-то подбросил бомбу в твою квартиру.

— Бомбу? — тупо повторил я.

— Пластиковую бомбу. Взорвана стена, которая выходит на улицу. Соседние квартиры страшно пострадали. А твоя... Понимаешь, там вообще ничего не осталось. Просто огромная дыра... И висят какие-то черные лохмотья. Поэтому полиция решила, что это пластиковая бомба. Такие используют террористы... Сид, ты здесь?

— Я слушаю.

— Мне очень жаль, дружище. Мне очень жаль. Но это еще не все. Они сделали то же самое в офисе. Бомба взорвалась в отделе скачек, и весь дом остался без стены. Проклятие!... Это ужасно.

— Чико...

— Знаю. Знаю. Шеф сейчас там. Смотрит, что осталось. Он велел мне сидеть у него, потому что ты обещал позвонить. Никто серьезно не пострадал — это единственная хорошая новость. Человек шесть твоих соседей получили ушибы и ссадины. А в офисе, естественно, никого не было.

— В котором часу?

— Бомба в офисе взорвалась часа полтора назад, а в твоей квартире — часов в семь. Мы с шефом и полицией поехали к тебе, когда по радио пришло сообщение, что в офисе взрыв. Полиция считает, что тот, кто это сделал что-то искал. Люди, которые живут под тобой, слышали что наверху часа два перед взрывом что-то передвигали Но они решили, что это ты шумишь. Похоже, что террорист сдвинул всю мебель в гостиную и в середину положил бомбу. Видимо, он не нашел того, что искал, и поэтому решил все уничтожить, на случай, если пропустил что-нибудь.

— Все...

— Ничего не осталось. Боже мой, Сид, мне не хочется этого говорить!... Но там ничего, ничего...

Письма Дженни. Единственная фотография отца и матери. Призы, которые я выигрывал на скачках. Все погибло. Я прислонился к стене, чтобы не упасть.

— Сид, ты слушаешь?

— Да.

— И в офисе ничего не осталось. Люди, которые живут напротив, видели свет в окнах и какое-то движение, но они подумали, что мы работаем допоздна. Шеф считает, что раз они не нашли то, что искали, нам надо знать, что это такое. Сид, что они искали?

— Не знаю.

— Ты должен знать.

— Нет. Не знаю.

— Подумай по дороге в Лондон.

— Я не поеду в Лондон. Сегодня не поеду. В этом нет смысла. Думаю, лучше вернуться на ипподром и проверить, не случилось ли там чего-нибудь.

— Хорошо. Я скажу шефу, когда он позвонит. Он собирался всю ночь провести на Кромвель-роуд.

Я повесил трубку и вышел из будки. Рэднор прав: очень важно знать, что искали те, кто подложил бомбы. Я прислонился к стене и стал перебирать в памяти, что могло бы их интересовать. Я намеренно не думал о квартире, которую начинал считать своим домом, о потерянных вещах. Так уже случалось со мной раньше. К примеру, когда ночью умерла мать, а на следующий день я одержал первую победу на скачках.

Чтобы искать какой-то предмет, надо знать о его существовании. Если используется бомба, значит, уничтожить этот предмет важнее, чем найти. Что было у меня, и было совсем недавно — иначе бы они давно искали это, — что Крею необходимо уничтожить?

Была пуля, которую Фред случайно выпустил в зеркало. Они не нашли ее потому, что она в баллистической лаборатории полиции. И если бы они думали, что она у меня, то устроили бы налет прошлой ночью.

Было письмо, которое Болт рассылал акционерам Сибери, но у него сотни таких писем. Зачем бы ему понадобилось еще одно, даже если бы он знал, что оно у меня есть?

Письмо, которое Мервин Бринтон по памяти переписывал для меня? Но если это оно, тогда...

Я вернулся в будку, нашел в лежавшем на полке справочнике его телефон и позвонил.

К моему облегчению, он ответил.

— У вас все в порядке, мистер Бринтон?

— Да, да. А что случилось?

— Вам больше не звонил тот огромный парень? Вы никому не говорили о моем визите или о том, что знаете письмо брата наизусть?

— Нет, не звонил. Я никому не говорил и никогда не скажу. — Голос у него звучал испуганно.

— Прекрасно, — успокоил я его. — Тогда все хорошо. Я только проверял.

Значит, это не письмо Бринтона.

Фотографии. Пока Рэднор вчера днем не отдал их лорду Хегборну, они все время были в офисе. Никто за стенами агентства, кроме лорда Хегборна и Чарлза, не знал об их существовании. Но сегодня утром лорд Хегборн привез их в Сибери, показал на собрании стюардов и потерял.

Допустим, они не потерялись, а были украдены. Кем-то, кто знает Крея и подумал, что ему следует их иметь. По датам на всех этих документах Крей точно определит, когда были сделаны фотографии. И где...

У меня перехватило дыхание. Теперь я должен учитывать, мелькнула мысль, что они наконец собрали воедино всех Холли и всех Сидов.

Я позвонил в Эйнсфорд. К телефону подошел Чарлз, спокойный и рассудительный, как всегда.

— Чарлз, пожалуйста, сделайте сейчас же то, что я вам скажу, и не задавайте вопросов. Хватайте миссис Кросс, садитесь в машину и срочно уезжайте из дома. Потом позвоните мне. Сибери, семьдесят девять четыреста одиннадцать. Запишите, Сибери, семьдесят девять четыреста одиннадцать.

— Хорошо, — сказал он и положил трубку.

«Слава богу, — подумал я. — Морская выучка». У него совсем немного времени. Бомба в офисе взорвалась полтора часа назад. От Лондона до Эйнсфорда тоже часа полтора езды.

Десять минут спустя зазвонил телефон, и я схватил трубку.

— Мне сказали, что ты в телефонной будке. — Это был Чарлз.

— Правильно. А вы?

— Я в пивной в деревне. Теперь объясни, в чем дело?

Я рассказал ему о бомбах и о пропавших фотографиях. Он пришел в ужас.

— По-моему, взрывы связаны с фотографиями. Не представляю, что еще они могли искать. — Я вздохнул.

— Но ты же сказал, что фотографии уже у них?

— Негативы.

— Ах, да. Их не было ни в твоей квартире, ни в офисе?

— Не было. Совершенно случайно они попали в другое место.

— Ты полагаешь, что они продолжают искать и приедут в Эйнсфорд?

— Если они достаточно озверели, то могут вспомнить про Эйнсфорд и решить, будто вы знаете, где я храню негативы... Я просил вас срочно уехать, потому что не хотел рисковать. Если они решили обыскать Эйнсфорд, то в любую минуту могут быть там. У меня нет сомнений, что они не оставят нас в покое, ведь они знают, что я переснял бумаги в вашем доме.

— По датам. Да, правильно. Сейчас я пойду в местную полицию и попрошу охрану для дома.

— Чарлз, один из них... Короче, если приедет тот, кто орудовал с бомбами, вам понадобится целый взвод. — Я описал Фреда, фургон и дал номер его фургона.

— Хорошо. — Чарлз по-прежнему был спокоен. — Почему фотографии представляют для них такую важность, что они не останавливаются перед использованием бомб?

— Хотел бы я знать.

— Будь осторожен.

— Хорошо.

И я действовал осторожно. Вместо того чтобы вернуться в отель, я сначала позвонил туда.

— Сид, ради бога, где вы пропадаете? — воскликнул хозяин отеля. — Вас целый вечер разыскивают... Полиция тоже.

— Да, Джо. Знаю. Я разговаривал с Лондоном. Есть сейчас в отеле кто-нибудь, кому я нужен?

— Да, в вашем номере. Ваш тесть, адмирал Роланд.

— Неужели? Он похож на адмирала?

— По-моему, похож, — недоуменно протянул Джо.

— Джентльмен?

— Да, конечно.

Значит, не Фред.

— Это не мой тесть. Я только что разговаривал с ним. Он в своем доме в Оксфордшире. Возьмите пару помощников и вышвырните визитера из моего номера.

Я положил трубку и вздохнул. Человек в моем номере... Значит, все, что я привез в Сибери, будет уничтожено. У меня останутся только одежда, которая на мне, и машина...

Поставив рекорд в спринтерском беге, я домчался до места, где оставил машину. Запертый «Мерседес» спокойно ждал меня. Я благодарно погладил белый капот, сел за руль и направился на ипподром.

Глава 15

Я въехал в главные ворота и выключил мотор. Ярко сияло окно комнаты прессы, светила лампа над дверью весовой, и над трибунами был включен небольшой прожектор, но сам ипподром тонул в темноте. Ночь была звездной и безлунной.

Я отправился в комнату прессы, чтобы узнать, нет ли каких новостей у патрульных.

Сообщений у них не было. Все четверо крепко спали.

В ярости я потряс ближайшего ко мне патрульного. Голова у него закачалась, как маятник, но он не проснулся, а только еще больше обмяк на стуле. Второй положил руки на стол. Третий сидел на полу, уткнувшись лбом в стул, руки беспомощно болтались по бокам. Четвертый лежал ничком возле стены.

«Идиоты! — мысленно выругался я. — Нечего сказать бывшие полицейские позволили себя усыпить, будто дети!» Это было просто немыслимо. Первое правило работы охраны — приносить с собой еду и питье и не брать конфетки у незнакомых.

Я обошел их беспомощные тела и поднял трубку, чтобы позвонить Чико и попросить подкрепления. Линия была мертва. Я перепробовал три других аппарата. Ни один из них не работал.

Придется вернуться в Сибери и позвонить оттуда решил я. Но когда открыл дверь, то в ярком свете, падавшем из комнаты, заметил темную фигуру, идущую мне навстречу от ворот.

— Кто здесь? — властно спросил человек, в котором я узнал капитана Оксона.

— Всего лишь я, Сид Холли. Идите сюда, поглядите.

Капитан Оксон вышел на свет, я встал рядом с ним на пороге комнаты прессы.

— Боже милостивый! Что это с ними случилось?

— Снотворное, — ответил я. — Вы не заметили никого, кому не следовало бы здесь находиться?

— Нет, я ничего не слышал, кроме шума вашей машины, и пришел посмотреть, кто приехал.

— Сколько конюхов осталось ночевать в общежитии? Могли бы мы использовать их для патрулирования ипподрома, пока я позвоню в агентство и вызову подкрепление?

— Полагаю, они охотно согласятся, — ответил капитан Оксон, подумав. — Там их человек пять. И, наверное, они еще не легли спать. Сейчас мы пойдем и попросим их, а потом вы из моей квартиры позвоните в агентство.

— Спасибо. Очень хорошо, — сказал я и оглядел спящих. — Пожалуй, я погляжу, не попытался ли кто-то из них оставить записку. Это займет не больше минуты.

Он терпеливо ждал, пока я искал записку под головой и руками спавшего на столе патрульного, под тем, кто растянулся на полу, и вокруг того, кто уперся лбом в стул. Но ни у одного из них даже не было в руках карандаша. Пожав плечами, я посмотрел на остатки их ужина. Полусъеденные сандвичи на пергаментной бумаге, остатки кофе в стаканах и термосах, несколько огрызков яблок, сырные крошки и неочищенный банан.

— Нашли что-нибудь? — спросил капитан Оксон. — Ничего. Когда они проснутся, у них будут страшно болеть головы, и поделом, — проговорил я.

— Могу понять вашу досаду... — начал он, но я уже не слышал. На спинке стула, где сидел первый из патрульных, которого я пытался разбудить, висел коричневый кожаный футляр от бинокля, и на его крышке были выгравированы три черные буквы: Л.Е.О. Лео. Лео?!

— Что-то случилось? — спросил капитан Оксон.

— Нет. — Я улыбнулся ему и потрогал ремешок футляра. — Это ваш?

— Да. Патрульные попросили одолжить им. Они сказали, что без него на рассвете не обойтись.

— Вы очень добры, — заметил я.

— Ну что вы, пустяки. — Он пожал плечами и вышел в темноту. — Наверно, вам лучше сначала позвонить, а к конюхам мы можем пойти потом.

— Правильно, — согласился я, хотя совсем не собирался идти в его квартиру.

Закрыв дверь комнаты прессы, я вышел следом за ним. Знакомый голос, очень довольный, прозвучал чуть ли не в ярде от меня:

— Вы поймали его, Оксон. Прекрасно.

— Он сам шел, — раздраженно бросил Оксон, понимая, что сказать, будто он меня поймал, — большое преувеличение.

— Думаете? — произнес я и внезапно кинулся к машине. Когда до «Мерседеса» оставалось не больше десяти ярдов, кто-то включил фары. Фары моей собственной машины. Я замер.

Сзади Крей что-то кричал, и я слышал, как ко мне бегут люди. Свет фар падал на меня сбоку, поэтому я резко свернул направо и побежал к воротам. Три шага — и фары снова нашли меня, свет ударил прямо в глаза.

Снова крики, уже гораздо ближе. Крей и Оксон. Полуослепленный, я оглянулся и увидел, что они совсем рядом. Теперь путь к воротам был закрыт — в них въехала машина и перегородила мне дорогу. Заработал мотор моего «Мерседеса».

Я бросился в темноту. Две ехавшие за мной машины снова поймали меня в лучи фар. Крей и Оксон бежали туда, где в ярком свете четко вырисовывалась моя фигура.

Теперь я, как загнанный заяц, мчался вдоль забора к трибунам, а две машины то и дело ловили меня в перекрестье лучей, и двое мужчин бежали за мной, потрясая кулаками. Какая-то кошмарная игра в догонялки, только расплатой явно будет не фантик, как в детстве.

Через парадный круг, по ровной гудроновой дорожке опоясывавшей его, под брусья заграждения площадки для расседлывания лошадей, мимо стены весовой. Иногда только фут отделял меня от преследователей. Только ярд от надвигавшегося бампера машины.

Но я ушел от них. Спасся, нырнув в желанную темноту. Не останавливаясь, я пробежал через комнату, где завтракают тренеры, оттуда прямиком через кухню в зал заседаний стюардов, где на столах стояли перевернутые стулья, потом в широкий коридор-туннель, тянувшийся на всю длину огромного здания. Из коридора каменные ступени вели прямо на трибуны. Преследователи остались далеко позади.

Я рухнул на скамью, готовый в любую секунду бежать дальше. Темная тень падала от низкой деревянной перегородки, отделявшей трибуну для членов комитета по скачкам от букмекерских мест. Перегородка спускалась вниз по лестнице и разделяла трибуны на две половины. Сверху над ней поднималась проволочная сетка, такая высокая, чтобы через нее нельзя было перелезть и чтобы поклонники скачек с тощим кошельком не перебрались на лучшие места.

Лестница кончалась у широкой лужайки для членов комитета, которая тоже была огорожена проволочной сеткой по грудь высотой, а за ней лежало открытое поле. Полмили до лондонского шоссе, и еще один забор — ограда ипподрома.

Слишком далеко. Мне не уйти. Наверно, раньше, когда у меня были обе руки, чтобы опираться, перескакивая через препятствия, и когда желудок не вел себя так, будто в нем просверливают новые дырки, я бы одолел полмили не задумываясь. Но не сейчас. Хотя я всегда быстро выздоравливал, но всего две недели назад короткая прогулка к телу Эндрюса чуть не доконала меня, а хорошо нацеленные удары Фреда не добавили мне здоровья.

Надо смотреть на ситуацию реально. Если я собираюсь бежать, должна быть уверенность, что побег будет успешным. «Полцарства за коня», — подумал я. Мудрый предусмотрительный ковбой привязал бы к брусьям ограды Ривелейшна, готового принять всадника в седло и умчать от преследователей. А я поставил у ворот маленький белый «Мерседес», развивающий скорость сто пятьдесят миль в час, но в нем сидел кто-то другой.

Бежать, чтобы быть пойманным, бессмысленно. Таким побегом ничего не добьешься.

Значит, остается одно.

Патруль не стали бы усыплять просто так. Крей не приехал бы ночью на ипподром ради прогулки. Этой ночью готовится диверсия. Не исключено, что они ее уже совершили. Есть только один шанс против десяти, что если я останусь здесь, то смогу ее обнаружить. Разумеется, до того, как они найдут меня. Естественно.

Если у меня когда-нибудь будут дети, они не дождутся, чтобы я играл с ними в прятки. Но в детской игре одни прячутся, другие ищут, а мне предстояло и то, и другое сразу.

Через полчаса зловещая игра была в самом разгаре. Моя машина стояла на ипподроме, на гудроновой площадке для букмекеров, и фарами освещала трибуны. Каждый дюйм лестницы был залит светом, и с той минуты, как они пригнали сюда «Мерседес», этой стороной здания я пользоваться вообще не мог.

Вторую машину они поставили возле ворот ипподрома, и ее фары освещали фасад весовой, бары, столовые, гардеробы и офисы. Допустим, в каждой машине сидит человек и выслеживает меня. Значит, только Крей и Оксон бегают по ипподрому. Но постепенно я убедился, что за мной по трибунам гоняются трое, а не двое. Вероятно, одна из машин пуста. Но какая? И не похоже, чтобы они оставили ключ зажигания на месте.

Дюйм за дюймом я осмотрел все огромное здание. Беда в том, что я не знал, что искать. Это могло быть что угодно, начиная с пластиковой бомбы. Но, судя по их предыдущим действиям, это, скорее всего, должно быть похоже на случайность. Несчастный случай. Неудачное стечение обстоятельств. Явная, открытая диверсия испортила бы весь план.

К примеру, завтра под весом зрителей обрушится часть трибуны, но без специалиста мне не определить, какая из трибун в опасности. Сам я не нашел никаких повреждений в опорах. И кроме того, у них было совсем мало времени, всего пять-шесть часов после того, как закончились сегодняшние соревнования.

В кухне почти не осталось никакой еды. Служащие фирмы, поставляющей продукты, все убрали, освободив место для завтрашней поставки. Большой холодильнике двумя дверцами был заперт. Я не исключал возможности что Крей попытается отравить часть провизии.

Все огнетушители висели на местах, и ни один дымящийся окурок не валялся возле канистр с керосином. Ничего, способного неожиданно воспламениться. Видимо, они считали, что еще один пожар после того, как сгорели конюшни, показался бы подозрительным.

Я осторожно крался по коридору, прижимаясь к стене, и бесшумно открывал двери, все время ожидая, что сзади кто-нибудь из них кинется на меня из темноты. При каждом шаге мои нервы вздрагивали, будто натянутые струны.

Преследователи знали, что я еще в здании. Везде, где они побывали, они включали свет, а я всюду, где проходил, выключал. Открывая дверь из освещенной комнаты в темный коридор, очень легко быть замеченным. Поэтому я выключал свет, прежде чем выйти. В коридоре горели три лампочки, но я с самого начала разбил их метлой, которую нашел в кухне.

Один раз, когда я перебирался из мужской уборной в бар рядом с тотализатором, в дальнем конце коридора появился Крей и направился в мою сторону. Его слабо освещал отблеск автомобильных фар, и он не видел меня. Я быстро перепрыгнул через коридор и скрылся за углом в баре, где букмекеры на ночь оставляли вещи. Там лежали сложенные зонты, металлические подставки, ящики и столы, за которыми они стояли. Не очень хорошее укрытие, но мне ничего не оставалось, и я спрятался позади этого холма, моля бога, чтобы ничего не задеть.

Совсем рядом послышались шаги Крея, он спешил к моему ненадежному убежищу. Остановился, открыл одну за другой двери кладовок, расположенных под лестницами, ведущими на трибуны. Они все были почти пустыми и в качестве убежища совсем не годились — слишком маленькие. Если бы я забрался в одну из них, то уже не смог бы выйти. Тупик.

Дверь бара, где я спрятался, неожиданно распахнулась, и яркий свет залил пространство между мной и Креем. — Он не мог выйти из здания, — озабоченно произнес Оксон.

— Вы идиот! — в ярости крикнул Крей. — Конечно, не мог Но если бы у вас хватило ума взять с собой ключи, он бы уже давно попал к нам в руки. — Их голоса эхом отдавались в коридоре.

— Это была ваша идея оставить двери незапертыми, — возразил Оксон. — Я могу сходить и принести ключи.

— Мы все время даем ему возможность ускользнуть. Он очень изворотлив, и эта беготня по коридору ни к чему не ведет. Сейчас надо методически прочесать все помещения. Начнем отсюда и пойдем вниз.

— Мы уже начинали прочесывать с того конца, — проворчал Оксон, — и упустили его. Давайте я схожу за ключами. Тогда, как вы и говорили, мы будем закрывать двери осмотренных помещений, и он не сможет туда вернуться.

— Нет, — решительно заявил Крей. — Нас слишком мало. Оставайтесь здесь. Мы все вместе начнем с весовой.

До меня донеслись их удаляющиеся шаги. Дверь бара осталась открытой, и свет падал в коридор, что мне совсем не нравилось. Если в другом конце коридора кто-то появится, он обязательно увидит меня.

Надо изменить позицию, решил я и пополз вдоль стены, чтобы надежнее спрятаться. Одна из металлических подставок для зонтов внезапно соскользнула со стола и со страшным грохотом стукнулась об пол. Удар с таким шумом раскатился по коридору, будто стреляли из дюжины пулеметов разом.

Они оба заорали:

— Он здесь!

— Хватайте его!

Я вскочил и побежал.

Ближайшее укрытие — лестница, ведущая в анфиладу комнат над раздевалкой и столовой для стюардов. На долю секунды я в нерешительности замедлил шаг, потом помчался вверх. Там были кабинеты стюардов и офисы. Эту часть здания я совсем не знал, а Оксон знал отлично, и это давало ему огромное преимущество. Так что мне не стоило облегчать ему задачу.

Я помчался дальше. Позади остались мужские уборные, и наконец я увидел дверь, ведущую в длинное пустое помещение, пахнувшее пивом. Это был своего рода запасной бар, виднелись стойка и за ней пустые полки. Я чуть не упал, споткнувшись о корзину с пустыми банками из-под пива, которую оставили у дверей, потом задержался на несколько драгоценных секунд, чтобы поставить ее прямо на проходе.

Донесся топот Крея и Оксона. Я выключил свет. Уже не оставалось времени добраться до другой двери, ведущей в паддок, да к тому же там меня сразу бы осветили фары «Мерседеса». Поэтому я спрятался за стойкой бара.

Дверь рывком распахнулась. Загремели, разлетевшись по полу, жестяные банки из-под пива, раздались крики и грохот упавшего тела. Снова загорелся свет. Господи, как же ненадежно мое укрытие... Две банки катились по полу прямо ко мне.

— Какого черта, — задыхаясь от бешенства, вопил Крей, — идиот, неуклюжий болван, да вставайте же наконец, вставайте!

Он бежал по комнате к дальней двери, ведущей в паддок, пол слегка подрагивал под его весом. По проклятиям, звяканью и дребезжанию банок я понял, что Оксон выбирается из мусорной корзины, на которую налетел. Если бы это не было так опасно, я расхохотался бы во все горло.

Крей оставил дверь открытой и теперь спрашивал из паддока у сидевшего в машине, куда я побежал. Скорее почувствовав, чем увидев, что Оксон выбежал из бара и присоединился к Крею, я выполз из своего убежища, снова выключил свет и одним прыжком достиг двери, в которую вошел, захлопнул ее и побежал по коридору. За моей спиной раздался разъяренный рев Крея, когда он влетел в темную комнату и наступил на банку. Пока они выбирались в коридор, распинывая банки, я уже был в маленьком холле перед кухней.

Кухни — для меня самое безопасное место, потому что в них много мест, где можно спрятаться, и много выходов. Но оставаться здесь не имело смысла, раз я уже все осмотрел.

Я помчался дальше, провел две тревожные минуты в бойлерной, потому что второй выход из нее вел в тупик, в кладовку, где стояли пустые бочки из-под топлива с трубками и измерительными приборами. Бочки плотно громоздились возле стены, и спрятаться здесь было бы негде. Гудел бойлер, потому что центральное отопление включили на всю ночь.

Весовая была еще хуже: слишком велика, и в ней, кроме столов, стульев, инструкций на стенах и самих весов, ничего не было. Рядом в раздевалке на крючках висели седла, от еще не остывшей после дневной топки плиты исходило тепло, и в большой корзине лежали шлемы, сапоги и другая экипировка жокеев, оставленная на ночь служителями. Грязная чашка и молочник. Номер журнала «Плейбой». Несколько плащей. На вешалке — разноцветная форма. Над плитой на веревке сохли выстиранные бриджи. Из всех мест на ипподроме здесь я чувствовал себя лучше всего, это был мой дом, где я хотел бы спрятать голову в песок, как страус. Но второй выход из раздевалки вел в умывальную комнату. Еще один тупик.

Из весовой дверь напротив раздевалки вела в комнату стюардов, где в прошлом я, как и все жокеи, давал объяснения, если подозревался в нарушении правил. Почти пустая комната, в центре — большой стол, вокруг него — стулья, фотографии лошадей на стенах, маленький потертый ковер. На столе лежали личные вещи стюардов. Спрятаться было негде.

Несколько дверей оказались запертыми, несмотря на то, что Оксон оставил ключи дома. Связка отмычек, как обычно, была у меня в кармане, и я позволил себе провести две минуты и отдышаться в баре для стюардов. Его превратили в винный склад. Ряды ящиков с виски, шампанским, вином и пивом высились от пола до потолка, а рядом стоял столик на колесиках, чтобы развозить бутылки по барам. Меня мучило искушение остаться здесь до утра, пока не придут служащие. Это единственная дверь, за которой Оксон не стал бы искать Сида Холли.

В винном складе можно было не опасаться преследователей. Но с другой стороны, хотя мне ничего не грозило, угроза ипподрому не стала меньше. Я неохотно оставил надежное убежище и не стал терять времени, запирая дверь. Прижимаясь к стене, я решил подняться наверх и осмотреть все помещения там. На втором этаже было тепло, спокойно, горели все лампочки. Я не стал их выключать: наблюдатель из машины сразу заметил бы, что свет погас, и точно определил, где я.

Здесь тоже ничего не вызывало подозрений. По одну сторону центрального холла располагалась большая комната, в которой стюарды проводили собрания и завтракали. По другую — что-то вроде гостиной, обставленной светлыми креслами и с двумя гардеробами в глубине. Двойные застекленные двери из холла вели в ложу над трибунами. Специальная ложа с прекрасным обзором всего ипподрома для стюардов Национального охотничьего комитета и высокопоставленных гостей.

Туда я и пошел. Диверсия в королевской ложе, когда в ней никого нет, соревнования не остановит. И кроме того, наблюдатель в машине заметил бы, как я открываю дверь.

Из холла через обеденную комнату я попал в сервировочную. Там я увидел буфеты с тарелками, бокалами, ножами и, главное, — второй выход. Маленький подъемник, поднимавшийся и спускавшийся на веревках, соединял сервировочную с кухнями. Такой же подъемник для бумаг работает в офисе на Кромвель-роуд. «Работал, — мысленно поправил я себя, — до того, как там взорвали бомбу».

Из кухни внизу через люк лифта доносились сердитые голоса Крея и Оксона, перемежаемые чьим-то бормотанием — похоже, третий спорил с ними. Теперь, зная, где они, я уверенно спустился вниз. Но тревога не оставляла меня. В главном здании я не нашел никакой угрозы для ипподрома. А если они что-то устроили на скаковой дорожке? Я не представлял, как сумею предотвратить несчастье там.

Пока я, не зная, на что решиться, стоял в коридоре, дверь кухни открылась, и оттуда донесся громкий голос Крея. Я нырнул в ближайшую дверь и попал в дамский туалет. Из него не было второго выхода — только два ряда кабинок с дверями, не доходившими до пола, раковины, над ними зеркала, стойка, как в баре, и за ней круглая вешалка с плечиками для пальто.

В коридоре послышались тяжелые шаги. Я спрятался за стойкой и скорчился в углу. Дверь распахнулась.

— Его здесь нет, — сказал Крей. — Свет не выключен.

— Я заглядывал сюда минут пять назад, — подтвердил Оксон.

Они захлопнули дверь, шаги постепенно затихли.

Я снова начал дышать, и бешено бьющееся сердце несколько успокоилось. Но всего на одну секунду. В противоположном конце комнаты кто-то кашлянул.

Я похолодел, не в силах поверить в это. Ведь когда я вошел, здесь никого не было. И ни Крей, ни Оксон не задержались на пороге... В ужасе я прислушался.

Снова кашель. Мягкий. Один раз.

Замерев, я ждал продолжения. Ничего. Ни дыхания. Ни шелеста одежды. Ни шороха движений. Я ничего не понимал. Если кто-то в комнате знал, что я спрятался за стойкой, почему он никак не отреагировал? Если не знал, то почему этот кто-то так неестественно беззвучен?

Наконец, стиснув зубы, я встал. Комната была пуста.

И в ту же секунду снова раздался кашель. Сейчас, когда стойка не мешала мне как следует слышать, я сразу определил направление, откуда исходит звук, и быстро повернулся, но там никого не было.

Я подошел к раковинам и заглянул в них. Из одного крана капала вода. И пока я смотрел на него, кран кашлянул. Чуть не засмеявшись от облегчения, я протянул руку, чтобы завернуть его.

Ручка крана оказалась очень горячей. Удивившись, я пустил воду. Струйка, полная воздушных пузырьков, потекла в раковину. И вправду очень горячая. От пара чуть запотело зеркало. «Какая глупость, — подумал я, снова заворачивая кран. — Кому нужна среди ночи такая горячая вода?»

Боже! Бойлер!

Глава 16

Крей и Оксон продолжали свой так называемый методический осмотр, хотя только что не заметили меня в дамском туалете. Теперь они шли от секции стюардов к местам букмекеров. Бойлер, как и я, остались в противоположном конце коридора, который они уже осмотрели. Выключив свет в дамской комнате, я осторожно пересек коридор и через кухню, столовую стюардов и мужские гардеробы вернулся в бойлерную.

Я знал, что за стеной бойлерной слева расположена весовая, а рядом с ней раздевалка. Когда тихо, как сейчас из обеих этих комнат можно слышать приглушенный рев бойлера.

Свет, который я выключил, снова горел. Я осмотрел бойлерную. Все выглядело нормально, как и раньше, кроме... Справа на полу образовалась лужица, совсем маленькая.

Бойлеры... Когда-то в школе мы изучали их. «Шестнадцать-семнадцать лет назад», — безнадежно подумал я. Но я очень хорошо помнил, как учитель начал урок.

— Первое, что надо знать о бойлерах, — сказал он, — они взрываются.

У нас был отличный учитель. Весь класс, сорок мальчишек, от начала до конца урока с интересом слушал его. Но с тех пор мое знакомство с бойлерами ограничивалось тем, что порой я спускался в подвал дома, где снимал квартиру, и там с истопником, бывшим судовым кочегаром, выпивал по стаканчику апельсинового чая. Он страстно увлекался скачками, и мы чаще всего говорили о лошадях. «Есть строгие правила эксплуатации бойлеров, — говорил он, — и официальный инспектор каждые три месяца проверяет их». Бывшему кочегару нравилась его работа, он целый день не отходил от котлов.

Первое, что надо знать о бойлерах: они взрываются.

Нечего и говорить, как я испугался. Если бойлер взорвется, дело не ограничится тем, что он просто проломит два новых входа в весовую и раздевалку. По всем углам пройдет смерч обжигающего пара. Это не та смерть, которую я принял бы с радостью.

Стоя спиной к двери, я отчаянно пытался вспомнить давно забытые уроки, вспомнить, отчего может взорваться бойлер.

Передо мной высился большой паровой котел в форме цилиндра высотой девять футов и диаметром пять футов. Толстая сталь для защиты от ржавчины была покрашена темно-красной краской. Под цилиндром горел огонь, топливом для которого служил не уголь, а мазут. Если бы я открыл дверцу топки, меня бы обдало ужасным жаром.

Цилиндрический котел почти доверху наполнен водой, огонь под ним доводит воду до кипения, и пар под собственным давлением поднимается по трубе в другой цилиндр, похожий на дирижабль, окрашенный в желтый цвет и висящий под самым потолком. Насколько я помнил, этот желтый цилиндр называется калорифер. Внутри него труба, в которую поступает пар, изогнута в спираль, своего рода неподвижную пружину. Холодная вода обтекает эту спираль и уже нагретая выходит из желтого цилиндра и поступает в батареи центрального отопления, в краны на кухне, в туалетах, в душевой жокеев. Спиральная труба должна быть очень горячей, чтобы за короткое время вода, проходя через нее, нагрелась.

Между тем пар, постепенно теряя теплоту, конденсируется и снова превращается в воду и по трубе, которая идет по стене, попадает в совсем небольшой, обычный квадратный бак, стоящий на полу. Снизу от него отходит другая труба, которая тянется через всю комнату к бойлеру, возле него поднимается на высоту моего роста и ныряет в хитроумное приспособление — электрический насос. Так заканчивается круговорот воды в нагревательной системе. Из бака, стоящего на полу, вода электрическим насосом снова накачивается в бойлер. Там он превращается в пар, и все начинается снова.

Пока круг замкнут, все идет хорошо. Но если вода перестанет поступать в бойлер, а огонь под цилиндром все еще будет гореть, постепенно вся вода превратится в пар. И этот пар, силы которого хватит, чтобы двигать пароход и тянуть состав из двенадцати вагонов, сосредоточится в узкой спиральной трубе.

Этот вид котла не предназначен для того, чтобы тянуть вагоны, он годится только для нагрева воды и не способен выдерживать огромное давление. Трудно сказать, что случится раньше: пар найдет слабое место в системе и вырвется наружу или огонь расплавит дно цилиндра. Но в обоих случаях котел взорвется.

К наружной стенке бойлера прикреплен измеритель уровня воды в котле — стеклянная трубка, опоясанная двумя металлическими кольцами. На стеклянной трубке, почти в самом верху, где ее держит металлическое кольцо, проведена черная черта. Это нужный уровень воды. Гораздо ниже черной черты проведена красная, предупреждающая об опасном снижении уровня воды в котле.

Сейчас вода в измерительном приборе стояла всего на полдюйма выше красной черты.

Надо признаться, я почувствовал облегчение. В следующую минуту бойлер не взорвется. Взрыв откладывается, и у меня есть время подумать, как его предотвратить. Впрочем, у меня не очень много времени. Ведь Крей и Оксон могут возобновить поиск с этого конца коридора.

Можно просто убавить огонь под цилиндром, но тогда Крей и Оксон, заметив, что рев бойлера прекратился, включат его снова на полную мощность. С другой стороны, я не сомневался, что пламя гораздо сильнее, чем это требуется ночью, потому что вода в кране дамской комнаты почти кипела.

Я осторожно повернул вентиль на трубе, по которой поступало топливо. Пол-оборота. Полный оборот. Рев вроде бы не стал тише. Еще поворот. На этот раз шум заметно изменился. Еще пол-оборота. Уже не рев, а сильное гудение. Медленно, дюйм за дюймом, я двигал вентиль, пока гудение не превратилось в тихое урчание. Слишком сильно. Я начал поспешно крутить вентиль в обратную сторону и, когда урчание перешло в размеренное гудение, остановился.

Как пополнить емкость с конденсатом? Я задумчиво смотрел на квадратный бак на полу. Это возле него я раньше заметил лужицу. Сейчас воды в ней прибавилось, потому что насос не перекачивал ее в бойлер. Если они его испортили, что мне делать? Я понятия не имел, как действуют электрические насосы.

Вдруг в памяти всплыла еще одна фраза из детства:

Для безопасности в каждом бойлере должно быть два источника водоснабжения.

Я прикусил нижнюю губу, глядя, как из квадратного бака на пол переливается через край вода. За те несколько минут, что я был в котельной, ее стало гораздо больше. Один источник водоснабжения явно выведен из строя. Где другой? И как он может выглядеть?

Стены бойлерной обвивала, наверное, дюжина труб — не только те, по которым поступала вода и мазут, но и те, в которые были спрятаны электрические кабели. На шести трубах имелись запорные краны. Такое впечатление, будто вся вода, какая есть в здании, проходит через бойлерную.

Две трубы шли от пола по стене к калориферу, на обеих запорные краны. Я проверил их — оба полностью открыты. Но ни одна труба не шла прямо в бойлер.

По счастливой случайности я как раз обходил кругом огромный темно-красный котел, когда заметил, что ручка входной двери провернулась. Я упал на колени и сжался в узком пространстве между стеной и бойлером. Жар стоял невыносимый: еще чуть-чуть, и я поджарюсь.

Крею пришлось повысить голос, чтобы перекричать гудение пламени:

— Вы уверены, что находиться в здании безопасно?

— Да, я же говорил вам, что взрыв будет не раньше, чем через три часа. По меньшей мере через три часа.

— Но вода уже бежит по полу, — возразил Крей.

— Там еще много воды. — Голос Оксона прозвучал совсем рядом. Я слышал, как громко стучит мое сердце и как бьется пульс в ушах. — Уровень еще не достиг критической отметки. Но и тогда взрыв произойдет не сразу.

— Надо найти Холли, — сказал Крей. — Пошли. — Если бы Оксон сделал еще один шаг, он увидел бы меня. — Я начну с этого конца, а вы идите с другого. Смотрите в каждом буфете. Этот крысеныш спрятался где-то здесь.

Оксон пробормотал что-то неразборчивое. Я увидел край его рукава и вжался в стену.

Из-за шума бойлера я не слышал, ушли они или нет, но пришлось рискнуть — жара в моем убежище была адской. Я выбрался на середину комнаты. Обычный теплый воздух показался мне холодным душем после парилки. Крея и Оксона в помещении не было.

Сняв пиджак, я вытер лицо рукавом рубашки. Вернемся к основной задаче. Где источник водоснабжения? На вид насос казался исправным. Никаких обрезанных проводов. Чуть жирный от смазки, чуть грязный. Повезет, если они не испортили насос, а просто чем-то заткнули трубу, выходящую из бака. Я снял галстук, потом рубашку и положил на запачканный мазутом пол вместе с пиджаком.

Крышка бака относительно легко поддалась, и вода, когда я осторожно попробовал ее пальцем, оказалась просто неприятно горячей. Я попил из ладони. От беготни и жары меня мучила страшная жажда. Конечно, я предпочел бы воду со льдом, но и эта все же была чистой чище не найдешь, правда, безвкусной. Хотя в моем положении не стоило придираться.

Опустившись на колени рядом с баком, я сунул в воду руку и легко дотянулся до дна, потому что его глубина не превышала двух футов. И почти сразу мои пальцы наткнулись на какой-то предмет. Я вытащил его из воды.

Это был фильтр из мелкой сетки, который, без сомнения, должен был закрывать выходное отверстие трубы.

Теперь я знал, что труба забита с этой стороны. Я снова опустил в воду руку и нащупал край выходного отверстия, но никакого препятствия для тока воды не нашел. Я наклонился сильнее, так что плечо погрузилось в воду, и сунул два пальца в отверстие насколько мог глубже. Ничего массивного я не почувствовал, какой-то обрывок бечевки. Мне не сразу удалось схватить его двумя пальцами, но постепенно, маленькими рывками я подтянул бечевку к краю отверстия.

Под конец то, что я считал бечевкой, так неожиданно вылетело из воды, что я чуть не упал. И тут же труба в баке рыгнула, и возле бойлера щелкнул насос.

Я вытащил из воды руку, чтобы посмотреть, что перекрывало трубу, и с недоумением уставился на большую мышь, которую держал за хвост.

Несчастный случай... Они действуют по проверенной схеме. Хотя маловероятно, что мышь сама по себе нырнула в бак, а фильтр так кстати оказался не на месте, что она как раз застряла в выходной трубе — но доказать, что это не случайность, будет практически невозможно.

Я спрятал маленькое намокшее тельце в узкую щель между баком и стеной, чтобы его не было видно, и с облегчением заметил, что уровень воды немного поднялся. Значит, насос работает, и скоро бойлер придет в более или менее нормальное состояние.

Я выплеснул на пол побольше воды, на случай, если Оксон и Крей снова заглянут сюда, и поставил на место крышку бака. Надев пиджак и рубашку, я еще раз внимательно осмотрел все отходившие от котла трубы. Паровая выходная труба, ведущая к калориферу. Широкий дымоход, по которому уходит дым горящего мазута. Труба насоса. Трубка измерительного прибора. Труба, по которой поступает топливо. Но должен же быть второй источник водоснабжения! Отчасти для безопасности, отчасти для того, чтобы пар поступал наверх.

И я нашел его. Прямо за трубой насоса оказались три маленьких незаметных бака, закрепленных высоко на стене. Фильтры, догадался я, чтобы с водопроводной водой в котел не попадали минеральные соли и не наслаивались на стенках бойлера. К бакам-фильтрам подходила водопроводная труба с собственным запорным краном. Я попробовал завернуть его. Он не двигался. Значит, подача воды перекрыта. Я с удовлетворением отвернул кран.

Наконец бойлер заработал нормально. Я взглянул на измерительный прибор. Уровень воды уже приближался к черной линии. Страстно надеясь, что Оксон не придет еще раз проверять, как работает бойлер, я выключил свет и вышел в коридор. Там никого не было. Тогда я вернулся и снова включил свет. Не следует Крею знать, что я был здесь.

Прижимаясь к стене, я бесшумно скользил по коридору к букмекерским местам. Если я сумею незамеченным выбраться на трибуны, там есть другие здания, где можно спрятаться: конюшни, тотализатор, гардеробные для зрителей. А прямо за ними — финишная прямая и участок дороги, покрытый торфом. А дальше бунгало, люди и телефоны.

Но в этот момент удача отвернулась от меня.

Глава 17

Не успел я отойти и на два шага от двери бара рядом с букмекерскими местами, как противоположная дверь распахнулась и яркий свет упал прямо на мою крадущуюся фигуру. Оксону понадобилось секунды две, чтобы сообразить, кого он видит, а я уже прыжками выскочил в коридор. Оксон закричал, и его вопли, отражаясь от стен, возвращались шумом многоголосой толпы. Я еще надеялся, что если Крей где-то далеко, то у меня есть шанс скрыться. Но я не успел добежать до угла шагов десять, когда из-за него вынырнул Крей, спешивший на крики Оксона.

Я чуть не упал, споткнувшись об одну из пивных банок, валявшихся на полу, и влетел в первую дверь, попавшуюся мне на глаза. Это был тот самый пустой бар, в котором я прятался раньше. Я бежал к противоположной двери, пиная во все стороны пустые банки, но она открылась прямо перед моим носом. И это был конец погони.

В дверном проеме стояла торжествующая Дория Крей. Она оделась так, будто собиралась в театр: белые облегающие брюки и короткий белый блестящий жакет. Ее темные волосы сверкали в ярком свете, лицо было, как всегда, безупречно красиво, а в элегантных длинных пальцах она сжимала маленький автоматический пистолет, который я видел в коробке из-под шоколада на дне ее чемоданчика.

— Попался, дружок, — сказала она. — Стой где стоишь.

Я подумал, что могу прыгнуть на нее, выбить пистолет и убежать.

— Не стоит, — она будто прочла мои мысли, — я прекрасно стреляю. Хочешь, чтобы я раздробила тебе коленную чашечку?

Этого я хотел меньше всего. Обернувшись, я увидел, что с другой стороны в бар вошли трое — Крей, Оксон и Эллис Болт. Они выглядели так, будто только что закончили долгую и утомительную охоту и наконец настигли добычу.

— Пойдешь сам или тебя тащить? — спросила Дория.

— Пойду сам, — пожал я плечами.

Но Крей, конечно, не мог удержать рук при себе. Когда я, подчиняясь приказу Дории, проходил мимо него, он схватил меня за воротник пиджака и ударил по ногам. Я ответил ему тем же и очутился на полу. Падение на металлические банки — совершенно незабываемое ощущение.

— Вставай! — заорал Крей.

Дория стояла рядом с ним, направив на меня ствол пистолета. Я подчинился.

— Хорошо, — одобрила Дория. — А теперь иди по коридору к весовой. И Говард, ради бога, потерпи, пока мы придем туда, а то он снова ускользнет. Ну, шагай, дружок. Если сделаешь хоть шаг в сторону, я прострелю тебе ногу.

У меня не было причин сомневаться в ее словах, и я пошел вперед, ощущая спиной холодную сталь револьвера.

— Стой! — приказал Крей возле бойлерной. Я остановился.

Крей открыл дверь и заглянул в комнату. Свет залил коридор. Сейчас в нем было совсем светло, потому что все двери у нас на пути были распахнуты настежь.

— Ну как? — спросил Оксон.

— На полу воды прибавилось. — В голосе Крея слышалось удовлетворение. Он закрыл дверь, даже не взглянув на уровень воды в котле. Удача не навсегда распрощалась со мной.

— Вперед, — приказал он.

Я подчинился.

Весовая была, как всегда, пустой и просторной. Я остановился в центре комнаты и обернулся. Все четверо стояли в ряд и смотрели на меня. И мне совсем не понравилось то, что я прочел на их лицах.

— Садись сюда, — Дория показала пистолетом.

Я сделал несколько шагов и сел на стул весов. Стрелка на циферблате моментально описала круг и показала мой вес — девять с половиной стонов. Я с вялым интересом отметил, что это на десять фунтов меньше, чем когда я последний раз участвовал в скачках. Пули в живот помогают любому жокею решить проблему веса.

Все четверо окружили меня. Хорошо хоть Фреда не было с ними. У Крея лицо от ярости стало синевато-багровым, как и двенадцать дней назад в Эйнсфорде. Но тогда я просто оскорбил его жену.

— Держите ему руки, — велел Крей Оксону.

Оксон принадлежал к тому типу худых жилистых мужчин, сила которых кажется безграничной. Он подошел сзади, схватил меня за локти и завел их за спину. Сдвинув брови, Крей несколько раз ударил меня по лицу.

— Так, а теперь: где они? — Он шипел от злости.

— Кто? — невнятно пробормотал я.

— Негативы.

— Какие негативы?

Он снова ударил меня и отшиб себе руку. Помахивая ею в воздухе и дуя на костяшки пальцев, он сказал:

— Ты знаешь, какие. Негативы снимков моих бумаг, которые ты сделал.

— А, эти...

— Эти. — Он снова ударил меня, но не так сильно. — В офисе, — промямлил я.

Он ударил меня ладонью по лицу, чтобы уберечь костяшки пальцев.

— В офисе, — повторил я.

Он попытался ударить меня левой рукой, но получился лишь шлепок.

Вступил Болт, заговорив медовым голосом:

— Фред не пропустил бы их, тем более что не было причины их прятать. Он перерыл все.

Если бы Фред нашел их, вряд ли он стал бы подкладывать бомбы просто от злости. Я облизал разбитую губу.

— Где в офисе? — спросил Крей.

— В столе.

— Ударьте его, — велел Крей Болту, — у меня руки болят.

Болт подошел ближе, такая работа явно не была для него привычной.

— Попробуйте этим, — предложила Дория, протягивая Болту пистолет. К счастью, пистолет был таким маленьким, что у Болта не получился сильный удар.

Оксон отпустил мои локти, обошел весы и посмотрел мне в лицо.

— Если он решил не говорить, то таким способом вы ничего из него не выбьете, — заявил он.

— Я вам все сказал, — возразил я.

— Почему? — рассерженно бросил Болт Оксону.

— Вы делаете себе больнее, чем ему. И если хотите знать мое мнение, вы вообще ничего из него не вытянете.

— Глупости! — резко произнесла Дория. — Он такой маленький.

Оксон невесело засмеялся.

— Если Фред сказал, что негативов в офисе нет, значит, их там нет, — продолжал гнуть свое Болт. — И в его квартире их тоже нет. И он не привез их с собой. По крайней мере в его вещах в отеле их не нашли.

Я покосился на Болта, глаз уже начал заплывать. Если бы этого биржевого маклера так быстро не выпроводили из моего номера в отеле, его машина не появилась бы в воротах ипподрома в самый неподходящий момент. Но не мог же я, когда звонил хозяину отеля, предвидеть, что все так получится, да и упреками себе сейчас делу не поможешь.

— Негативов не было и в машине, — добавила Дория. — Но я нашла там вот это. — Она сунула руку в карман жакета и вынула мой крохотный фотоаппарат. Крей выхватил его у нее из рук и открыл футляр, чтобы посмотреть, что внутри. Жилы на шее и на висках у него угрожающе вздулись. В бешенстве он швырнул маленькую черную игрушку через всю комнату, она врезалась в стену и разлетелась на куски.

— Шестнадцать миллиметров! — выкрикнул он. — Фред мог не заметить такие микроскопические негативы!

— Фред нашел бы иголку в стоге сена, — упрямо проговорил Болт. — И кроме того, негативы вряд ли были спрятаны.

— Может, он держит их в кармане? — Эта мысль пришла Дории.

— Сними пиджак! — скомандовал Крей. — Встань!

Я встал, и площадка весов закачалась под моими ногами. Оксон стянул пиджак с моих плеч и ткнул меня кулаком в спину, чтобы высвободить рукава, потом протянул пиджак Крею. Сам он обыскал карманы брюк и нашел там связку отмычек.

— Садись, — сказал Оксон.

Я сел и потрогал рукой разбитое лицо. «Могло быть хуже. Много хуже, — отстраненно, как о чужом, подумал я. — Мне повезло, если на этом все закончится».

— А это что такое? — с любопытством спросила Дория и взяла у Оксона отмычки. Крей выхватил их у нее и швырнул туда же, где уже валялись осколки фотоаппарата.

— Отмычки! — в бешенстве зарычал Крей. — Он отпирал ими мои чемоданы!

— Не понимаю, как он сумел проделать это такой... клешней. — Дория посмотрела на мою руку, лежавшую на коленях.

Милый объект для насмешек, но Дория опоздала на неделю. Благодаря Занне Мартин я наконец научился жить с клешней. И я даже не пошевелился, чтобы спрятать руку.

— Дория, — спокойно сказал Болт, — не будете ли вы любезны вернуться в квартиру и подождать звонка Фреда? Возможно, он уже нашел в Эйнсфорде то, что нам нужно.

Я повернул голову и обнаружил, что он оценивающе разглядывает меня. Глаза бесстрастные, круглое лицо совершенно неподвижно. У меня мелькнула мысль, что его холодное спокойствие, пожалуй, опаснее ярости Крея.

— Эйнсфорд, — хрипло пробормотал я и посмотрел на часы. Если Фред уже подложил в Эйнсфорде бомбу, то сейчас он освободился и направляется сюда. Оказывается, их пятеро, а не четверо. Я не предполагал, что Дория такой же активный член банды, как и другие. Серьезная ошибка.

— Я не собираюсь никуда идти, — заявила Дория.

— Это не так уж важно, — пожал плечами Болт. — Я понял, что негативов в Эйнсфорде нет, потому что Холли никак не отреагировал, узнав, что Фред их там ищет.

Мысль о том, что сделает Фред с Эйнсфордом и с самим Чарлзом, не тревожила ни одного из них. Но мне не понравилось, как рассуждает Болт. В подобных обстоятельствах я бы вполне обошелся без противника, хладнокровно просчитывающего ходы.

— Мы должны получить негативы, — настаивал Крей. — Или быть абсолютно уверенными, что они уничтожены. — Повернувшись к Оксону, он распорядился: — Держите ему руки.

— Не надо. — Я отпрянул назад.

— Ага, взялся за ум. Ну?

— Они были в офисе. — Мои распухшие губы еле шевелились.

— Где?

— Думаю, в столе у мистера Рэднора.

Крей уставился на меня, его глаза сузились, но он пока еще контролировал свою ярость, прикидывая, можно ли мне верить. Ведь он не мог пойти в офис и поискать в столе у Рэднора негативы.

— Были, — вдруг сказал Болт.

— Что? — нетерпеливо спросил Крей.

— Были, — повторил Болт. — Холли сказал, что негативы были в офисе. Это очень интересно, вы не находите?

— Не нахожу, — сердито буркнул Оксон.

Болт подошел и впился глазами мне в лицо. Я не сумел поймать его взгляд, но то, что он прочел на моей разбитой скуле, его удовлетворило.

— По-моему, он знает о бомбах, — вынес вердикт Болт.

— Откуда? — удивилась Дория.

— Полагаю, ему сказали в отеле. Служащие Рэднора в Лондоне наверняка пытались связаться с ними. Да, думаю, мы можем принять как факт, что он знает о бомбах.

— Ну и что? Какая разница? — спросил Оксон.

Но Крей понял.

— Это значит, он считает безопасным утверждать, что негативы были в офисе, потому что мы не можем проверить, были они там или нет.

— Они были, — настаивал я, нервничая.

— Что известно о Холли? Насколько он умен? — Болт облизал полные мокрые губы.

— Он был жокеем, — скучным тоном проговорил Оксон, словно это автоматически предопределяет низкий уровень умственного развития.

— Но его взяли к Ханту Рэднору, — возразил Болт.

— Я уже говорил вам, — терпеливо начал объяснять Оксон, — что многих расспрашивал, как это случилось. Рэднор взял его в качестве консультанта, но никогда не поручал никакой работы. Разве это не доказывает, что он ни на что не способен? Я не знаю, чем он занимался. Все понимают, что его взяли только для престижа. Это звучит громко, но практически ничего не значит. Такие должности часто дают знаменитым жокеям, когда они уходят на покой. Никто не ждет, что они что-то будут делать, просто какое-то время эксплуатируется их известность. Потом публика о них забывает, и их увольняют.

Этот совершенно справедливый анализ моего положения у Рэднора огорчил меня больше, чем непосредственные неприятности.

— Говард? — спросил Болт.

— Не знаю, — медленно проговорил Крей. — Он не показался мне умным. Скорее как раз напротив. Согласен, он сделал эти снимки, но считаю, что вы, Эллис, абсолютно правы в своем убеждении, что он не понимает, почему мы хотим их уничтожить.

И это тоже совершенно было справедливо и огорчительно. Насколько я понимал, фотографии не доказывали ничего, кроме того, что Крей с помощью Болта скупал через подставных лиц акции Сибери. За это ни Крея, ни Болта нельзя привлечь к суду. Более того, все стюарды и директора компании ипподрома Сибери видели эти снимки, так что они даже не были секретом.

— Дория? — продолжал опрос Болт.

— Он просто скользкая тварь, но если бы он был умным, то не сидел бы здесь.

И со словами Дории тоже не поспоришь. Ведь я с самого начала считал, что Крею помогает кто-то из служащих ипподрома. Но, даже узнав о вынужденном сотрудничестве с Креем Бринтона, директора-распорядителя ипподрома в Данстейбле, я продолжал думать, что помощник Крея — кто-то из рабочих. У меня даже в мыслях не было, что это Оксон, потому что это казалось нелогичным. Уничтожая ипподром, Оксон терял работу. А хороших должностей для немолодого отставного армейского капитана не так уж много, чтобы легко распроститься с этой. И совершенно очевидно, что он не действовал против своей воли, не был морально подавлен, как Бринтон, его не шантажировали. Я считал Оксона глупым и самодовольным, но не жуликом. Как и сказала Дория, если бы я был настолько умен, чтобы заподозрить Оксона, то не сидел бы здесь.

— Вероятно, вы все правы, но я придерживаюсь другого мнения, — подвел итоги дискуссии Болт. — С тех пор как на сцене появился Холли, все пошло кувырком. Это он убедил Хегборна привести в порядок ипподром. Это он нашел зеркало через пять минут после того, как мы его повесили. Я, ни на минуту не усомнившись, принял его за продавца, когда он пришел ко мне. Вы оба считали его маленьким калекой, ничего не значащим нахлебником. И еще тот факт, что он сумел открыть ваши запертые чемоданы и миниатюрным аппаратом сделал хорошие четкие фотографии. Все это доказывает только одно: он профессионал. Даже то, что он до сих пор ухитрился ничего нам не сказать, свидетельствует о его профессионализме. Любитель начал бы вас клеймить, показывая, как много он знает. А он за весь вечер сказал только то, что негативы в офисе. Я полагаю, нам надо избавиться от иллюзий и помнить, что он человек Ханта Рэднора.

Они помнили об этом секунд пять. Потом Крей в очередной раз повторил:

— Мы должны убедиться, что негативы уничтожены.

Болт кивнул. Дория улыбнулась так плотоядно, что мурашки забегали у меня по спине.

— Как? — с интересом спросила она.

Крей взглянул на покрасневшие костяшки пальцев.

— Кулаками вы ничего из него не выбьете, — вмешался Оксон. — И не надейтесь. Ничего у вас не получится.

— Почему? — спросил Болт.

Вместо ответа Оксон повернулся ко мне:

— Сколько скачек ты провел с переломанными костями?

Я не ответил. Просто не мог вспомнить.

— Это нелепо, — презрительно сказала Дория. — Как он мог?

— Многие из них могут, — настаивал Оксон. — Уверен, что он не исключение.

— Чушь, — заявил Крей.

— Ключицы, ребра, локтевые суставы, — покачал головой Оксон. — Жокеи постоянно ломают их и все равно участвуют в скачках. Ни владельцы лошадей, ни тренеры даже не догадываются об этом.

«Почему он не заткнется? — возмущенно подумал я. — Он усугубляет мое положение, будто оно и без того недостаточно ужасно».

— Вы имеете в виду, — с удовольствием проговорила Дория, — что он может выдержать любую боль?

— Нет, — запротестовал я. — Можно провести скачку разве что с трещиной в кости, да и то только если не болит.

— При трещине должно болеть в любом случае, — резонно заметил Болт.

— Нет, — возразил я. — Трещина не всегда болит. — Это была правда, но они не поверили. — Негативы были в офисе, — с отчаянием повторил я. — В офисе.

— Он испугался! — пришла в восторг Дория.

Ее восклицание задело нужную струну в голове Крея, он вспомнил Эйнсфорд.

— Мы знаем его больное место, — обрадовался Крей. — Рука!

— Нет! — воскликнул я, уже по-настоящему приходя в ужас.

Все четверо довольно улыбнулись.

Меня обдало волной неудержимого страха. Травмы на скачках случаются неожиданно — это издержки работы. Но сидеть и ждать, что сейчас причинят боль какой-то части тебя, и без того пострадавшей — это совсем другое. Инстинктивно я закрыл лицо здоровой рукой, но они заметили мой испуг.

— Вот он, ваш храбрый, умный мистер Холли! — оскорбительно захохотал Крей, переводя взгляд с Болта на Оксона. — Немного же надо, чтобы вытянуть из него правду!

— А жаль, — вздохнула Дория.

Мужчины ушли, оставив ее караулить меня. Пока они не вернулись, Дория стояла передо мной, и пистолет в ее руках ни разу не дрогнул. Я прикинул расстояние до двери — футов тридцать — и начал подумывать о том, не лучше ли получить пулю, чем терпеть то, что меня сейчас ожидало.

Дория, забавляясь, наблюдала за мной. Она явно догадывалась о моих мыслях.

— Только попробуй, дружок. Только попробуй.

Я где-то читал, что стрельба из автоматического пистолета требует большого умения и длительной практики. Вполне возможно, что Дория обзавелась пистолетом, чтобы ощущать власть над другими, но не умеет стрелять метко. Но с другой стороны, она держала его высоко и твердо, и я все время оставался под прицелом. Из этих двух предположений, пожалуй, вернее второе, и ее хвастовство, что она великолепный стрелок, может оказаться правдой. Так что рисковать не стоит.

Как жаль, что в таком прекрасном теле находится такая злобная душа. В белом модном костюме она выглядела веселой и элегантной. На ее губах играла улыбка, казавшаяся теплой и дружеской, но на самом деле опасная, как разинутая пасть змеи. Она идеально подходила Крею. Он потрясающе удачно подыскал себе половину. Но если даже Крей сумел найти подходящую женщину, может, и мне в один прекрасный день... Хотя неизвестно, доживу ли я до завтрашнего дня.

Лицо у меня горело и саднило, начала болеть голова. Я закрыл глаза ладонью и пообещал себе, что если благополучно выкручусь из этой истории, скажу частному сыску «прощай».

Мужчины вернулись. Оксон притащил из комнаты стюардов деревянный стул с прямой короткой спинкой и подлокотниками. Крей и Болт принесли из раздевалки кочергу длиной в ярд и веревку, на которой обычно сушились бриджи. На ней еще болтались две прищепки.

Оксон поставил стул в ярде от весов, а Дория махнула пистолетом, показывая, что я должен пересесть. Я не шевельнулся.

— Господи! — разочарованно воскликнула она. — Да ты просто червяк, маленький, трусливый и упрямый, как в Эйнсфорде.

— Он не помощник продавца, — резко перебил ее Болт. — Не забывайте об этом.

Я даже не взглянул на него. Болт не клюнул на изобретенный Чарлзом образ ничтожного Холли, но в данном случае меня не радовала проницательность биржевого маклера.

— Иди! — толкнул меня в плечо Оксон.

Я встал и, пошатываясь, сошел с весов. Они тесно обступили меня. Крей ухватился за мою рубашку и усадил меня на стул. Он, Болт и Оксон, словно оказавшись в Средневековье, принялись за доставляющую им радость работу: привязали мои лодыжки к ножкам стула, а руки — к подлокотникам. Вот зачем им понадобилась бельевая веревка. Дория не сводила с них глаз.

Я вспомнил ее склонность к необычным удовольствиям и устало сказал:

— Не хотите поменяться местами?

Она не рассердилась, а томно улыбнулась, положила пистолет в карман, нагнулась ко мне и впилась в губы жестким поцелуем. Мне стало мерзко. Когда она наконец выпрямилась, у нее на губах была моя кровь. Дория вытерла их рукой, глаза ее затуманились, как после оргазма. Меня чуть не стошнило.

— Ну? — спросил Крей. — Где они? — Он совершенно не обратил внимания на то, что его жена поцеловала меня. Крей, конечно, понимал ее.

Я смотрел, как они привязывают мою левую руку. Веревку несколько раз обкрутили выше запястья, но само оно оставалось открытым, и кисть руки была свободна. Хотя что пользы от нее, раз она не действует.

Я обвел взглядом их лица, одно за другим: Дория в восторге, Оксон слегка удивлен, Крей сосредоточен, Болт расчетлив и подозрителен. И ни в одном из них нет ни капли милосердия.

— Так где они? — Крей поднял руку.

— В офисе, — беспомощно пробормотал я.

Он ударил меня кочергой по запястью. Я надеялся, что, по крайней мере, удар будет слабым, но он размахнулся изо всех сил и с первого раза разнес все. Кочерга рассекла кожу, кости звучно хрустнули, словно щепки.

Я не вскрикнул только потому, что мне не хватило дыхания. До этой минуты я считал, что знаю о боли все, но похоже, всегда остается возможность узнать что-нибудь новое. В моих закрытых глазах кружилась серовато-желтая муть, на лбу у меня выступил пот. Таких мучений я не испытывал никогда в жизни. Это уж слишком, билась в голове мысль, чересчур. Больше я не выдержу.

— Где они? — повторил Крей.

— Не надо. Не надо больше. — Я едва смог это выговорить.

Дория глубоко вздохнула.

Голова у меня бессильно свесилась набок, я чуть приоткрыл глаза. Крей улыбался, довольный своей работой, Оксон выглядел совсем больным.

— Ну? — нетерпеливо рявкнул Крей.

Я сглотнул, продолжая колебаться.

Крей приложил к моему окровавленному запястью кончик кочерги и резко дернул на себя. Меня будто пронзило током. От пота рубашка прилипла к телу, а брюки — к ногам.

— Не надо, не надо, — повторял я. Это был стон, капитуляция, мольба.

— Тогда говори. — Крей снова поднял кочергу.

И я сказал. Сказал, куда ехать.

Глава 18

Они решили, что забрать негативы должен Болт.

— Кто там живет? — Адрес Болту был незнаком.

— Девушка... Моя подруга.

Он бесстрастно наблюдал, как пот заливает мое лицо. Во рту у меня пересохло. Мне страшно хотелось пить.

— Скажите... что я послал вас, — бормотал я, жадно хватая воздух. — Я попросил ее подержать их у себя... в безопасном месте. Там и другие мои вещи... На пакете, который вам нужен... есть имя того, кто проявлял пленку... Йогоро Кано.

— Йогоро Кано, — кивнул Болт.

— Дайте мне, — попросил я, — морфию...

— После всех неприятностей, которые ты нам устроил? — засмеялся Болт. — Даже если бы у меня был морфий, я бы ничего тебе не дал. Сиди здесь и отдыхай.

Я застонал. Болт удовлетворенно улыбнулся и направился к двери.

— Как только заберу негативы, позвоню вам, — обернулся Болт к Крею. — Тогда мы решим, что делать с Холли. По дороге я что-нибудь изобрету. — По его тону можно было подумать, что он собирается обсудить, как избавиться от упавших в цене акций.

— Хорошо, — согласился Крей, — мы подождем вашего звонка в квартире Оксона.

Они направились к двери. На пороге Дория и Оксон оглянулись. Дория широко раскрытыми глазами зачарованно наблюдала за мной и не могла оторвать взгляда. Оксон оглянулся по более практической причине.

— Вы собираетесь оставить его здесь? — удивленно спросил он.

— Конечно, а почему бы нет? — в свою очередь удивился Крей. — Дория, дорогая, пойдем, представление уже кончилось.

Нехотя она последовала за ним. Замыкал шествие Оксон.

— Воды, — попросил я. — Пожалуйста.

— Нет, — отрезал Крей.

Он пропустил их всех в дверь и, прежде чем закрыть ее, напоследок посмотрел на меня — с презрением и жестокостью. Потом выключил свет и ушел.

Я услышал шум отъезжающей машины. Итак, Болт уже в дороге. В окна смотрела непроглядная ночь. В глубокой тишине я сидел и слушал, как за дальней стеной гудит бойлер. Гул этот был низким и безопасным. Ну хоть об этом можно не беспокоиться. Слабое, очень слабое утешение.

Спинка стула доходила мне только до плеч, и прислонить голову было некуда. Я смертельно устал. Любое движение было мучительным. Казалось, каждый мой мускул соединен отдельным нервом с левым запястьем. Стоило лишь попытаться согнуть правую ногу, и я начинал задыхаться от боли. Хотелось просто лечь и не шевелиться. Хотелось потерять сознание. Однако я продолжал сидеть на стуле, голова разламывалась и налилась свинцом, разбитая рука горела, словно ее поджаривали на медленном огне.

Я представлял, как Болт стоит перед дверью квартиры Занны Мартин. Как он обнаруживает, что его собственная секретарша помогала мне. В сотый раз я задавал себе вопрос, что он сделает. Не причинит ли ей вред? Бедная мисс Мартин, которой и так уже причинили слишком много боли.

И не только ей. В той же папке лежит письмо, которое Мервин Бринтон по памяти записал для меня. Если Болт увидит его, Бринтону до конца дней понадобится телохранитель.

Я вспомнил людей, которых жгли, били, пытали нацисты и японцы и которые умирали, так и не выдав врагам секреты. Я думал о зверствах, которые и сегодня творятся в мире, и о легкости, с какой человек может сломать другого человека. Во время войны в Алжире, говорят, совершались немыслимые зверства. И за «железным занавесом» занимались не только промыванием мозгов. А что творится в африканских тюрьмах, кто знает?

Во время Второй мировой войны я был мальчишкой, потом вырос и жил в безопасном свободном обществе. Я и представить не мог, что столкнусь с таким испытанием. Страдать или предать? Этот выбор стоит перед человеком со времен античности. Спасибо Крею, я теперь знаю, каково это, из первых рук. Благодаря ему я теперь перестал понимать, как можно молчать до смерти.

Бессвязные мысли крутились в голове.

Долгое время мне так хотелось еще раз проехать верхом по скаковой дорожке Сибери, так хотелось еще раз оказаться на жокейских весах. И вот мои мечты осуществились.

Две недели я цеплялся за свое прошлое. Я был погребен в развалинах. Брак распался, карьера жокея поломана, рука не действует. Теперь все ушло. К счастью, мне не за что больше цепляться. Все материальные свидетельства прошлой жизни разлетелись на кусочки во время взрыва пластиковой бомбы. Теперь у меня ни корней, ни дома. Я свободен. Но мне категорически не хотелось думать о том, что еще сможет сделать Крей в ближайшие два-три часа.

Болта не было уже долго. Наконец вернулся Крей. Мне казалось, что прошла вечность. Крей включил свет. Они с Дорией стояли на пороге, уставясь на меня.

— Ты уверен, что еще есть время? — спросила Дория.

Крей кивнул и посмотрел на часы.

— Если поспешим.

— Ты не думаешь, что следует дождаться звонка Эллиса? Вдруг он изобретет что-нибудь получше.

— Он и так уже опаздывает, — нетерпеливо перебил ее Крей. Милые супруги, видимо, спорили уже давно. — Он должен был уже позвонить. Если мы хотим это сделать, то ждать дольше нельзя.

— Хорошо. — Она пожала плечами.

Они приблизились ко мне. Дория с интересом изучила мои лицо и руки и осталась довольна увиденным.

— Он выглядит ужасно. Ты не находишь?

— Вы человек? — спросил я.

Тень озабоченности пробежала по прекрасному лицу, будто в глубине души она сознавала, что все, чем она наслаждалась этой ночью, порочно и мерзко. Но Дория слишком втянулась в это, чтобы свернуть с дороги.

— Тебе помочь? — спросила она у Крея.

— Нет, сам справлюсь. Он не тяжелый.

Дория с улыбкой наблюдала, как муж схватился за спинку стула, на котором я сидел, и стал по полу тащить его к стене. Рывки были невыносимы. Почти теряя сознание, я с трудом сдерживал стоны. Если бы я даже закричал, все равно бы никто не услышал. Конюхи в конюшне крепко спят, и нас разделяет триста ярдов. Меня услышат только Крей, а им мои стоны удвоят удовольствие.

Дория сладострастно облизнула губы.

— Иди проверь бойлер, — сказал муж. — Только быстро.

— Ах, да, — спохватилась она и вышла в коридор.

Крей наконец доволок стул до нужного места, повернув его так, что мои колени почти упирались в стену. Он тяжело дышал от усилий.

За стеной размеренно гудел бойлер. Его было хорошо слышно через стену. Я знал, что меня не разнесет взрывом на куски, не ударит кирпичом и не ошпарит паром, так что беспокоиться не о чем. Но песок в часах моей жизни почти весь уже пересыпался в нижнюю колбу.

— По-моему, ты говорил, что весь коридор зальет водой? — озадаченно проговорила Дория, вернувшись.

— Обязательно зальет.

— Там сухо. Ни капли воды. Я заглянула в бойлерную и там сухо, как в пустыне.

— Не может быть. Уже почти три часа, как вода начала переливаться. Ты, должно быть, ошиблась.

— Ничего подобного, — настаивала Дория. — На мой взгляд, бойлер работает абсолютно нормально.

— Не может быть, — резко бросил Крей, выбежал и через секунду вернулся. — Ты права. Пойду приведу Оксона. Я не знаю, как эта проклятая штука действует. — Он быстро вышел.

Дория не была уверена, что бойлер не взорвется, поэтому даже не подошла ко мне. Первая приятная неожиданность за всю ночь. И она не схватила меня за волосы, чтобы посмотреть, как я корчусь от боли. Возможно, у нее пропал аппетит, потому что задуманный план начал срываться. Она нетерпеливо ждала на пороге, когда вернется муж, то и дело хватаясь за ручку двери.

Оксон и Крей, запыхавшись, пробежали по коридору мимо весовой.

У меня мало что осталось. Вероятно, только обрывки гордости. Пора уже пришпиливать их к мачте вместо флага.

Оба, уже не спеша, вошли в весовую и направились ко мне. Крей схватил стул и в бешенстве повернул меня к себе лицом. В весовой было тихо и спокойно, только темнота заглядывала в окна.

Я взглянул в лицо Крею и тут же пожалел об этом. На меня смотрела маска безумца. Белое от ярости, неподвижное лицо с двумя темными провалами вместо глаз.

Оксон держал в руке мышь.

— Это, должно быть, Холли, — произнес он так, будто уже неоднократно говорил об этом. — Больше некому.

Крей схватил меня за изуродованную руку и начал ее выкручивать. После трех бесконечных минут ослепительной боли я потерял сознание.

Я цеплялся за темноту, пытаясь завернуться в нее, как в одеяло. А она становилась все тоньше и легче. Шум все усиливался, а боль все нарастала и нарастала. И я уже не мог отрицать, что вернулся в этот мир.

Мои глаза против воли раскрылись.

В весовой было полно народу. Полицейские. Они стояли у каждой двери. Яркие желтые огни сияли за окнами. Полицейские осторожно разрезали веревку на моих одеревеневших конечностях.

Крей, Дория и Оксон казались очень маленькими в окружении мужчин в темно-синей форме. Дория инстинктивно и безуспешно пыталась кокетничать со стражами закона. Оксон выглядел потрясенным до глубины души — судя по всему, впервые в жизни он посмотрел в лицо действительности.

Бешенство Крея еще не прошло. Он с ненавистью смотрел на меня.

— Куда ты его послал? — закричал он, пытаясь вырваться из сильных рук, державших его. — Куда ты отправил Болта?

— Потерпите, мистер Поттер, — сказал я в неожиданно наступившей тишине, — мистер Уилбур Поттер. Скоро узнаете. Но не от меня.

Глава 19

Я снова оказался там же, где и в начале этой истории: в больнице. Но в этот раз я не задержался здесь надолго. У меня были просторная палата с видом на море, исключительно симпатичные медсестры и непрерывный поток посетителей. Как только врачи разрешили, пришел Чико — в воскресенье после обеда.

— Черт возьми, — ухмыльнулся он, разглядывая меня, — ты выглядишь ужасно.

— Большое спасибо.

— Оба глаза подбиты, губы в струпьях, на лице сине-желтые разводы и трехдневная щетина. Красавчик!

— Судя по моим ощущениям, все так и есть.

— Хочешь посмотреть? — Чико вытащил зеркальце и протянул мне.

Я тщательно изучил свое лицо. Полагаю, в фильме ужасов оно было бы к месту. Вздохнув, я сказал:

— Похоже на рентгеновский снимок.

Он засмеялся и убрал зеркальце. На его лице тоже еще можно было различить следы борьбы. Бровь уже заросла, но на скуле виднелся большой синяк.

— Эта палата лучше, чем была в Лондоне, — проговорил Чико, подходя к окну. — И запах терпимый — для больницы, конечно.

— Перестань болтать о пустяках и расскажи, что случилось.

— Мне велели не утомлять тебя.

— Не дури.

— Ладно.

Я беззаботно дремал дома у Рэднора. Сижу это в кресле у него в кабинете, с одной стороны — телефон, с другой — вполне приличные сандвичи с цыпленком, мне снится пышная податливая блондинка, и вдруг звонок в дверь. — Чико усмехнулся. — Я встал, потянулся и пошел спросить, кто там. Это мог быть ты — вернулся, а ночевать негде. Я знал, что это не Рэднор, разве что он забыл ключ. Ну кто еще может прийти в два часа ночи? Но на пороге стоял этот толстый тип, будто только что из Сити: полосатые брюки, котелок. Говорит, что ты его послал. «Тогда проходите», — говорю я, а сам зеваю, чуть челюсть не оторвалась. Он входит, и я веду его в кабинет Рэднора. «Вас прислал Сид? — переспрашиваю. — Зачем?» Толстяк объясняет: дескать, как он понял, здесь живет девушка Сида. Боже, дружище, никогда не пытайся закрыть рот, если уж начал зевать. Я чуть не вывихнул челюсть. Ладно. Толстяк спрашивает, может ли он ее видеть. Извиняется, что так поздно, но дело чрезвычайной важности. «Ее нет, — отвечаю, — она уехала на пару дней. Могу я помочь вам?» — «А вы кто?» — спрашивает он и оглядывает меня с головы до ног. «Ее брат», — говорю. Он подозрительно смотрит на сандвичи, на книгу, которую я читал — она упала на пол — видит, что я сонный, и, наверное, думает: ну, все в порядке. Тогда он говорит: «Сид просил меня забрать одну вещь, которая хранится у вашей сестры. Можете ли вы найти ее?» Я говорю: «Конечно, а какую?» Он немного поколебался, но чувствует, что будет очень странно, если он откажется сказать. «Пакет с негативами. Сид сказал, что у вашей сестры несколько его вещей, но мне нужен пакет, на котором имя того, кто проявлял пленки. Йогоро Кано». — "А, — невинно говорю я, — Сид послал вас за пакетом, на котором написано «Йогоро Кано?» — «Да, — отвечает толстяк и оглядывает комнату. — Пакет, видимо, здесь?» — «Конечно, здесь», — уверяю я его.

Чико замолчал и присел на краешек кровати.

— Откуда ты знаешь про Йогоро Кано? — серьезно спросил он.

— Где-то читал. Он придумал дзюдо.

— На самом деле он ничего не придумывал, — покачал головой Чико. — В тысяча восемьсот восемьдесят втором году он собрал все лучшие приемы из сотен вариантов джиу-джитсу, свел их воедино и назвал «дзюдо».

— У меня даже сомнений не было, что ты знаешь о Йогоро Кано, — ухмыльнулся я.

— Но ты здорово рисковал.

— Ты должен был понять. В конце концов, ты же все эти годы занимался в клубе. Никакого риска, стопроцентная уверенность, что ты поймешь. Главное было правильно назвать имя. Ну и что случилось дальше?

— Я его узлом завязал. Он был страшно удивлен. Вообще-то это выглядело очень забавно. Потом я слегка надавил на него. Прижал большим пальцем кое-какие болевые точки. Боже, слышал бы ты, как он вопил! По-моему, он надеялся разбудить соседей. Но ты же знаешь Лондон: никто ничего не услышал или сделал вид, что не услышал. Ну, когда он охрип, я спросил, где ты был, когда послал его ко мне. Но он еще не дозрел. Должен сознаться, пришлось добавить. Это не было идеальным правосудием, но учитывая, что они сделали с тобой... Я сказал ему, * что у меня в запасе таких упражнений на всю ночь, и это только начало. Такая перспектива сломала его. Совсем сломала.

Чико вскочил и начал ходить по палате.

— Знаешь, — криво усмехнулся он, — ему, наверное, было что потерять. Он ведь довольно крутой тип, надо отдать ему должное. Если бы я не был уверен, что ты послал его ко мне как сигнал SOS, не думаю, что у меня хватило бы духу причинить ему такую боль, чтобы он раскололся.

— Прости, — вздохнул я.

— Мы многому научились на этом деле. Правда? — Чико задумчиво глядел на меня. — Ты принимал удары, а я... Мне это не понравилось. Я имею в виду, делать такое. Раз-другой ударить, пригрозить всегда было достаточно, а потом и не вспоминаешь... Но раньше я никогда никому не причинял такой боли. Всерьез, намеренно. Понимаешь, он плакал...

Чико повернулся ко мне спиной и уставился в окно.

Наступило долгое молчание. Когда пытают тебя, моральные проблемы не так велики. По крайней мере, совесть не мучает.

— В конце концов он мне все рассказал, — не поворачиваясь ко мне, проговорил Чико.

— Не сомневаюсь.

— Я не оставил на нем ни единой царапины... Он сказал, что ты на ипподроме Сибери. Я подумал, что это скорее всего, правда и он не пытается сбить меня со следа, как ты сделал это с ним. Ты ведь и сам говорил, что поедешь туда. Еще он добавил, что ты в весовой, а бойлер скоро взорвется, и он надеется, что это тебя наконец убьет. Он просто ополоумел от ярости. Ему надо было сразу догадаться, кричал он, что тебе нельзя верить, что ты скользкий, как змея, и однажды ты уже одурачил его... Но ты, как ему показалось, был сломлен, поэтому он и поверил, что ты говоришь правду. И еще потому, что... потому что ты просил морфия и бог знает что еще...

— Точно. Мне было очень паршиво.

Чико повернулся ко мне, лицо его просветлело.

— Думаю, он все-таки получил по заслугам!

— Он бы не поверил, если бы я назвал твой адрес раньше, без такой основательной подготовки. Крей бы поверил, а Болт нет. Это было очень досадно.

— Досадно, — повторил Чико. — Мне нравится это слово. — Немного подумав, он спросил: — Когда ты решил послать Болта ко мне?

— Примерно за полчаса до того, как они меня поймали, — признался я. — Но продолжай. Что было дальше?

— На письменном столе Рэднора лежал моток веревки, я связал этого старого толстяка, надо сказать, не в самой удобной позе. Но тут встал главный вопрос: кому позвонить, чтобы моментально послали спасательную команду. Мне не хотелось рисковать. Я имею в виду, если бы я сам среди ночи позвонил в полицию Сибери и рассказал такую историю, они бы решили, что я псих. В лучшем случае они бы направили одного-двух полицейских, чтобы те проверили, в чем дело, и Креи успели бы скрыться. И кроме того, я помнил, что ты хотел взять их с поличным. Я не мог позвонить Рэднору, потому что телефоны в офисе были уничтожены. Тогда я позвонил лорду Хегборну. Он был на высоте. Выслушал все, что я рассказал о тебе, о бойлере и о Креях, а потом сказал, что лично проследит, чтобы половина полицейских Суссекса немедленно отправилась в Сибери.

— Что они и сделали.

— Да, — сказал Чико, — и обнаружили, что мой старый друг Сид справился с бойлером, но сам находится в весьма плачевном состоянии.

— Спасибо, — сказал я. — За все спасибо.

— Не за что, — усмехнулся Чико.

— Не окажешь ли мне еще одну любезность?

— Конечно. Какую?

— Я пригласил одну особу на ленч в это воскресенье. Она удивится, если я не приеду. Я бы попросил кого-нибудь из сестер позвонить ей, но не знаю номера ее телефона.

— Ты говоришь о мисс Занне Мартин? Бедной крошке с изуродованным лицом?

— Да, — удивился я.

— Не беспокойся. Она знает, что ты в больнице, и не ждет тебя.

— Как это?

— Вчера утром она пришла в офис Болта, чтобы разобрать, как обычно, почту, а у дверей ее встретил полицейский с ордером на обыск. Когда он ушел, она, умная девушка, отправилась на Кромвель-роуд узнать, что случилось. Рэднор с лордом Хегборном уехали в Сибери, а я копался в развалинах, так что мы с мисс Мартин обменялись информацией. Она расстроилась, узнав, что ты в больнице. Короче, она не ждет, что ты приедешь и повезешь ее на ленч.

— Она ничего не говорила об одной из наших папок?

— Говорила. Я попросил ее подержать папку у себя денек-другой. Потому что в офисе некуда ее положить.

— Все равно прямо отсюда поезжай к ней и забери. Это папка Бринтона. Береги ее как зеницу ока. Все негативы, которые были нужны Крею, в ней.

— Ты шутишь? — Чико вытаращил на меня глаза.

— Нет. Почему же?

— Но все... Рэднор, лорд Хегборн, даже Крей и Болт, полиция... все убеждены, что вначале ты говорил правду: негативы были в офисе и погибли во время взрыва.

— Нам повезло, что они были не в офисе, — сказал я. — Отпечатай их снова в нескольких экземплярах. Ведь мы пока не знаем, почему они так дьявольски важны. И не говори мисс Мартин, что именно эти негативы разыскивал Крей.

Дверь открылась, и вошла одна из хорошеньких медсестер.

— Мне очень жаль, но вам пора уходить, — обратилась она к Чико и взяла мою руку, нащупывая пульс. — У вас есть хоть капля здравого смысла? — воскликнула она, сердито глядя на него. — Вам разрешили спокойно посидеть несколько минут, самому много не говорить и не позволять разговаривать мистеру Холли.

— А вы сами попытайтесь приказать ему, — жизнерадостно ответил Чико, — и посмотрим, что у вас выйдет.

— Адрес Занны Мартин... — начал я.

— Нет, — строго прервала меня сестра, — больше никаких разговоров.

Я продиктовал Чико адрес.

— Видите, что я имел в виду? — улыбнулся Чико медсестре.

Она посмотрела на меня и засмеялась. Приятная девушка, несмотря на весь свой крахмал.

Чико направился к дверям, но на пороге остановился.

— Пока, Сид. Да, кстати, я принес тебе кое-что почитать. По-моему, тебе будет интересно. — Он вытащил из кармана брошюрку в глянцевой обложке и бросил ее на кровать. Она упала так, что я не мог до нее дотянуться, и сестра, мельком глянув на нее, спрятала ее за спину.

— О нет! Как вы могли дать ему это!...

— Почему бы нет? — спросил Чико. — Вы что, думаете, он ребенок?

Чико вышел и закрыл за собой дверь.

— Дайте, — протянул я руку.

— Думаю, мне следует спросить у врача...

— Зная Чико, я уже догадался, о чем брошюра. Поэтому будьте добры, отдайте ее мне. Все нормально.

Она нерешительно протянула мне брошюру и с тревогой ждала моей реакции, когда я прочел на обложке заглавие. «Искусственные конечности. Новейшие достижения».

— Чико реалист, — засмеялся я. — Не думаю, что он принес бы мне волшебные сказки.

Глава 20

На следующий день пришел Рэднор, выглядевший на десять лет старше, усталый, подавленный. От его военной выправки почти ничего не осталось, под глазами и вокруг рта залегли глубокие морщины, голос был безжизненным Он вошел и с видимым огорчением уставился на мою забинтованную руку, которая обрывалась в четырех дюймах ниже локтя.

— Мне очень жаль насчет офиса, — сказал я.

— Ради бога...

— Можно его восстановить? Много разрушено?

— Сид...

— Наружные стены целы или все здание рухнуло?

— Я слишком стар, чтобы начинать все сначала, — сказал Рэднор, сдаваясь.

— Послушайте, уничтожены только кирпичи. Вам не надо начинать сначала. Агентство — это вы и ваши люди, а не здание. Все будут работать на вас с таким же успехом где угодно.

Рэднор сел в кресло, откинулся и закрыл глаза.

— Я устал, — проговорил он.

— Полагаю, вы почти не спали после того, что случилось.

— Мне семьдесят один, — вяло произнес он.

Я был искренне поражен. До нынешнего дня я считал, что ему около шестидесяти.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Время бежит. Семьдесят один.

— Если бы я не предложил заняться Креем, ничего бы не случилось, — с раскаянием проговорил я. — Мне очень, очень жаль!

Рэднор открыл глаза и выпрямился в кресле.

— Это не ваша вина. Если и есть чья-то вина, то только моя. Если бы фотографии были у вас, вы бы не позволили Хегборну увезти их в Сибери. Я еще тогда понял, что вам не понравилось, когда я отдал их. Фотографии, попав в Сибери, стали прямой причиной взрывов. Это моя ошибка, а не ваша.

— Но вы же никак не могли предположить... — запротестовал было я.

— Я должен был предвидеть подобный поворот событий после стольких лет работы в агентстве. Думаю... наверно, я уже не способен ясно представлять... последствия. — Голос у него упал до тихого шепота. — Из-за того, что я дал Хегборну фотографии... вы потеряли руку.

— Нет, — решительно возразил я. — Нелепо упрекать себя в этом. Ради всего святого, прекратите. Ни один сотрудник агентства не позволит вам пребывать в таком настроении. Что будут делать Долли, и Джек Коупленд, и Сэмми, и Чико, и все остальные, если вы не начнете все снова?

Рэднор молчал.

— Рука у меня все равно не действовала, — продолжал я. — И если бы я уступил Крею, то не потерял бы руку. Но к вам это не имеет никакого отношения.

— Вы сумели запудрить мозги Крею. — Рэднор встал.

— Верно.

— Но мне-то вы не станете врать.

— Разумеется, не стану.

— Я вам не верю.

— А вы подумайте, со временем поверите.

— Вы не очень-то уважаете старших.

— А чего их уважать, когда они ведут себя глупо? — сухо проговорил я.

Он раздул ноздри, явно начиная злиться. Но вежливо спросил:

— А вы? Вы будете на меня работать?

— Это зависит от вас. А вдруг в следующий раз из-за меня всех нас убьют?

— Я рискну.

— Тогда ладно. Буду работать. Но мы еще не закончили с этим делом. Чико забрал негативы?

— Да. Он велел отпечатать снимки в двух экземплярах. Один комплект — для него, другой он передал для вас. Он сказал, что вы просили, но, право, не знаю...

— Вы привезли их? — в нетерпении перебил я.

— Да, они в машине. Вы уверены?

— Ради всего святого, я жду не дождусь их! — с жаром воскликнул я.

На следующий день я попросил еще несколько подушек и телефон возле кровати и заработал репутацию трудного пациента.

Этим утром агентство, втиснувшись в маленький домик Рэднора, снова начало работать. Долли позвонила мне, чтобы сказать, что у них совершеннейший ад, один телефон вместо тридцати необходимых, но, к счастью, все в приподнятом настроении, не расстраиваются из-за мелочей, в агентстве появилось новое выражение: «Холлилуйя». А теперь до свидания, потому что следующий в очереди на телефон показывает на часы, мол, ее время кончилось.

Позже из телефонной будки позвонил Чико.

— Сэмми нашел водителя цистерны, Смита, — сказал он. — Вчера Сэмми ездил к нему в Бирмингем. Теперь, когда Креи в тюрьме, Смит хочет дать показания под присягой. Он признался, что получил двести пятьдесят фунтов только за то, что вышел из кабины и, когда цистерна перевернулась, снял с нее цепи. А потом сидел на обочине дороги, стонал и жаловался, что ничего не помнит. Легкие деньги.

— Прекрасно! — сказал я.

— Но это еще не все. Изюминка в том, что у него еще целы эти деньги, он их спрятал в консервной банке и собирается сделать первый взнос на покупку дома. Он потому и соблазнился предложением Крея, что хотел купить дом. Крей сначала дал ему задаток, а окончательно расплатился десятифунтовыми купюрами, которые ты нашел в его кейсе и сфотографировал. У Смита есть один из тех банкнотов, которые на снимке. С ним он готов расстаться. Это будет вещественное доказательство. Но кто бы мог заставить его отдать остальные? Ты мог бы?

— Не думаю.

— Но все же у нас есть доказательства, что Крей причинил ипподрому злонамеренный ущерб.

— Потрясающе! А за что они задержали его сейчас?

— Ему предъявили обвинение в нанесении телесных повреждений, а остальных — в подстрекательстве и содействии.

— Значит, их приговор зависит от того, что присудят Крею.

— Если повезет.

— Но он все равно владеет двадцатью тремя процентами акций Сибери, — вздохнул я.

— Да, — хмуро подтвердил Чико.

— Что осталось от офиса? — спросил я.

— Еще идет осмотр. Наружные стены выстояли, но внутри все придется делать заново.

— Мы можем улучшить планировку, — обрадовался я, — и установить лифт.

— Конечно, можем, — снисходительно подтвердил Чико. — Впрочем, у меня есть еще одна информация, которая может заинтересовать тебя.

— Какая?

— На соседнем доме висит объявление: «Продается».

После обеда пришел Чарлз, а я как раз спал. И он, к сожалению, видел, как я просыпаюсь. Первые несколько секунд, когда возвращается сознание, всегда самые ужасные. Как обычно, я почувствовал адскую боль, а когда открыл глаза, возле кровати сидел Чарлз.

— Боже мой, Сид, тебе дают обезболивающее?

Я кивнул, все еще не вполне придя в себя.

— Но современные лекарства, по-моему... Я буду жаловаться, — продолжал Чарлз.

— Не надо.

— Но, Сид...

— Врачи делают все, что могут, уверяю вас. Не огорчайтесь так. Через несколько дней будет лучше. А пока просто скучно, вот и все... Лучше расскажите мне о Фреде.

Фред уже был в доме, когда наряд из четырех полицейских прибыл в Эйнсфорд. И всем четверым пришлось держать его, чтобы он не вырвался, да еще и вернувшийся домой Чарлз помогал.

— Большой ущерб он успел причинить до приезда полицейских? — спросил я.

— Он действовал методически и очень быстро. Все перевернул в моем столе и в маленькой гостиной. Каждый конверт, каждую папку, каждый блокнот. Он все разорвал и бросил на пол, собираясь уничтожить. Когда приехала полиция, он как раз перешел в столовую. Этот тип очень силен и сопротивлялся до последней минуты. В холле на столе нашли коробку с пластиковой взрывчаткой, а в фургоне — целый ящик. — Чарлз помолчал. — Как ты догадался, что он придет?

— Крей понял, что я сделал снимки в Эйнсфорде, но откуда он мог знать, что я увез негативы в Лондон и там отдал печатать? Я боялся, что он подумает, будто негативы обрабатывали в местной лаборатории и вы знаете, где они находятся. Ведь это вы сначала заманили его к себе.

— Когда ты выйдешь отсюда, приедешь на несколько дней в Эйнсфорд? — Чарлз лукаво улыбнулся.

— Когда-то я уже слышал такое предложение. Спасибо. Не приеду.

— Больше никаких Креев, только отдых, — пообещал Чарлз.

— Я бы очень хотел, но у меня не будет времени. Агентство дало течь. И я только что сделал со своим начальником то, что вы сделали со мной в Эйнсфорде.

— Что именно?

— Встряхнул как следует, чтобы он покончил с депрессией и начал действовать.

Судя по улыбке, Чарлз нашел это забавным.

— Вы знаете, сколько ему лет? — спросил я.

— Около семидесяти, а почему ты спрашиваешь?

— У меня и в мыслях не было, что ему семьдесят один, пока он сам не сказал сегодня, — удивленно объяснил я.

— Ты всегда думал, что я попросил его взять тебя на работу. Разве нет? — Чарлз покосился на кончик сигары. — И гарантировал твое жалованье.

Я в замешательстве смотрел на него.

— Вероятно, тебе будет интересно узнать, что дело обстояло совсем не так. Я лично его не знал, только слышал о нем. Как-то он нашел меня в клубе и спросил, не думаю ли я, что ты подходишь для работы у него. Я ответил, что, на мой взгляд, подходишь. И со временем будешь отличным работником.

— Не верю.

— Я сказал ему, что ты очень неплохо играешь в шахматы, — улыбнулся Чарлз. — И жокеем стал потому, что так сложились обстоятельства: ты был маленького роста, а твоя мать умерла. И что ты в любой профессии, вероятно, очень скоро достиг бы такого же успеха, как и на скачках. Рэднор согласился со мной и добавил, что он видел, как ты работаешь с лошадью, и сразу понял: ты именно такой парень, какой ему нужен. Тогда же он сказал мне, сколько ему лет. Ничего больше. Но мы оба поняли, что он имеет в виду.

— Я уже собирался уходить от него, — признался я. — Если бы не вы...

— О да, — саркастически произнес Чарлз. — Тебе есть за что благодарить меня. За многое.

Прежде чем он ушел, я попросил посмотреть фотографии бумаг Крея. Он изучил их одну за другой и, возвращая мне, покачал головой.

Позвонил старший инспектор Корниш и сообщил что Фред в тюрьме, а следствие закончено.

— Все три пули совпали. Когда его арестовывали, он целился в полицейских из того же револьвера. К счастью, один из них бросил в него вазу и выбил из рук револьвер, прежде чем Фред выстрелил.

— Какая глупость. Зачем он хранил револьвер после того, как застрелил из него Эндрюса?

— Просто болван. Бандиты в основной массе тупицы, иначе многие из них никогда не встали бы на путь преступления. Он не признался в этом убийстве Крею и другим, так что их нельзя привлечь за укрывательство и содействие убийце. Суссекские ребята рассказывают, что Крей просто взбесился, когда узнал об убийстве. В частности, он особенно жалел, что, когда вы были в его руках, не знал о вашем простреленном желудке.

— Слава богу, что не знал! — с чувством воскликнул я.

Смешок Корниша донесся с другого конца провода.

— Предполагалось, что Фред сам заберется в ваше агентство и поищет письмо Бринтона, но ему хотелось сходить на футбол, и он послал вместо себя Эндрюса. Фред даже не предполагал, что там будет ловушка. А револьвер он дал Эндрюсу просто для куража и не думал, что тот им воспользуется, не думал, что тот такой дурак. Но потом Эндрюс, испуганный и дрожащий, вернулся и сказал, что стрелял в вас. Тогда Фред предложил ему прогуляться в Эппинг-Форест. А там он, по его словам, случайно выстрелил в Эндрюса. Ну скажите, можно ли эту чушь подсунуть присяжным? Еще Фред говорит, что не сказал об убийстве Крею потому, что боялся его.

— Что? Фред боялся?

— По-моему, Крей произвел на него впечатление страшного человека.

— Да, это он умеет, — согласился я.

Я прочел брошюру, которую принес Чико, от корки до корки. Благодаря несчастным детям, родившимся без рук из-за того, что матери принимали талидомид, техника искусственных конечностей быстро развивалась. Когда пана полностью заживет, мне могут сделать многоцелевую руку, которая работает за счет небольших поршней, контролируемых клапанами, а управляется мускулами плеча. Кроме того, там еще есть газовый баллончик, энергией которого питаются пальцы искусственной кисти. Главное неудобство этого приспособления, насколько я понял, заключается в том, что приходится постоянно носить с собой запасной баллончик с газом, будто ты водолаз.

Многообещающим, почти фантастическим мне показалось последнее изобретение британских и русских ученых — миоэлектрическая рука. Она действует с помощью электрического тока, который дают оставшиеся мышцы руки. В брошюре бодро сообщалось, что к такой руке легко приспособиться, если ампутация сделана недавно. Чем меньшую часть конечности потерял человек, утверждал автор, тем больше у него шансов на успех. Прочитав эту фразу, я тотчас мысленно представил операционный стол и подопытную морскую свинку.

Брошюра заканчивалась победным маршем фанфар: в больнице Св. Фомы изобрели волшебную миоэлектрическую руку, которая может делать практически то же самое, что и настоящая рука, разве что на ней не растут ногти.

Руку я потерял, тут уж ничего не попишешь. Даже изуродованная и недействующая, она приносила пользу. По-моему, любая столь серьезная потеря приводит к радикальным нарушениям нервной деятельности. Мое подсознание отрицало случившийся факт: каждую ночь во сне, Целый и невредимый, я участвовал в скачках, завязывал узлы, аплодировал, делал все, что требует двух рук. Я просыпался и в отчаянии обнаруживал вместо руки культю.

В среду утром я позвонил своему бухгалтеру и спросил, когда он свободен. Несколько озадаченный неожиданным изменением планов, он ответил, что свободен в пятницу. В двух словах я объяснил, что случилось и где я нахожусь. Он сказал, что навестит меня и что небольшое путешествие и морской воздух будут ему полезны.

Едва я положил трубку, как дверь отворилась и в палату нерешительно вошли лорд Хегборн и мистер Фотертон. Я сидел на краешке кровати в темно-синем халате и шлепанцах, забинтованная рука на перевязи, подбородок свежевыбрит, волосы причесаны, от кулаков Крея на лице почти не осталось следов. Визитеры с явным облегчением отметили эти ободряющие признаки моего возвращения к жизни и, успокоившись, удобно расположились в креслах.

— Вы уже лучше себя чувствуете, Сид? — первым заговорил лорд Хегборн.

— Да, благодарю вас.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Как прошли соревнования в субботу? — спросил я.

Они оба вроде бы удивились моему вопросу.

— Но вы же провели их? — озабоченно настаивал я.

— Конечно, — ответил Фотертон. — Сбор от проданных билетов благодаря хорошей погоде был вполне приличным.

Мистер Фотертон, высокий худой человек с вытянутым унылым лицом, все время тремя пальцами поглаживал щеку, будто сильно нервничал.

— Усыпили не только ваших патрульных, — рассказывал лорд Хегборн. — Конюхи утром проснулись совершенно одуревшими, а старик, который должен был смотреть за бойлером, спал на полу в столовой. Оксон всех их угощал пивом. Ваши люди, естественно, доверяли ему.

Я вздохнул. Ведь я и сам мог выпить с ним, поэтому у меня не было права упрекать их.

— Вчера приезжал вызванный нами инспектор, проверял состояние бойлера, — продолжал лорд Хегборн. — Впрочем, на днях предстояла и обычная регулярная проверка. Инспектор считает, что бойлер слишком стар, чтобы выдержать перемену ритма работы, и очень удачно получилось, что не вся вода в нем выкипела. Инспектор заявил, что котел взорвался бы раньше, чем через три часа. Оксон назвал время приблизительно.

— Очень мило, — заметил я.

— Я присутствовал на заседании стюардов Сибери. Они включили в расписание на следующий месяц соревнования на ипподроме. — Лорд Хегборн будто отчитывался передо мной, что он успел сделать. — Одновременно ваш друг, хозяин отеля «Сифронт», начал сбор подписей под петицией в совет города, чтобы тот выкупил акции ипподрома, потому что соревнования дают приморскому городу престиж, служат бесплатной рекламой и полезны для торговли.

— Прекрасно, — обрадовался я.

Фотертон откашлялся и неуверенно перевел взгляд с лорда Хегборна на меня.

— Обсуждался вопрос... — начал он, — и было решено спросить вас... э-э... не заинтересует ли вас предложение... стать директором-распорядителем ипподрома Сибери?

— Стать кем? — воскликнул я, чувствуя, как челюсть у меня отвисает от изумления.

— Для меня слишком большая нагрузка быть директором-распорядителем двух ипподромов сразу. — С опозданием на год Фотертон признал то, что всем было ясно с первого дня.

— Вы, можно сказать, вытащили ипподром из могилы, — вмешался лорд Хегборн с несвойственной ему решительностью. — Мы все понимаем, что это необычный шаг — предлагать должность директора-распорядителя профессиональному жокею, едва он отошел от скачек. Но стюарды Сибери единодушны в своем мнении. Они хотят, чтобы вы закончили начатую работу.

Лорд Хегборн и мистер Фотертон оказали мне исключительную честь. Я поблагодарил их и неуверенно спросил, можно ли мне подумать.

— Конечно, подумайте, — улыбнулся лорд Хегборн, — но скажите «да».

Пока они не ушли, я попросил их посмотреть фотографии. Они тщательно изучили каждый снимок, но никаких комментариев у них не было.

На следующий день после обеда меня навестила Занна Мартин и принесла огромные, нежно пахнущие бронзовые хризантемы — преобразившаяся Занна Мартин в прекрасно сшитом темно-зеленом твидовом костюме и в туфлях, которые она выбрала скорее из-за красоты, а не из удобства. Она переменила прическу, волосы стали чуть короче и локонами спускались ей на щеку. Она даже попудрилась, чуть подкрасила губы и подправила форму бровей. Шрамы были все так же заметны, а лицевые мускулы остались неподвижными, но она наконец примирилась с этим.

— Вы превосходно выглядите, — сказал я, и это была правда.

Она смутилась, но была очень довольна.

— У меня новая работа. Вчера я ходила наниматься, и они, казалось, даже не замечали моего лица. По крайней мере, они ничего не сказали. Я решилась пойти в большой офис, платят они гораздо больше, чем я зарабатывала раньше.

— Великолепно. — Я искренне поздравил ее.

— Я будто заново родилась, — сказала она.

— У меня такое же чувство.

— Я рада, что мы встретились. — Она улыбалась, не испытывая неловкости. — Вы получили папку? С ней все в порядке? Ваш юный друг, мистер Бернс, приезжал за ней.

— Да, благодарю вас.

— В ней важные документы?

— Почему вы так решили?

— Мистер Бернс выглядел очень странным, когда я дала ему папку. Он так смотрел на нее, будто хотел что-то сказать, и даже открыл рот, но ничего не сказал.

«Ну и выдам же я Чико!» — решил я.

— Обыкновенный отчет о законченном деле, — объяснил я. — Тут не о чем и говорить.

На всякий случай я попросил ее посмотреть фотографии. Она отметила, что многие снимки сделаны с бумаг, которые она сама печатала, удивилась, что кому-то понадобилось фотографировать обычные документы, и больше сказать ей было нечего.

Мисс Мартин встала, натягивая перчатки. Она по привычке наклонилась вперед, чтобы локоны упали на щеку.

— До свидания, мистер Холли. И спасибо за то, что вы изменили меня. Никогда не забуду, скольким вам обязана.

— Мы так и не позавтракали вместе, — заметил я.

— Да. — Она улыбнулась. — Это не имеет значения. Когда-нибудь в другой раз. — Она пожала мне руку. — До свидания.

Занна Мартин скрылась за дверью.

— До свидания, мисс Мартин, — сказал я ей вслед. — До свидания, до свидания, до свидания. — Я вздохнул и моментально заснул.

В пятницу утром приехал Ноэль Уэйн с раздутым от бумаг кейсом. Он был моим бухгалтером с тех пор, как в восемнадцать лет я начал зарабатывать большие деньги, и, наверное, знал меня лучше, чем кто-либо на свете. Лет шестидесяти, совершенно лысый, кроме седых прядей над ушами, невысокий, круглый человек с живыми темными глазами и скрупулезным аналитическим умом. Скорее следуя его советам, чем по собственному разумению, я превратил свои заработки в приличное состояние. И очень редко принимал важные финансовые решения, не обсудив их прежде с ним.

— В чем вопрос? — едва сняв пальто и шарф, приступил он к делу.

Я подошел к окну и посмотрел вдаль. Погода испортилась, моросило, и легкий туман закрывал море.

— Мне предложили работу. Быть директором-распорядителем ипподрома Сибери.

— Не может быть! — воскликнул Уэйн, удивившись, как и я ранее.

— Очень соблазнительно и надежно.

— Прекрасно. Значит, вы приняли предложение. — Ноэль хихикнул в кресле.

— Неделю назад я решил больше не заниматься сыскной работой.

— А-а.

— Поэтому я хочу знать, как вы отнесетесь, если я куплю партнерство в агентстве Рэднора.

Уэйн поперхнулся.

— Мне казалось, что вам не нравится это место.

— Это было месяц назад. С тех пор я изменился. И я не намерен возвращаться в прошлое. Теперь я хочу быть партнером Рэднора.

— Рэднор сам предложил вам партнерство?

— Нет. По-моему, он вполне мог бы предложить его, но не сейчас, когда офис разнесло бомбой. Теперь он не может предложить мне купить половину развалин. И проклинает себя за это, — я показал на повязку.

— Обоснованно?

— Нет, — мрачно ответил я. — Я сам пошел на риск, не ожидая такого результата.

— Чего вы не ожидали?

— Хотите все разложить по полочкам? Хорошо.

Я думал, что Крей ударит меня кочергой, чтобы сделать больно, а не разнесет мне руку вдребезги так, что ее нельзя будет спасти.

— Понимаю, — спокойно сказал Уэйн, хотя явно пришел в ужас от моих слов. — Вы собираетесь и в будущем так рисковать?

— Только в случае необходимости.

— Но вы всегда говорили, что агентство не занимается уголовными делами, — уточнил он.

— Теперь будет заниматься, если я останусь в нем. Жулики приносят слишком много бед. — Я вспомнил о несчастном Бринтоне из Данстейбла. — И представляете, продается соседний с агентством дом. Мы можем купить его и расширить помещение. Прежнее уже трещало по швам. Даже за те два года, что я был там, агентство сильно разрослось. Такое впечатление, что с каждым днем такого рода услуги требуются все больше и больше. Руководитель Bona fides — это один из отделов — станет менеджером по найму, у него нюх на такие дела. Потом страхование. Рэднор всегда пренебрегал этим. У нас нет отдела, занимающегося расследованием страховых случаев. Я бы хотел начать эту работу. Вы же знаете, как часто встречаются подозрительные иски на выплату страховой премии. Тут есть чем заняться.

— Вы уверены, что Рэднор согласится, если вы предложите ему партнерство?

— Он может вышвырнуть меня вон, но я рискну. А вы как думаете?

— Я думаю, что вы снова стали таким, каким были два года назад, — задумчиво проговорил Ноэль. — И это хорошо. Но... скажите, что вы на самом деле думаете об этом? — он кивнул на мою забинтованную руку. — Мне не надо вашего бодрого вранья. Только правду.

Я взглянул на него и ничего не ответил.

— Прошла всего неделя после того, как это случилось, — продолжал он. — Наверное, еще рано задавать такой вопрос. Но я хочу знать.

Бывает такая правда, которую немыслимо выговорить. Я сглотнул и сказал:

— Я ее потерял. Потерял, как и многое другое, что привык иметь. Придется жить без нее.

— Жить или существовать?

— Жить. Совершенно определенно, жить. — Я достал брошюру, которую принес Чико, и помахал у него перед носом: — Смотрите.

Он взглянул на обложку и слегка отпрянул, словно от удара. Ноэль не обладал здоровой жестокостью Чико. Он поднял на меня глаза и увидел, что я улыбаюсь.

— Хорошо, — угрюмо произнес он. — Вложите деньги в себя.

Ноэль объяснил, что ему надо посмотреть финансовые отчеты агентства, чтобы определить, какую сумму можно в него вложить. Еще час мы провели, обсуждая максимум, который я могу предложить Рэднору, на какое возмещение этих денег через жалованье и дивиденды можно рассчитывать и какие акции лучше всего продать, чтобы получить нужную сумму.

Когда мы покончили с финансовыми делами, я в который раз достал доводившие меня до бешенства фотографии.

— Посмотрите, — попросил я Ноэля, — я показывал их каждому, кто приходил ко мне. Никакого результата. Но эти снимки — прямая причина взрывов у меня в квартире и в агентстве, из-за них я потерял руку. И я не понимаю почему. Они сводят меня с ума.

— Полиция... — начал Ноэль.

— Полицию интересует только одна фотография — десятифунтовой купюры. Они посмотрели другие, не нашли в них ничего заслуживающего внимания и вернули Чико. Но не из-за купюры же Крей так волновался. И десять тысяч к одному, что мы снова с этим столкнемся. Нет, здесь что-то другое. Не явно преступное, но такое, ради чего Крей мог пойти на что угодно, лишь бы уничтожить это немедленно. Обратите внимание на фактор времени... Оксон в Сибери украл фотографии перед ленчем. Крей живет в Лондоне. Допустим, Оксон позвонил и предложил ему приехать посмотреть на снимки. Сам Оксон не мог уехать: на ипподроме в тот день проходили скачки. Крей приехал, посмотрел снимки и увидел... что? Моя квартира была перевернута вверх дном в пять часов.

Ноэль задумчиво кивнул.

— Крей просто обезумел, — продолжал я. — Что на этих снимках могло свести его с ума?

Ноэль взял фотографии и принялся изучать их одну за другой. Через полчаса он поднял голову и невидящими глазами уставился в окно на мелкий серенький дождик. Несколько минут он оставался совершенно неподвижным, будто в остановленном кадре мультипликации. Я знал эту его манеру сосредоточенно думать. Наконец он пошевелился и вздохнул. Потом несколько раз дернул короткой шеей, словно ему давил воротничок, и взял одну фотографию, лежавшую сверху.

— Должно быть, это, — сказал он.

Я чуть не вырвал ее у него из руки.

— Но это же только отчет о движении акций! — разочарованно воскликнул я.

Это был один из листов, на котором сверху стояли две буквы: И.С. — ипподром Сибери. На нем перечислялись все суммы, потраченные Креем на покупку акций ипподрома. Для меня единственная любопытная деталь заключалась в том, что этот лист был напечатан не Занной Мартин — здесь явно использовалась другая пишущая машинка. На мой взгляд, документ всего лишь давал полезную информацию о том, как идет скупка акций. Вряд ли это могло послужить достаточной причиной для истерики, устроенной Креем.

— Посмотрите внимательней, — сказал Ноэль. — На три левые колонки можете не обращать внимания, это просто таблица покупки и продажи акций, и я не вижу в них никаких противоречий.

— Их нет, я проверял, — подтвердил я.

— А последняя колонка, самая маленькая, справа?

— Банки?

— Банки.

— И что в ней незаконного?

— Сколько банков там перечислено?

Я посмотрел на список и сосчитал:

— Пять. «Бэрклэйз», Пиккадилли. «Вестминстер», Бирмингем. «Бритиш лайнен банк», Глазго. «Ллойд», Донкастер. «Нэйшнл провиншл», Ливерпуль.

— Пять банковских счетов в пяти городах. Вполне респектабельно. И во всех смыслах очень разумно. Разъезжая по стране, он всегда может получить деньги. У меня у самого счета в трех различных банках, и это помогает не путать дела моих клиентов со своими.

— Все это я знаю. Но не вижу ничего криминального в том факте, что у него счета в пяти банках. Я все еще не понимаю...

— Хм... По-моему, очень похоже, что он уклонялся от уплаты подоходного налога.

— И это все? — От негодования я чуть не задохнулся.

Ноэль, явно забавляясь, посмотрел на меня и пожевал губами.

— Да, вижу, вы все еще не понимаете.

— Боже мой, ну кто же будет ожидать от человека, подобного Крею, что он заплатит каждый пенс налога как добропорядочный гражданин?

— Никто не будет ожидать. — Ноэль довольно улыбался.

— Согласен, что это могло его беспокоить. В конце концов, в Штатах такого гангстера, как Аль Капоне, отправили в тюрьму всего лишь за неуплату налога. Однако каково максимальное наказание в Британии?

— Он мог бы получить самое большее год. Но...

— И он знал, что сумеет как-нибудь выкрутиться. А теперь, напав на меня, он не выкрутится. Теперь ему грозит три-четыре года, даже если мы не докажем, что он причинил Сибери злонамеренный ущерб. Ужасно, что он отсидит и снова начнет свои махинации. Болта, наверное, выгонят с биржи. Вы знаете, как поступают с нашкодившими биржевыми маклерами?

— Перестаньте болтать и слушайте, — перебил меня Ноэль. — Безусловно, совершенно нормально иметь больше одного банковского счета, но налоговый инспектор, принимая декларацию, может попросить подписать документ, утверждающий, что вы сообщили ему обо всех банковских счетах. Если вы умолчали об одном или двух, это классифицируется как мошенничество, и в случае, если оно будет обнаружено, вас могут судить. Предположим, Крей подписал такой документ, опустив два, а может, и три счета из пяти. И вдруг он видит фотографию одной из своих личных бумаг, где перечисляются пять банковских счетов. Как он может отрицать их существование?

Но никто бы и не заметил, — возразил я.

— Правильно. Вероятно, не заметили бы. Но ему это должно казаться чрезвычайно опасным. Преступившие закон живут в постоянном страхе, что их вина всплывет.

Они крайне чувствительны ко всему, что может их выдать. По роду своей работы я видел много таких людей.

— Даже если так... Но подкладывать бомбы... По-моему, это чересчур.

— Это полностью зависит от суммы, о которой идет речь, — отрезал Ноэль.

— То есть?

— Максимальное наказание за уклонение от уплаты налога — удвоенный налог. К примеру, у клиента сумма в десять тысяч фунтов стерлингов, а он заявил в декларации только две тысячи. Ему придется уплатить двойной налог на восемь тысяч. С учетом добавочного подоходного налога и тому подобного, расплатившись, он может остаться практически ни с чем. Очень неприятный результат.

— Это еще мягко сказано, — пораженно проговорил я.

— Хотел бы я знать, — Ноэль постукивал пальцами по столу, — какая не заявленная в декларации сумма хранится у Крея на счетах в пяти банках?

— Если судить по бомбам, огромная, — сказал я.

— Вот именно.

Наступило долгое молчание. Наконец я спросил:

— Но ведь ни мораль, ни закон не требуют, чтобы мы сообщили о своем открытии в налоговое управление?

Ноэль покачал головой.

— Но мы можем составить перечень этих пяти банков на всякий случай.

— Если хотите, — согласился он.

— А затем, я думаю, можно будет отдать Крею негативы и отпечатанные фотографии, — сказал я. — Конечно, не открывая, что я знаю, почему они ему так нужны.

Ноэль вопросительно смотрел на меня, но ничего не говорил.

— При условии, — ухмыльнулся я, — что он добровольно и открыто передаст в дар компании ипподрома Сибери весь свой пакет акций — двадцать три процента.

1

Добросовестность (лат.). — Здесь и далее прим. пер.

2

Мера веса, равная 14 английским фунтам. 15 стонов — около 95 кг.

3

Овальное или округлое образование в горной породе. Оно может быть внутри пустым или заполненным кристаллами кварца.