— Нет, нет! — воскликнула Джойси.

— Да, — отрезал я. — Лучшая защита от убийцы для Малкольма — держаться от него подальше. Это значит, что никто не должен знать, где его найти. И раз уж ты, дорогая мамочка, собрала на ипподроме всю эту свору, тебе надо бы и помочь ему выбраться отсюда, пока они его не вычислили.

— Я не знала, что он будет здесь, — возразила Джойси.

— Хорошо, но он здесь. И надо что-то делать. Если бы Джойси наверняка знала, что Малкольм будет на скачках, она, несомненно, еще усерднее постаралась бы собрать здесь все семейство.

— Ты уже что-нибудь придумал? — с надеждой спросил Малкольм.

— Да. Нужно только, чтобы Джойси помогла нам и пообещала молчать.

С моей матери сейчас слетела вся ее обычная самоуверенность, она почти кротко заверила Малкольма, что он может на нее рассчитывать.

— Это не частный бар, и они в любой момент могут сюда войти. Так что нам лучше поторопиться. Я сейчас на несколько минут вас оставлю, но скоро вернусь. Никуда отсюда не уходите. Оставайтесь на месте, что бы ни случилось. Даже если здесь соберется вся семья, все равно. Договорились?

Они оба кивнули, и я ушел, а Джойси и Малкольм остались сидеть, настороженно глядя друг другу в глаза, впервые за Бог знает сколько лет оказавшись наедине.

Я разыскивал главного распорядителя по барам и ресторанам ипподрома. Я неплохо его знал — одна из его дочерей постоянно участвовала вместе со мной в любительских скачках. Когда я его нашел, он давал какие-то указания заведующему рестораном для членов клуба.

Спустя десять минут, когда мы зашли в подсобку бара, где хранились бутылки, он спросил:

— Что у тебя стряслось, Ян?

Он был директором компании, главным распорядителем всего ресторанного дела в Сэндауне. К пятидесяти годам способный парень из пригорода сумел пробиться наверх, набрался житейской мудрости и достиг заслуженного высокого положения.

Я объяснил, что у меня неприятности личного характера, и он провел меня в эту относительно тихую комнату позади бара, куда не заходили посетители.

Я сказал, что моему отцу нужно немедленно незаметно покинуть ипподром. Может быть, ему легче будет выйти с ящиком «Боллинджера»?

— Надеюсь, он не хочет удрать от своих букмекеров? — только и спросил распорядитель.

— Нет, он собирается вместе со своей бывшей женой, моей матерью, сбежать от остальной семьи.

Распорядителя это позабавило, и он согласился, что «Боллинджер» — как раз то, что нужно. Мой план его насмешил, он пожелал мне успеха и попросил присматривать за его Розмари на следующих скачках.

Я вернулся в бар, чтобы забрать Малкольма и объяснить Джойси, где оставляют машины служащие ресторана, чтобы она перегнала туда свою. Мои родители по-прежнему сидели, внимательно глядя друг другу в глаза, но, по крайней мере, лица их не были перекошены от неприязни. Оба заметно расслабились, когда я подошел. Джойси сразу же взяла свою сумочку, готовая хоть сейчас идти к машине.

— Если ты встретишь кого-нибудь из них, — сказал я, — скажи только, что едешь домой.

— Я не вчера родилась, мой дорогой, — к ней вернулся ее обычный сарказм. — Беги играй в свои игры, а я займусь своей партией.

Об этой уловке я подумал еще в раздевалке, только теперь начал ее с другой позиции. Малкольма вполне мог заметить кто-нибудь из родственников, когда он шел из зала распорядителей в бар, но даже в этом случае я надеялся их всех перехитрить.

В тихой комнатке позади бара главный распорядитель попросил толстого шеф-повара одолжить свой просторный белый халат и высокий колпак.

— Ящик «Боллинджера» от директора ресторана, а костюм — от повара, — пробормотал я Малкольму на ухо. — Скажешь Джойси, чтобы отвезла тебя на железнодорожную станцию. Увидимся в «Савое». Никуда не выходи, пока я не приеду.

Малкольм, немного озадаченный, натянул поверх пальто поварской халат и поднял ящик с бутылками. Шеф-повар с удовольствием оглядел переодетого Малкольма и, надев фартук и нарукавники, вернулся к своим индейкам и окорокам. Малкольм и директор вышли через заднюю дверь из бара, прошли вместе через служебные помещения ипподрома к стоянке, на которой были припаркованы машины официантов. Я ждал в баре, сам не свой от беспокойства, но вот вернулся директор с перекинутым через руку поварским халатом, который он тут же вернул хозяину.

— Твой отец выбрался благополучно, — заверил он меня. — Никто не обратил на него внимания. Из-за чего все эти сложности? Он что, в самом деле от кого-то скрывается?

— Отец не хочет, чтобы кто-нибудь из неблагодарных отпрысков убил его.

Директор улыбнулся, покачав головой. Он, конечно же, не воспринял мои слова всерьез. Я спросил, куда ему доставить шампанское, он вынул визитную карточку и написал на обороте домашний адрес.

— Твой отец обедал с распорядителями? — спросил он. — Кажется, я видел его в верхнем зале. — Его тон подразумевал, что оказать любезность человеку, который обедает в зале распорядителей, вдвойне приятно. И я решил подтвердить его догадки:

— Отец только что приобрел половину прав на одного из участников Триумфальной Арки. Мы собираемся в Париж на скачки.

— Желаю успеха, — сказал он, передавая мне свою визитку. Потом неожиданно сдвинул брови, как будто что-то припоминая. — Кажется, Розмари говорила мне что-то о том, что теперешнюю жену твоего отца убили безо всякой причины пару недель назад? То есть, я хочу сказать, его последнюю жену. Страшный удар для него. Ужасно.

— Да, — согласился я. — И… некоторые люди, имеющие отношение к этому убийству, сегодня неожиданно оказались на ипподроме, и мой отец постарался от них скрыться.

— О! — Теперь он, кажется, начал понимать серьезность положения. — Тогда я тем более рад был помочь. — Он хмыкнул. — Твои родители совсем не были похожи на влюбленную парочку, которая собирается спрятаться от всего мира.

Директор пожал мне руку и ушел. Я глубоко вздохнул, вышел из бара и направился в весовую за своим снаряжением. Последняя скачка еще и не начиналась, но сегодня вообще был очень длинный день.

Когда я вышел из весовой с седлом, шлемом, хлыстом и сумкой с вещами, то наткнулся на Джо и Джорджа. Они специально поджидали меня, чтобы поговорить, пока я не уехал.

— Мы решили снова выставить Янг Хигганса на скачки, через две недели в Кемптоне, — сказала Джо. — Ты нигде не будешь занят в это время?

— Конечно, нет.

— И не забудь про Парк Рэйлингза в Челтенхеме, в следующий четверг.

— Где угодно и в любое время, —сказал я, и они рассмеялись, одинаково преданные общему увлечению.

Джо и Джордж ушли, оглянувшись и помахав рукой на прощание. А мне пришло в голову, что на следующей неделе или через неделю я, может быть, буду где-нибудь в Сингапуре, в Австралии или Тимбукту. В жизни никогда ничего не знаешь наперед, и это замечательно.

Я не встретил никого из родственников, пока шел к воротам ипподрома, не было никого и возле моей машины на стоянке. Я вздохнул с облегчением, уложил свое снаряжение в багажник и не спеша поехал к Эпсому, за десять миль отсюда. Я собирался занести домой вещи и заодно просмотреть почту и вынуть кассету из автоответчика.

В моем автоответчике было устройство, позволяющее прослушивать записи по телефону, но оно всегда заедало, а починить его мне было лень. Кроме того, в дистанционное управление давно пора было вставить новые батарейки.

Ни о чем особенно не задумываясь, я медленно ехал к городу. Но очень скоро я вдруг осознал, что постоянно вижу в зеркале заднего вида одну и ту же машину, которая держалась за две или три машины после моей. Другие машины обгоняли меня, но эта все время сохраняла дистанцию, не приближаясь и не отставая.

Я заерзал на сиденье, в прямом и переносном смысле, подумал: «Что тебе известно?» — и почувствовал, что сердце мое колотится, как перед стартом на скачках.

Я не знал, чья это машина за мной едет. Она очень походила на ту, в которой ехал я сам, взятую напрокат в Лондоне. Среднего класса четырехдверный автомобиль, покрытый защитной смазкой, обыкновенный, незаметный, не подходящий для «Формулы-1».

Может, подумал я, стараясь быть благоразумным, тот водитель просто тоже едет в Эпсом, с такой же скоростью, как и я? И после следующего светофора повернул налево, в незнакомые жилые кварталы, и поворачивал налево на каждом перекрестке, в расчете на то, что в конце концов проеду по кругу и снова окажусь на дороге к Эпсому. Я не прибавлял скорость и старался не смотреть в зеркальце заднего вида, но, когда вырулил на совсем другую дорогу с указателями на Эпсом, та же самая машина по-прежнему висела у меня на хвосте, прячась среди других.

Если у него есть хоть какое-то чувство направления, он должен был догадаться о моем трюке и сообразить, что я теперь знаю, что он меня преследует. С другой стороны, второстепенные дороги между Сэндаун-парком и Эпсомом образуют настоящий лабиринт, как почти везде в Суррее, так что он мог ничего и не заметить, или решить, что я заблудился, или…

Нечего хвататься за соломинку. Надо смотреть опасности в лицо. Я знаю, что он едет за мной, и он знает, что я об этом знаю. Итак, что будем делать?

Мы уже подъезжали к окраинам Эпсома, и я почти непроизвольно стал сворачивать к своему дому. Собственно, у меня не было никаких причин ехать куда-то в другое место. Я не мог вывести своего преследователя на Малкольма, на что он, конечно, надеялся. Кроме того, мне хотелось знать, кто это за мной едет. И я решил, что смогу перехитрить его, срезав несколько углов и проехав через дворы напрямик к своему дому по дороге, которой он не знает.

Большинство домов в этом районе были построены в тридцатые годы, возле них не было гаражей, и машины парковались прямо на улице, с двух сторон. Только некоторые дома, как и мой, были оборудованы специальными стоянками, и еще два-три больших дома, у которых машины стояли прямо на газонах.

Я подрулил к своему дому сзади, по узкой улочке, и въехал на стоянку возле большого дома напротив. С этой стоянки можно было выехать по узкой дорожке на соседнюю улицу, усаженную с двух сторон деревьями. Так что я проехал через площадку, быстро повернул, обогнул пару лишних углов и, вернувшись на основную дорогу к моему дому, подъехал туда вслед за машиной, которая меня преследовала.

Она стояла там, неловко примостившись в узком промежутке между другими машинами, передними колесами заехав на тротуар. Габаритные огни не были выключены и заливали все вокруг неясным светом. Я остановился сзади, перекрыв им путь к отступлению, включил фары, выбрался из кабины, быстро подошел и открыл дверцу водителя той машины.

С минуту никто из нас не мог издать ни звука.

Потом я сказал:

— Ну-ну… — Кивнул в сторону дома и предложил: — Заходите в гости.

Потом добавил:

— Если бы я знал, что вы заедете, приготовил бы тортик.

Дебс хихикнула. Фердинанд, который вел машину, казалось, был смущен. Сирена все никак не могла угомониться и сразу же спросила:

— Папочка здесь?

Они поднялись в мою квартиру и смогли своими глазами убедиться, что папочки здесь нет. Фердинанд выглянул из окна гостиной на площадку, где стояли сейчас наши машины, потом на стены домов напротив, видневшиеся из-за ограды.

— Не слишком шикарная панорама, — пренебрежительно бросил он.

— Я здесь надолго не задерживаюсь.

— Ты догадался, что я за тобой еду?

— Да. Выпьешь чего-нибудь?

— Пожалуй… Виски.

Я кивнул и налил ему немного из бутылки, стоявшей на комоде.

— Лед не клади, — попросил он, принимая стакан. — После этой езды мне лучше выпить неразбавленного.

— Я ехал не слишком быстро, — сказал я, немного удивленный.

— Наши с тобой представления о быстрой езде по этим проклятым извилистым закоулкам различаются примерно миль на десять в час.

Девушки тем временем обследовали мою кухню и спальни, я слышал как кто-то из них, наверняка Сирена, открывает дверцы и выдвигает ящики в поисках следов пребывания Малкольма.

Фердинанд, заметив, как равнодушно я к этому отнесся, пожал плечами:

— Он ведь вообще здесь не появлялся, правда?

— Ни разу за три года.

— Где он сейчас?

Я не ответил.

— Мы заставим тебя говорить под пыткой! — пригрозил Фердинанд. Это была обычная пустая угроза, к которой мы часто прибегали в детстве в любом случае, от «Где кукурузные хлопья?» до «Который час?», и Фердинанд, похоже, сам удивился, что она вдруг слетела с его губ.

— М-м-м… как в сарае для инструментов?

— Черт! — запнулся Фердинанд. — Я не имел в виду…

— Надеюсь.

Мы оба вспомнили тот дождливый день, когда Жервез перешел от угроз к действиям, пытаясь выведать у меня, где я прячу свою новую биту для крикета, которую ему хотелось прибрать к рукам. Я заупрямился и так ничего и не сказал. Там был и Фердинанд, но он слишком боялся Жервеза, чтобы помешать, и Сирена, которой едва исполнилось четыре, с широко распахнутыми глазами, не понимавшая, что происходит.

— Я думал, ты забыл, — сказал Фердинанд. — Ты никогда об этом не говорил.

— Мальчишки всегда бывают жестокими.

— Жервез таким и остался.

Кто из нас, подумал я, не остался таким, каким был в детстве? Дональд, Люси, Томас, Жервез, Фердинанд, Сирена — все мы много лет назад играли в том саду, детские голоса все время звучали в зеленых зарослях. Повзрослев, мы стали своевольными, хитрыми и осторожными лицемерами. Но никто из тех детей… «Никто из нас! — возмущенно подумал я, — не мог стать убийцей».

Сирена вошла в гостиную со странным выражением на лице, держа в руках белый кружевной пеньюар. Казалось, она была поражена до глубины души.

— У тебя здесь была женщина!

— В этом нет ничего противозаконного.

Дебс, которая вышла следом, отнеслась к этому более естественно.

— Десятый размер, хорошие духи, изысканный вкус, шикарная дама, — сказала она. — Здорово я угадала?

— Неплохо.

— В ванной ее крем для лица, — сказала Сирена. — Не хочешь ли ты сказать, что у тебя есть… э-э… э-э…

— Приятельница, — подсказал я. — А у тебя есть… приятель?

Ее лицо непроизвольно передернулось от отвращения, она покачала головой. Дебс по-сестрински обняла Сирену за плечи и сказала:

— Я давно уговариваю ее сходить к сексопатологу, чтобы не превратиться в старую высохшую палку, но она не желает слушать. Как вам это нравится?

Сирена высвободилась из объятий Деборы и шмыгнула с пеньюаром обратно в спальню.

— Ее никогда не насиловали? — спросил я Фердинанда. — Она ведет себя так, как будто…

— Нет, насколько мне известно. — Он поднял брови. — Она ничего такого не рассказывала.

— Она просто боится секса, — беспечно отозвалась Дебс. — Никогда бы не поверила, что в наши дни такое бывает. Фердинанд не боится, правда, заинька?

Фердинанд не поддержал ее игривого тона, сказал только:

— Думаю, нам здесь больше делать нечего.

Он допил свое виски, поставил стакан и одарил меня ледяным взглядом, как бы давая понять, что любые проблески дружелюбия, которые могли возникнуть во время сегодняшней встречи, в это мгновение закончились. Железный занавес снова с лязгом захлопнулся.

— Если из-за тебя Малкольм лишит нас наследства, — сказал он, — тебе придется об этом горько пожалеть.

У меня невольно вырвалась язвительное:

— Это тоже говорила Алисия?

— Черт с тобой, Ян! — зло прорычал он и развернулся к двери. — Сирена, мы уходим!

Ей ничего не оставалось, как последовать за ним. Дебс, перед тем как уйти, состроила страшные глаза и сказала, передразнивая гангстеров из боевика:

— Ты для Алисии враг номер один, дорогуша, ужас просто! Убери свои лапы подальше от денежек Малкольма, или ты даже не успеешь понять, от чего откинешься.

Ее последние слова прозвучали слишком уж душевно, и я понял, что это шутливое предупреждение — только маска, за которой скрывается такая же тревога и негодование, как у остальных. И в глазах Дебс, когда она уходила, я не заметил ни капли дружелюбия.

Они втроем сели в машину Фердинанда и уехали прочь. Я с сожалением смотрел им вслед в окно. Возвратиться к тем отношениям, которые были между нами в детстве, невозможно. И я перестал тешить себя иллюзиями. Я отошел от окна, сполоснул стакан Фердинанда и прошел в спальню посмотреть, что Сирена там натворила.

Белый пеньюар лежал на кровати. Я поднял его и повесил на место, прикоснувшись на мгновение щекой к кружеву и вдохнув легкий аромат духов женщины, которая приходила ко мне время от времени. Она приятно проводила со мной время, не вспоминая о муже. Муж ее был почти импотентом, но она все равно продолжала любить его. Мы с ней хорошо подходили друг другу: обоих вполне устраивали такие недолгие встречи, без каких бы то ни было серьезных намерений.

Я осмотрел всю квартиру, распечатал несколько писем и прослушал записи автоответчика: кассета была пуста. Два дня назад я по телефону договорился с гостиницей в Кембридже, что они позаботятся о моей машине, которая останется у них на стоянке, пока я ее не заберу. Но я не мог оставлять ее там надолго. Я прикинул, что, если доеду на такси до железнодорожной станции в Эпсоме, можно будет добраться до Лондона поездом. Тогда утром я поеду на поезде в Кембридж, заберу свою машину, приеду домой, поставлю ее на место и вернусь в Лондон на той, что взял в прокате. Так будет даже безопаснее, учитывая, что Фердинанд, а через него и остальные, уже наверняка знают ее цвет, марку и номер. Я верну эту машину в прокат и возьму другую.

Зазвонил телефон. Я включил автоответчик и услышал знакомый голос, глубокий и чуть хрипловатый, который без обиняков перешел к делу.

— Как насчет прямо сейчас? — спросила она, — У нас есть час.

Я редко мог перед ней устоять. Да никогда и не пытался.

— Целый час — это здорово, — ответил я. — Я как раз думал о тебе.

— Хорошо, — сказала она. — До встречи.

Я выкинул из головы машины и стал думать о белом кружевном пеньюаре, гораздо более соблазнительном. Поставил на столик у дивана два высоких бокала и посмотрел на часы. Подумал, что Малкольм, наверное, еще не добрался до «Савоя». Но попытаться все же стоило, и я набрал его номер. Он против ожидания оказался на месте и сразу же поднял трубку.

— Я рад, что ты доехал благополучно, — сказал я. — Я ненадолго задержусь. На два или три часа. Держись, не падай духом.

— Твоя мать — болтливая стерва.

— Она спасла твою шкуру.

— Она назвала меня отъявленным старым распутником, который вырядился как кондитер пятого разряда.

Я представил, как он из-за этого сердится, и рассмеялся.

— Что ты будешь, кроме икры? — спросил Малкольм. — Я собираюсь заказать ужин.

— Фирменное блюдо шеф-повара.

— Не морочь мне голову! Ты такой же гадкий, как твоя мать!

Я развеселился окончательно. Положил трубку и снова включил автоответчик. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.

— Привет, — сказала она, когда я провел ее внутрь. — Как скачки?

Я поцеловал ее.

— Пришел третьим.

— Неплохо.

Она была на десять или двенадцать лет меня старше, все еще стройная, с золотисто-каштановыми волосами, раскованная и общительная. Я достал из холодильника бутылку шампанского, которая, как всегда, была припасена для такого случая, откупорил ее и наполнил наши бокалы. Это была всего лишь дань традиции, потому что мы никогда не допивали бутылку до конца. После пары глотков нам уже незачем было сидеть на диване и вести светские беседы.

Она ахнула, заметив длинный почерневший кровоподтек на моем бедре:

— Ты упал с лошади?

— Нет, попал под машину.

— Как неосторожно!

Я задернул шторы в спальне, чтобы пригасить свет заходящего солнца и, раздевшись, лег рядом с ней в постель. Мы были любовниками уже давно и привыкли друг к другу. Мы оба философски относились к тому, что совокупление обычно доставляет одному партнеру больше удовольствия, чем другому, и редко стремились достичь пика наслаждения одновременно. На этот раз, как и в прошлый, ей повезло немного больше, чем мне, но я считал, что доставлять наслаждение так же приятно, как переживать самому.

— Тебе было хорошо со мной? — спросила она.

— Конечно.

— Сегодня не твой день.

— Это не получается по заказу. Если не мой, так твой. Как повезет.

— Все дело в темпе и угле наклона? — поддразнила она, повторив слова, что я когда-то сказал. — Кто первый идет в душ?

Она любила возвращаться домой чистой, признавая, что душ — всего лишь символ очищения. Я помылся, оделся и сел ждать ее в гостиной. Эта женщина была неотъемлемой частью моей жизни, необходимой для удовлетворения потребностей как тела, так и души, защита от одиночества. Я всегда с сожалением расставался с ней, зная, что она обязательно вернется, но сегодня почему-то сказал:

— Останься! — прекрасно зная, что остаться она не сможет.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего.

— Ты дрожишь.

— Предчувствие.

— Чего? — Она уже стояла у двери, готовая уйти.

— Что сегодня мы виделись в последний раз.

— Не говори глупостей, — сказала она. — Я вернусь. Она с благодарностью поцеловала меня, я ответил с тем же чувством. Она улыбнулась, посмотрела мне в глаза:

— Я вернусь.

Я открыл дверь, и она весело выпорхнула наружу. А я подумал, что предчувствие относилось ко мне, а не к ней.

Утром я перегнал машины, съездив из Лондона в Кембридж, потом в Эпсом и обратно в Лондон, на фирму по прокату автомобилей. Насколько я мог заметить, никто и нигде за мной не следил.

Когда я уезжал, Малкольм бушевал от неистового возмущения из-за того, что ни на один рейс до Парижа нельзя было достать билеты в первом классе на день перед Триумфальной Аркой.

— Полетим в туристическом, — сказал я. — Тут же всего полчаса.

Оказалось, что в туристическом классе тоже нет мест. Я оставил его рассерженным и хмурым, но когда вернулся, он уже успокоился. Оказалось, Малкольм зафрахтовал частный самолет.

Он сказал мне об этом позже, потому что, когда я вернулся в номер, отец как раз беседовал с Норманом Вестом, которого вызвал для текущего отчета. Сыщик все еще выглядел подозрительно болезненным, но сероватая смертельная бледность перешла в желтовато-коричневую. Старую пропыленную одежду сменил обычный темный костюм, а седые волосы, тщательно вымытые, казались почти белыми и были аккуратно причесаны.

Я пожал ему руку: влажная, как и в прошлый раз.

— Вам уже лучше, господин Вест? — спросил я.

— Да, благодарю вас.

— Перескажите моему сыну все, что вы только что сообщили, — велел Малкольм. — Плохие новости.

Сыщик виновато улыбнулся мне и раскрыл записную книжку, которая лежала у него на коленях.

— Госпожа Вивьен Пемброк не может вспомнить, чем она занималась в прошлую пятницу, — начал он, — а во вторник она была дома одна, разбирала подшивки старых журналов.

— И что плохого в этом сообщении? — не понял я.

— Не будь таким бестолковым, — с раздражением сказал Малкольм. — Это значит, что у нее нет алиби. И ни у кого изо всей этой проклятой своры тоже нет алиби!

— Вы проверили уже всех? — удивленно спросил я. — У вас же совсем не было времени.

— Не было, — согласился он.

— Нечего без толку болтать! — Малкольм махнул рукой. — Господин Вест, рассказывайте ему все.

— Я позвонил миссис Беренайс Пемброк — Вест выразительно вздохнул. — Она назвала меня неприятным типом.

Малкольм угрюмо хмыкнул.

— Язык как плеть из шкуры носорога!

Вест поежился, как будто его все еще стегали бичом, но сказал только очень сдержанно:

— С ней совершенно невозможно было разговаривать.

— Томас был дома, когда вы звонили? — спросил я.

— Нет, сэр, не было. Миссис Пемброк сказала, что он на работе. Я позже перезвонил в его кабинет, по номеру, который вы мне дали, надеясь, что он сможет сказать, где были он и его жена в интересующие нас дни. Но какая-то девушка сообщила мне, что господин Пемброк ушел из фирмы несколько недель назад и она не знает, где его можно найти.

— Вот как! — Это меня немного озадачило. — Я не знал.

— Я снова позвонил миссис Пемброк, чтобы узнать, где сейчас работает ее муж, и она предложила мне… э-э-э… умереть.

Томас работал на одной и той же кондитерской фирме с того дня, как окончил курс бухгалтерии и делопроизводства. Беренайс пренебрежительно отзывалась о его специальности, называла лавочником. Томас возражал, что хотя он и в самом деле незначительный чиновник, зато на нем лежит ответственность за оценку всех материалов, необходимых для каждого крупного контракта, он определяет их стоимость и передает сведения в управление. Повышения на службе Томас получал редко и очень незначительные, например, со второго ассистента на первого. К сорока годам он и сам, наверное, понял, что ему никогда не заседать в совете директоров. Как горько было, наверное, осознать свои скромные возможности, да еще когда Беренайс при каждом удобном и неудобном случае тычет это тебе в лицо. Бедный старина Томас…

— Миссис Джойси Пемброк, — продолжил Вест, — единственная, кто помнит, чем занималась в интересующее нас время. И в пятницу, и в следующий вторник она играла в бридж. Ей не понравилось мое «назойливое любопытство», как она выразилась, и она не захотела назвать своих партнеров, чтобы не втягивать их в это дело.

— Можете вычеркнуть госпожу Джойси Пемброк, — сказал я.

— А? — не понял Малкольм.

— Ты прекрасно знаешь, — сказал я, — что Джойси не собиралась тебя убивать. Если бы могли быть какие-то сомнения, ты не поехал бы вчера в ее машине.

— Ладно-ладно, — проворчал он. — Вычеркните Джойси.

Я кивнул Весту, и он провел поверх имени моей матери жирную черту.

— Вчера я звонил миссис Алисии Пемброк и чуть позже миссис Урсуле Пемброк, — на лице сыщика не отразилось никакого удовольствия при воспоминании об этих звонках. — Госпожа Алисия велела мне не совать нос в чужие дела, а госпожа Урсула, видимо, плакала и не захотела со мной разговаривать. — Норман Вест беспомощно развел руками. — Мне не удалось убедить никого из них в необходимости доказуемых алиби.

— Не создалось ли у вас впечатления, что до вас у них побывали полицейские с теми же самыми вопросами? — спросил я.

— Нет, ничего подобного.

— Что я вам говорил? — сказал Малкольм. — Полицейские не поверили, что меня хотели убить. Они решили, что я сам все подстроил!

— Даже так…

— Они проверили всех и каждого, когда убили Мойру, что ты, не сомневаюсь, хорошо запомнил, и получили только кипу безупречных алиби. А теперь эти полицейские даже не побеспокоились хотя бы снова всех опросить!

— У тебя случайно нет при себе номера полицейского участка?

— Есть, конечно, — буркнул он, вынул из внутреннего кармана записную книжку и вырвал оттуда листок. — Но они все равно тебе ничего не скажут. Это то же самое, что разговаривать с железной дверью.

Я отметил, что номер у них не изменился, и попросил пригласить старшего инспектора.

— По какому вопросу, сэр?

— По поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка неделю назад.

— Минуточку, сэр.

Через некоторое время в трубке раздался другой голос, равнодушный и монотонный:

— Чем могу быть вам полезен, сэр?

— Я по поводу покушения на убийство господина Малкольма Пемброка…

— А кто вы, сэр?

— Его сын.

— Э-э-э… который из?

— Ян.

Послышалось шуршание бумаги.

— Назовите, пожалуйста, дату вашего рождения — чтобы удостоверить свою личность.

Я удивился, но назвал. Тогда голос в трубке спросил:

— Вы хотите что-нибудь сообщить?

— Мне бы хотелось знать, как продвигается расследование.

— Мы не вправе обсуждать это.

— Но…

— Но я могу сказать вам, сэр, что расследование по делу о якобы имевшем место покушении вскоре будет закрыто.

— Что значит «якобы имевшем место»?!

— Это действительно так, сэр. Не было обнаружено ни единого доказательства того, что на месте происшествия был кто-то посторонний.

— Не могу в это поверить.

С легким оттенком раздражения, но еще и с первым проблеском какой-то симпатии он сказал:

— Должен вам сказать, что там не было никаких следов того, что господина Малкольма Пемброка тащили со двора в гараж, что, по его словам, должно было произойти. Никаких следов — ни на газоне, ни на дорожке. Никаких царапин на каблуках господина Малкольма. Никаких отпечатков пальцев, кроме его собственных, ни на ручках машины, ни на ключе зажигания, вообще везде только его отпечатки. У него не было обнаружено никаких признаков отравления угарным газом. Это он объяснил тем, что не сразу позвонил в полицию. Мы еще раз тщательно обследовали место происшествия на следующее утро, когда господина Пемброка уже не было дома, и не нашли совершенно никаких признаков пребывания там преступника. Могу вас заверить, что дело мы все же не закроем, но пока у нас нет никаких оснований подозревать какое-нибудь другое лицо.

— Его чуть не убили, — ровно произнес я.

— Конечно, сэр, но, прошу прощения, я рассказал вам, как обстоят дела. Мне понятно ваше недоверие, сэр. Вам наверняка сейчас нелегко, — голос звучал теперь почти по-человечески, он пытался меня успокоить.

— Спасибо большое, что рассказали мне все это, — сказал наконец я.

— Рад был помочь. До свидания, сэр.

— До свидания, — медленно произнес я, но он уже бросил трубку.

— Что там еще такое?! — потребовал Малкольм, глядя мне в лицо.

Я повторил все, что услышал от старшего инспектора.

— Невероятно!!! — взорвался Малкольм.

— Нет.

— То есть?

— Хорошо продумано.