Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дикие лошади

ModernLib.Net / Детективы / Фрэнсис Дик / Дикие лошади - Чтение (стр. 11)
Автор: Фрэнсис Дик
Жанр: Детективы

 

 


Я решил ехать на съемочном грузовичке вместе с Монкриффом, чтобы быть поближе к месту действий — и чтобы уберечь спину, малодушно и тайно осознавал я.

Эд, вооружившись громкоговорителем, объявил всему хантингдонскому столпотворению сделать соответствующие лица и приветствовать начало скачек. Комментарий вестись не будет; нам предстоит впоследствии записать его отдельно, тем не менее, подбадривал Эд, приветствуйте победителя.

Именно он выкрикнул: «Пошли!», эхо команды отразилось от трибун, и я обнаружил сквозь биение пульса в ушах, что молю неизвестное божество о том, чтобы все прошло хорошо.

Естественно, были и ошибки. Одну из взятых напрокат камер заело, а одну из тех, что были установлены на препятствиях, лошадь ударила копытом в объектив, но заезд начался чисто, и с самого начала стало ясно, что мои экс-коллеги играют честно.

Они видели меня на грузовике, когда все занимали позицию у старта, видели, как я пристраиваюсь на краешке крыши, чтобы поймать лучший вид. Иногда они махали, я считаю, чтобы подбодрить меня, и я махал в ответ, и они действительно вкладывали душу в этот заезд на всей его протяженности.

Сперва грузовик ехал помедленнее, так, что камера была едва в шести футах от головы ведущей лошади, затем мы ускорились, чтобы дать вид издали, потом замедлились опять, меняя угол съемки.

На втором круге две лошади из числа отставших упали. Я с тревогой оглянулся, но оба жокея поднялись на ноги, а лошади без седоков добавили не запланированный заранее аспект, который в конечном итоге заставит всю сцену выглядеть настоящей.

Остальные всадники снова сбились в кучу, огибая поворот, снова растянулись, преодолев последние два препятствия и вкладывая все силы в рывок к победе. Финиш прошел даже быстрее и теснее, чем вчера, но первыми линию пересекли безошибочно Синий, Зеленый и Желтый. Когда грузовик притормозил, я услышал, что толпа на трибунах вопит так, словно и вправду каждый поставил на этот заезд последнюю рубашку. Жокеи вложили в скачку столько неподдельного, истинного куража, что у меня пересохло во рту, я не мог дышать; я был так благодарен им, что не в состоянии был выразить это, я восторгался ими почти до слез.

Как было условлено, когда они трусцой отвели усталых лошадей обратно в загон, второй оператор Монкриффа продолжил снимать их. Я не мог войти в кадр и поблагодарить их, да и никакая благодарность не смогла бы выразить моих чувств.

— Ад и пламя! — воскликнул Монкрифф, давая водителю знак подъехать поближе к усталым наездникам. — И они этим зарабатывают на жизнь?

— Через день, по нескольку раз после полудня.

— Сумасшедшие.

— Ничего подобного, — ответил я.

Мы обрядили актера-жокея в цвета Синего и сняли, как он направлялся в загон для победителей, чтобы принять поздравления от толпы горожан и от «владельца» лошади. Мы должны были отснять это сейчас, пока кони еще тяжело дышали, роняли пену и возбужденно переступали ногами после скачки. Мы сняли Нэша, потрепавшего коня-победителя по шее. Мы отсняли, как актер-жокей расседлывал коня, на мой взгляд, несколько неловко. Мы сняли, как грумы накрывали попонами и уводили четырех лошадей, а потом мы сделали перерыв на ленч.

Нэш, сопровождаемый телохранителем, подписал целую гору автографов, в основном на программках, которые мы щедро раздавали.

О'Хара, вновь возникший рядом со мной, выдохнул мне в ухо:

— Доволен?

— А ты?

— Нэш и я смотрели скачки из ложи распорядителей. Нэш говорит, что эти три жокея, пришедшие первыми, скакали не только по велению долга.

— Так оно и есть.

— Он говорит, что это придаст фантастическую остроту победе его лошади над лошадью Сиббера.

— Это и сведет с ума Сиббера.

— Последняя капля?

— Почти. Сиббер не вынесет того, что его лучшая лошадь побеждена на таких важных скачках лошадью человека, которого он ненавидит.

— Когда я читал пересмотренный сценарий, я думал, что Говард преувеличил ненависть. Я не понимал, что скачки могут вызвать такую паранойю.

— Ненависть может разъесть душу до полного уничтожения.

— Возможно. Но, чтобы показать это, тебе были нужны особенные скачки… — На миг его голос прервался. — И я полагаю, что ты их получил, — закончил он, — как всегда, своим способом.

Я слегка улыбнулся.

— Пойдем поищем чего-нибудь поесть.

— Тебя ожидает ленч в ложе распорядителей, вместе с Нэшем и со мной. Ты осознаешь, что любой может подойти к тебе сзади прямо сейчас и воткнуть нож между ребер? Ты осознаешь, что вокруг нас сейчас слоняется по меньшей мере три сотни посторонних?

Я осознавал. Я пошел с ним, и ленч прошел спокойно и весело.

К тому времени, как мы вернулись на землю и к работе, один из помощников Эда нашел того грузчика, который принес письмо. Какой-то тип передал ему это письмо. Какой тип? Он обескураженно огляделся. Все типы были на своих местах. Грузчик не мог припомнить ни возраста, ни пола, ни одежды типа. Он был занят разгрузкой декораций для следующего дня.

— Дерьмо! — выругался О'Хара.

Еще один работник киногруппы подошел к нам, словно извиняясь, и подал мне визитку.

— Какие-то люди по фамилии Бой-ива сказали, что вы их ждете. — Он бросил взгляд туда, где стояла живописная компания. Джексон Уэллс, его жена, Люси и мужчина, которого я не знал.

Я взял визитку и махнул им, успев только сказать О'Харе:

— Это настоящий муж нашей повешенной леди.

И вот уже я пожимаю им руки. Все они оделись нынче, как для скачек, и сам Джексон Уэллс в твидовом костюме и фетровой шляпе выглядел несравнимо больше тренером, чем фермером. Он представил мне незнакомца:

— РидлиУэллс, мой брат.

Я пожал жесткую ладонь.

Ридли Уэллс был куда менее примечательной фигурой, чем Джексон, и я подумал, что он скорее всего и менее интеллигентен. Он часто моргал. Одет он был в костюм для верховой езды, словно приехал сюда сразу же со своей работы, которую Джексон описал О'Харе как «обучение трудных лошадей хорошим манерам».

Ридли кивнул и с более сильным акцентом, чем у его брата, произнес, жалея себя:

— Я работаю на Ньюмаркетском Хите в любую погоду, но работа эта неблагодарная. Езжу верхом я лучше многих, но никто не платит мне достаточно. Не хотите ли занять меня в вашем фильме?

Джексон за спиной Ридли отрицательно качнул головой. О'Хара сказал, что работы нет, как ни жаль. Ридли принял вид человека, обиженного всеми; я решил, что это у него обычное выражение лица. Теперь я понимал, почему Джексон был против участия Ридли в сегодняшних увеселениях.

По-видимому, у Джексона сохранился профессиональный тренерский глаз, потому что после нескольких высказываний типа «чудесный день» и все такое он произнес:

— Эти жокеи нынче сделали такой заезд… Сильнее заряжает, чем добрая половина настоящих.

— Вы это заметили? — с интересом спросил О'Хара.

— А разве вы не слышали приветствий? Это был не спектакль. «Приветствуйте победителя», — сказали нам, но приветствовать было проще простого.

— Черт побери! — сказал О'Хара, сам лошадником не бывший. Он задумчиво посмотрел на моих гостей и неожиданно обратился ко мне: — Пусть семья Бой-ива будет вокруг тебя, почему бы нет?

Он хотел сказать, что я могу использовать их как телохранителей. Он не слышал, как Джексон Уэллс говорил мне, что предпочел бы, чтобы этот фильм не был снят. Но все же с его женой и дочерью я чувствовал себя в безопасности, поэтому окружил себя ими как живым щитом — миссис Уэллс с одной стороны, Люси с другой — и повел все семейство на поиски Нэша.

Хотя Нэш не желал встречаться с человеком, которого играл, я откровенно представил их друг другу: «Джексон Уэллс — Нэш Рурк», — и посмотрел, как они пожимают друг другу руки с осторожным молчанием.

Кое в чем они были весьма похожи: одинаковое сложение, примерно одинаковый возраст, одинаково твердые лицевые мышцы. Джексон был светловолос, у Нэша были темные волосы, Джексон был солнечно открыт, тогда как Нэш за долгие годы пребывания в статусе суперзвезды ради самозащиты приучился к замкнутости. С женщинами он чувствовал себя свободнее, подмахнул автографы на протянутых ими программках и без усилий растопил их сердца. Ридли он тоже вручил автограф и сразу же забыл о нем.

Для фильма мы должны были снять, как Нэш идет вверх по лестнице на трибуну, чтобы посмотреть (предположительно) на свою лошадь, участвующую в забеге. К легкому ужасу О'Хары, Нэш пригласил миссис Уэллс и Люси встать в этой сцене рядом с ним, впереди телохранителей. Ридли, непрошеный, пошел по лестнице вслед за ними, а Джексон Уэллс остался рядом со мной. Судя по его виду, он не желал приходить сюда сегодня.

— Вашей жене это в голову не придет, — сказал я.

— Что не придет? — спросил он, хотя понимал, что я имею в виду.

— То, что она стоит рядом с вами-двадцать-шесть-лет-назад.

— Возраст не тот, — резко отозвался он. — В те времена мы были детьми. Но вы правы, мне это не нравится.

Однако он вытерпел это, стоя напряженно, но молча, пока Нэш, взяв у своего дублера пиджак, поднимался по лестнице и поворачивался как раз в нужном месте, чтобы попасть под освещение, тщательно спланированное Монкриффом. Мы сняли сцену три раза, и я пометил, что нужно взять первую и третью, и все это время О'Хара стоял у моего левого локтя, так сказать, неся стражу. Я усмехнулся:

— Мне что теперь, облачиться в доспехи?

— Это не повод для смеха.

— Не повод.

Никто не может поверить в свою неотвратимую смерть. Я не прервал съемки и весь день после полудня ходил по съемочной площадке, и иногда мне на некоторое время, минут на десять, удавалось забыть о ноже.

В какой-то момент, ожидая, пока будут готовы камера и свет, я обнаружил, что нахожусь в стороне от центра деятельности, стою возле Люси, смотрю в ее изумительные синие глаза и размышляю, сколько ей может быть лет.

Неожиданно она сказала:

— Вы спрашивали папу о фотографии Сони, чтобы не сделать ее похожей в вашем фильме.

— Верно. Но у него не сохранилось ни одной.

— Да, — согласилась она. — Но вот… у меня есть одна. Я нашла ее как-то раз, когда лазила за шкаф. Я хотела отдать ее папе, но он не любил говорить о Соне и не позволял нам упоминать о ней. Поэтому я просто сохранила ее. — Она открыла маленькую сумочку, висевшую у нее на плече, и протянула мне помятый, но все еще отчетливый моментальный снимок прелестной девушки и симпатичного молодого человека, не Джексона. — Вы ведь не сделаете Ивонн похожей на нее?

Покачав головой, я перевернул фото и прочитал карандашную надпись на обратной стороне: «Соня и Свин».

— Кто такой Свин? — спросил я.

— Понятия не имею, — сказала Люси. — Я никогда не слышала от папы упоминаний о нем. Но это написано рукой папы, так что он должен был знать его когда-то давно.

— Задолго до того, как ты родилась.

— Мне восемнадцать лет, — отозвалась она. Я почувствовал себя стариком.

— Могу я ненадолго взять это фото? Она, кажется, сомневалась.

— Я не хочу потерять его насовсем.

— А до завтра? — спросил я. — Если завтра вы приедете опять…

— Я не думаю, что получится. Папа на самом деле вообще не хотел приезжать. Он сделал это только ради мамы, она хотела увидеть Нэша Рурка.

— Может, завтра вы приедете сюда вдвоем с мамой?

— Она не сделает ничего, что не нравится папе.

— Аты?

— У меня нет своей машины.

— Тогда оставь мне фото всего на час.

Она просияла и согласилась, а я вручил фото Монкриффу с видом «стою-перед-вами-на коленях», упросив его сделать мне четкий негатив, с которого мы потом могли бы отпечатать позитив. Как обычно, потребуется день, чтобы пленку отвезли в Лондон в лабораторию, а потом привезли обратно, но в случае удачи я получу это завтра утром.

Утром. Если не умру сегодня.

— У вас дома, — спросил я чуть позже Люси, — есть компьютер и принтер?

— Конечно, — в замешательстве ответила она. — В наши дни без этого на ферме нельзя. Бумажная работа сводит папу с ума. А почему вы спрашиваете?

— Просто интересуюсь. У нас тут компьютер работает все время. — Я стал распространяться об этом, маскируя свое расследование. — Каждый дюйм пленки, каждый объектив, каждое фокусное расстояние… у нас есть человек, который контролирует сценарий и вникает во все это. Таким образом, мы можем снимать фильм в любой последовательности и быть уверенными, что он выйдет цельным, даже если сцены снимали вразбивку.

Она кивнула, отчасти понимая, и спросила:

— А все эти странные люди, которых вы нанимаете?.. Грузчики, десятники… зачем они?

— Грузчики передвигают декорации. Десятники отвечают за осветительное оборудование. В данный момент самый важный тип у нас — это менеджер. Он тот, кто обеспечивает транспорт, материал для декораций и прочие штуки в нужное время в нужном месте.

— А вы, — сказала она с откровенным сомнением, — главный ответственный за весь фильм?

— Я и продюсер. — Я указал на О'Хару. — Не будет нас, не будет и фильма.

Она кивнула.

— Папа так и сказал, но мама думает, что вы слишком молоды.

— А ты всегда говоришь так прямо?

— В шестнадцать лет был ад, — призналась она. — Рот на замке. Не так давно я вылупилась из яйца.

— Поздравляю.

— Папа говорит, что я болтаю чушь.

— Самое время. Можешь остаться на обед. Я заброшу тебя домой позже.

— Извините. — Реакция была автоматической, синие глаза стали настороженными, ей явно вспомнились все слышанные когда-либо предупреждения касательно случайных связей и все такое. — Но мне не разрешат…

Я криво улыбнулся. Я мечтал только о том, чтобы не получить нож в бок, а отнюдь не о постели. Как-то я упустил этот аспект из виду, желая оберечь свою жизнь при помощи наполовину вылупившегося восемнадцатилетнего цыпленка. Я забрал фотоснимок у Монкриффа — он поднял оба больших пальца вверх — и вернул фото Люси.

— Я не хотела… — неловко сказала она, вновь прячась в скорлупу. — Я хочу сказать, я не желала обидеть вас…

— Ну, не будем бросаться подушками. Все нормально.

Она вспыхнула и убежала, сконфуженная, к своим родителям, а я подумал, что, в конце концов, постель — это не такая уж плохая мысль.

Я осознавал, что недостаток профессии режиссера в том, что она отнимает практически все время. Три месяца предварительной стадии я работаю над тем, чтобы собрать общую картину фильма — выбрать местность, довести до ума сценарий, оживить героев. Во время съемок, как сейчас, я вкалываю семь дней в неделю с короткими перерывами на сон. После съемок начинается запись музыки и звуковых эффектов, склеивание сцен и кусочков сцен воедино, пересказ истории создания, споры, собрания, презентации — и все это втискивается в следующие три месяца. А едва покончено с одним фильмом, другой уже наступает на пятки. За последние два года я сделал три фильма. Из всех снятых мною до сих пор у этого самый большой бюджет. Я любил свою работу, я был счастлив, что мне дают ее, и у меня попросту не было времени, чтобы найти себе кого-нибудь.

Однажды, я предполагал, это может случиться, как гром с ясного неба. Но пока небо посылало только редкие дождички, а Люси, похоже, не перепало еще ни капли.

Неожиданно кто-то тронул меня за локоть. Я резко развернулся, сердце чуть не выскочило из груди, но оказалось, что это был всего-навсего Монкрифф.

— Вот это прыжок! — сказал он, глядя, как я стараюсь успокоиться. — Кого ты ждал? Тигра?

— С когтями, — кивнул я. Наконец я взял себя в руки и смог приступить к обсуждению следующей сцены.

— С тобой все в порядке? — спросил Монкрифф. — Ты не болен?

Не болен, подумал я, но запуган.

— Все прекрасно. Но… э… какой-то негодяй хочет прекратить съемки, и если ты увидишь поблизости от меня кого-нибудь с холодным оружием, предупреди.

Он поднял брови.

— Поэтому О'Хара старается держаться рядом с тобой, где только может?

— Полагаю, что да. Он подумал над этим.

— Тот страшный нож на Хите… — Пауза. — Маньяк подобрался к Айвэну чертовски близко.

— Сделай милость, не напоминай об этом.

— Просто держать глаза открытыми?

— Ага.

Мы осветили и сняли несколько немых сценок переживаний Нэша во время скачек. Толпа, собравшаяся позади него, в основном статисты, но также несколько горожан и еще миссис Уэллс, Люси, Ридли и телохранитель Нэша — все честно следовали инструкциям Эда, во время съемки глядя туда, куда указывал он, охая, ахая, выражая беспокойство, а в финале неистово выкрикивая поздравления так же, как во время заезда, когда лошади миновали финишную прямую.

Все лица, кроме лица Нэша, были чуть не в фокусе благодаря колдовству Монкриффа с оптикой. Одним из его любимых приемов было сосредоточение фокуса на свете в глазах актера. Все остальные детали лица оставались чуть-чуть в тени, а шея и волосы были затенены сильнее.

— Дневной свет уходит, — наконец сказал Монкрифф, хотя для глаз любого другого это изменение было незаметно. — Пора сворачиваться.

Эд с помощью мегафона поблагодарил граждан Хантингдона за их работу и пригласил их прийти завтра снова. Они зааплодировали. Кругом были радостные лица. Нэш раздавал автографы, а за его плечами торчали телохранители.

Люси, сияя от всех радостей этого дня, явилась туда, где мы с О'Харой сверяли график работы на завтра, и протянула мне плоскую белую коробку около фута длиной и три дюйма шириной, наскоро заклеенную скотчем.

— Что это? — спросил я.

— Не знаю, — ответила она. — Парень попросил меня отдать это вам.

— Какой парень?

— Просто парень. Он сказал, что это подарок. Вы собираетесь открывать ее?

О'Хара взял коробку из моих рук, содрал скотч и осторожно открыл коробку сам. Внутри на сложенной белой офисной бумаге лежал нож.

Я сглотнул ком в горле. У ножа была рукоять из темного полированного дерева с круглыми выступами на торце и у лезвия для лучшего упора. Практичная рукоять и прямое черненое лезвие почти шести дюймов в длину — красиво и эффективно.

— Вау! — произнесла Люси. — Восхитительно!

О'Хара, не дотрагиваясь до ножа, закрыл коробку, снова обмотал ее скотчем и спрятал во внешний карман пиджака. Я подумал, что лучше иметь нож в коробке, чем в боку.

— Мы должны задержать всех парней, — сказал О'Хара, но он, как и я, понимал, что уже поздно. Половина толпы уже вышла в ворота и отправилась по домам.

— Что-нибудь случилось? — нахмурившись, спросила Люси, почувствовав нашу тревогу.

— Нет, — улыбнулся я синим глазам. — Надеюсь, у тебя был хороший день.

— Замечательный!

Я поцеловал ее в щеку, на публике она позволила это. Потом сказала:

— Я лучше пойду. Папа ждет, — и беззаботно убежала, помахав рукой.

О'Хара вынул коробку из кармана и осторожно открыл ее снова, вынув из откинутой крышки сложенный лист все той же белой бумаги. Он протянул мне ее, и я увидел послание.

Все тот же компьютерный шрифт гласил: «Завтра».

О'Хара и я вышли вместе и направились к своим автомобилям. По дороге я рассказал ему о Доротее и нападении на нее, описал нож, который был обронен на Хите.

Он застыл на полушаге.

— Ты хочешь сказать, — спросил он, — что на твою знакомую напали с тем ножом? Найденным на Хите?

— Не знаю.

— Но какая связь, — непонимающе запротестовал он, — между ней и нашим фильмом?

— Не знаю.

— Это не может быть тот же самый нож. — Он пошел дальше, встревоженный, но решительный.

— Единственная связь, — сказал я, шагая рядом с ним, — это тот факт, что когда-то давно брат Доротеи Валентин подковывал лошадей Джексона Уэллса.

— Слишком слабая связь, чтобы иметь хоть какое-то значение.

— А Валентин сказал, что отдал нож кому-то, кто именовался Дерри.

— Черт возьми, Томас, ты бредишь.

— Да, только не я, а Валентин.

— Что — Валентин?

— Бредил, — ответил я. — Говорил в бреду. «Я убил корнуэлльского парня…» Слишком много ножей.

— Ты не должен, — с нажимом сказал О'Хара, — получить завтра нож в бок.

— Постараюсь. Он засмеялся.

— Томас, ты осел.

Он хотел подвезти меня на своем автомобиле, но я позвонил Робби Джиллу, и тот сообщил, что я смогу повидать Доротею, если прибуду к семи часам.

Самодовольный Пол утвердился в кресле возле одноместной больничной палаты, куда поместили Доротею. Увидев меня, он встал, но вопреки моим ожиданиям не стал препятствовать.

— Моя мать хотела видеть вас, — неприязненно сказал он. — Я говорил ей, что ваше присутствие здесь мне не нравится, но она только плачет.

Я подумал, что Пол слегка изменился. Его напыщенная самоуверенность, кажется, пошатнулась; внешне его тирады звучали точно так же, но пыл их наполовину угас.

— Вы не должны утомлять ее, — наставлял он. — Пять минут — и достаточно.

Пол сам открыл дверь палаты Доротеи и целеустремленно вошел вместе со мной.

Доротея лежала на высокой кровати, под голову ей было подложено несколько подушек, и ее старое лицо казалось почти столь же бесцветным, как и наволочки, если не считать темных безобразных синяков и тоненьких ниточек зашитых порезов. Кругом трубки — одна капельница с кровью, другая с прозрачной жидкостью, и еще система, позволявшая вводить болеутоляющее прямо в вену, когда это требовалось. Казалось, жизнь почти ушла из старческого тела. Глаза Доротеи были закрыты, лежала она неподвижно, и даже медленное колыхание простыни, прикрывавшей грудь, было почти незаметно.

— Доротея, — тихонько сказал я. — Это Томас. Я пришел.

Она улыбнулась, очень слабо. Громкий голос Пола нарушил ее покой:

— Я сказал ему, матушка, что у него есть пять минут. И, конечно, я буду рядом.

Доротея прошептала, что хотела бы поговорить со мной наедине.

— Не делай глупостей, матушка.

Две слезинки выкатились из-под ее век и задрожали на ресницах.

— Ох, ради небес! — резко произнес Пол. — Она все время так. — Он повернулся на каблуках и вышел, как она просила. Казалось, он был оскорблен ее отношением. — Пять минут, — пригрозил он напоследок.

— Пол ушел, — сказал я, когда за ним закрылась дверь. — Как вы себя чувствуете?

— Я так устала, дорогой. — Ее голос по-прежнему был не громче шепота, но звучал совершенно четко. — Я не помню, как попала сюда.

— Я знаю. Робби Джилл говорил мне.

— Робби Джилл очень добр.

— Да.

— Возьмите меня за руку, дорогой.

Я придвинул к кровати стул для посетителей и выполнил ее просьбу, живо вспомнив, как всего неделю назад Валентин отчаянно сжимал мое запястье. У Доротеи, однако, не было грехов, в которых надо было бы исповедаться.

— Пол сказал мне, — прошептала она, — что кто-то разгромил мой дом, хотел что-то найти.

— Боюсь, что так.

— Что они искали?

— А вы не знаете?

— Нет, дорогой. Полиция спрашивала меня. Должно быть, что-то принадлежавшее Валентину? Иногда мне кажется, что я слышу, как он кричит на меня, чтобы я сказала им. А потом все уходит опять.

— Кто кричит, Валентин? Она с сомнением ответила:

— Пол…

— Ох, нет!

— Он кричит, вы знаете. Но он не хочет плохого. Он мой сын, мое родное дитя. — Слезы слабости и горя катились по ее щекам. — Почему милые маленькие дети становятся большими?.. — Ее вопрос завершился тихим безответным плачем. — Он хочет присмотреть за мной.

Я спросил:

— Робби Джилл говорил вам о частной лечебнице?

— Я хотела бы поехать туда. Но Пол сказал… — Она умолкла, рука ее тряслась от переживаний. — У меня нет сил с ним спорить.

— Пусть Робби Джилл увезет вас, — настойчиво сказал я. — Через день или два, когда вы окрепнете.

— Пол говорит… — Она замолчала: слишком много сил уходило на то, чтобы противостоять ему.

— Просто отдыхайте, — сказал я. — Не волнуйтесь. Просто лежите и не сопротивляйтесь, набирайтесь сил.

— Как вы добры, дорогой! — Она минуту полежала молча, потом произнесла: — Я уверена… я знаю, что он искал, но не могу вспомнить.

— Что искал Пол?

— Нет, дорогой. Не Пол. — Она нахмурилась. — Все как-то путается. — Помолчав еще, она спросила: — Сколько ножей у меня было?

— Сколько?..

— Полиция спрашивала меня, сколько ножей на кухне. Я не могла вспомнить.

— Никто не знает, сколько ножей у него на кухне.

— Да. Они сказали, что в доме не нашли ножа, испачканного кровью.

— Да, я видел.

— Быть может, когда я вернусь домой, я увижу, какой нож пропал.

— Да, может быть. Вы хотите, чтобы я хоть немного прибрал у вас в доме?

— Я не могу просить вас об этом.

— Я с удовольствием сделал бы это.

— Пол тоже хочет. Он спрашивал. Он так сердит на меня, но я не знаю, кто взял ключ. Так глупо, верно? Я не могу попасть домой, потому что у меня нет ключа.

— Я найду ключ, — сказал я. — Вам принести что-нибудь оттуда?

— Нет, дорогой. Я просто хочу быть дома, с Валентином. — Из-под ее век вновь потекли слезы. — Валентин умер.

Я погладил ее слабую руку.

— Это был фотоальбом, — неожиданно сказала она, открыв глаза.

— Что?

— То, что они искали. — Она встревоженно смотрела на меня, вокруг ее глаз лежали бледные синие тени.

— Какой фотоальбом?

— Я не знаю. У меня никогда не было альбома, только несколько старых снимков, которые я хранила в коробке. Фотографии Пола, когда он был маленьким. У меня не было фотоаппарата, но друзья дарили мне снимки…

— А где эта коробка?

— В моей спальне. Но это не альбом… Я не подумала об этом раньше. Все так непонятно.

— Хм… Не думайте об этом. Робби Джилл рассердится, если я расстрою вас, и больше не пустит меня, оставит одного Пола.

Улыбка мелькнула в ее старческих глазах.

— Могу я хотя бы расстроиться? Мне больше нечего делать.

Я засмеялся.

— Единственное, о чем я жалею, — сказал я, — это о том, что Пол все-таки забрал книги Валентина. Он клянется, что не делал этого, но он все же должен был забрать их, потому что в доме их больше нет.

Доротея нахмурилась.

— Нет, дорогой, Пол не брал их.

— Не брал? — скептически переспросил я. — Он послал кого-то другого?

— Нет, дорогой. — Морщинки на ее лбу стали глубже. — Валентин хотел, чтобы эти книги достались вам, и я знаю, что он был бы в ярости, если бы их забрал Пол, потому что он не очень любил Пола, просто терпел его ради меня.

— Но… кто взял их?

— Билл.

— Кто?

— Билл Робинсон, дорогой. Он сохранит их.

— Но, Доротея, кто такой Билл Робинсон, где он и почему книги у него?

Она виновато улыбнулась.

— Понимаете, я так боялась, что Пол вернется и заставит меня отдать их. Он иногда так утомляет меня, что я делаю все, что он хочет, но, в конце концов, он мой сын, дорогой… Поэтому я попросила Билла Робинсона прийти, забрать все книги и сложить в гараже. Билл мой хороший знакомый, поэтому он пришел и забрал их, и они будут в полной сохранности. Билл — милый молодой человек, он ремонтирует мотоциклы.

ГЛАВА 11

Я улегся спать после полуночи, подумав, что хотя меня не убили сегодня, но сейчас уже завтра.

Нэш и я поужинали вместе в полном согласии относительно завтрашней сцены в паддоке, где его жокей будет в синем, тогда как жокей Сиббера — в зеленом с белыми полосками.

После вечерних приготовлений к сцене с дознанием в Жокейском клубе Нэш, не сказав этого прямо, дал мне понять, что предпочитает репетировать все вдвоем со мной, так что во время общих сцен, когда ему почти не надо было спрашивать или отвечать на вопросы, в его сознании уже была отчетливая схема исполнения. Я не знал, репетировал ли он таким образом с каждым режиссером, но у нас эта работа получалась замечательно плодотворной, выражаясь в его полной готовности к каждой сцене. Мы экономили время и опережали график, и это главным образом была его заслуга.

Как обычно, последние два вечерних часа я провел с Монкриффом, вместе с ним вычерчивая план расстановки камер и освещения в паддоке, а также для съемок повседневной подготовки к скачкам — как седлают лошадей, выводят их из стойл, ведут в паддок, снимают попоны, как жокеи садятся верхом. Дополнительные камеры обходились недешево, но тоже сберегали время; позднее мне предстояло склеить воедино множество кусочков и кадров из нескольких длинных лент, чтобы дать полное представление о напряженной подготовке к заездам. Щелканье пряжек на кожаных ремнях, блеск масла, которым смазывают копыта, крупным планом — мускулы, переливающиеся под лоснящейся шкурой. Требовалось только две секунды визуального изображения, чтобы создать впечатление спешки и деловитости, но, чтобы ухватить эти секунды, порой нужны были долгие минуты съемки.

Для создания хорошего фильма требовалось терпение. Это вам не щелк-щелк — и готовы эпизоды, придуманные кем-то, а это медленное, вдумчивое прояснение их глубинного значения.

Ну… я надеялся.

Утром, пока молчаливый молодой водитель вез меня в Хантингдон, я думал о книгах Валентина, спасенных Доротеей, и о неуверенности, пробивавшейся сквозь задиристость Пола. Он не пытался прервать мой визит к больной: пять обещанных минут растянулись до десяти, пока я сам не решил, что Доротее пора отдохнуть.

Пол вместе со мной прошел от двери ее палаты до выхода из больницы, дыша неровно и глубоко, словно желая что-то сказать, но никак не решаясь. Я дал ему время и возможность, но он, в отличие от своего дяди, не созрел еще для исповеди.

Доротея сказала, что Пол кричал на нее. Ради нее самой я молил Бога, чтобы это было ошибкой.

Еще не было восьми часов утра, но ворота Хантингдонского ипподрома уже были широко открыты, чтобы впустить местных жителей. Бесплатный завтрак, обещанный всем, кто придет поучаствовать в съемках фильма, выражался в бесконечных хот-догах, раздаваемых с фургона с откидным бортом. Погода, невзирая на холод, оставалась ясной. У меня не было повода волноваться, что горожане заскучают и не явятся снова: «устное радио» сработало отлично, и сегодня у нас была толпа куда больше, чем за день до того. Рекламный отдел кинокомпании приготовил пятьсот футболок, чтобы подарить по одной каждому помощнику из местных (к моему изумлению, на груди каждой футболки красовалась надпись большими буквами «НЕСПОКОЙНЫЕ ВРЕМЕНА», однако, если присмотреться поближе, становились видны буквы помельче, так что все вместе читалось «НЕСПОКОЙНЫЕ во все ВРЕМЕНА»), но я уже начал думать, что футболок на всех не хватит.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19