Глава 20

Я подошла к Клаусу и обняла его. Он положил руки мне на талию.

— Поздравляю, — сказала я.

— Хорошая вечеринка, да? — Он весь светился. Потом его улыбка стала ироничной. — Значит, те люди не совсем напрасно погибли в горах. Кое-что из всего этого получилось — моя книга. Пусть не говорят, что я не смог извлечь пользу из несчастья других.

— Думаю, потому-то все здесь и собрались, — сказала я, и мы отпустили друг друга.

— Где твой муж-герой? — спросил Клаус, озираясь по сторонам.

— Прячется где-нибудь в толпе, отбиваясь от поклонников. Здесь есть еще кто-нибудь из экспедиции?

Клаус осмотрелся по сторонам. Презентация его книги проходила в библиотеке общества альпинистов южного Кенсингтона. В помещении, просторном, как пещера, конечно же, повсюду располагались полки, уставленные томами с кожаными корешками, однако были здесь и стеклянные кубы, в которых красовались старые, покрытые трещинами ботинки, на стенах, словно трофеи, висели ледорубы, фотографии чопорных мужчин в твидовых костюмах и виды гор — там было много-много вершин.

— Где-то в комнате Грег.

Я очень удивилась:

— Грег? Где он?

— Вон там, разговаривает с тем стариком в углу. Иди познакомься. Это лорд Монтроз. Он представляет великий ранний период гималайских восхождений, когда не считали обязательным снабжать носильщиков обувью с шипами.

Я стала протискиваться через толпу. В одном из углов стояла Дебора. Вокруг было немало высоких, фантастически здоровых женщин. Я волей-неволей прикидывала себе, с кем из них спал Адам. Дура. Дура. Когда я подошла, Грег склонился над лордом Монтрозом, что-то крича тому в ухо. Я постояла возле них минуту, пока Грег подозрительно не оглянулся на меня. Видимо, принял за репортершу. Грег отвечал моим прежним представлениям об альпинистах, сложившимся до того, как я познакомилась с людьми типа Адама и Клауса. Он не был таким высоким, как они. У него была неправдоподобно большая борода, как у человека из стихотворения Эдварда Лира, который нашел в ней двух жаворонков и еще крапивника. Волосы длинные, неухоженные. Должно быть, ему еще не было сорока, но на лбу и вокруг глаз пролегли тонкие морщины. Лорд Монтроз посмотрел на меня и, отступив на шаг, необъяснимым образом растворился в толпе, словно я была противоположным полюсом магнита, оттолкнувшим его.

— Меня зовут Элис Лаудон, — сказала я Грегу. — Я недавно вышла замуж за Адама Таллиса.

— А-а, — сморщился он в улыбке. — Поздравляю.

Повисло молчание. Грег обернулся, чтобы взглянуть на фотографию, висевшую на стене за нами.

— Посмотрите, — сказал он. — Во время одной из первых экспедиций, добравшихся сюда, некий викторианский викарий сделал шаг назад, чтобы насладиться открывающимся видом, и потащил за собой четырех спутников. Они приземлились прямо на свои палатки, которые, к несчастью, были разбиты в девяти тысячах футов под ними. — Он прошел к следующей фотографии. — К-2. Красиво, не так ли? Там погибли почти пятьдесят человек.

— А где К-1?

Грег засмеялся:

— Ее больше не существует. В 1856 году один британский лейтенант, работавший над большим геодезическим изысканием в Индии, взобрался на гору и увидел два пика на Каракорумском хребте примерно в ста тридцати милях от него. Он пометил их как К-1 и К-2. Позже оказалось, что у К-1 уже есть название, Машербрам. Но К-2 сохранилось.

— Вы поднимались на нее, — сказала я. Грег не ответил. Я выпалила: — Вы говорили сегодня вечером с Адамом? Вы должны. Он очень переживает по поводу того, что пишут газеты о Чунгават. Можно я провожу вас к нему? Вы тем самым и мне сделаете одолжение, а заодно спасете его от тех ярких экзальтированных женщин.

Явно пребывая в замешательстве, Грег не смотрел мне в глаза, а озирался по сторонам, как поступают обычно люди на вечеринках, если слушают вас вполуха и осматриваются в поисках достойного собеседника. Он, видимо, знал, что я не альпинистка, и не ожидал услышать ничего интересного, поэтому я ощутила неловкость.

— Он переживает, да? — тихо повторил Грег, по-прежнему не глядя на меня. — И с чего это?

Для чего я это делаю? Я набрала полную грудь воздуха.

— Ас того, что это преподносится в таком виде, который не имеет ничего общего с тем, что на самом деле произошло в горах, во время бури и всего остального.

При этих словах Грег, не посмотрев в мою сторону, позволил себе устало усмехнуться. Когда он заговорил, стало ясно, что это потребовало от него усилия, словно он все еще чувствовал боль.

— Я считаю, — медленно проговорил он, — что человек, который возглавил экспедицию, должен принять на себя ответственность за нее.

— Это была не увеселительная прогулка, — возразила я. — Каждый участник экспедиции знал, что отправляется в очень опасное место. Никто не может гарантировать хорошую погоду на горе, подобной этой, словно речь идет всего лишь о праздничном пикнике.

Морщины у него на лице поползли вверх. Казалось, что время, проведенное им в Гималаях под яростным солнцем и в разряженной атмосфере, наградило его обликом древнего буддийского монаха. На морщинистом загорелом лице сияли красивые кристально-голубые глаза младенца. Я почувствовала, что он принял на себя весь груз произошедшего. Он очень мне нравился.

— Да, Элис, — ответил он. — Это верно.

То, как это было сказано, выглядело не столько неким оправданием, сколько очередным примером ошибочных суждений.

— Мне бы хотелось, чтобы вы обсудили все это с Адамом, — в отчаянии пролепетала я.

— Для чего мне говорить с ним, Элис? Что он скажет мне?

Я немного подумала, собираясь с мыслями.

— Скажет, — наконец ответила я, — что там, на высоте около восьми тысяч метров, совсем другой мир и что нельзя морализировать по поводу того, что произошло.

— Проблема в том, — Грег едва шевелил губами, — что я с этим не согласен. Я знаю, что... — Он помедлил. — Я знаю, Адам чувствует, что вверху все по-другому, не похоже на все остальное. Но я полагаю, что можно морализировать по поводу поведения на вершине горы, как и в любом другом месте. Единственно необходимо воспринимать это правильно.

— Что вы имеете в виду?

Он вздохнул и огляделся, чтобы посмотреть, не вслушивается ли кто-нибудь в наш разговор. К счастью, все были заняты друг другом. Он сделал глоток из своего стакана, потом еще один. Я пила белое вино, он — виски.

— Должен ли я снова и снова казнить себя? Возможно, было безответственно с моей стороны вести относительно неопытных альпинистов на Чунгават. Я полагал, что отлично подготовлен. — Он твердо посмотрел на меня, в глазах появился новый, суровый блеск. — Возможно, я и по сей день так считаю. Мне стало плохо в горах, по-настоящему плохо, меня практически волоком пришлось стаскивать в базовый лагерь. Тогда была страшная буря, одна из самых сильных, которые мне доводилось видеть в мае. Но я думал, что создал систему закрепленных веревок и крючьев, которая при наличии носильщиков и профессиональных инструкторов обеспечивала полную безопасность. — Мы смотрели друг на друга, и тут я увидела, что его лицо начало смягчаться, пока на нем не появилось очень-очень печальное выражение. — Однако, скажете вы или другие люди, погибли пять человек. И кажется... да, неуместно делать заявления о том, что не выдержали та веревка или тот колышек, что мои мысли были заняты другими вещами. — Он едва заметно пожал плечами.

— Простите, — сказала я. — Я не сильна в технических деталях.

— Верно, — сказал Грег. — Многие не сильны.

— Но я знаю об эмоциях, последствиях. Это было ужасно для всех. Я прочла книгу Клауса. Он переживает по поводу того, что оказался беспомощным там, наверху. И Адам. Он все еще мучается из-за того, что не смог спасти свою подругу Франсуазу.

— Бывшую подругу, — ровным голосом поправил Грег. Было похоже, что он безутешен. Внезапно к нам подошла молодая женщина.

— Привет, — радостно сказала она. — Я Кейт из издательства, работала с книгой Клауса.

Возникла пауза, пока мы с Грегом обменивались взглядами, вдруг ощутив себя заговорщиками.

— Меня зовут Элис, — представилась я.

— Я — Грег.

По лицу женщины было ясно — она поняла, кто перед ней.

— О, вы были...

Кейт смущенно замолчала и покраснела.

— ...Было ужасно неловко, — рассказывала я. — Не пауза, а какая-то черная дыра. Ясно, что Грег не мог вступить и закончить за нее фразу, назвать себя одним из тех, кого обвиняют в катастрофе, а я полагала, что не мое дело вмешиваться и помогать ей выпутываться. Она все краснела, краснела, а потом просто отошла в сторону. Это... ой, холодно.

Адам натянул на меня одеяло.

— О чем ты разговаривала с Грегом?

Произнося это, он уложил мои конечности и перевернул меня, словно манекен.

— Аккуратнее. Я подумала, что должна увидеться с кем-нибудь, кто для тебя имеет значение. И еще я хотела рассказать ему, как ты переживаешь всю эту шумиху.

Я попыталась перевернуться, чтобы взглянуть Адаму в глаза.

— Ты против?

Я ощутила его руки у себя на затылке, потом он схватил меня за волосы и с силой вжал лицом в матрас. Я не сдержалась и вскрикнула.

— Да, я против. Это тебя нисколько не касается. Что ты знаешь об этом? — У меня на глаза навернулись слезы. Я попыталась перевернуться, но Адам локтем и коленом прижимал меня к кровати, одновременно водя пальцами по моему телу. — Твое тело так неисчерпаемо прекрасно, — нежно сказал он, его губы коснулись моего уха. — Я по уши влюблен в каждую его частицу, и я люблю тебя.

— Да, — простонала я.

— Но, — его голос стал жестче, хотя и теперь он был не громче шепота, — я не хочу, чтобы ты вмешивалась в дела, которые тебя абсолютно не касаются, потому что это меня бесит. Тебе ясно?

— Нет, — сказала я. — Я в самом деле не понимаю. Я не согласна.

— Элис, Элис, — укоризненно сказал он, перемещая пальцы от моих волос вдоль позвоночника, — нам нет дела до наших миров, до прошлых жизней друг друга. Значение имеет только то, что мы здесь, в этой кровати.

Вдруг я дернулась.

— Ой, больно! — вскрикнула я.

— Подожди, — сказал он. — Подожди, тебе лишь нужно расслабиться.

— Нет, нет, я не могу! — Я попыталась перевернуться на спину, но он надавил на меня так, что стало трудно дышать.

— Расслабься и верь мне, — говорил он, — верь мне.

Вдруг мое тело пронзила боль, это было словно вспышка света, которую я могла видеть и чувствовать, и она пробегала сквозь меня снова и снова — бесконечно, и я услышала крик, который словно исходил откуда-то. Но кричала я.

Врач, которая за мной наблюдала, Кэролайн Воган, всего на четыре-пять лет старше меня, и каждый раз, когда я обращаюсь к ней — обычно по поводу каких-нибудь предписаний или прививок, — чувствую, что мы те люди, которые обязательно подружились бы, познакомься при других обстоятельствах. В данном случае по этой причине было немного неловко. Я позвонила ей и упросила срочно принять меня по дороге на работу. Да, это важно. Нет, я не могу ждать до завтра. Внутреннее обследование было болезненным, и я кусала костяшки пальцев, чтобы не закричать. Кэролайн болтала со мной, а потом вдруг замолчала. Спустя несколько секунд она стянула перчатки, и я ощутила ее теплые пальцы на верхней части спины. Она сказала, что можно одеваться, а сама стала мыть руки. Когда я вышла из-за ширмы, она сидела за столом и делала записи. Она подняла глаза.

— Можете сесть?

— С трудом.

— Я удивлена. — У нее был очень серьезный, почти торжественный вид. — Как вы отнесетесь к тому, что у вас обширная анальная трещина?

Я постаралась взглянуть на Кэролайн спокойно, словно речь шла о гриппе.

— И что это значит?

— Она, возможно, зарастет сама собой, но вам следует в течение следующей недели или около того потреблять побольше фруктов и клетчатки, чтобы избежать дальнейшего ухудшения. Я пропишу еще легкое слабительное.

— Это она?

— Что вы имеете в виду?

— Очень болит.

Кэролайн немного подумала и дописала что-то в рецепт.

— Это анестезирующий гель, он должен помочь. Приходите провериться на следующей неделе. Если трещина не затянется, нам придется подумать о расширении анального прохода.

— Это что такое?

— Не беспокойтесь. Это несложная процедура, но ее делают под общим наркозом.

— Боже.

— Не бойтесь.

— Хорошо.

Она отложила ручку и передала мне рецепт.

— Элис, я не собираюсь читать вам лекции по поводу нравственности. Но, ради Бога, относитесь к своему телу с уважением.

Я кивнула. Я не могла придумать, что сказать.

— У вас синяки на внутренних поверхностях бедер, — продолжала она. — На ягодицах, на спине и даже слева на шее.

— Как видите, я ношу блузку с высоким воротником.

— Вы ни о чем не хотите поговорить со мной?

— Все кажется хуже, чем есть на самом деле, Кэролайн. Я недавно вышла замуж. Мы увлеклись.

— Думаю, что должна вас поздравить, — сказала Кэролайн, но произнесла она это без тени улыбки.

Я, поморщившись, поднялась, чтобы идти.

— Спасибо.

— Элис.

— Да?

— Жестокий секс...

— Это совсем не то...

— Я договорю. Жестокий секс может привести в штопор, из которого трудно выйти. Это как наркотик.

— Нет. Вы ошибаетесь. — Меня охватил жар, злость, унижение. — Секс всегда связан с болью, не так ли? С силой, подчинением и прочими вещами.

— Конечно. Но не с анальными трещинами.

— Да.

— Будьте осторожнее, о'кей?

— Да.

Глава 21

Найти ее не составило труда. Было письмо, на которое я насмотрелась до боли в глазах. Мне было известно ее имя; адрес выведен в заголовке листка почерком с завитушками. Просто однажды утром я позвонила с работы в справочную и узнала номер ее телефона. Несколько минут смотрела на цифры, записанные на обратной стороне использованного конверта, раздумывая, позвонить или нет. Кем я должна притвориться? Что, если кто-то другой снимет трубку? Я прошла по коридору к автомату с напитками, налила себе в пластмассовый стаканчик апельсинового чая и уселась в кабинете, плотно притворив за собой дверь. Я подложила под себя мягкую подушку, но сидеть все равно было больно.

Телефон звонил довольно долго. Должно быть, ее не было дома, скорее всего она на работе. Какая-то часть меня вздохнула с облегчением.

— Алло.

Все-таки ответила. Я прокашлялась.

— Здравствуйте, это Мишель Стоу?

— Да, это я.

У нее был высокий и довольно писклявый голос, в котором звучал западный акцент.

— Меня зовут Сильвия Бушнелл. Я коллега Джоанны Нобл по газете «Партисипант».

— Да? — Теперь голос стал осторожным, напряженным.

— Она передала мне вашу записку, и мне хотелось бы узнать, могу я поговорить с вами об этом.

— Даже не знаю, — сказала она. — Не стоило мне писать. Я была очень рассержена.

— Мы просто хотели бы узнать эту историю, как вы ее видите, вот и все.

Тишина.

— Мишель? — сказала я. — Вам достаточно рассказать мне то, что сможете.

— Не знаю.

— Я могла бы приехать и повидаться с вами.

— Мне не хотелось бы, чтобы вы публиковали что-нибудь в газете без моего согласия.

— Ни в коем случае, — достаточно аккуратно сказала я.

Мишель отнекивалась, но я была настойчивой, и она согласилась, а я сказала, что приеду к ней завтра утром. Она жила всего в пяти минутах от станции. Все оказалось так просто.

Я не читала в поезде. Сидела неподвижно, морщилась при покачивании вагона и наблюдала через окно, как дома Лондона уступали место сельскому пейзажу. День был мрачно-серый. Накануне вечером Адам растер меня всю с массажным кремом. Он очень аккуратно касался синяков, нежно притрагивался к их багровой поверхности, словно это были славные боевые шрамы. Он искупал меня, завернул в два полотенца и положил ладонь мне на лоб. Он был так заботлив, так гордился мной и моими страданиями.

Поезд проезжал по длинному туннелю, и я посмотрела на свое отражение в окне: худое лицо, распухшие губы, тени под глазами, плохо уложенные волосы. Я достала из сумочки расческу, резинку и туго закрепила волосы. Мне пришло в голову, что я не захватила ни блокнота, ни ручки. Куплю на станции.

Мишель Стоу открыла дверь, держа на руках младенца, припавшего к ее груди. Он кормился. Глаза были крепко зажмурены на сморщенном покрасневшем личике. Губы жадно двигались. Когда я вошла через дверь, младенец на секунду оторвался от груди, и я увидела, что он сделал слепое инстинктивное движение — рот открылся, крошечные пальчики разжались и стали хватать воздух. Потом он снова нашел сосок и стал ритмично причмокивать.

— Я уже заканчиваю кормление, — сказала женщина.

Она провела меня в маленькую комнату, в которой почти все пространство занимал коричневый диван. Пылал переносной камин. Я села на диван и стала ждать. Мне было слышно, как она тихо воркует, а ребенок хнычет. В воздухе стоял сладковатый запах талька. На каминной полке — фотографии младенца, иногда с Мишель, иногда с худым лысым мужчиной.

Мишель вошла в комнату уже без ребенка и села на другой конец дивана.

— Хотите чаю или еще чего-нибудь?

— Нет, спасибо.

Она выглядела моложе меня. У нее темные вьющиеся волосы и полные бледные губы, выделявшиеся на круглом настороженном лице. Все в ней казалось мягким: блестящие завитки волос, маленькие белые руки, молочно-белые груди, еще округлый после родов животик. Она выглядела и соблазнительной, и уютной в своем поношенном кремовом кардигане, в красных тапочках на ногах, с пятнышком молока на черной тенниске. Впервые в жизни во мне шевельнулся материнский инстинкт. Я вытащила из сумочки скрепленный металлической спиралью блокнот и положила на колени. Приготовила ручку.

— Почему вы написали Джоанне?

— Кто-то показал мне статью, — сказала она. — Не знаю, что у них было в голове. Меня изнасиловала знаменитость.

— Расскажите мне об этом.

— Почему бы и нет? — сказала она.

Я не отрывала глаз от блокнота и время от времени чертила в нем значки, которые можно было принять за скоропись. Мишель говорила с усталой фамильярностью человека, который в сотый раз рассказывает бородатый анекдот. В то время, когда произошел инцидент — она использовала это странное слово, видимо, после всех полицейских и судебных процедур, — ей было восемнадцать лет, а случилось все на вечеринке в деревне рядом с Глочестером. Вечеринку устраивал приятель ее парня («Тони тогда был моим парнем», — пояснила она). По дороге на вечеринку она поссорилась с Тони, он бросил ее там, отправившись с двумя приятелями в соседний паб. Она была рассержена и смущена, сказала она, и опьянела от сидра и дешевого красного вина, выпитых на пустой желудок. К тому моменту, когда она познакомилась с Адамом, у нее в глазах все кружилось. Она стояла в углу, болтая с подругой, когда пришли он и другой мужчина.

— Он был симпатичный. Возможно, вы видели его на фото. — Я кивнула. — Значит, появились эти двое, и я, помню, сказала Джози: «Твой блондин, а я подхвачу красавчика».

Пока все совпадало с рассказом Адама. Я нарисовала в углу блокнота увядший цветок.

— Что произошло потом? — спросила я. Но Мишель даже не нужно было спрашивать. Ей хотелось рассказать свою историю. Хотелось поговорить с незнакомкой, чтобы ей наконец поверили. Она думала, что я на ее стороне, журналистка-психолог.