Голоса в темноте

Я немного помолчала и тяжело вздохнула.

— Извини. Ты была у врача?

— Я постоянно хожу к врачу. Он дал мне какие-то таблетки, но всерьез не принял. А я не сплю.

— Это ужасно. — Я стиснула пальцами телефонную трубку. — Слушай, ты можешь на денек приехать в Лондон?

— В Лондон?

— Да.

— Только не теперь. Я плохо себя чувствую и никуда не могу ехать.

— Это меньше часа, на поезде.

— И отцу не очень хорошо.

— Что с ним?

— Как обычно. А почему бы не приехать тебе? Сто лет у нас не была.

— Да.

— Только сообщи заранее.

— Хорошо.

— Ну, мне пора. Я пеку пирог.

— Давай.

— Позвони как-нибудь.

— Договорились.

— Тогда пока.

— Пока, — ответила я. — До свидания, мам.

* * *

Меня разбудила въехавшая в дверь огромная машина. Монстровый аппарат для уборки полов с новомодным вращающимся приспособлением и соплами для распыления мыльной воды. Ведро и швабра были явно удобнее. А в ограниченном пространстве моей палаты этот агрегат вообще не мог передвигаться. В углы не заворачивал, под кровать не пролезал. И уборщик толкал его только по открытым местам. За ним следовал другой человек. И уж он-то не был похож на уборщика, медбрата или врача — в черных ботинках, коричневых мешковатых брюках, синем пиджаке, который был сшит будто из дерюги, и клетчатой рубашке с расстегнутым воротом. Седые жесткие волосы торчали во все стороны. Под мышкой он держал кипу папок. Человек пошевелил губами и что-то сказал, но уборочная машина заглушала все звуки, и он мялся у стены, пока она не устремилась в другую палату.

Незнакомец покачал головой:

— Однажды кому-нибудь придет в голову поинтересоваться, как работают такие агрегаты, и тогда станет ясно, что они ни на что не способны.

— Кто вы? — спросила я.

— Маллиган, — ответил он. — Чарлз Маллиган. Пришел переброситься с вами словцом.

Я выскочила из постели.

— У вас есть удостоверение?

— Что?

Пробежала мимо него и окликнула проходящую сестру. Она нехотя повернулась, но поняла, что у меня к ней серьезное дело. Я сказала, что в мою палату зашел неизвестный. И после недолгого спора она выпроводила его, а я снова легла в постель. Через несколько минут появился мой лечащий врач. А сестра, которая выглядела главнее первой, привела незнакомца обратно.

— Ему разрешили повидаться с вами, — объяснила она. — Он задержит вас ненадолго. — Сестра бросила на Маллигана подозрительный взгляд и ушла. А он вытащил из кармана очки в роговой оправе и нацепил на нос.

— Наверное, это было утомительно, но разумно, — признал он. — Так вот, я начал вам говорить, что мне позвонил Дик Бернз и попросил повидаться с вами.

— Вы врач?

Маллиган положил папки на стол и подвинул к кровати стул.

— Ничего, если я присяду?

— Пожалуйста.

— Да, я по образованию врач. Но в больницах провел не много времени.

— Вы психиатр? Или психолог?

Он нервно хихикнул:

— Нет-нет, на самом деле я невролог. Изучаю мозг, как если бы он был вещью. Работаю с компьютерами, вырезаю мозги у мышей — все в этом роде. Но если требуется, конечно, говорю и с людьми.

— Извините, — спросила я, — но что в таком случае вы делаете в моей палате?

— Я же вам сказал. Мне позвонил Дик. Потрясающий случай. — Внезапно на его лице появилось выражение тревоги. — Понимаю, как это было ужасно. Я вам сочувствую. Но Дик просил взглянуть на вас. Вы не против?

— Зачем?

Маллиган провел ладонью по лицу и, как мне показалось, посмотрел на меня с сопереживанием.

— Дик рассказал, через что вам пришлось пройти. Страшно. Кто-нибудь непременно придет поговорить с вами о вашей травме и всем таком. — Он замялся и запустил пальцы в свои пружинистые волосы, которые от этого не стали аккуратнее. — Так вот, Эбигейл, можно я буду так вас называть? — Я кивнула. — А вы зовите меня Чарли. Я хочу поговорить о вашей амнезии. Вы к этому готовы? — Я снова кивнула. — Вот и хорошо, — слегка улыбнулся он. Это была тема, в которой он разбирался и держался уверенно. Мне это понравилось. — Единственный раз я буду вести себя как настоящий врач и хочу взглянуть на вашу голову. Вы согласны? — Новый кивок. — Я просмотрел историю болезни. Никаких прямых упоминаний о головных болях. Множество синяков и ссадины на голове. Так?

— Это первое, что я помню. Понимаете? Я очнулась с ужасной головной болью.

— Ясно. Вы не возражаете, если я буду делать заметки? — Он достал из кармана затрепанную записную книжку и начал писать. Затем положил ее на кровать и наклонился ко мне. — Чуть позже вас собираются просветить специальным аппаратом, чтобы посмотреть, что там в голове. Но это другое исследование. Не возражаете? — Говоря, он стал касаться моего лица и черепа. Я люблю, когда дотрагиваются до моей головы, стригут или моют волосы и проводят пальцами по коже. И особенно, если это делает Терри. Иногда мы вместе сидим в ванне, и он моет мне голову. В этом и заключаются отношения между людьми — вот в таких мелочах. Чарлз Маллиган что-то бормотал, пока его пальцы блуждали в моих волосах. Но когда он дотронулся до места над правым ухом, я вскрикнула.

— Здесь больно?

— Да. Что-нибудь серьезное?

— Синяк и шишка. Больше ничего не видно. — Он откинулся, потянулся к папкам и стал рыться, чтобы отыскать нужную. — Ну вот и все. А теперь я хочу задать вам несколько вопросов. Они могут показаться немного глупыми. Но вы уж меня потерпите. Если устали, можем продолжить завтра. У вас был трудный день.

Я покачала головой:

— Наоборот, я хочу сделать все как можно быстрее.

— Замечательно. — Он открыл буклет с печатным текстом. — Начали?

— Да.

— Как ваше имя?

— Это часть теста?

— Своего рода философский вопрос. Так вы согласны меня потерпеть?

— Эбигейл Элизабет Девероу.

— Когда вы родились?

— 21 августа 1976 года.

— Как фамилия премьер-министра?

— Вы серьезно? Я не настолько плоха.

— Я проверяю разные виды памяти. Дальше будет труднее.

Я сказала ему, как фамилия премьер-министра, какой сегодня день недели и что мы находимся в больнице Святого Антония. Сосчитала назад от двадцати до одного, затем вперед до тридцати, прибавляя по тройке, и назад от ста, отнимая по семерке. Я была вполне собой довольна. Но затем начались испытания труднее. Маллиган показал мне страницу с фигурами, некоторое время болтал о разных пустяках, затем показал другую страницу с фигурами и попросил назвать две одинаковые. Немного смущенно прочитал рассказ о том, как мальчик вез на рынок свинью, и попросил пересказать. Демонстрировал звезды и треугольники одинаковых цветов, парные слова, а затем все более сложные фигуры, последняя из которых напоминала изуродованную опору электролинии. На нее было неприятно смотреть, не то что удерживать в памяти.

— Она вызывает жуткую головную боль, — сказала я, пытаясь подавить неприятное ощущение.

— Вы в порядке? — забеспокоился Чарлз.

— У меня от нее кружится голова.

— Понимаю. А я дурею, когда считаю назад. Ничего, осталась всего парочка тестов.

Он начал называть группы цифр — повторить сочетания из трех и четырех показалось мне пустяком, но на восьми я чуть не споткнулась. Затем пришлось воспроизводить их в обратном порядке — это уже было настоящей головоломкой. Потом он раскладывал цветные квадраты, а я называла их порядок. Снова от одного до восьми и назад.

— Черт! — не выдержала я, когда он убрал листы.

— Все, — успокоил меня Маллиган. — Тест кончен.

— Я прошла? Мозг не поврежден?

Он мягко улыбнулся:

— Не знаю. У меня нет тестов для периода до наступления амнезии. Могу сказать, что вы справились лучше, чем я думал. У вас прекрасная память. Особенно пространственная. Ручаюсь, можете работать на моем месте.

Я невольно покраснела.

— Конечно, спасибо, Чарлз. Однако...

Он на мгновение стал серьезным и внимательно на меня посмотрел:

— О чем вы думаете?

— Я прекрасно себя чувствую... То есть не очень. Мучают кошмары, и я все снова прокручиваю в голове. Но не могу ясно думать. Какие-то провалы в памяти. Стараюсь что-то вспомнить, но это все равно что всматриваться в темноту.

Маллиган начал укладывать бумаги обратно в папки.

— Постарайтесь заглянуть за пределы, — предложил он. — Представьте область тьмы. И вы поймете, что есть участки абсолютно черные и абсолютно светлые. Сосредоточьтесь на тех местах, где они граничат.

— Я это уже проделывала, Чарли, много раз. Никаких проблем с тем, что после. Я очнулась — и вот я там, в том самом месте. Но до того все по-другому. Я не могу вспомнить самого последнего. Никакой точки обрыва. Только смутные воспоминания о том, как была на работе. Словно, сама не замечая, медленно окунулась в темноту.

— Понятно, — проговорил Чарлз и сделал какую-то пометку. Меня почему-то нервировало, когда он писал.

— Скажите, ну не смешно ли? Та самая вещь, которую я должна была запомнить лучше всего, ушла из сознания. Меня не волнует, кто у нас премьер-министр. Я хочу знать, как меня захватили и как выглядит мой похититель. Вот что я думаю: может быть, это событие настолько меня расстроило, что я подавила его в памяти?

Чарлз щелчком убрал стержень в ручке. А когда отвечал, мне показалось, что старался спрятать едва заметную улыбку.

— А если я потрясу у вас перед глазами своими часами, время не пойдет вспять?

— Было бы очень полезно.

— Не исключено. Но я уверен, ваша амнезия никак не связана с каким-либо посттравматическим синдромом. Иначе наблюдались бы психологические симптомы.

— Когда я разговаривала с Кроссом, то есть полицейским, все казалось смешным.

— Это печально, обескураживающе, но никак не смешно, — возразил Маллиган. — Посттравматическая амнезия в результате скрытого повреждения черепа, как у вас, — распространенное явление. Особенно характерно для автомобильных аварий. Во время столкновения люди ударяются головами, а когда приходят в себя, не способны вспомнить происшествия. А часто — несколько предшествующих аварии часов или даже дней.

Я коснулась своей головы. И внезапно ощутила, какая она хрупкая.

— Посттравматическая, — повторила я. — Мне почудилось, вы сказали, что это не что-то психологическое.

— Нет, — подтвердил Чарлз. — Амнезия псигенезиса, то есть такая, которая вызвана психологическими причинами, а не повреждением мозга, в таких случаях, как ваш, явление редкое. И, как бы получше выразиться, сомнительное.

— Что вы хотите сказать?

Маллиган осторожно прокашлялся.

— Я не психотерапевт и поэтому могу заблуждаться. Но вот вам пример: существенный процент убийц заявляют, что они не помнят момента совершения преступления. Однако у них не наблюдалось никаких физических повреждений. Объяснения могут быть разными. Они напились — отсюда провалы в памяти. Подразумевается, что совершение убийства — в высшей степени стрессовая ситуация. Гораздо серьезнее всего, что можно себе представить. Поэтому она может повлиять на память. Но некоторые скептики вроде меня предполагают, что убийцам выгодно внушить, будто они совершили преступление в состоянии аффекта.

— Но похищение и постоянная угроза смерти — чертовски стрессовая ситуация, — заметила я. — Разве не логично предположить, что потеря памяти вызвана у меня психологическими причинами?

— На мой взгляд, нет. Но если бы я выступал в суде, а вы бы были адвокатом, то вполне могли бы принудить меня это признать. Боюсь, чтобы решить такой вопрос, потребуется подвергнуть аналогичному испытанию еще нескольких человек — в качестве подопытных свинок.

Чарлз встал и не без труда зажал свои папки под мышкой.

— Эбигейл... — начал он.

— Эбби.

— Эбби, ваш случай меня заинтриговал. Я не сумею удержаться, чтобы снова не побывать у вас.

— Пожалуйста, — отозвалась я. — Судя по всему, времени у меня вдоволь. Но могу я задать вопрос? Есть какой-нибудь шанс, что моя память вернется?

Чарлз помолчал и состроил странную мину, которая должна была означать, что он думает. И наконец ответил:

— Это возможно.

— Может быть, меня загипнотизировать?

Это его почему-то разволновало, и он стал рыться в карманах, что оказалось совсем непросто, поскольку под мышкой у него была кипа папок. Вытащил и подал кусочек картона.

— Здесь несколько номеров. Если к вам заявятся люди и начнут трясти перед глазами всякими предметами и говорить умиротворяющим тоном, немедленно звоните.

И с этим ушел. А я легла на постель и осторожно положила на подушку свою больную голову.

* * *

— Вы говорили со своим приятелем?

Я что-то пробормотала в ответ — еще как следует не проснулась, когда надо мной заботливо склонился полицейский инспектор Кросс.

— Мне кому-нибудь позвонить? — спросил он.

— Нет, — ответила я. — И не говорила.

— Мы столкнулись с известными трудностями, пытаясь его обнаружить.

— Я тоже. Оставила три сообщения на автоответчике. Это все из-за его работы.

— Он часто бывает в отлучке?

— Он консультант по антиквариату, хотя я не очень представляю, что это значит. Постоянно летает в Бельгию, Австралию и в другие места, где идет работа над специальными проектами.

— И вы не можете вспомнить, когда виделись с ним в последний раз?

— Нет.

— Хотите поговорить со своими родителями?

— Нет. Пожалуйста, не надо.

Возникла пауза. Я подумала, что ничем не сумела помочь Кроссу, и попыталась это исправить:

— Вы не хотели бы взглянуть на нашу квартиру? Я буду там через день или два, не исключено, что в ней может оказаться что-нибудь полезное. Может быть, меня захватили именно там и я оставила записку.

Ничего не выражающая мина на лице Кросса тут же исчезла.

— Вы хотите сказать, что у вас есть ключ от квартиры и вы согласны дать его? — живо спросил он.

— Как вы знаете, у меня нет ничего, кроме той одежды, в которой я спаслась, — ответила я. — Но в садике перед фасадом, слева от парадного, есть два предмета, которые выглядят как обычные камни. На самом деле это такие выписанные по каталогу хитроумные штуковины — один из камней пустой, и внутри его лежит запасной ключ. Можете им воспользоваться.

* * *

— Мисс Девероу, вы страдаете аллергией на что-нибудь?

— Не думаю. Однажды покрылась сыпью, поев устриц.

— Вы не болеете эпилепсией?

— Нет.

— Вы беременны?

Я так сильно помотала головой, что заболела шея.

— Опасности почти не существует, но мы обязаны вам сообщить, что при магниторезонансном сканировании возможны побочные эффекты, хотя их вероятность ничтожно мала. Вы подпишете согласие на исследование? Вот здесь и здесь.

Сестра вдруг заговорила с интонациями стюардессы, и я вспомнила демонстрации спасательных жилетов, которые следует надевать в случае маловероятной посадки на воду.

— Я даже не знаю, что такое магниторезонансное сканирование, — сказала я, подписывая.

— Не беспокойтесь, техник через минуту вам все объяснит.

Меня привели в большую освещенную комнату. И я увидела тележку — продукт высоких технологий, обитую мягким и вогнутую в середине, на которую меня собирались уложить и отправить в сердце машины — белоснежный тоннель, что-то вроде поваленного на бок унитаза.

— Мисс Девероу, меня зовут Йен Карлтон. Не присядете на минуту? — Долговязая женщина в комбинезоне показала мне на стул. — Вы знаете, что такое магниторезонансное сканирование?

— Слышала название, но не более, — легкомысленно ответила я.

— Мы хотим, чтобы вы были подготовлены. Есть что-нибудь такое, что вызывает у вас неуверенность?

— Практически все.

— Это исследование напоминает обычное просвечивание, которое усиливается находящимся в соседнем помещении компьютером. Представьте, что ваше тело — огромный батон хлеба.

— Батон?

— Ну да. Сканирование рассматривает определенный участок вашего тела послойно. Затем компьютер складывает ломтики и создает трехмерное изображение.

— Теперь понятно — я нарезанный ломтиками батон.

— Просто сравнение.

— Я считала, такого рода исследования служат для выявления рака.

— В том числе. Сканирование позволяет заглянуть внутрь человеческого тела. Обычная процедура при ранениях, травмах и головных болях.

— Что мне следует делать?

— Мы просто положим вас на стол и задвинем в эту штуку, которая похожа на белый пончик. Вы услышите гудение и, возможно, увидите спиральный след, но это будет продолжаться недолго. Все, что от вас требуется, — абсолютно неподвижно лежать.

Я снова обрядилась в больничный халат, легла на стол и уставилась в потолок.

— Немного холодно.

Сестра втерла мне в виски гель и смочила им только что вымытые волосы. А затем надвинула на голову твердый металлический шлем.

— Я закручиваю винты. Это может вызвать некоторое неудобство. — Она набросила ремни на руки, плечи и живот и натянула.

— Стол сейчас начнет двигаться.

— Стол? — слабо отозвалась я, въезжая в тоннель. Теперь я лежала в металлической камере и, как меня и предупреждали, услышала гудение. Я проглотила слюну. Темнота внутри была неабсолютной. Надо мной скручивались спиралями мерцающие полосы. В нескольких футах ярко горел свет. Неподалеку стояла квалифицированная сестра, которая обеспечит все необходимое, чтобы процедура протекала как надо. А рядом находилось другое помещение, где компьютер демонстрировал картину моих мозгов. Наверху располагались палаты — там были сестры, врачи, больные, санитары, посетители; люди спешили с папками, другие толкали каталки. На улице дул с востока ветер и, наверное, шел снег. А я лежала здесь — в гудящей металлической трубе.

Не все, кто испытал то, что пришлось пережить мне, выдержали бы подобную процедуру, подумала я. И закрыла глаза. Я умела воссоздавать картины в голове. И представила виденное утром небо — электрически-синее и такое же сверкающее. Потом вообразила скучное, низкое небо — тихо кружились снежинки и ложились на дома, машины и голые деревья. Но вот гудение в темноте изменилось. Теперь я слышала что-то вроде хрипа. И шаги. Они направлялись ко мне. Я хотела крикнуть, но только задушенно хныкнула.

В чем дело? Я попыталась опять — словно рот чем-то заткнут. Не получалось как следует дышать. Воздух не проходил в легкие. Я тянула изо всех сил, но все напрасно. Я задыхалась. Заболело в груди. Разевала рот, но это не приносило облегчения. Шаги все ближе. Вот и попалась. Я тонула в воздухе. В голове взревело. Я открыла глаза — по-прежнему темнота. Закрыла. За опущенными веками замерцали красные всполохи. Глаза выгорали в глазницах. Затем рев раскололся, а голова будто взорвалась и выпустила страхи наружу.

Я наконец закричала, и вся труба наполнилась моим воем. В ушах пульсировало, горло надрывалось воплем, но я не могла остановиться. Я пыталась превратить этот вопль в слова. Сказать: «Помогите! Пожалуйста!» — но все звуки дробились, вспенивались и сливались в единый поток. Все сотрясалось. А затем мне в глаза брызнул яркий свет. Я почувствовала на себе руки, которые уложили меня сюда, — они не принесут свободы. Я взвыла. Крики полились из меня. Я ничего не различала на свету. Все причиняло острую боль и давило на меня. Возникли новые звуки, чьи-то голоса, кто-то звал меня по имени. Из слепящего света смотрели глаза. И негде спрятаться, потому что я была накрепко связана. Меня касались чьи-то пальцы. На коже холодный металл. На руках что-то мокрое и острое. Проникающее под кожу.

И вдруг все успокоилось, словно постепенно угасли непереносимые звуки и померк жалящий свет. Все стало серым и отодвинулось, будто наступила ночь. А я хотела день. И чтобы шел снег.

* * *

Проснувшись, я не взялась бы сказать, что это — следующее утро или утро через много-много дней. Мир был черно-белым. Мне словно надели фильтр на глаза, и он приглушал все краски. Во рту пересохло, язык распух. Мне было неспокойно, и я ощущала болезненное раздражение. Хотелось царапнуть — себя или кого-нибудь еще. Встать, что-то предпринять, только я не знала, что именно. Завтрак отдавал картоном и ватой. Я вздрагивала от каждого звука.

Лежала в кровати и строила планы — надо найти кого-нибудь из руководства и сказать, что мне пора домой, потом разыскать инспектора Кросса и попросить, чтобы он поспешил с расследованием. И в это время в палату вошла женщина. Не в сестринской форме и не в белом халате. Лет пятидесяти. Рыжеволосая, с веснушками на бледной коже, в очках без оправы. На ней были медового цвета свитер и серые блестящие брюки. Женщина улыбнулась.

— Я доктор Беддоз, — объявила она и после паузы добавила: — Айрин Беддоз. — Ее имя рифмовалось скорее с чем-то светлым, вроде «картина», а не с мрачным, вроде «вражина». — Я смотрела вас вчера днем. Вы помните наш разговор?

— Нет.

— Вы то просыпались, то снова впадали в сон. Я не поняла, насколько вы воспринимаете окружающее.

Я спала и тем не менее чувствовала себя уставшей и угнетенной.

— Меня осматривал невролог, — заметила я. — Проверял мою память. Потом поместили в аппарат, изучали физические повреждения и немного подлатали. А вы здесь зачем?

Ее участливая улыбка померкла только на секунду.

— Мы решили, что вам полезно с кем-нибудь поговорить.

— Я общалась с полицейским.

— Знаю.

— Вы психиатр?

— В том числе. — Айрин махнула рукой в сторону стула: — Разрешите, я сяду?

— Разумеется.

Она пододвинула стул к кровати и села. От нее приятно пахло легкой свежестью. Я вспомнила весенние цветы.

— Я разговаривала с инспектором Кроссом. Он рассказал мне вашу историю. Вам выпало тяжелое испытание.

— Мне посчастливилось, что удалось убежать, — ответила я. — Только прошу вас, не считайте меня чем-то вроде жертвы. Мне кажется, я неплохо справляюсь. Несколько дней я была мертва. Звучит глупо, но это правда. Я находилась под землей. Дышала, ела, однако чувствовала себя мертвой. Пребывала не в том месте, которое населяют все живые. Как его принято называть? Бренным миром? Местом, где людей тревожат вопросы денег, секса и уплаты по счетам? Я спаслась по счастливой случайности и теперь ценю каждое мгновение, потому что еще недавно не сомневалась, что дни мои сочтены.

— Понимаю, — ответила доктор Беддоз, но смотрела все так же озабоченно.

— И второе: я не больна. Меня немного поколотили. У меня проблемы с памятью, потому что я получила удар по голове. Но в целом чувствую себя превосходно. Может быть, чуточку нереально. Хотя я не так все представляла.

— Что именно?

— Себя на свободе. Лежу в постели в чьей-то грязной ночной рубашке, и мне привозят на каталке отвратительную еду. Приходят посетители, садятся рядом с кроватью и с озабоченными лицами говорят так вкрадчиво, словно стараются уломать сойти с подоконника и не прыгать вниз. А я всего-то хочу вернуться в свою квартиру и продолжать жить. Встречаться с друзьями, посидеть в пабе или в кафе. Пройтись по улицам в своей одежде. Сбегать на танцы. Поваляться в воскресенье в кровати и смотреть, как заглядывает в окна солнце. Есть, что мне нравится и когда хочется. Вечером прогуляться к реке... Но он все еще в том мире, в котором живу я. И именно это мне никак не удается выкинуть из головы — он по-прежнему ходит по улицам.

В палате повисло молчание, и мне сделалось неудобно за свою вспышку. Но Айрин, судя по всему, не смутилась.

— Ваша квартира? — спросила она. — А где она?

— Квартира не совсем моя, — ответила я. — Она принадлежит человеку... человеку, с которым я живу. Терри.

— Он заходил вас навестить?

— Терри в отъезде. Я пыталась ему дозвониться, но его нет. Он часто разъезжает по командировкам.

— А с кем-нибудь еще вы виделись? С родными? Друзьями?

— Нет. Жду не дождусь, когда выйду отсюда. Тогда всем позвоню. — Я заметила, как Айрин на меня смотрит, и почувствовала, что нужно объяснить. — Решила отложить рассказ. Не знаю, с чего начать, потому что история еще не закончена. Пусть сначала получит завершение, тогда и буду объяснять. Понимаете?

— Вы хотите, чтобы сначала поймали его?

— Да.

— А пока, может быть, поговорите со мной?

— Ну что ж... — осторожно ответила я. — Хотя хочу я только одного — поскорее отсюда выбраться. Эта больница мне кажется остановкой на полдороге между тюрьмой и свободой. Здесь я словно в камере.

Несколько мгновений доктор Беддоз молча разглядывала меня.

— С вами приключилось нечто ужасное, Эбби. Вами занимались врачи пяти специальностей, не говоря о полицейских. Очень трудно добиться согласованности между всеми. Но существует мнение, что вам следует оставаться в больнице еще не меньше двух дней. А неврологи хотят понаблюдать вас еще дольше. И у полиции существует обеспокоенность. Человек, с которым вас свел рок, очень опасен. И пока полицейские не примут решения, вас хотели бы подержать здесь.

— Они считают, что мне что-то угрожает?

— Я не могу говорить за них, но мне кажется, опасность трудно оценить. И это тоже часть проблемы. Но вот что я предлагаю: следующие пару дней я могу беседовать с вами. Конечно, все зависит от вас. Но я думаю, что буду вам полезной. И не только это. В ходе наших разговоров, возможно, всплывут детали, которые помогут полиции. Но не станем докапываться до них специально, посмотрим по ходу дела. И еще: вы говорили, что хотите вернуться к нормальной жизни. — Айрин надолго замолчала, так что я даже смутилась. — Я думала над этим. Это может оказаться не так просто, как вам кажется. Не исключено, что в вас живы воспоминания тех событий.

— Считаете, что я заражена?

— Заражена? — Айрин покосилась на меня, словно принюхивалась к запаху заразы или пыталась вычихать из себя приставучую хворь. — Нет. Но вы вели нормальную жизнь. А затем вас выдернули из нее в кошмар. Теперь вам предстоит вернуться к обыденности, и надо решить, как пережить то, что случилось. Если мы с вами поговорим, надеюсь, я сумею в этом помочь.

Я отвернулась и снова заметила серость мира. А когда заговорила, то обращалась столько же к себе, сколько и к ней:

— Не представляю, как я смогу приспособиться к тому, что на свете живет человек, который меня похитил, а потом собирался убить. Это во-первых. Во-вторых, моя жизнь до того, как все произошло, шла вовсе не так уж гладко. Но все равно, попробую.

— Встретимся и поболтаем, — предложила Айрин. — Только вам вовсе не обязательно валяться на койке. Поговорим в более приятной обстановке.

— Это было бы чудесно.

— Постараюсь найти местечко, где варят настоящий кофе.

— Лучше лекарства не сыскать.

Айрин улыбнулась, пожала мне руку и ушла. Когда доктор Беддоз только появилась, мне хотелось повернуться к ней спиной и закрыть глаза. А теперь, стоило ей переступить порог, и я с удивлением почувствовала, что мне ее не хватает.

* * *

— Сэди?

— Эбби! — Ее звонкий голос звучал тепло, и я испытала облегчение. — Откуда ты звонишь? Ты все еще в отпуске?

— Нет-нет, Сэди, я в больнице.

— Господи, что случилось?

— Ты можешь ко мне приехать? Это не телефонный разговор.

* * *

— Откуда вы знаете, что он меня не изнасиловал?

Джек Кросс сидел подле моей кровати и поигрывал туго затянутым узлом галстука. Услышав вопрос, он кивнул и сказал:

— Мы не можем утверждать с абсолютной достоверностью. Но тому нет никаких свидетельств.

— То есть?

— Когда вас доставили в больницу, вас тщательно осмотрели. Ну и все прочее.

— И?

— И не обнаружили признаков сексуального посягательства.

— Хотя бы что-то. — Я ощущала в себе удивительную пустоту. — Что еще случилось?

— Мы восстанавливаем картину, — осторожно заметил Кросс.

— Но...

— И один из тех, с кем мы определенно хотим поговорить, ваш приятель Теренс Уилмотт.

— Так в чем же дело?

— Как бы вы охарактеризовали ваши отношения?

— Почему, черт возьми, я должна об этом говорить? Какое отношение имеет к этому делу Терри?

— Я же вам сказал, мы восстанавливаем картину.

— У нас все в порядке, — ощетинилась я. — Есть, конечно, свои взлеты и падения.

— Что за падения?

— Терри тут ни при чем, если это у вас на уме.

— Что?

— Терри меня не похищал. Да, тот человек изменял голос, и я его не видела, но знаю: это не Терри. Я помню запах Терри, в курсе всех его достоинств и недостатков. Он скоро вернется, где бы он ни был, и вы сможете с ним поговорить.

— Он не за границей.

— Неужели? — Я взглянула на полицейского. — Как вы можете это утверждать?

— Его паспорт в квартире.

— Вот как? Значит, он где-нибудь в Соединенном Королевстве.

— Да, где-нибудь здесь.

* * *

Я стояла перед зеркалом и видела перед собой незнакомку. Я больше не была сама собой. Худая женщина с перепутанными волосами и лицом в синяках. Пепельно-серая кожа. Выпирающие кости. Напуганные, остекленевшие глаза. Я была похожа на покойницу.

* * *

Я встретилась с доктором Беддоз во дворике больницы, потому что, несмотря на холод, мне ужасно хотелось выйти на улицу. Сестры подобрали мне невероятных размеров землянично-красное пальто. Дворик был явно задуман для того, чтобы давать успокоение нервным больным: он был слишком тенистым для травы, но в нем посадили растения с большими зелеными листьями, а средоточием всего сделали фонтан — бронзовая чаша постоянно переполнялась, и вода бежала из нее наружу. Несколько минут я оставалась там одна и подошла взглянуть на фонтан. Сначала он показался мне приспособлением для разбазаривания воды, но потом я заметила у основания отверстия и предположила, что они всасывали воду в себя. И так беспрестанно — круг за кругом.

Айрин Беддоз принесла нам по кружке кофе и упакованные в целлофан пирожные. Мы сели на сыроватую деревянную скамью, и она показала на влажный орнамент чаши:

— Ее поставили, потому что считается, что это успокаивает и вызывает нечто вроде японского дзена, а у меня от нее мурашки по коже.