Их оказалось восемь, этих "луноходов". Моя персона их чрезвычайно возбудила: вместо того, чтобы ползти дальше, они принялись мельтешить вокруг меня, дружным хором заявляя о своем межпланетном предназначении; только порядковые номера "луноходов" не совпадали и потому сливались в некое магическое число "одисемть". Я бессмысленно таращил глаза на эту карусель, благо рассудок срочным порядком закрылся на профилактику.
      В довершение всех бед из-за угла вышли еще пятеро. Эти оказались прямоходящими юнцами в недурных, к слову сказать, костюмах. Они шествовали за своими товарищами с каменными лицами индейских вождей, а теперь остановились и принялись разглядывать меня, оказавшегося в центре безумного хоровода. Позже я узнал, что таковы правила игры: тот, кто не выдержит и засмеется, должен пополнить команду "луноходов", и лишь самый невозмутимый будет признан победителем. Но пока правила игры были мне неведомы, поэтому волосы на моей шее зашевелились от ужаса. Я был совершенно уверен, что именно так и проводят свой досуг пресловутые "демоны". И решил сдуру, будто мне конец.
      И тогда какой-то дремучий инстинкт подсказал мне, что единственный способ выжить среди чужаков - это быстро притвориться "своим". Я грохнулся на четвереньки, взвыл: "Я - Луноход-Девять!", - и шустро пополз к проезжей части. Невозмутимая доселе компания прямоходящих взорвалась смехом.
      Когда они заржали, я сразу понял, что никакие они не "демоны", не наваждения, не плод моего больного воображения. Нормальные пацаны, выпили, небось, по бутылке пива второй раз в жизни и резвятся теперь, ставят на уши участок реальности в радиусе двухсот метров от эпицентра теплой своей компании, делов-то!
      "Луноходы" тоже ржали, опрокинувшись на задницы для большей устойчивости. "Теперь вы луноходы, теперь ваша очередь", - наперебой твердили они своим товарищам. "Это не считается, он был не в игре", - дружным хором возражали те, все еще давясь остатками хохота. Я присел на бордюр, с неподдельным интересом прислушиваясь к их спору.
      - Ты-то чего? - наконец спросил меня один из потенциальных "луноходов", морковно-рыжий, в сером костюме.
      - А вы чего? - парировал я.
      - Мы-то играли, а ты просто по улице шел.
      - А я люблю играть в чужие игры, - объяснил я, поднимаясь на ноги. Движение это доставило мне неизъяснимое удовольствие, тело пело от счастья, осознав, что мною же самим сочиненная опасность внезапно миновала.
      - Хочешь - присоединяйся, - предложил мне "луноход" в белых штанах. Сейчас их очередь ползти, ты их рассмешил.
      - Да нет, с меня, пожалуй, хватит, - решил я. И полюбопытствовал: Что празднуем-то?
      - Празднуем? А, ну да, у нас "последний звонок" с утра был.
      - Вот оно что. Ну, удачи!
      Я помахал им рукой и отправился дальше. Встряска пошла мне на пользу: настроение исправилось, давешний страх перед всем на свете куда-то подевался, метафизическая неопределенность моего положения кружила голову. Сейчас я, пожалуй, даже не отказался бы от приключения-другого. Слова Оллы: "У тебя все будет в порядке, лучше, чем ты сам себе мог бы пожелать", - вдруг проявились в памяти и теперь звенели в ушах. Жизнь определенно налаживалась. Я даже замурлыкал что-то себе под нос: фальшиво, но задушевно.
      Глава 18. Аск и Эмбля
      "В скандинавской мифологии первые люди, которых <...> бездыханных и "лишенных судьбы" нашли на берегу моря боги..."
      До улицы имени мумии я в эту ночь так и не добрался.
      Все потому, что мне на глаза попалось симпатичное кафе, где часть столиков была помещена не на тротуар у входа, а выставлена на открытой веранде под полосатым (зеленое, розовое, белое, опять зеленое) тентом. Кафе имело наглость именоваться "Венским"; такое самозванство меня скорее подкупало, чем раздражало. Вероятно, заведение открылось совсем недавно: этот переулок я пересекал чуть ли не ежедневно и твердо знал, что до сих пор единственным увеселительным заведением здесь мог с некоторой натяжкой считаться магазин детского питания, где по утрам тусовались юные мамочки, изнывающие от тягостного однообразия своего нового образа жизни. А вот кафе, ни "Венского", ни "Парижского", ни даже "Урюпинского" какого-нибудь, тут до сих пор отродясь не было.
      Я люблю обживать новые забегаловки; в последнее время деньги, которые мне удавалось заработать, уходили почти исключительно на поддержку нарождающегося кооперативного общепита. К тому же настроение у меня после давешнего столкновения с "луноходами" было приподнятое, хвала отечественной космонавтике! Ясное дело, я обосновался на пустой веранде, возле открытого окна, из которого сочились аппетитные запахи и приглушенные голоса. Достал из кармана сигареты, приготовился ждать барышню с меню.
      Я расположился таким образом, что декоративная ажурная ставня скрывала меня от посетителей, устроившихся в полутемном зале кафе. Я, впрочем, тоже их не видел, зато акустика здесь была прекрасная.
      Это - одно из моих хобби: обожаю подслушивать болтовню незнакомых людей, которые не подозревают о моем присутствии. Не то чтобы я действительно интересуюсь чужими делами, да и что можно уяснить об этих самых делах, суммируя случайные обрывки фраз? Увлечение мое скорее сродни безобидному коллекционированию: вырванные из контекста беседы, фрагменты разговоров порой оказываются уморительно забавными, или причудливо переплетаются с моими собственными сиюминутными размышлениями, а иногда звучат чуть ли не пророчески.
      Вот и сейчас я прислушался к голосам, долетавшим до меня из помещения. Почти сразу же выделил два, мужской и женский. Их обладатели сидели совсем рядом со мной, вероятно, возле самого окна, или в нескольких шагах от него. Уши мои затрепетали: это явно была не деловая беседа, не светский гон и, тем паче, не любовное воркование. Это было... это было так странно!
      - Ты же знаешь, Франк обожает таскать за собой непосвященных, - вкрадчивым шепотом говорила женщина. - Просто людей с улицы. Уводит на ту сторону и там бросает на какое-то время. Стоит в стороне, смотрит: выплывет, не выплывет...
      - Но это же свинство, - резко констатировал мужчина.
      - Свинство? Не знаю. Может быть. Но... С другой стороны, это прекрасно. Это - шанс.
      - Угу. Шанс умереть более экзотическим способом, чем это обычно случается. Шанс угодить в психушку. Ты была когда-нибудь в нашей Катерининке? Найди предлог, зайди, полюбуйся. Это пострашнее, чем Тупиковый Путь... Наверняка там полно приятелей Франка. Возможно даже, их собрали в одном отделении, по принципу схожего бреда...
      Тут мне пришлось ненадолго отвлечься, поскольку мое присутствие было, наконец, обнаружено некими загадочными повелителями местных материальных благ. Из темноты выпорхнула юная официантка, состоявшая, кажется, почти исключительно из ног и ресниц: и то, и другое радовало глаз фантастической длиной. Молча протянула меню - неужели почувствовала, что я страстно желаю оставаться незамеченным?
      Впрочем, содержание толстого тома в твердом зеленом переплете, заставило меня на время позабыть о странном диалоге за окном. Цены здесь были более чем щадящими, а выбор потрясал воображение. В списке коктейлей обнаружился даже джин-тоник - по нынешним временам, это нормально, но в конце восьмидесятых, да еще и на расстоянии чуть ли не полутора тысяч километров от Москвы, о джин-тонике можно было, разве что, почитать в переводных детективах. Там его, конечно, были моря разливанные, хватало не только на центральных персонажей, но и эпизодическим доставалось. Теперь в шкуре такого "эпизодического персонажа" мог оказаться я сам. С ума сойти!
      Я молча показал длинноногой фее открытое меню, выразительно постучал пальцем по строчке, сулящей мне прохладную смесь хининовой горечи и хвойного аромата. Она понимающе кивнула и ушла, оставив меню на столе, дабы я мог в уединении наслаждаться содержанием этого выдающегося литературного произведения. Я открыл его наугад и прочитал: "салат из авокадо с креветками". Креветки всегда казались мне пищей богов, но вот "авокадо" - что за зверь такой? Я озадаченно покачал головой. Однако знакомый голос оторвал меня от приятного чтения: теперь снова говорила женщина, взволновано, а потому довольно громко. И не хотел бы я ее слушать - пришлось бы. Но я-то как раз хотел...
      - А ты представь себе на минутку, что ты - обычный человек. Живешь словно в скучном сне, ходишь туда-сюда по кругу, как цирковая лошадь, самое мистическое событие в жизни - чтение ксерокса "Кама-Сутры", а жить тебе осталось всего-то лет тридцать - сорок, не больше, хотя тело уже сейчас можно бы выбрасывать на помойку, не глядя... Но примерно раз в год ты случайно поднимаешь глаза к небу, видишь там полную луну и едва сдерживаешь желание завыть по-собачьи от тоски, а о чем тоскуешь - и сам не знаешь, да и не узнаешь никогда...
      - Ну тебя, - почти сердито откликнулся мужчина. - Ты сначала думай, а потом говори. Я же все-таки ем...
      - А я хочу, чтобы тебя проняло. Чтобы ты вспомнил, как люди живут. Чтобы на шкуре своей это прочувствовал.
      - Считай, что уже прочувствовал.
      - Да? Ладно, поверю тебе на слово. А вот теперь представь, что в одну из таких редких ночей, когда твое сердце оплакивает несбывшееся, а глупая голова предпочитает думать, будто это обычная депрессия, появляется наш Франк и говорит: "Ну что, пошли на небо?" Он ведь силой никого за собой не тащит, не забывай. Сами идут, как миленькие. И ты бы пошел, и я бы за ним пошла, даже если бы знали, чем это все может закончиться... А сколько таких несчастных всю жизнь ждут своего Проводника! Но Франк один, да и стих на него нечасто находит... А жаль.
      - А с какой стати ты меня вообще уговариваешь? Ты же знаешь, я Франку не владыка, мешать я ему не стану, да и невозможно ему помешать... Это спор ради спора? Все еще хочешь меня победить? Но ведь мы уже давно не соперники.
      - Не соперники, - соглашается женщина, и я чувствую, что она улыбается. И это не спор ради спора. Ты меня невнимательно слушал. Все было сказано лишь затем, чтобы завершиться фразой: "жаль, что Франк один такой".
      - Ты собираешься заняться тем же? Таскать за собой непосвященных? Дело хозяйское, конечно, но...
      - Не говори ерунду. Я не подхожу для этой роли; общеизвестно, что я скверный Проводник. Мое дело - ходить туда, где никто из наших еще не бывал. И хожу я туда одна, или с тобой, ты ведь знаешь... Ты все про меня знаешь.
      Моя фея вернулась, принесла длинный узкий стакан. В прозрачной жидкости плавали кубики льда, соломинку венчала лимонная долька. Она бесшумно поставила стакан на столик, рядом положила чек. Я полез в карман за деньгами, но она уже ушла: видимо я не был похож на человека, способного удрать, не расплатившись. По большому счету, впечатление сие обманчиво, но из этого кафе я убегать не собирался - еще чего! Я был твердо намерен стать его завсегдатаем.
      Я сделал первый в своей жизни глоток джин-тоника, и вознес хвалу щедрым небесам, которые, наконец, потрудились излить на меня концентрат благодати. Это было здорово: найти свой напиток почти так же трудно, как встретить свою женщину. С пунктом номер два у меня пока ничего не получалось (впрочем, я не сетовал на судьбу: в таком деле процесс поиска весьма увлекателен сам по себе); зато пункт номер один был, наконец, осуществлен. Только что. Я расплылся в блаженной улыбке, закурил... и обругал себя последними словами. Теперь эти загадочные ребята в зале обнаружат мое присутствие и умолкнут. Или просто пересядут подальше: я сам на их месте именно так бы и поступил.
      Голоса их, впрочем, умолкли несколько раньше, чем вспыхнула моя спичка: я машинально это отметил, хоть и был чрезвычайно увлечен дегустацией. А через несколько секунд стало понятно, почему мои загадочные незнакомцы замолчали: они просто закончили ужинать и собрались уходить. На пороге появилась парочка: миниатюрная белокурая женщина и мужчина средних лет, очень бледный, худощавый, с длинным лошадиным лицом и коротко подстриженной бородкой. Я посмотрел на них, и у меня перехватило дыхание. Впервые в жизни я был совершенно уверен, что встретил своих. "Голос крови" - так, что ли? Описать это ощущение невозможно: оно не было похоже ни на влюбленность, ни даже на симпатию, которая, случается, вспыхивает мгновенно между совершенно незнакомыми людьми. В организме бушевала адреналиновая буря, сердце буравило ребра, огненные молоточки охаживали виски, но на фоне столь экстремальной физиологической реакции я оставался спокойным и счастливым, каким на своей памяти не был никогда. Через несколько секунд стало полегче, однако твердая уверенность в том, что передо мной - свои, оставалась при мне. Странно вообще-то: к людям, особенно незнакомым, я, как правило, отношусь с равнодушной настороженностью это в лучшем случае. Однако сегодня все было странно...
      - А этот как тут оказался? - наконец спросил мужчина у своей спутницы, бесцеремонно тыча в мою сторону перстом. - Или он тоже из наших? Но я его не знаю.
      - И я не знаю. Может из наших, может - нет. Так сразу и не разберешь.
      Она подошла ко мне, лучезарно улыбнулась и уставилась на меня с нескрываемым любопытством. В ее манерах было что-то детское, и это "что-то" действовало на меня обезоруживающе. Я не только терпел ее изучающий взгляд, но и был готов по первому требованию встать, покрутиться и даже раздеться, чтобы ей было удобнее производить осмотр.
      - А как вы сюда попали? - наконец спросила она. Никаких там "извините пожалуйста", "позвольте полюбопытствовать", или "не-мог-ли-бы-вы-мне-ска-зать", - однако ее манеру обращаться нельзя было счесть невежливой, столько в ее голосе было неподдельной доброжелательности.
      - Просто шел по улице, - растерянно объяснил я. - Вижу: новое кафе появилось. Поднялся по ступенькам, сел на веранде. Ничего особенного. А почему вы спрашиваете? - тут меня осенило, и я понимающе выпалил: - Вы - хозяева этого кафе, и вам интересно, как работает реклама?
      Сказал эту чушь вслух и сам понял: идиот. Нет ничего глупее, чем объяснять невозможные вещи, цепляясь за обыденные конструкции: только ногти сорвешь, ерундой занимаясь. Прекрасная незнакомка, однако, не стала меня высмеивать, хоть и следовало бы.
      - Да нет, - говорит, - как работает реклама, мне как раз не слишком интересно. Мне интересно, как вы смогли зайти в кафе, которого не существует. Оно могло бы быть, если бы некоторые обстоятельства сложились иначе. Но они сложились как сложились, поэтому никакого кафе тут нет. А это, - она сделала плавный жест рукой, как бы лаская воздух а метре на полом веранды, - всего лишь неосуществленная вероятность. Одна из. Это... Ну, собственно говоря, это и есть несбывшееся.
      - Не морочь человеку голову. Для начала ему надо отсюда выбраться, вмешался ее бородатый спутник. - У тебя есть идеи?
      - У меня? У меня нет никаких идей. Но все как-нибудь образуется... Помнишь, кто-то, то ли Рон, то ли Анна, говорил, что человек, лишенный судьбы, способен на все... мы еще тогда никак не могли взять в толк, о чем речь, помнишь?
      - Это говорила Анна, - кивнул мужчина. - Но она у нас с приветом...
      - Ну и что? В этом ее сила, - пожала плечами женщина. - Эй, а может быть, ты тоже лишился судьбы? - теперь она обращалась ко мне, легко сменив официальное "вы" на невесомое "ты". - Как думаешь, могло такое с тобой случиться?
      - Со мной сегодня могло случиться все, что угодно, - вздохнул я. - Не далее как час назад я распутывал нитку, символизирующую мою прежнюю жизнь; в это время под дверью скулили демоны, но дух-хранитель дома, принявший облик старого толстого алкаша, их обезвредил, а потом улегся на мой потолок и велел мне убираться прочь из этого города... И это только десятая часть всего, что со мной сегодня случилось.
      Сам не знаю, как меня угораздило все это им выложить. Впрочем, оно словно бы само собой рассказалось, без моего деятельного участия. Потому ли, что я был уверен, будто оказался, наконец, среди "своих", потому ли, что исповедь помогает бороться со стрессами, или просто джин-тоник мне язык развязал - но даже умолкнув я не испытал смутного сожаления о своей болтливости. Напротив, радовался, что у меня хватило духу заговорить о вещах, которые казались мне тогда чрезвычайно важными.
      - Ну вот видишь? - белокурая женщина торжествующе подмигнула своему спутнику. - И так бывает.
      - Какая у людей жизнь интересная! - его ирония была очевидна, но я не обиделся. Я не смог бы на них обидеться, даже если бы очень захотел.
      - Я знаю, что тебе надо делать, - женщина, кажется, испытывала ко мне искреннюю симпатию. - Мы сейчас уйдем, и этого кафе не станет... по правде говоря, я просто не знаю, что будет с этим местом после того, как мы уйдем. Но, скорее всего, оно просто исчезнет, поскольку существует лишь потому, что мы выяснили, что оно могло бы быть... впрочем, ладно, это слишком сложно...
      - А я куда денусь, когда все исчезнет? - сколь бы диковинными не казались мне ее речи, но мой инстинкт самосохранения - это нечто. Он работает, даже когда я сам не гожусь ни к черту.
      - Хороший вопрос. Ответ на него можно получить лишь экспериментальным путем. Но я бы не советовала - без подготовки-то... Нет, ты сейчас сделаешь вот что. Ты закроешь глаза и побежишь, и...
      - И грохнусь мордой на асфальт не позже, чем через полторы секунды. Тут же ступеньки, - укоризненно заметил я.
      - Прежде, чем давать столь экзотические инструкции, следует предупреждать, что их точное исполнение - единственный шанс выжить, а промедление смертельно опасно, - бесстрастно заметил мужчина. Он демонстративно обращался к своей спутнице, но, ясное дело, рассчитывал, что я его услышу. И не ошибся в расчетах: я обмер и заткнулся.
      - Ну вот, - спокойно продолжила женщина. - Сейчас ты закроешь глаза и побежишь изо всех сил, так, словно за тобою гонится толпа голодных духов. Впрочем, в некотором смысле, так оно и есть... Ты будешь бежать до тех пор, пока тебя не остановит некое внешнее препятствие. Это, конечно, может быть и фонарный столб, в который ты врежешься, но некоторым везет, и они попадают в дружеские объятия... В момент остановки ты обретешь новую судьбу, взамен утраченной. И имей в виду: этот трюк можно проделывать всякий раз, когда пожелаешь сменить судьбу. Он очень эффективный: ты еще удивишься, когда обнаружишь, что судьбу можно менять, как одежду... а можно и чаще.
      - Когда я захочу изменить свою жизнь, я могу... побежать? И все? Как это может быть? Слишком просто.
      - Просто, да не слишком. Тут требуется безлюдное место, темнота и особое настроение, которое позволит тебе мчаться, сломя голову, с закрытыми глазами, не заботясь о ближайшем будущем, и выкинув из головы эту глупую конструкцию: "мордой об асфальт"... Сейчас-то все просто: ты будешь убегать из зачарованного места. В обычных обстоятельствах тебе нелегко будет решиться, а еще труднее - поймать правильное настроение. Но ты уж постарайся, о'кей?
      - О'кеюшки, - согласился я, невольно улыбнувшись.
      - Ну тогда вперед. Выполняй мою инструкцию, закрывай глаза и беги, пока тебя не остановят. Марк редкостный зануда, но он был прав, когда говорил о смертельной опасности. Он вообще всегда прав, таково ужасающее свойство его организма.
      - А... мне нельзя просто пойти с вами? - неожиданно для себя самого брякнул я. Понял, что отступать некуда, и торопливо объяснил: - Когда я вас увидел, я понял, что вы "свои", что я должен каким-то образом быть заодно с вами... хотя до сих пор был уверен, что я всегда был, есть и буду сам по себе, и это правильно, но тогда я не подозревал...
      - Можешь не продолжать, мы понятливые. Может быть, ты прав, и мы "свои". А может быть, тебе померещилось, так тоже бывает... В любом случае, сейчас тебе нельзя с нами. Тебе бы отсюда ноги живым унести, - сочувственно сказал бородатый.
      - Если мы "свои", ты встретишь нас в другое время и в другом месте, добавила женщина. - А если не встретишь - что ж, значит тебе по дороге не с нами, а с кем-нибудь еще, или ни с кем не по дороге, как ты и подозревал с самого начала. Все само устроится, потому что все всегда устраивается само. А теперь беги... нет, погоди-ка, обернись сначала, на дорожку. Чтобы лучше бежалось.
      Я послушно оглянулся. Здания кафе уже не было. Веранда отчасти тоже канула в небытие: от столика, за которым я сидел, осталось меньше половины, неровный треугольный кусок полосатого тента трепетал над нашими головами; плавная кривая линия среза наводила на дурацкое предположение, что реальность была слизана языком некой гигантской коровы; однако на месте исчезнувшего фрагмента не просвечивало ночное небо с дежурным набором созвездий. Там копошилась живая тьма - не знаю, как еще можно описать то, что я увидел. По сути, там не было ничего, и, в то же время, ничего более очевидного, плотного, динамичного и глубокого, чем это самое "ничего", вообразить невозможно.
      - Хватит любоваться, беги отсюда. Уноси ноги, пока тьма добрая. Беги. Беги же! - последние слова взвились пронзительной визгливой нотой, огненными буквами отпечатались перед моим внутренним взором, тонкими иглами вонзились под ногти; я зажмурился и рванул вперед, как пришпоренный скакун.
      Пока бежал, я не сомневался, что занят не более и не менее как спасением своей шкуры и прочих упакованных в нее сокровищ. Не то чтобы я обдумал эту идею и счел ее правдоподобной, я просто знал, что смерть рядом... жизнь, впрочем, тоже была рядом, а я - между ними, как младенец, которому лишь предстоит родиться.
      Наверное, именно поэтому я совершенно не удивился тому, что остановили меня именно женские руки. Впрочем, одна из них держала нож, и каким образом я умудрился не нанизать свою тушку на его влажное от чужой крови лезвие, мы оба впоследствии так и не смогли уразуметь...
      Глава 19. Ата
      "...божество и олицетворение заблуждения, помрачения ума."
      Ада услышала, как далеко внизу хлопнула дверь подъезда. По лестнице поднимались двое. "Они, - с облегчением подумала Ада, - наконец-то! Они, больше некому! Полночь еще когда была... Все уже дрыхнут."
      Полночь действительно миновала. У Ады не было хронометра (приборы, измеряющие время, внушали ей суеверный страх), но ее тело, с наступления темноты пребывающее в напряженной неподвижности, само отмеряло минуты, подобно огромным песочным часам. Холодный песок времени медленно тек по ее позвоночнику, и она сама была сейчас сродни времени: невидимая, неумолимая и неотвратимая. Нечасто ей, нетерпеливой как младенец и подвижной как ртуть, доводилось так долго томиться ожиданием, но игра стоила свеч, овчинка выделки, дебет сошелся с кредитом, бухгалтерия дала добро, да и таможня не возражала...
      Шаги приближались, чуткие ноздри Ады затрепетали от аромата свежей сирени. "Так они цветочки собирали! - с равнодушным сарказмом изумилась она. - Кустики ломали, твари! Любовь у них великая - ну так лежали бы и трахались спокойненько - а растения зачем калечить?!" Впрочем, возмутиться по-настоящему ей так и не удалось: сила была на ее стороне, ситуация - в ее руках, а возмущение - удаль слабого. Шаги, тем временем, оборвались у двери - у ТОЙ САМОЙ двери, к которой было приковано внимание Ады на протяжении этой непереносимо длинной весенней ночи.
      Она выждала еще несколько секунд, позволила юной женщине вставить ключ в замочную скважину, ключу - совершить два полных оборота против часовой стрелки, а дверной ручке - мягко уплыть вниз, повинуясь влажной ладони. Потом времени пришлось сжаться. Ада сумела одолеть девять ступенек за столь ничтожную долю секунды, что влюбленным показалось: она возникла не из темноты лестничной площадки, а из небытия, примерещилась, и сейчас исчезнет, и можно будет войти в дом и выпить чаю с мелиссой, а может быть даже поговорить об испугавшем их видении... хотя нет, говорить на эту тему, пожалуй, все-таки не стоит...
      Прыжок из темноты завершился ударом ножа, который вошел в тело мужчины с упоительной легкостью: отличная точка в конце удачно сформулированной фразы. Ада задохнулась от ликования, когда мужчина ошеломленно прошептал: "Что за дурость!" - и начал медленно оседать на пол. Она засмеялась почти беззвучно: испустить дыхание со словом "дурость" на устах - вот участь достойная графомана, все бы они так умирали! Теперь оставалось разобраться с его перепуганной сукой: баловалась она стишками или нет, это ее проблемы. Сука влипла в историю. Просто влипла, так бывает.
      "Сука" (сказать по правде, Нина была милой, застенчивой девочкой из хорошей семьи, с классическим консерваторским образованием; жизнь ее до нынешней ночи походила на черновик романа, написанного лишенным воображения, зато добрым и сентиментальным ремесленником) очень хотела закричать, но голос ей отказал, и пошевелиться не удавалось, как в ночном кошмаре - с той только разницей, что не было ни малейшего шанса проснуться.
      Существо, появившееся из темноты, ранило (она ни за что не согласилась бы признать, что не "ранило", а "убило") ее "Басика". Именно так она называла красивого, немного меланхоличного (пока дело не доходило до постели) мужчину, полгода назад поселившегося в ее доме, сердце, теле, снах и размышлениях.
      Только несколько тягостных секунд спустя Нина поняла, что "существо" было женщиной... и глаза этой женщины обещали продолжение ужаса. По всему выходило, что видеокассеты с ужастиками, стопка которых и сейчас лежала на тумбочке под телевизором, следовало считать длинным-длинным эпиграфом к сегодняшней ночи, а не развлечением, придававшим некоторую остроту спокойному бытию. (Нина и сама сознавала, что встречает каждое утро любопытной улыбкой ребенка, проснувшегося в свой день рождения: ну, какие подарки ждут меня сегодня? - и никак не могла понять, почему жизнь, немилосердная к прочим, столь великодушна к ней. Хотя одно подходящее, как ей казалось, объяснение все-таки существовало: в глубине души Нина полагала, что она "хорошая девочка", а с "хорошими девочками" не случается ничего, кроме ежедневных походов за мороженым.)
      - Давай, заходи домой, соска, - спокойно сказала женщина. - Не фиг топтаться в подъезде.
      Нина не обратила внимания на грубое обращение; она почему-то испытала облегчение, решила, будто слова означают, что дела на сегодня закончены, а значит, ужаса не будет, по крайней мере, не будет настоящего ужаса. Они просто поговорят, и пускай эта женщина говорит ей все, что захочет, любые гадости, если ей так нужно. Может быть, она потом успокоится, или еще лучше: поймет, что натворила, и расплачется, и позволит вызвать врача, который спасет "Басика", а потом она, Нина, будет ходить к нему в больницу, а квартиру они быстро сменят, или даже вовсе уедут в другой город, и эта ужасная женщина никогда их не найдет; ее, сумасшедшую, вообще посадят в тюрьму за покушение на убийство, или запрут в клинику, где ей и место, и все будет хорошо...
      Эти размышления почти успокоили Нину, по крайней мере, она поняла, что уже вполне может закричать, позвать на помощь соседей; голос послушается ее, и рот не будет открываться беспомощно и бесшумно, как у аквариумной рыбы, пожизненной узницы человеческих представлений о домашнем уюте.
      Ада почувствовала перемену в ее настроении и коротко сказала:
      - Квакнешь - убью сразу. Пока соседи будут решать, стоит ли выглядывать на твой вой, я успею не только на другой конец города уехать, а пешком в Париж уйти. А так... Может, и выживешь, я пока не решила. Давай, заноси его в дом.
      - Как? - тупо переспросила Нина. Собственный голос испугал ее: это был надломленный голос женщины, попавшей в беду, а не тихий мелодичный голосок "хорошей девочки", которой ей так нравилось быть...
      - Херак! - передразнила незнакомка и небрежно пнула Нину носком тяжелого армейского ботинка (Нина недолюбливала такие ботинки и не доверяла людям, которые их носят, а уж женщины в подобной обуви всегда вызывали у нее отвращение, смешанное с испугом - выходит, не зря). Удар был не слишком болезненным, он скорее походил на повелительный жест, чем на начало избиения. Нина подумала, что такими беззлобными, но рассчитанными ударами мясники загоняют свиней на бойню... мысль оказалась настолько дикой и точной, что разум почти оставил ее, она не могла (не хотела, не решалась) бороться, и склонилась над телом своего любимого мужчины, чтобы перетащить его в коридор их общей уютной квартиры, как велела эта ужасная женщина.
      Ада молча наблюдала за ее попытками сдвинуть мертвеца с места. Минуту спустя, она с досадой констатировала, что сцена затягивается, и тихо сказала:
      - Ты давай, шевелись, а то я решу, что проще уложить тебя рядом. Жить-то хочешь, небось, сука тупая?
      Нина послушно заторопилась, напряглась и втащила тело в коридор.
      - Как же вы все... цинично предсказуемы! - усмехнулась Ада, входя следом.
      "Все кончено, - подумала Нина. - Все кончено, потому что меня сейчас будут убивать. Здесь, прямо на этом половичке. Убивать. Меня. Будут. Сейчас", твердила она себе, и вдруг обнаружила, что страх покинул ее, осталась лишь растерянность, но и та понемногу проходила. Терять-то больше было нечего. Жизнь закончилась, уже закончилась, и единственное, что можно было сделать... впрочем, сделать нельзя было ничего, в любом случае.
      Глава 20. Аушаутс
      "Бог целостности, неповрежденности, <...> он отгоняет болезни и даже грехи."
      А потом случилось нечто невероятное. Дверь в глубине коридора распахнулась настежь, и из Нининой спальни выскочил незнакомый мужчина. Растрепанный, в застиранной добела джинсовой куртке, глаза зажмурены, словно он собирался безотлагательно сыграть с ними в "слепого кота", - а истекающие кровью тела, убийства и прочие скучные вещи могут немного подождать, не так ли?
      Нина видела его впервые; впрочем, это как раз не важно: сейчас она, пожалуй, не узнала бы и бывшего однокурсника; она и на родителей своих смотрела бы, наверное, с ласковым недоумением, тщетно пытаясь понять, кого напоминают ей эти славные люди. Все пустое, значение имело только одно: из ее спальни, словно по волшебству, выскочил посторонний человек. Он оказался в коридоре именно в тот момент, когда ей стало окончательно ясно, что помощи ждать неоткуда - и вот, вдруг... Нина умиротворенно сказала себе, что это явился ангел-хранитель, чтобы спасти ее жизнь; спустился, наконец, с небес, пусть даже с изрядным опозданием, и теперь ответственность за дальнейшие события - на нем.