Я отвязал от пояса кисет. Время сделало черную кожу почти прозрачной: эта вещь служила мне не меньше дюжины столетий, а может, и больше. Откровенно говоря, я уже давно отказался от привычки сверять свою жизнь с человеческими календарями, хотя поначалу это казалось мне забавной игрой, одной из многих игр, придуманных людьми словно бы специально мне на потеху. В кисете дремали мои руны, двадцать пять драгоценных плодов моей собственной давнишней сделки со смертью.

С возрастом я все чаще думаю, что мне пришлось заплатить непомерную цену за пустячную, в сущности, добычу! Впрочем, не в моих силах изменить прошлое, а события последних лет показали, что изменить будущее, скорее всего, тоже не в моих силах. Мысли об этом заставляют меня скрежетать зубами от гнева: прежде мне никогда не случалось признаваться себе, что существуют вещи, над которыми я не имею власти.

Я немного подержал кисет на ладони и развязал стягивающий его шнурок.

Давным-давно, когда темные шероховатые косточки сладких оранжевых плодов, произрастающих вдалеке от суровой северной земли, которую я привык считать своей вотчиной, только-только попали мне в руки, я каждый свой день начинал, ласково взвешивая этот мешочек на ладони. Наугад доставал оттуда один жребий и жадно всматривался в царапины на его поверхности, потемневшей от времени и моей собственной крови; с наслаждением ощущал, как меня переполняет холодная, пронзительная, ни с чем не сравнимая ясность, безжалостная, как смерть, из чьих объятий я вынес свои сокровища. Это было славное время: у меня имелись ответы на все вопросы, даже на те, которые я так и не сумел сформулировать. Под черной кожей моего заветного кисета заманчиво шуршала истина, да я и сам был в ту пору Истиной, в первой и единственной инстанции, и плохо приходилось тому, кто смел в этом усомниться!

Это прошло, как все проходило в моей переменчивой жизни. Долгое время у меня вовсе не было вопросов, на которые мне могли бы потребоваться ответы: утрата любопытства – обычная плата за могущество, и до сих пор я не встречал никого, кто счел бы ее завышенной. Видимо, я один такой.

И только когда стало ясно, что конец, в который мои родичи не верили вовсе, совсем близок, я снова вспомнил о своих маленьких мудрых советчиках. Теперь мои пальцы малодушно трепещут всякий раз, когда я извлекаю из кисета очередной жребий. Я прихожу в смятение, как обыкновенный смертный, ничтожный человечишко, которому посчастливилось приобщиться к древней тайне, позволяющей заглянуть в будущее или даже сотворить это самое будущее, почти нечаянно приворожить его в тот краткий миг, когда холодок ослепительной ясности щекочет затылок, и уже не имеет значения, чья рука достает руну наугад из непроницаемой темноты кисета, ибо по большому счету все существа равны перед настоящим чудом – асы, ваны, люди, турсы, карлы и прочие беспокойные твари.

Асгард, впрочем, я покинул не по велению рун, а почти наперекор их совету: затаиться, помалкивать, ждать. Меня гнали оттуда упрямство и отчаяние: ни в одном из мрачных пророчеств не было сказано, что я могу поступить таким образом накануне Последней битвы, и я с веселым отчаянием обреченного вдруг решил, будто в моих силах повернуть колесо судьбы, воспрепятствовать предначертанному ходу вещей. Впрочем, если начистоту, я до сих пор так думаю.

С тех пор руны – единственное, что связывает меня с прошлым; последнее неопровержимое свидетельство моей былой безграничной власти над истончившимися нитями, соединяющими парчовые и дерюжные лоскуты бытия. Уже не тайное оружие, но еще не сентиментальный сувенир, чуть больше, чем просто память о младенческом могуществе богов, но много, много меньше, чем дверь, ведущая в детскую…

В эти смутные дни накануне конца я обращался к рунам не для того, чтобы в очередной раз насладиться собственной силой – куда уж, не до жиру! Теперь я смиренно обращался к ним за советом и, чего греха таить, за подмогой.

Но подмога мне пока не светила. День за днем я доставал из мешочка одну и ту же руну и содрогался от такого зловещего постоянства.

Иса – одна из трех великих Рун Промедления, глубокая ровная царапина на темной поверхности абрикосовой косточки.»Лед очень холоден, он прозрачен, как стекло, он сияет на солнце, которое должно долго светить, прежде чем лед растает» – эти слова когда-то произнесли мои собственные мертвые губы, и с тех пор простая вертикальная черточка стала символом инерции, прекращения активности, вынужденного ожидания благоприятной ситуации.

Теперь же я чувствовал, как эта проклятая ледяная руна бездействия забирает мою силу, сгущает кровь, калечит тело, погружаясь – не колом осиновым в сердце, а всего лишь калеными иглами под ногти – пока… И все же каждое новое утроя встречал гаданием. В эти дни я на собственном опыте понял, что такое надежда. Я нуждался в надежде, как ни унизительно это звучит.

Мои пальцы нашарили в темноте руну, предназначенную мне на сегодня. Она была ощутимо теплее прочих – я бы не смог ошибиться, даже если бы захотел. Я положил косточку на землю, немного помедлил и наконец посмотрел на нее: что теперь?

Целое мгновение я был абсолютно счастлив. Не Иса, больше не она! Наконец хоть что-то другое! Несколько глубоких царапин на темной поверхности образовывали знак, немного похожий на букву N из азбуки, придуманной пустоголовыми ромейцами.

«Хагал! – прошептал я. – Клянусь всеми своими именами, это Хагал! Посланник перемен, неукротимая энергия, сметающая все в никуда, разрушающая все вокруг. Град, что приходит с небес и, рассеиваемый ветром, превращается в чистую воду…»

Я умолк, поскольку сила руны переполнила меня до краев. В это мгновение я, кажется, уже знал, что нас ожидает, и у меня не было никаких возражений против такой судьбы!

– О, да Один уже на ногах, бодрый, как фаллос сатира! Так и знала, что застану тебя здесь. Как и подобает приветствовать грядущий день величайшему из героев, если не сидя на корточках на заднем дворе!

Насмешливый голос Афины вернул меня к действительности. Это был ее настоящий голос, не постылый мужской баритон. Да и облик Афины оставался таким, каким ему надлежит быть – на мой взгляд, совершенным.

Я так обрадовался ее появлению, что не стал досадовать на непочтительный тон. Еще и не такое позволительно меж друзьями, вознамерившимися не только жить бок о бок, но и погибнуть плечом к плечу.

Я хотел выложить ей все, о чем только что узнал, но обнаружил, что у меня нет подходящих слов. Я, конечно, старался, как мог. Твердил, что грядущие разрушения приходят из некоего таинственного места, скрытого в потаенной глубине наших сердец. Не только люди, но и боги беременны собственной гибелью, вынашивают ее, как младенца, вскармливают сытной, густой кровью. Уверял Афину, что битва с судьбой может принести только печаль. И тут же сам себе перечил, обещал: мы, дескать, все равно попробуем…

Умолк, когда осознал, что и сам уже ничего толком не помню, не понимаю, лишь предчувствую, что вспомню и пойму однажды – лишь бы не слишком поздно!

Все к лучшему: не всякую тайну следует делить на двоих. Афина так ничего и не уразумела. Укоризненно уставилась наменя.

– Что ты говоришь, Один? При чем здесь какая-то «битва с судьбой»? Кто-то убил Диониса этой ночью, здесь, на моей амбе – представляешь?

«Ну и пес с ним», – чуть было не сказал я. Но после одумался. Решил, что такое исключительное событие, как гибель одного из бессмертных, заслуживает моего внимания.

– Когда это случилось?

– Говорю же тебе, этой ночью. И знаешь, что самое странное? Мои Хранители никого не учуяли. Поверить не могу: до сих пор они казались мне безупречными стражами! Идем со мной, Игг. Может быть, хоть ты сможешь разобраться. Ты же у нас хитроумный…

– Что ж, идем.

Я поднялся с земли и едва удержался на ногах: в мое колено с разбега уткнулась глупая морда огромной неуклюжей собаки – одного из Любимцев. Пес прибежал сюда вслед за хозяйкой и теперь бестолково крутился у нас под ногами. Все они, Любимцы, – совершенно неуправляемые, беспокойные и не слишком разумные существа, но этот пес по всем статьям превзошел своих дружков!

– Отойди от меня, волчий корм, – рявкнул я. – Не мельтеши, ты, пища серой опоры всадниц мрака!

Афина ухватила своего пса за огромное ухо и кое-как оттащила его от меня.

– Не будь с ним строг, Один. У этого существа не было ни единого шанса когда-нибудь стать живым, и все-таки я вдохнула в него жизнь и силу. Неудивительно, что он такой непоседа!

– Да я и не удивляюсь. Просто прошу его не скакать у меня под ногами, – проворчал я. – Объясни своей вертлявой твари, что я зашибить могу – не по злобе, а ненароком. Сама же потом наплачешься…

– Ладно тебе грозиться. Идем, посмотришь на Диониса, – вздохнула она. – Кому могло прийти в голову, что его следует убить? Он был такой безобидный…

«Безобидный»?! – усмехнулся я. – Ну-ну.

– По сравнению с нами, конечно. – Афина пожала плечами. – Не прикидывайся, Игг. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.

Ну, пожалуй, так. Безобидным я бы его все же не называл, но Дионис действительно был самым спокойным и дружелюбным из Олимпийцев. Славный он был парень, этот Дионис. Слишком славный и не слишком удачливый – по крайней мере, для того, кто называет себя одним из богов. К тому же в зеленой глубине его веселых глаз таилась почти человеческая беспомощность. До сих пор я был уверен, что никто, кроме меня, не замечает этого его изъяна. Недооценивал, значит, Афину. Нужно бы иметь в виду, что она куда проницательнее, чем кажется.

Мертвый Дионис лежал в спальне, отведенной ему для ночлега. Комната ничем не отличалась от моей: пестрый ковер на полу, узкое ложе в центре и большой блестящий ящик в дальнем углу пещеры. Афина называет его «телевизором»; ни одна комната в жилище Олимпийца не обходится без этой человеческой игрушки, дарующей глупые, утомительные, но, чего греха таить, порой занимательные сны наяву!

– Посмотри, Вотан. Что это? Ты когда-нибудь видел такое оружие? – спросила Афина.

Она опустилась на колени у изголовья мертвого Диониса и внимательно разглядывала его перепачканное кровью лицо. Я не ожидал, что его кровь будет так похожа на человеческую. Олимпийцы действительно понемногу превращались в обыкновенных людей – куда быстрее, чем хотелось бы.

Оставалось только молиться, чтобы меня миновала такая судьба, лучше уж умереть раньше срока! Но кому, интересно, может молиться Один? Разве что самому себе – не сбрендившему же Зевсу, в конце концов…

Я сначала не понял, на что указывает Афина. Вопросительно уставился на кровавое месиво под шапкой спутанных светлых кудрей. Только потом увидел, что из глазниц Диониса торчат какие-то узкие деревянные предметы. Я выдернул один из раны и внимательно его оглядел. Это было небольшое веретено причудливой конструкции, испещренное замысловатыми узорами, не похожими на узоры, которые мне доводилось видеть на предметах, изготовленных людьми или богами.

– Видишь? – я показал его Афине.

– Женское оружие, – мрачно сказала она. – Мне как-то доводилось слышать, что разгневанная женщина способна превратить в смертоносное оружие все, что под руку подвернется. До сих пор я считала это некоторым преувеличением. Выходит, ошибалась.

– А откуда он вообще здесь взялся? – спросил я. – Вчера вечером у нас не было гостей.

– У меня, а не «у нас», – отрезала Афина.

Я нахмурился. Она уже не впервые невежливо напоминала мне, что я здесь – всего лишь гость. В такие мгновения мне очень хочется навсегда покинуть ее амбу. Не тихо уйти, куда глаза глядят, а как следует хлопнуть дверью, оставить за собой следы крови и пепла. Но я умею ждать – когда считаю, что оно того стоит.

Поэтому я и бровью не повел.

– Да, разумеется, «у тебя», а не «у нас». Тем не менее гостей здесь все-таки не было.

– Он прилетел очень поздно, уже после того, как ты ушел в свою спальню. Совершенно пьяный: чуть не угробил свой «Фокер» при посадке. Сказал, что испытывает потребность в дружеской беседе, а на его амбе, дескать, не с кем словом перекинуться. Он же так и не обзавелся ни Любимцами, ни Хранителями. Говорил, что не хочет растрачивать силу по пустякам. А мне кажется, он просто ленился. Чтобы вдохнуть жизнь в неживое существо, надо на пару часов отставить в сторону бутылку.

– Да, такой подвиг ему был не по зубам, – усмехнулся я. – Ладно, с этим все ясно. А что у вас вышло потом?

– А как ты думаешь? – фыркнула Афина. – Я сказала, что не собираюсь тратить время на пустую болтовню с горьким пьяницей, а посему ему следует поискать себе более подходящую компанию. Когда я закончила произносить последнюю фразу, он уже спал. Пришлось отнести его в спальню. Не оставлять же собственного брата валяться на земле! Потом я отправилась спать. А сегодня утром послала нескольких Любимцев разбудить моего дорогого гостя и привести его ко мне. По правде сказать, я собиралась обстоятельно объяснить Дионису, после какой по счету чаши вина ему не следует приходить ко мне в гости. Планировала начать это утро с хорошего семейного скандала. Чтобы ему больше никогда в жизни не пришло в голову мирно отсыпаться на моей амбе после нескольких лет непрерывного кутежа. Впрочем, теперь визиты бедняги Диониса нам с тобой больше не угрожают. И это печально, Игг!.. Но зачем было его убивать?

Я задумчиво крутил в руках окровавленное веретено.

– Зачем было его убивать – с этим вопросом можно не слишком спешить. Меня куда больше интересует, кто мог его убить? Бедняга Дионис действительно был вполне безобидным парнем и никуда не годным противником… Но он был бессмертным, как и мы с тобой, Нике.

– Это поправимо, как видишь, – мрачно сказала Афина. – Никакие мы не бессмертные, Игг. Просто мы чуть менее смертны, чем люди. Совсем немного – стоило ли поднимать из-за этого такой шум!

«Ну, положим, на твоем месте я бы говорил только о себе!» – подумал я. Но вслух сказал лишь:

– Как бы там ни было, но ты и сама понимаешь, что в этом мире не так уж много существ, способных убить одного из нас.

– Не так уж много, верно. Но любой из нас мог бы убить Диониса, если бы очень постарался. Во всяком случае, ты точно смог бы. И я тоже. Но я его не убивала.

– Я тоже его не убивал. Даже если бы я вдруг решил поразмяться, я бы начал не с Диониса. И не в твоем доме, можешь мне поверить!

– Спасибо, – вздохнула она. – Я знаю, что это не ты, Игг. Ты всю ночь был в своих покоях, а на рассвете вышел и сразу отправился во двор, не заходя в другие помещения. Мои Хранители следили за тобой. Они всегда следят за тобой, ты уж извини!

– Ну да, а зачем они еще нужны! – согласился я. – На твоем месте я бы и сам отдал приказ следить за таким гостем, что в этом странного?

– Я рада, что мои слова не причинили тебе обиду, – улыбнулась Афина. – Я почти доверяю тебе, Один. Во всяком случае, больше, чем кому бы то ни было. Но я, знаешь ли, привыкла не доверять никому, кроме себя.

– И это правильно. – Я снова показал ей веретено. – Ты никогда прежде его не видела, Нике? Может быть, у кого-то из твоих Хранителей?

– Ни у кого из моих Хранителей нет ничего подобного. – Она еще раз посмотрела на веретено и покачала головой. – Скажу больше: я вообще никогда не встречала подобных веретен. Обычно они немного иначе устроены. Не думаю, что я смогла бы им пользоваться.

– А ты умеешь прясть? – изумился я. – Никогда не видел тебя за этой работой!

– Еще чего не хватало!.. Тем не менее я умею прясть, и ткать тоже. В свое время мне довелось научиться и более бесполезным вещам. Во всяком случае, моих познаний достаточно, чтобы заверить тебя: это веретено не принадлежит никому из наших. Оно изготовлено далеко отсюда, к тому же руками, которые привыкли двигаться не так, как мои. А вот как именно – не пойму… Совсем чужая вещь.

– Интересно. На изделия моих людей оно тоже не слишком похоже… Ладно, теперь скажи мне вот что. Как могло получиться, что твои Хранители никого не учуяли?

– Вот это я и сама хотела бы понять, – вздохнула Афина. – Мои Хранители способны учуять кого угодно. По крайней мере, до сих пор я была совершенно уверена, что ни одно существо, кем бы оно ни было, не сможет войти сюда и остаться незамеченным. Тут никакое могущество не поможет!

– А ты не преувеличиваешь достоинства своих слуг? Все-таки кто-то здесь побывал. Не думаю, что Дионис убил себя самостоятельно.

– Об этом и речи быть не может, – согласилась она.

– Получается, что убийца возник из небытия, прямо здесь, в этой комнате, сделал свое дело и снова исчез? – подытожил я.

– Получается, – растерянно кивнула Афина. – Никому из наших это не под силу. А ты мог бы?

– Когда-то мог. Но не сейчас. Теперь это не по плечу старику Одину.

Вообще-то я был совершенно уверен, что и сейчас вполне способен появиться, где сочту нужным, и исчезнуть откуда угодно, если пожелаю – но зачем открывать свои карты тому, кто неосмотрительно готов поверить тебе на слово? Поэтому я печально добавил:

– Сила понемногу уходит от меня, Паллада. Думаю, это не только моя проблема…

– Не только, – эхом повторила она. – Надо рассказать остальным о том, что случилось. Придется лететь к Зевсу. Спятил он там или нет, но все-таки он наш с Дионисом отец. И вообще самый старший. Считается, что на нем все держится… Составишь мне компанию?

– Разумеется. А что мы будем делать с Дионисом? Как вы хороните своих мертвых?

– Да, это вопрос… Видишь ли, Игг, до сих пор никто из нас не умирал. А когда умирали наши родичи из числа людей, мы не препятствовали их домочадцам поступать в соответствии с традициями. Несколько раз случалось, что Зевс забирал своих детей от смертных женщин на Олимп и возвращал им жизнь. Впрочем, ему уже давно не по плечу такие чудеса… Но такого, чтобы умер один из нас, еще никогда не было!

– Что ж, значит, до сих пор вам везло. Мне однажды пришлось похоронить сына, а ведь он был рожден такой же, как я, а не смертной женщиной… Ладно, пожалуй, не стоит слишком беспокоиться о погребении. Мертвому все равно. Поэтому с ним следует поступить так, как удобно живым.

С этими словами я взялся за меч и начертил в воздухе, над головой мертвого Диониса сияющий зигзаг.

– Делай свое дело, Соулу! – велел я руне.

Пространство вспыхнуло ослепительно-белым огнем. Через несколько секунд от тела Диониса не осталось ничего: руна Соулу сжигает, не оставляя пепла.

– Он хорошо ушел, – одобрительно заметил я.

– Никто не знает, – возразила Афина. – Может быть, мертвецам не нравится сгорать, даже в твоем волшебном огне, просто мы не слышим их протестов?

– Глупости! Мертвые, которым посчастливилось уйти отсюда через огненные двери, никогда не сетуют, что им устроили плохие похороны, – сказал я. – Не забывай: когда я говорю о мертвых, я знаю, что говорю!

– Да, действительно, – нахмурилась она. – Ты ведь, в сущности, такой же стервятник, как наш Гадес.

Мне не слишком понравились ее слова: терпеть не могу, когда меня с кем-то сравнивают. Я нахмурился, но промолчал. Не ссориться же сейчас по пустякам!

Впрочем, Афине еще и не такое могло бы сойти с рук: я заранее готов простить ей все что угодно, не требуя извинений, и вообще ничего не требуя. Когда я думаю о том, сколь близко подпустил эту сероокую деву к своему мертвому сердцу, меня разбирают сомнения: а уж не опоила ли она меня каким-нибудь колдовским зельем? Чего не сделаешь, чтобы обеспечить себе надежного союзника накануне первой и последней настоящей войны…

Уже в небе, когда послушный ее воле летательный аппарат нес нас над низкими утренними облаками, Афина вдруг решила, что ей следует извиниться. Нечасто в ее голову приходят столь разумные мысли.

– Не следует обижаться, когда я сравниваю тебя с Аидом, Один, – заметила она. – В конце концов, он самый могущественный из нас. Во всяком случае, Аид – единственный, кто вызывает у меня робость. Так что можешь расценивать мои слова как похвалу.

– Могу, – согласился я. – Но не стану: зачем мне пустая похвала? И с чего ты решила, будто я обижаюсь?

– Я не решила, я почувствовала. Не сердись на мою болтовню, Игг. Никакие вы не стервятники – ни ты, ни Аид. Я сказала, не подумав.

Афина на секунду обернулась ко мне, я успел разглядеть на ее прекрасном лице виноватую улыбку. Это было что-то новенькое. До сих пор я даже не предполагал, что эта сероглазая способна признавать собственные ошибки.

На амбе, которую занимал Зевс, было шумно и людно, как всегда. Одних только домочадцев из смертных у него несколько десятков, о Любимцах и Хранителях я уже не говорю: их и сосчитать-то невозможно! Подозреваю, что грозный Вседержитель больше всего на свете боится обыкновенного одиночества.

Афина покинула аэроплан, едва дождавшись, когда он коснется земли.

– И ты здесь, Мусагет? – спросила она, обращаясь к высокому загорелому красавчику с томными глазами и безвольным, как у избалованного ребенка, ртом.

– Не угадала, Паллада. Я не Аполлон, я – Арес, – возразилтот.

Ну да, эти два дурня уже давно всерьез состязались за право обладать обликом, в свое время принадлежавшим какому-то знаменитому певцу и женскому любимцу. Насколько мне известно, в затянувшейся сваре победил Аполлон. Заявил, что сам является певцом, а посему и спорить не о чем: кесарю кесарево, еще вопросы есть?

Какие уж тут вопросы. Тьфу!

– Арес? Вот это да! Ты все-таки уговорил Аполлона уступить тебе облик Элвиса? – расхохоталась Афина. – Что ты ему пообещал? Что больше не будешь пытаться петь в его присутствии?

– Я его не уговаривал. И уж тем более ничего не обещал. Просто решил, что стану принимать этот облик, когда мне взбредет в голову, а Аполлону придется с этим смириться, поскольку он вряд ли превзойдет меня в драке.

– Заметно, что наше время подходит к концу. Могучие мужи уподобились неразумным младенцам! – вздохнула Афина. – Напрасно вы оба так цепляетесь за этот облик. Попробовали бы что-то более оригинальное! Ты был чудо как хорош, когда примерял на себя тело той белокурой красотки – как ее звали? – ну да, Мерилин! Что касается Аполлона, он прекрасен в любой упаковке, если ее голосовые связки соответствуют его потребностям… А с чего это ты вдруг решил навестить Зевса, Арей? Насколько я знаю, вы не очень-то ладили в последнее время.

– И не только в последнее время, – хмыкнул тот. – А кто с ним ладит, скажи на милость?! Но на моей амбе произошло нечто чрезвычайное. Меня пытались убить на рассвете. И я подумал, что Зевс должен об этом знать. В конце концов…

– Тебя пытались убить? – встревожилась Афина. – Ктоже?

– Понятия не имею. Было темно, я только проснулся и едва успел сообразить, что происходит. Так что я его не разглядывал, я с ним дрался. Могу сказать одно: до сих пор мне никогдане приходилось иметь дело с таким серьезным противником. Могу сказать одно: это не один из наших.

– Кто-то чужой, да?

Он молча кивнул.

– А Хранители? – упавшим голосом спросила Афина. – Они его пропустили?

– Они его не учуяли, никчемные бездельники. Я хотел было выкинуть их на улицу, всех до единого, но потом решил, что первый проступок заслуживает снисхождения.

– У него, часом, не было при себе такого оружия? – Я показал Аресу маленькое веретено, темное от крови Диониса.

– Все шутишь, Один? – хмыкнул он.

Аресу все время кажется, что я над ним посмеиваюсь. Это не так уж далеко от истины, но, по крайней мере, сейчас я и не думал шутить.

– Он не шутит, – вмешалась Афина. – Эту прялку мы только что извлекли из глаза мертвого Диониса.

«Мертвого»? – изумленно переспросил Арес. – Как это может быть?

– Не знаю. Но Дионис ночевал на моей амбе. А сегодня утром мы нашли его мертвым.

– Плохо дело. Мне и в голову не приходило, что кто-то из нас может отправиться к Аиду еще до начала Последней битвы!

– Да, ничего хорошего, – согласилась Афина. – Ладно, давай зайдем к Зевсу. В любом случае мы за тем и прибыли.

Домочадцы Зевса попытались было сыграть с нами в свою любимую игру: начали бормотать, что мы должны «записаться на прием» и тогда, дескать, Вседержитель рассмотрит нашу просьбу и, возможно, согласится принять нас «в будущем месяце».

– Отойдите, смертные, и молите своего покровителя Зевса, чтобы я не разгневалась, – рявкнула Афина.

Этого оказалось достаточно: насмерть перепуганные прислужники молча расступились перед нами. И как только живы остались!

Мы шагали по длинному коридору. Нелепые создания, зевсовы Любимцы с испуганным бормотанием разбегались по углам. Многочисленные Хранители почтительно ускользали в тень. Они не были способны задержать самую могущественную из детей Зевса, а уж меня – и подавно.

Да они и не пытались. Единственное, что могли сделать Хранители – предупредить хозяина о нашем визите. Оно и неплохо: во всяком случае, нам не пришлось силой поднимать Зевса с ложа.

– Кому это пришло в голову, будто вам позволено лишать меня покоя, дети? Неужели соскучились? – сурово спросил он. Потом увидел меня и поспешно постарался придать своему лицу приветливое выражение.

Он выглядел заспанным, но нелепый облик грузного чернобрового старца, который, если верить бедняге Дионису, в свое время принадлежал какому-то русскому полуконунгу, уже был при нем. Спал он в таком виде, что ли?.. Тело выглядело помятым и неухоженным, словно оно было засаленной домашней рубахой, давным-давно позабывшей, как выглядят руки усердной прачки.

– О, и ты здесь, Один? Приветствую тебя. Начинаю думать, что произошло нечто серьезное, если уж и ты ко мне пожаловал.

Зевс очень старался быть вежливым. До сих пор я только однажды был его гостем, в тот самый день, когда решил покинуть Асгард и присоединиться к Олимпийцам. Тогда мы оба почти понравились друг другу – ровно настолько, что не сговариваясь решили видеться пореже, чтобы не испортить добрые отношения. Полагаю, Зевсу было непросто смириться с присутствием кого-то более могущественного, чем он сам. Мое появление среди Олимпийцев стало для него не слишком приятным сюрпризом, хотя он прекрасно знает, что заполучить такого союзника, как я, великая удача.

Что ж, мне были вполне понятны его чувства. До сих пор я не стремился досаждать Зевсу своим обществом. Нет ничего хуже, чем два конунга на одной земле!

– Дионис мертв, Зевс, – сказала Афина. – Его убил кто-то чужой. И еще кто-то чужой пытался убить Ареса.

– У него ничего не вышло, я правильно понял? – усмехнулся Зевс. – Кстати, дорогая, я уже говорил тебе, что предпочитаю имя Юпитер?

– Дионис мертв, – настойчиво повторила Афина.

– Да, я слышал. Не нужно повторять дважды. А чего ты, собственно, от меня ждешь? Слез? Так из меня плохая плакальщица. Если хочешь узнать, как прошло его путешествие в царство мертвых, навести Аида. Думаю, Один с удовольствием составит тебе компанию.

Я нахмурился: с какой это стати Зевс позволяет себе предсказывать мои поступки?!

– Навестить Аида – и это все, что ты можешь мне посоветовать, Зевс? – горько спросила Афина. – Опомнись! Последняя битва еще не началась, а нас уже убивают. Ты должен что-то предпринять.

– Давай я сам буду решать, что я должен делать, а чего не должен, ладно? – нахмурился Зевс. Он отвернулся, а когда снова обратил к нам свое лицо, это был грозный лик того, кто называл себя Вседержителем, – смертельно усталый, но все еще вполне устрашающий. Впрочем, сейчас он не собирался никого устрашать. Да и вряд ли у него вышло бы что-то путное из такой затеи.

– Я ничего не могу сделать с этой бедой, Паллада. Во всяком случае, пока не могу, – признался Зевс. – Счастливые дни, когда мне было ведомо все, что происходит под небесным сводом, давно миновали. Так что тебе и впредь придется в одиночку биться со своими врагами, Марс. Если ты сможешь взять в плен того, кто будет посягать на твою жизнь, это может спасти всех остальных, так что уж расстарайся. Но на мою помощь не надейся: я не стану устраивать засаду на неведомых убийц в твоей спальне, даже если это отдалит конец мира на несколько тысячелетий. А ты, Паллада, навести Аида. Если Дионис действительно мертв, Аид сможет устроить ваше свидание, ты же знаешь: ради тебя мой брат готов совершить любое чудо! Пусть Дионис расскажет тебе, как он умирал: возможно, он научит нас осторожности… Я прошу тебя, Один, быть ей хорошим спутником. В Царстве Мертвых ты почти дома, в отличие от всех нас.

– Это правда, – согласился я. – Ладно, Зевс, я провожу ее к вашему Аиду. Мне и самому любопытно поглядеть, куда попадают те, для кого закрыты двери Вальгаллы.

– Спасибо, – Зевс честно старался быть вежливым, а ведь для прирожденных властителей это нелегкое испытание. – Когда будете знать больше, чем сейчас, возвращайтесь ко мне, и мы подумаем, что делать дальше. А теперь позвольте мне остаться одному. Я помню, что недостойно пренебрегать законами гостеприимства, но ваши угрюмые лица сокращают число дней, отведенных мне на этой прекрасной земле. А их и без того осталось немного.

– Ладно, – кивнула Афина. – По крайней мере, ты дал мне не самый худший совет.

Она обернулась ко мне.

– Не обижайся на Зевса, Видур. Нам всем тяжело в последнее время, и у каждого свой способ облегчить свое существование.

– Я и не думал обижаться, – великодушно сказал я. – Пошли отсюда.

И тут Арес, ошеломленно промолчавший все это время, наконец сподобился выступить с речью.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи, Зевс! – заявил он. – Но желание отсидеться на своей амбе, пока нас убивают поодиночке, покроет тебя вечным позором!

Зевс лишь нахмурил брови, но этого отказалось достаточно.