– Да, думаю, это будет чрезвычайно интересный опыт. Но – не сейчас, пожалуй.

– Конечно не сейчас. Когда-нибудь, я же говорю. Жителям и гостям Города позволительно думать, будто у них впереди вечность. В обычных обстоятельствах от такой идеи, прямо скажем, больше вреда, чем пользы. Но здесь эта роскошь вполне по средствам каждому.

Франк еще не договорил – там, за дверью, а на Тришино плечо ложится его горячая рука. Обернувшись, она, как и следовало ожидать, видит перед собой Франка, а на кухне по-прежнему звучит его голос. Такого, честно говоря, еще не случалось, но, если подумать, удивляться тут особо нечему.

– Все самое интересное ты уже услышала, – почти неразличимым шепотом говорит Франк и дружески подмигивает, чтобы она не смущалась. – Теперь иди спать. Ветер уже почти утих, не будет тебе мешать.

Триша молча кивает и, бесшумно ступая, уходит к себе, но прежде чем заснуть, достает из сундука еще две стеклянные бутылки, зеленую и другую, почти прозрачную, цвета только что заваренного чая. Ей совсем не хочется оставлять чужие тайны при себе до утра. Лучше уж сразу спрятать, заткнуть пробкой, запечатать сургучом, так ей будет спокойнее.

А утром она мало что может вспомнить; если бы не три разноцветных стеклянных сосуда, в которых теперь, если потрясти, со стуком перекатываются чужие тайны, Триша вполне могла бы подумать, что все эти тревожные разговоры – просто чужой сон, приснившийся ей по ошибке. Здесь, в Городе, это часто случается, названия улиц, переулков и мостов меняются гораздо чаще, чем печатаются новые карты, поэтому сны вечно путают адреса, топчутся растерянно в подворотнях; устав искать тех, кому предназначены, они снятся кому попало, но никто не досадует на путаницу, так даже интереснее.

За завтраком собрались вчетвером – Шурф Лонли-Локли сдержал-таки обещание, отправился домой, заниматься своими загадочными делами. Триша долго терпела, потом не выдержала и напрямик спросила Макса: а еще каких-нибудь гостей ты пригласишь? Потому что к хорошему быстро привыкаешь, и теперь даже думать не хочется, что новых людей и новых историй долго не будет.

– Прекрасно тебя понимаю, – кивнул он. – Еще вчера ночью отправил очередную открытку. Так что будут тебе гости, Триша. Все будет.

Обещание его прозвучало довольно мрачно. Непонятно, то ли гости ожидаются неприятные, то ли истории у них скучные. Но этого не может быть, Триша точно знает.

– У тебя такой вид, словно ты намерен принести себя в жертву ради наших развлечений, – сочувственно говорит Меламори. – Что, видеть никого не хочешь?

– Знаешь, сам не пойму. Да нет, не то чтобы не хочу, скорее мне все равно, хотя, теоретически, я же должен подпрыгивать от нетерпения и восторга. Но не подпрыгиваю почему-то. Вероятно, в моем исполнении спокойствие выходит похожим на скверное настроение. Но это не оно, честное слово.

– Тогда ладно, – соглашается Меламори. Но глядит на него недоверчиво.

– Да, отсутствие энтузиазма тебе совсем не к лицу, – улыбается Франк. – Девочки уже ждут конца света, зуб даю. Так что ты, будь любезен, все-таки подпрыгни от нетерпения и восторга, хотя бы пару раз. Чтобы разрядить обстановку. А то со стороны твое спокойствие сильно смахивает на усталость и равнодушие. С чего бы? Ты дома, жизнь, можно сказать, только начинается, все будет как пожелаешь, – самое время для восторженных прыжков. Нет?

– Теоретически – да, самое время, – говорит Макс. – А на деле пока не выходит. Ты прав, здесь, сейчас я дома, и все будет, как я пожелаю, а я, конечно же, ничего не желаю, потому что у меня и так есть абсолютно все, что нужно для счастья. Спасибо, заверните, я возьму с собой.

– Сейчас ты скажешь, что этого мало, – смеется Франк.

– Нет. Я скажу, что этого много, даже слишком, потому что меня – мало. Ну то есть гораздо меньше, чем требуется, чтобы вместить этот Город, всех вас и еще пару-тройку отсутствующих в придачу. Если я позволю себе любить еще что-то или кого-то, неважно, меня разорвет в клочья, будете потом с Тришей рукодельничать долгими дождливыми вечерами, сшивать меня как лоскутное одеяло.

– Ничего, – говорит Франк. – Надо будет – сошьем. Лучше прежнего.

– Кто бы сомневался. Ладно, не бери в голову, я скоро вырасту, и все в меня поместится. Причем учти, вторая чашка кофе поместится в меня прямо сейчас. И не хочу, конечно, пугать тебя заранее, но предвижу, что третья – тоже.

– Что в тебе по-настоящему прекрасно, – говорит Меламори, – так это умение несколькими словами разрядить напряженную обстановку, которую перед этим сам же и создал, причем на пустом месте. Который год тебя знаю, а до сих пор на это покупаюсь. Невозможно устоять.

В сумерках Триша отправилась на рынок за серыми яблоками. Давно собиралась испечь с ними пирог, удивить гостей, но купить серые яблоки можно только вечером: от солнечного света они мгновенно теряют аромат, становятся рыхлыми, приторно-сладкими и быстро, буквально за пару часов, сгнивают окончательно. Поэтому когда в садах на окраине среди прочих деревьев появляются огромные черные чехлы, это значит, что созрел новый урожай серых яблок и у входа на рынок поставили специальный ночной прилавок для торговцев, – самое время мешать тесто для пирога и отправляться за лучшей в мире начинкой. Хорошо, что фонари и лампы этим яблокам не страшны, а то пришлось бы покупать их в каком-нибудь темном подвале и пирог потом печь на ощупь. А так – просто дополнительное удовольствие, почти приключение. Все нормальные люди ходят на рынок с утра пораньше, а тут вдруг – на ночь глядя. Чудеса.

Все это она по дороге объясняла Меламори, которая вызвалась составить ей компанию, сказала, не нагулялась за день. По идее, ноги должны бы уже гудеть, но не гудят, что хочешь с ними делай. И по-прежнему ужасно интересно, куда сворачивает вон та улица, и вот эта, и еще та – да сколько же их тут?! Невозможно остановиться.

Поэтому на рынок они пошли вдвоем, а обратно решили возвращаться кружной дорогой, даже заблудились немножко, ровно настолько, чтобы зайти в кафе, перевести дух, съесть по порции орехового мороженого и сообразить, наконец, что нужный мост – вот же он, в двух шагах. Хорошо хоть корзину с яблоками под столом не забыли на радостях.

А когда они вернулись, в “Кофейной гуще” уже сидел новый гость, худощавый господин средних лет, с узким как бритва лицом, по-птичьи пронзительным взором и крупным, породистым носом. Он довольно сердито втолковывал что-то Максу и Франку, те же слушали его с нескрываемым удовольствием, причем Франк уставил стол едой, не дожидаясь, пока все соберутся, – ну и дела!

Триша думала, Меламори сейчас обрадуется и побежит обниматься с хмурым незнакомцем, ну или хотя бы просто поздоровается, но та замерла на пороге и с удивлением разглядывала гостя.

– Ты бы нас все-таки познакомил, Макс, – наконец сказала она.

Тот поглядел на нее с нескрываемым изумлением; потом рассмеялся и схватился за голову – одновременно.

– Слушай, ну конечно, ты же его не узнала! Я как-то не сообразил, что ты никогда не уезжала из Ехо в компании сэра Кофы. За пределами столицы он всегда выглядит именно так;^[1] я думал, что узнал об этом последним, а ты, выходит, до сих пор не в курсе. Надо же.

– Так это вы, Кофа? – вздохнула Меламори. – Простите, вас совершенно невозможно узнать – впрочем, как всегда. Но здесь-то зачем менять внешность?

– Ты так и не поняла, – укоризненно сказал гость. – До сего дня я полагал тебя более-менее сообразительной. Здесь я в кои-то веки таков, каким родился. Знакомый тебе облик – просто маскарад, как и все остальное, с той лишь разницей, что от него не так-то просто надолго избавиться. Собственно, отъезд из столицы – единственный известный мне способ. Все-таки мой покойный отец был очень хорошим колдуном, хоть и употребил немалую часть жизни на то, чтобы избавиться от собственного могущества. Ну что ты так на меня уставилась? Конечно это Хумха меня заколдовал, кто же еще. Сперва пробовал перевоспитать, но не преуспел. И решил: если уж единственный сын совершенно не соответствует его представлениям об идеальном наследнике, это дело можно поправить, для чего же еще существует магия. Я сам, разумеется, остался таким, как был, переменились лишь внешность и манеры, но, по крайней мере, смотреть на меня отцу стало несколько приятнее. Ты удивлена? Напрасно, родительская любовь еще и не до такого людей доводит. Твой собственный папочка, будь уверена, поступил бы с тобой точно так же, если бы сумел. Но куда ему до Хумхи.

– Корва-то? Ну нет, вряд ли. Мне кажется, в глубине души он доволен, когда мне удается повернуть все по-своему. Это наглядно доказывает, что я пошла в него, а значит, по большому счету, Корва все-таки получил что хотел.

– В таких случаях обычно говорят “тебе виднее”, но я-то знаю, что ты до сих пор склонна его идеализировать.

– И все-таки в данном случае мне действительно виднее.

– Наивность – неотъемлемая черта молодости. Сколько раз давал себе слово не вести серьезных разговоров с людьми, которым еще не исполнилось трехсот…

– Еще считается, будто вдали от Ехо у сэра Кофы портится характер, – вставил Макс. – Но знаешь, по-моему, эти слухи весьма преувеличены.

– Да ну? Я бы не сказала.

– Он не портится, – сурово отрезал гость. – Просто становится таким, как следует. А не таким, как нравится всем вам.

– Ладно, договорились, – кивает Меламори. – Все равно я вам очень рада. Хорошо, что Макс вас сюда вытащил.

– Не “вытащил”, а пригласил. Таскают котят за шкирку.

– Ну да, конечно, пригласил. Не придирайтесь по пустякам, Кофа. Перед вами у нас гостил сэр Шурф, большой любитель точных формулировок, я еще дух перевести не успела, а теперь и вы туда же. Давайте лучше познакомлю вас с Тришей. Сегодня вечером она, можно сказать, самый главный человек в этом Городе и вообще во вселенной, потому что собирается испечь для нас пирог с серыми яблоками. Я их всю дорогу нюхала, и знаете что? Думаю, даже вы будете приятно удивлены.

– Здравствуй, Триша, – очень серьезно говорит незнакомец. – Я чрезвычайно рад с тобой познакомиться. Тем более что судьба предстоящего вечера целиком в твоих руках. Отнесись к этому серьезно, очень тебя прошу.

Триша страшно смутилась, пискнула что-то совершенно неразборчивое, даже сама толком не поняла, что собиралась сказать, и поспешно удрала к плите. Хорошо все-таки, что затеяла пирог. Под этим предлогом можно сколько угодно прятаться за стойкой – по крайней мере, до тех пор, пока пирог не будет готов, но к тому времени она, наверное, хоть немножко привыкнет к этому новому гостю. Такой строгий, ужас.

Строгий-то он строгий, но угощение Франка наворачивает за обе щеки, сопровождает каждый кусокодобрительным комментарием. Ну, значит, не так все страшно, думает Триша, значит, с ним можно поладить. И историю какую-нибудь он, наверное, все-таки расскажет, а как иначе?

Меламори как будто мысли ее прочитала.

– Франк уже сообщил вам о стоимости ужина? – спрашивает она. – Или для вас даже он решил сделать исключение?

– Он бы, вероятно, так и поступил, если бы я счел цену слишком высокой, – важно говорит Кофа. – Однако я был приятно удивлен. Не так уж часто случается, что расплатой за удовольствие становится еще одно удовольствие. Я очень люблю рассказывать, нашлись бы охотники слушать.

О. Вот это хорошая новость. Триша плясать готова, но вместо этого она начинает проворно резать яблоки. Надо поспешить с пирогом, обидно было бы пропустить начало истории из-за этой возни. Франк наверняка догадывается о ее волнении и громко говорит гостю:

– Прибережем вашу историю к пирогу. Уверен, эти два шедевра будут достойны друг друга.

– Ваша уверенность в высоком качестве будущего пирога – серьезная рекомендация, – важно кивает Кофа. – По предварительным итогам дегустации ваших закусок я склоняюсь к тому, что вы один из трех лучших поваров, каких мне доводилось встречать на своем веку.

Франк удивленно приподнимает бровь.

– Я бы не прочь познакомиться с двумя другими.

– Оба, к сожалению, уже умерли.

– Ну это как раз не препятствие, – беспечно отмахивается Франк.

– Пожалуй, вы правы, – поразмыслив, соглашается Кофа. – По крайней мере, в некоторых случаях смерть действительно не препятствует новым знакомствам. Я лично убедился в этом, когда… Кстати, возможно, именно об этом имеет смысл рассказать, забавная вышла история, хотя сперва показалась мне подлинной катастрофой. Но я еще подумаю.

– А для разминки давайте-ка порцию городских сплетен, прямо сейчас, специально для меня, – говорит Макс.

– Хочешь свежих сплетен? Да пожалуйста. Тебе вчерашние или, скажем, годичной давности? Или еще более выдержанные?

– Мне, будете смеяться, об изменениях в Кодексе Хрембера. Представьте себе, негодяй, ради которого я готов умирать трижды в день и даже, если понадобится, остаться без ужина, этот злодей, ваш новый Великий Магистр Ордена Семилистника, обладатель каменного сердца, именующий себя моим лучшим другом, прогостил здесь без малого три дня, но так и не выбрал времени рассказать мне о своих текущих делах. Говорит, дескать, странно было бы, оказавшись в ином мире, тут же завести беседу о работе. Жалкие оправдания, правда? А теперь он ушел и оставил меня тут страдать от любопытства – притом что пытки на моей памяти были строжайше запрещены все тем же Кодексом Хрембера. Или Шурф эту статью уже отменил? А что ж, с него бы сталось.

– Насколько мне известно, не отменил. Конечно, сэр Шурф у нас всегда был с причудами, а уж теперь-то… – снисходительно ухмыляется Кофа. – Но, по большому счету, его можно понять. С его точки зрения, речь действительно идет о повседневной рутине. Но тебе, не сомневаюсь, все это очень интересно.

– Мне, между прочим, тоже, – говорит Меламори. – Я последние годы, можно сказать, проспала. Новости узнавала исключительно из газет. А если учесть, что газет я почти не читала, поскольку, когда я говорю “проспала”, это вовсе не метафора, а факт…

– Да помню я, помню. Ты в Доме у Моста появлялась реже, чем я, хорошо если раз в три дня, и вид при этом имела совершенно огорошенный, как будто не из собственного дома в центре столицы вышла, а из Шиншийского Халифата вчера приехала. Самое удивительное, что Кеттариец не урезал твое жалованье; все-таки слухи о его трепетном отношении к королевской казне весьма преувеличены… Кстати, удивительная закономерность. Как только человек начинает уделять чрезмерное внимание так называемой Истинной магии, он тут же перестает читать газеты. Иногда я начинаю думать, что это ваше единственное серьезное достижение. А все эти хваленые путешествия между мирами и прочие сомнительные развлечения – лишь необязательный побочный эффект.

– Святая правда! – прочувствованно говорит Макс. – Все так и есть. Чего только не выдумают люди, лишь бы избавиться от нездорового пристрастия к чтению периодических изданий.

– Подлизываешься, – вздыхает Кофа. – Чтобы я не передумал рассказывать. Да не передумаю я, не переживай. Трубку вот только набью… А нашим хозяевам не слишком скучно слушать про чужие дела?

– Ну что вы. Нам с Тришей все интересно, – улыбается Франк. – Все понемножку.

– И ничего, если по большому счету? Мудрый подход… Собственно, самое интересное в истории о поправках к Кодексу Хрембера – ее начало. Я имею в виду, как Шурф стал Великим Магистром Ордена Семилистника. Это же твоя работа, Макс. Нуфлин перед смертью завещал тебе, так сказать, ключ от своей резиденции.^[2] В смысле, заклинание, отворяющее врата и сердца всех Старших Магистров заодно. А ты цинично надругался над последней волей покойного, подарил его посмертное послание Кеттарийцу – на мой вкус, это была чересчур злая шутка, даже для тебя.

– Ну уж – “чересчур”, – улыбается Макс. – По-моему, у Нуфлина не было иллюзий на мой счет. Он неплохо разбирался в людях и прекрасно понимал, что я все расскажу Джуффину. Но другого выхода у него, в сущности, не было. Он же планировал украсть у меня тело, заранее приготовил все к своему триумфальному возвращению, но поскольку я проявил недюжинное упрямство и все-таки доставил его в Харумбу, Нуфлину пришлось позаботиться, чтобы Орден Семилистника не остался без Великого Магистра навсегда.

– И это тоже правда. В общем, когда дошло до дела, началось настоящее веселье. Сперва Кеттариец убалтывал сэра Шурфа. На это, конечно, стоило поглядеть, а в особенности – послушать. Обоим было ясно, чем все закончится, но каждый отыгрывал свою партию в полную силу: Джуффин – так, словно опасается потерпеть поражение, Шурф – как будто у него есть надежда улизнуть. Как свидетель я им благодарен, знатно развлекли; как человек практического склада до сих пор недоумеваю, зачем было так стараться. Спектакль затянулся, в конце концов Джуффин призвал на помощь леди Сотофу, и тем же вечером у Ордена Семилистника наконец-то завелся новый Великий Магистр, в связи с чем над столицей всю ночь полыхала радуга в три дюжины цветов, горожане были в восторге, до утра никто не ложился, а художники с тех пор только эту грешную радугу и рисуют, даже те, кто прежде специализировался исключительно на портретах, совсем сбрендили. Старейшие члены Ордена, конечно, сперва были в шоке от такого нового начальства, но Сотофа их быстро утихомирила. Тем бы все и кончилось, если бы Его Величество Гуриг не соблаговолил подарить вечную жизнь Клекке Нумину, старейшему из своих придворных, старик еще его отца когда-то обучал не то арифметике, не то правилам поведения на горшке. Благодаря немыслимой щедрости Короля^[3] почтенный старец отправился в Харумбу, встретил там покойного Магистра Нуфлина и, конечно, пересказал ему свежие новости. Что тут началось! Уж не знаю, как Нуфлин уломал стражей Харумбы переправлять в Ехо его письма и доставлять ему ответы, но он это сделал. Возможно, им просто показалось, что это будет забавно, – что ж, так оно и вышло. На моей памяти такое случилось впервые, да и люди постарше не припомнят, чтобы покойники из Харумбы докучали живым перепиской. А тут гневные послания обрушивались на головы всех причастных к назначению Шурфа, одно за другим. Дескать, как посмели передать руководство Орденом Безумному Рыбнику? Соединенное Королевство и весь Мир в опасности, сделайте что-нибудь, пока не поздно, и все в таком духе. В конце каждого письма фигурировал список былых преступлений нового Великого Магистра – что самое смешное, далеко не полный. Шурф был очень недоволен столь легкомысленным обращением с фактами его биографии, говорил, если уж берешься ворошить прошлое, следует позаботиться о точности.

– Вообще-то странно, что его назначение так задело Нуфлина, – говорит Макс. – Он должен был бы понимать, что это – наименьшее из возможных зол. Я вот одно время почти всерьез планировал сделать Великим Магистром Ордена Семилистника своего приятеля, если он вдруг вернется из Ташера, куда я его с горем пополам сплавил. Это, казалось мне, отличный способ раз и навсегда решить вопрос с его содержанием и квартирой и таким образом снять с себя тяжкое бремя ответственности за благополучие господина Андэ Пу.

– Ты имеешь в виду этого толстого поэта, которого теперь полагают величайшим просветителем Ташера? Как же, помню его. И могу вообразить масштабы катастрофы. Впрочем, не сомневаюсь, что Сотофа сумела бы как-нибудь предотвратить эту беду. Насколько я понимаю, последнее слово, в любом случае, было за ней.

– Еще бы. А кстати, ей-то покойный Магистр Нуфлин присылал свои письма протеста?

– А как же. Он всем писал, кроме разве только самого виновника переполоха. Сотофе, Королю, Джуффину, Почтенному Начальнику Угуланда Маливонису и всем своим Старшим Магистрам. И тебе, между прочим, тоже, хотя старый Клекка, по идее, должен был бы ему рассказать, что тебя больше нет в Ехо. Но самое главное, Нуфлин не поленился сделать копии всех писем и отправить их в “Королевский Голос”. Рогро, ясное дело, ни за что не упустил бы шанс опубликовать “письма с того света”; впрочем, насколько я знаю, ему никто особо и не препятствовал. Сэр Шурф был совершенно счастлив: надеялся, после публикаций начнутся волнения среди горожан и ему придется уйти в отставку, возможно, даже удалиться в изгнание – о, у него были грандиозные планы! Конечно он просчитался. Как только выяснилось, что покойный Нуфлин Мони Мах решительно не одобряет кандидатуру нового Великого Магистра, Шурф стал всеобщим любимцем. Приемную Иафаха по сей день регулярно заваливают цветами, подарками и письмами влюбленных девушек, а в первые дни после публикации посланий Нуфлина там, говорят, творилось нечто невообразимое: новоиспеченные поклонники и поклонницы Шурфа с вечера дежурили у Явного входа в надежде передать подарок лично. Он-то от них прятался – в смысле, ходил по своим делам Темным Путем и горя не знал, а дежурные Младшие Магистры все на свете проклинали. Столичные модники вдруг переняли его манеру одеваться и говорить, и в кои-то веки бездумное увлечение пошло им на пользу – послушал бы ты, сколь изысканно изъясняются сейчас в трактирах, по крайней мере, в Старом Городе! Вместо брани сплошь цитаты из древних рукописей. Его пса немедленно пригласили выступать перед студентами с лекциями о современной литературе, а леди Хельна могла бы сколотить состояние, за деньги пуская всех желающих посмотреть на бывший дом нового Великого Магистра. К счастью, ее будущее и без того вполне обеспечено.

– Я всегда знал, что Дримарондо далеко пойдет, – смеется Макс.

– Ну, положим, быть начитанной говорящей собакой в просвещенном государстве – позиция, весьма выгодная сама по себе. А тут еще с бывшим хозяином повезло, причем во всех отношениях… В общем, ты уже понял, что возмущенные письма Нуфлина сослужили Шурфу прекрасную службу, хоть и не оправдали его тайных надежд. К тому моменту как поток корреспонденции иссяк – по моим сведениям, леди Сотофа Ханемер, для которой, как известно, нет ничего невозможного, лично посетила старика в Харумбеи его успокоила, причем, ты сам понимаешь, это был жест милосердия, а не практической необходимости, – так вот, к тому моменту новый Великий Магистр Ордена Семилистника был уже самым популярным человеком в Соединенном Королевстве. И остается таковым по сей день. Это, надо сказать, очень помогает ему в работе. Потому что одно дело внести в Кодекс Хрембера кучу поправок, я бы сказал – поблажек. И совсем другое – начать применять нововведения на практике. В такие моменты обычно сразу появляются обиженные, несправедливо обойденные и просто любители пошуметь, которым только повод дай. Но пока, хвала Магистрам, все идет как по маслу.

– А что идет-то? – нетерпеливо спрашивает Макс. – Вот именно этого я и не смог добиться от Шурфа: чтобы он по-человечески мне объяснил, что там у вас творится. Какие теперь порядки?

– Коротко говоря, нынешние порядки все еще далеки от совершенства, но, следует признать, теперь они куда более разумны, чем прежде. Руки людям более-менее развязали, но вседозволенностью Эпохи Орденов, хвала Магистрам, не пахнет. Отменять все запреты на использование Очевидной магии не стали, и правильно сделали. Риск был бы велик, а практической пользы немного. Рядовым обывателям магия высоких ступеней недоступна, да и не нужна, поскольку для решения повседневных проблем двадцатой, скажем, ступени за глаза достаточно. Помнишь, ты присутствовал при историческом решении, когда ввели послабления для поваров? Ну вот, а теперь Белая и Черная магия, не превышающая двадцатую ступень, разрешена повсеместно и доступна всем. Детишки, сам понимаешь, совершенно счастливы, а их родители, особенно те, что помоложе, спешно обучаются азам, чтобы хоть как-то справляться с потомством.

– Ага, – кивает Макс. – Ну да, так уже веселее. Но это, как я понимаю, не все?

– Конечно не все. Было бы неразумно запрещать гражданам колдовать в свое удовольствие, когда запрет перестал быть жизненно необходимым. Но при этом следует учитывать, что все люди разные. Одни достаточно разумны и ответственны, чтобы пользоваться Очевидной магией вообще без ограничений. Другим лучше бы даже о дозволенной младенцам двадцатой ступени не помышлять – все вокруг в щепки разнесут и сами покалечатся от чрезмерного усердия. Соответственно, речи быть не может о каком-то общем законе для всех. Поэтому теперь комиссии, состоящие из специально подготовленных экспертов, проводят собеседования с каждым совершеннолетним гражданином Соединенного Королевства, пожелавшим использовать очевидную магию высоких ступеней, и по результатам выдают персональные разрешения.

– Ни фига себе, – изумленно говорит Макс. – То есть каждый должен сдать что-то вроде экзамена? Могу себе представить, какие очереди выстроились! И, боюсь, большинство желающих умрут от старости, прежде чем…

– Ну ты даешь. Сколь ужасающие картины способно, оказывается, породить твое воображение! Конечно, все происходит не так быстро, как хотелось бы, и люди последними словами клянут орденских бюрократов; меж тем о Великом Магистре я слова дурного до сих пор не слышал, все же удивительно, насколько выгодно, оказывается, быть человеком, которого публично порицал покойный Нуфлин… Но все-таки в первый день минувшей весны, когда обнародовали поправки к Кодексу Хрембера, было твердо обещано, что ожидание не продлится больше года. И мне кажется, это обещание будет выполнено. Год еще не закончился, а граждан без разрешений по пальцам пересчитать можно, по крайней мере, у нас, в столице. Ну и конечно, никто не стоит в очередях, что за дикая фантазия. Всякий желающий просто сообщает об этом письмом, и ему тут же назначают дату и время собеседования.

– То есть за год разберутся со всем населением Соединенного Королевства? Поразительно. Как же Шурф справляется? То-то он о работе вспоминать не хотел.

– Ну не сам же он со всеми беседует. Шурф подошел к делу не как бюрократ, а как ученый – собственно, этого от него и ожидали. Он разработал довольно простой и, судя по отзывам, почти безошибочный метод, который позволяет в ходе беседы с незнакомцем быстро определить, с кем имеешь дело. А потом, в перерывах между переписыванием Кодекса, обучал будущих экзаменаторов. Почти всех членов Ордена припахал, даже Сотофиных девочек – неслыханное дело, прежде она ни за что не разрешила бы своим ученицам тратить время на такую ерунду, но к Шурфу питает необъяснимую слабость, даже, кажется, прощает ему тот факт, что бедняга сдуру родился мужчиной. Хотел бы я знать, чем он ее купил?.. Кстати, по моим наблюдениями, комиссии работают совсем неплохо. Не думал прежде, что в Семилистнике столько толковых ребят. Ну или сэр Шурф оказался на редкость хорошим педагогом. Так что теперь его вызывают только в особо трудных случаях, которых, конечно, тоже хватает, но это уже вполне посильный объем работы.

– Знаю я его педагогические приемы, – ехидно говорит Макс. – Небось приходил на занятия в Перчатках Смерти, а защитные рукавицы снимал на пороге аудитории. В такой нервной обстановке я бы сам чему хочешь научился – буквально в считанные секунды.

– Нет, это вряд ли, – серьезно говорит Кофа. – Я бы знал.

– А кстати, по какому принципу дают эти дурацкие разрешения? – спрашивает Меламори. – Я так толком ничего и не поняла. Отец вообще никуда не ходил, ему в первый же день прислали разрешение колдовать без каких бы то ни было ограничений. Он еще смеялся, дескать, это из-за родственных связей: брат в Семилистнике, дочка в Тайном Сыске – в кои-то веки и от меня польза вышла. Но маме никто ничего не присылал, а когда она изъявила желание предстать перед комиссией, ее приняли на следующий же день, но разрешение выдали всего до сороковой ступени, больше – ни-ни. А ведь у них с Корвой, скажем прямо, общие родственники! Злая она была как я не знаю кто. Дескать, кругом враги, аристократию притесняют, куда катится этот мир, и все в таком духе. Наверное, до сих пор не успокоилась.

– Ну, положим, ты сама должна понимать, что родственные связи помогли скорее твоей матери, чем отцу. Ее болезнь^[4] не была для тебя секретом, я правильно понимаю? Ну, хвала Магистрам, значит, я не совершу бестактность, если скажу, что для исцелившихся безумцев разрешение на использование магии до сороковой ступени – немыслимая поблажка. Обычно им вообще не на что рассчитывать, пока с момента выздоровления не пройдет хотя бы полсотни лет. Так что думаю, за нее-то как раз твой дядюшка Кима и похлопотал перед комиссией, втайне от нового начальника. Что-то еще будет, когда Шурф об этом узнает… А твой отец с самого начала был внесен в особый список талантливых колдунов, у которых не было неприятностей с законом с момента введения Кодекса Хрембера. Таких набралось немного. Я сам принимал участие в составлении списка, вернее, немного помогал Джуффину и Сотофе, которые этим занимались. Чтобы могущественный колдун, не вступая в Орден Семилистника, пережил Эпоху Кодекса без единой неприятности с законом – немыслимо! Однако все же нашлись герои. С одним из них ты, девочка, состоишь в близком родстве.

– Корва просто слишком высокомерен, чтобы нарушать закон, – смеется Меламори. – Рисковать не головой, а, в худшем случае, несколькими годами заключения в Холоми – это ниже его достоинства.

– Не сомневаюсь. Так или иначе, в списке фигурировало всего три с половиной дюжины имен, причем большинство – совсем молодые, жителей столицы – всего четверо, остальные провинциалы, это тоже очень показательный момент. Им решили предоставить полную свободу действий. Джуффин сказал, что готов пойти на известный риск, лишь бы не препятствовать развитию столь выдающихся талантов. Я советовал ему быть осторожнее – вотще, разумеется.