ГЛАВА 9

Мы выехали очень рано, солнце все еще пряталось за горами, когда мы ступили за порог. Девушки восседали на своих кобылках, каждая вела по паре самых выносливых мулов. У нас было не так уж много багажа, но мне хотелось привести домой около тонны соли на зиму из шахты у Кракова. Засол оказался единственным способом сохранить мясо, а я задумал большую охоту в недалеком будущем. А вели вьючных животных именно девушки, потому что на том настоял Владимир: у рыцаря должны оставаться свободными руки на случай опасности. И он, и я выехали на боевых конях в полном вооружении. Анне, кажется, больше понравилось путешествовать, чем таскать бревна.

Кристина заставила меня надеть кричащий красно-золотой бархат, который я заполучил после столкновения с сутенерами в Цешине. Анну облачили в те же цвета. Я удивился, увидев Кристину в платье, подходящем под мой собственный наряд. Более того, Владимир и Анастасия оделись одинаково, только уже в фамильные цвета Владимира: серебряный и голубой. У нас даже имелись флажки для копий, что означало необходимость брать с собой копье, несмотря на то, что я почти не умел с ним обращаться.

Должно быть, девушки спланировали все это несколько недель назад, то есть купили материал в Цешине. И к тому же они получили массу удовольствия, делая приготовления втайне, чтобы я ничего не заметил. Наверняка я каким-то образом оплатил покупки. Но теперь я в отпуске и не собираюсь беспокоиться о мелочах.

Короче, мы устроили из своего выезда из Трех Стен настоящее шоу, и, несмотря на ранний час, полдеревни собралось поглазеть на нас.

Последние несколько месяцев я сам ходил непонятно в чем и потому не замечал, какие лохмотья носили мои люди. Теперь же разница в одежде настолько бросалась в глаза, что меня начала мучить совесть. Я дал себе твердое обещание купить пару дюжин больших рулонов ткани, когда приеду в Окойтц в следующий раз.

До пана Мешко мы добрались как раз к обеду, а уже в полдень снова оказались на дороге под чистым голубым небом. Через несколько часов въехали во владения пана Ламберта, направились на восток, надеясь прибыть к дому Владимира до наступления ночи.

Всю дорогу мы смеялись и пели, вели себя буквально как кучка перепивших пьянчуг, хотя никто из нас не выпил больше пары кружек пива за последний месяц.

Нам повстречался караван, направлявшийся на запад: дюжина нагруженных мулов и несколько охранников в строгих одеждах немецких тевтонских рыцарей. Они вели себя довольно дружелюбно и отсалютовали нам, когда мы сходили с дороги, чтобы пропустить их.

За мулами тянулась длинная вереница пленников, и кое-что поразило меня: нечто ужасное, кошмарное, несправедливое. Мимо меня шло около шести дюжин мальчишек, прикованных шея к шее. Все нагие, или почти нагие. Ноги их кровоточили, на спинах виднелись следы порки.

За ними — девочки в том же кошмарном состоянии. Ни у кого из детей еще не выросло волос на теле — настолько они были молоды.

— Что… что это все значит? — спросил я рыцаря, одетого в черно-белое.

— Как что? Стадо рабов, каждый — язычник. Мой орден сохраняет жизнь лучшим в деревне. Мы продаем их купцам в Константинополе, чаще всего евреям, а они продают рабов мусульманам далеко на юге. Знаю, пленники выглядят не очень хорошо, но стоит их отмыть и подлечить несколько дней, и сарацинские торговцы с руками их оторвут. Девчонок всех заберут в гаремы, а половину мальчишек кастрируют, так уж у них принято.

— Но ни один из этих ребятишек не дорос до того, чтобы стать преступником! — ошарашенно произнес я.

— А кто говорил о преступниках? На преступниках денег не заработаешь! Кто захочет их покупать? Здесь просто рабы, которых мы ведем в Константинополь.

— Вы не можете так поступить!

— Да? Кто это сказал?

— Я! Дети не заслуживают такого обращения.

— И как же ты собираешься нам помешать?

— Я покажу вам!..

С этими словами я вытащил меч.

Мы пребывали в отличном настроении — моя любимая, друзья и я, — когда продвигались к владениям отца. Пан Конрад знает тысячи песен и историй, да я и сам припомнил парочку. А вместе с шутками и песнями время пролетало действительно весело.

Мы остановились, чтобы пропустить караван с товарами и рабами. Я шутил с нашими дамами, в то время как пан Конрад болтал с одним из тевтонских рыцарей ордена госпитальеров святой Марии из Иерусалима, которых называют крестоносцами, или Рыцарями Креста — из-за больших черных крестов на их белых плащах. Они охраняли караван и являлись владельцами рабов.

Крестоносцы представляют самую могучую силу в Польше, с такими лучше не связываться.

Внезапно, к всеобщему удивлению, пан Конрад вытащил меч и поехал вдоль линии рабов, разрубая по пути их цепи. Его тонкое оружие обладало такой поразительной силой, что цепи, разрываясь, почти не дергали за шеи пленников. Все застыли в изумлении, уставившись на пана Конрада.

Потом один из рыцарей вышел из оцепенения, издал боевой клич и ринулся в бой с высоко поднятым мечом. Пан Конрад настолько увлекся своим делом, что даже, по-моему, не заметил противника.

Его лошадь, замечательное существо, увидела приближающегося крестоносца и, наверное, из страха, что, подпрыгнув, заставит дрогнуть руку пана Конрада и повредит рабам, она ударила ногой вбок и сломала нападавшему бедро. Я знаю, что мои слова кажутся бредом, ведь лошадь не может лягаться подобным манером, но я видел это собственными глазами.

Пан Конрад повернулся, как будто в первый раз в жизни увидев противника. Меч крестоносца все еще оставался высоко поднятым, и пан Конрад рассек его руку пополам между локтем и запястьем. Меч тевтонца улетел вместе с кистью, все еще цеплявшейся за него. На руке также осталась кольчуга, потому что лезвию клинка пана Конрада безразлично, что рубить — сталь, кожу или кость.

Остальные шестеро крестоносцев атаковали пана Конрада, а передо мной встала задача, на решение которой совершенно не было времени!

Видите ли, я являюсь вассалом моего отца, вассала графа Ламберта, а последний, в свою очередь, подчиняется князю Хенрику Бородатому. Граф Ламберт заставил всех своих вассалов поклясться охранять дорогу, чтобы та стала безопасной для торговцев. Таким образом, моим долгом по отношению к отцу было помочь крестоносцам в бою против Конрада. Но князь взял с меня клятву защищать пана Конрада, и в соответствии с этим мне следовало прийти к нему на помощь и атаковать крестоносцев.

Итак, что же мне нарушать — клятву, данную князю, который в общем-то не мой и даже не моего отца сеньор, или слово моего отца? Или же тот факт, что князь является сеньором графа Ламберта, означал, что клятва, принесенная ему, важнее клятвы его вассалу? В то время я не мог решить эту проблему.

Вообще-то я до сих пор не решил ее.

Единственное, что мне пришло в голову: если не останется свидетелей, никто и не узнает о чудачествах пана Конрада. Дело никогда не попадет на рассмотрение вышеперечисленных сеньоров, и дилемму не понадобится разрешать.

Я опустил копье и ринулся на крестоносца.

— За Бога и Польшу! — закричал я по привычке.

Частично боевой клич призван предупреждать противника о вашем появлении: так, чтобы вы случайно не атаковали врага с тыла, обесчестив самого себя. Но сейчас традиции честного боя блекли перед необходимостью убить всех крестоносцев. Уничтожение проводников и других крестьян займет не больше минуты.

Они не увидели, как я приближаюсь — возможно, из-за своих шлемов. Слишком много рыцарей пытались достать пана Конрада, так что они никак не могли уместиться вокруг него разом.

Один крестоносец держался позади остальных, наблюдая за битвой, а я как раз проезжал мимо него. Я пронзил его горло копьем, ударив сбоку. Тотчас полилась кровь, и тевтонец начал оседать. Затем я занялся основной толпой: острием копья достал одного в затылок, там, где заканчивался шлем. Он упал под копыта Ведовского Пламени.

В следующую секунду крестоносцы уже повернулись ко мне. В последний момент я изменил направление движения своего копья и попал одному рыцарю прямо в глазную щель шлема. Трудный удар, но у меня получилось!

Во всех историях только и слышно о сверкающих мечах, о звенящих мечах, да вообще о мечах в целом, но говорю вам, именно хорошее владение копьем приносит рыцарю победу в битве.

Я чувствовал себя непобедимым героем, когда снова повернулся, чтобы увидеть капли крови на мече пана Конрада и сидящего в седле крестоносца без головы.

Оставшиеся два крестоносца, увидев смерть пятерых товарищей, не сумевших причинить ни малейшего вреда нам с паном Конрадом, быстро повернулись и кинулись наутек. Я бросился следом. Мы проскакали около мили; Ведовское Пламя наслаждался бегом так же, как я раньше — битвой. Потом крестоносцы обернулись и поняли, что за ними двоими гнался всего один рыцарь. Гордость взяла верх над страхом смерти.

Они повернули коней и напали на меня.

Одновременно, с обеих сторон. Мне удалось отбить их копья одним лишь щитом — нелегкая задача! Попробуйте повторить такое в следующем своем сражении! Однако мое собственное копье только скользнуло по шлему рыцаря слева от меня.

Мы втроем снова развернулись и приготовились к атаке. Мне пришло в голову кое-что, сказанное однажды паном Конрадом: когда ты сталкиваешься с проблемой, то реагируешь на нее привычными действиями, не высказывая особой смекалки.

Рыцари всегда проезжают с правой стороны, потому что в левой руке несут щиты, а в правой — копья. Таким образом, они привыкают атаковать противника слева, как я и поступил в последней стычке.

На этот же раз я начал как обычно, но в последний момент переменил цель и ударил рыцаря справа прямо в брюхо, распоров ему все кишки! Он и не подумал закрывать живот с моей стороны. Более того, моя замечательная тактика так ошеломила обоих противников, что они совершенно не задели меня.

Я развернулся и увидел, как последний крестоносец скрывается за горизонтом. Смерть шести товарищей переполнила чашу его смелости. Я погнался следом, но без особого результата. Через две мили он все еще едва виднелся впереди.

Оглядываясь назад, думаю, что в неудаче следует винить попону Ведовского Пламени. День выдался жарким, и бедняга перегрелся на солнце.

Я вернулся с достойным зависти боевым рекордом, однако чувствовал себя абсолютным неудачником. Убежавший крестоносец явно не собирался останавливаться по эту сторону реки, а когда он переправится на другой берег, все силы ада вырвутся на волю.

Но все мы под Богом ходим. Человек может только делать то, что считает правильным, а потом надеяться на лучшее.

Что касается меня… ну, за один вечер я убил целых четырех рыцарей. Крестоносцы, не принадлежащие к знати, вышивают на плащах букву «Т», а не крест, но никто из моих жертв не носил такого знака.

Бог мой! Это означало, что я стал обладателем четырех полных наборов оружия и доспехов! И четырех боевых коней к тому же! В первый раз в жизни я сделался богатым. Я мог теперь тратить деньги… а интересно, не согласится ли пан Конрад продать мне частичку своей земли, на которой можно построить дом для моей Анастасии, даже если отец не одобрит нашего брака… но нет. Она заслуживает настоящего мужа и честной свадьбы.

Потом еще оставшийся караван. Мулы и их поклажа. Имею ли я право на долю? Товары принесли бы столько денег, что окупили бы расходы на доставку их в Константинополь. И рабы. Сколько стоит раб? Впрочем, в любом случае такое их количество принесет немалую сумму.

Итак, мои мысли просветлели, пока я подъезжал к рыцарю, которого поразил в живот. Бедняга все еще дышал, но с его раной никто долго не проживет. Впрочем, я ничего не имел против него лично, даже после того, как он напал на меня вдвоем со своим напарником.

— Ну, господин мой, вы наверняка знаете, что все равно что мертвы с такой раной, а нагноение живота — не самая лучшая смерть. Не желаете ли, чтобы я оказал вам последнюю милость?

Я вытащил кинжал, обычное орудие для такого рода дел.

Он ответил мне на немецком — языке, которого я не знаю. Я показал ему руками, что ожидает его с подобной раной, он закивал головой — понял. Я жестом показал, как перерезаю ему горло. Но он покачал головой и несколько раз сотворил крестное знамение.

Он хотел, чтобы его исповедовали. Я кивнул, соглашаясь, и взгромоздил рыцаря на коня, привязав его к седлу. Конрад настаивает на использовании глупых низких седел, однако у высоких, до пояса, есть свои преимущества. Они могут удержать человека на месте, даже если он без сознания.

Оружие крестоносца покоилось на моем седле, мы медленно начали продвигаться обратно, к остальным. Четыре победы и ни пятнышка на моих новых доспехах!..

Оглядываясь назад, я бы сказал, что все сделал неправильно, но при этом не представляю, как мог поступить иначе. Я никогда не бросил бы несчастных детей в беде. Как и всякий честный человек на моем месте. На самом деле я тогда решил, что, если мне удастся освободить от цепи достаточное количество детей, охранники скорее погонятся за ними, чем нападут на меня. Когда бы ребята бросились врассыпную, поймать их стало бы очень сложно, а тех нескольких, которые все же попались бы, мы могли освободить позже. Я ни на минуту не сомневался, что не имею ни малейшего шанса против семерых рыцарей, даже приняв помощь пана Владимира. А он совершенно непредсказуем в таких вещах.

На самом деле мальчишки слишком удивились, чтобы бежать! Рыцари насели на меня, прежде чем я освободил трех рабов, а дети продолжали стоять столбами. Если бы не вмешался пан Владимир, меня точно убили бы. Но он беспощадно смял трех крестоносцев и еще двоих обратил в бегство. Я ранил одного и из необходимости убил второго. Но мы остались в живых, как и сто сорок два ребенка, а именно этого я и добивался.

И все же, как только битва закончилась, Владимир поскакал вперед по дороге как сумасшедший! Клянусь, мне никогда не понять мотивов его действий!

После схватки я обдумал все, что мы натворили. Четыре человека мертвы, но рыцарь, которого я лишил руки, оставался в живых. Именно с ним я разговаривал до боя. Я наложил жгут на его руку повыше локтя и отправился за аптечкой.

К таким ранам я уже успел привыкнуть, поэтому крепко пережал артерии и зашил большую часть обрубка, оставив его достаточно открытым, чтобы рана подсыхала. К тому времени, как я закончил, рыцарь очнулся. Кроме жажды он испытывал сильнейшее удивление оттого, что еще жив, а я лечу его руку.

— Это тебе не поможет, слышишь! После того, что ты натворил, орден сотрет тебя с лица земли, даже если ты поставишь меня на ноги!..

— Я делаю это не для того, чтобы добиться чьего-то расположения. Мне не нужно расположение вам подобных. Вы обращаете в рабство детей! Вы издеваетесь над ними. Вы продаете их в рабство и обрекаете на жалкое существование. Зачем мне ваша дружба?

Я закончил бинтовать его руку.

— Тогда зачем ты это делаешь?

— Сам не знаю. Может, просто не вижу причин вам умирать прямо сейчас. Я вам не судья. Может, все дело в христианском милосердии.

— Ты странный человек.

— Мне говорили об этом. Давайте-ка оттащим вас в тень…

Он вскрикнул, когда я попытался поднять его. Вскоре я обнаружил, что у крестоносца сломана нога.

— Как, черт возьми, вам удалось сотворить с собой такое? Придется снять с вас штаны и наложить шину…

Через час после битвы наша группа приобрела слегка упорядоченный вид. Анна взяла на себя труд собрать всех отбившихся от каравана лошадей, мулов и бывших рабов, плюс еще дюжину прибившихся исхудавших мулов.

Я приказал людям разобраться с беспорядком, уложить трупы на коней и бережно обращаться с выжившим крестоносцем.

Прусские дети говорили на языке, понять который не представлялось возможным. Что-то похожее на кашубский, на котором разговаривает небольшая группа поляков в современном мире. Но не совсем.

Я посмотрел на дорогу. К нам приближались два рыцаря.

— Пан Владимир!.. — закричал я. — Добро пожаловать обратно. Где вы были?

— Пытался поймать двух беглецов, но догнал только одного, и ему нужен священник. Вы готовы?.. По-моему, нам следует вернуться к пану Мешко.

Крестоносец рядом с Владимиром держался в седле, но пребывал в бессознательном состоянии. Его живот был вспорот, и по ноге стекало содержимое кишечника, смешанное с кровью. Я ничего не мог сделать для несчастного. Даже компетентный доктор в современной клинике посчитал бы случай очень тяжелым.

— Да, лучше нам к пану Мешко. По коням! Мы отправляемся на запад! — крикнул я.

Мы оставили раненого рыцаря в седле: снимать его не имело смысла. Ему нужна скорость, комфорта все равно не добиться. Девушки испуганно молчали с самого начала сражения. Когда мы двинулись медленно вперед, они поехали с обеих сторон от крестоносца, удерживая его в вертикальном положении и пачкая свои наряды кровью.

Я подъехал к Владимиру.

— Вы спасли мне жизнь, пан Владимир. Я благодарен вам за это.

— Ерунда. Лучше скажите… все эти кольчуги, оружие и товары… Они принадлежат нам?

— Не знаю. Возможно. Мы спросим пана Мешко. Он когда-то был регистратором и немного знает закон. Пожалуйста, только не подумайте, будто я критикую, но зачем вы погнались за двумя последними стражниками? Они убегали и не собирались причинять нам вреда.

— Зачем? Конечно, чтобы убить их! Если бы я не упустил последнего, никто, может, и не узнал о случившемся. Мы могли бы избавиться от крестьян и переправить караван в Константинополь сами. А теперь, если нас и не повесит граф Ламберт, то крестоносцы уж точно сделают это за него. Кстати, почему вы мне не помогли в погоне за теми двумя рыцарями? Ваша лошадь может обогнать ветер. Мы бы поймали оставшегося крестоносца и не были бы сейчас вне закона. Но, может, нам удастся быстро продать товары и сбежать во Францию. Я слышал о ней много интересного. И еще. Что, черт возьми, заставило вас напасть на караван? Неужели вы уже недостаточно богаты?

Меня подобная цепочка рассуждений повергла в совершенное недоумение.

— Минуточку! Я не вне закона. Я не сделал ничего плохого!

— Вы не сделали ничего плохого? Нападение на караван на земле вашего сеньора — хорошо? Убийство полудюжины мирных стражников-крестоносцев — это хорошо? Впутывание меня в эту абсурдную ситуацию — тоже хорошо?

— Извините, что впутал вас, я бы давно уже валялся мертвым без вашей помощи, но дело в том, что я вовсе не просил мне помогать. Вы, пан Владимир, ввязались в схватку по собственной воле. Я рад, что вы так поступили, но ответственности за чужие действия не несу. Что до каравана и охранников… Эти крестоносцы обижали невинных детей, которых мы и спасли. Мне не стыдно за себя.

— Дети? Вы имеете в виду рабов?

— Бывших рабов, — уточнил я. — И я не собираюсь убегать во Францию и куда бы то ни было.

— Вы собираетесь остаться? После того, как нарушили клятву, данную графу Ламберту?..

— Я не нарушал никаких клятв! Я клялся защищать людей на землях пана Ламберта. Дети — тоже люди. Они находятся на земле Ламберта и явно нуждались в защите. Я поступил правильно.

Он опустил глаза и покачал головой.

— О Боже. Котенок запутался в клубке ниток…

Тем же вечером за ужином мы рассказали пану Мешко и его жене о своих приключениях.

Когда повествование было закончено, у пани Ричезы стояли слезы в глазах.

— Пан Конрад, мы были так близко! Через несколько лет школы процветали бы…

Она поднялась и выбежала из комнаты.

Пан Мешко покачал головой.

— Пан Конрад, бывает, что человек падает в отхожее место. Так вы только что совершили подобный подвиг. Вы оскорбили своего сеньора. Напали на торговцев и объявили войну самой мощной военной организации на тысячу миль вокруг. Раз уж вам захотелось совершить самоубийство таким оригинальным способом, почему бы еще не помочиться на Папу Римского? Тогда бы за вашей шкурой охотились все, кому не лень.

— Нет, думаю, мы все же хорошо поработали, — съязвил Владимир. — В конце концов, крестоносцы — религиозный орден, они находятся под защитой Папы.

Я проигнорировал его слова.

— Я все еще настаиваю на том, что мы с Владимиром не сделали ничего плохого.

— Что касается пана Владимира, то, наверное, вы правы. Он еще может выкарабкаться из этой истории, если только крестоносцы не загорятся жаждой мести, а с ними такое всегда может случиться. Существует понятие вынужденного вассалитета. Вот смотрите. Никто из здесь присутствующих не является сеньором по отношению к другим. Но вы едите за моим столом и под моей крышей. Если бы в этот самый момент на меня напали, вам пришлось бы прийти мне на помощь, как будто вы мои вассалы. Более того, как мои вассалы, вы не будете отвечать за мои действия… Итак, насколько я понимаю, пан Владимир путешествовал с вами уже несколько месяцев за ваш счет, так что вынужденный вассалитет может иметь место.

— Это что-то новое для меня. Подумать только — вынужденный вассалитет, — хмыкнул пан Владимир. — Но вы сняли груз с моих плеч. Скажите мне, имеет ли право вынужденный вассал на долю добычи?

— Да, — ответил Мешко, — имеет. Но в нашем случае Добычи может и не оказаться. Пан Конрад утверждает, что крестоносцы действовали, как преступники, причиняя телесные повреждения детям. Тогда вещи преступников принадлежат ему, а его сеньор вправе потребовать свою долю. Но крестоносцы, без сомнения, назовут пана Конрада преступником, бандитом с большой дороги, нападающим на караваны, а вор не имеет права на имущество, которое присвоил незаконно… Пока вы умывались, я осмотрел товары, которые вез караван, поскольку животных поместили в моем стойле. Мулы принадлежат крестьянам и не попадают в ваше распоряжение, но поклажей владели крестоносцы, а она ценна. Там четырнадцать тюков великолепных северных мехов и три — янтаря. Рабы стоят по шестьсот гривен каждый, а оружие, кольчуги и боевые кони — все в отличном состоянии. Все говорит о том, что данная добыча принесет гораздо больше денег, чем все, выигранное в бою паном Конрадом прошлой осенью.

— Пусть так, — согласился я. — Но я это сделал не из-за денег. Я пытался спасти детей и не знаю, что теперь с ними станет. Их можно отослать домой?

— Невозможно. У них нет больше дома и семьи. Когда крестоносцы нападают на языческую деревню, они убивают всех мужчин, и женщин, и детей — кроме тех, за которых смогут выручить хорошую цену.

— Ублюдки! Они напоминают мне еще об одной кучке немцев. Если мы не можем отослать детей домой, думаю, мне просто придется самому позаботиться о них. Пан Мешко, вы можете устроить так, чтобы их отправили в Три Стены?

— С радостью. Мне не улыбается кормить их. Вы, конечно, понимаете, что они не покинут ваших земель, пока дело не уладится. Вам лучше написать письмо с разъяснениями своему управляющему.

— Да, — задумался я. — Мне надо будет написать еще и Ламберту.

— Что? Вы не поедете к нему сами?

— Если я поступлю настолько опрометчиво, он, пожалуй, бросит меня в тюрьму. Тогда кто вытащит из темницы Тадеуша?

— Пожалуйста, поймите, что Ламберт и мой сеньор тоже. Я не могу отпустить вас без всяких гарантий.

— У Ламберта уже есть гарантии Большинство моих денег — в его кладовых.

— Гм, правда. Тогда езжайте и возвращайтесь поскорее.

— Мы поедем утром. И последнее. Не можете порекомендовать хорошего адвоката?

— Адвоката? Вам не понадобятся адвокаты. Ваше дело не будет рассматриваться в суде. Во всяком случае, в гражданском суде.

— Что?.. Тогда о чем ты говорил всего минуту назад?

— Да это просто старые привычки дают о себе знать. Послушайте, если бы мы с вами поспорили, то мы бы изложили свои точки зрения перед графом Ламбертом, а он уже мог вынести решение. Точно так же спор между Ламбертом и его братом можно вынести на суд князя. Но князь Хенрик никому не приходится вассалом, и крестоносцы ему не вассалы. Поэтому надо все решить перед Богом.

— Вы имеете в виду церковный суд?

— Конечно, нет! Я имею в виду бой на ристалище. Крестоносцы выставят своего лучшего бойца, и боюсь, у вас нет ни малейшего шанса победить.

Замечательно.

Потом я сидел один возле чадившей масляной лампы с отточенным гусиным пером вместо ручки, чернилами в роге барана и пачкой пергаментных листов.

Дорогой Яша.

Это письмо тебе доставят вместе с детьми, которых мы спасли сегодня с паном Владимиром.

Злополучные жертвы несчастного случая попали в жуткую беду. Их дома сожгли, их семьи стерли с лица земли, их самих обратила в рабов кучка чужаков, называющих себя крестоносцами Их пороли и заставляли проходить сотни миль со стертыми ногами и окровавленными спинами. Их собирались продать в далекие страны — для удовлетворения богопротивных желаний мусульман, таких же язычников, которые сейчас удерживают святые земли, принадлежащие истинным христианам.