ОТ АВТОРА

Средние века

Монахи собирались для молитвы восемь раз в день, через примерно одинаковые промежутки времени. Каждый раз они звонили в колокола, и все остальные привыкли использовать те же обозначения часов, даже если поблизости не было монастыря.

Prime. Первый час, рассвет.

Tierce. Третий час, между рассветом и двенадцатью часами. Около девяти часов.

Sext. Шестой час. Полдень.

None. Девятый час. От полудня до заката. Около пятнадцати часов. Существовал когда-то монастырь, в котором послушники в знак строгости своей веры поклялись, что не станут прикасаться к пище, пока не прозвучит четвертый удар колокола. Но так как они сами же и звонили в колокола, а молитвы обычно вызывают жуткий голод, none каждый день наступал чуть раньше, чем надо. Горожане, заметив это, посмеялись над монахами и начали называть полдень «none».

Вечерня. Закат.

Повечерие. Середина между закатом и полуночью. Около девяти часов вечера.

Полунощница. Полночь.

Хвалитны. Середина между полуночью и рассветом. Около трех часов утра.

Заметьте, что часы не одинаковы по продолжительности и изменяются в соответствии с временами года. В странах, располагающихся, как и Польша, в высоких широтах, это означает, что некоторые часы иногда оказываются длиннее остальных в три раза.

ПРОЛОГ

Он разгрузил темпоральную канистру, мельком глянул на новую подопечную, заменил ее своим (впрочем, уже бывшим) шефом и нажал кнопку. Все надо делать очень быстро. Задерживать канистру в 2548950 году до нашей эры означало выбросить на ветер кучу денег.

Он изучающе посмотрел на нагое замороженное тело. Рост около четырех футов, худощавая… Кожа темно-коричневая, черные волосы в мелкие кудряшки, грудь маленькая, но достаточно высокая и крепкая. Совершенная имитация доисторической женщины двадцати семи лет от роду. Биоскульпторы постарались на славу.

Он отключил стасисное поле.

Глаза медленно открылись. Девушка оторопело уставилась на сталактиты, свисавшие с потолка пещеры. Заметила темнокожего нагого мужчину, склонившегося над ней, осознала собственную наготу и, коротко вскрикнув, закрыла грудь и низ живота руками.

— Да, униформа тут у нас незамысловатая, — усмехнулся он. — Питекантропы, к сожалению, еще не изобрели одежду, так что ничего не поделаешь. Эй! Не смотрите на меня с таким ужасом. Я не собираюсь вас насиловать. Вы так же похожи на воплощение моих подростковых сексуальных фантазий, как я — на балерину.

— Черт возьми! У меня пять докторских дипломов!..

— Уверен, ваша мама гордится своей дочкой. Среди этих ваших дипломов случайно нет чего-нибудь про отыскивание падали или откапывание червей? Все остальные знания здесь бесполезны.

Девушка украдкой окинула взглядом каменные стены пещеры, посмотрела на единственный факел, который освещал помещение.

— Что это за место? Какое время? И кто вы такой?

— Вас что, не проинструктировали? Это антропологическая исследовательская станция номер пятьдесят семь. Время перевалило за два миллиона лет до нашей эры, а я — ваш гостеприимный хозяин, Роберт Макдугал. Я бы снял шляпу, как полагается при знакомстве, но вы видите мои затруднения. Здешнее племя называет меня Гэк, вы можете последовать их примеру. Нет смысла придерживаться формальностей, когда на тебе нету ни нитки… Я буду вашим боссом следующие пятьдесят лет.

— Пятьдесят лет…

— Ага. Потом я отправлюсь домой, пришлют нового парня, и вы станете его боссом еще на пятьдесят лет.

В пещере было холодно и влажно. Она содрогнулась:

— Это какая-то ужасная ошибка!

— Какая может быть ошибка? Вы заменили собой задницу, на которую я до этого работал. На самом деле я ничего не имею против… ничего такого личного, но вы понимаете… после пятидесяти лет общения с единственным индивидуумом, с которым можно поговорить по-человечески, вполне естественно начинаешь ненавидеть его лютой ненавистью. В любом случае компьютер не может ошибаться, вы находитесь здесь, потому что прибыли сюда в назначенное время, в специально скроенном для наших исследований теле.

— Это тело!.. — воскликнула она. — Я привыкла быть красивой!

— Такова цена за будущие великие научные открытия, — отозвался он.

Женщина вся сжалась и начала громко всхлипывать.

— Эй! Вы что, серьезно? Вы на самом деле не вызывались на этот пост добровольно?

— Нет… то есть да. Я не вызывалась. Я была в Польше в двадцатом веке, а потом пришли контролеры… и потом я проснулась здесь! Я из «исторического корпуса». И вообще ничего не смыслю в антропологии.

— Как?! Эти грязные ублюдки…

— Да, — сказала она, благодарная за сочувствие.

— …послали мне абсолютно нетренированного рекрута! О Боже! Это значит…

Он остановился, нашел на каменном полу осколок кости. Схватил девушку за руку.

— Больно не будет. Вы совершенно ничего не почувствуете.

Он сунул кончик кости под ноготь ее правого указательного пальца, поводил из стороны в сторону, потом повторил операцию с левой рукой, пока девушка смотрела на него, открыв рот.

— Что…

— Оба выключены, слава Богу. Смотрите. У вас есть кое-какое встроенное, причем довольно мощное, оборудование. Правый указательный палец содержит темпоральный меч. С его помощью вы сможете разрубать дерево напополам с шести шагов. В левом — огневой стартер. Эти устройства могут спасти вам жизнь, но если не знать, как ими пользоваться, легко покалечить саму себя. Или меня!

— Есть еще что-то?

— Несколько записывающих устройств, передатчики, маяки и тому подобное. Но это все подождет. Надо бы узнать, как вы тут оказались.

Он уселся на корточки перед большим плоским камнем у входа в пещеру. Нажал четыре неприметных пятна на скале. Прямо в воздухе перед ним появились светящиеся белые буквы.

«Готов».

Мужчина принялся печатать на голом камне так, будто вместо него видел компьютерную клавиатуру.

«Запрос информации, личные списки, исторический корпус, рабочий номер…»

— Эй, какой у тебя номер?

Она ответила, он загрузил данные и начал читать.

— Хм… родилась в Северной Америке, 62218-й до нашей эры… одобрена для деторождения, одиннадцать детей… в сорок четыре года поступила в Музейный университет… с 62219-го до 62192-й до нашей эры… докторская по медицине, славянским языкам, психологии и греческой литературе… принята в Исторический корпус… назначена в Афины времен Перикла, сорок один год на задании. Неудовлетворительно.

Она воскликнула:

— Это несправедливо!

— Несправедливо? А что справедливо? Если вы хотите поговорить о справедливости, обратитесь к одной из женщин племени, ребенка которой сожрал леопард, — фыркнул он. — Ладно, дальше… Возвращена в университет, докторская по древнеегипетским языкам… провалено четыре задания, с девятой по тринадцатую династию… назначена в двадцатый век в Польшу… спровоцировала ситуацию, результатом которой стала несанкционированная переброска местного гражданина в тринадцатый век. Направление на антропологическую станцию в качестве дисциплинарной акции… Ублюдки! Превратить мою станцию в исправительную колонию!

— Но я всего лишь оставила дверь открытой!

— Сейчас мы узнаем, что вы сделали.

Он стер несколько строк и запросил добавочную информацию.

— О Боже! Вы — это она! В школе о вас чего только не рассказывали. Вы самая худшая исследовательница за всю нашу историю! Это вы послали двоюродного брата самого основателя в средневековую Польшу, за десять лет до монгольского нашествия, а парень даже не знал, что путешествия во времени существуют. Беднягу не получалось вернуть обратно, даже след его не удавалось отыскать, пока не началось нашествие. Сам хозяин нашел кузена посреди поля битвы. И им пришлось оставить парня в прошлом на десять лет из-за риска нарушить случайный ход событий. Вы просто магнит для неприятностей, леди!

— Но я всего лишь забыла закрыть дверь!..

— Только попробуйте что-нибудь напортачить здесь, и я скормлю вас леопардам!

Он открыл еще четыре файла и бегло просмотрел их.

— Ну, если вас это утешит… вашего последнего босса наказали за то, что он не проинструктировал вас как положено. Он появится здесь через пятьдесят лет, чтобы заменить меня, и можете делать с ним все, что захотите.

— Думаю, я просто завяжу и отправлюсь обратно в Северную Америку.

— Прекрасно. У вас появится шанс осуществить свое намерение лет так через сто.

— Но…

— Послушайте, леди. Так далеко в прошлом мы получаем канистру лишь раз в пятьдесят лет. Предыдущая как раз отбыла, а следующая увезет меня из этой вшивой вонючей дыры. Так что приободрись, малыш, все будет хорошо. Вы голодны? Пошли, я покажу вам, где тут есть отличное гнилое бревно. С множеством личинок.

ГЛАВА 1

Меня зовут пан Владимир Чарнецкий. Я добрый польский рыцарь, верный сын Святой католической церкви. Родился в 1212 году, стал третьим сыном барона Яна Чарнецкого.

Я пишу эти строки, потому как моя учительница посчитала, что ведение дневника — хороший способ улучшить способность выражать свои мысли. Однако, поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что сказать мне в общем-то нечего. Я получил обыкновенное воспитание. Занимался спортом, преуспевал в играх, но не стал лучшим. Хорошо владею оружием, хотя есть некоторые рыцари, кто вполне в состоянии вышибить меня из седла. В шахматы играю ровно, но без вдохновения.

Кому нужна история такого ординарного рыцаря, как я? Наверное, никому, кроме моей матери, а она уже и так знает ее от начала до конца.

Однако в день своего двадцатилетия я повстречал исключительного благородного мужа, и лучше мне будет рассказать о нем.

Его имя — пан Конрад Старгардский. Вот как мы с ним познакомились. Осенью 1231 года от сеньора моего отца, графа Ламберта, прибыло письмо, согласно которому нам следовало до Пасхи прислать одного рыцаря в его замок на три месяца.

Я очень хотел, чтобы задание выпало именно мне, потому что ходят слухи о том, какое замечательное это место — Окойтц. Прежде всего стол Ламберта зарекомендовал себя как самый лучший в Силезии, а винный погреб — как непревзойденный во всей Польше. К тому же Ламберт понимал свое droit du seigneur довольно необычно, я бы сказал, просто замечательно.

Хозяин поместья имеет естественное право первой ночи — то есть проводить ее с деревенскими девушками накануне их замужества. Мой отец — мужчина в расцвете сил, однако под влиянием моей матери давно объявил себя слишком старым для выполнения данной обязанности и передал права сыновьям.

Мы с братьями бросали жребий, и иногда я выигрывал. Ну, конечно, даже самое худшее совокупление можно описать как превосходное, однако мои свидания часто были далеко не такими впечатляющими, какими могли бы стать. Незамужние девушки предположительно все девственницы, но на самом деле это далеко не так, большинство вообще явно беременны.

К тому же они часто оказывались напуганными или на самом деле влюбленными в своих будущих мужей. Данные обстоятельства, само собой, уменьшали их энтузиазм.

О, всегда можно уговорить деревенскую девку встретиться с тобой в укромном уголке в лесу, но это подразумевает соблюдение в определенной степени секретности свиданий, а я всем сердцем ненавижу скрываться.

Мой пан Ламберт решил проблему со всей свойственной ему прямотой. Он выбирает самых красивых в деревне девушек, как раз когда они цветут пышным цветом, и убеждает их переехать в его замок в качестве «ожидающих панн». При этом он открывает перед ними такие перспективы, что мало кого приходится долго уговаривать. На самом деле девушкам требуется только разрешение прийти. Пан Ламберт отдает в руки «панн» управление домашним хозяйством и наслаждается их обществом в свободное время, пока не случается ребенок. Затем он подыскивает каждой толкового мужа, обеспечивает достаточное приданое и оплачивает свадебные расходы.

Что важнее всего, Ламберт, с обычной для него широтой натуры, предоставляет посещающим его рыцарям полный доступ к гарему, который часто состоит из полудюжины девиц.

Заведенные Ламбертом порядки — источник зависти всех графов округи — сходят ему с рук, потому что его жена живет с родителями в поместье в Венгрии, или, может, все как раз наоборот — она живет там из-за его привычек. Для меня это не имело ровно никакого значения. Я хотел поехать.

Так как приятная обязанность должна, несомненно, достаться одному из нас, трех братьев, мне предложили бросить жребий. Я отказался, сославшись на то, что три месяца — довольно большой срок, поэтому все надо обсудить тщательно, возможно, в течение нескольких дней. На самом деле причины моего несогласия крылись в следующем: я холостяк, а мои братья уже оба женаты. Я не сомневался, что как только их жены прослышат о намечающемся предприятии (а об этом я позаботился), мне отдадут задание и так, без всякого риска.

Итак, в конце концов мой отец объявил, что именно я отправлюсь в Окойтц. Мать ударилась в слезы, когда я уезжал. Как будто провожала меня на войну, или еще какое-нибудь менее достойное предприятие, где я обязательно сверну себе шею. Отец и братья вели себя вежливо и обходительно, с неясной уверенностью, что я все-таки провел их каким-то образом.

До Окойтца мне предстояло совершить довольно простой однодневный переезд, ставший к тому же после смерти разбойника, пана Райнберга, безопасным. Было Святое воскресенье, день, предназначенный Богом для отдыха, и все же вежливость и благопристойность требовали, чтобы я ехал в полном вооружении, закованным с головы до ног в железо, верхом на боевом коне — Ведовском Пламени.

Впрочем, мрачность мне не приличествовала, так что я лично позаботился о бурдюке с тремя галлонами вина, болтавшемся у седла. Там же висели сумки, набитые достаточным количеством хлеба с сыром. Как раз заканчивался последний день поста.

Стоял прекрасный весенний денек, и я потихоньку начал напевать старые песенки, прежде немного облегчив ношу Ведовского Пламени — то есть почти опустошив достаточно увесистый бурдюк с вином и заодно уничтожив запасы в седельных сумках.

Кони любят, когда им поют, и вскоре Ведовское Пламя перешел на галоп, наполнив чистой радостью весеннюю прохладу утра. Но, пересекая маленький деревянный мостик, жеребец случайно потерял подкову с правого копыта.

Это была уже серьезная проблема. И потому что сталь очень дорого стоит, и потому что наездник не может избежать несчастного случая, если его конь не подкован. Я не мог пойти в Окойтц пешком, ибо таким образом никак бы не поспел к завтрашнему дню. А вообще не явиться туда означало замарать доброе имя отца.

Я обыскал и речку, и мостик, и даже оба берега, но потерянную подкову так и не нашел. В конце концов я вышел на дорогу в полном вооружении, ведя лошадь под уздцы, и отправился искать кузнеца.

Вскоре я обнаружил едва заметную колею на дороге, которая и привела меня к крестьянской хижине. Жена хозяина дома заверила, что через две мили вверх по дороге находится село, где есть кузнец.

Я прошел все четыре мили в полном вооружении только для того, чтобы узнать, что кузнец уехал навестить свою мать на Пасху. Но неотесанные мужланы из деревни божились, что всего лишь в трех милях от них располагается еще одна деревня, где кузнец обязательно окажется дома, так как приходится братом местному кузнецу, и они по традиции каждый год по очереди ездят к матери на Пасху и Рождество.

Я прошел все восемь миль, но так и не обнаружил признаков второй деревни. Ведовское Пламя ужасно хромал. Вино практически закончилось. Опускалась ночь. Мне не оставалось ничего иного, кроме как, наподобие героя из детской сказки, растянуться под деревом и спать в доспехах.

Я расседлал Ведовское Пламя, вытер его, как мог, травой и привязал на ночь.

Из дома я прихватил с собой кремень и огниво, и всего лишь после получаса пыхтения и проклятий на полянке появился достойный костер. Я собрал запас дров, снял шлем и расстегнул ворот, чтобы не сдавливало горло. Потом сделал несколько глотков вина и задремал.

Где-то в полночь я внезапно проснулся от волчьего воя. За одним волком завыл другой, и они были близко!

Костер превратился в кучку еле тлеющих углей, а Ведовское Пламя нервно ржал. Я пошел к нему, запнувшись в темноте. Моя возня только еще больше напугала коня. Пришлось заговорить с ним, чтобы животное подпустило хозяина достаточно близко и позволило отвязать себя. Ребячество, конечно, ведь время так дорого, но я не позволю никому застать врасплох моего жеребца, когда он не сможет защищаться.

Я слышал волков, их фырканье, с которым твари набирались смелости и поджидали удобного момента для нападения.

Я пошел обратно к углям костра, нашел свой шлем и меч. Потом бросил все остававшиеся дрова и траву на угли и вознес молчаливую благодарную молитву святому Кшиштофу за то, что он ниспослал мне достаточно времени на подготовку.

Огонь полыхнул и снова осветил поляну, когда я уже закончил застегивать воротник кольчуги и прилаживал шлем на голове. Я прикрылся щитом и обнажил меч, потому что здесь не было места копью, хотя это оружие я люблю больше всего. Вой волков становился все отчетливее, и им совершенно точно не нравился огонь. Мне представилось, как какой-нибудь непоседливый молодой волк жалуется: «Раньше! Нам следовало напасть раньше!», на самом деле я даже слышал, как одна из бестий взвизгнула, как будто ее укусили!

Ведовское Пламя, верный надежный друг, вступил в круг света, присоединяясь ко мне. Он понимал, что вот-вот начнется серьезная битва, и явно собирался принять в ней участие. Я ухмыльнулся, и в тот же миг на нас напали.

Огромный серый волк вынырнул из темноты и прыгнул, целя мне в горло. Он был тощий, изможденный и голодный, но при этом не уступал мне в росте и весе. Эти кровожадные твари, должно быть, пережидали зиму где-то очень далеко, раз вообще выжили!

Мой меч попал огромному серому дьяволу как раз по черепу, послышался треск костей. Безжизненное тело рухнуло на щит с такой силой, что почти свалило меня с ног, да, впрочем, и свалило бы, если бы второй волк не ударил меня в тот же момент в спину. Коварный удар, однако я был даже благодарен хищнику, потому что, лежа на земле, мне вряд ли удалось бы успешно защищаться.

Волк за спиной попытался впиться мне в шею, но доспехи, которые отец приобрел за немалые деньги, выдержали испытание на прочность. Я махнул мечом назад сильно, как только сумел, и попал твари по спине. Снова послышался хруст ломаемых костей, и еще один волк свалился у моих ног, скуля и тявкая.

У меня не оказалось времени оказать волку последнюю милость, потому моему боевому коню приходилось туго в неравной битве. Три серые тени метались вокруг него с раззявленными пастями, четвертого он успел схватить зубами и теперь трепал как маленькая собака — крысу. Вот Ведовское Пламя подбросил свою жертву высоко вверх. Волк упал прямо в огонь, раздался пронзительный визг. Зверь потерял всякую охоту нападать и помчался прочь, подвывая на бегу: его шкура ярко пылала.

Я бросился к тварям, которые осаждали коня, и сломал две серые шеи двумя ударами. Третий волк повернулся ко мне, но в тот же миг Ведовское Пламя опустил оба передних копыта на спину хищника, тот упал и больше не двигался.

Внезапно стало очень тихо. Мы убили пять кровожадных зверей, а еще один сбежавший волк наверняка еще сто раз подумает, прежде чем снова напасть на человека!

Ведовское Пламя, похоже, не пострадал, мне тоже удалось избежать ранений. Я дал хорошего пинка каждому из валявшихся на земле мертвых хищников, убеждаясь, что они действительно не собираются оживать. Потом снова улегся спать. Коня привязывать не стал. Он не уйдет далеко от костра — по крайней мере этой ночью!

Да, я не пострадал, но только потому, что был во всеоружии, в доспехах и с верным боевым конем. Понятно, почему крестьяне накрепко запирают двери с наступлением темноты и не решаются выходить наружу до самого рассвета. Даже в дневное время много людей погибает в дремучих лесах. Но что с этим поделаешь?

Я бросил трупы гнить на земле. Волчьи шкуры бесполезны — даже крестьяне могут позволить себе лучший мех. К тому же, возможно, другие волки употребят в пищу своих собратьев, вместо того, чтобы нападать на каких-нибудь несчастливых путников.

На следующий день я нанес coup de grace своим запасам вина, хлеба и сыра и обнаружил деревню менее чем в четверти мили вниз по дороге.

Я поймал кузнеца вместе с его семьей по пути в церковь.

— Но, светлейший пан! Сегодня пасхальное утро, самый святой день года!.. Неужели вы думаете, что я буду работать в этот праздничный наивеличайший день?

— Конечно, именно так я и думаю! Я точно знаю, что поклялся предстать перед нашим сеньором, самим графом Ламбертом, именно сегодня в Окойтце. Я не доберусь туда без коня, а мой конь не поедет никуда без подковы. Ты единственный кузнец во всей округе, и именно поэтому тебе придется выполнить свою работу. Накажи своим домочадцам идти в церковь без тебя и проводи меня в кузницу.

— Но пропустить службу на Пасху — это величайший грех!

Я тронул ножны.

— Не такой уж и большой грех по сравнению с самоубийством, которое и есть твоя альтернатива.

Жена озабоченно поцеловала кузнеца и погнала ребятишек перед собой в сторону церкви. Таким образом, она приняла решение за мужа, хотя на самом деле я не собирался причинять ему вреда.

Он начал было звать жену, но я взял его под руку и направил к кузнице.

— Но я в своей лучшей одежде! Мне надо хотя бы переодеться!..

— Очень хорошо. Но сделай это быстро.

Кузнец пошел в дом, я последовал за ним. Внутри оказалось уютно; хижину построили добротно, как обычно и бывает у крестьян: каменный очаг и настоящий деревянный пол.

Кузнец остановился, обернулся и посмотрел на меня в сомнении, поэтому я вытащил меч из ножен и положил его перед собой, держа руку на эфесе. Он быстро переоделся.

— Но, светлейший пан…

Я поднял меч, держа его острием вниз, начал перекладывать оружие из руки в руку. Он вылетел из дома пулей и нырнул в кузницу. Я последовал за крестьянином.

Только-только разведя огонь в горниле, кузнец сказал:

— Да, я забыл! У меня же больше не осталось железа! Последнее я использовал еще в четверг, а запасы пополнятся только завтра.

— Нет железа? Тогда мы что-нибудь придумаем вместе. Гм… петли на этой двери железные. Для начала неплохо.

Я сорвал петли и бросил их кузнецу. Не очень благородно испытывать подобные приемы на достойном сожаления бедняке, но он исчерпал мое терпение.

— Но этого недостаточно, а петли так сложно сделать снова!

Вокруг валялось множество железных инструментов, однако мне не понравилась идея лишить человека средств работы. Я вернулся в его дом.

— Вот то распятие железное.

— Но его освятил священник! Мы не можем…

— Да, думаю, не можем. Эти подсвечники… двух как раз хватит на подкову и гвозди, тогда твои петли останутся нетронутыми.

— Но я сделал их в подарок своей жене!

— Если твоя жена требует никчемные безделушки, когда у тебя не хватает необходимых материалов для работы, то она заслуживает хорошей трепки! Бери и начинай заниматься делом!

Прошло восемь часов, пока он плавил и ковал железо, заполнял формы и остужал готовое изделие, и вот, наконец, мой конь обрел новую подкову. Пока я ждал, вернулась жена кузнеца. Я послал ее в деревню за мясом и вином. Пост закончился, и я ощущал твердую необходимость в большом куске жареной свинины.

В действительности я получил только слабенькое пиво и цыпленка — лучшее, как заявила жена кузнеца, что можно достать в праздничной кутерьме.

В конце концов, когда я оседлал Ведовское Пламя, время уже перевалило за поддень.

Кузнец выбежал следом за мной.

— Но светлейший пан, вы должны мне за работу!

— Последний раз, когда мне подковывали коня, я платил восемь серебряных гривен, именно столько я тебе и дам. Да, вот еще одна гривна за еду, хотя трапеза и не стоила того.

Я вскочил в седло.

— Но только подсвечники стоили вдвое дороже!

— В следующий раз будешь лучше готовиться к появлению заказчиков.

Я выехал из города. На самом деле я отдал ему почти половину всех своих денег. Мой отец совсем не богатый человек.

Пришлось потратить полчаса на то, чтобы вернуться к главной дороге. И хотя потом я скакал настолько быстро, насколько решался подгонять коня, темнота все равно застигла меня за несколько миль до места назначения. Я потерпел поражение.

Ночь выдалась безлунная, и волей-неволей мой боевой конь остановился. Пришлось провести еще одну ночь под деревом.

Прозвучал уже третий удар колокола, когда мы подъехали к Окойтцу. На воротах стоял мой старый друг, мы обнялись и обменялись дружеским поцелуем.

— Пан Владимир! Вы опаздываете!..

— Да, пан Лештко. Ведовское Пламя потерял подкову, а найти кузнеца на Пасху… Но мне все же надо извиниться перед графом Ламбертом. Где он?

— Ваши извинения откладываются. Ламберт отбыл ранним утром на весенний объезд своих владений. Он, возможно, не появится несколько месяцев.

— Черт! Черт, трижды черт побери!

— Да не беспокойтесь так уж сильно. Граф сказал, что если вы прибудете сегодня, то все нормально, если же нет — нам придется искать вас в ближайших лесах завтра. Он знает, что ни один из сыновей вашего отца не подведет его.

— Пан Лештко, мы служим лучшему сеньору в христианском мире.

— Согласен. Но пойдемте внутрь. У вас как раз есть время смыть дорожную пыль перед ужином.

Мы вошли во двор, где обнаружилась строящаяся широкая башня.

— А это что еще за штуковина?

— Плод воображения пана Конрада. Говорят, она должна высасывать энергию из ветров и заставлять ее выполнять приказы человека.

— Здесь попахивает колдовством.

— Пан Конрад утверждает, что никакого колдовства в этом нет. Хотя он, вне всякого сомнения, могущественный колдун, воин и к тому же настоящий гигант.

— Пан Конрад, это не тот ли мужчина, который убил разбойника, пана Райнберга?

— Райнберга и всю его банду, причем каждого лишил жизни единственным ударом меча!

— Не может быть! — воскликнул я.

— И все же это правда. Доспехи этих немецких ублюдков хранятся в нашей кладовой, и на них нет ни единой трещины Пан Конрад бил прямо в глаз и разрубал череп надвое, не повреждая шлема.

— Некоторые назвали бы это везением.

— Только не в этом случае, ведь он убил заодно всех остальных членов шайки. Клянусь вам, пан Конрад привез еще четыре брони, и ни на одной из них не было и пятнышка крови.

— Что он за человек?

— Я еще сам не встречал его, потому как приехал всего на день раньше вас. Говорят, он в Щецине, и вернется через одну-две недели. Мне нужно охранять ворота до шестого колокола, но вы отправляйтесь, пожалуй, в замок. Дамы позаботятся о вашем комфорте.

— А действительно ли, — спросил я, — гостеприимство Ламберта таково, каким его описывают?

— Даже лучше. Дамочек сейчас у него восемь, а нас, рыцарей, всего-навсего пять, так что мы из сил выбиваемся, чтобы удовлетворять всех.

— Бедняги, — ухмыльнулся я. — Ну, полагаю, нам придется хорошенько постараться.

Никто не встретил меня у дверей замка, но изнутри доносился странный шум. Казалось, будто дюжина сумасшедших барабанщиков одновременно колотила в свои инструменты, или будто плотники пытались обучаться музыке. Я пошел на звук и оказался в большой зале, где кипела совершенно непонятная мне деятельность.

Посредине стоял большой стол, за которым сидело полдюжины симпатичных девиц. Перед каждой стояло колесо, крутившееся, казалось, по собственной воле. Еще были большие шары шерсти и сложные сплетения нитей и катушек, вращавшихся с неимоверной скоростью.

Не помня себя, я осенил залу священным крестом.

Около одной стены еще две девушки работали на большой деревянной машине невероятной сложности, состоявшей из тысяч нитей, рычагов и других движущихся частей.

Напротив, у другой стены, лежали высоченные стопки готового полотна.

Одна из девчонок подле вращавшегося колеса заметила мое появление, бросила работу и подошла поприветствовать меня.

— Что… что все это значит? — спросил я.

— Ткацкие станки и прялки Ламберта, естественно. Наш хозяин решил, что лучше мы сами будем изготовлять ткань себе на одежду, чем отдавать серебро этим жутким валлонам. Вы, должно быть, пан Владимир. Давайте я провожу вас в вашу комнату.

Когда она вела меня по длинным коридорам, я спросил:

— Эти колеса и все такое прочее… Их, наверное, построил пан Конрад?

— Кто же еще?

— Значит, ты его знаешь?

— Я не совсем знаю его. — Девица скосила на меня глаза и улыбнулась — Я имею в виду, что, когда он уехал, я все еще оставалась простой деревенской девушкой. Но насколько я слышала, он великолепен!

— Но ты не видела его?

— О, видела, конечно. Он невероятно высок и просто прекрасен!

— Не понимаю, как мужчина может быть прекрасным…

— Значит, вы еще не видели пана Конрада. А вот и ваша комната.

Она засуетилась, проверила, наполнен ли водой чан и пуст ли горшок. Комната оказалась замечательно чистой, с огромной кроватью, стулом и умывальником.

— Тут очень даже ничего. Ах да, не поможешь мне вылезти из этой брони? Я в первый раз за три дня в состоянии снять ее. Две ночи, проведенные в железе, — это уж слишком.

— Конечно, пан Владимир… О, вам к тому же срочно надо помыться…

— Замечательная идея.

Я сел на стул, а она начала тщательно драить меня мочалкой — очень тщательно.

Вытершись насухо, я сел на кровать и сказал.

— Теперь я немного отдохну. Снимай свое платье и присоединяйся ко мне.

— Я думала, вы уже никогда не попросите.

Гораздо позже я заметил:

— Это было хорошо, девочка. Очень хорошо.

— Спасибо, светлейший пан. Ах. Вот и обеденный колокол. Нам надо одеваться.

— Правильно. — Я накинул рубаху и натянул штаны. — Кстати, как тебя зовут?

— Анастасия.

На обеде я встретил пана Бодана, друга моего отца, а он представил меня пану Фредерику и пану Стефану. Рядом с каждым рыцарем сидело по девушке, поэтому я приказал Анастасии присоединиться ко мне за столом.

— Думаю, я все еще остаюсь здесь за старшего, так что мне и командовать, — сказал пан Бодан. — Пан Владимир, как я заметил, вы опоздали. За это вам полагается наказание: замените охранника на внешних воротах и будете стоять на часах с полуночи до утра.

— Это кажется мне справедливым, светлейший пан. — Я опустошил кружку пива и махнул рукой девушке, чтобы та наполнила ее заново.

— Ну, кому-то надо заниматься этим.

— Я не жалуюсь. Пожалуйста, расскажите мне лучше побольше об этом пане Конраде.

— По-моему, он стал главной темой для разговора в наших краях, — заметил Бодан. — Перво-наперво, он ездит на кобыле.

Я подавил смешок:

— На кобыле?

— На кобыле. Более того, о лошади рассказывают чуть не больше историй, чем о седоке. Она отказывается даваться в руки кузнецу и бегает неподкованная и при всем при том галопирует по скалам, не сбивая копыт. Она не справляет нужду в стойле, но сама открывает запоры и бродит по полям, как отбившаяся от дома собака. Потом возвращается в стойло и сама же ставит на место засовы!

— Непостижимо!

— Она прекрасно обучена драться, и Конрад утверждает, что по крайней мере два его покойника на ее совести. И при всем при этом кобыла не брезгует надеть хомут и работать с крестьянами. Под ее влиянием лучшие жеребцы Ламберта прошлой зимой тянули бревна под руководством единственной маленькой крестьянской девочки. Простолюдины говорят, мол, лошадь настолько умна, что умеет говорить.

— Что?..

— О, весь разговор сводится к мотанию и киванию головой. Однако ее жесты совпадают с ответами на заданные вопросы. По моему мнению, это всего-навсего ярмарочный трюк.

— А что же сам рыцарь? Каков он? Кто его родители?

— Вот еще одна загадка. Говорят, какой-то священник наложил на него особый обет, и теперь он не может рассказывать о своем происхождении. Некоторые называют его социалистом, хотя никто до конца не понимает смысла слова. Оно может относиться к его стране, его военному рангу или религиозному ордену. По-моему, это все-таки религиозная секта, потому что он необычайно мягок в общении с детьми, крестьянами и другими животными. Единственное, что мы точно знаем о нем: он приехал с востока в компании с купцом, Борисом Новацеком.

— А, я знаю такого.

— Тогда ты должен знать, что Борис вовсе не дурак и не станет лгать, если в этом нет выгоды.

— Истинная правда.

— В общем, Борис утверждает, что встретил этого рыцаря в монастыре в Кракове, где тот занимался написанием книг.

— Рыцарь, который умеет читать и писать? Это недостойно мужчины.

— В нем все говорит о настоящем мужчине, несмотря на то, что он заявляет, будто провел семнадцать лет в обучении в школах.

— Вот дела. А сколько лет этому Конраду?

Между прочим, тушеная говядина была просто великолепна.

— По его собственным словам — тридцать, но он выглядит не старше тебя, а на его теле нет ни единого шрама. Потом еще все эти его вещи. Говорят, у пана Конрада есть палатка, настолько легкая, что ее можно удержать одной рукой: по слухам, она отпугивает назойливых насекомых. У него же — серебряные горшки, тарелки, легче которых только паутина. Нож с дюжиной лезвий, который складывается и становится не больше твоего пальца. Да, у пана Конрада есть еще один инструмент такого же размера, он производит огонь, когда человек касается специального рычага. И еще спальный плащ, закрывающийся сам собой, чтобы внутрь не проникал холод. Он дал пану Мешко прибор с иглой, которая всегда показывает на север, для ориентации в темноте. Эта игла горит зеленым пламенем, но никогда не сгорает.

— Мне бы последняя вещица пригодилась вчерашней ночью, — вставил я.

И пиво, на самом деле, здесь было отличное.

Пан Бодан проигнорировал мое замечание.

— Он же подарил Ламберту предмет, который заставляет далекие объекты казаться близкими. Некоторые здешние девушки могут показать тебе невероятно тоненькие иглы, сделанные Конрадом. А что уже говорить о крестьянах! Он им раздал сотни пергаментных пакетиков с семенами, на каждом кульке — надпись и прекрасная картинка. Большинство семян пустило ростки, и теперь в Окойтце появляются чертовски странные растения.

— Этот пан Конрад, должно быть, очень богат.

— Сказочно богат. Он приехал сюда с сундуком, полным золота и серебра. Всего сто двадцать тысяч серебряных гривен!

— Тогда… тогда почему же он остается в таких забытых Богом местах, как Силезия? — удивился я с набитым ртом.

— Кто знает, почему колдун поступает так, а не иначе?

— Ах да, я видел его колеса и прялки. Он — могущественный колдун.

— Однако в тех машинах из большой залы нет и капли колдовства. Я исследовал каждый их дюйм и обнаружил только доски и нити. Они хитрые, конечно, просто дьявольски хитрые. Но при этом остаются всего лишь обыкновенными штуковинами из дерева и шерсти.

— В самом деле?

Девка наполнила мою кружку заново.

— Потом еще меч Конрада. Это хрупкая вещица со всего лишь одной режущей стороной. И все же граф Ламберт — в присутствии сотни свидетелей — отрубил им с одного раза голову взрослого кабана. А когда Конрада разозлил один кузнец, он разрубил напополам его наковальню!

— Ну, я теперь примерно понимаю, что он должен был чувствовать в тот момент. Но вы до сих пор не рассказали мне о самом человеке.

— Я как раз собирался начать. — Бодан сделал еще глоток пива. — Он громаден, ему даже приходится пригибать голову, чтобы войти в эту дверь. Волосы — темно-русые, и он стрижет их очень коротко, почти по плечи. Усы у пана Конрада имеются, как и положено, но остальную часть лица он тщательно бреет странным ножом, который никогда не затупляется. В основном пан Конрад одевается как и все, но иногда носит тонкую жутко скроенную одежду с множеством пуговиц, застежек и заклепок. С его сапогами тоже не все в порядке, но точного описания я не слышал.

— Постойте-ка. Вы хотите сказать, что никогда его не видели?

— Что?.. Нет, конечно. Никто из нас, кроме Стефана и девок, не видел его. С нетерпением ждем встречи. Все, что я вам порассказал, — слухи. Кстати, кроме всего прочего, пан Конрад еще и доктор, математик и великий шахматист. Он обыграл графа Ламберта в первых двух дюжинах партий, и никто не смог повторить его подвиг с того времени. Ну вот. Я договорился до того, что моя еда остыла. Эй, девка! Кинь это обратно в котел и принеси мне что-нибудь погорячее.

— Ну, я знаю этого грязного колдуна очень хорошо, — встрял в разговор пан Стефан. — Слишком хорошо! Я служу здесь с Рождества, практически с ночи до утра, и знаю, чего стоит этот ублюдок.

— С ночи до утра? — переспросил я. — Это очень долго! Разве вы не должны были разделить службу с паном Мешко?

— Пан Мешко заменил Конрада и стал купцом, исполнял приказания графа Ламберта. Потом Конрад околдовал Ламберта обещаниями богатства и славы и посвятил все свои дни строительству колдовских механизмов, которые вы видели в зале и во дворе. Мне приходилось стоять на часах семь ночей в неделю, а ночи сейчас длинные и холодные!

Пан Бодан возразил:

— Я уже, кажется, доказал, что во всех этих устройствах нет магии.

— Нет магии? Вы что, не помните, как на этом самом столе, с которого мы сейчас едим, он пролил человеческую кровь!

— Я была там, — спокойно произнесла Анастасия, — один из мужчин поранился, когда рубил деревья. Ему ногу раздробило. Пану Конраду пришлось отрезать ее и зашить рану, чтобы спасти несчастного.

— А крестьянин умер в течение месяца! Дьявольский ритуал ничем не помог ему! — крикнул Стефан.

— Но пан Конрад пытался…

— Заткнись, девка!

На несколько минут воцарилась тишина, потом Анастасия мягко заметила:

— Я помню пана Конрада на похоронах крестьянского ребенка. Он плакал.

ГЛАВА 2

Две недели пролетели как один день. Погода стояла отличная. Запасы еды и вина казались неистощимыми. Остальные рыцари проявили себя замечательными товарищами. А дамы… ах, дамы… я перебрал их всех, если вы понимаете, о чем я, но в конце концов обнаружил, что лучшей была самая первая. Большинство ночей я проводил с Анастасией. То есть, скорее, большинство вечеров: от обязанностей дозорного меня никто не освобождал.

Часто Анастасия приходила ко мне, когда я стоял на часах, иногда мы болтали, иногда просто держались за руки и смотрели на сверкающие в небе звезды. Она околдовала меня, хотя, конечно, из всего этого ничего не могло получиться. Несмотря на ее абсурдный статус «ожидающей дамы», она оставалась всего лишь крестьянкой, а я — рыцарь, и мои родители очень… традиционны во взглядах.

И все же… все же я старался не думать о своем отъезде из Окойтца.

Приезд пана Конрада я ожидал со смесью радостного нетерпения от предстоявшей встречи с героем и страха от прибытия колдуна. Но когда я, наконец, увидел его и привык к поразительному росту, то счел пана Конрада самым вежливым и приятным рыцарем, которого только можно представить.

Он оказался обладателем прекрасного голоса и знатоком тысяч песен; не помню, чтобы пан Конрад хоть раз повторялся, если его специально не просили об этом. Он мог танцевать и читать стихи часами. Дамы настояли на том, чтобы мы выучили его танцы: польку, и мазурку, и вальс. Иногда Конрад нанимал нескольких крестьян-музыкантов, и мы танцевали и веселились всю ночь.

Колдуны из легенд обычно все замкнутые и неразговорчивые. А вот пан Конрад радовался возможности поделиться с кем-то своими знаниями, будь то крестьянин, благородный рыцарь или купец. Меня лично поразили его механические штуки, со временем я начал даже понимать принцип действия некоторых машин и надеялся, что однажды смогу сделать нечто подобное своими руками.

И все же в некотором смысле его можно было назвать странным. Крестьяне перестали устраивать петушиные бои, потому что «Конраду это не нравится». Прошлой зимой, когда пан Стефан притащил медведя для забавы — привязанного к столбу зверя разрывают на части дворовые собаки на потеху рыцарям, — Конрад сумел выкупить животное, убил его одним ударом своего знаменитого меча и приказал выделать шкуру, а мясо приготовить на ужин. Пан Конрад совершенно не понимает подобных забав. Говорят, когда он убивал зверя, на его благородном лице отражалась глубокая печаль.

И потом еще его отношение к детям. Нормальный мужчина оставляет детей на попечение женщины до тех пор, пока они не становятся достаточно взрослыми, чтобы походить на людей, но Конрад наслаждался общением с мелюзгой и даже предпочитал общество ребенка своим друзьям-рыцарям. Он не жалел времени на объяснения им своих действий и никогда не терял терпения, как в разговорах со взрослыми. Пан Конрад платил священнику, чтобы тот обучал детей буквам, и сам преподавал математику. Более того, Конрад собственноручно делал игрушки и учил детей новым играм, спортивным и развлекательным.

Конрад владел мечом мастерски и вскоре начал обучать нас своему искусству каждый вечер. Он пренебрегал щитом, доверяя только своему мечу при парировании ударов противника. Впрочем, он ни во что не ставил и кольчуги, не признавал их несомненной пользы! Однако пан Конрад абсолютно не умел обращаться с копьем и выглядел довольно неуклюже с ним на лошади. Стрельба из лука ему тоже не давалась, но все это, казалось, только увеличивало нашу привязанность к нему; радостно осознавать, что ты хоть в чем-то превзошел великого воина!

И последнее — Кристина. Это девка из Окойтца, которая ездила с Конрадом в Цешин. Она, очевидно, безнадежно влюбилась в него, и каким-то образом большая часть его шарма и обаяния передалась ей, но при этом приобрела оттенок женственности. У Кристины обнаружились грация и выдержка настоящей благородной женщины, так что ни один из рыцарей больше не мог обращаться с ней как с обычной крестьянкой, все выказывали уважение, подобающее в общении с дамой высокого ранга.

Вскоре остальные «ожидающие девушки» начали подражать ей, в том числе и моя Анастасия. Мне это показалось довольно милым — на самом деле все, что бы ни делала Анастасия, казалось мне милым! — но остальные рыцари часто реагировали на перемены не совсем адекватно. Переспать с деревенской девкой — одно дело. Иметь связь с благородной женщиной — совсем другое!

Через некоторое время вернулся граф Ламберт и привез с собой почти королевскую компанию: с ним прискакал его сеньор, князь Хенрик Бородатый со своим сыном, молодым княжичем Хенриком, прозванным Набожным. Я не присутствовал при их разговорах, но насколько я знаю, они все время проводили с паном Конрадом.

На следующий день граф Ламберт организовал охоту и пригласил меня присоединиться к ним. Я известен как отличный охотник, возможно, граф Ламберт слышал об этом. Может быть, он не знал, что я стоял на часах с полуночи до утра, но когда сеньор вашего отца приглашает вас поохотиться с его сеньором (! ), вы едете без возражений.

Поэтому вместо того, чтобы лечь спать после бессонной ночи, я отправился на охоту. Мы замечательно развлеклись, фортуна не отвернулась от нас тем утром. Так получилось, что пан Конрад пролил первую кровь. Неумелый с копьем, он только испортил все дело, всего лишь ранив зубра в плечо. Потом совершенно потерял след зверя и, в конце концов, заблудился сам. Зверя прикончил я, а граф Ламберт нашел нашего павшего духом Конрада.

Я пропустил пир тем вечером — заснул на кровати, даже не сняв доспехов. Однако в полночь уже стоял на часах, ни на минуту не опоздав.

Буквально через час за мной пришел пан Бодан, который и приказал мне явиться для разговора к князю Хенрику в его собственные комнаты.

Я еще никогда не встречался наедине с особой королевского рода, поэтому, когда стучал в дверь, коленки у меня тряслись от страха.

— Входи, мальчик мой. Присаживайся и выпей со мной чашу вина.

Князь был очень пожилым, почти древним старцем — ему, наверное, исполнилось лет семьдесят. Лицо покрылось морщинами, трещинами и загаром, густые белые волосы ниспадали на широкие плечи, а огромная белая борода свисала до самого тщательно выделанного пояса. Одежда из пурпурного бархата была украшена вышивкой из настоящей золотой нити.

С другой стороны, Хенрик не производил впечатления хилого щеголеватого старикашки. Его манера держаться выдавала силу характера, руки, несмотря на годы, сохранили крепость, а глаза… глаза видели все на свете!

— Благодарю вас, ваша светлость.

Я поклонился ему по-славянски, опустившись на колени и коснувшись лбом пола.

— Встань, встань, дитя мое! Не стоит придерживаться формальностей, когда мы наедине. Я предлагал тебе сесть.

Я так и сделал, а князь Хенрик наполнил огромную золотую чашу вином из серебряного кувшина. Потом сделал большой глоток и передал чашу мне. Я последовал его примеру, потом поставил опустевший сосуд на стол.

— Прекрасно, ты пьешь так же умело, как и твой отец Если ты вышел хоть вполовину таким, как он, то я еще дождусь великих дел от тебя, — с этими словами князь снова наполнил чашу.

— Я постараюсь, ваша светлость.

— Конечно, постараешься. Я знаю, как трудно жить, будучи сыном великого отца. Я помню его в битве при Фулнеке. Моравцы превосходили нас вдвое, но пан Ян сумел повести наше войско в атаку и рассечь их порядки надвое. Кажется, что все это происходило только вчера… Он поразил их первого рыцаря копьем, пробил щит, доспехи и грудь. Потом поскакал дальше и несколькими минутами позже сломал свое копье о второго рыцаря, выбив его из седла и оставив погибать под копытами польских лошадей. Потом вытащил меч и начал расчищать дорогу, размахивая клинком во все стороны, а его люди расширяли проход в рядах противника. Твой отец пробился сквозь вражеские порядки и выиграл для всех остальных время, нужное для перестройки рядов, после чего мы обошли моравские полки с флангов и смяли их, как клочок пергамента! И победа стала нашей!

— Я слышал, в той битве отца серьезно ранили…

— Да. Это произошло еще до твоего рождения, не так ли? Я видел, как грязный крестьянин загнал дротик прямо ему в живот. Долгое время я опасался за жизнь пана Яна но забота твоей матери и выдержка помогли ему выкарабкаться. Знаешь, я запомнил того крестьянина, и когда он оказался среди захваченных в плен, отпустил всех, кроме него. Повесил негодяя за его мерзостное деяние… Ах, ты настолько похож на своего отца, что мог бы сойти за его близнеца, если бы не возраст. У тебя его сноровка — я к сожалению, пропустил твой сегодняшний финальный удар, но зато видел тушу убитого зубра. Единственный выпад — прямо в сердце зверю, разъяренному неловким ударом пана Конрада.

— Ваша милость, я слышал, что пан Конрад до этого никогда не участвовал в охоте.

— Да, мне тоже говорили подобное — странно, не правда ли? Рыцарь, которому оказалось под силу сокрушить неуловимого разбойника, пана Райнберга, и одновременно стереть с лица земли всю его шайку, но который при этом никогда не охотился на зверя! Расскажи, что ты думаешь о нем?

— Трудно сказать, ваша милость… Пан Конрад наполовину герой, наполовину ребенок; наполовину ремесленник, наполовину поэт; наполовину колдун, наполовину святой! Все, что я могу сказать, так это что мне он нравится, и я доверяю ему.

— Скажи-ка, если бы ты мог, ты остался бы с ним?

— Ну… да, ваша светлость, если это не повредило бы моему долгу и чести.

— Итак. Ты не был на вечернем пиру… — князь Хенрик поднял руки, когда я начал было оправдываться, — я знаю, что ты поступил правильно. Твой долг заставил тебя пропустить торжество, чтобы достойно выполнить службу. Твой поступок достоин благородного мужа. Но знай, что во время пира граф Ламберт даровал часть своих земель пану Конраду. Последний отбудет в свое новое поместье на рассвете, и я хочу, чтобы ты отправился вместе с ним.

— Но, ваша светлость… Мой долг здесь…

Черт возьми, я не мог сказать ему об Анастасии!

— Пусть тебя это не беспокоит. Я улажу дела с твоим отцом и Ламбертом.

— Но чем я смогу послужить вам?

— Если честно, мой мальчик, я и сам пока не знаю. Мне тоже непонятен пан Конрад. Он может стать и величайшим добром, и величайшим злом для Польши. Я только чувствую, что мне будет лучше, если рядом с ним окажется надежный рыцарь, который и от неприятностей оградит… и передаст мне информацию, какая, по его мнению, представляет интерес.

— Ваше желание — закон для меня, ваша милость. Я буду выполнять свой долг до самой смерти, если понадобится.

— Я уверен в тебе, мальчик мой. Кровь отца течет в твоих жилах. Но запомни, тут у нас был секретный разговор. Никто не должен знать ни слова из него, кроме твоего отца. А теперь отправляйся спать. Завтра тебя ждет поездка.

Итак, мое пребывание в Окойтце внезапно закончилось, и когда в следующий раз я увижу Анастасию, у нее наверняка уже будет муж-крестьянин и куча чумазых детишек, копошащихся в золе у дымящего очага.

Я не пошел сразу в свою опочивальню, а направился в трапезную. Остатки угощения после пира еще не успели убрать. Я нашел почти полный кувшин вина, взял чашу и немного холодного мяса. Ужин в одиночестве как раз соответствовал моему настроению. Разлука всегда приносит печаль.

Когда я добрался до опочивальни, уже прозвучал удар колокола. Я сбросил доспехи прямо на пол, забрался в кровать и обнаружил там Анастасию. Через мгновение мы уже плакали друг у друга в объятиях.

— Пан Владимир, — рыдала она, — я не хочу покидать вас.

Вот и вся секретность нашего разговора с князем Хенриком, подумал я. Девушки всегда все узнают первыми.

— И я не хочу покидать тебя, любовь моя.

— Любовь моя?.. Вы никогда еще так меня не называли…

— Возможно, потому, что до этого момента не осознавал, насколько сильно я люблю тебя.

— О-оооуу! Неужели вы не понимаете, что это только делает мне больнее!.. Ну почему мы должны поступать так, как нам кто-то приказал? Это нечестно! Почему я должна уйти от тебя, как приказывает мне Ламберт? Я не хочу никуда уезжать отсюда и от тебя!

— Минуточку, любовь моя! Это я должен уезжать, а ты — оставаться!

— Да нет же! Ламберт приказал мне ехать вместе с паном Конрадом!

Мой смех, наверное, перебудил половину замка.

— Но я тоже еду с ним!..

Наша радость не знала границ, и той ночью мы не сомкнули глаз.

На рассвете мы с Анастасией уже упаковали вещи и стояли во дворе еще до того, как там появился пан Конрад. Когда же он вышел, то оказалось, что его сопровождает Кристина и еще три девушки вдобавок. Мне показалось, что он выбрал тех девиц, которые обладали достаточно изысканными манерами.

— О, пан Конрад, я вижу, наш великодушный хозяин великолепно снарядил вас в дорогу…

— Действительно. Он сама щедрость. Но почему вы в седле?

— Я надеялся сопровождать вас и помогать охранять ваши несравненные сокровища.

— А сокровищ больше, чем вы думаете, пан Владимир. — Конрад повесил два маленьких, но тяжелых мешочка на лошадь и крепко привязал их к седлу. — Ваше присутствие, безусловно, необходимо, и я надеюсь, что вы станете моим гостем. Кстати, по-моему, не один я нуждаюсь в вас. — Он подмигнул Анастасии, потому что, конечно, знал о наших с ней отношениях.

Девушки почли своей обязанностью расплакаться при расставании с семьями и родными домами, и Анастасия присоединилась к ним, хотя ее родители умерли уже год назад. Но через час девичьи слезы высохли и сменились веселым ожиданием путешествия.

Наша компания представляла собой пышное зрелище в то утро. Мы с Конрадом в полном вооружении на конях, наши дамы в красивых платьях на отличных верховых лошадях — и еще три добрых мула, нагруженных провизией и одеждой.

Конрад поехал впереди с Кристиной подле него, так что волей-неволей мы с Анастасией и остальными девушками оказались сзади.

После нескольких часов пути я спросил:

— Анастасия, ты не знаешь, куда мы едем?

— Конечно же, в земли пана Конрада.

— Да, но где они находятся?

— Ну, я думаю, в том направлении. — Она ткнула пальцем вперед.

Я нашел такое объяснение не слишком ясным и начал расспрашивать любимую подробнее. И с удивлением выяснил, что она не только не имела ни малейшего понятия о географии, но даже с раннего детства и не была нигде, кроме Окойтца. Ее слепая вера в меня и в пана Конрада умиляла, но мне, например, спокойнее, когда я знаю, куда направляюсь.

Наш путь пролегал через густой лес, и так как опасность быть застигнутыми врасплох там оставалась высокой, я не решался покинуть свое место в арьергарде, пока мы не выехали на открытое пространство.

Я пустил Ведовское Пламя в галоп и оказался во главе нашей небольшой колонны.

— Пан Конрад, мне надо с вами поговорить.

— Ты выбрал подходящий момент для этого. Чем могу помочь?

— Вы знаете, что я не был на пиру и не слышал, как Ламберт даровал вам земли. Куда мы направляемся?

— Очень хороший вопрос. Когда мы выехали, я сам этого не знал. И это беспокоило меня все утро. Понимаете, мне выделили огромную полосу земли в горах к югу отсюда. Там находится старая копь, где добывали уголь, и я надеюсь снова открыть ее. Но там нет ни единого здания, даже лачуги не найдется никакой, и мы навряд ли можем устроить наших девушек посреди леса.

— Ламберт дал вам земли, но не дал крестьян? Вот странно. Может, мой отец сможет одолжить вам пару дюжин людей.

— О, спасибо большое, но я терпеть не могу утруждать человека, которого даже не знаю. В любом случае в Цешине полно рабочих рук. Думаю, наилучшим выходом будет заехать туда и набрать команду рабочих-строителей, прежде чем направляться в Три Стены.

— Три Стены?..

— Мне пришло в голову именно это название, потому что луг, на котором мы будем строить, с трех сторон окружен высокими скалами. Господь Бог возвел три стены за нас. Нам осталось выстроить четвертую.

— Прекрасная мысль. Хотя… при такой скорости мы навряд ли доберемся до Цешина к ночи.

— Верно. Девушки все равно не выдержат в седле так долго. Так что, наверное, мы заедем к пану Мешко и пани Ричезе на ночь. Примерно через час покажется поляна с ручьем. Там мы устроим привал.

Речь пана Конрада всегда изобиловала живыми деталями.

На поляне мы помогли дамам слезть с лошадей, расседлали коней, разгрузили мулов и привязали всех животных, кроме Анны — кобылы Конрада, которая отказалась стоять на месте. Конрад обращался с Анной как ласковый отец с любимой дочерью, разрешал ей скакать по лесу вокруг поляны Он дважды обежала поляну и вернулась попить воды и пощипать травки. Я знаю, что на кобылу просто повлияла горячка бега, после которой она никак не могла успокоиться, но меня все равно не покидало ощущение, будто лошадь искала возможную засаду.

Я отогнал наваждение и повернулся к остальным, ожидая увидеть, как дамы готовят обед, но на самом-то деле они едва двигались. Конрад сам занимался заготовкой дров, и через довольно короткий промежуток времени на поляне запылал веселый костерок. Казалось, Конрад наслаждался работой и гордился своим умением рубить деревья: он никому не предложил помочь ему.

И все же вид мужчины, занимающегося женской работой, смутил наших девушек до такой степени, что они, хромая, поспешили перехватить у него инициативу и сами занялись приготовлением обеда. Конрад остался не у дел и прилег на траву рядом со мной.

Некоторое время мы молчали, потом я попросил:

— Поделитесь своими мыслями, друг мой.

— Ну, я думаю об этой угольной шахте. Она заполнена водой, и нам понадобится что-то вроде насоса, чтобы выкачать ее.

— Еще одна из ваших ветряных мельниц?

— Не думаю, что она поможет Луг окружен достаточно высокими скалами с единственным небольшим проемом между двумя утесами. Там не будет достаточно ветра.

— Место, по-видимому, хорошо защищено.

— Да, в этом его преимущество. Но осушение этой копи может стать серьезной проблемой. Сила ветра в качестве помощника исключается. Там нет реки, значит, энергия воды тоже отпадает. Тягловая сила животных? Местность густо поросла лесом и пройдет слишком много лет, пока мы сможем выращивать достаточно съедобных растений. Ввоз корма для лошадей или быков влетит нам в копеечку. Но, если у нас появится уголь, я думаю, мне удастся соорудить грубый паровой двигатель. Поршни, цилиндры, паровые котлы с высоким давлением изобретут еще очень не скоро, но, может быть, конденсаторный паровой двигатель.

— Пан Конрад, я опять потерял нить ваших рассуждений. Пожалуйста, объясните, как это возможно выкачать воду с помощью пара.

— Давайте посмотрим… Я уже говорил, что все вещи существуют в трех состояниях — твердом, жидком и газообразном. Если вы достаточно нагреете твердый предмет, он начнет плавиться. Если вы достаточно нагреете жидкость, она начнет кипеть.

— Это естественно.

— Прекрасно. Теперь дальше, вещество в газообразном состоянии обычно гораздо более рассредоточено, чем жидкое. То есть заданное количество материи занимает больше места.

— Поверю вам на слово.

— Вам не надо верить мне на слово. Вы это сами наблюдали. Вы видели, как кипит вода в котле. Посмотрите туда, где девушки готовят обед. Пар выходит из котла и поднимается над ним. Более того, этот пар когда-то был водой, что подтверждается снижением уровня воды в посудине ровно настолько, сколько образуется пара.

— Я сказал, что верю вам! — воскликнул я, вскакивая.

— Ты сказал, что веришь мне на слово! То, что я тебе рассказываю, — это наука, ее не надо принимать на веру! Каждый шаг в рассуждениях нужно проверять прямым наблюдением. Я пытаюсь научить тебя понимать окружающий мир и обращаться с физической вселенной. Я не пытаюсь научить тебя религии! Это не моя задача!

— Извините, пан Конрад. Пожалуйста, продолжайте.

Какой, однако, темперамент! Наверное, он пьет недостаточно вина.

— Нет, это я должен принести свои извинения, пан Владимир, на самом деле в науке есть что-то от религии. Понимаете, Бог создал все живое и неживое, все существующее. Он Сам — великий замысел, главный оформитель, главный инженер. Когда мы изучаем мир вокруг нас, мы изучаем Его работу, Его мысли. Игнорировать это или верить на слово простому смертному — все равно что богохульствовать.

Я улегся обратно на траву.

— Вот это замечательная мысль! Как будто возможно исследовать мышление Господа, наблюдая за его творениями — точно так же, как я изучал ваше мышление, рассматривая ваши прялки и ткацкие станки. Непостижимо!.. Думаю, мне понадобится много времени, чтобы примириться с этим положением.

Несколько минут мы наслаждались тишиной, потом дамы позвали нас обедать. Они все еще с трудом передвигались, на их лицах я не заметил ни единой улыбки.

— Почему носы повесили? — осведомился я.

— Любимый, меня тревожит вовсе не нос, а немного иная часть тела, — ответила Анастасия.

— Ну, веселей! Мы приедем к пану Мешко всего через четыре часа.

— Еще четыре часа!.. — прозвучал общий стон пяти женщин.

— Мне очень жаль, — продолжил я, — но мы ничего не можем поделать. Вся проблема в этих ужасных седлах, которые вы почему-то до сих пор используете. Это самая глупая вещь, которую можно вообразить — после вымени у жеребца. Ездока в седле не держит ничего, кроме благих намерений лошади, а последней я бы не стал доверять ни при каких обстоятельствах. Только посмотрите на это приспособление! Женщина должна соорудить на правом колене петлю, затянутую так, чтобы конечность наверняка онемела, потом просунуть левую ступню в непонятное подобие стремени, а правую — под левое колено, что тоже не прибавляет комфорта. По-моему, главное назначение этих пут — позволить женщине ехать верхом в платье и одновременно ломать собственное тело.

— Ну и что же нам тогда делать?

— Не спрашивай, любовь моя. Я здесь только в качестве воина и любовника. За технические приспособления у нас отвечает пан Конрад.

К Конраду повернулось пять пар глаз.

— Так это же очевидно. Наденьте штаны и садитесь на мужское седло.

— Это возмутительно! — высказалась Кристина. — Одна только мысль о том, что даму увидят в мужской одежде…

— Ты сама ответила на свой вопрос, девочка моя. Ключевое слово «увидят». Сшейте что-то внешне похожее на женское платье, но функционирующее как мужские штаны.

— О… я не понимаю.

— Возьми одно из своих платьев, разрежь юбку спереди и сзади снизу вверх, потом между двумя половинками вшей материю. Если постараешься, то сможешь скрыть место шва и спокойно сядешь верхом на лошадь.

Девушки посмотрели друг на друга выжидающе, потом их лица осветили улыбки.

Внезапно Кристина опомнилась:

— А как же его надевать?

— Ну… можно разделить платье на две половинки — верхнюю и нижнюю, юбку и блузку, или можете разрезать платье спереди и застегивать на пуговицы, наподобие моей рубашки.

Улыбки снова расцвели.

— Так мы никогда не доберемся до пана Мешко. Девушки, быстро помойте и упакуйте посуду, пока мы будем седлать лошадей.

Солнце все еще стояло высоко, когда мы прибыли на место. Пана Мешко не оказалось дома, он где-то упражнялся в фехтовании, но пани Ричеза достойно встретила нас. Ее с легкостью можно назвать самой обходительной и грациозной женщиной во всем христианском мире. Она была неблагородной по происхождению, как и моя Анастасия, и, осматривая ее ухоженный дом, я видел перед собой мое будущее хозяйство. Но пан Мешко тоже крестьянин от рождения, его посвятили в рыцари на поле боя за доблесть. У него не было героя-отца и двадцати поколений знати за спиной.

Пан Конрад завел разговор с пани Ричезой.

— Да, пан Конрад, Греч прибыла без приключений, девушка просто чудо! Эта ваша новая математика действительно замечательная вещь. Я не сомневаюсь, что к Рождеству у нас появится с дюжину новых учительниц.

— А что со школами?

— Все в порядке. В восьми деревнях уже достаточно школ, и, думаю, к зиме проблема будет не в них, а в нехватке образованных преподавателей.

— Дюжина за первый год — это даже больше, чем я надеялся. Учебники?

— Мы уже приступили к делу и приобрели первые экземпляры в Цешине. Но, судя по тому, как все продвигается, четыре дюжины ко времени нам не собрать.

— Неприятно. Были какие-нибудь вести от отца Игнация?

— Еще нет. Но у нас возникли проблемы с поиском купца, который бы направлялся в Краков.

— Так. Если не будет никаких вестей еще несколько недель, попытайтесь найти профессионального писца в Цешине.

— Но их услуги очень дороги, пан Конрад. Мы и так выбиваемся из бюджета.

— Ну, превышение бюджета не так страшно, как провал всего проекта. Нам нужны книги.

— Извините, пан Конрад, — встрял я, — о чем идет речь?

— Пани Ричеза и я организуем систему школ. Следующей зимой у нас будут работать около дюжины школ с Рождества до весеннего посева.

— Школы?.. Учить чему? Кого? Зачем?..

— Да, школы! Чтение, письмо и арифметика — для начинающих. Для людей Ламберта. А преподают добрые девушки пани Ричезы.

— Крестьянам? С какими-то крестьянскими девушками в качестве учителей?

— Пан Владимир, можно вам напомнить, что вы проявляете все признаки влюбленности по отношению к недостойной крестьянке? Что вы находитесь под крышей дома человека, который родился среди этих несчастных, обделенных судьбой людей? И, если уж на то пошло, самое важное дело в жизни женщин — это рождать и растить детей, что, кстати, включает и их образование, а мы, мужчины, можем только помогать им в этом по мере своих сил. А теперь сейчас же извинитесь перед пани Ричезой.

Черт, черт, черт! Но я поклялся защищать этого человека. О том, чтобы завязать с ним драку, не могло быть и речи. Мне оставалось только извиниться.

Я только начал это делать, когда вошел пан Мешко, и Конрад поспешил поприветствовать его.

— Пан Мешко! Поздоровайтесь со своим новым соседом!

— Что?.. Пан Конрад! О чем это вы?

— Граф Ламберт даровал мне земли, примыкающие к вашим.

— Поздравляю! Но… это может быть только гористая местность. Там нет пригодной для пашни земли.

— Ваша правда. Но я планирую делать из угля и известняка известковый раствор, потом заготовлю немного леса и, возможно, выращу пару овец.

— Ну, это может сработать. Но как вы собираетесь кормить своих людей?

— Очевидно, мне придется закупать продукты, и это одна из причин, почему я хотел поговорить с вами. Надеюсь стать вашим лучшим клиентом.

— Да, я лучше буду иметь дело с вами, пан Конрад, чем с каким-нибудь венгерским купцом, но нам следует все обговорить. У меня тут появилась новая бочка пива, которую надо бы оприходовать. Пойдем в мою комнату.

Пани Ричеза завязала оживленный разговор с Кристиной, остальные девушки окружили их. Вскоре все дамы переместились на кухню. Я думал, меня совсем бросили, но нет. У меня оставалась моя Анастасия.

ГЛАВА 3

На следующий день, по дороге в Цешин, я сказал:

— Пан Конрад, вы говорили о паровых машинах…

— О конденсаторных паровых двигателях. Да?

— Расскажите мне, как они действуют? Вы когда-то видели подобные устройства?

— Ну… я видел похожий двигатель в музее, но это не то, что нам нужно. Понимаешь, там есть ствол шахты, который наклонен под углом сорок пять градусов, — заметив выражение моего лица, он нарисовал в воздухе угол так, чтобы я понял, — и я не знаю, насколько велика должна быть труба в длину, но думается, мне удастся собрать более простой механизм, который тоже будет работать.

— Вы правы, я видел бревно на шагающем ходу, и мне оно не показалось простой штукой.

— Неужели? Где?

— В соляных копях, в Кракове.

— Пан Владимир, мы обязательно посетим это место. Но вернемся к моему двигателю. Представь себе брус с двумя отверстиями снизу и одним — сверху. Одно из нижних отверстий снабжено клапаном, который позволяет воде проникать внутрь, но не дает ей вытекать наружу. От него же отходит длинная труба, конец которой находится в воде. Второе нижнее отверстие тоже имеет трубу — скажем, длиной ярдов в восемь, — ведущую к другому брусу с другим клапаном снизу, который впускает и не выпускает воду. Эти клапаны можно сделать из простых кусочков кожи, свободно прикрывающих отверстие.

— Я примерно представляю, о чем вы.

— Прекрасно. К верхнему отверстию каждого бруса мы подводим трубу от котла — то есть большого котелка с хорошей крышкой. Между котлом и каждым брусом у нас есть клапан, закрывающийся и открывающийся только с нашей помощью. Все еще поспеваешь за мной?

— Да.

— Замечательно. Теперь мы открываем паровой клапан, и нижняя труба наполняется паром. Воздух в трубе вытесняется в верхнюю трубу.

— А… ну да. Под котлом горит огонь.

— Конечно. Теперь закрываем паровой клапан. Пар в нижней трубе охлаждается и превращается обратно в воду, которая занимает гораздо меньше места, чем пар. Клапан в верхней трубе не даст воздуху поступить обратно, поэтому в нижнюю трубу всасывается вода, занимая освобожденное место.

— О…

— Ты когда-нибудь пил через соломинку?

— Соломинку?.. Нет, но однажды, когда я болел, мать заставила меня пить горячее пиво через перо цапли.

— Это одно и то же. Пока наполняется нижняя труба, мы освобождаем верхнюю от воздуха тем же способом, как и нижнюю. Когда нижняя труба наполнилась, открываем нижний паровой клапан и закрываем верхний. Я, кстати, сейчас подумал, что обоими паровыми клапанами можно управлять с помощью одной ручки. Вода переливается из нижней трубы в верхнюю и поднимается на шестнадцать ярдов. Закрытие паровых клапанов повторяет процесс. Вообще-то я не знаю, насколько глубока та шахта, но наверняка больше шестнадцати ярдов. Почему бы нам не наделать много труб, каждая из которых будет снабжать водой трубу над собой? Нам понадобятся только две паровые линии, одну для четных и одну — для нечетных труб.

— Вот здорово, пан Конрад!..

Некоторое время мы ехали молча, пока я переваривал информацию. Потом я сказал:

— А зачем нам надо много труб? Почему бы не сделать просто одну длинную?

— Есть предел всасывающей способности. Я сказал «всасывается», потому что это легче себе представить. В действительности воду втянуть невозможно. Жидкости не имеют прочности при растяжении. На самом деле мы просто понижаем давление в трубах и позволяем атмосферному давлению вытолкнуть воду на поверхность.

— Атмосферное давление?..

— Да, представь себе, что мы живем на дне океана из воздуха…

— На дне океана!..

Да, иногда Конрад заходит слишком далеко.

— Из воздуха. Ну же, Владимир. Неужели ты будешь сомневаться, что тебя окружает воздух? А что же тогда такое ветер, как не движение воздуха? Что же ты тогда вдыхаешь?

— Ну… да. Но я никогда не размышлял об этом в таком смысле.

— Ладно. Далее, воздух имеет определенный вес и…

— Эй! Вы опять за свое! Если бы воздух что-то весил, разве не упал бы он вниз?

— А?.. — переспросил Конрад.

— Он же в воздухе, не так ли? Или, наверное, лучше сказать просто «вверху», понимаете. Если он что-то весит, ему следует упасть!

— Но… он действительно упал. Он же на Земле, правда? Он же не улетел на Луну?

— Откуда мне знать, черт возьми?

— Ну, не улетел он. Если ты отправишься на Луну, тебе придется взять с собой воздух.

— Если я отправлюсь на эту чертову Луну!.. Черт возьми, пан Конрад, я пытаюсь вести с вами нормальную беседу. Мы разговариваем о возможных способах выкачать воду из затопленной шахты. Я, наверное, и не так образован, как вы, но я все же не идиот и не ребенок, чтобы меня кормили сказками про драконов и про путешествия на Луну.

Девушки остались далеко позади, спор заставил нас пришпорить коней. Некоторое время мы ехали в тишине, пытаясь успокоиться. Потом пан Конрад сказал:

— Ладно, извините, пан Владимир. Я не собирался оскорблять вас. Мы обсуждали атмосферное давление. Давайте представим, что вы идете по дну озера… нет! Беру свои слова обратно. Представим, что черепаха ползет по дну озера.

— Так лучше, — заметил я.

— Итак, черепаха не может поднять голову и увидеть воду над собой, да? Но мы-то знаем, что вода имеет вес, всегда течет сверху вниз и скапливается в самой нижней точке. Правильно?

— Понимаю. Получается, что если бы я стоял на верху мира, как ангел, то увидел бы вас, едущего по дну океана из воздуха.

— Прекрасно сказано, пан Владимир. Дальше. Воздух очень мало весит, но глубина его достигает нескольких миль. Так что вес его на один квадратный метр составляет около десяти тонн Эй, не взрывайтесь снова!..

Я ответил с некоторой покорностью:

— Моя спина — это примерно половина квадратного метра. Объясните же мне, почему я с легкостью ношу на спине пять тонн воздуха, когда всего лишь одна тонна камня размажет меня в лепешку?

Пан Конрад поскреб подбородок, скривился при виде появившейся под ногтями грязи и пробормотал:

— Две недели без ванны.

Потом сказал громче:

— Воздух давит одинаково со всех сторон. В то время как он давит на тебя сверху, он точно так же давит и снизу. Таким образом, две силы уравновешивают друг друга Давление сверху равно давлению снизу, поэтому ты ничего не чувствуешь.

— На меня навалилось несколько тонн сверху и столько же снизу, да плюс несколько тонн со всех сторон?! Если бы это была правда, я давно превратился бы в мокрое пятно.

— Без атмосферного давления вы точно умрете. Можете думать, что вас уже размазало, что вы, пан Владимир, привыкли к своему размазанному состоянию.

— Моей матери не понравилось бы такое предположение.

Вот в таком стиле мы и проговорили все утро.

Беседа с паном Конрадом может отключить разум не хуже венгерского вина! Единственной моей победой было следующее: Конрад подумал, будто шагающее бревно — это брус, который передвигается сам по себе, в то время как в действительности человек передвигается по брусу Маленькая победа, но она не позволила моей гордости рассыпаться в прах.

В полдень мы прибыли в Цешин. Я было направился к замку, как всегда привык поступать, но пан Конрад повернул к корчме «Розовый дракон».

— Нас-то с вами, пан Владимир, в замке примут с распростертыми объятиями, — шепнул он мне, — но не девушек.

По-настоящему мудрое решение.

Я слышал, что пан Конрад владеет «Розовым драконом», и ожидал, что корчма окажется загроможденной разными техническими приспособлениями. Меня ожидал сюрприз. На здании висела огромная деревянная вывеска, выкрашенная так же ярко, как статуи в церквях. На ней был изображен толстый розовый дракон с наполненным пивом кувшином в лапе, зверь пристально смотрел на маленького розового же зайчика явно женского пола. Грызун странных пропорций улыбался дракону.

У дверей нас встретил Тадеуш, хозяин корчмы — огромный мужчина, круглый, как шарик, с длинной бородой и в чистом белом фартуке. Несмотря на его вес, двигался он с завидной скоростью.

— Пан Конрад! Добро пожаловать, ваша светлость! Какое счастье увидеть вас снова!

— Я тоже рад тебя видеть, Тадеуш.

— Этот благородный юноша и прекрасные пани — ваши гости, милостивый пан?

— О да. Они будут жить здесь за счет корчмы.

Мне эта фраза принесла большое облегчение. Понимаете, мой отец почти что бедняк, его расходы в последние годы превысили допустимые пределы. Он не только снабдил троих сыновей лошадьми и доспехами, но и собрал деньги на семь огромных приданых, чтобы выдать замуж шесть моих сестер. (Так получилось, что один из перспективных кузенов имел наглость уронить часть его приданого в реку Одру, когда плыл на лодке. Он попытался выловить мешок, но, к несчастью, в тот момент был в полном вооружении. Или к счастью, потому что если бы он не утонул, ему пришлось бы принять менее достойную смерть от руки моего отца. Наверное, у каждой семьи есть парочка скелетов в шкафу.)

Как бы то ни было, мой отец не видел возможности снабжать деньгами сына, который остался в холостяках Мои услуги пану Ламберту считались выполнением долга по отношению к феодалу и, соответственно, не оплачивались. Князь тоже не предложил мне денег, а я не мог поднять столь деликатный вопрос в разговоре с высокопоставленной персоной.

В результате в моем распоряжении оставалось только девять гривен, которых было бы достаточно для оплаты ужина и комнаты на одну ночь. А потом… ну, наверное, меня приняли бы в замке Цешина — жена графа Германа приходится троюродной сестрой моей матери. К тому же, поскольку мой отец — один из одиннадцати выживших детей его родителей, а мать — одна из семнадцати, поблизости всегда находится родственник, радующийся любой компании. Я однажды вычислил, что смогу четыре с половиной года провести, разъезжая по гостям, не тратя при этом ни гривны, не посещая ни одного из родственников дважды и не оставаясь в замке свыше соответствующего приличиям срока. Моя семья, возможно, и не самая богатая и высокородная, зато мы очень плодовиты.

Князь, однако, приказал мне оставаться с паном Конрадом, а это оказалось бы затруднительным, не оплати Конрад мои расходы.

Пан Конрад и я слезли с коней и помогли девушкам спуститься на землю. Полдюжины мальчишек-конюхов сразу же увели животных в стойла.

— Вычистите их и хорошенько накормите! — закричал им вслед Тадеуш. — Слышите, хорошенько!

Конрад остановил мальчишку, уводившего его лошадь, снял с седла маленькие тяжелые мешочки и повесил их на плечи корчмаря, который заметно осел под их тяжестью.

— Проследи, чтобы их поместили в надежное место, Тадеуш, и сделай что-нибудь с нашим багажом.

Конрад представил свою компанию, но корчмарь становился все более раздражительным.

— Но вы не предупредили меня, что приедете, ваша милость.

— Естественно, я не мог позвонить тебе заранее.

Корчмарь запнулся и проглотил странное выражение, наверное, он больше привык к манере разговаривать своего хозяина.

— Ваши дела процветают, мой господин. Корчма полна народа.

— Это хорошо!

— Что ж тут хорошего, когда я не могу предоставить моему господину и его гостям по отдельной комнате?

— Хорошо, что наша корчма процветает…

В то время меня шокировало то, с какой легкостью Конрад использовал множественное число, как если бы был королем, но потом, хорошенько узнав его, понял, в чем дело. Он на самом деле полагал, будто корчма принадлежала одновременно и ему, и корчмарю. Конрад считался владельцем корчмы, а корчмарь управлял ею. Таким образом, она принадлежала «им». Он действительно думал так.

— Нам не всем нужны отдельные комнаты, — тем временем говорил Конрад, почесывая грязную шею. — Как насчет комнат, которые ты должен был держать специально для меня?

— Так ведь ими пользуется ваш счетовод Петр, мой господин. А! Знаю! Эти купцы из Праги! Я их выставлю вон. Мне в любом случае никогда не нравились чехи!

— Эй, не вздумай этого делать! Если мы сдали им комнаты, значит, они принадлежат им. Давай так, на сегодняшний вечер поместим Петра с конюхами, найди вторую кровать и поставь ее в комнату для пана Владимира и Анастасии. Три девушки могут переночевать со служанками.

— О, мой господин! Некоторые из этих девушек желают работать служанками в корчме?

— Боюсь, они не совсем подходят для этого. А теперь мне нужна большая чаша с пивом и теплая ванна перед ужином.

Позже я узнал, что для того, чтобы стать служанкой в корчме «Розовый дракон», девушке необходимо сохранить нетронутой свою девственность. Моя же Анастасия потеряла ее много месяцев назад.

Несмотря на то, что солнце еще стояло высоко, в общем зале корчмы народу набилось битком. После тихого слова в сторону группы молодых людей со стороны корчмаря первые быстро заулыбались, поклонились и освободили нам стол. Кажется, они работали в литейной, которая также принадлежала Конраду.

Две шустрые служанки быстро вымыли стол и принесли нам кувшины холодного пива из кладовых. Девушки были невероятно красивы и совсем уж неприлично одеты.

Если начинать снизу, я бы сразу заметил, что они носили туфли на очень высоком каблуке — в два или даже три моих пальца. Платьями девушки пренебрегли, а вместо них надели прилегающие к телу тряпочки, которые еле прикрывали их грудь и другие сокровенные места тела. Сзади абсурдного предмета одежды находился нелепый комок перьев, что-то вроде заячьего хвоста. Ноги их прикрывали очень узкие штаны из тончайшего материала, которым впору ловить мелкую рыбу. На шее и запястьях красовались полоски ткани — похожие на оковы и ошейники, а на голове — странная шляпа, напоминающая заячьи уши. Вот и весь наряд.

Я уставился на эти прекрасные видения и смотрел бы, не отрываясь, довольно долго, если бы Анастасия не пнула меня в голень, причем весьма ощутимо.

Конрад не потрудился сесть, когда нам принесли пиво. Он всего-навсего опустошил свой кувшин одним махом и скомандовал:

— Под душ, — и с этим пошагал к задней двери корчмы.

— Он может вызвать ливень? — спросила одна из наших девушек, Наталья, между большими глотками пива.

— Нет, — ответила Кристина, — он всего лишь приглашал нас в баню.

— О, замечательно! Мне так недоставало старой доброй бани!

В замке графа Ламберта была сауна, которую использовали зимой, а летом все довольствовались ближайшей речкой с заводью для купания. Однако бани там отродясь не водилось. Девушки уже достаточно наслушались рассказов Кристины о том, как здорово отмокать в чане с горячей водой, поэтому с готовностью поспешили за Конрадом.

Я оказался позади всех, но проявил достойное восхищения благоразумие и прихватил с собой кувшины с пивом, оставшиеся на столе.

Баня представляла собой отдельное от корчмы строение, примыкавшее к черному ходу. Конраду она не принадлежала, однако он заключил специальное соглашение с владельцем, которое предусматривало особые привилегии для слуг и гостей корчмы. Мы заплатили за посещение бани чисто символическую сумму в медных деньгах.

В бане придерживались традиционных взглядов — мужчины и женщины мылись вместе. В некоторых больших городах существует увлечение разделением полов в парной. Дурацкое нововведение, оно только портит картину. К тому же — как вы прикажете мужчине мыть собственную спину?

Когда я зашел в предбанник, пан Конрад уже выходил оттуда, оставив свою одежду и доспехи валяться по полу.

— Прекрасная мысль, — заметил он, увидев мои кувшины. — Эй, парень, сбегай принеси нам еще парочку кувшинов! И кружки!

Он исчез в темноте парилки.

Девушки, увидев, как Конрад разбросал свою одежду и доспехи по полу, естественно, пришли к выводу, что именно так все и ведут себя в бане. Кожу и железо погребли под собой чулки и вышивные нижние юбки.

Мое оружие и доспехи стоили в три раза больше суммы, звеневшей в моем кошельке. Обращаться с ними таким неподобающим образом показалось мне святотатством, но я все равно последовал примеру остальных — чтобы не выделяться.

Когда я уже закончил раздеваться, в предбанник вошла старая служанка, покачала седой головой при виде беспорядка и принялась складывать вещи. Я хотел было приказать ей обращаться с моим снаряжением как можно аккуратнее, но не стал этого делать, побоявшись, что она потребует вознаграждения за услугу.

В самой бане окон не оказалось: помещение освещали две масляные лампы, к которым надо еще привыкнуть, пока начнешь хоть что-то различать в их свете.

— Так-так, — произнес голос, который я почти узнал, — они, кажется, стали впускать сюда кого попало.

— Можно подумать, здесь публичный дом, — согласился второй смутно знакомый голос.

— С другой стороны, он действительно публичный, с разной публикой вроде нас, и это, несомненно, дом.

— Точно, — подтвердил третий голос, — и я бы сказал, не самый плохой.

— В самом деле, здесь есть пять предметов действительно лучших в своем роде.

— Неодетым девушкам следует дать право посещения любого дома, — вставил первый. — Лично я за то, чтобы издали подобный указ.

— Предложение выдвинуто, подтверждено и поддержано большинством голосов.

Было все еще слишком темно, чтобы разглядеть, кто же говорит. Напрягая зрение и пытаясь увидеть говоривших, я ударился голенью о край одного из громадных чанов, наполовину утопленных в полу.

— Да, такой неуклюжий парень. А его мать так гордится им. Двадцать лет тщательного воспитания полетели к черту.

— Все матери одинаковы. У них это врожденное. Но заметь, он оказался достаточно предусмотрительным, чтобы принести с собой пиво. Если его мудрость соседствует со щедростью, думаю, мы сможем признать его достойным членом нашей компании.

Девушки обменялись смешками, но мне показалось, что вести себя задиристо в голом виде немного неуместно. Будь я во всеоружии, мой ответ на насмешки мог оказаться болезненным, а так я попытался отшутиться:

— Я принес кувшин со стола, иначе он почувствовал бы себя брошенным. Этой самой ночью мусульманские дети лягут в постель, умирая от жажды, поэтому грех быть расточительным.

— Знаете, — в первый раз подал голос Конрад, — моя мама использовала тот же аргумент, когда пыталась заставить меня есть овощи.

— Моя тоже, хотя о пиве она никогда так не говорила, — поделился второй. — Я все время просил ее отослать пищу несчастным детям, но она пропускала мои просьбы мимо ушей.

— Я делал то же самое, — откликнулся Конрад. — А что, все матери читают одни и те же книги?

— Моя мать вообще не умеет читать. Все же это замечательно, что Владимир принес пиво. Оно ведь могло попасть в руки какого-нибудь невоздержанного алкоголика и, таким образом, послужило бы причиной свершения еще одного греха.

— Плюс парочки плотских грехов.

— Да кто же вы такие? — не выдержал я.

— Он нас не узнает! Я в отчаянии. Должно быть, все дело в куриной слепоте.

— Несомненно, вызванной постоянным любованием этими прекрасными девушками.

— Черт возьми!.. — высказался я.

— Мы из Гильдии Великих Пьющих Воинов Силезии!

— …Убийцы драконов, искатели сокровищ, спасатели впавших в отчаяние девиц!

— Все услуги предоставляются настоящими опоясанными рыцарями.

— Никогда не слышал о такой гильдии, — признался я.

— Неудивительно. Мы основали ее только сегодня вечером. В любом случае, если даже простолюдины могут основывать гильдии с разнообразными специальными привилегиями для членов, почему нам нельзя?

— Правильно. Мы, например, объявляем монополию нашей гильдии на спасение прекрасных девушек от отчаяния. Итак, вы, прекрасная пани, кажется, нуждаетесь в спасении?

— Но я не в отчаянии, — возразила Наталья.

— Легко поправимо. Гжегож может все устроить.

— Гжегож! — воскликнул я. — Ты мой двоюродный брат Гжегож!..

— Парень слегка тормозит, но в конце концов приходит к истине.

— А это — второй кузен. Нам есть чем гордиться, не так ли? — сказал его брат Виктор.

— Мы все-таки одна семья, Владимир, — добавил мой кузен Войцех, — так что залазь в чан, делись пивом и представь нас своим очаровательным подругам.

Я залез. Теперь мои глаза уже достаточно привыкли к освещению, и я видел очень хорошо.

— Угощайтесь пивом, если оно нужно вам до такой степени, что вы опускаетесь до попрошайничества. К сожалению, я не могу представить вас троих своим друзьям. Понимаете, им надо поддерживать свои стандарты, которые не позволят им общаться с менее счастливыми представителями моей семьи…

— Ну, прекратите, пан Владимир. Они хорошо подшутили над вами. Не надо их за это наказывать. Панове, я — пан Конрад Старгардский.

— А я — рыцарь Гжегож Банки. Это мои братья рыцарь Виктор и рыцарь Войцех.

— Рыцарь Войцех? Какой дурак посвятил тебя в рыцари? — спросил я, но меня дружно проигнорировали.

— Вы тот самый пан Конрад Старгардский? Мне следовало догадаться по вашему росту, — сказал Виктор.

— Вы тот воин, который одним ударом уничтожил шайку пана Райнберга? Колдун, который творит все те странные штуки в Окойтце?

— Панове, если хотите оставаться моими друзьями, прошу вас забыть слово «колдун». Я построил текстильную фабрику в Окойтце и соорудил пару ветряных мельниц. Что касается остального, мне просто повезло, — просветил нас Конрад.

Служанка из корчмы принесла поднос с кувшинами пива и кружками. Несмотря на то, что в чанах вместе с нами присутствовали пять прекрасных нагих дам, взгляды мужчин приклеились к служанке.

Когда она ушла, Виктор спросил:

— Пан Конрад, каким образом вы научили их так ходить? Я имею в виду ее… э… двигаться?

— Дело не в обучении. Это туфли. Чтобы ходить на высоких каблуках, приходится больше двигать бедрами.

— Надо будет раздобыть такие же, — прошептала Явальда.

Конрад засмеялся:

— Панове, позвольте мне закончить со знакомством. Это пани Кристина, пани Анастасия, пани Наталья, пани Явальда и пани Янина.

— Мы счастливы познакомиться с вами, дамы, — сказал Гжегож. — Извините меня. Я предполагал, что раз пан Конрад только что из Окойтца, то вы — одни из знаменитых ламбертских «ожидающих дам».

— В общем-то это они и есть, — заметил Конрад. — Или были. Потому что, на правах их опекуна, я только что сделал их благородными.

— Вы можете это сделать? — удивился Виктор.

— Вы хотите сказать, что не могу? — грозно спросил Конрад.

— Пан Конрад, учитывая все эти истории о вашем знаменитом мече, я бы сказал, что вы можете делать все, что вам угодно, — засмеялся Гжегож.

— Тогда решено, — объявил Конрад. — Думаю, я достаточно времени провел в чане, и вся грязь уже отстала. Кристина, если бы ты была так любезна и потерла щеткой с мылом мою спину, я вскоре ответил бы тебе тем же.

Как только Кристина принялась за работу, Анастасия завладела моей собственной спиной. Через несколько минут, после неуверенных улыбок, которыми обменивались остальные девушки и мои кузены, в бане надолго воцарилось молчание. Когда служанка вернулась, чтобы заново наполнить наши кружки, ее едва заметили.

Настроение компании становилось все веселее и беззаботнее. Судя по всему, дело должно было закончиться или сексом, или игрой, но я вовсе не хотел, чтобы мои тетушки прослышали о моем участии в публичной оргии!

Вскоре Наталья плеснула в Гжегожа водой, тот достойно ответил, и помещение наполнилось мыльной водой, когда остальные присоединились к забаве.

Когда все успокоились, Конрад перелез из одного чана в другой — с чистой горячей водой. Старая служанка, закончив с нашей одеждой, вошла, покачала устало седой головой и взяла в руки тряпку. Она вытерла пол, бормоча что-то себе под нос. Молодая служанка вернулась с новыми кружками пива, потому что прежние наполовину наполнились мыльной водой.

Остальные последовали примеру пана Конрада и полезли в чаны с чистой водой, но Анастасия намеренно приотстала от них вместе со мной.

— То, что пан Конрад сказал… — прошептала она. — Ну, о том, что мы теперь как бы все благородные дамы. Это взаправду? Я имею в виду, твои родители…

Я покачал головой.

— Это означает, что с тобой будут вежливо обращаться в корчме и вообще на землях пана Конрада. Но мои родители, особенно мама, будут смотреть с презрением на всякого, чей прадедушка был простолюдином…

После бани мои кузены приняли приглашение пана Конрада на ужин. Мы вернулись в корчму и обнаружили уже приготовленные для нас столы, которые буквально ломились от еды и питья. Мы отдали должное копченой рыбе, запеченной телячьей ноге и цельному гусю. Галлоны вина и литры пива смыли в желудки огромное количество хлеба и сыра. Наверное, только у моего дяди Феликса стол лучше, чем в корчме пана Конрада.

К тому же нам не пришлось идти на рынок и самим покупать продукты, из которых приготовили бы блюда в корчме, как это обычно бывает. Здесь все делали сами слуги, причем не только для нас, но и для всех остальных посетителей. Корчмарь рассказал мне, что именно это нововведение пана Конрада и повлияло — по крайней мере наполовину — на их процветание. Покупая большое количество продуктов, он мог приобрести самое лучшее по самой низкой цене.

— Более того, — продолжал Тадеуш, — мне нужно приготовить для гостей только полдюжины блюд, чтобы удовлетворить запросы гостей, а это освобождает поваров от излишних усилий.

— Но откуда вы знаете, сколько готовить? — поинтересовалась Кристина.

— Пани, мы примерно знаем, сколько может съесть каждый гость. Вообще-то наши свиньи иногда получают лучшую пищу, чем заслуживают, но не так часто. К тому же служанки стали мастерицами по части уговаривания посетителей приобрести то, чего у нас в избытке.

Я засмеялся.

— Думаю, эти девушки легко смогут подать человеку собачью кость, а тот и не заметит, что ест!

— Гм… интересная идея, но боюсь, пан Конрад ее не одобрит.

— Нет, пан Конрад не одобрит, — подтвердил пан Конрад. — Значит, вы скармливаете оставшуюся еду свиньям? Так не пойдет. Завтра поговори с отцом Томашем и выясни, можно ли устроить так, чтобы остатки пищи попадали к нуждающимся беднякам. Не давай им ничего, что ты бы не стал есть сам… но все-таки здесь много голодных людей.

Я отвлекся на приватную беседу с Анастасией и потому вскоре потерял нить разговора. Когда я вернулся, пан Конрад зачитывал с листа:

— …две дюжины плотнических молотков, две дюжины молотков для каменщиков, три дюжины деревянных долот, дюжина тачек, две дюжины…

— Пан Конрад, — прервал его я, — о чем это вы говорите? И что такое тачка?

— Тачка — это такая тележка с единственным колесом.

— Одно колесо?.. Почему же она не падает?

— Упала бы, если бы ее не удерживал человек.

— Бессмыслица какая.

— Когда увидишь тачку, поймешь, что я имел в виду. Ну-ка, посмотри на этот список инструментов, которые мне надо приобрести. И скажи, если я что-нибудь забыл.

— Инструменты? Зачем вам покупать инструменты? — удивился я. — Если вы наймете рабочих, они принесут свои собственные.

— Правда? Я не знал об этом.

— Тогда, наверное, вы еще кое-чего не знаете, пан Конрад, — встрял мой кузен Гжегож, — а именно то, что рабочий со своими инструментами стоит вдвое дороже, чем его коллега без оных. Если вы планируете какое-то строительство…

— Нам нужно возвести город, со стеной и шахтой, которую надо возвратить к жизни, и…

— Тогда вам лучше самому предоставить инструменты. К тому же свое собственное оборудование вы явно улучшите с помощью вашего знаменитого укрепляющего процесса, о котором мы все столько слышали.

— Конечно.

— Значит, инструменты будут гораздо лучше, чем любые из арсенала рабочих. В Цешине настали не самые лучшие времена. В прошлом году мастера не потратили ни гривны на что-либо, кроме еды, да и стол их не ломился от яств.

— Тяжко, да?

— Печально видеть оборванных, голодных мужчин и несчастных женщин.

— А дети? — спросил Конрад.

— Дети? Их немного осталось. Большинство умирает в младенчестве. Но что мы можем поделать? Мои собственные крестьяне хорошо накормлены, мы поддерживаем своих бедняков, но это все. У меня не так много денег, чтобы накормить каждого бродягу в городе.

— Но ведь что-то наверняка можно сделать!

— Если вас это беспокоит, пан Конрад, наймите больше людей, чем вам нужно. Они навряд ли обойдутся вам дорого. И стройтесь себе, не скупясь.

— Хорошая мысль, пан Гжегож. Последую вашему совету.

ГЛАВА 4

Вскоре стало очевидно, что у меня не получится просто нанять бригаду рабочих и уехать в Три Стены. Мне пришлось нанимать их поодиночке и самому формировать группу.

Более того, у большинства мастеров не имелось собственных инструментов. Они продали их, чтобы прокормить свои семьи. То немногое, что осталось у людей на руках, пребывало в отвратительном состоянии, не говоря уже о том, что их конструкция совсем меня не устраивала.

К тому же я не мог пойти в магазин и купить все необходимое в нужных количествах. Приходилось заключать договоры, чтобы все делали на заказ, и если я хотел, чтобы инструменты оказались хорошего качества, надо было следить за процессом их изготовления. Я достал чертежные приспособления и принялся за работу.

Я начал рисовать клещи и с огромным удивлением обнаружил, что знаю более девяноста их видов. На чертежи ушло около двух дней, прежде чем я осознал, что в строительстве нам клещи не понадобятся.

Пришлось остановиться и серьезно подумать над тем, что нам точно нужно, потому что если позже выяснится, что чего-то не хватает, достать это в срок будет крайне сложно.

Мне предстояло всего-то построить пару зданий за четырнадцать миль отсюда, а чувствовал я себя, как исследователь из девятнадцатого века, отправляющийся в непроходимые джунгли.

Полезность некоторых инструментов напрямую зависит от их применения. На первый взгляд большого различия между продольной и поперечной пилой нет, но разница в их использовании огромна. Одна лучше режет ствол дерева поперек, другая — вдоль. Все дело в разном угле зубцов, но понять эту разницу можно только на практике.

Когда я наконец определил количество и дизайн требуемых инструментов, осталось только прибить лист с предложением о работе на дверь церкви. Знаю, это звучит как святотатство, но именно так здесь «опубликовывают» объявления.

Наймы на конкурсной основе не так уж часты в этих местах, и многие плотники отказались участвовать в конкурсе. Это противоречило заведенным обычаям. Они, видите ли, рабочие, а не купцы.

Я выслушал их возражения и заявил, что если они хотят работать на меня, им придется соревноваться друг с другом. В конце концов, все вышло по-моему, но сколько было потрачено усилий! Печально, что добрый социалист вынужден заниматься такими вещами.

Все это заняло много времени. Прошло целых три месяца, прежде чем я смог отправиться в Три Стены.

Однажды утром я обедал с братьями Банки и в разговоре упомянул, что на пути в Высокие Татры встретил немецкого рыцаря, который нанес мне удар по голове. А через месяц после этого во владениях пана Ламберта меня атаковал еще один немец. А еще через день на меня напала целая банда немцев!

— Такое чувство, что здесь настоящее нашествие этих чертовых немцев! — пожаловался я.

— Выбирай выражения, — предупредил пан Гжегож. — Ты разве не знаешь, что бабушка по отцовской линии князя Хенрика была немецкой принцессой? Что и его мать — немецкая принцесса? Что и жена его — немецкая принцесса? И что жена молодого Генриха — тоже немецкая принцесса?

— Нет, не знал. А что это они все как один на немках женятся?

— Не могу сказать точно, конечно, но думаю все дело в том, что немецкие принцессы приносят приданое в десять раз большее, чем могут дать своим дочерям поляки. Множество их молодых людей уходит странствовать и находит свою смерть, так что молодых девушек остается в излишке. К тому же в Германии только старший сын наследует земли и титул отца. Младшие сыновья, оставшись с неутешительными перспективами на будущую жизнь, в последнюю очередь думают о поиске жены на свою голову.

— Более того, есть еще умелые немецкие мастера, — прибавил Виктор, — они знают множество вещей, которые нам в новинку. Большая часть из них перебирается в Польшу, чтобы улучшить свое материальное положение, а князь всячески привечает их.

— Мирное или не очень, но все равно это нашествие, — упрямился я.

Ответил мне пан Войцех:

— О, если только ко мне придут сто блестящих мастеровых и прекрасная немецкая принцесса с полным золота мешком! Завоюйте меня! Пожалуйста, завоюйте!..

Я хлебнул пива из нового кувшина, но оно показалось испорченным. Я подозвал Тадеуша.

— Попробуй это и скажи, испортилось ли пиво, или виновато только мое плохое настроение.

Он выполнил просьбу и побелел лицом.

— Простите меня, пан Конрад. Это, должно быть, из новой бочки… Должно быть, вся бочка испортилась… Мы не можем подавать это гостям. Вот жалость, придется опустошить бочку, обжечь ее изнутри, потом наполнить горячей водой и прокипятить, прежде чем снова использовать для хранения пива.

— Итак, иными словами, тебе попались плохие дрожжи. О каком количестве пива идет речь?

— Это была большая бочка, ваша светлость. Более шести тысяч галлонов…

— Ого! Как много пива. Слушай, не опустошай бочку, мы еще сможем кое-что сделать с пивом. У него отвратительный вкус, но алкоголь в нем все же присутствует. Есть такой процесс, называемый дистилляцией, который поможет нам высвободить алкоголь.

— А этот алкоголь, ваша светлость… Для чего он?

— В основном для питья, но есть и другое применение. Им хорошо обрабатывать раны и порезы, чтобы защитить их от нагноения. Из него можно делать духи и лекарства. Он не дает продуктам гнить и, следовательно, используется для их сохранения. Но в основном его пьют.

— Звучит здорово, ваша светлость. И мы можем провести эту самую дистилляцию прямо в корчме?

— Можно здесь, а можно в литейной. Пойду туда и посмотрю, что нам больше подойдет для выполнения задачи.

Мы сделали два больших бронзовых котла, которые предназначались для отмачивания дерева на текстильной фабрике Ламберта, но не успели доставить их по назначению. У каждого имелась плотно пригнанная крышка.

Для дистилляции нужен контейнер, чтобы кипятить смесь, или в нашем случае — пиво. Вы собираете в емкости пар и охлаждаете его настолько, чтобы он смог превратиться обратно в жидкость. Обычно это проделывают с помощью медного чана с кольцами, которого у нас не было. Но на самом деле важно только обеспечить достаточное пространство для охлаждения пара.

Я взял один из котлов и поставил его на огонь во дворе корчмы. Потом нашел здоровенный кусок медной трубы, предназначенной для промывки, длиной с мой рост. На том самом расстоянии установил второй котел в чане. Потом привел кузнеца с литейной, чтобы тот приварил трубу к обоим котлам ближе к верху.

Это подразумевало проделывание дыр в новеньких котлах моего хозяина, но он, наверное, ничего и не заметит. А если и заметит, я смогу убедительно доказать, что сделал их специально. Инженеры все с годами набивают руку в такого рода занятиях.

Я попросил кузнеца сделать отверстия в крышках, чтобы мы могли проверять уровень жидкости в котлах с помощью палки. Толстый кусок кожи служил надежной прокладкой. Мешки с песком хорошо прижимали крышки, а деревянные пробки не давали пару выходить через отверстия по бокам.

К полудню мы построили такой аппарат, которому позавидовал бы любой самогонщик.

С помощью одного из поваров я перелил сорок галлонов испорченного пива в один из котлов и зажег под ним огонь. Чан, в котором стоял котел-конденсатор, мы наполнили холодной водой, а потом отошли в сторонку и стали смотреть, как работает механизм.

К вечеру уровень жидкости в кипящем котле снизился на десять процентов, и я пришел к выводу, что это все, что мы смогли выжать.

Представьте себе, на дне конденсатора оказалось четыре галлона вполне чистой жидкости. Я наполнил ею кувшин и отнес в корчму, а остальное приказал повару перелить в какую-нибудь бочку и поставить в кладовую. Жидкость в кипятильнике годилась разве что свиньям в корм.

Тадеуш с нетерпением ждал результатов наших усилий. Мысль о новом напитке взволновала его до предела.

Понимаете, во времена средневековья мало что можно было пить. Вино приходилось импортировать из других стран. Пиво варили слабенькое, потому что не изобрели еще емкости, которая бы создавала высокое давление. Воду пить оказывалось не всегда безопасно. А молоко появлялось только летом и весной. Вот и все. Больше не было ничего, чем бы человек мог утолить жажду.

Тадеуш смотрел, не отрываясь, на кувшин в моих руках, потом принес два своих лучших (и единственных) стеклянных стакана. Стекло считалось редким и потому сказочно дорогим. Это была единственная стеклянная посуда в корчме, хранившаяся для невесты и жениха на свадебные пиры. Остальные гости довольствовались серебром.

Я налил два пальца в каждый стакан, и мы выпили.

Жидкость оказалась крепкой и невкусной. Жалкое пойло. Я однажды пробовал самогон, так вот мое произведение не сильно отличалось от него. В общем, получилось не так плохо, как могло бы.

У Тадеуша в прямом смысле слова глаза собрались в кучку. Я много раз слышал, как люди рассказывали о такой реакции, но сам никогда не видел. На лбу его выступил обильный пот, а дыхание остановилось. Мне пришлось похлопать Тадеуша по спине, чтобы вернуть его к жизни.

Когда корчмарь пришел в себя, он слабо прохрипел:

— Пан Конрад, неужели ваш народ на самом деле пьет это?

—  Ну, по крайней мере что-то подобное. Думаю, напитку надо настояться.

— Господи, Боже! Ваши люди действительно крепкие.

— Да нет вообще-то, — возразил я.

Поднес край стакана к лампе на столе. Капли жидкости ярко загорелись, это означало, что в них содержалось около пятидесяти процентов алкоголя.

Тадеуш ошеломленно уставился на горящий напиток, потом покачал головой и ушел.

Перегонка всех шести тысяч галлонов плохого пива заняла у повара больше месяца. Но в результате мы получили шестьсот галлонов гремучей смеси (ее при всем желании нельзя назвать водкой), которую перелили в дубовые бочки и поместили в кладовую корчмы. Очень редко какой-нибудь охочий до приключений парень просил подать ему кружку с этим напитком, но не думаю, что кто-нибудь заказывал его дважды. Я хранил бутылку для использования в качестве антисептика при медицинских операциях.

Частью соглашения с сеньором, графом Ламбертом, было мое ежемесячное возвращение в Окойтц — для наблюдения за стройкой, которую мы там затеяли. Первый месяц подходил к концу, так что мне приходилось уезжать.

Проблема состояла в том, что девушки тоже хотели ехать, чтобы навестить своих родителей и друзей. Граф отдал мне их — а может, и земли тоже, — потому что девчонки начали имитировать манеры благородных дам, позабыв о свой роли безответных крестьянок. Он чувствовал в этом мое влияние. Впрочем, наверное, так на самом деле и было.

В любом случае Ламберт хотел, чтобы девушки держались подальше от Окойтца, пока все в его владениях не начали вести себя как высокородные. Привезти девиц обратно не казалось мне разумным решением. Но девушки не знали, что их вышвырнули из дома, а мне не хватало мужества им об этом рассказать.

Еще больше осложняло положение настойчивое желание пана Владимира сопровождать меня. Я не имел права приказать ему остаться, а оскорблять его мне вовсе не хотелось. Мне он нравился: кроме того, в будущем молодой рыцарь мог во многом оказаться полезным.

В конце концов, на помощь мне пришел пан Гжегож, который предложил взять девушек на охоту в моих новых землях, пока я не «испортил» их. Девушек пришлось уговаривать всего-навсего час-другой. Я имею в виду, что хоть я и являюсь их защитником, однако в компаньонки меня никто не записывал. Они знали, чего хотели. Все-таки уже не девственницы.

Пан Конрад и я приехали в Окойтц и сразу увидели Витольда, плотника графа Ламберта, который устанавливал крылья на ветряной мельнице, строившейся во дворе.

Эта ветряная мельница оказалась просто огромной, верхушка ее башенки возвышалась даже над церковью, а крылья уходили вверх и того дальше. Самое верхнее, двенадцатое, крыло было таким длинным, что если поставить десять крестьянских хижин одну на другую, они все равно не достигнут его оконечности.

Мельницу окружал круглый рабочий барак, на крыше которого и работал плотник. Граф Ламберт и десять его рыцарей тоже стояли на крыше, наблюдая за его усилиями. Волей-неволей нам пришлось залезть туда же, чтобы присоединиться к компании.

— Здравствуй, пан Конрад, — сказал граф Ламберт. — Вижу, ты привез с собой нашего славного пана Владимира. Смотри! Она почти готова.

— Вы справились быстрее, чем я предполагал, ваша светлость, — ответил Конрад.

— Люди начали работать дольше, когда закончили посевную. Бьюсь об заклад, что теперь ты пересмотришь свое мнение о них, которое высказывал на рождественской вечеринке.

— Никакого заклада, мой господин. Во всяком случае, не по этому поводу.

— Да, наш спор о том, будет ли эта мельница работать, еще в силе? Двадцать три тысячи гривен, не так ли? Кажется, расплачиваться придется мне.

— Увидим, ваша светлость. По-моему, мельница уже почти готова, — заметил Конрад.

— Только снаружи, мой господин, — откликнулся Витольд, — я еще не установил все насосы и валы внутри, она немного несбалансированна.

Последние крылья оказались на месте, и колесо начало медленно поворачиваться, увлекаемое легким ветерком.

— Вы не смазали крылья льняным маслом, как надо бы, — сказал пан Конрад. — Крылья двигаются гораздо лучше, когда не цепляются друг за друга.

— Мы заказали льняное масло во Вроцлаве, пан Конрад, но оно еще не прибыло. Я только хотел увидеть, как будет поворачиваться колесо, прежде чем начинать работать над насосами.

— Тогда, думаю, ты уже увидел, что хотел. Кажется, оно двигается достаточно легко. Как ты и сказал, баланса не хватает, но над этим ты сможешь поработать, только когда установишь насосы. К тому же хотелось бы улучшить расположение крыльев, но не думаю, что это так уж срочно. Теперь можешь остановить его.

— А вот об этом я и хотел поговорить с вами, пан Конрад. Я понимаю, как его заставить двигаться, но вы никогда не говорили, как его останавливать.

— Что? Остановить его? — встрял граф Ламберт. — Плевое дело! Смотри!

Боюсь, граф Ламберт имел не вполне точное представление о мощи колеса. Он положил руку на ближайшее проплывавшее мимо крыло и попытался затормозить его движение. Колесо как ни в чем не бывало продолжало крутиться.

Граф, не привыкший к неповиновению, вцепился в крыло, и его тут же подняло вверх с крыши.

Все еще держась за крыло мельницы, которое продолжало подниматься, он закричал:

— Эй, люди! Помогите мне! Снимите меня отсюда!..

Пан Бодан тотчас крикнул:

— Да, мой господин!.. — и ухватился за следующее крыло, проплывавшее мимо него.

Пан Стефан завладел следующим крылом, и что мне оставалось? Сеньор моего отца приказал мне помочь ему в опасной ситуации. А ситуация действительно была опасной, так как граф Ламберт теперь уже находился на полпути к верхушке, поравнялся с крышей церкви и между ним и землей оставался только воздух. Разве мог я подвести его в столь трудный час?

Борясь за честь своей семьи, я схватил следующее крыло.

С силой, сравнимой только с усилиями десяти быков, огромное крыло подняло меня с крыши. Вскоре я обнаружил, что могу стоять на веревках, которые поддерживали лопасти снизу, так что некоторое время меня не слишком удручало мое неудобное положение.

Остальные четыре рыцаря последовали примеру товарищей, уже болтавшихся на колесе. На крыше остались только пан Конрад и Витольд. К тому времени я преодолел большую часть пути наверх, поэтому мои ноги теперь располагались выше головы. Граф Ламберт висел наверху, вниз головой, сохраняя свою жизнь, только цепляясь за крыло руками и ногами. Я решил поступить так же.

Наверное, благодаря суммарному весу рыцарей на одной стороне колеса, последнее начало потихоньку замедлять свой ход. Мне, как всегда, повезло, как утопленнику: крылья мельницы остановились как раз тогда, когда я застрял на самом верху.

Мне это совсем не понравилось.

Я мог слышать и видеть все с той кристальной четкостью, которая обычно приходит во время смертельной опасности. Далеко внизу разговаривали Витольд и пан Конрад.

— Крылья полагалось удерживать скользящими узлами, такими же, как на ваших башмаках, — объяснял пан Конрад, — тогда вы могли бы остановить мельницу, потянув за канаты проходящих мимо крыльев.

— Должно быть, я пропустил эту часть инструкций. Мы не делали никаких скользящих узлов, — ответил Витольд. — О, я знаю! Мы можем обрезать канаты!

— Для этого уже немного поздновато. Нам придется спустить вниз людей. Наверное, лучше толкнуть колесо, чтобы оно завершило свой круг. Тогда граф Ламберт спустится на землю первым. Пусть эти люди поднимутся на крышу.

Все население Окойтца собралось посмотреть на эту потеху, и я слышал, как люди снизу что-то кричали. Некоторые молились за наше спасение Господу Богу, другие наперебой советовали, как нам следует себя вести. Немало народа бились об заклад на то, кто первый упадет. На то, что я выживу, ставили всего несколько человек.

Но все они стояли на земле, и им требовалось время, чтобы попасть на крышу.

А вот как раз времени я терять и не мог, потому что мне приходилось гораздо хуже, чем остальным рыцарям. Я не только висел вверх ногами, но и, в отличие от других одетых в обыкновенную одежду рыцарей, все еще пребывал в броне, не успев переодеться с дороги.

Мой шлем соскользнул с головы и падал ужасно долго, прежде чем грохнулся на крышу, едва не задев пана Конрада. Я чуть не убил человека, которого поклялся охранять.

Хуже того, крыло, за которое я цеплялся, сделали из хорошо обструганной свежей сосны. Я начал соскальзывать вниз… головой прямо вниз. Граф Ламберт заметил мое печальное положение и крикнул, чтобы я держался крепче. Но я и так держался изо всех сил и не мог увеличить силу захвата по его приказу. Я продолжил сползать.

Вначале это меня напугало, но потом я пришел к выводу, что именно в том направлении я на самом деле и хочу продвигаться, если только удастся сделать это достаточно медленно.

В конце концов я достиг сердцевины колеса, потом со значительными усилиями покинул крыло и стал на оси.

Я все еще находился высоко в воздухе, но по крайней мере в вертикальном положении вверх головой и с опорой под ногами. Я остановился перевести дыхание.

Но тут пан Конрад вместе с пятьюдесятью крестьянами смог повернуть остановившееся колесо. Первый толчок застал меня врасплох, и я стал падать.

Я спас свою жизнь, ухватившись за другое крыло: на этот раз мне попалось то, за которое держался пан Лештко. Он был крайним в ряду, так что я волей-неволей снова начал подниматься вверх, но теперь хотя бы ногами к центру колеса.

Люди внизу повернули колесо и благополучно спустили на землю графа Ламберта, но как только одним человеком стало меньше, ветер и наш малый вес способствовали самостоятельному движению колеса. Остальные рыцари сумели сами спрыгнуть с мельницы, когда каждый из них оказался в нижней точке вращения колеса, но я застрял на полпути от середины к ободу и таким образом продолжал вращаться.

Пан Конрад понял мое затруднение.

— Ты должен скользить к ободу! — закричал он. — Если я сейчас обрежу веревки, колесо остановится в каком угодно положении. Ты вполне можешь снова оказаться на самом верху. Скользи, когда ты будешь ехать вниз, и держись покрепче наверху!

Предложение показалось мне разумным, однако выполнить его было не так легко. Короче, я проехал девять кругов, прежде чем пан Конрад и граф Ламберт смогли снять мое несчастное тело с колеса и вернуть его в подобающее рыцарю положение.

— Пан Конрад, — сказал пан Стефан, — ваш сеньор приказал вам прийти к нему на помощь, а вы не подчинились! Я объявляю вас трусом!

Пан Конрад и пан Стефан никогда не ладили друг с другом. Пан Конрад уставился на него, а потом покачал головой.

— Мой сеньор попросил меня о помощи, и я дал ему помощь! Я освободил его и вас, идиотов, из переделки, в которую вы сами и угодили. Первое правило безопасности — никогда не трогай работающий механизм!

— Довольно, господа, — сказал граф Ламберт. — Пан Конрад, мы благодарны вам за вашу своевременную помощь.

— Ладно. У меня лично разыгрался аппетит. Может, займемся обедом?..

По возвращении в Цешин я продолжил работу над подготовкой к своей экспедиции.

Мне понадобился выдержанный пекан для ручек инструментов, но его достать не удалось. Выдержанной древесины не существовало, а мысль использовать старое дерево показалась плотникам абсурдной. Когда им нужна была древесина, они шли в лес и срубали дерево. Так они поступали всегда, и, если я хотел сделать все по-другому, то мог подождать лет пять, пока срубленное мной дерево постареет.

Вы не смогли бы просто купить тачку. Никто и не слыхал о такой штуке. Вам пришлось бы нарисовать тачку, а также все ее металлические части. Потом следовало договориться с кузнецом, проверить то, что он, в конце концов, изготовит, и по обычаю отвергнуть половину изделий, потому что кузнец просто проигнорирует большую часть ваших рисунков и инструкций. Потом вам придется отнести детали на литейную, где их подвергнут тепловой обработке, а потом к плотникам, которые уже забыли, чего вы от них хотели.

Когда же все будет готово, они станут кружком около тачки и спросят, для чего мне понадобилась такая глупая штуковина.

Впрочем, если бы рабочие не нуждались в работе так сильно из-за голодных времен, мне вообще не удалось бы их заставить что-либо сделать. Однако комбинация денег и голода — мощный аргумент.

Короче, все закончилось тем, что я потратил четверть своего состояния на несколько тонн инструментов.

Потом встала проблема найма людей, которые бы смогли использовать мои инструменты для строительства в Трех Стенах.

Один из плотников, Яша, умел читать, писать и выполнять полученные им инструкции. Более того, он оказался единственным, кто мог разобрать технические чертежи без значительных затруднений. Я сделал этого Яшу прорабом и с его помощью набрал будущую команду плотников.

Многие из свеженабранных рабочих приходились ему друзьями или родственниками, и, наверное, это походило на непотизм, но в маленьком средневековом городке все занятые в определенной отрасли знали друг друга, и многие делали свое занятие семейным бизнесом. Если бы я стал бороться с кумовством, то не думаю, что мне удалось бы набрать достаточное количество плотников для выполнения всех задуманных работ.

Потом еще предстояло нанять каменщиков и рудокопов. Последних в действительности оказалось очень мало, и я нанял всех. Всех пятерых.

Еще нам нужен был кузнец для починки инструментов, и пивовар, и пекарь, и кожевенник, и вообще весь набор профессионалов.

Насчет платы я не торговался. Предложил каждому человеку гривну в день плюс кормежку: или принимаешь это, или не получаешь работу. Все приняли мои условия.

После долгих приготовлений дела начали потихоньку продвигаться, но тут подошло время моей ежемесячной поездки в Окойтц.

Я спрашивал графа Ламберта насчет девушек. Он разрешил им приехать в гости, но только если каждую будет сопровождать рыцарь. Таким образом, девицы вроде бы как возвысятся над обычными крестьянами, и их благородное поведение не будет так бросаться в глаза. Братья Банки с удовольствием восприняли предложение посетить Окойтц, несмотря на то, что сразу после этого им предстояло ехать в свои имения: летнее время отдыха подходило к концу.

Так что мы вдесятером отправились в двухдневную поездку в Окойтц, с остановкой у пана Мешко. Конечно, время потеряли, но когда молодые девушки отдают тебе самое лучшее, что у них есть, и притом каждую ночь, отказаться невозможно.

Когда мы добрались до места, оказалось, что мельница работала просто прекрасно. Остальное оборудование еще не запустили, но некоторые рабочие уже пилили древесину на лесопилке, а другие молотили лен при помощи падающего молота. Я оставил меч с одним из рабочих, залез на башенку мельницы и прошел к небольшой турбине позади.

Впрочем, она была маленькой только по сравнению с тридцатиметровым главным колесом. На самом деле она составляла четыре ярда в окружности и устанавливалась под прямым углом к большой турбине, будучи подсоединена к замедляющему механизму и к башенке таким образом, что, если большое колесо не находилось прямо на пути ветра, маленькое колесо начинало крутиться и поворачивало башенку в нужную сторону. Все, казалось, работало отлично.

Я пошел в башенку и обнаружил, что все насосы уже действуют. Там находилось два ряда приборов. Одни набирали воду из колодца в емкость на верхушке башни. Сейчас ее предполагалось использовать только на случай пожара: шланг крепился к основанию мельницы. Однако со временем я надеялся построить трубы для провода воды через весь комплекс.

Второй ряд насосов набирал воду из чана, находившегося под землей, и переправлял ее в емкость, крепившуюся на полпути к вершине башни. Вода, бежавшая из среднего чана, давала энергию для работы лесопилки. Это приспособление позволяло не прекращать работу даже при безветренной погоде.

На улице дул слабый бриз, но все насосы действовали в полную силу. Я серьезно недооценил вращательную силу, которую может развить ветряная мельница подобного размера. Хотя это лучше, чем переоценка ее возможностей. Следующую модель, если таковая появится, мы оснастим более мощными насосами.

Когда я выходил из башенки, сверху донесся радостный визг. Я поднял голову и увидел пана Виктора, висящего вверх ногами на конце самого высокого вращавшегося крыла. Очевидно, он слышал рассказы о приключении пана Владимира на мельнице и решил испытать все на себе.

Со временем для каждого нового парня, посетившего Окойтц в первый раз, стало традицией проделывать то же самое: своеобразный ритуал посвящения. Я изобрел чертово колесо.

Витольд был занят на строительстве текстильной фабрики, что меня удивило. Я-то ожидал, что он будет работать над второй мельницей — той, которая предназначалась для обмолота зерна.

— Это граф Ламберт приказал мне прежде всего заняться постройкой фабрики, — прояснил ситуацию Витольд. — Вам придется поговорить с ним, если вы хотите что-то изменить.

Я нашел графа Ламберта в поле.

— Пан Конрад, вам действительно следует научиться докладывать о своем приезде хозяину замка сразу же после прибытия. Этого требует этикет, а вы, насколько я видел, прискакали много часов назад.

— Да, мой господин. — У Ламберта бывает разное настроение, а в том, в котором он пребывал сейчас, с ним лучше не спорить.

— Вот некоторые из тех странных растений, которые ты мне дал. Как это называется?

— Кукуруза, мой господин. Я предлагал вам несколько сортов, так что не знаю наверняка, который это.

— Растение выросло мне по грудь! Что из него делают?

— Оно вырастет еще больше, мой господин. На нем появляются своеобразные колосья — такие, как вот этот: там есть семена. Некоторые сорта пригодны в корм свиньям, другие пойдут для нашего потребления. Есть еще сорт кукурузы, который лопается, из него получается хорошая закуска. Она замечательно идет под пиво.

— Лопается? Что ты имеешь в виду?

— Это трудновато объяснить, мой господин. Вам придется подождать до осени, а там я все вам покажу.

— А здесь что такое?..

Короче, я провел весь день за чтением лекций по сельскому хозяйству, о котором не так уж много и знаю.

Перед ужином Ламберт повел свою компанию — рыцарей и двенадцать «ожидающих девушек» — купаться в его новом бассейне, то есть нижнем чане только что законченной мельницы.

Купальники выдумали какие-то больные на голову люди из викторианской эпохи, поэтому здесь, естественно, их еще не знали. Все прекрасно обходились и без них, потому что табу на наготу еще не вступило в свои права.

Некоторые из дам Ламберта были удивительно привлекательны и к тому же умели веселиться. Я отлично порезвился с двумя из них той ночью: Кристина на время осталась не у дел.

И все же меня разозлило такое использование чана. Он примыкал к новому колодцу, куда должны поступать остатки воды Мы еще не использовали колодец для питья, но я подумывал об этом.

Все что я получил в ответ на свое возмущение от Ламберта: «Пан Конрад, вы слишком серьезно все воспринимаете!»

Граф Ламберт ни разу не упоминал о деньгах, которые он мне проиграл в споре по поводу мельницы, а настроение у него преобладало такое, что я предпочел не поднимать вопрос оплаты.

Возвращение в Цешин стало облегчением.

ГЛАВА 5

— Кристина, сходи обратно в корчму и прикажи Тадеушу послать нам завтрак на шестьсот человек. Скажи, я знаю, что это невозможно, но попроси его постараться. С толпой придется разбираться не один час.

Занимался рассвет, и я почти впал в отчаяние, озирая сцену за северными воротами Цешина. Три дюжины вьючных мулов, которых я купил недавно, стояли там, Краковски нагрузил их тоннами свежесделанных инструментов и другим приобретенным мной оборудованием. Пан Владимир восседал на коне в полном вооружении, девушки приготовились к отъезду.

Еще там же стояли сто сорок с небольшим нанятых мной людей — грязных, одетых в обноски, исхудавших. С ними были их жены и дети, такие же грязные, оборванные и худые. Я не собирался брать на себя ответственность за такую массу людей.

— Черт возьми, Яша, — сказал я прорабу. — Разве я говорил, что они могут привести с собой семьи?

— А что же нам с ними делать?

— Откуда мне знать? Неужели ты не понимаешь, что мы отправляемся в лесную глушь, где нет ни единого дома на мили вокруг?

— Сейчас только началось лето, пан Конрад, этим людям приходится тяжелее, чем можно сказать по их виду. Но у нас есть защита в виде вас, двух рыцарей. Все образуется.

— Да неужели?! А чем же ты прикажешь их кормить? Еловыми шишками? Только это и можно найти в моей долине!

— Приедут купцы. Они всегда приезжают.

— И думаю, ты ожидаешь, что я буду платить им.

— Ну, мой господин, вы все-таки согласились кормить нас, пока мы работаем на вас.

— Вас — да. Но не лишних четыреста пятьдесят ртов!.. Нет, это просто невозможно. Им придется остаться здесь, со своими родными.

— Мой господин, посмотри на нас. Неужели мы выглядим, как люди, у которых есть достаточно богатые родственники, чтобы прокормить наши семьи? Если мы оставим их здесь, они умрут…

Спор продолжался несколько часов, свои реплики вставляли пан Владимир и второй прораб. Меня надули, и я хорошо осознавал это. В конце концов я сдался, прекрасно понимая, что мне придется оплачивать счета за пропитание всех шестисот человек на протяжении всего лета.

Иначе мне предстояло поедать свой завтрак на глазах у изголодавшихся детей.

Это мне не нравилось.

К тому времени начали прибывать запасы Тадеуша, и мы принялись за еду. Казалось, он обчистил полностью все корчмы и пекарни города, но низкое качество пищи компенсировалось ее количеством. На самом деле немного даже осталось — после того, как несчастные бедняги подходили за второй и третьей порцией.

— Это все, что я смог сделать, пан Конрад, — сказал Тадеуш. — У меня получилось, но теперь я не знаю, как это оплачивать.

— Просто спиши все на мой счет. А остатки отдай беднякам.

— Это, наверное, самый легкий выход. — Корчмарь оглядел толпу. — Действительно, достойное дело. Я имею в виду благотворительность. Масса несчастных бедняков…

Был уже почти полдень, когда мы двинулись в путь.

Передвигались очень медленно. Некоторые из людей страдали от болезней, многие просто не привыкли к путешествиям. Другие пребывали в полусонном состоянии после того, как первый раз за долгое время по-настоящему поели.

Девушки вскоре уступили своих лошадей некоторым тяжелобольным и теперь шли рядом. Я бы последовал их примеру, но пан Владимир категорически запретил мне делать это.

Оказалось, что мы несли охрану, и слезть с коня означало потерпеть поражение в выполнении долга. Мне пришлось согласиться с ним, но я чувствовал себя неудобно в седле, когда рядом со мной хромала какая-нибудь несчастная женщина.

В конце концов я посадил перед собой на круп Анны двух ребятишек, предупредив, что им придется спрыгивать на землю, если что-то случится.

К Трем Стенам мы подъехали уже в сумерках. Все настолько устали, что просто попадали там, где стояли, прямо на траву. Мне удалось поставить свою небольшую палатку: я в первый раз использовал ее с прошлой осени.

Пока несколько мужчин занимались разгрузкой мулов и лошадей, пан Владимир подошел ко мне с мешком муки на плече.

— Прекрасная штука, этот шатер. Может пойти дождь, а некоторые из наших продуктов не переносят влаги…

Мне снова пришлось согласиться, и через пару минут моя палатка оказалась забитой зерном, мукой и мясом до самого верха. Ничего не поделаешь, придется спать на свежем воздухе.

Я достал спальный мешок, развернул его, стянул с себя броню и лежал под звездами рядом с Кристиной, когда появился Владимир.

— Ну что там еще?..

— Я хотел узнать, не сможете ли вы развести нам костер. Эта ваша «зажигалка» сработает гораздо быстрее нашего кремня.

— Да, хорошо…

Справившись с делами, я вернулся и обнаружил Кристину уже спящей. Меня это обстоятельство нимало не расстроило. День выдался долгий.

Ночь тоже была долгой. Шел дождь.

Мы провели всю ночь в полудреме, в спальнике, с холодной водой, просочившейся под него. Вы только проваливаетесь в сон, как внезапно осознаете, что некая часть вашей анатомии, остававшаяся до сих пор сухой, оказалась в воде. Причем холодной.

Невеселое начало.

Я проснулся серым утром и обнаружил бодрствующего пана Владимира, который до сих пор не снял доспехи. Он сидел у еле тлевшего костра со спящей Анастасией под боком.

— Ты что, не спал всю ночь? — спросил я.

— Кому-то пришлось бы этим заниматься. Здесь, на холмах, водятся дикие волки и медведи. Или еще что похуже. Я подумал, что вам предстоит тяжелый день… объяснять всем крестьянам их обязанности… Я ничем не смог бы вам помочь.

— О, спасибо, — смутился я. Я даже не подумал о безопасности.

Леса Польши двадцатого века — в основном приветливые местечки, а сама природа рассматривается как дар Божий. Большинство людей только по телевизору видят лес вместе с прелестными животными, занимающимися своими прелестными делами, пока диктор пытается заставить их выглядеть как можно более антропоморфными. Мы сидим в домах, оснащенных кондиционерами, рядом с которыми на несколько миль вокруг не сыщешь ни одного волка, медведя или ядовитой змеи. Мы гуляем по тщательно культивируемым садам и восхищаемся природой! Или выходим на улицу и проводим время на «дикой природе», ставим палатки в прекрасно подготовленных для этого местах, где есть специальные лесничие, следящие, чтобы не случилось беды.

О, все говорят о своей любви к природе, но наверняка запели бы по-другому, если бы голодные волки начали осаждать ворота их домов!

В тринадцатом же веке природа была врагом.

Природа — это волки, дикие кабаны и медведи, которые моментально убьют вас, если вы дадите им такой шанс. Природа — это холодный ветер, который превратит вас в ледышку зимой; ослепляющий зной, иссушающий вас летом; ядовитые растения и змеи, которые положат конец вашей жизни, если вы допустите неосторожность. Природа — это голод и жажда, с которыми можно бороться только непрекращающимися совместными усилиями человечества. Это просто царство дьявола.

— Ваша благодарность принята. Прикажите кому-нибудь разбудить меня, когда приготовят еду…

С этими словами пан Владимир растянулся прямо на земле и через минуту мирно захрапел, так и не сняв доспехов.

Криком я поднял всех и заставил работать, поручив Янине и Наталье выдавать инструменты.

— Это мои инструменты, — кричал я, — и они останутся моими! Однако я собираюсь раздать их некоторым из вас, и вы будете нести ответственность за них. Если потеряете, их стоимость вычтут из вашей зарплаты. Все понятно?

Судя по виду людей, они воспринимали мои слова всерьез.

Потом я начал определять задания. Одних мастеров послал за водой из старой шахты. Других — за дровами, и еще четырех человек отправил копать отхожие места. Кристину сделал ответственной за кухню, а Яшу — за строительство временных жилищ, предупредив, что если у нас не будет достаточно хижин к ночи, плотникам придется опять спать на улице.

Каменщики занялись сооружением печи для изготовления хлеба, и я сообщил, что если она не будет достаточно большой, то они не получат еды. Вскоре все бегали и выглядели очень занятыми.

Я нашел удобное местечко и уселся. Каждые десять секунд кто-нибудь подбегал с вопросом, который он, по идее, должен сам решать, но думаю, это и составляет издержки должности управляющего.

Я иногда выбирал «методом тыка» один из альтернативных вариантов. Дело в том, что когда подчиненный подходит к тебе за решением, он уже обдумал все «за» и «против» своего вопроса и пришел к выводу, что они примерно одинаковы. Если бы один или другой путь оказался очевидно лучшим, он бы почувствовал обязанность самому принять решение. А так как один вариант имеет примерно столько же шансов оказаться верным, сколько и второй, то метод тыка подходит не хуже любого другого. По крайней мере работа не останавливается. И в конечном счете тебя называют мудрецом.

Помня о переменчивом настроении графа Ламберта, я не рискнул посылать ему большие котлы, которые испортил, вырабатывая спирт. Я увез их с собой, а для ткацкой фабрики заказал новые.

Кристина приспособила их для кухни. К десяти завтрак был готов. Он состоял только из одной каши — переваренной размазни, однако питательной и утоляющей голод. А для питья имелась вода. Я подумал, что надо купить несколько молочных коров и приказать плотникам после постройки хижин сразу заняться сооружением пивоварни.

Последнее прошло без возражений.

Я забыл послать Владимиру еды, но Анастасия, конечно, об этом помнила. Юноша приподнялся, поел и захрапел снова. Приземленный парень, но честный и полезный — в определенных рамках.

Следующий прием пищи пришелся на шесть часов. Опять каша с грибами и дикими овощами. Никто не жаловался на плохую еду, что меня устраивало полностью. Несмотря на мое значительное богатство, я сомневался в своей способности прокормить шестьсот человек. Если мне придется придерживаться стандартов Ламберта, то точно ничего не получится.

Только через несколько недель я обнаружил, что люди находят питание замечательным! В первый раз в жизни у них было достаточно еды!

Запомнить имена такого количества людей не представлялось возможным, поэтому после ужина я подозвал к себе Наталью. У нее замечательный почерк, и к тому же эта девушка — одна из тех по природе аккуратных людей, из которых получаются прекрасные клерки и секретари.

— Наталья, у меня есть специальная работа для тебя. Мне нужны сведения обо всех моих людях. Заведи отдельный лист на каждого мужчину, запиши его имя, имена его родителей, бабушек и дедушек и так далее, сколько он вспомнит. Потом рядом поставь имя его жены, имена ее предков и имена их детей. Я хочу знать возраст каждого, где и когда они родились и женились, время, когда мы наняли их. И пиши помельче, мы будем добавлять информацию по ходу дела.

— Зачем вам нужно записывать все эти вещи? Если вы не знаете, почему бы просто не спросить их?

— Потому что у меня нет времени, и я все равно не запомню большую часть сведений.

— Да зачем же вообще запоминать все?

— Во-первых, для выдачи платы за работу. Откуда я буду знать, сколько должен каждому из них?

— Платите им каждый вечер, или каждую неделю, и не надо будет насиловать свою память.

— Это будет занимать слишком много времени. Им придется стоять в очереди несколько часов в день. Кроме того, я говорю о постоянных записях. Очень важно знать все о своих людях.

— Мы не можем знать все. Только Бог в небесах знает все.

Я попытался уговаривать ее и так и эдак и постоянно сталкивался с той же несокрушимой логикой. Но добиться своего можно не только с помощью логики.

— Наталья, пожалуйста, сделай это для меня.

— О, конечно, пан Конрад! Вы же знаете, для вас я сделаю все, что угодно.

Итак, Наталья стала нашим хранителем информационной базы и со временем моим личным секретарем, но она не поколебалась в своем убеждении, что ее занятие — всего лишь пустая трата пергамента. Но у нас появились записи, постоянные записи — очень важная вещь. Не так ли?

К ночи лагерь приобрел видимость упорядоченного поселения. У меня образовалась собственная палатка, сделанная из согнутых сосновых лап. Была еще одна для Владимира, и третья — для оставшихся в одиночестве дам. Я приказал сделать два отхожих места, и они предположили, что одно предназначалось для благородных, а второе — для крестьян, а не для мужчин и женщин. Но об этом спорить не приходилось.

Все остальные получили хотя бы место под крышей. Вне всякого сомнения, меня удовлетворяли наши успехи, особенно если принять во внимание, что начинали мы с кучкой оборванных и грязных людей, не спавших много ночей.

Утром я отправился с Явальдой и одним из крестьян к пану Мешко покупать продукты. Приобрел яйца, зерно, овощи и обговорил, что мои люди будут приходить три раза в неделю за провиантом. Я также стал обладателем молочной коровы, единственной выставленной на продажу, что оказалось ошибкой.

Темнота опустилась прежде, чем мы сумели загнать это глупое животное в лагерь. Более того, пришлось остановиться и выдоить молоко на землю, потому что у нас не оказалось подходящего ведра, а использовать мой шлем я не позволил. Нам еще повезло, что Явальда знала, как доить корову, потому что мы, мужчины, понятия об этом не имели. Я даже не представлял, почему животное мычало и отказывалось двигаться с места.

Прелести сельской жизни.

К концу следующего дня была построена настоящая, хоть и немного неопрятная, деревня. Кузнец вполне обустроился и уже делал обода для бочек в пивоварне, а каменщики обтесывали огромные жернова, которые будут таскать два мула. Плотники занимались строительством ульев. Появилось по хижине для каждой семьи, и все необходимые подсобные помещения для хранения продуктов, приготовления пищи и ее приема. У нас в трапезной даже стояли столы и скамьи, сделанные из распиленных бревен, и достаточно новых плошек, ложек и мисок. Удивительно, сколько могут успеть сделать шесть сотен человек, если их правильно организовать.

Повсюду, конечно, оставались щепки и стружка — в количестве, достаточном для того, чтобы выложить дорожки: впрочем, именно для этого мы их и приспособили.

На следующий день — то есть в воскресенье — появился деревенский священник от пана Мешко и отслужил мессу под сводами трапезной.

Анна внимательно слушала мессу, потом подошла поближе. Каждый раз она проявляла все больше и больше интереса к службе и через несколько недель уже лежала, сидела или стояла на коленях рядом с верующими.

Священника это явно смущало, но он не знал, как поднять вопрос о лошади, посещающей церковь.

Это меня вполне устраивало, потому как я и сам не знал, что ему ответить.

ИНТЕРЛЮДИЯ ПЕРВАЯ

Я нажал на «стоп».

— Том, эта лошадь — одно из твоих изобретений?

— Она — разумное создание, произведенное средствами биоинженерии в моих лабораториях, если ты это имел в виду.

— Тогда с какой стати такой закоренелый атеист, как ты, создает набожное животное?

— Во-первых, Анна не есть животное в том смысле, в каком ты используешь это слово. Она разумна. Во-вторых, не я ее создавал. Такое дело требует большой команды специалистов и очень много времени. И в-третьих, для меня это такой же большой сюрприз, как и для тебя.

— Да неужели?

— Лошади вообще очень прямолинейны. Они воспринимают любое высказывание авторитетного лица, как абсолютную правду. Никто и не предполагал, что им будут намеренно лгать.

— Том, ты старый язычник!

— Я еще к тому же твой начальник и отец. Так что заткнись.

Он нажал на «старт».

ГЛАВА 6

Я не подумал о том, чтобы заплатить кому-либо, поэтому ни у кого не оказалось денег. Чаша для пожертвований вернулась обратно пустая. Чтобы как-то скрыть всеобщее смущение, я дал священнику денег. Возник прецедент: Конрад платит священнику.

Теперь мы могли вернуться к настоящей работе, то есть к постройке постоянных домов и разработке долины. Я поручил каменщикам и рудокопам заняться расширением старой шахты. Средневековые рудокопы делали стволы шахт такими узкими, что в них едва можно было пролезть ползком. Мне понадобилась довольно большая нора — чтобы в ней смогли работать люди и поместились насосы.

Прежде я позволял плотникам строить все, что им заблагорассудится, так как жилища задумывались как временные. Но по поводу постоянных домов у меня имелись определенные идеи.

Долина представляла собой ровную площадку диаметром в километр, окруженную пологими склонами, которые кверху становились крутыми. Единственный выход находился между двумя утесами, расстояние между которыми составляло около двухсот ярдов. Очевидным решением было построить замок в середине долины и оборонительную стену между скалами, высотой примерно в шесть этажей. Все это придется делать из дерева, что могло защитить от диких зверей и воров, но не от монголов. Однако утесы возвышались более чем на двести метров, а уровень грунта значительно опускался вниз там, где они расходились. Мы могли бы начать строиться сейчас в самой низине, а затем возвести стену, или несколько стен, более высоких и из камня.

Я знал, что у нас есть уголь и известняк, что означало следующее: мы можем создать известковый раствор даже при существующих технологиях. Более того, я не сомневался, что нам удастся при помощи глины и песка при очень высоких температурах изготовить цемент — а значит, и бетон!

Достаточное количество бетона остановит кого угодно.

Долина заросла огромными деревьями. О, ничего подобного вы не найдете на западном побережье Америки: каждое второе из них имело более двух ярдов в обхвате. По понятным причинам, в то время в Польше росло великое множество таких деревьев.

Свалить такого монстра только с помощью топоров очень трудно. К тому же когда дерево окажется на земле, его сложно будет передвинуть с места на место без помощи машин. Типичной для того времени маленькой группе лесорубов такая задача не под силу.

И потом, что прикажете с ним делать? Средневековые поляки делали доски, распиливая бревна и идеально подгоняя друг к другу получившиеся куски дерева. Такие шутки не пройдут с бревном, которое обгоняет по размеру ваш рост.

Многие века они срубали маленькие деревца, а гигантов оставляли в покое.

Я приказал изготовить дюжину стальных продольных и поперечных пил: некоторые из них должны были иметь по четыре ярда в ширину. Древесины у нас оказалось много, но вот скреплять ее оказалось нечем. Гвозди стоили абсурдно дорого. Однако чем больше части, тем меньше потребуется гвоздей. По моим планам, полы, двери и ставни предстояло сделать из цельных кусков дерева в ярд шириной, а внешние стены — шириной в ярд и толщиной в пол-ярда, не считая оставленной на бревнах коры. Хорошая теплоизоляция и защита от всего, кроме огня.

Постепенно я начинал жалеть, что настоял на таком плане. Не имея никакого опыта строительства, я и не представлял, насколько может сжаться большой кусок зеленого дерева. Каждую зиму стены приходилось конопатить, и не думаю, чтобы хоть одна дверь оставалась в правильном положении. Дело могло спасти то, если бы я хоть положил внешние бревна горизонтально, по подобию обычной избы. Но нет же, мне взбрело в голову поставить их вертикально, потому что так они лучше смотрелись.

Более того, не важно, насколько хорошо изолированы ваши стены, если приходится открывать окна. Зимой, без искусственного света и оконного стекла, вы либо замерзаете, либо живете в потемках. Я начал понимать, почему архитекторы такой консервативный народ.

Впрочем, я забегаю вперед.

Плотников возмутили мои идеи, и они были решительно против. Но ни один из них не упомянул о проблеме усыхания древесины, и я отнес их жалобы на счет застарелого консерватизма. Потом оплатил счета, и все сделали по-моему. Как говорится в старой капиталистической поговорке: «Кто платит, тот и заказывает музыку».

На какие только вещи не приходится идти, чтобы построить социализм!

Люди еще больше возражали против шипов для лазания по деревьям. Это приспособления, которые привязываются к ногам и ступням крепкими кожаными ремнями и позволяют быстро залезть на дерево, чтобы срубить его верхушку. С большим деревом всегда так поступают, иначе оно треснет при падении.

Но мои люди оказались лесорубами, никогда не терявшими землю под ногами. Они думали, что стоять в пятидесяти ярдах над землей — это страшно.

Конечно, они были правы. Висеть на уровне пятнадцатого этажа, пытаясь смотреть вниз с дерева, на котором болтаешься, действительно страшновато. Но я не собирался позволять им думать подобным образом. В противном случае мы никогда ничего не построили бы.

Когда первая группа наотрез отказалась лезть дальше пятнадцати ярдов вверх, я спустил их обратно.

— Спускайтесь вниз, трусы! — закричал я, отдавая свой меч рядом стоявшему мужчине. — Яша, давай покажем этим мальчишкам, как делать их работу!

Прораб подошел ко мне и прошептал:

— Мой господин, я никогда… я имею в виду… я не могу! Я никогда ничем подобным не занимался!

— Скажу тебе по секрету, — прошептал я в ответ, — я тоже.

— Тогда как…

— Если эти люди не могут выполнять свою работу, мне придется отослать большую часть из вас обратно в Цешин и найти других рабочих. Но если это сделаю я и сделаешь ты, то они последуют нашему примеру. Теперь, что ты скажешь насчет того, чтобы вместе залезть наверх и притвориться, что смелости у нас больше, чем мозгов?

Он подумал пару секунд.

— Если я умру, вы позаботитесь о моей жене?..

Судя по устройству приспособления, которое мы использовали, если один из нас падал, то другой тотчас следовал за ним. Но Яшу интересовала уверенность, а не логика.

— Слово чести.

— Тогда пошли.

Это было огромное дерево, и даже на высоте пятьдесят ярдов двоим мужчинам пришлось бы работать пилой, чтобы срубить верхушку. С шипами, привязанными к ногам и ступням. С прочным поясом вокруг талии, и длинным, толстым ремнем через спину каждого, вокруг обоих мужчин и дерева. Длинный ремень дважды привязан к персональному ремню каждого надежными креплениями. На самом деле это два коротких пояса, скрепленных друг с другом, с узлом у наших правых рук. Длинный ремень приходится укорачивать периодически, по мере продвижения вверх по дереву…

Технология — это не что-то единичное. Это множество маленьких деталей, дополняющих друг друга. Детали такие же простые, как новый способ лазания по деревьям, что мы привыкли делать с самого рождения человечества.

Я как-то раз видел, как люди забирались на верхушки во время праздника лесорубов, и подметил, как это делается. Люди должны работать сообща, делая шаги в унисон и привязывая длинный ремень вместе.

Хуже того, лесорубам необходимо находиться по разные стороны дерева, где они не могут видеть друг друга. Если один начинает двигаться, когда другой остановился, оба падают. Может, и не на землю, так как вы все-таки укорачиваете ремень по мере продвижения вверх. Если ремень слишком короток, чтобы дать вам пролететь все расстояние до земли, у вас есть шанс выжить.

Самое меньшее, что вам придется испытать, — исцарапанное корой лицо и полный живот заноз.

Видеть что-то, размышлять над этим и на самом деле проделывать подобное — две разные вещи. А необходимость совершить рискованное действие первый раз в жизни на глазах у толпы смелости не прибавляет.

Пока мы закрепляли свое оборудование с новеньким скрипящим кожаным ремнем, болтавшимся над нами, то успели прорепетировать необходимые действия и обсудили каждый шаг. Руки у Яши тряслись, но я надеялся, что он успокоится, оказавшись на дереве.

— Я боюсь, пан Конрад, — признался он в отчаянии, когда мы обвязывали дерево ремнем.

— Конечно, боишься. Только дурак тут не испугается. Но человек все равно должен делать свою работу.

Я сделал первые несколько шагов вверх. Получилось неплохо. Как будто взбираешься по лестнице.

Яша истово перекрестился, что испортило все впечатление, которое я пытался произвести. Он начал подниматься, но потом остановился.

— Ну же, Яша! Это как танец! Втыкай свои шипы в дерево. Левой ногой, правой, подтяни ремень! Левой, правой, подтяни ремень!

— Но я и танцевать не умею, мой господин!

— Почему это «и»? Ты уже поднимаешься! И держу пари, Кристина сможет научить тебя танцевать, — мы поднялись ярдов на десять, — я попрошу ее. Что ты думаешь о танцах вечером в воскресенье? У нас есть музыканты?

— Пожалуйста, не говорите о танцах! Я однажды упал на балу. — Он говорил как трус, но все равно продолжал взбираться вверх наравне со мной.

— Прекрати это! Мы почти на месте.

Пила была привязана к моему поясу веревкой. Когда она начала подниматься, мы были уже высоко. Я повернулся, так чтобы видеть своего партнера. Он оказался белее мела.

— Яша, я думаю, ветер все еще слишком сильный, чтобы вынимать клинья. Начнем пилить на уровне моего левого кулака.

Яша не ответил, но я мог слышать, как он молится. Он взял второй конец пилы и начал помогать мне. Мы работали молча, приноравливаясь к ритму друг друга. Как только полотно пилы начало гнуться, мы перешли на другой край.

Когда мы почти закончили, дерево сломалось с оглушительным треском. Вначале оно согнулось, пока верхушка летела мимо нас, а потом вернулось в прежнее положение, как распрямившийся лук.

Ощущения были как у человека, сидящего на хлысте размером с футбольное поле, который болтается туда-сюда на высоте в пятнадцать этажей. Ствол теперь заканчивался у наших поясов, и я мог видеть, как Яша вцепился побелевшими пальцами в кору. Я тоже порядком побледнел.

Мама говорила, что мне давно полагалось сломать себе шею.

— Ну, Яша, что ты об этом думаешь? Спустимся вниз или подождем, пока остальные спилят дерево, и съедем, как по горке?

Он уставился на меня, не говоря ни слова.

Когда мы спустились, он спросил:

— Мне придется делать это снова?

— Не сегодня. Будешь руководить процессом. Мне надо посмотреть, как там справляются каменщики.

Я отбежал подальше ото всех, и меня стошнило.

Со временем у нас появилось четыре хороших верхолаза. Они считали себя в некотором роде элитой, разгуливали с важным видом и постоянно носили шипы, даже в церкви.

ГЛАВА 7

Через несколько дней я составил для себя специальный график, которого стремился придерживаться с тех пор постоянно. По утрам играл роль управляющего и был доступен всякому, у кого возникала какая-нибудь проблема. По вечерам же я превращался в конструктора, и прежде чем побеспокоить пана, рабочие старались убедиться, что неприятности действительно того стоят. Наталья замечательно охраняла мое спокойствие.

Я поставил в своей хижине доску и положил пачку пергаментных листов, на которых чертил общий вид зданий плюс все мелкие их детали отдельно. Работу облегчало использование стандартных моделей. То есть многие части домов были идентичными, и я использовал один и тот же дизайн снова и снова.

Мне вырезали несколько дюжин одинаковых палок, длинных, как двор Ламберта (каким я его запомнил). Они стали нашими стандартами измерения. У немалого количества людей обнаружились проблемы с понятием «стандарт». Они-то привыкли срубать каждое дерево уже по ходу строительства так, чтобы оно подходило по размерам, и все мои измерения и планы считали пустой потерей времени.

Проходили недели, и росла стопка готовых деталей, которая, в отличие от строящихся домов, глаз вовсе не радовала.

Я откладывал сборку жилищ по определенной причине. Если дерево поставить прямо на землю, оно будет гнить, поэтому мне хотелось, чтобы наши дома стояли на каменной основе. Последнее мы устроить не могли без известнякового раствора, а его, в свою очередь, никак не изготовишь без угля.

Каменный уголь имелся в шахте, но она все еще затоплена водой. Детали паровых насосов поступали регулярно и прекрасно функционировали после некоторой доработки, но все это требовало времени.

О, мы, конечно, могли использовать древесный уголь, но его производство займет слишком много трудодней, а каменный уголь — вот он, осталось только чуть-чуть подождать.

Мне редко удавалось с легкостью устраивать все по-моему. Приходилось уговаривать, убеждать и улещать. Я кричал и визжал, притворялся, что мечу во гневе молнии. Но больше всего помогала следующая тактика: я доставал свою библию и читал им описание строительства Башни Соломона. Это привлекало на мою сторону Бога, что обычно беспроигрышно.

Петр Кульчиньский, мой счетовод, регулярно поддерживал связь между Тремя Стенами и Цешином, вел записи наших операций и здесь, и в «Розовом драконе», и в «Литейной братьев Краковских». Он — очень способный молодой человек, исключая те моменты, когда мечтательно смотрит на Кристину, чем, кажется, и занимается большую часть времени.

Бедный мальчик явно потерял голову, и точно так же явно, что девушка не желала иметь с ним ничего общего. Но это не мое дело. Мне просто не нравится видеть, как кто-то страдает. Им обоим лет по пятнадцать, а это обычно довольно трудный возраст для человека.

Я предвидел, что определенного сопротивления моим планам со стороны рабочих не избежать, но никогда не ожидал, чтобы Владимир и Петр выступили против моих задумок.

Перед нами лежали мои чертежи.

— Говорю вам, отхожее место в помещении — плохая идея, — покачал головой Владимир. — Я видел несколько в больших каменных замках. Они оправдывают свое существование, только если вы готовитесь к осаде. И их используют только тогда, когда просто больше ничего другого не остается. В остальное время в тех замках пользовались нужниками на улице, как и всегда.

— Испражнения воняют, и вам не захочется иметь их под боком! Кроме того, деревянное сооружение не может выдержать осаду, его слишком легко спалить. Так что не остается никаких причин помещать нужник в доме.

— Я согласен со всем сказанным, но вы никогда не видели сантехнику. Совершенная чистота и санитария. Никакого запаха. К тому же это будет нечто большее, чем просто нужник. Кроме смывного механизма, мы установим ванну и душ. Мы сможем мыться и стирать одежду даже зимой. У нас появится горячая вода. Вот большой кипятильник над кухонным очагом. Говорю вам, горячий душ холодным зимним утром — это блаженство.

— А что происходит с дерьмом?

— Испражнения смываются по медным трубам и выводятся из здания. Потом поступают в септический чан по глиняным трубам и в итоге — вот сюда, на поле.

— Я поверю в это, только когда увижу все собственными глазами, — упрямился Владимир.

— Пан Конрад, меня больше беспокоит стоимость проекта, — высказался Петр. — Я подсчитал, что на те деньги, которые вам придется потратить на медные трубы и сами нужники, ванны и тому подобное, вы могли бы нанять двадцать служанок на пятьдесят лет вперед!

— Грязная работенка, не так ли? Выносить чьи-то ночные горшки?

— Есть много людей, которые с радостью взялись бы за нее и благодарили бы вас за милость, мой господин.

— Я допускаю, что это будет очень впечатляюще, если все-таки заработает, — добавил Владимир. — Но если вам так необходима подобная роскошь, зачем разделять ее с крестьянами? Соорудите небольшой теплый нужник для себя и своих высокородных гостей.

— Однажды у всех появится сантехника в доме. Мы можем начать прямо сейчас. Я не собираюсь лишать моих людей элементарных вещей!

— Ваши люди больше обрадуются, если вы разделите деньги, которые собираетесь так неразумно потратить, между ними.

— Возможно. Но я все равно собираюсь осуществить свой план.

— Замок — ваш, — вздохнул Владимир. — Огнеупорные стены потребуют огромного количества камня и известкового раствора. Если бы вы использовали весь этот материал на внешнюю стену, она получилась бы полностью из камня и послужила бы вам хорошей защитой.

— Меня сейчас больше беспокоит огонь, чем война, — по крайней мере на следующие несколько лет. У нас здесь более шестисот человек, а ближайшее поселение находится в восьми милях от замка. Если дом полностью сгорит следующей зимой, мы не выживем. С огнеупорными стенами, где бы они ни были, мы потеряем не больше одной пятой нашего имущества и сумеем выкарабкаться.

— Вы здесь хозяин, — повторил Владимир. — Еще одна проблема с вашими чертежами — ворота. Они слишком большие. Шесть рыцарей могут проехать через них, выстроившись в шеренгу. Уменьшите ворота хотя бы вполовину, и нам будет легче защищаться.

— В настоящее время меня не волнует защита от кого-нибудь, кроме воров и диких животных. Как вы заметили, деревянное здание не выдержит осады в любом случае. В дальнейшем мы построим другие стены, дальше от первой, из кирпичей и камня. Но даже им понадобятся большие ворота. Напомните мне рассказать вам о железных дорогах.

— Что это еще за железные дороги?..

Дни катились своим чередом. Мы организовали лесопильную яму, над которой распиливали большие бревна. Один человек стоял внизу, а другой на бревне, каждый двигал пилой со своей стороны. Работа неприятная: один из пильщиков глотал стружку внизу, а второй чуть ли не ломал себе спину наверху. Они довольно часто менялись местами, но так и не решили, где работать хуже.

И это занимало очень много времени. Я набросал кое-какие расчеты и выяснил, что даже если все наши продольные пилы будут работать без остановки, мы и наполовину не справимся с поставленными задачами до первого снега.

Кое-что, сказанное однажды Владимиром, навело меня на мысль, и мы построили лесопилку на шагающем ходу. Сделали громадную качалку из половины бревна, которое в длину достигало пятидесяти ярдов. На обоих его концах крепились веревки и канаты, привязывавшие конструкцию к длинной продольной пиле, которую мы получили, сварив вместе два самых больших инструмента. Деревянные желоба, тянувшиеся вдоль холма, удерживали бревно под пилами.

По краям качалки стояли перила, и шестьдесят человек ходили взад-вперед, чтобы заставить устройство работать. Вы идете вверх по холму, пока высокий конец не опускался вниз, потом направляетесь вниз по холму, пока высокий конец не опускался вниз, потом…

Не слишком стимулирует развитие интеллекта, но и не сказал бы, что многие из моих людей обладали выдающимся умом. Они пилили дерево.

Более того, странное, достойное Руби Голдберга <Руби Голдберг (1883—1970) — карикатурист, скульптор. Широко известен своими карикатурами, в которых выдуманное им сложное оборудование выполняет никому не нужные и очень примитивные операции. — Примеч. ред.> чудовище заработало с первого раза. И оно отличалось производительностью. Единственная проблема — шестьдесят мужчин: это половина всей рабочей силы.

Но почему пилкой леса обязательно должны заниматься мужчины? Мужские руки сильнее женских, но наша машина приводилась в движение ногами. Женские ноги так же сильны, как и мужские. Почему бы и нет?

Я высказал свою идею женщинам однажды вечером во время ужина и получил в ответ много холодных взглядов. В конце концов пришлось спросить, в чем дело. Одна из женщин встала, завела нудную речь о своих ежедневных заботах и бубнила до тех пор, пока до меня не дошло: они предполагали, что платы за дополнительную работу не получат.

Тогда я перебил ее и объяснил, что собираюсь заплатить за услуги. Ораторша тут же преобразилась и с таким энтузиазмом поддержала меня, что пришлось снова ее прервать.

Однако против моего плана выступили мужчины. Они голодали, когда я нанимал их, а теперь не хотели, чтобы их жены приносили в дом деньги! Нелепо! Наконец, я собрал всех десятников, и мы устроили совет.

Женщины будут работать полдня: одни до полудня, другие — после (полдня в это время года составляло почти восемь часов). Они получат половину платы, а их деньги выплатят мужьям. Глупо, но именно этого они и хотели. И некоторые из взрослых детей тоже по желанию могли помогать матерям, получая за услуги ту же сумму.

Загрузка бревен в лесопилку требовала общих усилий всех наших людей и лошадей, несмотря на использование канатов и веревок, ускорявших процесс. Однако данную часть работы легко можно проделать за несколько минут, на рассвете и еще раз после обеда. Потом женщины могли работать без мужской помощи полдня.

День выдался напряженный, и я надеялся, что кого бы ни нашел в своей палатке, она не ожидает слишком многого. За исключением Анастасии, которая считалась собственностью Владимира (или наоборот), «ожидающие девушки» явно решили делить меня между собой поровну, при условии, что Кристина, в некотором смысле, равнее всех остальных. Я никогда не вмешивался в их дела и соответственно никогда не знал, с кем буду спать следующей ночью. Но и никогда не задавал вопросов, потому что в поросячьем раю никому не захочется нагонять волну в грязной луже.

Несколькими днями позже у дороги поднялся большой шум, я решил сходить и посмотреть, в чем дело.

Пан Владимир ехал на коне и вел рядом еще двух лошадей, в которых я узнал собственных животных. Последние были нагружены стальными инструментами и двумя мертвыми телами — моих бывших рабочих.

Я подбежал к нему.

— Владимир! Что случилось?!

— Они украли ваших коней и вашу собственность. Я погнался за ними, — ответил он спокойно, хотя и несколько напряженно.

Я внезапно взорвался.

— Дьявол! Ты, чертов убийца! Ты убил двух людей из-за никчемной парочки инструментов?!

Он уставился на меня, лицо его было белое и напряженное.

— Нет, я убил их за то, что они всадили топор мне в бок. Теперь помогите мне спуститься.

Пан Владимир наклонился в мою сторону, и я поймал его за талию. Мои руки тотчас окрасились кровью: кровь текла по правой ноге, заполняя сапог.

Я положил его на землю и начал раздавать людям приказы.

— Вы! Бегом за моими лекарствами. Кто-нибудь из дам покажет, где они находятся!

— Ты!.. Мне нужна кадка чистой воды!

— Ты!.. Приведи Кристину. Скажи, чтобы взяла с собой чистых салфеток.

— Глупость с моей стороны, — проговорил Владимир. — Я не догадался, что их двое. Пока держал одного на острие меча, второй напал на меня, не дав опомниться. Он ударил сзади, ублюдок, но, думаю, нельзя ожидать честных поступков от воров…

— Нам придется снять с вас доспехи. Мы их разрежем…

— Разрежем мои доспехи?! Да ни за что! Они стоят целое состояние! Моему отцу пришлось очень долго копить деньги, чтобы купить их. Ну-ка, крестьяне! Посадите меня…

Нам пришлось стягивать кольчугу через голову пана Владимира, и он, должно быть, испытывал невыносимую боль, когда задевали его правую раненую руку. Я видел, как вылезли из орбит его глаза и напряглись челюсти, но он ни разу не крикнул.

Кожаная рубаха застегивалась спереди, поэтому снимать ее оказалось легче. Под ней обнаружилась вышитая женской рукой сорочка.

— Работа Анастасии. Милая вещица. Боюсь, я испортил ее, — объяснил пан Владимир, имея в виду кровь.

Принесли мои медикаменты, и я занялся делом, обмывая рану и заодно свои руки. У меня оставалась только одна бутылка самогона, единственного в этих краях антисептика.

— Будет немного больно, Влад. Может, хочешь сделать пару глотков, прежде чем я вылью жидкость на рану? Это приглушит боль.

— Делайте, что необходимо, пан Конрад. А что касается вашего дьявольского варева, то я однажды попробовал его и предпочту боль в ране боли в желудке.

Толпа росла и напирала на нас.

— Яша, убери людей отсюда. И сделай что-нибудь с ними, — приказал я, указывая на коней, инструменты и трупы.

К тому времени, как прибыла Кристина, я уже обработал рану. Девушку сопровождала Анастасия, еле сдерживавшая истерику.

— Кристина, ты больше подходишь на роль портнихи, чем я. Почему бы тебе не зашить его? Два ребра сломаны и рана достаточно глубокая, но зато ни одна артерия не задета, и не думаю, что повреждена полость желудка… Анастасия, придержи-ка его голову, по-моему, ему не слишком удобно.

Итак, наши прекрасные дамы принялись за дело, а я отошел в сторонку.

Зашив рану, Кристина положила сверху пухлую прокладку из сушеного мха с торфяных болот. Девушки поклялись, что растение обладает антисептическим действием. Я уже давно истощил все запасы своей аптечки, так что нам больше ничего не оставалось, как положиться на народную медицину. Думаю, в их верованиях была крупица истины, потому что у нас редко потом случались проблемы с инфекциями.

Крестьяне применяли не тот коричневый мох, который продают в современных аптеках, но само зеленое растение, срезанное и засушенное. Мох — хороший абсорбент, лучше бумажного полотенца, и он впитывает запахи, так же как и жидкость. Кроме лечения ран, дамы использовали его в качестве прокладок.

Если задуматься, мох не гниет. Вот почему мы взяли именно его. Новые поколения вырастают на старых. Может, убийство чужеродных организмов от природы антисептическими листьями позволяет получить питательные вещества для молодых клеток? В любом случае это сработало.

Подошел Яша.

— О лошадях позаботились, инструменты на складе, а собственность пана Владимира в его хижине, кроме доспехов, которые отдали кузнецу на починку. Но что делать с трупами?..

— Похоронить, я полагаю. Наверное, надо привести священника.

— Для пары воров, которые пытались убить доброго пана Владимира? Да вы что, никакой священник не позволит похоронить их на освященной земле, даже если бы мы и отыскали его.

— А что насчет их семей?

— Эти двое — холостяки. Никогда не слышал, чтобы они упоминали о родственниках.

— Тогда возьми двенадцать человек, отнесите трупы подальше в лес и заройте там. И лучше сделайте это сейчас.

— Да, мой господин. Мы не будем помечать могилы.

Вечером я все еще чувствовал себя виноватым за то, что накричал на раненого Владимира. Когда я заглянул в его хижину, девушки обхаживали его с такой заботой, какой позавидовал бы и граф Ламберт.

— Пан Конрад, вы поставили охрану на ночь?

— Да, всю ночь на часах будут стоять двое крестьян с топорами. Пан Владимир, давеча я вот вам сказал…

— Забудьте об этом, пан Конрад. У вас было полное право разозлиться.

— Правда?

— Конечно. Я не только убил двоих из ваших людей без разрешения, но еще и таким образом поставил под сомнение ваше высшее право суда над своими крестьянами. В действительности я только защищался, но вы в то время еще ничего не знали.

— Ну, спасибо за то, что прощаешь меня.

— Я сказал — нет проблем. Но если вы хотите сделать что-нибудь для меня в ответ, то у меня есть просьба.

— Говорите, пан Конрад.

— Послушайте моего совета. Я раньше помалкивал, потому что здесь ваши земли, вы — хозяин. У вас странные методы управления поместьем, но это не мое дело. Однако то, что вы тут творите со своими крестьянами, до такой степени глупо, что я не могу больше молчать.

— Но… что же я такого сделал?

— Ничего! В этом вся загвоздка. Одно дело нанять людей для работы в городе или на землях другого господина. Это обычно и понятно. Но вы взяли в свою вотчину целые семьи и дали им работу, а взамен предложили всего лишь деньги! Вы понимаете, почему эти двое утром не чувствовали себя чем-то обязанными вам? Вы не дали им места здесь! Вы используете их как лакеев, которых нанимают, а потом выбрасывают на улицу. Вот к примеру, дома, которые вы строите. Кто будет в них жить?

— Ну, я думал, найму…

— Наймете. А чем плохи те люди, которые уже вам принадлежат?

— Да ничем. И что мне делать?

— Делать? Ну, конечно же, привести их к присяге!

— Присягнуть мне? Думаете, они согласятся? — Я заволновался.

— Только полный идиот откажется. Другие ваши крестьяне, в корчме и на литейной, все богатеют, и народ знает об этом. К тому же они выяснили, что вы — мягкий человек. Вы не выпороли ни одного человека, с тех пор как мы прибыли сюда.

— И вы думаете, мне стоит всех привести к присяге?

— Ну, я-то вам присягнуть не могу. Я уже присягнул отцу. Но остальных стоит.

— Прекрасно, пан Владимир. Я соберу людей завтра за обедом.

— Ваш план удастся, только если вы возьмете с наших дам клятву молчать. Иначе с первыми лучами солнца все жители долины будут толпиться вокруг вас.

Так все и случилось. На рассвете Яша пришел ко мне и спросил, не может ли он присягнуть мне и стать моим человеком. Томаш, десятник каменщиков, наступал ему на пятки с той же просьбой. Через несколько минут сбежалось уже все население. Меня такое проявление преданности действительно тронуло, даже едва удалось сдержать слезы.

Люди по одному поднимали руки к солнцу, то же самое делал и я рядом. Они клялись служить мне верой и правдой до конца жизни, а я клялся защищать их до самой смерти.

Когда все мужчины присягнули мне, я удивил собравшихся, спросив, не хотят ли женщины последовать примеру мужей.

Все захотели. Получалось, что я беру на себя ответственность за них даже в случае смерти их супругов.

Кристина серьезно смотрела на меня.

— Пан Конрад, как вы думаете… то есть не могли бы мы…

— Вы, девушки, тоже желаете присягнуть?

— О да! — прозвучало пять голосов одновременно.

— Тогда мы сделаем это.

Ни у кого глаза не остались сухими.

Обед припоздал на два часа, но каким-то образом они сумели переделать гораздо больше дел в этот день, чем в предыдущий. Теперь крестьяне работали на своей земле, строили свои собственные дома, что было видно и по тому, как они работали, и даже по тому, как ходили по долине.

ГЛАВА 8

Свою ежемесячную поездку в Окойтц я предпринял в одиночку. Анна летела как ветер, и все путешествие заняло у меня меньше часа, тогда как с девушками и их медленными степенными лошадками понадобился бы целый день.

Граф все еще оставался крайне неразговорчив и не желал упоминать о нашем пари. Один из рыцарей рассказал мне, что, по его догадкам, у графа возникли некоторые финансовые трудности из-за венгерской жены. Я решил, что данное обстоятельство объясняет и необычную для Ламберта скупость и его грубое поведение. Но поделать я ничего не мог, оставалось только смириться.

Витольд, плотник, и Анжело, красильщик, прекрасно справлялись со своими обязанностями. Фабрику почти закончили, появилось свыше сотни новых тачек, что весьма ускорило работу.

Честно говоря, я практически все два дня провел в беседах с фермерами о новых растениях, которыми их снабдил.

Почти все злаки прекрасно взошли, но вот когда собирать урожай? Сможет ли этот сорт пережить зиму? Как тот овощ готовить? Чаще же всего задавали такой вопрос — а какую именно часть того или иного растения едят?

Цветы распускались потрясающие, всех поразили размеры и количество соцветий. Самыми популярными стали подсолнухи, которые вымахали в три ярда высотой. Их цветы поворачивались к солнцу в течение дня.

В первый день праздновали свадьбу, и невеста с гордостью держала в руках единственный подсолнух в качестве свадебного букета. Я уже приготовился возражать против установления подобной традиции, потому что в букете содержалась одна двенадцатая всех известных миру семян подсолнуха. Но церемонию прерывать не годилось, и мне пришлось ждать ее окончания.

Когда пришло время кидать букет подружкам невесты, последняя, хорошенько размахнувшись, послала цветок в толпу. Подсолнух весом в три фунта попал в лицо одной из девушек, свалил беднягу на землю и в кровь разбил губу.

Я покинул свадьбу. Теперь никто не станет выбрасывать подсолнух. По крайней мере не таким образом.

Я отправился обратно в сумерках на второй день, и мы мчались домой ночью. Клянусь, Анна прекрасно видит в темноте.

Владимир поправился за неделю: таким вот крепким здоровьем одарил его Бог. А еще через неделю он повадился каждое утро проводить на охоте вместе с Анастасией. Девушка, как оказалось, умела отлично стрелять: не так, конечно, чтобы в сноровке хоть немного приблизиться к моему старому другу, лодочнику Тадеушу, но все же она каждый раз возвращалась домой с добычей.

Я был очень доволен, так как стараниями Анастасии на нашем столе стало появляться мясо, что внесло определенное разнообразие в достаточно скудный рацион.

Однажды утром эти юные охотники вернулись, гоня перед собой какого-то удрученного донельзя индивидуума.

— Что у нас тут, пан Владимир?

— Скваттер на ваших землях, пан Конрад. Убивать его сразу же мне показалось неправильным, поэтому я привел его сюда.

— Рад, что вы сохранили ему жизнь. А что вы понимаете под «скваттером»?

— У этого человека есть хижина, которую он построил на вашей собственной земле. Кроме того, он охотился в ваших лесах.

— Не вижу ничего такого, что могло бы меня расстроить, — заявил я. — Ну, приятель, что ты предпочитаешь: спокойно уйти из этих земель или присягнуть мне и остаться?

— Мне можно остаться?..

— Естественно. Тебе, конечно, придется отдавать мне часть твоей продукции. Скажем, одну четвертую каждого урожая и половину дичи, которую ты добудешь в моих лесах.

— Мне даже можно охотиться?! О, конечно, мой господин!..

Итак, этот «скваттер» присягнул мне, а Наталья завела на него персональную страничку. После того как крестьянин, кланяясь чуть не до земли, удалился восвояси, Владимир насупился. Он был явно оскорблен до глубины души. Я решил узнать причину этого.

— Во-первых, этот человек, вполне возможно, вне закона…

— Ну, я не могу осуждать кого-либо, основываясь только на предположениях. В любом случае он, наверное, готов к воссоединению с обществом.

Владимир хмыкнул.

— Кроме того, надо было забрать половину его урожая и не позволить охотиться, как это обычно делается.

— Знаю, но я не хотел обходиться с ним чересчур жестко. Что касается охоты… в лесу полно живности, так почему же она должна пропадать зазря? Половина чего-то — больше, чем вообще ничего. Подумайте, ведь он нам ничего не будет стоить. Да и вообще, ртов, которые надо кормить, у нас предостаточно.

— Вам решать, пан Конрад, но остальные паны не одобрят ваше желание брать меньше, чем они.

Скваттер пришел двумя днями позже с шестью оленями, диким медведем и зубром. С ним появились его жена трое детей и восемь друзей, тоже скваттеров, желавших присягнуть мне.

Все они были мрачными крепкими мужиками. Каждый вдобавок к поясному ножу носил топор. Топор — это вообще универсальный инструмент славянского крестьянина. Им он строит свой дом, обезглавливает свинью и защищает родину. Длина топора как раз подходила для работы, а ручку тщательно обрабатывали, чтобы удобно было держать. Их таскали повсюду, даже на светские мероприятия. Крестьяне танцевали с ними — по крайней мере некоторые чисто мужские танцы. Топор — страшное оружие.

Однажды в музее я видел старинный египетский топор практически такой же формы. Его делали для какого-то принца, а потому покрыли золотом, но основная идея совпадала. Некоторые вещи довольно сложно усовершенствовать.

К концу месяца целых двадцать шесть скваттеров превратились в йоменов.

Естественно, мои отношения с разными йоменами складывались неодинаково. Я регулярно приглашал их в Три Стены на праздники и всякие прочие мероприятия. Первое время проблем не возникало, но если бы они появились, мне бы пришлось как-то выкручиваться. Единственное, что отбирало много времени, — ежегодный объезд моих йоменов. Дорога занимала целую неделю.

Владимир сказал, что мне нужен управляющий. Подумав над его словами, я согласился, потом связался с одним из йоменов и приказал ему собраться с остальными и выбрать себе лидера. Йомены обрадовались такому доверию до одури. Владимир же возмутился до глубины души.

К тому времени рудокопы и каменщики, расширявшие старую шахту, добрались до воды. Насосы работали как часы, но скала оказалась слишком пористой и насквозь пропиталась влагой. Нам приходилось осушать не только шахту, но и всю гору. Мы взялись и за это, но рудокопы не поспевали за развитием города.

Я поставил шестерых каменщиков вырубать точильный камень из располагавшейся рядом обнажившейся породы. Мулы, которые доставляли продукцию, раньше отправлялись в путь порожняком, так что транспортировка ничего нам не стоила. За точильный камень много денег не получишь, но все же лучше, чем ничего.

Остальные каменщики занялись добычей известняка для фундаментов домов и огнеупорных стен нашего основного строения.

Известняк не лучший материал для огнеупорных стен. Пламя со временем разрушает его. Но защиту на несколько часов он все-таки дает, а это все, что мне нужно. В любом случае известняка у нас имелось предостаточно, чего не скажешь о песчанике, который необходим для строительства доменных печей.

Дела потихоньку шли, и жить становилось лучше. Даже с пивоварней все обстояло прекрасно. Из-за нехватки пригодной для питья жидкости люди в средние века выпивали устрашающее количество пива. В Трех Стенах мы потребляли более галлона в день на человека, и это считая женщин и маленьких детей! За неделю исчезало около трех огромных бочек в тысячу галлонов. О, пиво было слабым, но его невиданное количество пугало.

Однако я ничего не мог поделать. Люди не стали бы возражать против порки, а свободный доступ к их дочерям вообще считался делом само собой разумеющимся Но если бы я уменьшил запасы пива, тут же получил бы готовую революцию. Хватит уже того, что мне не приходилось платить налог на алкоголь, который мы производили.

Однажды вечером в воскресенье я объявил, что на следующей неделе устраиваются танцы. Мы приглашаем йоменов, и всякий, кто умеет играть на инструментах, может получить свободный час каждый вечер для репетиций.

Последнее предложение мне вскоре пришлось отменить. Более половины людей умели играть на инструментах. После долгих споров мы, наконец, выбрали руководителя ансамбля. Ему предстояло подобрать двенадцать человек, которые и получат свободный час: я не мог позволить половине нашей рабочей силы уходить каждый вечер на репетиции.

В основном они сами изготовили свои инструменты, и как я заметил, некоторые из моих старых чертежей превратились в части барабанов. Вначале группа слишком налегала на перкуссию и имитацию завываний ветра, но со временем из них получилась довольно хорошая команда.

Я провел свой первый официальный суд перед танцами, так как там присутствовали йомены: и потом, Владимир уже некоторое время донимал меня по поводу отсутствия церемоний. Ему не нравилось мое обычное неформальное ведение дел. Наверное, есть что-то в разумном животном, что требует формализма, потому мы так часто и ведем себя официально.

Мы сдвинули несколько столов в трапезной и поставили наверх стул. Мой трон.

Я облачился в самые лучшие свои одежды и попросил Наталью вести записи для памяти, а пана Владимира — руководить представлением, поскольку он знал ритуал.

Он появился в полном вооружении с копьем наперевес, как королевский стражник. Потом закричал несколько театрально:

— Слушайте! Слушайте! Ваш господин, пан Конрад Старгардский, хозяин Трех Стен, начинает вершить свой правый суд. Пусть всякий, кому нужен совет или помощь, выйдет вперед.

Двое шляхтичей затеяли спор о свинье, которую они привели с собой как вещественное доказательство. У обоих сбежало по свинье в один и тот же день, однако поймали только одно животное, которое каждый объявлял своим. Я позволил им немного поспорить, так как одно из назначений суда — предоставление места, где снимается социальное напряжение.

Пока они ругались, я заметил, что Наталья сидит за столом ниже меня: это давало мне приятную возможность обозревать вырез ее платья. Не знаю, почему подобное зрелище так заинтересовало меня, я ведь тысячу раз видел ее обнаженной, но что было, то было.

Вскоре всем, и мне в том числе, стало понятно, что оба спорщика считали себя правыми, а одна свинья слишком похожа на любую другую.

Я сказал, что теперь мне все стало ясно и что я принял решение. Объявил первому, что свинья принадлежит ему, и он может забирать ее домой. Потом обратился ко второму и заявил, что свинья принадлежит ему, и он тоже может забирать ее домой. Потом назначил им плату за суд — с каждого по половине свиньи и приказал разрубить животное за пределами лагеря. Таким образом, каждый получал по половине свиньи.

Один из спорщиков поинтересовался, как я получу свою плату. Я сказал, что обе мои половинки бегают где-то в лесу, и если он увидит их, то пусть обязательно принесет мне. Я думал, что удачно пошутил.

Он серьезно кивнул и ответил:

— Конечно, мой господин.

Через две недели йомены появились снова, каждый тащил по половине свиньи, которые они нашли в лесу, все еще соединенные вместе.

Мне возвратили мою собственность, и оба признали мое решение отличным.

Всякое бывает. Отец рассказывал мне подобные истории.

На повестке дня оставался только формальный запрос двух моих подданных, собиравшихся пожениться.

Как сеньор, я имел право провести ночь с невестой, до того как она перейдет к жениху, или же принять от будущего мужа откуп и не трогать девушку. Мне традиция не нравилась. Или невеста влюблена в жениха и тогда не захочет меня, или же она беременна, тогда уже я буду опасаться повредить ребенку, или все сразу.

Я всегда уступал невесте право решать. Черт, я достаточно уставал, удовлетворяя желающих.

Естественно, я всегда давал разрешение на женитьбу, но им нравилось устраивать полноценную церемонию. Я спросил у отца девушки, благословил ли он данный брак. Да. Благословил ли его отец жениха? Да. Знает ли кто-либо из присутствующих причину, по которой брак не может совершиться? Никто не знает. Я кивнул пану Владимиру.

— Знайте все, что брак между Марией Складовской, дочерью Томаша Складовского, и Михаилом Коперником, сыном…

Я чуть не упал со стула. Мария Складовская — девичье имя женщины-ученого, прославившейся как Мария Кюри, после того, как она вышла замуж за француза. А Михаил Коперник произвел революцию во всей современной науке.

И они заключали брак?

Через мгновение верх взяло чувство истории. Коперник родился в пятнадцатом веке, Кюри — в девятнадцатом, а я застрял в тринадцатом. Имена просто совпали.

Очевидно.

Но я попросил Наталью сделать пометку в записях, чтобы меня извещали обо всех детях, которых они нарожают. Возможно, у нас намечался гений.

Танцы прошли прекрасно. Мы с Кристиной показали всем польку и мазурку, которые со временем стали очень популярными. Наверное, все дело в том, что ты можешь держать в объятиях женщину, не являющуюся твоей женой, на публике, не вызывая нареканий в свою сторону.

Йомены показали мужской танец, который подразумевал внушительные прыжки и лязганье сталкивающихся топоров. Выходило что-то среднее между танцем, сражением и воинскими экзерсисами. Йомены смутно напоминали группу каратистов, отрабатывающих ката — без изящной отточенности движений артистов Национального балета, но с огромной экспрессией.

В перерыве между танцами я вытащил сделанную собственными руками деревянную рамку. Она состояла из двух маленьких прямых палок в два ярда длиной, которые крепились так, чтобы их можно было передвигать, подгоняя расстояние между ними до нужного размера.

Я объявил конкурс.

— Дарю шесть серебряных гривен тому, кто пролезет через самое узкое отверстие!

Необычное состязание, но шесть гривен — почти недельная зарплата. Соревнование вызвало оживление. Маленький Петр Кульчиньский выиграл, но Кристину этим не впечатлил.

— Прекрасно, — заявил я. — Меня беспокоили воры, могущие пробраться в наш новый дом. Теперь я знаю, какой ширины делать окна.

Вообще же мероприятие имело огромный успех, и мы договорились в дальнейшем устраивать танцы каждые две недели. Со временем появился даже деревянный танцпол.

Я уже готовился к очередной поездке в Окойтц, когда как-то раз на дороге появился гонец.

Монах Роман Маковский приехал на муле, с рясой, поднятой буквально до пояса. Когда он спустился на землю, я заметил, что внутренняя поверхность бедер бедняги стерта в кровь. В чрезвычайном возбуждении, хромая, он бросился к нам с паном Владимиром.

— Пан Конрад! Слава Богу, я нашел вас!..

— Успокойся дитя мое, в чем дело?

— Тадеуш, лодочник! Его собираются убить!

— Тебе лучше начать сначала.

— Помните лодочника, с которым мы ехали в Краков? Этой весной вы написали ему письмо с печатью графа Ламберта и послали через мой монастырь. Так как я знал нужного человека, то и доставил письмо сам. Он собирался в тот день отправиться в Сац, но сказал, что ответит, как только вернется в Краков. Вы помните оленя, которого Тадеуш застрелил прошлой осенью у Дунайца? В общем, две недели назад он убил еще одного на том же самом месте. Только вот этот оказался не настоящим оленем, а приманкой. Когда Тадеуш вылез из лодки, чтобы забрать тушу, люди барона арестовали его за браконьерство. Они бы его сразу же повесили, только вот с ним оказалось письмо от графа Ламберта, а барону очень не хотелось оскорблять такого важного господина, как ваш сеньор. Он кинул Тадеуша в темницу и написал Ламберту, что если тот не заплатит выкуп, Тадеуша повесят через шесть недель! Опять же письмо прошло через мой монастырь, и я получил разрешение доставить его лично. Пан Ламберт сказал, что это не его дело, и вы можете поступать так, как посчитаете нужным. Поэтому я приехал сюда и еле нашел вас…

— Тогда у нас есть еще месяц, прежде чем его повесят. Не надо поддаваться панике, — рассудил я. — Письмо барона с тобой?

Парень передал его мне, и я начал читать. Средневековые письма просто складывали и скрепляли печатью, если оно содержало личные сведения. На этом письме печать болталась на ленте. Они не используют конверты, но пергамент выбирают очень плотный.

— Барон Пшемысл требует четыре тысячи гривен? За одного паршивого оленя? — задохнулся я от возмущения.

— К тому же за ненастоящего оленя, — добавил пан Владимир. — Я слышал об этом Тадеуше, его браконьерские замашки многим поперек горла стоят. Но кузен Пшемысл пожадничал даже больше обычного.

— Ты ему родственник? — удивился я.

— Он мне троюродный брат. Не ест ничего, кроме свежеубитых зверей.

— Надеюсь, заработает подагру.

— Он ею уже страдает… А откуда вы знаете?

— Такое бывает от питания одним мясом и салом. Думаю, мне придется поехать в Сац сразу после Окойтца.

— Нет, пан Конрад, — вмешался монах, — граф Ламберт сказал, что освобождает вас от долга на этот раз, если вы желаете спасти Тадеуша.

— Пан Конрад! Вы что, и вправду собираетесь выплатить баснословную сумму, чтобы спасти жизнь преступнику? — возмутился Владимир. — Да такие деньги в качестве приданого соблазняли многих рыцарей на женитьбу!

— Думаю, мне придется это сделать. То есть я знаю этого человека, однажды я был голоден и он убил оленя, которого мы съели вместе. Браконьерство — вовсе не смертельный грех.

— В нашем случае как раз смертельный. Но если вы собрались ехать, давайте устроим увеселительную прогулку. Возьмем Анастасию и, может, Кристину, и совместим приятное с полезным. Сейчас самое приятное для путешествий время года, а я смогу вам показать местные достопримечательности. Я знаю множество важных людей в этой части Польши, нам везде будут рады. Да, наверное, вся поездка обойдется нам меньше, чем в гривну. Вы еще сможете купить соль в шахтах, там она очень дешева. А я получу шанс показать Анастасию родителям.

Как только Кристина прознает о предложении, у меня не останется ни одной спокойной минутки, пока я не соглашусь с планом. Лучше склониться перед неизбежным сразу. В любом случае в моем городе дела шли неплохо, и я и так уже собирался устроить себе отпуск. Все-таки почти год работал без роздыха!

— Ладно, уговорил. Мы выезжаем утром. Роман, не хочешь присоединиться?

— С вашего позволения, я немного повредил ноги…

— И тебе лучше натереть их гусиным жиром или чем-нибудь подобным. Отдохни здесь пару дней. Ехать на лохматом муле без седла в одной рясе — не самое мудрое решение.

— Да, мой господин. Я не стану возвращаться в Краков какое-то время. Мой аббат попросил меня заехать в Окойтц и посмотреть ваши ткацкие станки. Он хочет заполучить такие же для монастыря.

ГЛАВА 9

Мы выехали очень рано, солнце все еще пряталось за горами, когда мы ступили за порог. Девушки восседали на своих кобылках, каждая вела по паре самых выносливых мулов. У нас было не так уж много багажа, но мне хотелось привести домой около тонны соли на зиму из шахты у Кракова. Засол оказался единственным способом сохранить мясо, а я задумал большую охоту в недалеком будущем. А вели вьючных животных именно девушки, потому что на том настоял Владимир: у рыцаря должны оставаться свободными руки на случай опасности. И он, и я выехали на боевых конях в полном вооружении. Анне, кажется, больше понравилось путешествовать, чем таскать бревна.

Кристина заставила меня надеть кричащий красно-золотой бархат, который я заполучил после столкновения с сутенерами в Цешине. Анну облачили в те же цвета. Я удивился, увидев Кристину в платье, подходящем под мой собственный наряд. Более того, Владимир и Анастасия оделись одинаково, только уже в фамильные цвета Владимира: серебряный и голубой. У нас даже имелись флажки для копий, что означало необходимость брать с собой копье, несмотря на то, что я почти не умел с ним обращаться.

Должно быть, девушки спланировали все это несколько недель назад, то есть купили материал в Цешине. И к тому же они получили массу удовольствия, делая приготовления втайне, чтобы я ничего не заметил. Наверняка я каким-то образом оплатил покупки. Но теперь я в отпуске и не собираюсь беспокоиться о мелочах.

Короче, мы устроили из своего выезда из Трех Стен настоящее шоу, и, несмотря на ранний час, полдеревни собралось поглазеть на нас.

Последние несколько месяцев я сам ходил непонятно в чем и потому не замечал, какие лохмотья носили мои люди. Теперь же разница в одежде настолько бросалась в глаза, что меня начала мучить совесть. Я дал себе твердое обещание купить пару дюжин больших рулонов ткани, когда приеду в Окойтц в следующий раз.

До пана Мешко мы добрались как раз к обеду, а уже в полдень снова оказались на дороге под чистым голубым небом. Через несколько часов въехали во владения пана Ламберта, направились на восток, надеясь прибыть к дому Владимира до наступления ночи.

Всю дорогу мы смеялись и пели, вели себя буквально как кучка перепивших пьянчуг, хотя никто из нас не выпил больше пары кружек пива за последний месяц.

Нам повстречался караван, направлявшийся на запад: дюжина нагруженных мулов и несколько охранников в строгих одеждах немецких тевтонских рыцарей. Они вели себя довольно дружелюбно и отсалютовали нам, когда мы сходили с дороги, чтобы пропустить их.

За мулами тянулась длинная вереница пленников, и кое-что поразило меня: нечто ужасное, кошмарное, несправедливое. Мимо меня шло около шести дюжин мальчишек, прикованных шея к шее. Все нагие, или почти нагие. Ноги их кровоточили, на спинах виднелись следы порки.

За ними — девочки в том же кошмарном состоянии. Ни у кого из детей еще не выросло волос на теле — настолько они были молоды.

— Что… что это все значит? — спросил я рыцаря, одетого в черно-белое.

— Как что? Стадо рабов, каждый — язычник. Мой орден сохраняет жизнь лучшим в деревне. Мы продаем их купцам в Константинополе, чаще всего евреям, а они продают рабов мусульманам далеко на юге. Знаю, пленники выглядят не очень хорошо, но стоит их отмыть и подлечить несколько дней, и сарацинские торговцы с руками их оторвут. Девчонок всех заберут в гаремы, а половину мальчишек кастрируют, так уж у них принято.

— Но ни один из этих ребятишек не дорос до того, чтобы стать преступником! — ошарашенно произнес я.

— А кто говорил о преступниках? На преступниках денег не заработаешь! Кто захочет их покупать? Здесь просто рабы, которых мы ведем в Константинополь.

— Вы не можете так поступить!

— Да? Кто это сказал?

— Я! Дети не заслуживают такого обращения.

— И как же ты собираешься нам помешать?

— Я покажу вам!..

С этими словами я вытащил меч.

Мы пребывали в отличном настроении — моя любимая, друзья и я, — когда продвигались к владениям отца. Пан Конрад знает тысячи песен и историй, да я и сам припомнил парочку. А вместе с шутками и песнями время пролетало действительно весело.

Мы остановились, чтобы пропустить караван с товарами и рабами. Я шутил с нашими дамами, в то время как пан Конрад болтал с одним из тевтонских рыцарей ордена госпитальеров святой Марии из Иерусалима, которых называют крестоносцами, или Рыцарями Креста — из-за больших черных крестов на их белых плащах. Они охраняли караван и являлись владельцами рабов.

Крестоносцы представляют самую могучую силу в Польше, с такими лучше не связываться.

Внезапно, к всеобщему удивлению, пан Конрад вытащил меч и поехал вдоль линии рабов, разрубая по пути их цепи. Его тонкое оружие обладало такой поразительной силой, что цепи, разрываясь, почти не дергали за шеи пленников. Все застыли в изумлении, уставившись на пана Конрада.

Потом один из рыцарей вышел из оцепенения, издал боевой клич и ринулся в бой с высоко поднятым мечом. Пан Конрад настолько увлекся своим делом, что даже, по-моему, не заметил противника.

Его лошадь, замечательное существо, увидела приближающегося крестоносца и, наверное, из страха, что, подпрыгнув, заставит дрогнуть руку пана Конрада и повредит рабам, она ударила ногой вбок и сломала нападавшему бедро. Я знаю, что мои слова кажутся бредом, ведь лошадь не может лягаться подобным манером, но я видел это собственными глазами.

Пан Конрад повернулся, как будто в первый раз в жизни увидев противника. Меч крестоносца все еще оставался высоко поднятым, и пан Конрад рассек его руку пополам между локтем и запястьем. Меч тевтонца улетел вместе с кистью, все еще цеплявшейся за него. На руке также осталась кольчуга, потому что лезвию клинка пана Конрада безразлично, что рубить — сталь, кожу или кость.

Остальные шестеро крестоносцев атаковали пана Конрада, а передо мной встала задача, на решение которой совершенно не было времени!

Видите ли, я являюсь вассалом моего отца, вассала графа Ламберта, а последний, в свою очередь, подчиняется князю Хенрику Бородатому. Граф Ламберт заставил всех своих вассалов поклясться охранять дорогу, чтобы та стала безопасной для торговцев. Таким образом, моим долгом по отношению к отцу было помочь крестоносцам в бою против Конрада. Но князь взял с меня клятву защищать пана Конрада, и в соответствии с этим мне следовало прийти к нему на помощь и атаковать крестоносцев.

Итак, что же мне нарушать — клятву, данную князю, который в общем-то не мой и даже не моего отца сеньор, или слово моего отца? Или же тот факт, что князь является сеньором графа Ламберта, означал, что клятва, принесенная ему, важнее клятвы его вассалу? В то время я не мог решить эту проблему.

Вообще-то я до сих пор не решил ее.

Единственное, что мне пришло в голову: если не останется свидетелей, никто и не узнает о чудачествах пана Конрада. Дело никогда не попадет на рассмотрение вышеперечисленных сеньоров, и дилемму не понадобится разрешать.

Я опустил копье и ринулся на крестоносца.

— За Бога и Польшу! — закричал я по привычке.

Частично боевой клич призван предупреждать противника о вашем появлении: так, чтобы вы случайно не атаковали врага с тыла, обесчестив самого себя. Но сейчас традиции честного боя блекли перед необходимостью убить всех крестоносцев. Уничтожение проводников и других крестьян займет не больше минуты.

Они не увидели, как я приближаюсь — возможно, из-за своих шлемов. Слишком много рыцарей пытались достать пана Конрада, так что они никак не могли уместиться вокруг него разом.

Один крестоносец держался позади остальных, наблюдая за битвой, а я как раз проезжал мимо него. Я пронзил его горло копьем, ударив сбоку. Тотчас полилась кровь, и тевтонец начал оседать. Затем я занялся основной толпой: острием копья достал одного в затылок, там, где заканчивался шлем. Он упал под копыта Ведовского Пламени.

В следующую секунду крестоносцы уже повернулись ко мне. В последний момент я изменил направление движения своего копья и попал одному рыцарю прямо в глазную щель шлема. Трудный удар, но у меня получилось!

Во всех историях только и слышно о сверкающих мечах, о звенящих мечах, да вообще о мечах в целом, но говорю вам, именно хорошее владение копьем приносит рыцарю победу в битве.

Я чувствовал себя непобедимым героем, когда снова повернулся, чтобы увидеть капли крови на мече пана Конрада и сидящего в седле крестоносца без головы.

Оставшиеся два крестоносца, увидев смерть пятерых товарищей, не сумевших причинить ни малейшего вреда нам с паном Конрадом, быстро повернулись и кинулись наутек. Я бросился следом. Мы проскакали около мили; Ведовское Пламя наслаждался бегом так же, как я раньше — битвой. Потом крестоносцы обернулись и поняли, что за ними двоими гнался всего один рыцарь. Гордость взяла верх над страхом смерти.

Они повернули коней и напали на меня.

Одновременно, с обеих сторон. Мне удалось отбить их копья одним лишь щитом — нелегкая задача! Попробуйте повторить такое в следующем своем сражении! Однако мое собственное копье только скользнуло по шлему рыцаря слева от меня.

Мы втроем снова развернулись и приготовились к атаке. Мне пришло в голову кое-что, сказанное однажды паном Конрадом: когда ты сталкиваешься с проблемой, то реагируешь на нее привычными действиями, не высказывая особой смекалки.

Рыцари всегда проезжают с правой стороны, потому что в левой руке несут щиты, а в правой — копья. Таким образом, они привыкают атаковать противника слева, как я и поступил в последней стычке.

На этот же раз я начал как обычно, но в последний момент переменил цель и ударил рыцаря справа прямо в брюхо, распоров ему все кишки! Он и не подумал закрывать живот с моей стороны. Более того, моя замечательная тактика так ошеломила обоих противников, что они совершенно не задели меня.

Я развернулся и увидел, как последний крестоносец скрывается за горизонтом. Смерть шести товарищей переполнила чашу его смелости. Я погнался следом, но без особого результата. Через две мили он все еще едва виднелся впереди.

Оглядываясь назад, думаю, что в неудаче следует винить попону Ведовского Пламени. День выдался жарким, и бедняга перегрелся на солнце.

Я вернулся с достойным зависти боевым рекордом, однако чувствовал себя абсолютным неудачником. Убежавший крестоносец явно не собирался останавливаться по эту сторону реки, а когда он переправится на другой берег, все силы ада вырвутся на волю.

Но все мы под Богом ходим. Человек может только делать то, что считает правильным, а потом надеяться на лучшее.

Что касается меня… ну, за один вечер я убил целых четырех рыцарей. Крестоносцы, не принадлежащие к знати, вышивают на плащах букву «Т», а не крест, но никто из моих жертв не носил такого знака.

Бог мой! Это означало, что я стал обладателем четырех полных наборов оружия и доспехов! И четырех боевых коней к тому же! В первый раз в жизни я сделался богатым. Я мог теперь тратить деньги… а интересно, не согласится ли пан Конрад продать мне частичку своей земли, на которой можно построить дом для моей Анастасии, даже если отец не одобрит нашего брака… но нет. Она заслуживает настоящего мужа и честной свадьбы.

Потом еще оставшийся караван. Мулы и их поклажа. Имею ли я право на долю? Товары принесли бы столько денег, что окупили бы расходы на доставку их в Константинополь. И рабы. Сколько стоит раб? Впрочем, в любом случае такое их количество принесет немалую сумму.

Итак, мои мысли просветлели, пока я подъезжал к рыцарю, которого поразил в живот. Бедняга все еще дышал, но с его раной никто долго не проживет. Впрочем, я ничего не имел против него лично, даже после того, как он напал на меня вдвоем со своим напарником.

— Ну, господин мой, вы наверняка знаете, что все равно что мертвы с такой раной, а нагноение живота — не самая лучшая смерть. Не желаете ли, чтобы я оказал вам последнюю милость?

Я вытащил кинжал, обычное орудие для такого рода дел.

Он ответил мне на немецком — языке, которого я не знаю. Я показал ему руками, что ожидает его с подобной раной, он закивал головой — понял. Я жестом показал, как перерезаю ему горло. Но он покачал головой и несколько раз сотворил крестное знамение.

Он хотел, чтобы его исповедовали. Я кивнул, соглашаясь, и взгромоздил рыцаря на коня, привязав его к седлу. Конрад настаивает на использовании глупых низких седел, однако у высоких, до пояса, есть свои преимущества. Они могут удержать человека на месте, даже если он без сознания.

Оружие крестоносца покоилось на моем седле, мы медленно начали продвигаться обратно, к остальным. Четыре победы и ни пятнышка на моих новых доспехах!..

Оглядываясь назад, я бы сказал, что все сделал неправильно, но при этом не представляю, как мог поступить иначе. Я никогда не бросил бы несчастных детей в беде. Как и всякий честный человек на моем месте. На самом деле я тогда решил, что, если мне удастся освободить от цепи достаточное количество детей, охранники скорее погонятся за ними, чем нападут на меня. Когда бы ребята бросились врассыпную, поймать их стало бы очень сложно, а тех нескольких, которые все же попались бы, мы могли освободить позже. Я ни на минуту не сомневался, что не имею ни малейшего шанса против семерых рыцарей, даже приняв помощь пана Владимира. А он совершенно непредсказуем в таких вещах.

На самом деле мальчишки слишком удивились, чтобы бежать! Рыцари насели на меня, прежде чем я освободил трех рабов, а дети продолжали стоять столбами. Если бы не вмешался пан Владимир, меня точно убили бы. Но он беспощадно смял трех крестоносцев и еще двоих обратил в бегство. Я ранил одного и из необходимости убил второго. Но мы остались в живых, как и сто сорок два ребенка, а именно этого я и добивался.

И все же, как только битва закончилась, Владимир поскакал вперед по дороге как сумасшедший! Клянусь, мне никогда не понять мотивов его действий!

После схватки я обдумал все, что мы натворили. Четыре человека мертвы, но рыцарь, которого я лишил руки, оставался в живых. Именно с ним я разговаривал до боя. Я наложил жгут на его руку повыше локтя и отправился за аптечкой.

К таким ранам я уже успел привыкнуть, поэтому крепко пережал артерии и зашил большую часть обрубка, оставив его достаточно открытым, чтобы рана подсыхала. К тому времени, как я закончил, рыцарь очнулся. Кроме жажды он испытывал сильнейшее удивление оттого, что еще жив, а я лечу его руку.

— Это тебе не поможет, слышишь! После того, что ты натворил, орден сотрет тебя с лица земли, даже если ты поставишь меня на ноги!..

— Я делаю это не для того, чтобы добиться чьего-то расположения. Мне не нужно расположение вам подобных. Вы обращаете в рабство детей! Вы издеваетесь над ними. Вы продаете их в рабство и обрекаете на жалкое существование. Зачем мне ваша дружба?

Я закончил бинтовать его руку.

— Тогда зачем ты это делаешь?

— Сам не знаю. Может, просто не вижу причин вам умирать прямо сейчас. Я вам не судья. Может, все дело в христианском милосердии.

— Ты странный человек.

— Мне говорили об этом. Давайте-ка оттащим вас в тень…

Он вскрикнул, когда я попытался поднять его. Вскоре я обнаружил, что у крестоносца сломана нога.

— Как, черт возьми, вам удалось сотворить с собой такое? Придется снять с вас штаны и наложить шину…

Через час после битвы наша группа приобрела слегка упорядоченный вид. Анна взяла на себя труд собрать всех отбившихся от каравана лошадей, мулов и бывших рабов, плюс еще дюжину прибившихся исхудавших мулов.

Я приказал людям разобраться с беспорядком, уложить трупы на коней и бережно обращаться с выжившим крестоносцем.

Прусские дети говорили на языке, понять который не представлялось возможным. Что-то похожее на кашубский, на котором разговаривает небольшая группа поляков в современном мире. Но не совсем.

Я посмотрел на дорогу. К нам приближались два рыцаря.

— Пан Владимир!.. — закричал я. — Добро пожаловать обратно. Где вы были?

— Пытался поймать двух беглецов, но догнал только одного, и ему нужен священник. Вы готовы?.. По-моему, нам следует вернуться к пану Мешко.

Крестоносец рядом с Владимиром держался в седле, но пребывал в бессознательном состоянии. Его живот был вспорот, и по ноге стекало содержимое кишечника, смешанное с кровью. Я ничего не мог сделать для несчастного. Даже компетентный доктор в современной клинике посчитал бы случай очень тяжелым.

— Да, лучше нам к пану Мешко. По коням! Мы отправляемся на запад! — крикнул я.

Мы оставили раненого рыцаря в седле: снимать его не имело смысла. Ему нужна скорость, комфорта все равно не добиться. Девушки испуганно молчали с самого начала сражения. Когда мы двинулись медленно вперед, они поехали с обеих сторон от крестоносца, удерживая его в вертикальном положении и пачкая свои наряды кровью.

Я подъехал к Владимиру.

— Вы спасли мне жизнь, пан Владимир. Я благодарен вам за это.

— Ерунда. Лучше скажите… все эти кольчуги, оружие и товары… Они принадлежат нам?

— Не знаю. Возможно. Мы спросим пана Мешко. Он когда-то был регистратором и немного знает закон. Пожалуйста, только не подумайте, будто я критикую, но зачем вы погнались за двумя последними стражниками? Они убегали и не собирались причинять нам вреда.

— Зачем? Конечно, чтобы убить их! Если бы я не упустил последнего, никто, может, и не узнал о случившемся. Мы могли бы избавиться от крестьян и переправить караван в Константинополь сами. А теперь, если нас и не повесит граф Ламберт, то крестоносцы уж точно сделают это за него. Кстати, почему вы мне не помогли в погоне за теми двумя рыцарями? Ваша лошадь может обогнать ветер. Мы бы поймали оставшегося крестоносца и не были бы сейчас вне закона. Но, может, нам удастся быстро продать товары и сбежать во Францию. Я слышал о ней много интересного. И еще. Что, черт возьми, заставило вас напасть на караван? Неужели вы уже недостаточно богаты?

Меня подобная цепочка рассуждений повергла в совершенное недоумение.

— Минуточку! Я не вне закона. Я не сделал ничего плохого!

— Вы не сделали ничего плохого? Нападение на караван на земле вашего сеньора — хорошо? Убийство полудюжины мирных стражников-крестоносцев — это хорошо? Впутывание меня в эту абсурдную ситуацию — тоже хорошо?

— Извините, что впутал вас, я бы давно уже валялся мертвым без вашей помощи, но дело в том, что я вовсе не просил мне помогать. Вы, пан Владимир, ввязались в схватку по собственной воле. Я рад, что вы так поступили, но ответственности за чужие действия не несу. Что до каравана и охранников… Эти крестоносцы обижали невинных детей, которых мы и спасли. Мне не стыдно за себя.

— Дети? Вы имеете в виду рабов?

— Бывших рабов, — уточнил я. — И я не собираюсь убегать во Францию и куда бы то ни было.

— Вы собираетесь остаться? После того, как нарушили клятву, данную графу Ламберту?..

— Я не нарушал никаких клятв! Я клялся защищать людей на землях пана Ламберта. Дети — тоже люди. Они находятся на земле Ламберта и явно нуждались в защите. Я поступил правильно.

Он опустил глаза и покачал головой.

— О Боже. Котенок запутался в клубке ниток…

Тем же вечером за ужином мы рассказали пану Мешко и его жене о своих приключениях.

Когда повествование было закончено, у пани Ричезы стояли слезы в глазах.

— Пан Конрад, мы были так близко! Через несколько лет школы процветали бы…

Она поднялась и выбежала из комнаты.

Пан Мешко покачал головой.

— Пан Конрад, бывает, что человек падает в отхожее место. Так вы только что совершили подобный подвиг. Вы оскорбили своего сеньора. Напали на торговцев и объявили войну самой мощной военной организации на тысячу миль вокруг. Раз уж вам захотелось совершить самоубийство таким оригинальным способом, почему бы еще не помочиться на Папу Римского? Тогда бы за вашей шкурой охотились все, кому не лень.

— Нет, думаю, мы все же хорошо поработали, — съязвил Владимир. — В конце концов, крестоносцы — религиозный орден, они находятся под защитой Папы.

Я проигнорировал его слова.

— Я все еще настаиваю на том, что мы с Владимиром не сделали ничего плохого.

— Что касается пана Владимира, то, наверное, вы правы. Он еще может выкарабкаться из этой истории, если только крестоносцы не загорятся жаждой мести, а с ними такое всегда может случиться. Существует понятие вынужденного вассалитета. Вот смотрите. Никто из здесь присутствующих не является сеньором по отношению к другим. Но вы едите за моим столом и под моей крышей. Если бы в этот самый момент на меня напали, вам пришлось бы прийти мне на помощь, как будто вы мои вассалы. Более того, как мои вассалы, вы не будете отвечать за мои действия… Итак, насколько я понимаю, пан Владимир путешествовал с вами уже несколько месяцев за ваш счет, так что вынужденный вассалитет может иметь место.

— Это что-то новое для меня. Подумать только — вынужденный вассалитет, — хмыкнул пан Владимир. — Но вы сняли груз с моих плеч. Скажите мне, имеет ли право вынужденный вассал на долю добычи?

— Да, — ответил Мешко, — имеет. Но в нашем случае Добычи может и не оказаться. Пан Конрад утверждает, что крестоносцы действовали, как преступники, причиняя телесные повреждения детям. Тогда вещи преступников принадлежат ему, а его сеньор вправе потребовать свою долю. Но крестоносцы, без сомнения, назовут пана Конрада преступником, бандитом с большой дороги, нападающим на караваны, а вор не имеет права на имущество, которое присвоил незаконно… Пока вы умывались, я осмотрел товары, которые вез караван, поскольку животных поместили в моем стойле. Мулы принадлежат крестьянам и не попадают в ваше распоряжение, но поклажей владели крестоносцы, а она ценна. Там четырнадцать тюков великолепных северных мехов и три — янтаря. Рабы стоят по шестьсот гривен каждый, а оружие, кольчуги и боевые кони — все в отличном состоянии. Все говорит о том, что данная добыча принесет гораздо больше денег, чем все, выигранное в бою паном Конрадом прошлой осенью.

— Пусть так, — согласился я. — Но я это сделал не из-за денег. Я пытался спасти детей и не знаю, что теперь с ними станет. Их можно отослать домой?

— Невозможно. У них нет больше дома и семьи. Когда крестоносцы нападают на языческую деревню, они убивают всех мужчин, и женщин, и детей — кроме тех, за которых смогут выручить хорошую цену.

— Ублюдки! Они напоминают мне еще об одной кучке немцев. Если мы не можем отослать детей домой, думаю, мне просто придется самому позаботиться о них. Пан Мешко, вы можете устроить так, чтобы их отправили в Три Стены?

— С радостью. Мне не улыбается кормить их. Вы, конечно, понимаете, что они не покинут ваших земель, пока дело не уладится. Вам лучше написать письмо с разъяснениями своему управляющему.

— Да, — задумался я. — Мне надо будет написать еще и Ламберту.

— Что? Вы не поедете к нему сами?

— Если я поступлю настолько опрометчиво, он, пожалуй, бросит меня в тюрьму. Тогда кто вытащит из темницы Тадеуша?

— Пожалуйста, поймите, что Ламберт и мой сеньор тоже. Я не могу отпустить вас без всяких гарантий.

— У Ламберта уже есть гарантии Большинство моих денег — в его кладовых.

— Гм, правда. Тогда езжайте и возвращайтесь поскорее.

— Мы поедем утром. И последнее. Не можете порекомендовать хорошего адвоката?

— Адвоката? Вам не понадобятся адвокаты. Ваше дело не будет рассматриваться в суде. Во всяком случае, в гражданском суде.

— Что?.. Тогда о чем ты говорил всего минуту назад?

— Да это просто старые привычки дают о себе знать. Послушайте, если бы мы с вами поспорили, то мы бы изложили свои точки зрения перед графом Ламбертом, а он уже мог вынести решение. Точно так же спор между Ламбертом и его братом можно вынести на суд князя. Но князь Хенрик никому не приходится вассалом, и крестоносцы ему не вассалы. Поэтому надо все решить перед Богом.

— Вы имеете в виду церковный суд?

— Конечно, нет! Я имею в виду бой на ристалище. Крестоносцы выставят своего лучшего бойца, и боюсь, у вас нет ни малейшего шанса победить.

Замечательно.

Потом я сидел один возле чадившей масляной лампы с отточенным гусиным пером вместо ручки, чернилами в роге барана и пачкой пергаментных листов.

Дорогой Яша.

Это письмо тебе доставят вместе с детьми, которых мы спасли сегодня с паном Владимиром.

Злополучные жертвы несчастного случая попали в жуткую беду. Их дома сожгли, их семьи стерли с лица земли, их самих обратила в рабов кучка чужаков, называющих себя крестоносцами Их пороли и заставляли проходить сотни миль со стертыми ногами и окровавленными спинами. Их собирались продать в далекие страны — для удовлетворения богопротивных желаний мусульман, таких же язычников, которые сейчас удерживают святые земли, принадлежащие истинным христианам.

Наш христианский долг требует, чтобы мы позаботились о несчастных. Это будет нелегко. Они не говорят на польском и никогда не слышали о благословенном учении Христа. Мы должны приютить их, привести в свой дом, показать преимущества нашей веры, подарить любовь.

Я прошу каждую семью принять хотя бы одного ребенка и обращаться с ним, как с собственной плотью и кровью.

Они должны получать пишу, как и все остальные, за мой счет.

Им необходима одежда Я пишу своему сеньору, графу Ламберту, письмо с просьбой предоставить мне достаточно полотна не только для этих детей, но и для всех обитателей Трех Стен. Это также оплачу я. Ткани должно хватить для двух полных комплектов одежды — из льняного полотна и из шерсти на зиму — каждому крестьянину. Когда полотно прибудет, проследи, чтобы его бесплатно распределили между женщинами, а остаток положили в кладовую.

Читай это письмо людям каждый вечер перед ужином в течение трех дней. Я знаю, что могу рассчитывать на добрых христиан из Трех Стен, они исполнят свой долг.

С искренней любовью,

Конрад.

P.S. С крестоносцами мы до конца еще не разобрались. Они, возможно, попытаются провернуть пару трюков, но не беспокойся. Мы не можем проиграть, потому что Бог на нашей стороне.

Я перечитал письмо. Оно взывало к долгу, материнским чувствам, жалости, и в такой же степени к религиозности и жадности. Если моя затея провалится, обязательно потребую назад свои деньги у учредителей курсов по вербальному убеждению, которые я однажды посещал.

Моему сеньору, графу Ламберту, господину Окойтца, от второго дня августа, 1232 года.

Мой господин, знайте, что в этот день я обнаружил сто сорок два юных существа, которых оскорбляли на ваших землях.

Их приковали цепями шея к шее, пороли и заставляли идти босиком, нагими, несколько сотен миль. Из христианского милосердия и в соответствии с моей клятвой, данной вам, согласно которой я обязался защищать людей на ваших землях, я спас этих несчастных с немалой помощью пана Владимира.

Польское оружие с победой вышло из испытания, Бог был на нашей стороне. Мы, два ваших вассала, лишили жизни четверых иноземных рыцарей, двух ранили, возможно, смертельно, и обратили седьмого рыцаря в бегство.

Нам досталась обильная добыча, которая, по оценке пана Мешко, превосходит ту, что я принес прошлой осенью, когда с Божьей помощью освободил ваши земли от грабителя, пана Райнберга. Все сейчас находится в кладовых пана Мешко, ожидает предстоящего раздела, по которому вы законно получите свою долю.

Спасенные дети отправятся в мои земли, где о них позаботятся За мой счет. Когда же они излечатся от ран, то смогут работать наравне со всеми, если пожелают.

Они все очень молоды, большая часть девушек еще не вступила в пору расцвета, но их тщательно отбирали для услады заморских сластолюбцев, так что все они довольно привлекательны. Думаю, через пару лет вы обнаружите в Трех Стенах роскошный розовый сад. Может быть, некоторые из детей захотят работать на ткацкой фабрике, которую я вам построил.

Несчастные были нагими, когда мы их спасли, и, таким образом, им понадобится полотно, как, впрочем, и моим людям. Не могли бы вы сделать мне одолжение и прислать шерсти для восьмисот человек и такое же количество льняного полотна? В качестве платы возьмите столько, сколько сочтете справедливым из моего сундука, хранящегося в вашей кладовой.

Мне бы очень хотелось посетить вас, но мой друг попал в беду в Саце и погибнет, если я не приду к нему на помощь.

Пан Манко говорит, что результатом моих действий могут стать некоторые проблемы с законом, но я по-прежнему считаю, что рабство противно Богу, и сегодня я не совершил ничего плохого. Я вернусь к вам через несколько недель, а залогом возвращения пусть станет все мое богатство.

Остаюсь вашим преданным вассалом,

Конрад.

P.S. К этому времени улья, принцип постройки которых я показал вашему плотнику, уже наверняка привлекли пчел. Вам, возможно, захочется приказать пчеловоду осмотреть и посчитать заселенные улья, чтобы убедиться в полезности моих услуг. Передайте, пожалуйста, мой самый горячий привет всем девушкам с фабрики.

Перечитав письмо, я решил, что слегка переборщил со словесными ловушками, но в конце концов Ламберт не так уж образован, чтобы что-то заметить. Я выставил себя в самом лучшем свете, не солгав при этом ни разу. Напомнил ему о своих прошлых заслугах и воззвал к его гордости воина (значительной), жадности (определенной), сластолюбию (огромному).

Просьба установить самому цену на полотно казалась чистой лестью, однако только так можно заставить Ламберта продать что-то за относительно небольшие деньги.

Если красивые речи и могут вытащить меня из неприятной ситуации, то это письмо свое дело сделает. Может, мне удастся даже избежать гипотетического поединка.

И все же я не беспокоился по-настоящему, хотя и не понимал почему. Наверное, потому что все казалось таким нереальным. В двадцатом веке, если бы я спас сто сорок два ребенка, меня назвали бы героем! Я попал бы в газеты и на телевидение, президент нацепил бы мне на грудь медаль. Здесь же меня собирались убить. Я просто не мог воспринимать угрозу всерьез.

Однако я с ног валился от усталости, когда, наконец, добрался о кровати.

ГЛАВА 10

Рано утром следующего дня я прочитал написанные мною послания всей компании, включая семью пана Мешко: наши версии происшествия должны совпадать.

Владимиру показалось, что мне следует добавить несколько строк о его подвигах, и я приписал пару абзацев на полях, где восхвалял до небес его искусство владения копьем. Пусть забирает себе хоть всю славу. Он заслужил, мне же это ничего не стоило. Меня заботило только благополучие детей.

Ламберт не умел читать, но пан Мешко пообещал прочитать мое письмо ему до того, как изложит другую сторону истории.

— Я раздумывал над создавшимся положением и теперь по-другому смотрю на этих детей, — признался пан Мешко. — Если бы кто-то так обращался с моим ребенком, им бы пришлось сначала убить меня… Хотя их отцы на самом деле мертвы, не так ли? Конрад, знай, что я поддержу тебя в каше, которую ты заварил.

Он повернулся к своей лошади, но потом снова быстро посмотрел на нас.

— Но не ожидай слишком многого! Мне еще и о своей семье подумать надо!

Итак, пан Мешко отбыл в Окойтц, детей отослали с доверенным человеком в Три Стены, а моя прежняя компания продолжила путь в Сац.

В полдень мы подъехали к границе владении родителей Владимира.

— Я знаю, что пригласил всех вас в имение моего отца, но не думаю, что теперь мудро нам появляться в замке, — сказал Владимир. — Через час мы приедем в Освенцим, а если не остановимся до заката — доберемся до монастыря в Тынеце. Думаю, монастырь подойдет больше.

— Почему монастырь? — удивился я. — Они уложат нас спать отдельно с остальными мужчинами, а девушки останутся одни.

— Правда. Но монастырь даст нам защиту от Церкви, в чем мы, возможно, нуждаемся. Мы до сих пор не знаем, как воспримет ситуацию граф Ламберт, или как отреагируют крестоносцы. В Тынеце мы будем вне досягаемости Ламберта, а крестоносцы никогда не станут нападать на собственность Церкви.

— Никогда?

— Конечно, никогда. Они все-таки религиозный орден.

— Религиозный орден?.. Ты называешь кучку убийц, которые сжигают деревни, отдают в рабство детей и торгуют с мусульманами, религиозным орденом?

— Звучит странно, правда? Но им покровительствует Папа, они придерживаются правил Ордена святого Бенедикта, исключая битвы и торговлю, естественно.

— Если волка обрядить в овечью шкуру, овцой он все равно не станет. Они — проклятые убийцы, несмотря на то, что носят кресты на плащах. Я все еще не понимаю, почему ты не хочешь заехать к родителям. Мы все ожидали этого с нетерпением, особенно Анастасия. Там мы точно будем в безопасности, я уверен:

— В безопасности, да, но время неподходящее. Могу я говорить откровенно? Вы знаете, что я хотел убедить родителей благословить мой брак с Анастасией. Пусть лучше они будут в хорошем настроении, когда я подниму вопрос. А сейчас, боюсь, надо мной нависла туча.

— Не понимаю.

— Ну, знаете, мой отец тоже мой сеньор. Он поклялся охранять дорогу, чтобы сделать ее безопасной для купцов. Помогая вам вчера, я нарушил его клятву. Обесчестил отца. Он вполне вправе повесить меня! То есть мать, конечно, никогда не позволит ему такое сотворить, но он наверняка будет не в том настроении, чтобы раздавать подарки. На самом деле, думаю, лучше мне избегать его, пока все не утрясется, и нас либо оправдают, либо убьют.

— Если ты не хочешь к родственникам, ладно, но о монастыре не может быть и речи.

— Только не о таком чистом.

Я уже много месяцев жил без блох. Полагаю, монастырь станет интересным опытом для девушек.

Когда мы въезжали в Краков следующим утром, стражники у ворот подтянулись и отсалютовали нам. В последний раз, когда я здесь был, они торговались со мной и вытрясли немалую сумму за право войти в город. Очевидно, богатство и титул имеют свои преимущества.

Девушки трепетали от восторга. Наконец-то большой город! Какие яркие впечатления! Громадные соборы, массивные каменные замки на Вавельском холме, больше магазинов и лавочек, чем можно себе представить!

А я видел примерно следующее: пара дюжин интересных с исторической точки зрения зданий, расположенных на холме с прекрасным видом, несколько сотен вычурно одетых шляхтичей — вот и все, что могло привлечь здесь внимание.

Представьте себе такое великолепие, а потом окружите все убогими домишками, населенными десятью тысячами необразованных, голодающих людей, и покройте получившееся слоем дерьма в пол-ярда, тогда получится реальная картинка. Если добавить водопровод, канализацию и дворников на улицах, появится шанс превратить город в приманку для туристов.

Но я предпочитал леса.

Однако девушки заслуживали передышку — особенно после всего, что им пришлось пережить за время путешествия. Они проделали много работы в Трех Стенах, они видели первый в жизни бой, который потряс их гораздо больше, чем они решались признать. И еще Кристина с Анастасией в отличие от меня очень беспокоились из-за предстоящего суда, так что мне оставалось всеми силами пытаться их развеселить.

Девушки намеревались пойти за покупками и осмотреть город, а Владимир считал необходимым доложить о нашем приезде в Вавельский замок, и как можно быстрее. Я хотел увидеться с отцом Игнацием из францисканского монастыря Он — мой единственный друг в этом веке, который знает, что я из будущего. Он был моим исповедником, и сейчас я нуждался в его услугах. К тому же шло церковное расследование, долженствующее установить, чьим орудием я являюсь — Бога или Дьявола.

Мы пришли к компромиссу. Я дал каждой из девушек по горсти серебра (их зарплату, на самом деле, но они не восприняли деньги в таком свете. Они умирали от радости). Потом я попросил Владимира сводить их за покупками и договорился встретиться с ними у монастыря в полдень, чтобы потом отправиться в замок.

Монах, который считал меня голодранцем, когда я работал здесь, рассыпался в приветствиях, как будто увидел знатного господина и давно потерянного друга одновременно. Опять все дело во внешнем виде. Отец Игнаций принял меня в своей келье.

По крайней мере, хоть он не изменился.

— Добро пожаловать, Конрад.

— Спасибо, святой отец. Вы говорили, что составите отчет обо мне. Как продвигается дело?

— Прекрасно, сын мой. Я написал свой отчет еще в прошлом декабре и отправил моему аббату. Он почти не задержал рукопись, но в течение месяца предоставил ее краковскому епископу. Его преосвященство действовал с удивительной скоростью и тактом и через два месяца отослал письмо обратно к моему аббату, предположив, что лучше пусть оно будет выставлено на духовный суд, а не на светский. То есть он решил, что дело не в его компетенции, и лучше отослать рукопись во францисканский монастырь в Италии. Мы нашли купца, который следовал в Италию, за гораздо меньшее время, чем ты наверняка подумал, и к июню письмо уже направлялось по назначению.

Итак, прошло девять месяцев, а отчет так и не был доставлен. А я-то думал, в средневековой Польше нет бюрократии.

— Спасибо, святой отец. Со мной много всего произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Ты желаешь исповедоваться? Сколько времени прошло с твоей последней исповеди?

— Всего неделя, отец. Но… думаю, я не прав, говоря так. Все мои исповеди, случившиеся после нашей последней встречи, были какие-то ненастоящие. Как будто я и не исповедовался вовсе.

— Это произошло, должно быть, из-за обета молчания, который я на тебя наложил. Ты не мог сказать всей правды.

— Наверное, так, святой отец.

— Ну, основания для обета все еще существуют, поэтому придется тебе с ним смириться. А теперь исповедуйся за все время с нашей последней встречи.

Так я и сделал. Я рассказал обо всем, что построил, обо всех женщинах, которых познал, о мужчинах, которых убил. Исповедь отцу Игнацию никогда не превращается в рутинное дело, как это бывает с некоторыми священниками. Он докапывается до причин событий часами, если надо, но всегда получает правильное представление о ситуации.

Когда мы закончили, отец Игнаций опустил глаза и покачал головой.

Поругав меня за Кристину и других «ожидающих девушек», он вымолвил:

— Все эти сражения!.. Надеюсь, ты понимаешь, я никогда не думал, что ты попадешь в такую передрягу, когда нашел тебе место у этого купца, у Новацека.

— Я никогда не сомневался в вас, святой отец…

— Ты великодушен, сын мой. Ты добился богатства, получил земли, власть в таких количествах, о которых простой человек может только мечтать, и, кажется, два дня назад бросил все псу под хвост. Что у тебя за вечные проблемы с крестоносцами? В первый же день пребывания в нашем веке ты оскорбил одного рыцаря, и тебе проломили голову. Теперь ты напал на их караван и способствовал смерти пяти или шести рыцарей ордена. Ты должен знать, что совершенно неисправимо падших людей очень мало, а уж целый орден из них существовать просто не может. Крестоносцы несут службу в нашей стране, охраняют мазовецкие границы от вторжения.

— Они это делают, убивая целые деревни!

— Но мы оба знаем, что их, возможно, провоцируют злоба и жестокость язычников.

— Отец, я ничего такого не знаю.

— Ты думаешь, что северные варвары — невинные мирные обитатели леса? Они — язычники и молятся жестоким богам.

— Должны существовать другие пути обратить их в нашу веру.

— Многие думают так. Сколько миссионеров пытали счастья, но ни один не преуспел. Большинство погибло, став мучениками. Дело не в простом изменении икон в их церквях. Язычники практикуют человеческие жертвоприношения! «Невинные дети», которых ты «спас», все без исключения пробовали человеческую плоть!

— Вот так новость, отец! Но я все равно сделаю из них христиан. И не важно, что там творят язычники, это совершенно не извиняет крестоносцев. Вы не знаете всей истории.

— Может, ты мне расскажешь?

— Как вы, наверное, слышали, их орден появился сорок лет назад в Иерусалиме, став как бы немецким вариантом организации рыцарей Храма. Однако рыцари Тевтонского ордена вскоре потеряли интерес к священным землям — очевидно, потому, что не получали из них никакой прибыли. Они попытались закрепиться в Венгрии, но король Анджей вовремя понял, кто это такие, и вышвырнул негодяев из своей страны. Князь Конрад Мазовецкий не был настолько умен. Он пригласил их — когда это было?.. семь лет назад?.. — охранять его северные границы. Они свой долг выполняли следующим образом — убивали каждого нехристианина в пределах досягаемости и захватывали столько же польских земель, сколько и прусских. В будущем орден будет только расти, и множество самых кровавых битв средневековья…

— Чего?

— О, извините, святой отец. Но именно так позднее назовут ваш период истории. Средний между древним миром римлян и Ренессансом, временем расцвета, после которого мир приобрел современный вид.

— Вот так так!.. Я-то всегда думал, что живу именно в современном мире!

— Гм. Опять же я не знаю, как назовут мою цивилизацию будущие поколения. Возможно, тоже не слишком вежливо.

— Когда-нибудь расскажи мне побольше о вашей истории. Но сейчас давай вернемся к крестоносцам.

— Да, святой отец. Со временем их поведение стало настолько вызывающим, что Папа подверг их критике. Рыцарей данное обстоятельство нисколько не взволновало, они просто перестроились и стали называться светским орденом, продолжая убивать. Во множестве долгих войн и кровопролитных битв против них дрались польские рыцари…

— Значит, в Польше снова появится король?

— Конечно, отец. Мы всего в столетии от времени правления короля Казимира Великого!

— Слава Господу! Но продолжай свою историю.

— В конце концов крестоносцы потерпели поражение в Грюнвальдской битве, или сражении при Танненберге, как ее иногда называют. Это было — точнее, будет — самое кровавое сражение в христианском мире в средние века. Выжившие крестоносцы стали вассалами польской короны — в качестве прусского герцогства. К тому времени они совершенно истребили славянские племена Пруссии, а название этой земли присвоили себе точно так же, как варвар присваивает кожу побежденного. Но, несмотря на их вассалитет, они никогда так и не стали поляками. Через шестьсот лет от сего дня крестоносцы превратились в инструмент объединения и подавления всех германских государств. Они похожи по духу на другую немецкую организацию, так называемых нацистов, которые завоевали Польшу, как, впрочем, и большую часть Европы. Их преступления ужасны. Недалеко от места, где мы сейчас находимся, нацисты построили лагерь смерти, Аушвиц, где простились с жизнью четыре с половиной миллиона человек. Это половина всего населения Польши сегодня. Не то чтобы они в горячке стерли с лица земли один город, нет. Каждый день в течение четырех лет немцы шли сюда, как на работу, и убивали мужчин, женщин и детей. И польский лагерь — не единственный: более того, людей истребляли не только в лагерях. В конце концов, около пятидесяти миллионов людей погибло за шесть лет. Вдвое больше, чем все население Римской империи в период ее расцвета.

Отец Игнаций какое-то время сидел молча.

— Я не могу понять, как можно убить столько людей, но ты никогда не лгал мне. Значит, получается, крестоносцы — великое зло, и с ним надо бороться!

— Да, думаю так, отец.

— Я полагаю, ты не собираешься бежать, как поступил бы любой на твоем месте.

— Не вижу смысла. Если я убегу, они, возможно, заберут детей обратно и продадут мусульманам. Я не могу взять такой грех на душу.

— Я тоже так думаю. Но ты — один, а их тысячи.

— Я знаю, что не смогу победить их один, — ответил я: глаза мои жгли злые слезы. — Но я собираюсь сделать все, что в моих силах. Умру так умру. Святой отец, вы однажды сказали, что я могу быть орудием Бога, а я не поверил. Так вот, сейчас я знаю, что Господь на моей стороне!

Кажется, я даже заплакал.

— Очень хорошо, сын мой. Как бы там ни вышло, знай, что я тоже на твоей стороне. Да пребудет с тобой Господь. Я не накладываю на тебя епитимьи за грехи, потому что вскоре ты будешь наказан, даже более, чем того заслуживаешь, и больше, чем сможешь вынести.

Мне пришлось немного задержаться, чтобы хоть как-то успокоиться, прежде чем присоединиться к остальным. Не дело появляться с залитым слезами лицом перед друзьями, которые за тебя беспокоятся.

Однако я нашел свою компанию в благодушном настроении: девушки болтали о чудесах, поразивших их в городе. Я сел в седло и впитал в себя их радость. Я действительно нуждался в этом.

Владимир поведал нам, что обед в Вавельском замке, должно быть, уже закончился, а мы не ели с самого утра. Я предложил отправиться в корчму, где останавливался прошлой осенью.

Дородная, пышущая здоровьем молодая женщина приняла наш заказ, потом присмотрелась ко мне повнимательнее.

— О Боже! Вы — пан Конрад!..

— Угадала. Тогда ты, наверное, Маленка.

— О Господи! Жигмунт, Жигмунт! Быстрее! Ты только посмотри, кто к нам приехал!..

Она выбежала из комнаты с твердым намерением привести мужа.

— В чем, собственно, дело? — спросила Анастасия.

— О, однажды мне довелось побыть сводником, — ответил я.

Корчмарь вернулся вместе с женой, вытирая руки о передник и улыбаясь. Когда мы покончили с процедурой знакомства, он объявил, что этот обед мы получим за счет заведения, так же как и пять следующих, если вернемся на следующий день.

Вскоре обязанности заставили хозяев покинуть нас, и мы смогли спокойно заняться угощением.

— Они явно наслаждались твоим обществом, — заметила Кристина. — Как случилось так, что ты свел их?

— Ну, я нанял ее.

— Нанял ее?

— Нанял ее.

— Ты чего-то не договариваешь.

— Твоя правда. Но больше вы ничего от меня не услышите. У каждого есть свои секреты.

Они начали ныть, чтобы я не терзал их любопытство, но я не собирался продолжать рассказ. В действительности Маленка была проституткой, а я нанял ее, чтобы она не досталась моему юному другу: ему бы не пошли на пользу подобные забавы в то время.

Она была молоденькой и голодной на вид, а у меня не оказалось времени на возню с ней. Поэтому я сказал девушке, что все три дня, на которые я ее нанял, она будет честно трудиться в корчме. История закончилась тем, что бывшая проститутка вышла замуж за корчмаря, мой друг стал монахом, и все трое зажили счастливо. Три удачных судьбы всего за три серебряных гривны.

Но моя исповедь только бы вогнала в краску Маленку, поэтому я хранил молчание.

— Им, наверное, приходится содержать кучу рыцарей для охраны стены, — предположила Анастасия, когда мы вновь ехали через весь город.

— На самом деле не так уж много, любимая, — ответил Владимир. — В самом городе рыцарей вообще нет. Замок и Вавельский холм охраняет шляхта, но внешние стены, ворота и башни в случае нападения защищают простолюдины.

— Что?..

Кристину новость повергла в шок.

— Да, именно так. Вон ту башню будет защищать гильдия галантерейщиков, а ворота, через которые мы только что проехали, попадают под ответственность гильдии мясников.

— Ты хочешь сказать, что стражник, отсалютовавший нам на въезде, — мясник? — удивилась Анастасия.

— Да нет же. Я сказал «в случае нападения». Этого парня нанял городской магистрат для охраны ворот. Он и дюжина ему подобных зарабатывают этим на жизнь. Но он и рыцарем тоже не является. Во всяком случае, я так думаю. Просто человек с оружием.

— Мне казалось, что только рыцари имеют право носить оружие и кольчугу, — вставила Кристина.

— Вовсе нет, — возразил Владимир. — Всякий, кто может себе это позволить, вправе купить оружие, по крайней мере в Польше. Я слышал, в Германии и Франции дела обстоят по-другому, но у нас разные традиции. То, что охрану должна нести только знать, — всего лишь одно из правил графа Ламберта, и оно применяется только в Окойтце. Он утверждает, что это не дает его рыцарям разлениться, и поддерживает их право на все особые привилегии.

— Какие особые привилегии? — поинтересовалась Кристина.

— Например, не заниматься черной работой, — поспешно сказал я.

Нет смысла рассказывать Кристине, что она и является, собственно, особой привилегией.

— А что насчет вот той башни? — спросила Анастасия.

— Прерогатива гильдии пивоваров, думаю. Каждой гильдии принадлежит по башне или части стены, исключая лекарей и оружейников. У них и так будет по горло работы, если на город нападут, — объяснил Владимир.

— Но кому придет в голову напасть на такой огромный город? — поразилась Кристина.

— Ну, целыми столетиями никто на это не отваживался. Но только потому, что горожане готовы к войне, — ответил пан Владимир.

— Не так уж и готовы, — заметил я. — Через восемь с половиной лет придут монголы и сожгут город дотла…

Они все пораженно уставились на меня.

— Пан Конрад! Как вы можете такое говорить! — воскликнула Кристина.

— Да, пан Конрад. О таких вещах не шутят! — поддержал ее Владимир.

— Хотел бы я, чтобы это оказалось просто шуткой… Но мы ничего не можем сейчас сделать. Я уверен, пан Владимир знает сказку, но слышали ли вы панны историю о короле Краке, убившем дракона и основавшем город?

— Я слышал, это было чудовище, но не обязательно дракон, — заметил Владимир.

— Тогда расскажи по-своему.

— Хорошо.

Он начал длинный, запутанный рассказ, который почти довел нас до ворот замка.

— И все это правда? — не поверила Кристина. — Действительно жил такой король — Крак?

— Я могу показать тебе его могилу. Город назвали в его честь. Какие еще доказательства нужны? — сказал пан Владимир, хитро блестя глазами.

Потом подмигнул мне.

Действительно, существуют три огромных доисторических кургана в данной местности, но под ними так и не нашли никаких захоронений. По мнению историков, они использовались как защитные сооружения. На территории Польши и остальной части Северной Европы люди проживали около ста восьмидесяти тысяч лет. За столько времени много чего могло произойти.

— А принцесса Ванда действительно утопилась в реке, вместо того, чтобы выйти замуж за немецкого принца? — спросила Анастасия.

— Я могу показать тебе и ее могилу.

— А пещера чудовища до сих пор находится под Вавельским холмом? — не унималась Кристина.

— Да. Но вход в нее завалило сотни лет назад, и никто точно не помнит, где он.

— А вы верите в это предание, пан Конрад? — спросила Анастасия.

— Насколько я слышал, Ванда отвергла предложение принца Рютигера. Он сошел с ума и напал на ее страну. Ее армия победила в войне, и в качестве благодарности, она принесла себя в жертву богам. Но у меня нет никакого желания противоречить пану Владимиру.

— Никакой бог не захочет такой жертвы! — возмутилась Анастасия.

— Это случилось сотни лет назад. Мы тогда были язычниками, а языческие боги требуют многого.

— Слава Господи, мы — христиане, — вздохнула с облегчением Кристина.

В последний раз, когда я приезжал в Краков, меня и не подумали пускать на Вавельский холм. На этот раз стражи отсалютовали нам на входе. Внешность постоянно обманывает людей.

Как только мы слезли с лошадей, ко мне подбежал мальчишка.

— Пан Конрад? Князь ожидает вас. Пожалуйста, пойдемте со мной.

Меня его слова поразили, но я последовал за проводником.

Замок мало чем напоминал то строение, которое я помнил с двадцатого века. Многое исчезнет отсюда за следующие семь сотен лет и столько же появится нового. Однако время от времени у меня все же появлялось чувство дежа-вю: я просто смотрел на знакомые помещения под другим углом.

Палаты князя Хенрика как будто вышли прямо из исторического фильма, а его борода и манера держаться не претерпели никаких изменений. Я низко поклонился.

— О, встань, мальчик мой. Я слишком стар, чтобы тратить время на подобные глупости. Во всяком случае, не на публике. Они все еще заставляют меня придерживаться церемоний на людях. Однако лучше присаживайся. Итак, что там за новости с караваном крестоносцев?

— Они издевались более чем над сотней детей, ваша светлость!

— Они перевозили партию прусских рабов в Грецию, чтобы греки потом продали их маврам. Продолжай.

Я постарался не вспотеть.

— Да, ваша милость… Я попытался освободить детей, и крестоносцы напали на меня. Пан Владимир пришел ко мне на помощь, и мы победили.

— Вы вдвоем вышибли дух из семерых. Мне это нравится! Как справился пан Владимир?

— Он убил троих и смертельно ранил еще одного, ваша светлость.

— Ха! Я знал, что в жилах парнишки течет кровь отца! Четыре человека в честной битве!

— Более чем честной, ваша светлость. Под конец его атаковали разом два рыцаря, а он сумел убить одного из них.

— Что? Двое на одного?.. Этот негодяй, крестоносец, ни словом не обмолвился об этом! Да, я говорил с ним. Он добрался до меня вчера, все еще напуганный до смерти. Ха! Он даже штаны намочил от ужаса! Сказал, что вы убили всех шестерых его товарищей. Что случилось с последним?

— Потерял правую руку, ваша светлость, но думаю, я подоспел к нему вовремя. Он скорее всего выживет. Сейчас я оставил раненого у пана Мешко.

— А, Мешко… Он служил у меня регистратором, пока я не посвятил его в рыцари. Ну, чертовски славное сражение, мальчик мой. Но оно все равно доведет тебя до смерти. Если бы пруссаки жили на моих границах, я бы быстро сделал из них своих крестьян, но этот тупица, Конрад Мазовецкий, не может управиться с ними, и поэтому проклятый идиот пригласил крестоносцев. Поставил волков охранять овец! Мне они не нравятся, но я не настолько силен, чтобы драться с орденом. А именно это мне пришлось бы сделать, чтобы вытащить тебя из передряги. Война. Я не могу себе ее позволить, как не могу и победить в ней. Так что мне придется отойти в тень и позволить им убить тебя. Слышишь, парень? Ты не получишь реальной помощи от меня! Самое лучшее, на что я способен, — отложить суд на несколько месяцев.

— Я ценю вашу помощь. Может, лошадь запоет…

— Что?

— Одна из басен Эзопа, ваша милость. Человек, приговоренный к смертной казни, попросил короля не убивать его, потому что он — единственный в мире человек, кто может научить лошадь петь. Король ему не поверил, но дал лошадь и год на учебу. Друзья осужденного спрашивали, почему он сболтнул такую глупость. Никто не научит лошадь петь при всем желании! А человек ответил: «Вы правы. Но за год может многое случиться. Король может умереть. Я могу умереть. И может, лошадь запоет».

— Хотелось бы мне быть образованным. Черт. К нам приходит человек из будущего, а мы собираемся убить его.

Я потерял дар речи от шока. Предполагалась, что никто об этом и не подозревает!

— Вы знаете, ваша светлость?

— Да. Я вытянул правду из твоего священника. Только не злись на него. Я умею быть очень убедительным.

— Охотно верю, ваша милость…

— Но все равно он потратил много времени, заверяя меня, что говорит правду… Меня окончательно убедили листы, которые ты дал ему, я понял, насколько богат твой народ.

— Листы, ваша светлость?.. Вы имеете в виду бумажные деньги, которые я подарил ему в качестве сувенира?

— Нет, не миниатюрные картины, хотя и они произвели немалое впечатление. Любой народ, использующий в качестве денег произведения искусства вместо серебра, действительно обладает высокой культурой. Но нет, я имею в виду листы для задницы, которые ты дал ему.

Однажды, когда мы шли на север от Закопане, отец Игнаций дал понять, что удаляется в кусты, явно чтобы облегчиться. Я дал ему пару клочков туалетной бумаги, и он принял их без комментариев. Оказалось, что вместо того, чтобы использовать их по назначению, он сохранил бумагу как сокровище из будущего.

— Туалетная бумага?..

— Именно так он ее и называл. Люди, что могут себе позволить вытирать задницу бумагой, — богаче, чем кто-либо в этом веке! Твой священник сказал, почему он наложил на тебя обет молчания, и мне пришлось согласиться с большинством его аргументов. Можешь рассчитывать на меня, я болтать не стану. Послушай, парень, тебе не так уж долго осталось жить, так что можешь развлекаться и наслаждаться последними деньками. Скажи страже, чтобы прислали каштеляна. Я прикажу ему поселить тебя со всей компанией в лучших комнатах.

Я поклонился, и князь жестом позволил мне уйти.

Фу!.. Вначале я решил, князь собственноручно собирается меня прикончить!

А туалетная бумага, оказывается, самое большое достижение современной цивилизации?..

ГЛАВА 11

Я вернулся во двор и обнаружил, что у пана Владимира возникли проблемы с дворцовыми слугами. Последние не представляли, как с нами обращаться.

— Расслабьтесь, ребята, — сказал я. — Князь предоставляет нам прием на красном ковре.

— Да? Вы имеете в виду, на красном от крови?

— Нет. Я имею в виду, что он приказал дать нам лучшие комнаты во дворце, и думаю, заодно велел обеспечить должный уход за нашими верховыми животными. Панны, пан Владимир, пойдемте осмотрим дворец.

Пан Владимир сиял от счастья, когда узнал, как князь прокомментировал его доблесть на поле боя. Мне пришлось пересказать его речь слово в слово. Потом Владимир заставил меня сделать это еще раз перед дюжиной свидетелей.

Я подыграл ему. Для такого человека, как Владимир, явное одобрение важнее всего на свете — это то же самое, что для Новацека деньги, а для отца Игнация — церковь. Владимир спас мне жизнь, и короткая хвалебная речь — самое малое, что я мог для него сделать в благодарность.

С нами обращались гораздо лучше, чем с кем бы то ни было во дворце. Даже люди, превосходившие нас по положению, с должным почтением толпились вокруг. Бароны и графы, казалось, только и мечтали завязать с нами знакомство. Одобрение князя вскоре стало известно всему двору, а истории обо мне и так уже давно передавались из уст в уста. Но, думаю, больше всего на отношение к нам повлиял патологический интерес людей к осужденному на верную смерть. В конце концов один рыцарь просто принес мне свои искренние соболезнования и признался, что если мне что-то понадобится до последнего часа, или даже после, он с радостью выполнит мою просьбу.

— Спасибо, благородный рыцарь, — ответил я, — но почему все так уверены, что я обязательно умру? Речь идет о ристалище, а вовсе не о казни! Это будет честное сражение на глазах у тысяч свидетелей. Я участвовал в трех битвах за последний год — в четырех, если считать ту дурацкую историю с гильдией сутенеров в Цешине. В большинстве случаев неприятель превосходил нас числом, и все же меня даже ни разу не ранили. Я собираюсь победить на ристалище, говорю вам совершенно серьезно.

Рыцарь смутился, но Владимир ответил за него:

— Пан Конрад, боюсь, вы не совсем понимаете, на что идете. Вам предстоит драться с профессиональным поединщиком! С человеком, который только и делает, что учится сражаться. У крестоносцев их всего двое, и каждый убил более тридцати противников на Божьих судах или в обычных поединках. Я мог сказать, что у вас есть шанс, если бы бой проходил только на мечах. Но по правилам каждый из вас вооружается, как хочет, поэтому он нападет на вас с копьем. Меч против копья! Да у вас не будет ни единого шанса даже против неумелого бойца. Копье против копья, пан Конрад! Я видел, как вы управляетесь с этим оружием: даже крестьянин превзойдет вас здесь. Боюсь, у вас нет никакой надежды.

— Так вот все плохо?

— Хуже, но у меня не хватит умения выразить это в словах.

* * *

В Вавельском замке все приемы пищи превращали в официальную церемонию. Каждый рыцарь сидел рядом со своей дамой в строгом порядке по возрастанию чинов. Так что мы расположились довольно далеко от главы стола, хотя все же и не в самом конце.

Стол был отлично сервирован, блюда подавали с должным умением, но пища пришлась мне не по вкусу: пережаренная, пересоленная и изобилующая специями. Напоминает еду, приготовленную студентами, изучающими домашнее хозяйство, которые перестарались себе на беду.

Но пан Владимир и девочки были счастливы.

За ужином князь стал перед всеми превозносить боевое искусство пана Владимира и настоял на подробном отчете о каждом ударе от героя дня. Пан Владимир выполнил просьбу с большой выразительностью, размахивая руками и издавая боевые кличи: в общем-то он просто напропалую хвастался, что в двадцатом веке сочли бы дурным тоном.

Наверное, здесь такой рассказ считался обычным делом.

В любом случае имя пана Владимира прогремело на весь замок, и Анастасия купалась в лучах его славы.

После ужина начались танцы, и я обнаружил, что па, которые я показывал людям в Окойтце прошлой зимой, добрались до Кракова раньше меня. Только здесь эти танцы назывались «полька Конрада», «мазурка Конрада» и «вальс Конрада».

Мой слегка неприличный «заячий» клуб образца тринадцатого века, купленный и переделанный за одну ночь, когда я напился до полусмерти, стал называться «Корчмой Конрада», и шесть человек независимо друг от друга спросили, не собираюсь ли я устроить что-то подобное в Кракове.

У девушек появились верховые костюмы — длинные юбки с вшитой посредине полосой материи; они претворили в жизнь мою идею о том, как женщина может ездить в мужском седле, не теряя при этом достоинства. На следующий же день, когда дворцовые дамы заприметили нововведение, чуть ли не дюжина женщин заказали себе такие же юбки. Боюсь даже представить, сколько портних не сомкнуло глаз в ту ночь. Костюмы в новом стиле получили мое имя.

Но что же с действительно серьезными моими достижениями, которыми можно по праву гордиться? Мельница, построенная по моим чертежам, ткацкие станки, созданные под моим руководством, фабрика, появившаяся благодаря мне? Оказалось, что это мельница Ламберта, станки Ламберта и фабрика Ламберта.

Нет в мире справедливости.

Комнаты, доставшиеся нам, по средневековым стандартам считались сказочными, в какие не стыдно поселить королевскую семью. То есть они чуть не дотягивали до уровня второсортного отеля, где мебель все же поудобнее.

К каждому из нас также приставили по слуге, что меня несколько смутило. У меня никогда раньше не было личной прислуги, да я ее и недолюбливал. Кристина пришла в восторг, так что пришлось смириться, пока не настало время ложиться спать.

Тогда я обнаружил, что слуги собираются спать в одной комнате с нами. Наверное, одной из функций балдахина над кроватью является предоставление хозяевам должного, по мнению средневековых поляков, уединения, при спящих на соседних грубых лежанках слугах. А вдруг нам понадобится что-то посреди ночи?

Так вот, я провел предыдущую ночь в одиночестве в монастыре и не собирался продлевать свое воздержание. Однако и любовью заниматься со своей девушкой при незнакомых людях, лежащих в ярде от нас, не получалось. Я попытался отослать их, но они не захотели уходить. Сказали, что если вернутся в комнату для прислуги, все подумают, будто они не справились с работой.

В конце концов мы нашли компромисс: слуги будут спать в комнате пана Владимира и Анастасии, за стенкой, но при этом с нас взяли твердое обещание стучать, если нам что-то понадобится ночью.

Идиотизм.

При Владимире, игравшем роль героя, и человеческом обращении с девушками (Кристина столкнулась с невозможным снобизмом прошлой весной в Цешине), можно было даже и не думать об отъезде следующим утром, намеченном по плану. Пришлось остаться еще на три дня, и все, кроме меня, наслаждались подобным времяпрепровождением, которое составляли танцы, игры и охота, от которой я сумел отвертеться, попросив другого рыцаря сопровождать Кристину.

Когда остальные охотились, я сидел один в своей комнате и чувствовал себя на седьмом небе. В первый раз после прошлой зимы, когда мне довелось стоять на часах, никого кет рядом! Одиночество дало мне время на раздумья, на приведение в порядок всех мыслей, что роились в моей несчастной голове.

Когда я говорю «социализм», то имею в виду политическую систему, при которой социальные права ценятся выше, скажем, прав собственности или прав наследования. Я имею в виду систему, где каждый человек рождается со стандартным набором основных прав.

Первое — это право на жизнь: оно включает право на достаточное количество пищи, одежды и на крышу над головой, без чего жизнь невозможна. Я не говорю о роскоши; нам необходим определенный набор вещей, чтобы сводить концы с концами.

Второе — право на образование, которое оплачивает общество, исходя из способностей каждого отдельного индивида.

Далее — право на старт с равными возможностями. Мне кажется, что идея наследования богатства плохо воздействует и на отдельных людей, и на общество в целом.

Я верю, что демократия — единственно возможная политическая система для страны с образованным, думающим и сознательным населением.

Не то чтобы народ должен быть исключительно мудр. Он вовсе не такой. И чем большее количество человек принимает решение, тем больше шансов, что результат окажется плачевным. Чтобы вычислить IQ группы, возьмите средний IQ всех входящих в ее состав людей и разделите на их количество. Любой, кто управлял войсками, подтвердит вам, что суммарный интеллект сотни человек равен сообразительности многоножки. И даже хуже. Многоножка не наступает на собственные ноги.

Нет. Демократия — хорошая система, потому что несет в себе стабильность.

Во многих странах Южной Америки и Африки недовольный режимом индивид собирает шестьсот друзей, триста ружей и около сотни патронов и устраивает очередную революцию. Такая практика разрушительна для общества, она приводит к потере рабочего времени, убийству людей и уничтожению собственности.

В Америке такой индивид не уходит с ружьем в горы. Он становится политиком. Конечно, он понимает, что для того, чтобы добиться успеха, надо начать с самых низов — например, с инспекции канализации.

Итак, он борется за это место с шестью другими социальными неудачниками.

Если он проигрывает, то по крайней мере чувствует, что сделал все, чтобы улучшить положение, а если люди не оценили его, то они и не заслуживают его внимания. В любом случае выборы настолько выматывают физически и морально, вытягивают такую кучу денег, что первоначальный накал страстей явственно спадает.

Если он выиграет, то много вреда причинить не сможет. Существуют инженеры, которые следят за правильностью устройства канализационных труб. И — кто знает? Может, он действительно окажется прекрасным инспектором канализационных систем.

И в том, и в другом случае общество остается в выигрыше. Шесть потенциальных магнитов для неприятностей обезврежено, и только седьмому надо платить, однако от него можно еще получить в ответ выгоду в виде полезной работы.

Восточный блок наций лишил себя социальных преимуществ. Единственная политическая партия одобряет всех кандидатов на пост, убедившись в их лояльности, но при этом покрывая явные умственные недостатки — по крайней мере на низших уровнях. Таким образом, они только увеличивают социальное напряжение, которое создает условия для нестабильности, легко устраняющейся введением свободных выборов. И все же это лучше, чем распри между сыновьями короля, пытающимися решить, кто из них сядет на отцовский трон.

Демократия не работает до тех пор, пока не будет достигнут нужный уровень образования и не появятся соответствующие институты власти. Ни то, ни другое не грозит Польше тринадцатого века — по крайней мере еще два-три поколения, — как бы я ни старался.

Капитализм, существующий в двадцатом веке, имеет свои явные преимущества. Во-первых, компаниям позволено разоряться, то есть уходить в небытие. Орудия труда распределяются по другим областям, рабочие находят новые места, а беднягу менеджера, который в большинстве случаев и виноват в крахе, выгоняют взашей.

При экономике с централизованным управлением довольно неудобно, или даже невозможно, по политическим причинам, избавляться от не справляющихся с работой менеджеров.

В больших организациях индивида трудно заметить в толпе ему подобных, поэтому почти нереально выделиться каким-то хорошим делом. Таким образом, самым важным для карьеры становится задача не выделиться глупыми действиями. Дураков не увольняют, но и продвигают их тоже не часто. Понижая подчиненного, менеджеру приходится первым делом заявить, что тот, кто его возвел на данную ступень, не знал, что творит. Ему проще оставить дурака в покое и надеяться, что его никто не заметит. Нужно, чтобы случилось что-то очень значительное, например, взрыв атомной станции, дабы начались изменения. Но в большинстве случаев все идет по накатанной колее.

В результате те же самые дураки вечно допускают одинаковые ошибки. Люди деморализуются — особенно лучшие, инициативные работники. Полезная работа замедляется или вообще перестает выполняться. Я не говорю, что люди прекращают трудиться. Они все проявляют яростную активность, выглядят до крайности занятыми. Весь день изнуряют себя работой и приходят домой уставшими. Но их труд не приносит никаких результатов.

Однако эта проблема не ограничивается экономикой с централизованным управлением в Восточной Европе. В большинстве американских корпораций плохие менеджеры иногда получают «горизонтальное повышение» — пусть даже и в «ископаемые компании», — но их редко увольняют.

Другое преимущество капитализма: маленькие компании могут делать поразительные вещи, не вовлекаясь одновременно в политику. Я имею в виду и поразительно полезные вещи, и поразительно глупые. Если достаточное количество людей изобретает достаточное количество новинок и если существует механизм, сокращающий поток тупых идей, производство будет развиваться, а общество — получать пользу.

Люди качают головами и смеются над кем-то, кто пытается на свои деньги сотворить глупость, но они не собираются голосовать за низложение своего конгрессмена из-за чудаковатого изобретателя. Однако в том случае, если тратятся государственные деньги, народ обоснованно полагает, что впустую пропадают национальные капиталы, и дело приобретает политический оттенок. Вспомните, как одна прорвавшаяся прокладка заморозила всю космическую программу Америки на годы.

Прогресс невозможен без изобретений. А последние довольно часто не работают. Так как крупные организации не имеют права на ошибку, естественно, весь прогресс исходит из деятельности маленьких частных компаний.

И все же с капитализмом связан ряд серьезных проблем, присущих только ему. Частные компании по большей части создают творческие люди, часто инженеры. Но когда основатель уходит на пенсию, каким-то образом его место занимают бухгалтера, а они редко оказываются способны принимать хорошие решения. Или же компания попадает в руки вдовы основателя, или его зятя, что еще хуже.

Такая глупость невозможна в Восточной Европе. Там менеджеры почти всегда являются профессиональными инженерами. Не все блестящие мастера, но большинство достаточно компетентны в своем деле.

Ах да, тягчайшие ошибки, которые волновали Маркса… они заштопаны правительственными указами и законами — по крайней мере в Америке. Монополии запрещены или находятся под присмотром. Лишним рабочим не позволяют умирать от голода. Огромные прибыли по большей части уходят на уплату налогов, хотя все равно существует немалое количество людей, которые вроде бы ничем полезным не занимаются, но живут в богатстве.

Однако эта самая штопка имеет собственные проблемы. В Польше, если у вас заболели зубы, вы идете к стоматологу, и он вас лечит. Не важно, кто вы, даже если вы не полноправный гражданин, а просто человек, вы имеете право на здоровые зубы. Бумажной волокиты минимум.

В Америке некоторые люди имеют данное право, а некоторые нет. Большинство не имеют, поэтому огромное число офисных работников заполняют несметное количество форм в попытке доказать, что только обладающие специальными правами получают особые привилегии.

Я убежден, что возможно создать политико-экономическую систему с преимуществами капитализма и социализма, но без недостатков обоих режимов. Если мне удастся такую систему придумать, в Польше тринадцатого века станет очень неплохо жить.

К тому времени как Кристина вместе с остальными вернулась с охоты, я чувствовал себя гораздо лучше, обдумав множество сторон моего государственного устройства.

Мы переоделись для еще одного скучного ужина.

У меня просто мало что общего со знатью, обитающей на Вавельском холме. Я не знал, о чем с ними говорить, да и вообще хотел как можно скорее справиться с делами и вернуться в Три Стены.

В конце концов, раз за разом рисуя печальную картину заключения Тадеуша, который не знает, откуда ждать помощи, и, возможно, склоняется к самоубийству, я добился согласия своей компании на отъезд.

ГЛАВА 12

Следующим утром мы в роскошных одеяниях двинулись к границе Кракова. В тринадцатом веке одежда соответствовала положению на социальной лестнице, а положение обеспечивало соответствующее обращение. Если вы хотите встретить хорошее к себе отношение, вам необходимо прилично одеться.

У реки мы наняли паром, чтобы перебраться на северный берег Вислы. Этот паром — больше похожий на плот — сделали из дюжины громадных колод, которые распилили, выжгли в середине отверстие, потом выстругали изнутри и придали форму снаружи. Получившиеся полукруглые выдолбленные каноэ сложили вместе, в ширину, чтобы вода легко проходила между ними. Грубые брусья удерживали колоды в нужном положении.

Для того чтобы заставить плот двигаться через реку, требовалось около дюжины мужчин с веслами и шестами. На другой стороне клиентов не предвиделось, поэтому хозяин плота присел передохнуть.

— Знаете, — сказал я ему, — я никак не могу избавиться от мысли, что вы понапрасну расходуете усилия своих людей.

— Как это, милостивый пан?

— Видите во-он то огромное дерево на южном берегу вверх по течению?

— Да.

— Если вы привяжете один конец длинной веревки к дереву, а другой — к левому борту вашей лодки, ближе к носу, сила воды будет толкать вас обратно на другой берег. А когда окажетесь там, перевяжите веревку к правому борту, и река доставит вас сюда.

Он немного подумал.

— И это действительно сработает?

— Проверьте сами. Найдите маленькую лодку и короткую веревку и посмотрите, что получится.

— Гм. Да, я мог бы так поступить, мой господин. Именно так.

Пан Владимир и девочки собирались гнать по возможности со скоростью ветра, сгорая от желания вернуться в Вавель, поскольку я обещал заглянуть туда во второй раз на обратном пути. Владимир планировал провести нас коротким путем, который пролегал через горы Высокие Бескиды, являвшиеся частью Карпат. Так мы могли добраться до Саца всего за два дня.

Мы ехали через заливные луга в бассейне Вислы. Кристина и Анастасия, ни на минуту не умолкая, болтали о чудесах, увиденных в Кракове. Когда мы начали взбираться на холмы ближе к вечеру, прекрасная до этого момента погода стала портиться. Через пару часов наши великолепные одежды забрызгал дождик.

— Я полагал, что сегодня мы сможем добраться до владений моего дяди Феликса, — сказал пан Владимир. — Но мы шли не так быстро, как мне бы хотелось, а я совершенно не расположен испортить под ливнем новые костюмы, сшитые нашими прекрасными дамами. В этих горах есть пещеры. Я играл там, когда был маленьким. Что вы скажете насчет ночлега в одной из них?

— Я — за, — объявил я. — У нас с собой мой старый рюкзак. Я могу угостить вас замороженным тушеным мясом.

Пан Владимир быстро нашел пещеру. Около входа лежал слой помета летучих мышей. Эти маленькие зверьки часто встречаются в Карпатах. Они — безобидные насекомоядные животные, и их так много, что вы можете путешествовать неделями, не прихлопнув ни одного жука.

Нам пришлось преодолеть около четырех ярдов вверх по скале, чтобы добраться до пещеры, но лезть оказалось легко, почти как по лестнице. Лошадей внутрь мы взять не могли, но летний ливень вряд ли повредит им. Я поставил палатку и занес внутрь наш багаж, пока Владимир разгружал и привязывал коней. Анна не собиралась терпеть неволю, но она показала себя дисциплинированным животным, и нечего было опасаться, что моя лошадка отобьется от лагеря.

Анастасия и Кристина собрали хворост для костра, и вскоре мы уже сидели полукругом у огня, лицом к выходу, и ждали, пока начнет кипеть мясо в моем алюминиевом походном котелке. Кристина расположилась слева от меня, а Владимир с Анастасией — справа.

Мы устроились как раз вовремя, потому что вскоре началась гроза, засверкали молнии, дождь полил как из ведра. Мне всегда нравились бури, когда я не попадал в них сам, а вид из нашей пещеры открывался потрясающий. Но вскоре представление окончилось, и ливень почти прекратился.

Мы начали рассказывать истории. Это искусство представляло огромную ценность в средние века, но в современном мире практически утратило значение.

Кристина поведала уморительную историю о том, как ее Дядя отправился покупать свинью и вернулся домой с коровой. Я около часа повествовал о девятипалом Фродо. Может, современный человек и не владеет искусством выдумывания сказок, зато он прекрасно знает кучу сюжетных линий.

С наступлением темноты к нам прилетели, пища и хлопая крыльями, летучие мыши. Девушки, не привыкшие к этим безобидным созданиям, принялись визжать.

Пан Владимир воспринял это как предисловие к истории про вампира. Сюжет ее — живой мертвец, ненавидящий свет солнца и святую воду, пьет человеческую кровь и превращает свои жертвы в подобных ему чудовищ, — походил на пересказ содержания фильмов ужасов двадцатого века.

Манера рассказа Владимира, с активной жестикуляцией и живой мимикой, добавила истории правдоподобия — тем более что пресловутый граф Дракула жил тут же, в Карпатах, только дальше на юг от нас.

Более того, пан Владимир безапелляционно заявил, что говорит чистую правду, и в его глазах не виднелось веселого блеска, с которым он обычно выдавал сказки. Он действительно верил в то, что говорил, и девушек заставил поверить. Даже я, будучи человеком, далеким от таких вещей, признаюсь, несколько перепугался.

Приближаясь к кульминации рассказа, Владимир вдруг умолк и уставился на что-то позади меня. Лицо его выражало полнейший ужас: помню, я еще подумал, что в Голливуде двадцатого века он имел бы успех.

Послышался легкий шорох, и я удивился, как Владимиру удалось создать звуковой эффект. Потом заметил, что девушки тоже остолбенели от ужаса, а актрисами они никогда не были.

Я оглянулся через правое плечо и сделал, наверное, самую большую ошибку в своей жизни.

Ко мне приближался человек, совсем голый, с кожей белой, как фарфор. Изо рта текла слюна вперемешку с пеной, горло дергалось в конвульсиях, а грудь содрогалась.

Он шел ко мне!..

Меня охватила паника. Без единой мысли в голове я выхватил меч и одним ударом располосовал его.

Я разрубил человека почти надвое в районе талии. Две половины упали на пол под неестественным углом, горло булькнуло еще пару раз, и все затихло.

В тот же момент новый ужас захватил меня. Я только что убил человека — возможно, сумасшедшего отшельника, но ведь не вампира какого-то — без всякой причины, только потому, что испугался. В этом варварском веке я стал таким жестоким, что убийство превратилось во что-то само собой разумеющееся.

Пан Владимир первым вышел из ступора. Он схватил сук, быстро заточил его поясным ножом и начал забивать его в грудь трупа камнем.

Такое обращение с покойным вернуло меня к жизни.

— Во имя Господа Бога, пан Владимир, прекратите сейчас же!..

— Это необходимо сделать, пан Конрад! Оно все еще живое! Оно все еще может убить нас! — В его голосе сквозила паника.

Не было никакой возможности остановить его, не прибегая к насилию. Пан Владимир колотил камнем по колу что было силы, но забить деревянную палку в человеческие ребра — в особенности если тело перерублено посредине — нелегкая задача. Внутренности разбросало по полу пещеры, все мы стояли, забрызганные кровью.

Я уставился на человека, погибшего от моей руки. Медленно до меня начало доходить.

Пена у рта. Белая кожа. Конвульсии.

— Бешенство, — закричал я. — БЕШЕНСТВО! Пан Владимир, убирайтесь от тела! Оно заражено! Оно заразно! Мы все можем закончить, как этот несчастный!..

— Уже нет, пан Конрад. Я убил его. — Он оторвался от своего омерзительного занятия: кол торчал из-под левого соска трупа.

— Поверьте мне! Если вы собирались хоть что-то из моих слов взять на веру, сейчас как раз время! Это вирус, болезнь, как и чума. Мы должны смыть с себя кровь и грязь!

— Так что надо делать?..

— Мы все сейчас выходим отсюда! Нам нужно вымыться! — Я начал выталкивать их из пещеры.

— Пан Конрад, — закричала Кристина. — Там льет как из ведра! Наша одежда!..

— Пошла она к черту, ваша одежда! Этот дождь — божественный дар. Пошли вон отсюда, или я собственноручно выкину вас! Вы, двое!.. Анастасия! Шевелитесь!..

Девушки поспешили наружу, но Владимир стоял столбом и смотрел на меня.

— Пан Владимир, пожалуйста!

Он поколебался мгновение, потом согласился:

— Ладно.

Я взял наши пожитки за краешек и выкинул на улицу. Снаружи опять начался ливень, сверкали молнии. И то, и другое приветствовалось — по крайней мере мной. В полнейшей темноте и без воды моя задача стала бы невыполнимой.

Анна услышала шум и прибежала к нам.

— Назад, девочка! Бешенство!..

Она кивнула и отошла назад.

— Остальные — раздевайтесь! — Я старался перекричать шум бури. — Повесьте одежду на ветки кустов, где их промоет дождь. Вымойтесь сами! Кристина, доставай мое мыло!

Я безжалостно заставил их дважды намылиться под ледяным ливнем. В конце концов мы предоставили девушкам палатку, а Владимир и я устроились удобно, как могли, под деревом.

— Пан Конрад, это было действительно необходимо?

— Да.

— Это что-то вроде суеверия вашего народа?

— Не суеверие. Я уже говорил тебе раньше, что большинство болезней вызывают микробы, маленькие животные, такие крошечные, что их нельзя увидеть глазом. Они поразили того несчастного из пещеры.

— Пан Конрад, вы ведь обучали меня научному методу и говорили верить только тому, что доступно моим чувствам. Собственными глазами я видел вампира. Я прикасался к нему. Я чувствовал его. Как я могу сомневаться, что это правда?

— Ты действительно что-то видел, но это что-то было жертвой заболевания.

— Что касается микробов… ну, если подойти к ним с научной точки зрения, я никогда не видел ни одного. Если вы когда-нибудь построите микроскоп, о котором говорили, возможно, мне удастся посмотреть на них. На данный момент я знаю, что видел и что делал. А что до этого полуночного холодного купания всей компанией… скажем так, вы нездешний, и я всего лишь старался проявить вежливость и уважение к вашим традициям, как вы часто делали по отношению к нашим обычаям.

— Ладно, пусть будет по-твоему. Твоя научная дедукция удовлетворилась забиванием кола в сердце вампира, а мои суеверия требовали, чтобы мы в ритуальном порядке смыли дьявольские микробы.

— Меня беспокоит вовсе не это. Что меня действительно беспокоит, так это то, что я сижу сейчас голый, мокрый, в мужской компании, когда всего несколько минут назад уютно устроился рядом с любимой девушкой.

— Ну, я, знаешь ли, в том же положении.

— Тем хуже.

Некоторое время мы молчали. Потом я сказал:

— Думаю, мы оба правы насчет того человека из пещеры. Большинство легенд имеет под собой реальные основания. Симптомы бешенства во многом напоминают ваше описание вампира. Боязнь воды и света. Белая кожа. И если тебя укусит больной, ты обязательно станешь таким же, как и он. Я полагаю, что твой вампир — это моя жертва бешенства. Два названия для одного и того же явления.

— Как скажете. Сколько должен длиться ваш ритуал, прежде чем мы снова сможем зайти в пещеру?

— Это не ритуал и мы не собираемся возвращаться в пещеру.

— Прекрасно. Это не суеверие. Просто пещера навеки проклята нечистым.

Ночь была долгой, и я провел ее в душевных поисках. Думаю, я оказал услугу тому парню, одарив его скорой смертью. Бешенство не лучший путь на тот свет. Возможно, он укусил бы кого-нибудь из нас, и я спас своих друзей от ужасной судьбы. Я никак не мог вылечить заболевание.

Но все это только лишь размахивание кулаками после драки.

На самом-то деле я убил человека, потому что тот напугал меня.

Земли, через которые мы проезжали на следующий день, резко контрастировали с нашим подавленным настроением. За полями хорошо ухаживали, и вскоре предстояло собирать богатый урожай. Крестьяне выстроили себе большие добротные дома, у большинства стены были выкрашены в яркие краски. Люди попадались упитанные, некоторые даже толстые, все носили приличную одежду. И все суетились так, будто, что бы они ни делали в данный момент, это и являлось самым важным смыслом их жизни.

Такое настроение заразительно, так что мы немного повеселели, пока ехали в своих лучших одеждах к жилищу дяди Феликса. Мне пришлось называть его так, даже несмотря на то, что он был дядей Владимира, а вовсе не моим.

Пан Феликс оказался одним из тех мужчин, которые всем приходятся дядей. Большой, холеный, прямодушный, грубоватый, он распространял вокруг себя хорошее настроение и добрые пожелания.

— Это ты, Влад, мальчик мой? Ты уже достаточно взрослый для общения с девушками? Да еще с такими прекрасными? А что это За гигант? Вы, должно быть, пан Конрад Старгардский! Добро пожаловать! Мама!.. Пойди заруби жирного теленка на ужин! У нас гости! Иво! Иво, ты, ленивый крестьянин! Иди, позаботься о конях! Ну что, народ? Слезайте с лошадей!..

Немного настораживающее начало, но позже дядя Феликс не мог не понравиться. Вскоре вокруг уже бегало с дюжину человек, наших коней разгрузили и увели в стойла, багаж разобрали. Некоторые женщины поцокали при виде мокрой одежды и унесли ее, в то время как мы вчетвером угощались обедом, которого хватило бы для десятерых.

Дядя Феликс уже поел, однако, присоединившись к нам за столом, он покушал за шестерых просто из любезности и желания составить нам компанию.

— Итак, мальчики, вы путешествуете в поисках приключений? Убили хоть одного дракона?

— Никаких драконов, дядя Феликс, — ответил Владимир. — Но мы прикончили пятерых крестоносцев в честном бою и отправили на тот свет одного вампира прошлой ночью.

— Еще один вампир на моих землях, да? Это уже второй за год. Надо предупредить крестьян. Расскажите мне про крестоносцев.

Пан Владимир пустился в повествование, которое становилось с каждым разом все красочнее. Он ни разу прямо не солгал, вы понимаете, но описание деталей получалось более впечатляющим.

— Ого! Князю это могло и понравиться, но он не ваш сеньор. — Феликс помахал толстым пальцем перед носом пана Владимира. — Ты знаешь, твой отец явно не обрадуется новости.

— Да, знаю… Я в некотором роде надеялся, что ты за меня заступишься.

— Возможно. Но сейчас слишком близко до сбора урожая, чтобы мне уезжать. Думаю, божий суд на ристалище расставит все по своим местам. Но, если он все еще будет злиться на тебя после Рождества, я приеду и поговорю с ним. Теперь вы, большой друг! Я слышал о вас столько историй, что даже и не знаю, в какие из них верить, а в какие нет Расскажите мне о себе.

— Да я вполне обычный человек, дядя Феликс. О, извините, я имел в виду — пан Феликс.

—  «Дядя Феликс» тоже сойдет. Все меня так называют. Никогда не понимал почему… Я слышал, что когда вы приехали сюда, то путешествовали по лесам без ничего, только с тем, что могли утащить на собственном горбу, то есть без оружия и доспехов, и останавливались на ночлег там, где вас заставала темнота. К тому же делали это из интереса. Это правда?

— Ну, да.

— Тогда вы либо очень храбрый человек, либо полный идиот.

— Наверное, ни тот ни другой. Это обычное развлечение в тех местах, откуда я прибыл. Мы в основном селимся в городах, поэтому всякому хоть раз в год хочется вернуться к природе. Снаряжение мы используем очень легкое, и все оно помещается на спине путешественника.

— Но только не оружие?

— А… оружие не в почете. Да оно и не так уж и необходимо. Большинство животных не тронут вас, если их не напугать.

— Животные-то, может, и не тронут. А что насчет людей?

— А что насчет них? Я не собирался нарываться на неприятности.

— Неприятности сами вас найдут в лесу. А как же воры?

— Их не так уж и много. Послушайте, я вообще-то не должен об этом распространяться. На меня наложили обет.

— Как хотите, пан Конрад. Как насчет всех сражений, в которых вы участвовали?

— Ну, четыре раза меня атаковали сумасшедшие на дороге. Я защищался. Что тут еще сказать?..

О том, чтобы продолжить путь следующим утром, не могло быть и речи. Дядя Феликс такого не потерпел бы. Опять же лил дождь, а до Саца еще целый день пути Лучше выехать завтра.

В тот вечер я практически ни на минуту не вылезал из-за стола Когда закончился обед, принесли пиво с закусками сосиски, сыр, хлеб, холодные пироги, вяленое мясо, копченая рыба, пудинги, маринованная рыба, маринованная капуста, маринованные овощи и множество тому подобного.

Шел вторник, но был, так сказать, объявлен праздник. Возможно, виной всему дождь, а может, наш приезд. Или, скорее, дядя Феликс просто привык к такому житью.

Начались игры в шахматы и шашки и еще в дюжину настольных игр, о которых я слыхом не слыхивал. Например, «девять человек Морриса» — нечто вроде китайских шашек. «Лиса и гуси» — подобие догонялок, «Коровы и леопард» — более сложный вариант предыдущей забавы. И наконец, «Гусь» — догонялки откровенные.

Более того, казалось, что у каждой игры был один вариант для искусных игроков и один — для дилетантов. Дядя Феликс вовлек меня в соревнование по византийским шахматам, где мы пользовались нормальными фигурами, но круглой доской. Затем он настоял, чтобы мы играли с помощью костей. Чтобы переместить пешку, надо выкинуть хотя бы одно очко, два — для коня и так далее.

Если ни одно из движений, равных вашим очкам, не оказывалось возможным по шахматным правилам, вы теряете ход. Если вам объявляют шах, вам приходится кидать кости, чтобы избежать его, или вы теряете ход Потом вашему противнику также приходится кидать кости, чтобы взять вашего короля и выиграть. Получались довольно странные комбинации, и я рад, что не играл с дядей Феликсом на деньги. В любом случае, по-моему, его кости были со свинцом.

Спокойное провождение времени соответствовало моему настроению, но Владимир чувствовал в себе гораздо больше энергии. Он вместе с Кристиной, Анастасией и полудюжиной панн дяди Феликса играл в игру под названием «Последняя парочка в аду». Я так и не понял, существовали ли там какие-то правила, но беготня и визги точно присутствовали.

Люди приходили и уходили, приносили блюда, съедали их и убирали посуду. В одно и то же время шло как минимум три разговора, шум никогда не утихал. Забредали дети и собаки, их гладили, шлепали или игнорировали — в зависимости от ситуации. Дядя Феликс почти никогда не использовал имена. Он только показывал на кого-нибудь пальцем, орал, и его пожелание тотчас исполнялось.

Я никак не мог понять, кто принадлежал к его семье, а кто к прислуге. Может, они и сами это не совсем осознавали. Когда дядя Феликс орал, люди вскакивали, но совсем не обязательно те же, что и в прошлый раз. Девушка, принесшая нам дымящееся блюдо с тушеным мясом, быстренько уселась за стол и вместе с нами принялась за еду. Позднее дядя Феликс ущипнул ее за мягкое место: до этого я был уверен, что он гладил по голове своих дочерей и щипал служанок.

Попытайтесь представить себе дружелюбный, без малейших признаков дисциплины сумасшедший дом с надлежащими звуковыми эффектами. Слегка пугающе, но со временем начинает нравиться.

После шести часов непрерывных еды и питья дядя Феликс поднялся, поправил пояс и объявил, что наступило время для хорошего ужина.

Они действительно закололи жирного теленка, и двое мужчин втащили его на большом блюде. Целый день воздавая должное огромному количеству разнообразных изысков кулинарии, я теперь только и мог, что вяло ковырять вилкой в своей тарелке. Дядя Феликс посмотрел на меня с неподдельной обидой.

— Что-то не так с едой?..

Следующим утром мы снова облачились в лучшие наряды, только слегка попорченные. Небо было серым, а мы все слишком отяжелели от немалых возлияний вчерашнего вечера, чтобы разговаривать по пути в Сац.

Земля и климат в Саце нисколько не отличались от владений дяди Феликса, но жили здесь гораздо хуже. Лидер задает тон организации дел, а в Саце этот тон оказался плохим. Половина полей не распахана, и не то чтобы их не засадили — леса наступали на пахотную землю. На использовавшихся полях росли редкие хилые колоски.

Домики походили на хижины, а люди попадались замученные, безразличные до состояния полной апатии. Создавалось впечатление, что они думали, будто ничто не сможет помочь им исправить положение: ничто для них не имело значения. Большинство выглядело явно голодными.

В Польше любой человек, даже принявший присягу крестьянин, имеет право на уход со своей земли. Если дела идут плохо, он может распродать или бросить имущество и убраться, куда глаза глядят. Это походило на закон о банкротстве в современном мире. Так вот, Сац уже покинули все, кто имел хоть капельку надежды на лучшее.

Я решил, что охота представляла немалую важность для барона Пшемысла, потому что он так плохо управлял своими землями, что люди не могли обеспечить его едой. Единственное, чем они могли питаться, — это дикими животными, поэтому барон так жестко обращался с браконьерами.

Барон Пшемысл оказался мрачным, неразговорчивым подагриком. Он продемонстрировал Тадеуша гораздо более тощим и бледным, чем я его помнил. Тадеуш мучался немотой, пока барон публично тщательно пересчитывал деньги. Лодочник качал головой, щурился на солнце и почесывал шрамы, оставшиеся после кандалов. Прожив почти месяц в собственных испражнениях, он издавал кошмарную вонь. И это при том, что я стоял против ветра. Барон же, кажется, вовсе не замечал запаха.

Закончив долгий медленный пересчет, барон просто повернулся и захромал прочь, ни тебе спасибо, ни приглашения на ужин, а время было позднее.

Я решил не говорить ему, как лечится подагра.

— Вы приехали! Слава Богу, вы приехали!.. — внезапно заорал Тадеуш.

— Да, я приехал. Теперь залазь-ка на мула и давай убираться из этого свинарника.

Но как только мы сели верхом, он снова подал голос:

— Мой лук, пан Конрад! Как вы думаете, я смогу забрать свой лук?

У Тадеуша имелся длинный английский лук довольно оригинальной работы. Стрелял он фантастически, и я не мог точно сказать, кто здесь виноват: оружие или человек. У ворот стоял седобородый мужчина в нечищеных доспехах. После недолгих препирательств, ругани и угрозы применить насилие, он отдал нам лук и колчан со стрелами за восемь гривен. Обыкновенная сделка, если не считать того, что все это принадлежало Тадеушу с самого начала.

— А моя лодка… Пан Конрад, как вы думаете, есть хоть один шанс вернуть лодку?

По этому пункту страж оказался непреклонен. Нет. Лодку конфисковали вместе с грузом и продали.

— Тогда я лодочник без лодки. Что теперь со мной будет?

— Могу рассказать, — ответил я. — Ты поедешь со мной. Я не возьму с тебя ни копейки за расходы на дорогу, и ты не несешь никакой ответственности за все, что случится в пути. Но я только что потратил на тебя четыре тысячи гривен и намерен вернуть их обратно. Ты однажды нанял меня за три гривны в день плюс еда. Именно столько я и буду тебе платить, пока ты не отработаешь свой долг.

— Вы жестокий человек, пан Конрад.

— Гм. Мне такое в первый раз говорят. Ну, поехали, ребята. Нам предстоит еще одна стоянка, прежде чем мы доберемся до дома.

Я переместился в тринадцатый век, пока спал в подвале корчмы «Красные ворота». Не знаю, как все получилось, но ответ, возможно, находился в самой корчме.

В любом случае я собирался навестить это место.

ГЛАВА 13

Нам посчастливилось найти достаточно приличную корчму этим вечером. Тадеуша туда не пускали, пока он не принял ванну, что я посчитал прекрасной рекомендацией постоялому двору.

Корчмарь поставил деревянный чан посреди двора, послюнил палец и убедился, что Тадеуш стоит не по ветру к трапезной. Чан наполнили горячей водой, а Тадеушу кинули кусок простого мыла, стараясь не подходить к нему на расстояние прыжка блохи.

Ему приказали раздеться и залезть в чан. Слуга подцепил старую одежду длинной палкой и унес на костер, идя строго по ветру. Воду меняли три раза, прежде чем бедный Тадеуш прошел проверку на чистоту и получил право вновь считаться человеком. И все равно, как мне показалось, ему начали оказывать помощь только потому, что на улице стемнело.

Я также получил счет за чистку мула, на котором ехал Тадеуш.

Ему вполне подошел один из моих костюмов, после того как мы подвернули рукава, однако я не разрешил ему их обрезать насовсем. Только не мою расшитую рубашку!

— Хорошо, что кузен Пшемысл не пригласил нас на ужин, — заметил Владимир. — У него паршивый стол.

Я расспросил корчмаря о «Красных воротах» и получил предостережение туда не ходить. В дом ударила молния, и теперь место населено демонами.

Чувство соперничества — это, конечно, нормально, но до определенных пределов. Когда я продолжил гнуть свое, он поведал, что добраться до «Красных ворот» можно по той же дороге, по какой мы сюда приехали. Пропустить корчму никак не удастся, если ты настолько глуп, что вообще отправился туда.

Я не мог рассказать своим друзьям, почему поездка так необходима, а пана Владимира вовсе не радовало то, что путешествие затягивается. Он хотел поскорее вернуться и еще немного побыть в роли героя в Вавеле. Кристина и Анастасия прочно стояли на его стороне. Мне предстояло нелегкое сражение — трое против одного.

— Хорошо. Тогда вы не поедете в «Красные ворота». Я и так не уверен, что мне нужна ваша компания. Пан Владимир, оставайся здесь вместе с девушками. Я возьму Анну и завтра утром отправлюсь в корчму. Моя лошадка достаточно быстро бегает, чтобы успеть за день туда и обратно, а все вместе мы будем разъезжать не меньше двух дней. В любом случае, по-моему, Анне нужна хорошая пробежка, а с вами ребята, ей не разогнаться.

Пан Владимир и девочки, поворчав, согласились, и мы отправились ко сну.

На следующее утро я седлал Анну, когда подошел пан Владимир.

— Пан Конрад, вчера вечером я наговорил сгоряча глупостей, позвольте мне сопровождать вас.

— Спасибо. Извинения принимаются. Но если ты поедешь, девочки настоят на том, чтобы их взяли с собой, а с их глупыми кобылками мы будем тащиться с черепашьей скоростью. И оставлять их здесь без защиты тоже не годится. Со мной и Анной ничего не случится, не переживай.

— И все же мне будет спокойнее, если я поеду с вами. И давайте захватим девушек. Нет причин для спешки.

— Возможно, мне надо немного побыть наедине с самим собой. Я хочу поехать один. И не надо меня преследовать, ты все равно не угонишься за нами, знаешь ведь.

Я оставил попону и шикарные одежды в корчме. Мне предстояло добыть информацию, и чем меньше внимания я привлеку, тем лучше.

Анна летела как ветер. Она может нести на себе здорового мужчину в доспехах с той же невероятной стремительностью, что и беговая лошадь — маленького жокея. И к тому же не сбавляет скорость целый день, а не только одну милю.

Такое удовольствие — мчаться на ней по плоским равнинам и холмистым дорогам! Ощущения, как при езде на мотоцикле, американских горках и полете на аэроплане в одно и то же время. И даже более того, потому что аэроплан не может лететь так близко к земле долгое время, и мотоцикл не проедет с подобной скоростью по извилистым дорогам. А на горках вы в глубине души сознаете, что находитесь в безопасности. Здесь же все по-настоящему!

Прошло около получаса, а мы так никого и не встретили. Потом натолкнулись на полянку приятного вида с прелестным маленьким пастбищем и остановились там ненадолго. Повар из корчмы снабдил меня едой. В средние века было принято вставать на рассвете, однако завтрак подавался примерно в десять утра. На рассвете я еще мог подняться, потому что без электрического света не мог долго бодрствовать вечером. Но я всегда съедал обильный завтрак, и год пребывания в этом варварском времени не изменил моих привычек.

Мы поели. Анна пощипывала травку и бдительно следила за окрестностями.

— Анна, не могла бы ты подойти ко мне?

Она простукала копытами в моем направлении.

Когда-то жил один знаменитый немецкий конь по имени Умный Ганс, который всех, не исключая своего хозяина, убедил, что владеет простой арифметикой. Только через несколько лет ученые доказали, что Ганс понимал язык телодвижений человека, задававшего ему вопрос. Конь принимался топать копытом, и, когда начинал подбираться к верному ответу, человек слегка напрягался, сам того не замечая. Когда подопечный добирался до правильного числа, тренер расслаблялся и Ганс прекращал бить копытом.

Мне хотелось узнать, мотает ли Анна головой в ответ на вопросы по технологии Умного Ганса, или же она действительно разумное существо в шкуре лошади.

— Хорошо. Скажи, пожалуйста, сколько будет три минус один?

Она два раза ударила копытом.

— Так. Квадратный корень из девяти.

Она посмотрела на меня вопросительно, потом махнула головой из стороны в сторону, как собака.

— Ты знаешь, что такое квадратный корень?

Она покачала головой, нет.

Это все решало. Я-то знал, что такое квадратный корень, и если бы передо мной был второй Умный Ганс, она бы стукнула три раза. Анна — выдающееся существо. Она физически, умственно и морально превосходила всех лошадей вместе взятых.

— Анна, ты действительно лошадь?

Она секунду смотрела на меня, потом покачала головой: нет.

— Ты человек?

Она опять покачала головой.

— Что-то вроде машины?

Нет.

—  Пришелец? С другой планеты?

Нет и еще раз нет.

484

— Ты родилась обычным путем? Какая-то мутация?

Да и нет.

—  Ты родилась естественным образом и не мутант…

Да.

—  Анна, я прибыл в эту страну на машине времени. По крайней мере через странный подвал в старой корчме, похожий на нее. Ты знаешь о машинах времени?

Да и нет.

—  Давай попробуем снова. Ты каким-либо образом связана с человеком или группой людей, которые имеют отношение к машине времени?

Да.

—  Ты знаешь, как работает это приспособление?

Нет.

—  Ну, по крайней мере я теперь знаю, что ты связана с высокой технологией. Может, ты есть результат высокой технологии? Биоинженерия?

Да и да.

—  Но ты родилась естественным путем… о, ну конечно. Твоих предков создали искусственно.

Да.

—  Тогда ты из будущего?

Нет.

—  Из прошлого?

Да.

—  В далеком прошлом существовала затерянная цивилизация?

Да и нет.

Тут Анна меня немного запутала. Как она могла быть там и не там одновременно? Раз есть технология, есть и цивилизация, не так ли?

— Ты продукт цивилизации?

Да.

—  Твоя цивилизация находится в далеком прошлом?

Да.

—  Тогда почему… ага, она там, но не потеряна?

Да.

—  Теперь понимаю. Если у тебя есть машина времени, ты никак не сможешь затеряться. Вернемся к тебе. Ты — разумное творение биоинженерии.

Да и нет.

—  Опять ты за свое. Тебя — или, по крайней мере, твоих родственников — создали искусственно?

Да.

—  И ты разумна.

Да и нет.

—  Ага. Ты разумна, но не так умна, как я?

Да.

—  Если это правда, то я не далеко от тебя ушел. Я до сих пор не видел, чтобы ты хоть раз поступила необдуманно. Зато сам бог знает сколько натворил глупостей. Анна, ты явно понимаешь по-польски. Ты можешь читать?

Да.

—  А писать?

Нет.

—  Анна, если я сделаю большой плакат с буквами и цифрами, ты сможешь указывать мне на них и составлять слова?

Да и нет.

—  Ты можешь попробовать, но твое правописание оставляет желать лучшего?

Да.

—  Прекрасно. Мы сделаем плакат, как только вернемся в Три Стены. Анна, ты слишком разумна, чтобы с тобой обращаться как с животным. По мне — ты практически человек. Я не владею тобой, но хочу оставаться твоим другом. Хорошо?

Да.

—  Ты согласна работать на меня, делая то же, что делала до сих пор?

Да.

—  Большинству работников в Трех Стенах я плачу по гривне в день, тебе подойдет такая плата?

Да.

—  Замечательно. Мы подсчитаем все, что я должен тебе с того момента, когда встретил тебя в Кракове. Получится около трех сотен гривен. Если хочешь, я подержу твои деньги у себя, а когда тебе что-то понадобится, ты просто дашь мне знать, ладно?

Да.

—  Хочешь ли ты присягнуть мне, как и остальные мои люди?

Энергичное «да ».

— Так и поступим. Но для того чтобы все было по правилам, нужны свидетели, поэтому, думаю, мы потерпим до возвращения в Три Стены, да?

Да.

Такого большого прорыва у меня давно не случалось.

Готовясь к продолжению пути, я сказал:

— Анна, нам нужно больше слов, чем просто «да» или «нет». Как насчет того, чтобы покачивание хвостом означало — тебе все равно, а это твое «да-нет» — я задал неправильный вопрос?

Да-нет.

—  Думаю, я это заслужил. Те два вышеописанных знака приемлемы для тебя?

Да.

Она обладала таким же строго логическим умом, как компьютер.

— Со временем мы сможем вести длинные беседы, но пока что есть ли что-нибудь, что тебе не нравится и что в моих силах исправить?

Да.

После новой серии вопросов я узнал, что это. Анне нравилась еда и не утомляла работа. Люди достаточно хорошо с ней обращались, она любила путешествовать. Анне не мешало седло, но уздечка доводила до сердечного приступа. Не мог бы я снять проклятую штуковину?

— Счастлив услужить, дружище. Ты в любом случае никогда не обращала на нее внимания.

Мы продолжили путешествие на юг, в Высокие Татры. Некоторые дотошные ученые заявляют, что Татры — часть Высоких Бескид, а Бескиды — часть Карпат, но, как их ни назови, они все равно будут вполовину больше любой горы в Новой Англии. По мне, так это самые красивые горы в мире, и я влюбился в них с того самого момента, когда отец впервые взял меня сюда маленьким мальчиком.

Прекрасный день, чистое горное небо и свежий горный воздух… Анна набрала приличную скорость, а многие славянские песни написаны специально для наездников, чтобы их можно было напевать под стук копыт. Я был в отличном настроении и пел «Польский патруль», когда приблизился к самому удрученному человеку, какого только видел в жизни. Человек сидел прямо на дороге, уронив голову на руки и поставив локти на колени.

Я остановил Анну. На самом деле я только подумал о том, чтобы остановиться, а Анна поняла мое желание по мельчайшим изменениям положения моего тела на ее спине.

— Я знаю тебя, ведь так? — спросил я.

Человек поднял голову и посмотрел на меня, но в его глазах не появилось проблеска узнавания.

— Конечно, я знаю тебя, — продолжал я. — Ты — Иван Тарг. Ты пустил меня в свой дом прошлой зимой, когда я пропадал на морозе.

— Да, теперь я припоминаю. Ты — тот гигант со священником…

Голова Тарга снова упала на руки.

Я слез с лошади и сел рядом с ним.

— Расскажи мне, друг, почему ты так опечален? Что такого страшного случилось?

— Вот. — Он показал на поле.

Только через несколько секунд до меня дошло, что именно с ним не так. Обычно на одном поле сажают два вида растений одновременно, в нашем случае рис и пшеницу. Если погодные условия не подойдут для пшеницы, вызреет рис, и наоборот. Большинство польских хлебцев делают из смеси зерен, так что после сбора урожая не надо разбирать колосья. Но на этом поле каждый колос лежал, прибитый к земле.

— Дождь? — спросил я.

— Град. Прошлой ночью у нас бушевала буря.

— Жалко. Тебе это вылетит в копеечку.

— Мне это будет стоить жизни. Мне и моей семье.

— Но ведь есть и другие поля…

— Здесь мое единственное поле. За два года тяжелой работы нам удалось расчистить только совсем маленький участок. Эти колосья — единственное, что у меня оставалось. Если бы они вызрели, я смог бы прокормить семью целую зиму, а остаток продать купцам. Теперь у меня нет ничего, у моей семьи ничего нет…

— Согласен, произошла катастрофа, но это не будет стоить тебе жизни. Наверняка твой господин поможет вам пережить зиму.

— У меня нет господина!.. Неужели вы не видите! Я приехал в горы, чтобы покончить с господами! Я устал отдавать половину того, что выращиваю, в роскошный замок на стол жирному борову, который не хочет работать! Я приехал сюда, чтобы стать свободным, и теперь умру из-за своего упрямства…

Он не шутил. Его слова не походили на нытье бизнесмена, у которого снизились доходы. Передо мной сидел человек, смотревший в лицо смерти.

— Однажды ты не позволил мне замерзнуть на улице и дал мне место у семейного очага. Без тебя я наверняка умер бы на холоде…

Я достал кошелек и высыпал в руку около пятисот гривен. Для меня — небольшая сумма, но он сможет прокормить семью до весны.

— Ты не знал тогда, что кинул семена в благодатную почву.

Иван посмотрел на деньги, потом поднял глаза на меня. Бедняга явно лишился дара речи. В одно утро он вышел из дома, ожидая увидеть, как зреет его урожай, как приносят плоды его усилия, а вместо этого нашел абсолютный крах всего. А потом, когда он уже примирился с неотвратимой погибелью, пришел человек, которого он едва знает, и спасает положение. Его мозг не мог переварить все разом, и у меня создалось впечатление, что крестьянин не встанет со своего камня еще несколько часов.

— Мне не в тягость помочь тебе, — сказал я. — Везло в последний год. Если когда-нибудь захочешь отдать долг, знай, что я — пан Конрад Старгардский, и живу в Трех Стенах около Цешина. И если когда-нибудь ты решишь снова найти себе господина, можешь поговорить со мной, и мы что-нибудь устроим.

Он машинально кивнул. Я взобрался на лошадь и поехал дальше, вполне довольный собой. Богатство хорошо тем, что время от времени позволяет творить добрые дела.

Меньше чем через час мы с Анной приблизились к корчме, то есть к тому месту, где, как я помнил, корчма располагалась. Мы нашли только дыру в земле.

Да, это была воронка от взрыва, двести ярдов в диаметре. Я все не мог поверить своим глазам, пока мы взбирались на край ямы и заглядывали внутрь. Анна беспокойно ерзала.

В воздухе стоял явный запах молний, хотя и светило солнце. Не такой уж неприятный запах столкновения электрических зарядов.

Озон.

— Озон! Радиация!.. Анна, выноси нас отсюда! Здесь взорвалась атомная бомба!..

ИНТЕРЛЮДИЯ ВТОРАЯ

Я ударил по кнопке «стоп». На экране все застыло.

— О господи боже! Том! Ты сбросил атомную бомбу на корчму? — поразился я. — Да с чего вдруг, скажи на милость?!.

— Успокойся, сынок. Я не бомбардировал то место, как и никто другой. Произошел несчастный случай.

— Случайный атомный взрыв в тринадцатом веке?!

— Ну, не совсем атомный. Более половины энергии взрыва — кинетического происхождения, а остальная часть — химического.

— Даже так…

— Ты знаешь, как работают наши темпоральные транспортеры. Канистра, прибывающая из одного времени в другое, обязана оказаться в точно определенном объеме чистого вакуума. Если в данное пространство попадает хоть что-нибудь, мы получаем два атома, существующих одновременно в одном и том же месте. Небольшой процент ядер приблизится слишком близко к взрывоопасному состоянию, в результате чего образуются чертовски странные изотопы. Некоторые из последних радиоактивны, они испускают ионизированное излучение, издающее запах озона, который и почувствовал мой кузен. Я сам как-то получил значительную дозу радиации в начале наших исследований путешествий во времени. Многие электроны взаимодействуют с электронами других атомов, вырабатывая странные химические вещества. Некоторые из этих веществ взрывоопасны, некоторые — ядовиты. Все атомы отторгают друг друга слишком энергично, что является причиной взрыва — во всяком случае, на шестьдесят девять процентов. Темпоральная канистра, прибывшая в корчму спустя три месяца после первого визита Конрада, явно врезалась в твердую скалу, более чем в восьмидесяти футах от назначенного места.

— Ого. Какие-то ошибки в наведении?

— Хотелось бы, чтобы все оказалось так просто. Мы знали, что произошло, и сканирование местности показало типичный взрыв, вызванный повторным появлением. Ты знаешь, что мы используем эффект повторного появления в контролируемых условиях для выработки энергии и большей части основных материалов. Мы полностью понимаем суть процесса, так что никаких сомнений относительно происшедшего возникнуть не могло. Единственная проблема — ни одна канистра не числилась в пропавших. Начали происходить странные вещи. Исследовательская группа, посланная в Венгрию, вернулась обратно дважды. С промежутком в несколько дней возвратились две одинаковые команды. И люди из каждой группы утверждали, что двойники из второй — их отражения. Еще один факт по теме: я только что вернулся из 1241 года, где встречался с Конрадом в битве у Хмельника, которую в противоречии с писаной историей выиграли поляки.

— Но такого не может быть! Время — это единый линейный континуум. Наши люди перемещались во времени тысячи раз, и мы знаем, что история развивается только по одной линии. Без ответвлений. Одну и ту же битву нельзя одновременно проиграть и выиграть!

— Рад, что ты так уверенно говоришь. Потому что ты не прав. Вернее сказать «все ЗНАЛИ, что ответвление невозможно». Теперь не знают. Кузен Конрад, черт его подери, сделал невозможное и выбил землю из-под наших ног как раз тогда, когда я собирался уходить на пенсию.

— Но как?..

— Как — я не знаю. Теоретики бьются над проблемой уже многие месяцы. И никто не возьмется сказать, когда они найдут решение. Может, никогда. Но зато у нас есть отправной пункт. Раздвоение началось не во время попадания Конрада в средние века. Все произошло только через месяц, когда Конраду пришлось принять трудное решение. По веским причинам его наниматель приказал ему бросить ребенка во время метели. Конрад одновременно и оставил, и спас ребенка! В нашей временной линии он подчинился приказу. По прибытии в Окойтц, однако, дамы Ламберта уже не почитали его героем. По их мнению, любой, кто оказался способен бросить ребенка на верную смерть на морозе, — законченный негодяй, не заслуживающий их внимания. Я разделяю их чувства. Они оказали влияние на Ламберта, и тот также не пришел в восторг от действий Конрада. Кузен покинул Окойтц со своим нанимателем, но вскоре они поссорились. Их пути разошлись, и Конрад продолжил путь на запад во Вроцлав в одиночестве. В городе его тотчас ограбили, и на несколько лет для братца настали плохие времена. В конце концов он занялся разработкой медных рудников, но и там не особенно преуспел. Когда мы отыскали Конрада, он руками и ногами ухватился за шанс вернуться в двадцатый век.

Я все еще пытался переварить заявление о раздвоении линии времени.

— Все продублировалось?.. Откуда что взялось? А как же насчет сохранения массы и энергии?

— Это предельно просто! Ничто не противоречит обыкновенным законам физики. Когда Конрад отверг нашу помощь, он не потерпел неудачу!

Я был настолько ошеломлен, что не заметил нагую девицу, сообщившую, что настало время ленча. Том взял меня под руку и вывел из комнаты.

Через час мы вернулись к документам.

ГЛАВА 14

Не останавливаясь, мы мчались к корчме, которую оставили утром. Хозяин двора подарил мне натянутую улыбку.

— Вы нашли «Красные ворота», пан Конрад?

— Ты знаешь, что я нашел. Дыру в земле.

— Даже так?.. Купцы, принесшие мне новости, не слишком распространялись. Там есть дьяволы?

— Самые худшие, каких ты только можешь себе представить. А ты, сукин сын, не удержал меня от поездки! Но продолжай предупреждать путников. Человек может умереть, просто заглянув внутрь.

Моя компания сгорала от желания вернуться в Краков, но день еще не закончился, и Владимир отговорил всех уезжать, не дожидаясь утра. Оказалось, что в шести часах пути отсюда не было ни одного постоялого двора. Если мы продолжим путешествие сейчас, то придется ночевать на открытом воздухе, а при воспоминании о последнем нашем ночном приключении всех продирала дрожь. Выехав же утром, мы с легкостью могли добраться до владений дяди Феликса до наступления вечера.

У дяди Феликса не получилось заколоть еще одного жирного теленка, и ему пришлось обходиться куском говядины, тремя гусями, молочным поросенком и целым ягненком, плюс обычное количество разнообразных мелочей.

Он яростно сопротивлялся нашему скорому отъезду, но я хотел попасть в соляные копи в Величке как можно быстрее. Там мы оказались вечером того же дня, Тадеуш всю дорогу жаловался на неудобства езды без седла.

В двадцатом веке эти соляные копи привлекают кучу туристов: пятьдесят поколений рабочих проделали девятьсот миль тоннелей, галерей и комнат. А что делает добытчик соли? Разумеется, добывает соль. Только теперь он это делает ради искусства. Там внизу рабочие вырубили две церкви и «часовню» размером с собор. Все украсили статуями и резьбой в разных стилях — от романтизма до модерна. Ежегодный бал дается на танцполе, вмещающем тысячи человек. Соревнования по теннису проводятся в помещении, находящемся на глубине сорока этажей под землей.

Кроме того, в копях есть и естественные чудеса. Подземные озера, «наросты» в кристальных гротах — природные феномены, аналога которым не найти в наземном мире.

Там даже можно найти некоторые виды растений и животных, адаптировавшихся к условиям подземелья. В пещерах существуют музеи, где вам все дадут подробно рассмотреть.

В тринадцатом веке копям было еще далеко до современных, но разработки велись здесь по крайней мере триста лет, и пещеры приобрели потрясающий вид.

Хотя Кристину и Анастасию он не потряс. Они хотели поскорее в Краков, а Владимир раньше бывал в копях. Но это был мой отпуск, и счета оплачивал тоже я.

Мы осматривали насос на шагающем ходу — приспособление, похожее на то, что мы построили в Трех Стенах для пилки деревьев. Однако для выкачивания воды из туннелей гораздо лучше подходил мой паровой механизм.

Я подозвал начальника и начал ему объяснять принцип работы моего насоса. Он оборвал меня на полуслове.

— Вы рудокоп?

— Нет, не совсем, но…

— А я — да. И мой отец был рудокопом, так же, как и отец моего отца. Мы занимаемся добычей соли уже четыреста лет.

— Все это замечательно, но мой насос…

— Я знаю все, что достойно внимания, о соляных копях. И мне не нужны ваши глупые советы.

— Но я не просто теорию вам излагаю. В Трех Стенах работает такой насос!

— В Трех Стенах?.. Я ни разу не слышал о соляных копях под названием «Три Стены».

Он отвернулся от меня и пошел по своим делам.

Надменный сукин сын.

Цена на соль примерно равна затратам на ее вырубку и доставку на поверхность, то есть чрезвычайно невысока. После того как мы нагрузили всех мулов, ссадив Тадеуша на землю, и перекинули тяжелые мешки через спины четырех коней, в нашем распоряжении оказалось примерно полторы тонны соли — около двух килограммов на душу, что, возможно, позволит продержаться до весны. Здешний народ потреблял слишком много соли — наверное, из-за того количества пива, которое выпивал.

Мы отсутствовали в Кракове не более двух дней, однако на берегу Вислы нас поджидали большие перемены. Хозяин парома прислушался к моему предложению использовать энергию воды для передвижения своего транспорта. Он протянул длинную прочную веревку от парома к намеченному мной дереву и даже усовершенствовал модель, соорудив хитрое устройство, которое помогало передвигать веревку от одного края парома к другому.

Паромщик позволил нам прокатиться задаром, в благодарность за мое предложение, однако с других продолжал брать прежнюю плату. Дело процветало, как никогда: люди приходили к нему просто для того, чтобы испытать новое средство передвижения.

Паромщику больше не приходилось делить барыш с дюжиной помощников. Со временем кто-то поймет, какие прибыли он получает, составит конкуренцию и способствует снижению цен. Но в тот момент он все еще наслаждался своим счастьем.

Я тоже был очень доволен. Только подумайте: благодаря моей идее и нескольким минутам, потраченным на объяснение, двенадцать мужчин избавились от необходимости каждый день толкать плот взад-вперед по реке. Двенадцати мужчинам дали шанс посвятить свою жизнь более полезному и интересному занятию.

На самом деле их окажется со временем больше, чем двенадцать, потому что на Висле паромов ходит много. Слух об усовершенствовании быстро распространится по округе. В Польше рек хватает. Я освободил не только дюжину конкретных мужчин, но и их сыновей и внуков.

Пока мы подъезжали к городским воротам, я расхваливал себя за отлично выполненную работу. Потом в мой шлем врезался камень размером с кулак. Я поразился до глубины души, попытался удержаться в седле, затем упал на землю.

Я не потерял сознания и мог слышать крики вокруг. Кристина и Анастасия приподняли мне голову, зрение начало возвращаться. Тадеуш воспользовался своим луком и прострелил руки двум мужчинам, пришпилив их к дереву. Пан Владимир и Анна сгоняли в кучу остальных нападавших. К тому времени, как я принял вертикальное положение, все уже закончилось.

— Пан Владимир, что случилось?..

— Это люди, когда-то работавшие на пароме. Они говорят, что не сделали вам ничего плохого, а вы лишили их средств к существованию, и теперь они вынуждены голодать вместе со своими семьями. Думаю, правда на их стороне, хотя я бы на их месте обратил свой гнев на хозяина парома, так как вы только говорили о том, как можно причинить им ущерб, а хозяин парома воплотил ваши слова в жизнь.

— Я никому не причинял вреда. Я только… черт! Приведите их ко мне.

Пан Владимир подогнал толпу побитых людей. Большинство было покрыто кровью.

— Вы немного перестарались, как мне кажется, — заметил я.

— Я никого не убил, и считаю свое поведение снисходительным, — ответил пан Владимир.

— Догадываюсь. Эй, вы! Почему вы напали на нас?

Один из крестьян вышел вперед.

— Вы сказали хозяину парома построить ту штуковину! Теперь никто не станет нанимать гребцов! Никогда больше!

— Этого и следовало ожидать, — объяснил я. — Технология часто вызывает небольшие сдвиги в социальной и экономической сферах общества. Но от нее страна и ваш город только выиграют.

— Что бы вы ни говорили, в моем доме хлеба теперь не появится! Пока вы не открыли свой рот, дела шли отлично и у меня, и у моих друзей!

Последовали кивки и ропот согласия.

— Тогда найдите себе другую работу. В Кракове всем найдется что делать.

— Найдется, если у тебя есть дядька — мастер гильдии! Но на реке нет никаких гильдий, и никто не даст нам работу в Кракове.

— Вы хотите сказать, что все пытались найти честную работу в городе и всем отказали?

— Не все. Некоторые достаточно хорошо соображают, чтобы догадаться, что получится. Но многие пробовали, без всякого толку.

— Ладно. В Трех Стенах на всех хватит работы. Это место находится в двух днях пути к западу отсюда. Пойдете по дороге на землях графа Ламберта к владениям пана Мешко. Он покажет вам дальнейшее направление. Скажите Яше, что гребцов следует нанимать по обычной ставке.

Они все еще выглядели недовольными, но толпа рассосалась. Я закончил тем, что нанял двадцать шесть гребцов — или людей, которые утверждали свою принадлежность к гребцам. Проверить я, конечно, ничего не мог, записей никто не вел. Еще несколько голодных ртов.

Пан Владимир хотел направиться прямо в Вавельский замок, и я попросил его захватить с собой наших панночек. Я подъеду позже. Мне надо увидеться с отцом Игнацием из францисканского монастыря. По поводу исповеди о том несчастном, которого я зарубил в горной пещере.

Прошло четыре дня, прежде чем я сумел уговорить своих компаньонов отправиться в путь. На этот раз понадобился прямой приказ графа Ламберта, чтобы сдвинуть их с места. Думаю, я мог бы убеждать их с большей серьезностью, но мне совершенно не хотелось видеть своего сеньора.

Пан Владимир настоял на выборе альтернативной дороги, немного более длинной, чем та, которая привела нас в Краков Ее преимущество состояло в том, что крестоносцы редко ею пользовались. До официального определения даты Божьего суда ожидать от них можно чего угодно. Лучше просто избегать встречи с представителями ордена.

Этот путь провел нас мимо самой странной местности в Польше. Посреди влажной северно-европейской равнины — настоящая пустыня.

Бледовская пустыня представляет собой двадцать квадратных миль сыпучего, сдуваемого ветром песка и жуткой жары летом. К счастью, мы захватили только ее кусочек и то намаялись в дороге.

— Откуда она взялась? — спросила Анастасия.

— Игра ветров, я думаю, любимая. Пан Конрад, вы что-нибудь знаете по этому поводу? — переадресовал вопрос Владимир.

— У меня тоже одни догадки. Может, все дело в особенности формы здешних холмов. В данной области выпадает очень мало дождей.

— Говорят, здесь вообще никогда не идет дождь.

— Легко верю.

— Зачем Богу понадобилось создавать такое место? — поежилась Кристина.

— Откуда я знаю, что на уме у Бога?.. Впрочем, и такая местность может приносить пользу. Здесь хорошо хранить зерно, — отозвался я.

— Я считаю, что это пространство, потраченное впустую, — высказалась Кристина.

Тем вечером мы остановились у кузена пана Владимира, пана Августина, и его жены. Тихая парочка флегматиков, которые мало говорили и рано ложились спать. Настоящий отдых после Кракова.

На следующий день мы приехали в Окойтц.

Граф Ламберт не настолько сильно разозлился, как я предполагал. Его реакцию можно скорее описать словами: «О, дитя мое, как ты мог наделать столько глупостей?». Впрочем, такое перенести гораздо тяжелее.

— Ты знаешь, что сам выкопал себе могилу своим поступком. Все, что мы задумывали, — псу под хвост. Фабрики и мельницы остановятся без твоего руководства. И миссия, которая привела тебя в Польшу по приказу Престера Иоанна, тоже закончится провалом.

Граф Ламберт пришел к выводу, что я являлся эмиссаром мифического короля Престера Иоанна. Из-за обета, наложенного отцом Игнацием, я никак не мог рассказать о моем происхождении и восстановить истину.

— Все не так уж плохо, мой господин. Даже если меня убьют, все мои начинания продолжат развитие. Витольд понимает устройство мельницы не хуже меня, а Флорентин знает о ткани даже больше.

— Возможно, пан Конрад. Но ты зажигаешь в них огонь. Даже если мы будем процветать без тебя, долго это не продлится. Если ты прав насчет монголов, наша страна, включая и мой город, через восемь лет будет лежать в руинах. Когда вокруг одни трупы, какая польза от мельниц и фабрик?

— Монголы — это проблема, мой господин, но теперь вы хотя бы предупреждены. Еще можно что-то сделать. В любом случае я не собираюсь проигрывать бой с крестоносцем. Я одержу победу. Я выигрывал в каждом сражении, в которое ввязывался в этих землях, и не понимаю, почему должен потерпеть поражение сейчас.

— Твоя уверенность только подтверждает твою неосведомленность, пан Конрад. Убийство разбойника с большой дороги или захваченных врасплох стражников — одно дело. Сражение с настоящим профессионалом — совсем другое. А правда состоит в том, что ты даже не сможешь дать хорошее представление. Я знаю, как ты управляешься с копьем. Ты никогда не видел настоящего в действии, а следовало бы. Первого числа следующего месяца в Бытоме, это день пути к северу отсюда, будет проводиться Божий суд. Спор о наследстве, так что бой не насмерть. Однако он даст представление о том, что тебе предстоит.

— Хорошо, мой господин. Я поеду.

— Прекрасно. Иногда профессиональные поединщики соглашаются за плату дать несколько уроков. Кстати, пан Владимир, кажется, очень привязался к тебе, а он один из лучших мастеров копья в Малой Польше. Начиная с этой минуты ты будешь тренироваться с ним по три часа в день. На коне и с копьем. Ты никогда не станешь достаточно Умелым для выигрыша, но хотя бы не умрешь позорной смертью.

Малая Польша — гористая местность вокруг Кракова, противостоит Большой Польше, северным и западным равнинам.

— Как пожелаете, мой господин Я и сам собирался тренироваться. Но скажите мне, послали ли вы в Три Стены ткань, как я просил?

— Да. И я еще не взял платы за нее. Хотел с тобой все обсудить Мы поспорили, будет ли работать мельница или нет. Ну, и ты выиграл. И не собирался ставить на следующую свою мельницу.

— Мой господин, вы бы захотели, чтобы князь Хенрик задолжал вам большую сумму денег?

— Гм. Понимаю, о чем ты. Неловкая ситуация, не так ли? Ладно. Что ты скажешь насчет оплаты моего долга тканью?

— Если вы считаете цену справедливой, то все в порядке, мой господин.

— Гм. Хорошо. Тогда, может, я накину еще дюжину рулонов?

Рулоны ткани просто огромны — ярд в длину и ярд в ширину. А в тринадцатом веке полотно стоило очень дорого.

— Тогда я посчитаю вас невероятно щедрым человеком.

— Значит, решено. Выбери подходящую ткань и отошли ее в свои земли с моими мулами. И, может, я все-таки не слишком щедрый… В конце концов, я твой сеньор, а наследником ты не обзавелся. Когда ты умрешь, твоя собственность перейдет ко мне. И к тому же даже после того, как я отослал своим вассалам их долю ткани за древесину и лен, у меня осталось больше полотна, чем я могу продать теперь, когда твоя фабрика заработала.

— Разве к вам не приезжают купцы за полотном?

— Не так много, как я надеялся. Большинство желают купить шерсть и уезжают с пустыми руками. Только некоторым необходимо льняное полотно.

— Возможно, вам следует подумать о торговой организации?

— О чем?.. Впрочем, не важно Мы обсудим это вечером. А теперь пойдем осмотрим фабрику.

У графа Ламберта около ста пятидесяти рыцарей, большинство из которых уже имеют собственные владения. Для «управления» фабрикой он попросил каждого вассала выслать ему одну-двух крестьянских девушек. Оплачивать их работу он предложил тканью, что вселяло в души будущих работниц нешуточную надежду на счастье.

Рыцари, осведомленные о вкусах своего сеньора, отослали самых прекрасных незамужних девушек, каких только нашли в деревне. А в тринадцатом веке незамужними оставались только совсем еще девчонки.

Желая предотвратить негодование со стороны панн и неудобство для сеньора, каждой работнице рассказали о порядках, царивших в Окойтце, так что не слишком желавшие для себя подобной судьбы девушки вежливо отказывались, а вместо них посылали других.

День стоял жаркий, а табу на обнаженное тело в тринадцатом веке в Польше не существовало. Многие панны вместо одежды носили тоненькие тряпочки, а остальные вообще пренебрегли всякими деталями туалета. Фабрика напоминала сцену из итальянского фантастического фильма.

Мне показалось трудным в такой ситуации сосредоточиться на механизмах, да вообще сосредоточиться, не говоря уже о внимании к машинам.

Граф Ламберт катался в красоте, как свинья в грязи. Он ходил туда-сюда по фабрике, похлопывая по попке одну девицу, пощипывая другую, — и все это с улыбками и шуточками. Девушки пребывали в восторге от внимания со стороны такой важной персоны, большинство в открытую соревновались друг с другом в соблазнительности, пытаясь урвать свою порцию ласк.

Как только граф Ламберт объявил меня своим приближенным, ответственным за мельницу и фабрику, я также подвергся пристальному вниманию. Которое отвлекало, но было до крайности приятно.

На третьем этаже фабрики стояло около дюжины ткацких станков. На каждом производился определенный тип полотна, от толстого твида до тончайшей льняной ткани. Витольд превзошел самого себя, создав станок для последнего вида ткани, чем значительно расширил мои представления о возможностях деревянной техники.

Точно так же печать Гуттенберга стала едва ли не самой лучшей в мире. Рисунок на опытном образце всегда превосходит дальнейшую, выпущенную на его основе, продукцию. Когда ремесленник знает, что творит нечто принципиально новое, он вкладывает душу в работу. И это сказывается на результате.

Полотно, выходившее из станка, тоже поражало воображение: прочное и легкое, оно выглядело как тонкий нейлон, несмотря на то, что состояло изо льна.

— Поразительная ткань! — сказал я.

Нагие операторши покинули свои рабочие места и сгрудились вокруг. На третьем этаже стояла невыносимая жара, но, думаю, настоящей причиной отсутствия одежды было желание понравиться и заработать больше ласковых похлопываний. Я не удержался и обнял за талию рыжеволосую нимфу.

— Действительно неплохо, — откликнулся граф Ламберт — в каждой руке по девушке, в каждой ладони — по юной груди.

— Неплохо?! Да эта ткань настолько замечательна, что подойдет даже для воздушного змея!

— А что такое воздушный змей?

— Воздушный змей, мой милостивый пан?.. Это такая штуковина, сделанная из палок, ну, и из ткани. Она летает.

Граф Ламберт внезапно потерял интерес к девушкам, с которыми заигрывал. В их глазах увяла озорная искорка.

— Ты хочешь сказать, что человек может построить летающий аппарат?

— Конечно, мой милостивый пан. Я могу сделать вам воздушного змея этим же вечером. Мне просто и в голову не приходило, что он вас заинтересует. А летают многие устройства. Самолеты, воздушные шары, вертолеты, ракеты, дирижабли и еще куча всего…

— Остальные мы обязательно обсудим, но позже. Сейчас я хочу, чтобы ты немедленно соорудил мне воздушного змея.

— Да, мой господин. Ах да, вы же приказали мне тренироваться по вечерам.

— Сегодня можешь забыть об этом. Ты в любом случае умрешь, а я собираюсь спасти хотя бы часть твоих изобретений.

Вот так, с шутками и прибаутками, я пошел делать воздушного змея.

Витольда оторвали от строительства второй мельницы и послали ко мне, чтобы он «оказывал посильную помощь». Я попросил его одолжить мне одного из младших плотников, а самого отправил обратно.

Мне предоставили около ярда лучшего льняного полотна, а Кристина и Анастасия, обе прекрасные портнихи, занялись кройкой и шитьем. Через час мы закончили, густо пропитали полотно льняным маслом и оставили воздушного змея на солнце. Потом пропустили пару стаканов пива.

Получился простой воздушный змей в форме алмаза. Ветер дул порядочный, и нам удалось запустить его прямо со двора.

Только змей оказался в воздухе, рядом со мной появился граф Ламберт. Когда размоталось двадцать ярдов веревки, он отобрал у меня игрушку и принялся забавляться сам, как непоседливый ребенок.

— Подумать только, человек может построить летающий аппарат!

— Естественно, мой господин. Вы сами видели, что может. Это довольно простая модель. Но есть еще и другие, более сложные.

— Тогда я должен их увидеть! Пан Конрад, ты бы остался чуть дольше, чем на обычные два дня?

— Как пожелаете, ваша милость. Сегодня утром вы упомянули о ткани, которую собираетесь мне отослать. Как вы думаете, можно ли добавить к ней пару тонн ниток и пряжи? Я хотел, чтобы мои люди кроме достойной верхней одежды имели и вязаное нижнее белье.

— Что? — Граф явно пришел в недоумение. — Ах да. Те диковинные узлы, что ты показывал моим дамам прошлой зимой. Возьми шесть тонн, если надо — и все двенадцать.

Я и взял. Ткань отправили в Три Стены вместе с остальным полотном уже через час. Погонщикам мулов пришлось разбивать лагерь в лесу той ночью, зато графу Ламберту не досталось шанса пожалеть о своей щедрости.

Соорудив воздушного змея и заставив его летать, я почувствовал себя чуть ли не волшебником. Люди, остававшиеся равнодушными к моим мельницам и фабрикам, простую детскую игрушку восприняли как дар богов. За следующую неделю я сделал коробчатого воздушного змея, рондальерского змея, французского военного змея и даже чудовищного китайского дракона.

Воздушный змей приобрел огромную популярность в замке, взрослые мужчины, профессиональные вояки и признанные лидеры, вскоре стали игнорировать соколиную охоту, предпочитая возиться с воздушными змеями. Новая забава распространилась по всей Польше — а через год и по всей Европе. Фабрика едва справлялась с заказами на великолепное полотно графа Ламберта. Цены на льняную ткань взлетели до небес, и купцы, приезжавшие за ней, часто покупали и другие разновидности полотна. К весне фабрика продавала каждый кусочек производившейся ткани, и все из-за глупой детской игрушки.

По крайней мере ее не назвали моим именем.

А тем вечером за ужином граф Ламберт упивался огромным куском арбуза. Я уверен, что арбузы привезли не из Нового Света, но каким-то образом в Польше о них еще никто не слышал.

— Вы только подумайте, пан Конрад, вы отдали этот поразительный овощ крестьянину!

— Да, мой господин. Позаботьтесь о сохранности семян, и в следующем году арбузов у нас будет предостаточно.

— Позабочусь, позабочусь… Ты мне столько раз объяснял, что нет никаких причин обделять кого-то, потому что скоро всех сортов овощей, которые ты привез, вызреет так много, что хватит на всех. Просто мне кажется, что они слишком хороши. Тратить такое сокровище на крестьян!.. Хотя теперь уже ничего не поделаешь…

Я отдал графу семена всех видов растений, которые можно есть, так как беспокоился, что голодный крестьянин съест, к примеру, весь запас гибрида пшеницы в первую же зиму. Однако проблемы возникли именно с графом. Я решил, что неплохо в качестве саморекламы показать повару, что можно делать с кукурузой, и в следующем году получить достаточно акров земли для посадки всех выращенных семян. Так что я пожертвовал один початок из двадцати семи, росших на поле, графу на пробу.

Ламберт просто влюбился в кукурузу. Думаю, если бы я грубой силой не остановил его, он бы собственноручно пошел и сожрал весь урожай тем же вечером. А в тринадцатом веке больше семян достать невозможно — по крайней мере по эту сторону Атлантики.

Граф Ламберт щедро делился своим новым гаремом из юных панночек. Он даже попросил их специально позаботиться обо мне. Кристина как-то отошла на второй план, а две самые симпатичные девчонки разделили со мной постель той ночью. Самая моя заветная эротическая фантазия могла воплотиться в жизнь, если бы через час ласк и нежных поцелуев обе не признались, что не имеют представления, как поступить дальше. Граф, думая сделать мне приятно, прислал двух девственниц.

Вообще-то даже одна девственница представляет огромную проблему, если вы собираетесь все сделать как надо. Неловкий мужчина может превратить девчонку, имевшую возможность стать замечательной любовницей, во фригидную стерву. Две девственницы разом, да еще при том, что ни одну я практически не знал — это настоящий кошмар. Однако девушки все еще оставались со мной рядом и ожидали каких-то чудесных превращений. Волшебная ночь превратилась в одну длинную экзаменационную сессию.

В конце концов я справился с работой достаточно неплохо: кажется, девушки остались довольны. На самом деле я предпочитаю опытных партнерш. Тот случай с двумя девственницами за одну ночь выбил почву из-под моих ног. В права вступила умеренность.

Скажем, одна в неделю.

ГЛАВА 15

Когда мы все-таки покинули Окойтц, вся компания почувствовала настоящее облегчение. Пан Конрад выглядел почти изможденным после перенасыщения обширными запасами девиц графа Ламберта. Кристина скучала. И ее, и Анастасию не слишком порадовали изменения в характере того, что в общем-то являлось их родным домом.

Что до меня, то я остался верен своей возлюбленной, хотя и не без усилий. Девушки с мельницы и фабрики с удовольствием оказывали услуги всем истинным опоясанным рыцарям. Действительно, они готовы были пойти на все, чтобы заполучить в свой список еще один пояс.

По приезде в Три Стены мы обнаружили, что люди начали одеваться гораздо лучше, чем раньше. У каждого появилась как минимум одна деталь новой одежды, бывшие рабы щеголяли в обновках. Я предвидел, что через несколько месяцев женщины облачат всех в вышивные крестьянские платья.

Едва вернувшись домой, пан Конрад повел себя очень странно. Он собрал народ и объявил, что его лошадь, Анна, человек, или очень близка к людскому роду. Какие-то колдуны из далекого прошлого сотворили ее или, может быть, превратили из женщины в животное. Мне объяснение пана Конрада не понравилось.

В любом случае он освободил ее от принадлежности к кому бы то ни было и предложил поклясться ему в верности.

Люди пана Конрада любят своего хозяина, некоторые даже слегка побаиваются. Естественно, возражений по поводу его чудачества не последовало. Мы все слышали рассказы о персидских принцах, которые довольно странно относились к своим лошадям: позволяли им жить в домах или шатрах. Позже некоторые крестьяне предположили, что пан Конрад происходит из Персии.

Он также принял клятву Тадеуша, бывшего лодочника, теперь ставшего лучником, и еще восьми человек с женами и детьми, гребцов с Вислы. Потом пан Конрад произнес речь, упомянув, что эти люди теперь полноправные граждане Трех Стен, могут принимать участие во всех развлечениях и посещать церковь, таким образом давая официальное разрешение Анне слушать мессы наравне с людьми.

На следующий день, после тренировки с копьем, пан Конрад отбыл в Цешин. Он собирался обсудить с корчмарем расширение «Розового дракона». По-моему, он назвал это «франчайзингом», хотя второй постоялый двор они планировали построить в Кракове, а вовсе не во Франции.

Пан Конрад с некоторых пор пристрастился к таким одиночным коротким поездкам, и, хотя мне очень не нравилось отпускать его без охраны, что противоречило моей клятве князю, я просто не мог за ним угнаться. А все его волшебная лошадь.

Моя клятва требовала не только защищать пана Конрада, но и шпионить за ним, что совершенно противоречило моей натуре. Задание висело грузом на шее и пятнало душу. Меня оставляли присматривать за делами, то есть почти ничего не делать, потому что Яша прекрасно знал свое дело, а Тадеуш стоял на часах по ночам.

Почти сразу после его отъезда какие-то маленькие мальчишки подняли шум. Судя по всему, они играли в кустах около входа в рудник и нашли еще одну небольшую пещерку. Как и все малыши на их месте, они тотчас исследовали ее и вылезли на свет чрезвычайно напуганные. Один заявил, что пещерный призрак забрал его нож, а другой сказал, что камни были пугающе «липкими».

Во владениях графа Ламберта существует старая легенда о Пещерном Призраке. Говорят, его имя — Скарбник. Жуткого скрягу при жизни, его обрекли на вечные муки за грехи. Он охраняет шахты, подземные сокровища и даже души мертвых горняков. Призрак отличается злобностью нрава и часто обрушивает несчастья на тех, кто проникает под землю.

Обычно он появляется в обличье старика с белой бородой, но иногда оборачивается мышью или черным котом, и когда он проходит, под землей начинается пожар.

Скарбник ненавидит шум.

Я, естественно, цивилизованный, современный мужчина и не верю в бабушкины сказки. Задач у истинного опоясанного рыцаря много, но защита людей всегда идет первым номером в списке. Может, внутри обосновался опасный зверь или даже вор, так что мне ничего не оставалось, как исследовать пещеру самому.

Вход в туннель оказался очень маленьким. Мне пришлось оставить меч снаружи — в пещере им все равно не размахнешься, — и пополз внутрь. Там было так узко, что плечами, закованными в железо, я касался стен, а шлем скреб по потолку. Я проталкивал масляную лампу вперед одной рукой, а второй держал кинжал.

Надеюсь, вы не посчитаете меня трусом, если я скажу, что не люблю узких закрытых пространств со спертым воздухом и неприятными запахами. Мысль о тоннах камня над головой до крайности мешала. И все равно я продвигался вперед, ибо рыцарь должен исполнять свой долг, не обращая внимания на пот на лбу и трясущиеся руки.

Я добрался до конца туннеля и никого там не обнаружил. То есть никакой явной опасности. Потом увидел нож мальчика у противоположной стены и решил вернуть его хозяину, потому что отец явно прибьет сыночка за потерю такого важного инструмента. Но как только я приблизился к нему, мой собственный кинжал выпрыгнул из руки сам собой и приклеился к черной стене в конце туннеля. Он не влип в камень, заметьте, а просто лег на вертикальную поверхность, как на стол. Кинжал висел на стене! Без видимых подпорок!..

Потом и меня самого потащило к дьявольской стене — или по крайней мере мою кольчугу. Шлем сорвался с головы и присоединился к ножу.

В этот самый момент лампа погасла: возможно, я ненароком опрокинул ее, или пламя затушили капли пота. Хотя скорее всего кто-то или что-то, тянувшее меня за руки и кольчугу, решило продолжить свой труд в темноте.

Я не закричал, ибо истинный рыцарь никогда не кричит, кроме как в битве. Мое молчание не имело ничего общего с предупреждениями старой дурацкой легенды.

В любом случае я не видел причин оставаться там далее. Поделать я ничего не мог: что бы там ни атаковало меня, простой рыцарь был не в состоянии справиться. Пусть здесь разбирается колдун — или, может, пан Конрад.

Я быстро пополз, или скорее попятился, назад — прочь из туннеля.

Корчмарь Тадеуш пришел в восторг от идеи открыть еще один постоялый двор в Кракове. Несколько раз в прошлом он просил моего разрешения на расширение уже существующей корчмы, приносившей немалую прибыль.

Я постоянно отказывал, потому что мы уже захватили большую часть рынка в Цешине. Остальные постоялые дворы города обслуживали людей, не собиравшихся посещать мою корчму. Когда ты уже удовлетворяешь весь спрос, нет смысла вкладывать деньги в дальнейшее строительство и развитие.

Но в Кракове жило в три или четыре раза больше народа, чем в Цешине, и просторный постоялый двор там себя оправдает. Для Тадеуша переезд в Краков означал примерно то же, что для современной балерины — выступление на сцене Большого театра. Великое событие!

У Тадеуша работало шестеро сыновей, почти все — взрослые мужчины. По плану мы собирались оставить старшего в «Розовом драконе» в Цешине. Тадеуш же вместе с остальными отпрысками, а позже и половина прислуги, должны переехать в Краков.

На месте они купят, или построят, если понадобится, подходящее здание. Гильдии из Кракова не позволят нам самостоятельно проводить строительные работы, что меня вполне устраивало. У нас и так дел по горло Тадеуш уже прикинул, что именно хочет — нечто, похожее на уже имеющуюся корчму, только просторнее и богаче.

Потом мне захотелось иметь маленький постоялый двор в Трех Стенах, и если в Кракове наш бизнес будет процветать, можно подумать о Вроцлаве и Сандомире. А далее — кто знает? Возможно, каждый из сыновей Тадеуша станет корчмарем.

Управляющий с женой и пятью сыновьями отправились в Краков следующим утром, когда я отбыл в Три Стены. Но они, конечно, не смогли бы угнаться за Анной.

За милю до Трех Стен я повстречал Бориса Новацека с рыцарем, которые направлялись в том же направлении, что и я. Прошлой осенью несколько дней я проработал на этого человека, большая часть моих богатств перешла ко мне во время службы у него. Граф Ламберт обошелся с ним не слишком достойно, и я всегда чувствовал себя перед Борисом в долгу.

— Борис!.. Я не видел вас с прошлого Рождества. Как ваши дела? Надеюсь, процветают? — сказал я, когда наши лошади поравнялись.

— Да, процветают, как и следовало ожидать, пан Конрад. Я собирался посетить ваши земли и посмотреть на чудеса, которые вы там творите. Знакомьтесь, мой новый компаньон, пан Казимир, я взял его на ваше место.

— Очень рад, пан Казимир. Надеюсь, вы продержитесь на этой должности дольше, чем я. — Я повернулся к бывшему шефу. — Вам будут всегда рады в моем доме, Борис. Но на самом деле в Трех Стенах еще не на что смотреть. Мы только начали строить. Однако я горжусь мельницей и фабрикой, что спроектировал в Окойтце. Вы можете заехать туда.

— Я думал об этом. Но боюсь, граф Ламберт решит, что я собираюсь преподнести ему в качестве подарка ко дню рождения все свое имущество. Так что лучше я воздержусь от поездки…

— Он слишком жестко обошелся с вами прошлой зимой. Но тем не менее сейчас у Ламберта есть ткацкая фабрика и больше полотна, чем он в состоянии продать. Вы когда-то упоминали, что подумываете о торговле тканями. Там вы сможете заключить выгодную сделку. И вот еще что. Я теперь владею литейной в Цешине. Они продают всю латунь, которую только отливают, и страдают от недостатка меди. С прошлой весны цена на медь в Цешине выросла в два раза.

— Интересная мысль, пан Конрад. Купить ткань в Окойтце, продать ее в Венгрии и вернуться с медью для Цешина? Думаю, это может быть прибыльным делом. Честно говоря, у меня сейчас нет товаров, только много денег. То есть не так чтобы очень много… Вы помните того немца, что напал на нас по дороге из Кракова прошлой зимой? Не пан Райнберг, другой немец — за день до него.

Как мог я забыть первого человека, которого убил собственными руками?..

— Да.

— Тогда вы, наверное, помните, как я сказал, что если он действительно покрыл мой долг Швайбургеру, торговцу тканями, и не имеет наследников, мне не придется выплачивать двадцать две тысячи гривен. Так вот, именно это и случилось, и я разбогател благодаря случаю. Мне не пришлось отдавать долг, и я даже забрал свой янтарь обратно у Швайбургера.

— Вы хотите сказать, что тот немец оказался честным кредитором?

— Кредитором — да. Но честным? Разве честные люди бросаются с ножом на путников на большой дороге? Он попытался убить меня, а потом и вас. В любом случае мой долг еще не был просрочен в то время, и он не имел никакого права так обращаться с нами.

— И все-таки меня он беспокоит.

— Ну и зря. Вы не совершили ничего плохого, и у меня еще есть немного золота, чтобы успокоить вашу совесть.

— Что вы имеете в виду?..

— Я имею в виду свои прошлые слова о том, что вы получите половину моих прибылей, если немец расплатится. Я еще никогда не нарушал слова, и сейчас не собираюсь. Одиннадцать тысяч гривен в моих мешках принадлежат вам.

— Вы ехали три дня, чтобы отдать мне огромную сумму денег, о которых я и не подозревал, пока вы мне не сказали?..

— Да, пан Конрад. Думаю, вы правильно все поняли.

— Я никогда не видел столь честного человека! И это после того, как граф Ламберт отобрал большую часть добычи, что мы взяли в том сражении и отдал ее мне, хотя именно вы нашли сокровища в лагере пана Райнберга. Меня настолько захватила забота о ребенке, что я перешагнул через сундук с сокровищами, даже не заметив его. Не люблю говорить гадости о своем сеньоре, но, по-моему, он просто вас обобрал.

— Меня действия графа Ламберта тоже не обрадовали. Но распределение добычи не имеет никакого отношения к моим словам, сказанным задолго до нашего приезда в Окойтц.

— Борис, вы меня изумляете. Но я просто не могу принять деньги. Это будет несправедливо. Если граф Ламберт прослышит о случае… что ж, его он все равно никак не касается. Если не прослышит, тем лучше.

— Теперь моя очередь изумляться, пан Конрад. Ни один рыцарь во всем христианском мире не простил бы мне долг.

— Давайте просто остановимся на том, что мы — два честных сумасшедших, нравящихся друг другу.

— Согласен. Но скажите, может, вам что-нибудь надо? Что-нибудь, что в моих силах исполнить?

— Знаете… может, и есть. Вы разъезжаете по всей Европе. Встречаете множество людей. Я хотел нанять кое-кого. Видите ли, я мало что понимаю в прикладной химии. Только несколько фактов из теории, касающихся смешивания веществ из коробочек и бутылочек, принесенных из аптеки. Последние здесь недоступны, а я не отличу боксит от фосфата. Но кто-то все-таки должен знать, как обращаться с сульфатами, делать соли и кислоты. Думаю, вы их называете алхимиками.

— Большую часть того, что вы сейчас сказали, я не понял. Но об алхимиках слышал. Я распространю слух, что вам нужна парочка. Но только почти все они — лгуны и мошенники. Как я смогу отличить настоящего алхимика от афериста?

— Насколько я помню, из мусульман выходили — то есть выходят — лучшие алхимики, чем из нас, так что скорее всего это будет мавр. И если он знает, как сделать три сильных кислоты, если он покажет вам жидкость, в которой растворяется золото — она называется aqua regia , — то это нужный человек.

— Я поищу его для вас, пан Конрад. Не буду ничего обещать, но постараюсь.

— Спасибо, Борис. Скажите, а что случилось с янтарем, который вы забрали у Швайбургера?

— Я продал его по приличной цене каравану крестоносцев…

Когда мы приехали в Три Стены, мне пришлось потратить несколько часов на то, чтобы поизображать из себя управляющего. Начальник рудокопов объявил, что они нашли глину в шахте. Этого можно было ожидать, так как глину всегда находят рядом с углем. И все-таки я воспринял новости как добрые, потому что теперь мы точно знали, что сможем сделать настоящие кирпичи и глиняные дымоходы.

Потом явился пристыженный пан Владимир, и рассказал мне о втором туннеле и «липких скалах». Мне пришлось дважды прослушать путаную историю, прежде чем я сообразил, о чем он толкует. Зато когда ситуация прояснилась, мне оставалось только радоваться.

Я сменил одежду на рабочий костюм и пошел к туннелю, обнаруженному мальчишками. Собралась толпа людей, которые вообще-то должны были работать в данную минуту, но я рассудил, что пусть лучше посмотрят на то, что изменит их жизнь.

Я прополз внутрь чуть не на животе — таким узким оказался проход. Исходя из расположения и изгибания его кверху, я бы допустил, что туннель вырыли для осушения верхней шахты. Если бы мне удалось точно измерить угол наклона и длину шахты, мы могли узнать расстояние, которое придется пройти, выкачивая воду, чтобы добраться до угля.

Однако больше всего меня занимало, что же остановило предыдущих рудокопов. Когда я достиг тупика, сомнений не осталось. Ножи и шлем пана Владимира держались на намагниченной рудоносной жиле. Я знаю только один камень-магнит — магнетит, или магнитный железняк. Это почти самая лучшая руда в мире.

Наши предшественники прорыли туннель, а потом испугались того, что не в силах понять средневековый рудокоп. Возможно, именно поэтому долину забросили пятьдесят лет назад.

Пришлось потрудиться, прежде чем ножи и шлем отстали от рудоносной жилы, но мне показалось важным вынести их на поверхность. Пан Владимир обрадовался возвращению доспехов, но с того самого дня его шлем намагнитился и собирал на себя железные частички, наподобие мальчишки, что коллекционирует разную ерунду.

— Вы нашли Пещерного Призрака? — спросил грязный мальчонка, когда я возвращал ему нож.

— Нет, но я нашел сокровище, которое он охранял!

Мои слова породили шум в толпе, поэтому я взобрался на гору, чтобы меня было лучше слышно.

— Там находится некий вид магнитной руды, который имеет свойство притягивать железо и сталь. Он называется магнетит. У нас целая жила в этой шахте. Она природного происхождения, так что бояться нечего. Это хорошая руда, с ее помощью мы сможем изготовить железо и сталь. Вы понимаете, что в нашей маленькой долине Бог предусмотрел все основные минералы, нужные человеку? У нас есть уголь, руда, глина и известняк! Мы можем сделать известковый раствор, и кирпичи, и бетон! Железо и сталь! У нас есть даже песчаник, чтобы выкладывать им очаги и изготавливать жернова! Говорю вам — что бы ни произошло, успех нашей долины предопределен!

Моя речь прошла на «ура», хотя люди пока не осознавали, сколько им придется потрудиться для собственного блага.

ИНТЕРЛЮДИЯ ТРЕТЬЯ

Я нажал на кнопку «стоп».

— Том, я не могу поверить, чтобы так много минералов собралось в одном месте. Твои проделки?

— Нет. Кроме известняка, часто встречающегося в Карпатах, все остальное представляло собой небольшие залежи. Ни один из рудников не принес бы прибыли в двадцатом веке — то есть в том случае, если запасы велики, а транспорт дешев. Незначительные залежи различных руд — обычное дело для Европы. Конраду просто повезло, что минералы оказались так близко друг от друга. В любом случае прекрати вмешиваться.

Он нажал на «старт».

ГЛАВА 16

Мы с паном Владимиром только закончили еще одну трехчасовую утомительную тренировку, в течение которой я пытался научиться попадать копьем в столб с мишенью — старым фанерным щитом с небольшим отверстием посредине. Клей здесь использовали далеко не того качества, как в двадцатом веке, поэтому тонкие полоски дерева уже начинали расслаиваться. Пластинки стояли друг к другу скорее под углом в шестьдесят, чем в положенные девяносто градусов.

Щит крепился к одному концу креста, установленного на движущемся основании. На другом конце висел тяжеленный мешок с песком. Вы атакуете пугало на полном скаку и пытаетесь угодить копьем в дырку. Если промажете, как это обычно случалось со мной, то наверняка ударите в щит, крест повернется, и мешок с песком стукнет вас прямо по затылку. Результатом скорее всего будет стремительное падение с лошади.

Пан Владимир, однако, посчитал подобное устройство недостойным мужчины. Он собирался заменить мешок с песком здоровенным булыжником.

Я был просто не в состоянии освоить копье. После двух недель постоянных тренировок, получив массу ушибов и неприятных впечатлений, я не продвинулся в обучении ни на йоту.

— Я начинаю терять надежду, пан Конрад. Боюсь, вы никогда не обучитесь хорошо владеть копьем… Однако все не настолько плохо. Смерть приходит к каждому — рано или поздно. Ваша по крайней мере посетит вас в славной битве, в окружении друзей. Мы устроим вам грандиозные похороны, и я лично буду зажигать за вас свечку в церкви на Рождество и Пасху.

И он не шутил.

Делу вовсе не помогало то, что сам пан Владимир ни разу не промазал мимо нужной дырки своим копьем. Предполагалось, что он станет обучать меня своему искусству, но на самом деле он просто не понимал, как кто-нибудь может промазать мимо такой легкой мишени. Он попадал в отверстие даже сбоку! То есть поворачивал чучело под прямым углом к обычной позиции, скакал к цели галопом, а потом, пролетая мимо в трех ярдах, выбрасывал копье вбок, и оно неизменно поражало цель.

Становилось очевидно, что если я хочу одержать победу в предстоящей схватке, мне понадобится что-то особенное — специальное оружие, или нестандартная тактика, или посторонняя помощь. Желательно, конечно, все вместе. И сразу.

— Пан Владимир, давайте заново вспомним правила. Вы говорили, что существует правило «вооружи себя сам». Что, если я принесу с собой пушку?

— Что такое пушка, пан Конрад?

— Это трудновато объяснить… Ну, ладно. Что, если я, как и Тадеуш, стану лучником?

— Лук — не рыцарское оружие. Ни один истинный опоясанный рыцарь не станет использовать его в честном поединке. Лук — для женщин и крестьян.

— Почему это? Довольно странное предубеждение.

— Если бы лук использовали в сражениях, как бы мы узнали, кто кого убил? Какая уж тут слава — выйти на поле и тотчас пасть от стрелы? Лучшие воины начнут погибать наравне с худшими! Какая ужасная ситуация! Нет. Настоящий рыцарь никогда не возьмет в руки лук или требушет, или что-то подобное.

— Значит, тяжелая артиллерия вне игры?

— Конечно, пан Конрад.

— Думаю, о пушках тогда не может быть и речи. Хотя, наверное, мне и не удалось бы за такое короткое время изготовить порох… А как насчет брони? Я заметил, что рыцари никогда не защищают железом своих лошадей.

— В этом нет никакого смысла. Атаковать коня противника означает обречь себя на проигрыш. Во время поединка четверо арбалетчиков будут пристально наблюдать за его ходом, чтобы мгновенно убить любого, нарушившего правила.

— Об этом я не подумал. Как насчет оружия? Я могу драться своим мечом, вместо того, тяжелого, что используете вы, ребята, не так ли?

— Ваш собственный меч подойдет, так же как и ножи, булавы, топоры, молоты, вообще все, что не предполагает метание в противника. Оружие должно оставаться в вашей руке.

— А кольчуга? Мне обязательно надевать ее?

— Необязательно, но вы будете последним дураком, если станете сражаться в одной рубашке. Вам также следовало бы заказать броню.

— Броню?

— Да, я как раз собирался вам сказать о ней, но времени еще достаточно. Это что-то вроде кожаной рубахи с вшитыми в нее железными полосами. Ее носят или под кольчугой, или поверх нее. Вам также понадобится большой шлем. Его надевают поверх обычного и не снимают первые несколько раундов, пока не сломаются копья. Потом, если дело дойдет до сражения на мечах, можно верхний шлем снять, чтобы лучше видеть.

— Значит, в какой броне я бы ни явился, все будет считаться законным?

— Абсолютно законным. Но надеюсь, вы не планируете надеть нечто чертовски тяжелое. Если ваши движения замедлятся, это будет стоить вам удара в глазную прорезь в шлеме.

— Я собираюсь сделать броню, и притом легкую, как кольчуга.

Кузнец, которого я нанял, годился для общего ремонта железных инструментов, но мне требовался настоящий мастер. Я знал только одного подходящего человека — кузнец Ламберта, Илья. Грубый, неотесанный, буйный мужик. Однако он в совершенстве знал свое дело.

Через час я уже скакал в Окойтц.

Илья всем сердцем желал переехать в Три Стены. Похоже, он не очень ладил с новой женой, которой его наградил граф Ламберт.

— Ты ведь понимаешь, что работа временная, — объяснил я. — Я не собираюсь навечно разлучать тебя с семьей.

— По вашей комнате не носится четверо детей, когда вы пытаетесь отдохнуть. Чужих детей к тому же.

— Если ты не хотел жены с ее детьми, зачем женился?

— Таково было желание графа Ламберта. Можете сами с ним поспорить на этот счет, если вам жить надоело.

— Ну уж, извини. Это совершенно не моя проблема. Граф Ламберт с радостью одолжил мне своего кузнеца, оговорив, однако, что мне следовало найти кого-то на его место. Сезон сбора урожая в самом разгаре, и любой, кто в состоянии починить поломавшиеся инструменты, считается жизненно необходимым человеком.

Я посадил Илью позади себя на круп Анны, и мы добрались в Цешин до темноты. Там я дал Илье мешочек с деньгами и приказал нанять себе четырех помощников плюс одного кузнеца для графа Ламберта.

Он также обязался приобрести железа весом со взрослого мужчину и необходимые инструменты и доставить все в Три Стены в течение двух дней, вместе с тонной древесного угля.

Я представил кузнеца корчмарю и братьям Краковским и наказал оказывать ему посильную помощь.

В Три Стены я подоспел к рассвету, то есть как раз к началу очередной тренировки, после проведения которой похромал к своей хижине и начал вырезать небольшие листы пергамента.

У нас с девушками ушло три дня на все про все, но в конце концов мы смастерили макет полного комплекта доспехов, какие можно увидеть в музее. Все детали состояли из пергамента — с пуговицами, нашитыми в местах для заклепок.

К тому времени, как прибыл Илья с помощниками, мы подготовили ему образцы для работы. Он посчитал мою идею сумасшествием, так же как и все остальные мои задумки. Я позволил ему ругаться сколько угодно, только бы мои доспехи были готовы к сроку.

Если хорошенько подумать, лезвие — это средство концентрации энергии. Меч собирает всю силу ваших рук и скапливает ее на микроскопической площади острия. Именно поэтому тупое лезвие режет хуже. У него площадь больше.

Меч концентрирует энергию не только в пространстве, но и во времени. Чтобы размахнуться им, нужно несколько секунд, но вся энергия замаха выливается в миллисекундах столкновения: сила мгновенного удара увеличивается в сотни раз. Именно поэтому легче срубить дерево, ударяя по нему топором, а не вдавливая инструмент в древесину.

Броня — средство распределения энергии. Подкладка под сталью сжимается, растягивая энергию удара на более продолжительное время. Чем толще подкладка, тем больше времени, тем меньше чувствует удар человек.

Броня также распределяет энергию удара в пространстве. Если лезвие не может рассечь сталь, ему приходится просто давить на нее. Чем больше пластины брони, тем шире площадь, тем меньше чувствует удар плоть. Что до кольчуги, то поверхность под каждым соединением слишком мала, и хотя она в сравнении с голой кожей кажется хорошей защитой, сплошной железной пластине она и в подметки не годится.

Конечно, существуют определенные ограничения толщины подкладки и величины пластин. Вам ведь придется еще как-то двигаться.

Однако я собирался надеть панцирь, который на двести лет превзойдет кольчугу противника, и одно это могло изменить исход битвы. В сражении высокой считается та технология, которая превышает возможности вашего оппонента.

Одновременно с тренировками и изготовлением оружия в Трех Стенах не прекращалась обычная работа. Уже намечались будущие контуры замка, церкви, корчмы, амбара, ледохранилища, бани (двойной, по типу сауны) и фабрики. Теперь я мечтал о коксовальной печи и домне.

С домной придется немного подождать, но мне хотелось знать, сможем ли мы превратить уголь в кокс. Далеко не все виды угля применяются при изготовлении кокса в средневековой печи. Построить же современную коксовальную печь при всем желании мне не удастся.

Пещеру, найденную мальчишками, я собирался расширить, чтобы добывать оттуда железную руду с помощью бронзовых лопат и киркомотыг, которые уже заказал.

И мы все еще не добыли каменный уголь. Каменщики, в конце концов, настолько расстроились, что соорудили огромный костер и побросали в него весь известняковый щебень, что остался после изготовления блоков. Целую неделю подкармливали они огонь деревом и щебнем, а когда костер погас, получили гашеную известь, окись кальция. Добавь песок и воду — и получишь известковый раствор.

Когда я поинтересовался, почему они с самого начала не рассказали, как с помощью костра получают известь, они мне ответили, что я не спрашивал. Тем же вечером за ужином я произнес речь о том, как важно держать меня в курсе подобного рода вещей. Но не думаю, чтобы они слишком глубоко это восприняли. Один из работников прояснил ситуацию: они столько раз видели, как я сооружал какие-то безумные приспособления, что если мне подскажут еще парочку подобных идей, времени на нормальную работу не останется вовсе.

Когда-нибудь я научу их доверять мне.

Вскоре постройки стали принимать нормальную форму, и люди воочию увидели результаты своей работы. Наверное, они уже начали беспокоиться по поводу перспективы застрять посреди леса на зиму, имея всего лишь временные хижины в качестве защиты от непогоды, потому что после того, как были возведены фундаменты, лица рабочих приобрели выражение уверенности.

Большинство детей-пруссов хорошо прижились. По виду они почти не отличались от польских детей примерно того же возраста. Акцент в речи, конечно, остался, но прогресс был заметен даже здесь. Мы хотя бы понимали их. Священник взял за правило оставаться в Трех Стенах по понедельникам для наставлений ребятишек в религии. Немало бывших рабов уже обратились в христианскую веру. Почти все начали изучать ремесло приютившей их семьи. Но иногда, когда дети не видели, что на них смотрят, на их лицах становились заметны следы пережитого ужаса. Это только укрепляло мою уверенность в том, что ребята не должны снова попасть в руки торговцев рабами.

Теперь Анна. Я сдержал свое обещание и сделал большой плакат с буквами, из которых она составляла слова. Лошадь продолжала регулярно посещать церковь, а священник — накапливать неудовольствие по этому поводу. В конце концов, он пришел ко мне за объяснениями.

Я предвидел такой поворот событий и подготовил ответ. Сказал, что Анна — полноправный гражданин Трех Стен, даже более разумный, чем некоторые из моих рабочих, и если она хочет вести духовную, христианскую жизнь, не мне ей мешать. Тон моей речи не оставлял места для возражений. Отец Станислав только покачал головой и ушел. А Анна продолжала посещать церковь.

С приближением зимы Владимир становился все мрачнее. Во-первых, его навестил брат и рассказал, что отец все еще сильно зол на него, а семья для Владимира — это все. Наверняка существовали и другие причины для его депрессии, но я никак не мог их разгадать. Он больше не составлял приятной компании, и я обнаружил, что с нетерпением ожидаю своих одиночных прогулок.

Свой следующий визит в Окойтц я подгадал так, чтобы попасть на божий суд в Бытоме до возвращения в Три Стены.

В Окойтце полным ходом шел сбор урожая.

В средневековом сельском обществе сезон сбора урожаев был самым загруженным работой временем года. У крестьян имелось в распоряжении всего шесть-восемь недель для заготовки всех тех продуктов, которые позволят им не умереть с голода на протяжении года: все остальное время они просто готовились к этому сезону. И несмотря на появление текстильной фабрику и другие нововведения, появившиеся благодаря мне в Окойтце, его население все равно оставалось сельскохозяйственным обществом.

Все вставали с первыми лучами солнца и работали без остановки до темноты, часто заваливаясь спать в рабочей одежде. Работая по восемнадцать часов в день, люди потребляли огромное количество пищи, более чем по шесть буханок хлеба на человека в день, не считая остальной еды.

Наверное, славянский темперамент является результатом долгого приспосабливания к погодным и сельскохозяйственным условиям северной европейской равнины. Когда появляется необходимость, мы способны работать месяцами без остановки лишь с небольшими перерывами на сон, успевая столько, сколько вчетверо больше людей из страны с более мягким климатом не переделают и за год. Для любого иноземца это поразительно. Для нас — кажется нормой.

Но когда необходимость пропадает — например, во время долгой северной зимы, — мы впадаем в летаргию, уменьшается количество потребляемой пищи, и двенадцать часов в день в постели считается самым приятным времяпрепровождением. А если кто-то помогает согревать тебе эту постель, то жить становится еще лучше, еще веселее, что тоже является частью славянского темперамента в частности и образа жизни вообще.

В пустынных странах природа настолько недружелюбна, что иногда не дает человеку достаточно воды. Когда влаги слишком мало и на всех ее не хватает, люди становятся естественными врагами друг для друга. Что и отражается на темпераменте обитателей жарких стран: с точки зрения поляков они становятся жесткими и злыми.

Но когда великий убийца — это не голод, не жажда, а пятимесячная холодная зима, то ведь каждый человек рядом представляет собой еще один источник тепла! Чем больше у тебя друзей, чем больше семья, тем больше шансов пережить зиму. Общительность, внимание к окружающим и любовь обладают большой ценностью в нашем обществе. Так же, как и сильное чувство группы.

Во время долгой зимы основную часть времени делать нечего, кроме как вести бесконечные беседы: любая тема приветствуется. Каждая проблема обсуждается часами, и у всех есть шанс высказать собственное мнение. Решения принимаются при окончательном согласовании позиций.

Но когда настает время работать, говорить уже некогда. Надо поторапливаться, иначе зима придет снова, а пищи запасено достаточно не будет. В такие дни мы, славяне, замечательно трудимся в группе — без споров, в полном согласии, чего никогда не понять каким-нибудь арабам.

Крестьяне, в соответствии с моими инструкциями, соорудили сотню тачек, ни одна из которых теперь не стояла без дела. Чтобы было легче их толкать, вдоль дорожки уложили выструганные доски.

Все излучали дружелюбие, но драгоценного времени тратить на меня не собирались, так что я был предоставлен самому себе. Семена, которые я привез, дали хорошие всходы. На полях появились небольшие участки, на которых появилась пшеница, бобы, зимние кабачки и тыква. Крошечное количество семян гибридов уже взошло и дало урожай. Его собрали и поместили отдельно от обычного зерна. Собственно говоря, граф Ламберт сложил эти «элитные» семена прямо в своей спальне, чтобы кто-нибудь не съел ненароком весь урожай по ошибке.

В тот же вечер он показал мне свое сокровище.

— Посмотрите, пан Конрад! — Он держал открытый мешок, где находилось несколько фунтов ржи. — Все это выросло из одной-единственной горсти семян!

Я не увидел ничего необычного.

— И что, мой господин?

— Как это — что? Да тут, наверное, отдача пятьдесят к одному! Ты что, не знал, что отличным считается урожай пять к одному, а три к одному является нормой?

— Нет, мой господин, кажется, не знал. Вы имеете в виду, что каждый год берете одну треть зерен, чтобы снова засеять поле и получить урожай следующего года?

— Именно это я и имею в виду. А что, урожай пятьдесят к одному в твоей стране считается нормой?

— Не уверен, ваша милость. Я не работал на земле. Но у меня создалось такое впечатление, что нашим земледельцам требуется довольно мало семян. Обычно они не сажают часть своего урожая. Просто покупают семена у людей, специализирующихся на их производстве.

— Эти специалисты порядком набили руку в своей работе! Могу только надеяться, что нам удастся добиться того же. Будь уверен, все эти зерна надежно припрячут и посеют следующей же весной. Теперь вот еще что. Где семена у большинства твоих растений, мы знаем. А что делать с корнеплодами?

— Нам важны картошка и сахарная свекла, мой господин. Как обращаться с картошкой, я знаю. Из семян — как мы в этом году — ее обычно не выращивают. Вы разрезаете картошку так, чтобы на каждом кусочке оставался глазок, и потом сажаете в землю. Сахарная свекла же меня беспокоит. Честно говоря, я не знаю, что с ней делать.

— Ну, если она похожа на обычную свеклу, то даст ростки на второй год. Некоторые сорта оставляют в земле. Некоторые глубоко закапывают, а потом пересаживают следующей весной. Некоторые складывают в подвал.

— Думаю, лучше попробовать все три способа, мой господин. Какой-нибудь да сработает.

— Так и поступим. Подумать только! Свекла величиной с человеческую голову!

— Дело не только в размере, ваша светлость. Этот сорт на одну шестую часть состоит из сахара. Когда у нас будет достаточно свеклы, я покажу, как извлекать его, и у вас появится очень прибыльный корнеплод.

— Ну, можем попробовать. Но уже поздно, пожалуй, я стану готовиться ко сну. Спокойной ночи, пан Конрад!

Я позаботился об установлении дружеских отношений с одной из девушек с фабрики, так что ночь действительно прошла отлично.

На следующий день у меня состоялся разговор с отцом Кристины. Он мог бы вылиться в мучительный спор, так как я спал с его дочерью, но не собирался жениться на ней. Не вылился. Он смотрел на наши отношения как на что-то само собой разумеющееся. Его больше заботили розовые кусты.

На прошлое Рождество я подарил Кристине семена японской розы, и она посадила их перед родительским домом. Кусты разрослись даже слишком хорошо, и теперь доставляли неудобство своими размерами. Отец Кристины хотел, чтобы я спросил девушку, можно ли их оборвать. Конечно, как отец, крестьянин не нуждался в ее разрешении, но мудрый человек старается не разрушать своими руками мир в собственной семье.

Я ответил, что вместо того, чтобы обрывать кусты, пусть лучше подрежет их и посадит отростки, вдруг те пустят корни. Японские розы, наверное, действительно слишком большие для его двора, но в полях из них получится хорошая ограда. Идея понравилась, и крестьянин согласился воплотить ее в жизнь, когда закончится сбор урожая. Если отростки не выживут, он снова попробует следующей весной, ну а если и тогда ничего не получится, кусты обязательно вырастут из семян.

Этот год, как и предыдущий, выдался богатым на урожай, а в прошлом году он не успел перевезти весь свой ячмень в амбары, прежде чем дожди испортили оставшиеся на полях колосья. В этом году у отца Кристины появилась тачка, и разница ощущалась существенная. Он мог перевезти с ее помощью в три раза больше за день, чем раньше, и даже опережал график. Теперь крестьянин беспокоился, что у него не хватит места для хранения зерна.

Наверное, земледельцу всегда нужно о чем-то беспокоиться.

Следующим утром я с Анной поскакал в Бытом. Мы прибыли на место за несколько часов до полудня, и вскоре я уже разговаривал с младшим герольдом, которому, похоже, нечем было заняться.

— …Меньше сотни человек, — отвечал он на мои вопросы. — Обычно собирается большая толпа народа.

— Думаю, все дело в сезоне сбора урожая, ведь почти все заняты делом, — предположил я.

— Ваша правда, мой господин, но божий суд должен состояться именно сейчас, потому что он и установит, кому будет принадлежать собранный урожай. На количество зрителей повлияло и то, что сражаются соперники не насмерть. На кону всего лишь наследство. По-настоящему обиженной стороны нет, поэтому рыцари бьются до первой крови.

— А в чем дело?

— Все просто. Умер человек, не оставив письменного завещания. Его имущество унаследовали бы вдова с дочерью, но двоюродный брат усопшего заявил, что они не могут выполнять военный долг, и поэтому его честь требует оспорить наследование. Большинство женщин пошло бы на компромисс, уступив ему часть собственности за выполнение военного долга. Но пани Мария не из того теста сделана. Она наняла профессионала защищать ее права. И теперь ее кузен, несомненно, жалеет, что дал жадности одолеть себя. Ему не остается ничего, кроме как согласиться на поединок, в котором у него нет ни малейшего шанса победить. Говорят, он заплатил рыцарю, чтобы тот его не особо покалечил, хотя правды никто не знает.

— Значит, исход предопределен. Неудивительно, что бой не привлек толпы народа, — сказал я. — Я слышал, что профессионал может дать урок-другой для желающего научиться сражаться. Как бы мне все устроить?

— Вам надо поговорить с одним из его оруженосцев, мой господин. Они стоят вон там, в серо-коричневых ливреях; нормальные геральдические цвета для Польши, хотя и редко встречающиеся в остальной Европе. Конечно, вам придется потратить десять-двенадцать гривен на урок. Ведь профессионал — это тот, кто продает свое умение за деньги.

Я последовал совету и, поговорив с оруженосцем, обнаружил, что за урок его хозяин брал двенадцать гривен. Двухнедельная зарплата рабочего. Однако если я научусь чему-то, что спасет мою жизнь, вполне приемлемая сделка. Уроки даются сразу после схватки. Конечно, оруженосец не сомневался, что его хозяин будет в достаточно хорошей форме, чтобы давать уроки после боя.

В полдень или около того, трубач своей игрой привлек внимание толпы, священник прочел молитву, и профессионал с соперником предстали перед зрителями, сняв шлемы. Наемный рыцарь — спокойный тридцатилетний мужчина. Его противник — молодой парень с улыбкой на губах и сверкающими глазами. Правильные черты лица, привлекательные почти до женственности: кто-то шепнул мне, что его прозвали Милашкой Яном.

Герольд прочел два обращения, от каждой стороны, чтобы все поняли, за что сражаются противники. Несколько крестьян поставили скамьи, и я заплатил за место как раз в пятидесяти ярдах от поля, Анна смотрела на сражение из-за моего плеча.

Два закованных в броню человека помчались навстречу друг другу с противоположных концов поля. Профессионал был одет в сдержанные серо-коричневые цвета, парень — в веселые желто-голубые, свои фамильные цвета.

Когда они встретились, профессионал поднял свое тяжелое копье, и мне на миг показалось, будто он собирается отдать первый раунд сопернику. Копье Милашки скользнуло по щиту противника, пана Болеслава, а тот обрушил свое копье, словно дубину, на шлем проносящегося мимо соперника.

Даже в последних рядах был слышен хруст.

Толпа вежливо похлопала, в то время как кузен пани Марии сложился в седле, а потом свалился с коня. Пан Болеслав помахал зрителям, принимая восторги, потом спешился посмотреть, в состоянии ли противник подняться.

Тот встал, поэтому профессионал вытащил меч и направился к парню. Вежливо подождал пару минут, пока противник перестал качаться, потом сказал: «Защищайтесь!».

Милашка попытался последовать совету, но из этого мало что вышло. После нескольких выпадов, которые пан Болеслав играючи отбил, последний ударил наотмашь по передней части похожего на бочку шлема. Парень упал как подкошенный.

Победитель снял шлем, поднял вверх меч и провозгласил что Бог вынес свое решение, и с этого момента право пани Марии на земли и титул не подлежит сомнению. Потом поклонился и возвратился в свою палатку.

Несколько человек вышли помочь проигравшему: оказалось, что снять с него шлем не так-то уж и просто. Железо настолько вдавилось внутрь, что пришлось парня поднимать и нести к наковальне кузнеца. Следующее событие привлекло гораздо больше народу, чем сама схватка, на работу металлических дел мастера собралась посмотреть целая толпа. Кто-то посоветовал нагреть шлем, чтобы тот легче гнулся: все, кроме Милашки, засмеялись.

Когда шлем в конце концов сняли, показалось красное месиво, в которое превратилось лицо несчастного парня. Нос был разбит в кровь, все передние зубы вылетели. Дантистов в средние века не существовало, и парень остался калекой на всю жизнь. Милашка Ян перестал быть милашкой.

ГЛАВА 17

Как мы и договорились, я пришел за уроком к павильону пана Болеслава — круглой большой палатке, достаточно высокой, чтобы в ней поместился рыцарь верхом на коне. Ее использовали на турнирах, где высшим пилотажем считалось не показываться публике, пока тебя не вызовут сражаться.

— Вы меня простите, если я не стану подниматься? — сказал профессионал. — Болят они, эти мои старые раны. Вот, к примеру, одна из них, в колене, частенько напоминает о себе… Я так понимаю, вы тот самый парень, что говорил с моим оруженосцем. По вашему росту я бы также заметил, что вы — пан Конрад Старгардский, о котором все говорят.

— Угадали, — признал я. — Вы порядком потрепали Милашку. Мне казалось, вы не собирались увечить его, пан Болеслав.

— А, вы уже слышали? Ну, прежде чем думать обо мне плохое, просто вспомните, что я занимаюсь дракой за деньги, цены у меня высокие, а вдова не могла себе позволить заплатить слишком много. Ее деньги даже не восполнили накладные расходы. Но сейчас мертвый сезон, а ее дело — правое, накладные расходы все равно остались бы непокрытыми, поэтому я взялся за работу. Можете ли вы винить меня за то, что с претендента я взял в три раза больше, чем с вдовы, и не за то, чтобы проиграть схватку — на такое я бы не согласился ни за какие деньги, — а просто чтобы не слишком поранить его?

— Но вы оставили его калекой на всю жизнь!

— Точно. Моя нанимательница ненавидит своего кузена, она хотела именно такого исхода. Профессионалу часто приходится играть очень тонко, чтобы удовлетворить обе стороны. Насколько я понимаю, моя нанимательница довольна, да и претендент не имеет официально никаких жалоб. В конце концов, он мог бы остаться лежать на земле после того удара в голову, бой объявили бы завершенным, и парень не получил бы серьезных увечий.

— Тогда с чего он поднялся и продолжил сражение? Наверняка ведь знал, что не имеет шансов на победу.

— Он поднялся, потому что слишком разозлился, чтобы трезво рассуждать. Вы видели, что я с ним сделал. Флорентийский удар — для нейтрализации копья, а «геркулесова дубинка» свалила парня с коня. Я бы не осмелился испытывать эти удары на профессионале, а ему всего лишь показал, что он на самом деле — шут гороховый, а не рыцарь. И все же я всегда могу доказать, что провел атаку таким образом, чтобы не сильно повредить противнику. Что до последующего ранения, это всего лишь один-единственный удар, и кто мог предположить, что его шлем не выдержит?

— Итак, вы удовлетворили требованиям обеих сторон, и сами остались в выигрыше?

— Конечно, пан Конрад. Мое ремесло не такое простое, каким кажется с первого взгляда. Ведь этот сукин сын пытался выбросить на улицу вдову с ребенком. Он заслуживает худшего. Но вы, по-моему, пришли не за разговорами. Вас беспокоит встреча с паном Адольфом в следующее Рождество?

— С кем? Когда?.. — удивился я.

— Вам еще не сказали? Наверное, этого и следовало ожидать. Заинтересованная сторона всегда узнает все последней. В наших кругах о предстоящей схватке уже несколько недель говорят, так что я могу вам все рассказать. Просто сделайте удивленное лицо, когда услышите новости официально, герольдам нравится думать, что они занимаются важным делом. Короче, за три дня до Рождества вы встретитесь на поле Окойтца с представителем крестоносцев, паном Адольфом, в сражении не на живот, а на смерть, то есть без пощады. Он собирается вас убить, так что вам лучше продать все свое имущество и бежать, куда глаза глядят. Вот мой совет, и он достоин тех двенадцати гривен, что вы собираетесь заплатить мне.

— Если я убегу, почти полторы сотни детей попадут в рабство. Я не могу такого допустить.

— Несчастных ублюдков продадут в Константинополе вне зависимости от того, станете ли вы живым трусом или мертвым героем. Вы не похожи на мечтательного идиота, что учит наизусть «Песню Роланда» и потом докучает гостям своим пением на пирах. Вы — разумный взрослый человек. Так поступите же разумно и бегите.

— Пан Болеслав, я уже сказал, что не могу. Но послушайте. Если этот рыцарь пан Адольф так хорош, почему я не могу нанять профессионала сам? Я не бедная вдова. И могу позволить себе выбрать лучшего!

— Нет, не можете. Потому что лучший будет сражаться против вас. Все остальные и в подметки не годятся пану Адольфу, мы прекрасно знаем это. Мы занимаемся жестоким делом. Дурак в нем долго не продержится, так же, как и самоубийца. Во всем христианском мире не найдется столько денег, чтобы нанять меня или кого-то другого на бой против него до смерти. Зачем мне деньги в аду? Потому что именно туда и приводят самоубийства, а сражение с паном Адольфом прямой способ наложить на себя руки! Поэтому скажу вам прямо — спасайтесь бегством!

— Ладно. Спасибо за совет. Но я пришел сюда не за ним. Я пришел за уроком.

— Как хотите, пан Конрад. Но вы только зря потеряете время.

Он захватил пару деревянных учебных мечей, и мы вышли наружу. И он, и я уже облачились в броню, а большего снаряжения для тренировок и не требовалось.

— Думаю, сражение без коней вас удовлетворит, пан Конрад. Потому что мое копье сломалось и будет готово только через несколько часов.

Я согласился. Мы потренировались немного, и я ясно осознал, что он сдерживает свои удары, как в сражении с любителем, одновременно постоянно указывая различные недостатки моего стиля. Но, несмотря на бой в неполную силу, я все равно получал немало синяков, а он, по-моему, даже не запыхался.

— Мечом вы владеете неплохо, хотя и немного медленно двигаетесь, — сообщил он.

— Я привык к легкому мечу.

— Ну и глупо. Но вот со щитом у вас серьезные проблемы. Щит даже важнее меча: вы можете допустить ошибку при работе с мечом и при этом остаться в живых. Такого обычно не случается при неверном обращении со щитом. Мы поработаем над этим немного.

Я приобрел еще пару дюжин синяков, а он продолжал ругаться на мою медлительность. Я начал предугадывать его удары, но профессионала и это не удовлетворило.

— Нет, идиот! Вы прикрываете глаза слишком рано! Вы даже не представляете, что я могу сделать!

— И что же вы можете еще сделать? — проорал я в ответ.

— Вот это!..

Я очнулся через несколько часов, все еще распластанный на земле. Шлем с меня сняли, а под голову подложили подушку. Поверх измученного тела лежала конская попона. Я застонал.

Один из оруженосцев пана Болеслава поднялся со стула, на котором ожидал моего пробуждения.

— Пан Болеслав велел передать, что до сих пор считает самым разумным выходом из вашего положения побег. Но если вам необходимо драться, то единственной надеждой на победу будет копье, потому что с мечом и щитом у вас нет ни малейшего шанса. Он также велел напомнить, что вы должны ему двенадцать гривен.

Я поднялся, заплатил мальчишке и вечером отправился обратно в Три Стены.

Прибыл герольд от князя Хенрика и сообщил, что «Состоится Божий Суд Между Мной и Крестоносцем. Мне Предстоит Явиться во Всеоружии на Поле Чести в Окойтц в Полдень, за Три Дня до Рождества. С Собой Следует Взять Имущество, Незаконно Присвоенное в Бою, Не Исключая Рабов».

Он на самом деле каждое слово произносил с большой буквы. И не смог избавиться от привычки, даже выполнив свои обязанности, за последовавшим ужином. На девушек он не произвел особого впечатления. Мы отдали ему одну из свободных хижин на ночь, но я совершенно уверен, что спал герольд один.

И все же князь устроил мне значительно большую отсрочку от испытания, чем я предполагал.

Я старался выкраивать по меньшей мере час в день для общения с Анной, хотя часто даже столько не мог себе позволить. Как здорово иметь возможность поговорить с представителем другого вида!

Она довольно расплывчато отзывалась о своих предках. Анна совершенно точно была представительницей седьмого поколения животных, но при этом всегда говорила о предках от первого лица, будто первой стала продуктом биоинженерии. Однако при упоминании кого-то, кроме своих прямых родственников, она запросто употребляла второе и третье лицо. Более того, всех их лошадь обозначала существительными женского рода и никогда мужского. Я так и не понял почему.

В большинстве случаев ее мышление отличалось простотой, некоторой приземленностью. Она не интересовалась философией и не понимала, зачем вообще нужна подобная наука. Математика, кроме арифметики, теология, кроме простейших моральных постулатов, научные теории и вообще все, что хоть слегка было оторвано от жизни, проходило мимо нее.

И все же Анну ни в коем случае нельзя назвать тупицей. Если появлялась практическая задача, она всегда находила практическое решение. Показателен такой случай.

«Ты ни можеш папасть капьем в дыру», — по буквам показала лошадка. Ее правописание оставляло желать лучшего, как она и предупреждала. Более того, оно так и не улучшилось.

— Я не могу попасть копьем в дыру, ты права, — согласился я. — Главная проблема действительно в этом.

«Я магу».

— Ты можешь попасть в чучело? Анна, у тебя нет рук. Чем ты собираешься держать копье?

«Крюк на сидло, крюк на узду, узду — на миня. Копье в 2 крюк. Я пападу в дыру».

— Думаешь, получится? Давай попробуем, девочка! Я сейчас же прикажу сделать крючки. Думаю, к утру все будет готово. Спокойной ночи, Анна, и спасибо за отличную идею…

Мы явились на тренировочное поле за полчаса до пана Владимира. И сколько бы ни пробовали действовать по плану Анны, раз за разом получали отличные результаты. Она владела копьем так же искусно, как пан Владимир.

Более того, пока лошадь направляла копье, моя правая рука оставалась свободной, и я мог за щитом держать меч наготове. Если Анна не достанет ублюдка копьем, то я через полсекунды завершу дело мечом!

Мы практиковали двойной удар, я бил чучело по голове плоской стороной меча — после того как Анна попадала в отверстие копьем, — когда подъехал пан Владимир. Он смотрел на нас в немом изумлении.

— Пан Конрад, я едва могу поверить, что вы начинаете, наконец, делать успехи с копьем. А идея с мечом просто… просто сказочно хороша! Но как?..

Я объяснил ему план Анны. Пан Владимир воспринял умение лошади писать, как нечто само собой разумеющееся. Любое животное, которое в состоянии передвигаться с той же скоростью, что и Анна, явно волшебного происхождения, так что ожидать от него можно чего угодно. Более того, Анастасия учила его писать. И правописание пана Владимира не намного отличалось от Анниного, так что они отлично понимали друг друга.

Пан Владимир поскреб подбородок.

— Не думаю, что это незаконно, но распространяться о вашей тактике направо и налево все же не будем.

— Хорошо. Вот и мое секретное оружие!

— Ну, во всяком случае, вы хоть как-то совершенствуетесь, так что давайте теперь поработаем над слабыми местами в вашей технике…

Недели пролетали одна за другой…

Стоял дождливый осенний день, и плотники собирали дом у внешних ворот.

Мы натянули две толстые веревки между вершинами утесов с обеих сторон входа в долину. На двух колесах, закрепленных на шпагатах; висел деревянный каркас, а система воротов и блоков позволяла восьми работникам использовать каркас в качестве подъемного крана. Получалось что-то вроде «небесного крюка», охватывавшего всю территорию, с ним работа шла очень быстро. После долгих месяцев подготовки, когда людям не раз казалось, что дело зашло в тупик, внезапно мы за один день построили четверть своего будущего дома. Радостное настроение охватило всех вокруг.

Граф Ламберт в сопровождении дюжины рыцарей появился поздним вечером.

— Граф Ламберт! Добро пожаловать, мой господин! — прокричал я, стоя на вершине здания в семь этажей. Потом просигналил рабочим, которые управляли краном, и они быстро спустили меня на землю.

— Черт возьми, это выглядит забавно! Можно и мне попробовать?

— Если хотите, мой господин, я прикажу поднять нас двоих наверх.

Шесть человек в беличьем колесе, расположенном высоко, на самом верху, тотчас подняли нас на крышу. Оттуда были видны все будущие постройки, и я показал, где появятся со временем церковь, корчма и баня.

— Вы быстро продвигаетесь вперед, пан Конрад. Через пару лет здесь появится прекрасный город.

— Через пару лет, мой господин? Все эти здания мы закончим через три недели.

— Невозможно! Даже ты просто не сумеешь успеть так много за такой короткий срок!..

— Спорим, мой господин? К примеру, на двадцать мулов, нагруженных вашим полотном, — против сорока мулов моих кирпичей и известкового раствора?

Я больше никогда не спорил с Ламбертом на деньги: услуги и товары почему-то казались ему более приемлемым средством оплаты.

— Решено! Значит, ты делаешь кирпичи?

— Да. Мы нашли глину в старой шахте. И построим печи для обжига сразу же, как только закончим с жилищами. Мы еще нашли жилу железной руды, и к весне я надеюсь начать производство железа.

— Мой мальчик, к весне тебя уже не будет в живых. Ты умрешь под Рождество. Ты что, забыл о божьем суде?

— Нет, мой господин, но я собираюсь победить.

— Твоя уверенность трогательна. А для чего вон тот огромный круглый каменный колодец?

— Это наше ледохранилище. В будущем появится три помещения, одно в другом. На круглую каменную стену, которую вы видите, мы положим настил и используем его как танцпол. Там будет крыша, но стен мы строить не станем. Второе помещение, на три ярда меньше, построим внутри первого, полностью под землей. Расстояние между ними заполним щепками и стружкой, которые не будут проводить тепло. Третье поместим внутрь второго: оно будет в шесть ярдов меньше в высоту и в три ярда уже. Пространство между вторым и третьим кругом этой же весной заполним снегом. Я подсчитал, что такое количество растает только через год. Таким образом, мы сможем наслаждаться свежими овощами зимой и холодным пивом летом.

— И все же это огромная яма!

— Шестнадцать ярдов в глубину, мой господин, и тридцать шесть — в диаметре.

Когда мы спустились вниз, я шепнул Кристине, чтобы она бежала на кухню и сказала приготовить что-нибудь особенное на ужин. Наталье же наказал распространить слух среди молодых девушек, что те, кто желал бы провести ночь с настоящим графом или одним из его рыцарей, могут прямо сейчас начинать готовиться к танцам. Она точно знала его вкусы.

Когда мы пришли в трапезную, граф Ламберт заметил:

— Все столы одинаковой высоты. Какой из них — наш?

— Их высота как раз подходит для еды, мой господин. Я завел здесь обычай, по которому все едят одну и ту же пищу с одинаковых столов. Это удобно. Я часто рассказываю своим людям за ужином, что им предстоит делать на следующий день. По-моему, крестьяне справляются с задачей гораздо лучше, когда у них есть время все обдумать. Что до того, где вам есть, думаю, лучше там, где спит лев.

— А где спит лев?

— Везде, где захочет, мой господин. Кто станет спорить со львом?

Мои слова вызвали смех, и граф Ламберт уселся за один из крайних столов. Одно из преимуществ жизни в тринадцатом веке: даже самые старые шутки воспринимаются как крайне остроумные и очень свежие.

Обычный стол тринадцатого века в ширину достигал размера, достаточного только для одного человека. Люди сидели с одной стороны, а слуги ходили с другой. Мы сделали столы по стандартам двадцатого века, а слуг в Трех Стенах отродясь не водилось.

Кристина не подумала назначить кого-нибудь на роль прислуги, а компания лелеющих надежды Натальиных девушек в данный момент наводила красоту по домам.

Обычно мы ели, как в кафетерии: обслуживающий персонал раздавал мясо, пиво и другую дорогую пищу, а остальным — угощайтесь сами. Теперь рабочие стояли в очереди за блюдами, и некоторые уже жевали, пока мой сеньор ожидал, когда же ему подадут еду.

Я не знал, как разрешить проблему, поэтому спросил напрямик:

— Мой господин, могу я попросить вас разъяснить мне один вопрос этикета? Если обычаи вассала отличаются от привычек его сеньора, по каким правилам они должны себя вести?

— Зависит от того, где они находятся, пан Конрад. На землях сеньора вассал обязан в точности следовать обычаям хозяина. В поместье же вассала сеньор должен придерживаться традиций вассала, если они не оскорбительны для него. В противном случае он должен сообщить вассалу о проблеме, а тот из вежливости обязан поступить так, как желает того сеньор. По крайней мере, пока он находится поблизости.

— Спасибо, ваша светлость. Понимаете, в моих землях мы не держим слуг нигде, кроме как в корчме. Я не привык к личной прислуге и предпочитаю обходиться без нее. Я хочу сказать, что у нас нет никого, кто обучен обслуживать гостей за столом. Будет ли это оскорбительно для вас, если я предложу вам самому взять свою пищу, как делаю обычно сам? Или мне следует попросить панн обслужить вас, даже если они, возможно, не слишком хорошо справятся с заданием?

— Я как раз думал, когда же ты предложишь мне что-нибудь поесть! Не вижу, как мне может повредить прогулка от одного стола до другого.

Мы взяли себе мясо — без очереди, естественно. Титул имеет свои привилегии даже в Трех Стенах.

Усевшись снова за стол, граф Ламберт продолжил беседу.

— Значит, ты всегда ешь то же, что и крестьяне?

— Таков мой обычай.

— Замечательно. И ты всегда кормишь их столь хорошо?

— Боюсь, что нет. Обычно у нас едят только одно мясное блюдо за ужином и ни одного за обедом. Очень редко свиные окорока, оленину и мясо тура подают за один раз. На кухне хозяйничает Кристина, и я подозреваю, что в вашу честь она приказала зажарить все мясо, какое у нас было. В Трех Стенах недостаточно еды, и мы можем себе позволить только то мясо, что приносят охотники. Я планирую привезти в наши холмы овец, но это долговременный проект.

— Овцы довольно дешево стоят. Чтобы увеличить количество шерсти, поступающей на мою фабрику, я запретил убивать овец моложе десяти лет и продавать их за пределы моих владений. Многие жалуются, что не смогут прокормить овец зимой, но я не собираюсь отступать. Если будет необходимость, выход они всегда найдут.

— Возможно, я смогу здесь помочь, мой господин. Три месяца небольшое стадо моих овец питалось только свежими еловыми иголками. Это, конечно, не самая любимая их пища, но по крайней мере никто не голодал.

— Интересно. Но, должно быть, нужно много времени, чтобы нарубить такое количество веток.

— Меньше, чем вы думаете, мой господин. Вам всего лишь нужно спилить верхушку дерева, чтобы за один раз собрать множество иголок. Я собираюсь оставить четырех своих верхолазов на работе на зиму, и, по моим расчетам, они смогут уберечь от голодной смерти около тысячи овец.

— Ты должен показать мне, как вы рубите деревья.

— Первым же делом, прямо с утра, ваша светлость. Через месяц я собираюсь устроить большую охоту в монгольском стиле. Может быть, вы и ваши рыцари захотите присоединиться?

— Монгольская охота? Я думал, ты ненавидишь монголов.

— Да. Но это не означает, что я не могу чему-то у них поучиться.

— Действительно. Ну и как же охотятся монголы?

— Они окружают как можно большую площадь все вместе, а так как их число достигает иногда миллиона, территория примерно равна современной Польше. Потом охотники продвигаются к центру круга, прочесывая все кусты, не давая вырваться ни единому животному, но и не убивая никого до поры до времени. Сбивание в кучу всех тварей может занять несколько недель. Затем, на глазах у своего вождя, кахана , монголы приканчивают каждого попавшегося животного, устраивая нешуточную битву. Я не планирую чего-либо столь масштабного. Мы отпустим всех оленей, туров женского пола и других крупных травоядных, так же как молодняк и одну шестую животных мужского пола. Надо все же оставить зверей для охоты на следующий год. Опасных тварей — волков, медведей, диких кабанов и так далее — истребим всех до единого. Я не хочу, чтобы они бродили по моим лесам и вредили моим людям. Мелкие животные — зайцы, птицы и остальные… ну, мы столько упустим при окружении, что о будущих поколениях беспокоиться не стоит.

— Мне это нравится, я приеду. Вы ведь оградите достаточно большое пространство, чтобы каждый знал, кого именно убил?

— Мы как раз строим ограду. Я собираюсь прогнать животных через главные ворота Трех Стен. Вся местность вне города будет наша. По плану одна шестая всего добытого мяса должна достаться благородным рыцарям, принявшим участие в охоте, одна двенадцатая — крестьянам, не живущим в Трех Стенах, а остальное пойдет на пропитание моим людям. Думаете, так будет справедливо?

— Вполне. У большинства рыцарей появится столько мяса, сколько они не смогут утащить, а приводить с собой в гости мулов невежливо… Конечно, тебе придется устраивать пир до и после охоты. Ты упомянул о других крестьянах. О чьих?

— Ну, есть ведь люди пана Мешко и мои собственные йомены…

— Вот об этом я, кстати, и хотел с тобой поговорить. Неужели на моих землях действительно оказалось двадцать семь скваттеров?

— Вроде бы да, мой господин.

— Черт возьми! — выругался он. — Должно быть, и на остальных землях найдется еще парочка сотен! Как, дьявол меня забери, выгнать их оттуда?

— Почему бы вам не поступить так же, как и я? Заставьте закон работать на вас. Превратите их в своих йоменов, возьмите с них меньше, чем с крестьян, но и в ответ предложите меньше. Вы получите прибыль с тех, с кого до этого вообще ничего не имели, а они успокоят себя мыслью, что теперь живут на законных основаниях и могут рассчитывать на определенную защиту.

— Интересная мысль… Я подумаю над ней. Но как же мне, дьявол, встретиться с ними, чтобы сделать свое предложение?

— Я, конечно, не уверен, мой господин, но мой опыт подсказывает, что люди определенного типа обычно знают друг друга. Если хотите, я спрошу моего управляющего, что он может сделать. Он никогда ни в чем не признается, но, бьюсь об заклад, передаст ваше сообщение.

— Хорошо, хотя один спор в день вполне достаточен… Прикажи ему поехать с нами завтра.

— Завтра, мой господин?

— Да. Существует определенная церемония, которой мы пренебрегли. Определение границ твоих владений. Мы должны объехать твои земли, чтобы все знали, где они находятся, и не возникало недоразумений в дальнейшем. Пан Мешко и барон Ярослав встретят нас в назначенное время у своих границ завтра… Ну что ж, я вполне наелся. Кристина прекрасно готовит. У тебя запланировано какое-нибудь развлечение, пан Конрад?

— Танцы, мой господин. Вы сможете подобрать себе достойную девушку на ночь.

— Замечательно. Но тебе действительно надо приучить себя приказывать крестьянам, а не просто просить их что-то сделать.

ГЛАВА 18

Мои лесорубы пристрастились к довольно жестокой игре. Верхолазы забирались на дерево, чтобы отпиливать верхушку, а двое или трое вальщиков тут же принимались стучать топорами по тому же самому дереву снизу. Цель игры — выяснить, смогут ли верхолазы закончить свою работу, прежде чем ствол упадет на землю. Я приказал прекратить такие игры, но на меня никто не обратил внимания. Наверное, я был недостаточно убедителен. Верхолазы становились невыносимыми — со своим напыщенным видом и неизменными шипами. Может, в душе я хотел увидеть, как они проиграют.

Графа Ламберта игра поразила так же, как и скорость, с которой мои люди могли свалить дерево. Его жизненная философия — и вообще характер — подразумевали следующее: если кто-то делает опасную на первый взгляд работу, граф должен непременно попробовать совершить то же самое.

— Ты проделывал это, пан Конрад, не так ли?

— Да, мой господин, мне пришлось показать им, как нужно рубить.

— Хорошо!.. Тогда ты и мне можешь показать. Эй, крестьяне, снимите свое снаряжение и отдайте его нам на время.

Верхолазам не очень понравилось обращение «крестьяне», и еще меньше — идея одолжить «их» снаряжение. По округе ходило несколько анекдотов о верхолазах, принимающих ванну с шипами на ногах и занимающихся любовью в том самом снаряжении, в котором они лазают по деревьям.

Но они ничего не могли поделать, кроме как подчиниться.

Граф всегда схватывал все на лету, и мы вскоре оказались наверху с пилами в руках. Он работал так быстро, что, пытаясь угнаться за ним, я не успел испугаться.

Когда верхушка рухнула на землю, а мы болтались взад-вперед на высоте в пятнадцать этажей, граф Ламберт посмотрел вниз и воскликнул:

— Что за черт? Никто не рубил дерево под нами!..

— Ваша светлость, а вы сами осмелились бы рубить дерево, на котором сидит князь?

— Твой довод понятен, но черт возьми! Я думал, мы выиграем!..

Вскоре мы поехали размечать мои границы. Граф Ламберт решил сделать церемонию праздничной, поэтому, кроме рыцарей, мы взяли с собой Кристину с ее паннами, и девушек, с которыми граф Ламберт со свитой провели прошедшую ночь. Счастливицы одолжили в замке наряды, однако некоторым все же пришлось ехать на вьючных мулах, потому что лошадей у нас не хватало.

По просьбе Ламберта к нам присоединился мой управляющий, и Петр Кульчиньский тоже, потому как последнему дела не нашлось и он ухватился за возможность мечтательно глазеть на Кристину издалека. По идее, нам требовалось как можно больше свидетелей, желательно молодых: они дольше проживут и станут очевидцами церемонии для следующего поколения.

Пан Мешко и пани Ричеза встретили нас на своих землях, и дальше компания двинулась по нашей общей границе. Граф Ламберт указывал ориентиры всем и каждому. В те времена, до изобретения топографической съемки, именно так и устанавливали границы.

Барон Ярослав и пан Стефан не встретили нас в назначенном месте в положенное время. Мы остановились, развернули завтрак и устроились ждать. Но даже когда неторопливое пиршество окончилось, они не появились Граф Ламберт начал злиться.

— Пан Даниил!.. Вы точно ездили к ним вчера? Сказали им встретить нас здесь и сейчас?

— Конечно, ваша светлость.

— Черт их подери!..

— Мы с ними не очень поладили, мой господин, — вмешался я.

— Они могут сколько угодно ненавидеть тебя, но ослушаться приказа сеньора!.. По коням! Мы едем без них! Пан Мешко, останься с нами в качестве свидетеля.

Итак, мы закончили объезд моих границ без пана Стефана. Позднее я гадал, не приписал ли мне Ламберт какие-нибудь земли барона, чтобы проучить его. Однажды эта граница мне боком выйдет.

На обратном пути в Три Стены мы устроили спонтанную охоту и, к счастью, добыли дикого кабана и тура. «К счастью» — потому что у меня не было ни единого кусочка мяса, чтобы угостить своих гостей, а ближайший супермаркет находился в семи сотнях лет отсюда.

Мы вернулись в сумерках, а Яша с рабочими уже закончили строительство половины здания. В сущности, дело несложное — складывать вместе подготовленные части, что-то вроде гигантского детского конструктора. Я проверил каждую деталь собственноручно, так что они, естественно, замечательно подходили друг к другу.

Граф Ламберт застыл на месте в священном ужасе.

— Они столько сделали без твоего присутствия?.. Я могу прямо сейчас предсказать результат нашего спора. Вышлю двадцать мулов с тканью, как только вернусь в Окойтц.

— Я возьму льняное полотно средней плотности, ваша светлость.

Это давало нам шторы и запасной набор простыней.

Летом все, не исключая меня, ходили босиком, но с приближением зимы рабочие начали изготавливать башмаки для своих семей. Обычно крестьяне делали обувь из березовой коры. Заворачиваете ноги в тряпки и привязываете подошву из коры кожаными шнурками. Подошвы держались одну-две недели, а потом приходилось вырезать новые.

Вначале меня опечалило такое убожество, но позднее я подсчитал, сколько времени требуется на дубление кожи и сколько — на вырезание новых подошв из березовой коры. Мужчина может наделать обуви на всю семью примерно за час. Дубление кожи при существующей в тринадцатом веке технологии займет месяц, а кожаные подошвы продержатся только один сезон.

И потом, носить березовую кору оказалось в пятьдесят раз дешевле. Я начал подозревать, что кожаная обувь стала популярной, когда уменьшилось количество берез. Однако последних на моих землях росло не так уж и много. Я посадил несколько отростков, но еще несколько лет нам приходилось покупать кору. Я обнаружил, что она годится для записей ничуть не хуже, чем для подошв, а стоит гораздо дешевле пергамента.

К тому времени как выпал первый снег, рабочие закончили наше основное жилище. Мы, конечно, никогда на самом деле не прекращали строительство, но замок стоял, и внутри него действовала сантехника. Наверное, мне следует рассказать о нем подробнее.

Здание достигало ста девяноста ярдов в высоту — то есть стояло наравне с обоими утесами — и восьмидесяти ярдов в длину. По структуре его можно было назвать пятью зданиями с огнеупорными стенами между ними.

Подвал с толстыми деревянными огнеупорными дверьми, которые мы со временем планировали обить железом, тянулся по всему периметру здания. Из-за неровной поверхности грунта он большей частью выступал из-под земли, но окон в подвале не было. Если смотреть из долины, можно увидеть только крепкий каменный первый этаж. Подвал мы в основном использовали для хранения продуктов и туда же перенесли пивоварню. Короткий туннель вел от подвала к ледохранилищу.

На первом этаже располагался коридор с главными (и единственными) воротами, оттуда же шел скат в подвал. Поступающие запасы еды сразу же с легкостью переправлялись в хранилище. Рядом с воротами мы поместили ванную комнату с душем, раковинами, чанами с горячей водой и дюжиной современных туалетов.

Затем идет прачечная, отличающаяся большим количеством раковин и сушилками. Я сделал парочку деревянных стиральных досок. По сравнению с местной практикой битья грязной одежды камнями моя технология ушла далеко вперед. После всех тягот, что я испытал, выманивая у графа Ламберта ткань, у меня не возникало желания увидеть, как какая-нибудь невежественная женщина растирает булыжником полотно в порошок.

Потом еще кухня, где находились печи, подогревавшие воду для остальных моих сантехнических усовершенствований. Несколько фарфоровых раковин предназначалось для мытья посуды.

Но единственным источником воды оставалась шахта. Мы распилили дерево на короткие чурбаны, выжгли их изнутри и прикрепили друг к другу, получив трубу. Затем согласно рельефу поверхности вырыли траншею, которая под легким наклоном спускалась от шахты к замку. Деревянные трубы тщательно подогнали друг к другу и залепили дыры глиной, чтобы уменьшить утечку воды.

Все лето вода оставалась достаточно чистой, но я знал, что положение изменится, как только мы доберемся до залежей каменного угля. Поэтому мы построили три гигантских фильтра, каждый по двенадцать ярдов в высоту — один из гравия, второй из дробленого известняка и третий из песка. Вода должна пройти все три, прежде чем попасть в замок. Может быть, мы и палили из пушек по воробьям, но я никак не мог проверить чистоту воды, а эпидемия просто стерла бы наше поселение с лица земли.

Под фильтрами располагался большой каменный резервуар, и, как и все остальное в системе водоснабжения, мы покрыли его грязью — по крайней мере в ярд толщиной, — которая служила изоляцией. Замерзшая вода в трубах могла бы стать главной проблемой нашего существования.

Самым большим помещением здания я бы назвал трапезную. Высотой в два этажа, она вмещала до тысячи человек. Зала простиралась на два отдельных строения, проходила через огнеупорную стену, в которой пришлось сделать гигантскую каменную арку. Меня беспокоила такая прореха в нашей защите от пожара, но и идея есть всем вместе тоже казалась крайне важной. Я успокоил свою совесть, повесив по бокам арки два огнетушителя. На втором этаже по кругу располагался балкон, который сообщался с лестницами, которые вели наверх.

Второй этаж проходил между двухэтажными воротами и трапезной. Там находились классные комнаты, детские и библиотека, которая оправдает свое название только тогда, когда у нас появится достаточно книг, чтобы заполнить ее полки. Там же мы поместили лавку, где можно было купить разные мелочи, необходимые в хозяйстве.

Последнее стало главным нововведением, так как, за исключением больших городов, люди имели возможность купить что-то, только когда рядом случался лоточник. Иногда Целыми месяцами хозяйки сидели без булавок и иголок, и потому старались сохранить небольшую сумму на эти мелочи, если вдруг появятся коробейники. Свой резерв они называли «деньгами на булавки».

Так как мы покупали оптом и выставляли наценку всего в сотню процентов — вместо обычных трехсот, — то наши цены в основном оказались гораздо ниже, чем у странствующих лоточников. Однако торговля приносила доход, потому что магазинчиком заправляла одна девушка, Янина, а спрос никогда не падал. Я установил твердые цены, по которым можно приобрести товары. Торговаться запрещалось.

С поставщиками мы обращались подобным же образом. Делали заявки, специально указывая количество и качество желаемого товара. Всегда покупали у предложившего самую низкую цену, однако если продукты оказывались низкого качества, больше не имели с ним дела. Наши методы ведения бизнеса возмущали буквально всех, но, так как торговля с нами приносила существенную прибыль, поставщики неизменно возвращались.

Вскоре в каждой корчме системы «Розовый дракон» в городах, где нас не трогали местные гильдии, появились точно такие же лавочки. Если нам запрещали вмешиваться в местную экономику, мы ставили лавочку прямо за городскими воротами и вели дела так, чтобы и дохода не получать, и убытков не терпеть. Не одна гильдия развалилась из-за подобной практики, но по крайней мере уровень жизни горожан решительно поднялся.

Над воротами располагались мои апартаменты с небольшой комнатой отдыха, двумя туалетами и двумя ванными.

Здесь жили пан Владимир, Кристина, ее четыре основные панны и огромное количество других девушек.

Принимая во внимание, что Кристина занималась кухней, кормившей восемьсот человек, Явальда заботилась о животных и присматривала за всеми нашими транспортными средствами, Янина держала лавочку и координировала поставку и продажу товаров, Наталья выступала моим личным секретарем и хранителем записей, а Анастасия следила за моим персональным хозяйством, я не мог ожидать от них еще и услуг по уборке замка.

Для поддержания чистоты мы взяли полдюжины дочерей рабочих. У моих служанок появились служанки.

Но мне и к ним предоставили полный доступ. Кристина решила, что так будет справедливо.

Мои апартаменты оказались более роскошными и просторными, чем я планировал, но пан Владимир убедил меня, что это необходимо по политическим соображениям — чтобы производить впечатление на благородных гостей.

Анна получила свое собственное стойло, которое использовала в основном для еды, так как все же предпочитала обычный лошадиный корм пище человеческой. Но она постоянно находилась рядом с нами. Это означало, что лестница должна быть больше, полы прочнее, а дверные ручки устроены так, чтобы и лошадь могла с ними совладать, потому что Анна любила присутствовать при беседах.

Все уже давно убедились, что я сумасшедший, так что на подобные чудачества внимания совершенно не обращали. Почему бы, собственно, и нет. В любом случае я — хозяин, а высокое положение имеет свои привилегии. Анна — замечательная девочка.

В остальных строениях располагались квартиры в четыре этажа. Типичное жилье составляло девять ярдов в длину и три — в ширину, хотя комнаты слегка различались по размерам, в соответствии с количеством членов семьи.

Холостяки обычно делили комнату на четверых, так же как и незамужние. Со временем девушки обнаружили, что можно выжить в одиночку и не заработать определенное клеймо в глазах общественности, и стали выходить замуж в более зрелом возрасте. Некоторые даже терпели до восемнадцатилетия, но я забегаю вперед.

На каждом этаже находилось по пять квартир вокруг лестницы, что пронизывала здание сверху вниз. На втором этаже коридор был гораздо меньше, чем на остальных, и содержал туалетную комнату — два унитаза и раковины на двадцать семей.

По стандартам двадцатого века мы построили перенаселенную второсортную ночлежку. По стандартам же века тринадцатого получилось сказочно роскошное жилье, и все, не исключая людей, живших в замке, считали меня ненормальным из-за такого расточительного строительства.

Корчма «Розовый дракон» номер три попала в распоряжение второго сына Тадеуша, Жигмунта Врулевского. Уменьшенная версия корчмы в Цешине, унаследовавшая тот же шик, она имела тридцать комнат, сдававшихся внаем, в основном для купцов, и стойла для животных.

Но, по сути, корчма превратилась в бар для мужчин, так как сильному полу иногда требуется уйти подальше от семьи и попить водки с приятелями. Наряды официанток поощряли подобное поведение: со временем они вообще начали обслуживать посетителей топлесс. Одна из девушек попробовала осуществить идею на себе, без всяких намеков с моей стороны, и получила за вечер больше чаевых, чем все остальные, вместе взятые. Через неделю все официантки последовали ее примеру.

Каким-то образом, несмотря на отсутствие табу на нагое тело, на то, что у нас был только один душ, где мужчины и женщины мылись вместе, а пиво стоило гораздо дешевле всего в паре сотен ярдов в трапезной, мужчины все равно предпочитали, чтобы кружки им приносили красивые девушки с голой грудью.

Традицию переняли во всех остальных корчмах сети «Розовый дракон», и доходы значительно выросли.

Мужчины платят за удовольствие. Более сорока процентов дохода с корчмы уходило на зарплаты, так же как и тридцать пять процентов — с лавочки. Остаток я откладывал. Однако люди могли не потребовать свое жалованье и нажиться на этом, хотя нам и приходилось идти на разные уловки, чтобы обойти глупые ростовщические законы Церкви. Рабочие предъявили мне жалобу, с возмещением восьми процентов от их годового жалованья, за то, что я не платил ям вовремя. Но я наверняка не пропустил ни одной выдачи жалованья.

Как потом выяснилось, жалованье составляло только небольшую часть уплывавших из моих рук средств. Я вскоре уступил давлению десятников и прорабов, желавших повышения оклада. На самом деле мне это почти ничего не стоило. Большую часть тех денег я получал обратно через корчму, лавку и сберегательный банк.

Потом еще появилось стойло для восьми наших лошадей, тридцати шести вьючных мулов и четырнадцати молочных коров. Явальда следила за животными и транспортными средствами.

Я настоял на том, чтобы всех животных хорошо кормили, не из каких-то экономических соображений а просто из элементарной порядочности. Я не собирался позволять дурно обращаться со своей скотиной. Это противоречило средневековой традиции использования животных в качестве рабов и предоставления им количества пищи, достаточной лишь для выживания. Естественно, люди опять объявили меня сумасшедшим, а когда заметили, что коровы продолжали давать молоко всю зиму вместо того, чтобы высохнуть от недостатка питания, признали меня колдуном — но опять-таки помешанным.

Мы также содержали двести цыплят, питавшихся в основном объедками со стола и кухонными отбросами. Из Кристины вышел маленький, но жесткий управляющий. Я пристрастился к свежим яйцам по утрам и завтракал обычно на рассвете. Все больше и больше народа присоединялось ко мне, особенно когда я передвинул обед с десяти утра на полдень.

Если не обращать внимания на мои привычки, то система из трех приемов пищи в день все же имеет свои объективные преимущества. Большинство женщин работало по полдня. Десятичасовой обед выпадал как раз на середину утренней смены. Зимой же многие мужчины работали слишком далеко от дома, чтобы возвращаться за горячим обедом. А так мы по крайней мере кормили их горячим завтраком.

Более того, мне нравилось питаться именно так, а хозяин в замке — я.

Думаю, я слегка перегнул палку с церковью, но у нас оставалось столько гигантских бревен, что мне стало стыдно не придумать сооружение, как раз подходящее под их размер.

И хотя население еще не дотянуло до тысячи, оно будет расти. Жилищ мы можем настроить сколько угодно, но у одного общества должна быть одна-единственная церковь. Если появляется две церкви, общество раскалывается надвое.

Так что мы построили церковь, способную вместить четыре тысячи человек.

Я долго раздумывал, прежде чем дать ей название. Потом остановился на Церкви Христа-Плотника.

Представьте себе два больших строения в форме буквы «А», одинакового размера в высоту, длину и ширину, перекрещивающихся посредине. Четыре массивных каменных столба спускались с поверхности скалы и поддерживали строение с каждого угла.

Четыре гигантские треугольные стены, каждая по восемнадцать этажей в высоту, со временем мы сделаем окна из цветного стекла, но на данный момент пришлось их закрыть досками. Даже и без витражей церковь производила надлежащее впечатление. Никаких ошеломляющих статуй или ярких полотен, просто огромные строгие бревна высоко в горах.

Без подъемного крана перетащить стволы на нужное место оказалось трудновато. Мы намеренно оставили несколько больших деревьев на строительной площадке. Они стали мачтами, к которым привязали лебедки и веревки, чтобы поднимать самые массивные части здания.

Когда центральная пирамида из четырех самых больших бревен и массивная деревянная основная площадка оказались наверху, мы смогли использовать их в качестве подпорок и срубили настоящие деревья. В тот момент, как они падали, я пережил несколько не очень приятных минут, потому как если бы стволы свалились не в том направлении, они бы разрушили всю конструкцию, которую построить заново нам бы не удалось. Но, наверное, Бог не захотел, чтобы его церковь развалилась. Все получилось.

В основном мы строили церковь сверху вниз. Сначала крыша, потом стены, в последнюю очередь — пол. По-моему, плотники не переставали укоризненно качать головами, даже когда мы закончили работу в срок.

Я приказал прикрепить намертво к полу алтарь, скамьи и остальные церковные принадлежности, в противоречие со средневековым обычаем изготавливать передвижные варианты мебели. Никто не посмеет использовать мою церковь для попоек, как часто случается в других городах.

Через месяц после визита пана Ламберта состоялась анонсированная монгольская охота, причем, по-моему, довольно успешно. Более сорока рыцарей приняли мое приглашение, включая братьев Банки, что несказанно обрадовало Янину, Явальду и Наталью. А монах Роман приехал из Окойтца посмотреть на забаву.

Считая всех людей пана Мешко и моих — женщин, мужчин и взрослых детей, — леса прочесывали более семисот человек, под прикрытием рыцарей, готовых помочь в случае беды.

Начав свой поход утром на расстоянии в сотню ярдов друг от друга, к закату они уже шли плечом к плечу, а долина кишела животными. Туры, волки, медведи… Их оказалось так много, что мне пришлось отдать специальный приказ не покидать замка той ночью. Не то чтобы кто-то по этому поводу сильно расстроился. Все были заняты игрой в душе.

Душ обрел самую большую популярность среди моих нововведений. Люди стояли спина к спине, живот к животу и выливали на себя тонны горячей воды. Кухонные печи горели, не переставая, и все равно еле справлялись со своей задачей.

Думаю, туалетом восторгаться труднее, но они тоже вызвали безграничное удивление. Один рыцарь пожаловался, что стирал кое-что из мелкой одежды в одной из низких раковин, нажал маленький рычаг, и белье исчезло!..

Наталья считала животных, пробегавших через ворота самостоятельно, а под конец поставила человека на свое место.

Получилось около четырех тысяч оленей, одиннадцати сотен диких кабанов, четырех сотен туров, шестисот волков, двухсот лосей, ста сорока медведей, плюс огромное количество рысей и других диких кошек, лесных куропаток, тетеревов, зайцев и прочей мелочи. И еще восемь самых больших коров, каких только видела Наталья.

Люди не верили своим ушам, когда она зачитывала список, но в конце концов это были все животные, жившие на сорока квадратных милях плодородной земли.

Они поверили утром, когда началась сама охота. Рыцари буйствовали два дня, выбиваясь из сил прежде, чем насыщалась их жажда крови. Простолюдинам приходилось поторапливаться, чтобы успеть оттащить и освежевать трупы животных.

Тадеуш, лучник, выпросил разрешение принять участие в бойне, и я также позволил ему забрать пару туш: мне совсем не хотелось портить забаву знати. Он тут же натянул лук и выпустил четыре стрелы, по одной за секунду. Каждая оказалась в голове животного: три оленя и дикий кабан. Все они упали более чем в двухстах ярдах от нас. Стрельба его оставалась такой же искусной, как и прошлой осенью. Потом Тадеуш опустил лук и с выражением озабоченности на лице вернул свои стрелы в колчан, прежде чем вернуться и помочь освежевать туши.

Все шкуры я забрал себе, потому что кожа нам могла понадобиться во многих случаях, и исчерпал все запасы соли только на них. Мне пришлось покупать дополнительные три тонны в Цешине еще до конца охоты.

Пять наших огромных бочек из-под пива еле вместили засоленное мясо. На несколько недель вперед пить нам оставалось только воду — пока не сделают новые бочки.

Сауну, каменную башню высотой девять ярдов, забили почти доверху.

Строительство коксовальной печи только закончилось, и ее еще не использовали ни разу. Она была того же размера, что и сауна, так как рабочие сооружали их по одному стандарту. Ее также использовали как коптильню, так что лесорубы с ног сбились, добывая дрова для обоих очагов.

В средние века больше всего ценилось не мускульное мясо, а внутренние органы. Все наслаждались ливером, сердцами и печенью.

Кухня тоннами выкатывала головки сыра, и я решил, что в следующем году обязательно сделаю машины для производства сосисок. В этом просто не хватало времени.

По мне, так настоящий интерес представляли зубры Мы поймали восьмерых: три теленка, четыре коровы и один бык. Этих гигантских диких животных истребили к двадцатому веку. Последнего зубра уничтожили в Польше в шестнадцатом столетии.

Они в основном черные с одной белой полоской вдоль спины — от головы до хвоста. Когда я сидел на Анне, которая больше средней боевой лошади, и бык поднимал голову, его глаза оказывались вровень с моими.

— Он мой!.. — закричал Владимир, опустил копье и бросился бы вперед, если бы я его не остановил.

— Не забывай правила, — предупредил я. — По крайней мере шестая часть самцов должна остаться в живых для продолжения рода, а этот у нас только один. И вообще я собираюсь одомашнить его. Подумать только, сколько на нем мяса! Наверное, целые три тонны!

— Вы никогда не одомашните этого зверя, пан Конрад.

— Можно все же попробовать.

Немало потрудившись и заработав одно серьезное ранение, нам удалось собрать животных в другой долине, которую мы огородили несколькими поваленными деревьями, чтобы закрыть зверям выход и не дать улизнуть. Со временем у нас появилось порядочное стадо, однако я опять забегаю вперед.

Шестьсот оленей мы заготовили на зиму. Никто и не подумал жаловаться, когда я отпустил половину самок, весь молодняк и шестую часть самцов из нашего улова. Мы и так получили больше свежего мяса, чем кто-либо когда-либо видел.

Монах Роман приехал из Окойтца, где изучал работу ткацкой фабрики по поручению своего аббата.

За ужином он преподнес мне замечательный сверкающий манускрипт, закрепляющий мое право собственности. Он сиял золотой фольгой и всеми цветами церкви.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Но где вы взяли краски и золотой лист?

— О, у меня теперь появилась настоящая коробка с красками. Ее мне подарила богатая вдова, в качестве подношения Церкви. В действительности обет бедности принес мне больше богатства, чем я мог мечтать. Вскоре обет послушания принесет мне пост управляющего ткацкой фабрикой в Кракове. Думаю, мне не стоит обсуждать обет целомудрия, но Окойтц — просто райский уголок.

Все согласились в следующем году устроить подобную охоту снова, и рыцарям хватило такта, чтобы не напомнить мне: в следующем году я уже буду мертвее мертвого.

Пан Мешко заметил, что в следующий раз надо захватить и его земли тоже, а граф Ламберт серьезно подумывал о проведении монгольской охоты на всей своей территории.

— Только подумайте! — говорил он. — Мы можем избавить мои поместья от волков и медведей! Вы знаете, сколько людей они убивают каждый год? Дюжины! А сколько у нас появится еды!

Кто-то подсчитал, что охотникам придется провести в полях несколько недель. Кто их будет кормить и где они будут жить? Как они смогут удержать волков, если те попытаются улизнуть из круга под покровом темноты?

Никто не знал, но все обещали подумать.

Когда дело дошло до раздела добычи, мы даже не потрудились выработать определенную систему. Просто каждый взял столько, сколько мог унести. Когда я заметил, что некоторые из моих йоменов подходят уже в третий раз, положил конец дележу.

Мы освежевали и выпотрошили волков, кошек и других несъедобных животных и вывесили их на ворота. Я объявил всем держателям собак, что они могут приводить и кормить своих животных этим мясом.

Но когда несколько рыцарей вернулись за скелетами, на воротах уже ничего не было. Скорее всего крестьяне забрали туши себе на обед.

До большой охоты жители Трех Стен существовали в основном на вегетарианском питании каши, капелька мяса и свежие овощи. Но потом мы превратились в любителей мяса и почти половину калорий получали через животную пищу. Дети стали расти быстрее и выше.

Позднее этой же осенью мы наконец добрались до угля и обнаружили, что можем делать кокс. Это означало очистку угля от всяких примесей глины и камня, а потом выжигание из него посторонних веществ.

Печь представляла собой девятиярдовый купол с отверстием сверху, через которое загружался уголь.

Остальную поверхность печи мы покрыли грязью в качестве изолятора, за исключением дверки для вынимания кокса. Уголь выкладывали на уровне двери в полтора ярда длинными граблями. Потом на верхнем слое разжигали огонь, и объем воздуха сокращался.

Вскоре вся масса начинала тлеть, купол печи направлял огонь вниз. Через определенное время уголь размягчался и летучие вещества — аммоний, сера и углеводород — испарялись на поверхность и там сгорали. Воняло жутко.

Рабочий заглядывал внутрь через небольшую дырочку в верхней части дверцы. Заметив, что все летучие вещества сгорели, уголь опять твердый, а раскаленный верхний слой светится, он вставлял медный распрыскивающий аппарат внутрь через верхнее отверстие и добавлял воды, чтобы затушить огонь и одновременно не слишком охладить печь.

Кокс, к этому времени превратившийся в почти чистый углерод, извлекался из печи лопатами с длинными ручками. Затем дверь обратно закрывали, и через верх засыпали новую порцию угля.

Если все сделать правильно, печь останется достаточно горячей, и уголь загорится сам собой. Наладив работу, мы приноровились за день перерабатывать по одной партии. К весне появилось восемь печей.

Каменщики могли строить новые даже в самую холодную погоду, потому что работали около функционирующей печи, которая размораживала землю вокруг, а купола состояли из сухого песчаника. Известь ни за что не выдержала бы жар.

ГЛАВА 19

Но вот наступила последняя неделя перед Рождеством, моя отсрочка от экзекуции вышла. Мне предстояло идти и сражаться, и убить — или умереть, чтобы подтвердить право ста сорока детей на нормальную жизнь.

Мне приказали привести бывших рабов с собой в Окойтц, и ослушаться я не мог. Однако я не собирался опять заковывать цепями. Мне хотелось представить их такими, какими они стали — христианскими детьми польских христианских родителей.

Если детям придется идти в Окойтц, приемные родители будут их сопровождать. То есть практически почти все население Трех Стен отправлялось в дорогу — за исключением людей, занимавшихся кормлением цыплят, поддерживанием огня и наблюдением за водопроводом.

Но это означало, что если я проиграю схватку, крестоносцам придется забирать христианских детей из христианских семей, и думаю, даже им не удастся легко провернуть подобное. А может, и удастся. Но попробовать стоило.

Восемьсот человек отправлялись в долгий двухдневный поход, но мы были сыты и находились в хорошей форме. На улице стоял жуткий холод, однако люди тепло оделись и прихватили достаточное количество одеял.

За нами тянулась длинная цепочка навьюченных багажом мулов. Пан Мешко ожидал нашего приезда.

Я заставил Илью отполировать уже готовую новую броню до зеркального блеска. Если мне нужно выходить на ристалище и защищать правду, справедливость, чистоту детства, я сделаю это в качестве рыцаря в сияющих доспехах.

Я также попросил его отполировать и мой старый шлем и надел его вместо нового, который тяжело снимался. Передний и задний листы железа брони имели круглый вырез сверху для головы. Из этого выреза выступал вверх и наружу металлический воротник. Новый шлем представлял собой двухстворчатую раковину с верхушкой на шарнирах. Снизу на нем располагалось кольцо, подходившее к кромке воротника брони. Два болта удерживали обе части шлема вместе.

В новом шлеме я мог повернуть голову из стороны в сторону, но наклонить — никак. Что важнее, ее нельзя насильно пригнуть. Старый шлем при соприкосновении с тяжелым мечом с легкостью сломал бы мне шею. С новым удар в голову через край воротника распространялся на верную часть туловища.

Но эта чертова штуковина тяжело снималась и одевалась. Без сильного рывка и помощника не обойтись.

На Анну мы тоже надели кое-какую защиту. Пластину на морду и кольчугу на шею — вот и все, что она позволила, и то после того, как я заверил, будто так она выглядит еще красивее.

Крючки для копья приделали по обе стороны от верхней пластины в надежде, что их наличие не вызовет подозрений у народа. А по обе стороны — на тот случай, если нам попадется левша.

Крючок на седле хорош, только когда тебе нужно попасть в чучело. В схватке с рыцарем требовалось что-то понадежнее.

Я сделал зарубку на краешке седла. В нее можно втиснуть древко копья, приложив немалые усилия. Это переносило силу удара на седло и, следовательно, на Анну, а мне не приходилось двигать ни единым мускулом. Мы продолжали тренироваться каждый день, и в конце концов я решил, что мы достаточно подготовились — в меру своих возможностей.

Кроме железа, которое покрывало меня с головы до пят, я носил только громадный плащ из волчьего меха. Должно быть, и Анна, и я выглядели довольно устрашающе. Во всяком случае, на нас многие косились.

Пан Мешко хорошо подготовился к нашему приезду, устроил рабочих на ночлег в амбар. Добыча, отнятая у крестоносцев, уже находилась в Окойтце, посуда и запас пищи были подготовлены.

Добрые соседи — счастье для человека.

Пан Владимир, пан Мешко и я вместе с паннами сели ужинать.

Но пан Мешко и пани Ричеза все еще не поколебались в уверенности в скорой моей смерти, с доспехами или без. Когда все знающие люди убеждены в чем-то безоговорочно, начинаешь им верить помимо воли. Пять месяцев каждый встречный твердил, что меня наверняка убьют. Я начинал понимать всю серьезность положения, поэтому оставаться веселым стоило немалого труда.

— Ладно, — сказал я. — Признаю, что опасность действительно существует. Я могу умереть через несколько дней. Что же нам теперь делать?

— Вы подумали о своих проектах и планах? — спросил пан Мешко.

— Ну, все возвращается к графу Ламберту, ведь так?

— Если вы не позаботитесь об ином исходе.

— Вы предлагаете мне составить завещание?

— Завещание могут признать, а могут и нет. Скажите, вы хотите видеть графа Ламберта управляющим вашим имением в Трех Стенах? — продолжил допрос пан Мешко.

— Он лучше справился бы с этим, чем большинство людей, которых я знаю. Но в действительности мне кажется, что пан Владимир здесь самый подходящий человек. Я могу сделать его своим наследником?

Пан Владимир выглядел шокированным.

— Я?.. Но я ничего не смыслю в технике!

— Да. Но у вас хватает мозгов, чтобы послушать тех, кто знает больше. Вы прирожденный лидер и можете позаботиться о своих людях. Более того, вы — представитель знати. Я не смог бы оставить Три Стены, например, Яше. Знать этого не потерпит. Нет, пан Владимир, думаю, вам не отвертеться.

Пан Владимир начал было что-то возражать, но пан Мешко оборвал его на полуслове:

— Теперь, когда с наследником решено, встает вопрос, как устроить дело. Я упомянул, что завещание могут и не признать. Это будет зависеть от настроения князя, то есть полагаться на случай не стоит. И все же давайте попытаемся, нам понадобится всего лишь кусок пергамента. Однако, думаю, ни князь, ни другие знатные особы не посмеют вмешаться, если вам унаследует дочь, к примеру. В конце концов, их собственное богатство и положение стоят именно на данном принципе.

— Но у меня нет дочери! — воскликнул я.

— Но могла быть. Совершенно очевидно, что пан Владимир и Анастасия любят друг друга уже давно. Даже такой старый человек, как я, способен это понять. Они хотят пожениться, но не могут, потому что барон Ян не потерпит крестьянки в качестве невесты для собственного сына, а его жена тем более.

Владимир вскочил в гневе, но пан Мешко цыкнул на него:

— Сядь, пан Владимир. Я знаю твоих родителей почти двадцать лет. Они даже на мою свадьбу не явились, несмотря на то, что меня посвятили в рыцари за несколько недель до нее, но вот моя дама все еще была простолюдинкой.

— Пан Мешко, вы говорите о моем отце и сеньоре!.. — вскричал пан Владимир.

— Я говорю о старом знакомом, и каждое мое слово — правда. Ты хочешь жениться на этой девушке?

— Да, конечно!

— А ты, Анастасия? Ты хочешь выйти замуж за сего горячего молодого рыцаря?

— О да!..

— Тогда заставь его помолчать немного, пока мы придумываем, как вам помочь.

— Но она не моя дочь! — вставил я.

— Но может быть ею. Ее родители умерли. Вы можете удочерить девушку. Когда она станет вашей дочерью и наследницей, даже барон Ян не захочет препятствовать женитьбе сына на самой богатой наследнице в княжестве. О, я знаю, что сейчас твои сундуки не ломятся от золота, но я видел, что ты устроил в Трех Стенах за несколько месяцев. Через год ты бы превратился в самого богатого в Польше человека. Даже без тебя все твои начинания принесут сказочное богатство. Любой, у кого есть хоть капля мозгов, скажет тебе то же самое. Итак, Анастасия получает мужчину своей мечты, пан Владимир — любимую жену и больше денег, чем сможет потратить за всю жизнь. А вы, пан Конрад, — наследника, что воплотит в жизнь ваши планы.

С доводами спорить никто не стал, поэтому пан Мешко вытащил пергамент, перо и чернила и нацарапал свидетельство об удочерении Анастасии и мое завещание, в котором специально оговаривалось мое благословение на брак пана Владимира и моей дочери.

— Вам просто необходимо сделать себе печать, — сказал пан Мешко, — хотя теперь уже слегка поздновато.

Все присутствующие поставили подписи на документах, пан Мешко прилепил свою собственную печать, а еще пообещал завтра же на обе бумаги раздобыть печати князя.

Когда наметилась вечеринка, я объявил, что приготовил несколько подарков. Пану Мешко и пану Владимиру достались плащи из волчьих шкур, такие же, как и мой.

— Я дюжину таких сшил, — сообщил я. — И раздам их всем высокопоставленным лицам, что появятся на поединке. На один плащ уходит около шести волков. Я вычислил, что если сумею сделать волчий мех популярным, люди более активно примутся истреблять опасных зверей. В самом деле, волчий мех очень прочный и теплый. Он содержит два разных вида волосков: длинные, жесткие, которые видно снаружи, и короткие, мягкие, почти как шерсть, у самой кожи. Волк действительно одет в овечью шкуру… Пани Ричеза, я не смог привезти ваш подарок с собой. Похоже, вы получите его не раньше весны. Но я оставил чертежи полной домашней системы водоснабжения и очищения в Трех Стенах, вместе с письменными указаниями для строителей. У вас будет горячая вода на кухне, плюс новая печь и настоящая ванная с маленькой водонапорной башенкой, управляемой ветряной мельницей.

Она лишилась дара речи. Честное слово. Я задолжал ей услугу за все это время. К тому же мне надо было где-то устроить смотрины нашей сантехники, а в ее доме останавливались все, кто проезжал мимо. Ну вот, добрый социалист постепенно превратился в несчастного капиталиста.

— Ну а вы, девушки, знаю, чего хотите. — Я дал Кристине, Явальде, Янине и Наталье по мешочку серебра. Они все высыпали монеты на стол и выразили свой бурный восторг.

Мешочек, предназначенный для Анастасии, остался у меня в руках.

— Что касается тебя, дочь, ты спала с мужчиной до свадьбы и не получишь от меня ничего, пока не исправишься и не начнешь вести праведную жизнь.

Несколько недель я жил с камнем на душе. Со всех сторон надвигалась беда, вокруг пришли в движение великие силы, а я никак не мог повлиять на их решение.

Мой друг, пан Конрад, шел на смерть, и в момент его расставания с жизнью я нарушу клятву, данную князю — защищать его до конца моих дней.

Ян, мой брат, навестил меня в Трех Стенах и рассказал, что отец гневается даже больше, чем я предполагал. Несколько месяцев спустя роковой битвы с крестоносцами он все еще проклинал меня на все лады. В таком состоянии он никогда не благословит мой брак с Анастасией… да и вообще с кем бы то ни было, если уж на то пошло.

И, наконец, моя любимая забеременела. Наш ребенок, может быть, даже сын, рос в ней, и, если я вскоре не приму безрассудное решение и не ослушаюсь своего отца, мой сын родится бастардом, его ждут бесконечные насмешки на протяжении всей жизни, а мою любимую заклеймят, как шлюху.

Я не мог остаться и жениться на ней, ослушавшись своего сеньора, но и не мог уехать за границу. Все мое богатство составляло девять гривен, которые я взял из дома в прошлом году. Я не истратил ни гроша с тех пор, как расстался с тем кузнецом. А девять гривен дадут нам всего одну ночь в придорожной корчме. Если мы сбежим, будем голодать неделями.

Если бы я попросил, уверен, пан Конрад непременно одолжил бы мне денег — то есть, скорее, дал бы, — потому что мертвому долги не отдают.

Но частью моего соглашения с князем Хенриком был отчет обо всех важных действиях пана Конрада. Хоть я пока и не видел нужды в докладах, я все же практически шпионил за своим другом. Как могу я с честью принять его деньги после этого?

И вдруг за какой-то час за столом пана Мешко все разрешилось. Мудрость и опыт пана Мешко и доброта пана Конрада за несколько дней до его смерти развеяли все мои невозможные трудности. Я попросту был в шоке и, боюсь, вел себя не совсем адекватно случаю. Даже когда все закончилось, им пришлось поднимать меня, чтобы возложить на плечи меховой плащ, предсмертный подарок пана Конрада.

Я решил, что пан Конрад лишил Анастасию серебра в шутку, как в общем-то оно и было, он мне потом подтвердил. Он не хотел, чтобы Кристина и остальные думали, будто впали в немилость.

Но когда я обнял свою любимую, чтобы проводить ее в нашу комнату, она вдруг вся напряглась. Убрала мою руку и сказала, что я веду себя неподобающе. Потом вышла, и ночь провела в комнате Явальды.

В Окойтц мы приехали на следующий день, когда солнце уже садилось.

Город переполняли людские толпы, и если бы мы не позаботились о размещении заранее, крестьянам пришлось бы замерзать на улице.

Все монахи из францисканского монастыря Кракова были здесь, вместе с большей частью жителей города.

Наверное, треть знати целого княжества прибыла на божий суд, или по крайней мере известила о своем непременном присутствии на поединке. Приехал епископ Краковский, ожидался и епископ Вроцлавский.

И конечно, явились купцы всех мастей, учуявшие легкую прибыль. Все вассалы графа Ламберта собрались в Окойтце, некоторые обещались приехать на следующий день, многие привезли с собой жен. Это означало также присутствие и моих родителей, но, слава Богу, их сопровождал Дядя Феликс.

— Слава Иисусу Христу, мой отец и сеньор, — официально поприветствовал я папу.

— Во веки веков! Итак, Владимир, ты приехал посмотреть на неприятности, которые сам и устроил, — ответил он сухо.

— Отец, князь…

— Я уже говорил и с князем, и с графом! Каким-то образом тебе удалось перетащить их на свою сторону. Но, только подумать, что мой сын сделал из меня клятвопреступника, это…

Он внезапно повернулся и ушел. Мать быстро посмотрела на меня, потом ему вслед, и бросилась догонять отца без единого слова.

Дядя Феликс глянул на меня:

— Я поговорю с тобой позже, сынок. Не вешай носа.

Он отбыл вслед за родителями.

С грустью смотрел я в том направлении, в котором они скрылись. Возможно, я недооценил силу гнева и непреклонность отца.

Позже я оставил компанию пана Конрада, чтобы поговорить с родителями, и в этой невообразимой толпе долго не мог найти их.

Я знаю, что большинство людей прибыло, чтобы увидеть, как свершается воля Бога, то есть по серьезному поводу. Но когда сталкиваются старые друзья, не видевшиеся месяцы, а может, и годы, встреча обычно получается шумная. Толпа стала похожа на карнавальное шествие, где один я — чужой.

Проходя мимо ниши между церковью и замком, где граф Ламберт установил пару скамеек, я услышал знакомые голоса. Укрылся в тени и начал слушать.

— Говорю вам, он спас мне жизнь трижды. Помнишь, парень, как моя лодка застряла в камнях у Дуная? Если бы пан Конрад не пришел на помощь, наши косточки сейчас бы уже тлели там! А через пару дней в Кракове, в тот самый день, что я рассчитал тебя, он со свечой в руке разбудил меня как раз в тот момент, когда три вора уже собирались перерезать мне горло и исчезнуть с моими вещами!

— Я не слышал об этом, Тадеуш, — сказал монах Роман.

— Очень похоже на него — ничего не рассказывать о своих добрых делах. Говорю вам, пан Конрад — святой.

— Ну, это уже будет Церковь решать. Но правда, что каша не заварилась бы, если бы он не уступил моим мольбам и не отправился в Сац вызволять тебя из темницы Пшемысла, — вступил Роман. — Он привел меня к Богу! Я был грешником, прежде чем повстречался с ним — поэт, плюющий на Церковь и все святое. Но его праведность послужила мне примером и обратила меня на путь истинный. А его щедрость!.. Понимаете, каждый день, целую неделю, он отдавал мне все деньги, которые получал за нелюбимую работу, чтобы я мог поесть и уснуть под крышей. А я в ответ принес ему послание, которое приведет его до смерти…

— Он никогда не спасал мне жизни, — проговорил Илья, кузнец. — Однажды он даже чуть не оборвал ее, когда отхватил кончик наковальни, где я работал, единым ударом своего тонкого меча.

— Это действительно правда? Я думал, просто люди болтают, — удивился Тадеуш.

— Правда. Но, скажу я вам, пан Конрад научил меня большему в моем ремесле, чем отец, а папа был истинным мастером. Пан Конрад слишком хорош, чтобы позволить ему умереть!

— Он не умрет, пока я еще могу согнуть лук Вы все видели, как я стреляю. Меня еще никто не превзошел в целом мире. Это дар. Дар Бога. И теперь я знаю, для чего он послан мне. Я собираюсь сидеть на вершине его мельницы в день суда. Оттуда я могу попасть в любого из присутствующих на поле, хотя ни один крестоносец не поверит, что стрела может долететь так далеко, не говоря уже о том, чтобы убить человека.

— У меня есть наконечники для стрел, которые пробьют любые доспехи, — произнес Илья. — Даже ту новую диковинную броню, что я выковал для пана Конрада. Если тебе они понадобятся…

— Я возьму их.

— Это не сработает, Тадеуш. Слишком много людей слышали о твоей стрельбе, не говоря о тех, кто самолично видел. Ты совсем не старался сохранить свое умение в секрете! — заметил Роман. — Они тебя найдут и повесят, а пану Конраду не станет ничуть не лучше. Даже хуже, возможно, пану Конраду засчитают нарушение правил и убьют из-за тебя.

— Придется рискнуть.

Три заговорщика замолчали. Потом подал голос священник:

— Если крестоносца убьет человек, последнего обязательно поймают. Но если это будет деяние Господне…

— Что ты имеешь в виду?

— Что, если золотые стрелы упадут с неба и лишат жизни злодеев? Ведь именно из-за этого весь сыр-бор? Они хотят узнать волю Бога?

— Но у меня нет золотых стрел, — огорчился Тадеуш.

— Будут. — Роман открыл коробку с красками. — Думаю, у меня осталось достаточно золотых листов, чтобы покрыть восемь стрел.

Я вышел из тени.

— Я услышал достаточно. Вы, негодяи, собираетесь посмеяться над тем, что является сутью Божьего суда!

— Его сутью является драка взрослых людей, которые из-за отсутствия мозгов не могут решить свои проблемы мирным путем! — вскричал Илья, вскакивая на ноги. Крепкие мускулы заиграли на руках могучего кузнеца.

— И еще убийство лучшего во всем христианском мире человека за то, что у него хватило чести освободить несчастных детей из рабства крестоносцев! — добавил Тадеуш, присоединяясь к Илье.

— Вы, грязные крестьяне! Как вы разговариваете с опоясанным рыцарем?!

Маленький священник встал между нами.

— Братья! Христиане, помните, что вы все братья перед ликом господа Бога!

Смелость маленького человека поразила всех, и два дюжих крестьянина попятились назад.

— Вы тоже, пан Владимир, — сказал Роман, — присоединяйтесь к нам. Мы нуждаемся в вашей помощи.

— Мне присоединиться к крестьянам и опозорить рыцарский орден?

— Вы тоже в долгу у пана Конрада. Говорят, он устроил все так, чтобы вы могли жениться на его приемной дочери и, таким образом, стать его наследником. Неужели вы такой человек, чтобы желать смерти лучшему другу, а потом завладеть его деньгами?

— Конечно нет, черт возьми! Но…

— Тогда сядьте и послушайте. Нам нужна ваша помощь, так же, как и ему.

— Что же вы от меня хотите?

— Вот мой план, — начал монах Роман.

Итак, я оказался на турнирном поле холодным зимним утром, ехал на коне и ждал, пока в меня выстрелят.

Веселье в Окойтце длилось всю ночь, и на поле не было ни единого человека.

Тадеуш заверил нас, что добавочный вес золота собьет ему руку, и захотел немного попрактиковаться.

Так как весь наш план мог рухнуть, если бы он промазал, то монах Роман целую ночь трудился над четырьмя стрелами, покрывая их золотом, а я поутру со щитом на копье гарцевал на Ведовском Пламени по полю, изображая движущуюся мишень.

Поразительно, чего только не приходится делать истинному рыцарю, чтобы выполнить свой долг.

Первая стрела пролетела на два ярда ниже положенного места, и я начал раздумывать, не погибну ли в ходе тренировки. Стрела на два ярда правее проткнула бы мое сердце.

Я опустил щит к земле четыре раза, показывая лучнику, насколько низко прошла его стрела. Он находился так далеко, что не мог видеть собственных стрел.

Вторая лишь ненамного разминулась с нижним краем щита. Хорошо. Кажется, у Тадеуша проблемы скорее с высотой, чем с направлением. Я скорее всего останусь в живых. Щит опустился на землю один раз.

Третья ударила прямо в щит, и я поднял руку, просигналив лучнику. Четвертая разминулась с первой не больше чем на палец, несмотря на то, что я пустил Ведовское Пламя в галоп.

Я спешился, чтобы подобрать стрелы, потому что мы договорились на по меньшей мере три раунда тренировок.

Но, нагнувшись за последней стрелой, я увидел направляющегося ко мне пана Лештко. По гербу на щите я мог бы за версту узнать его, хотя с другими рыцарями мне так не везло. На западе рыцари носят на щитах собственные гербы. В Польше мы носим герб своей семьи, который дарует князь или король, когда таковой имелся. Во всей Польше их не больше сотни. Но родители пана Лештко остались далеко на севере, в Гнезно, и в княжество приехал он один из всей семьи.

Я спрятал стрелы за щитом.

— Пан Владимир!.. Рано вы встаете! Ваша милая решила выбросить вас за дверь в такой холод?

— Вы могли бы и знать, пан Лештко. Будучи крестьянской девушкой, она оставалась полной желания, теплой и простой. Теперь же, став дочерью пана Конрада, она не даст мне даже и за руку ее взять до свадьбы! А отец еще даже не благословил наш брак! Нет в мире справедливости, скажу я вам.

Пан Лештко засмеялся, как я и хотел.

— Ты, несчастный сукин сын! И все же она поступает правильно. Как дочь пана Конрада, она должна блюсти приличия, сохранять и его, и твою честь. А тебе, мой мальчик, остается только то, что делали все добрые сыны знатных родителей.

— И что же это?

— Утешить сердечную муку другой девкой! Пойдем! В Окойтце их тысячи! У меня есть одна, которую я согласен тебе одолжить. Когда с неба льется суп, мудрец подставляет горшок!

Я пообещал вскоре присоединиться к нему, и мы поехали в сторону города. К тому времени на улицы высыпали дюжины людей, и дальнейшая тренировка не имела смысла.

Мы договорились, что Тадеуш будет стрелять, только когда у пана Конрада появятся серьезные проблемы, что почти неизбежно. Но, может, и оставалась еще капля надежды.

ГЛАВА 20

Я не отдал серебро Анастасии в шутку, так как пытался развеселить компанию. Все вели себя, как на похоронах — на этот раз моих собственных.

К тому же, когда бы я ни дарил что-либо одной из девушек, остальные тут же хотели получить то же самое. А я не собирался позволять Кристине, Янине, Наталье и Явальде впадать в роль моих дочерей. Они слишком хороши в постели.

Слава Богу, я никогда не спал с Анастасией. Она уже принадлежала Владимиру, когда я в первый раз встретил ее. Иначе на моей совести вместе со всем другим оказалось бы еще и кровосмешение.

Тем не менее Анастасия восприняла свою роль моей дочери всерьез, что, может, и к лучшему. Большинство из того, что я делал в этом веке, нарушало все мыслимые обычаи и традиции, но оскорблять Церковь и институт семьи по меньшей мере неразумно. От перемен слегка пострадала личная жизнь пана Владимира, но он переживет. Слишком многое поставлено на карту.

В Окойтце находилось больше народа, чем на улицах Нового Орлеана на масленицу, и примерно такое же настроение охватило толпу. Я сам себе казался жертвенным ягненком, на убиение которого все приехали посмотреть.

О, каждый был вежлив, особенно вежлив, слишком вежлив подчас. Всякий человек в толпе считал, что я через полтора дня стану мертвецом, и старался сделать мои последние часы как можно более сладкими — пусть даже и приторно-сладкими.

Потребовался целый час, чтобы устроить моих крестьян в Окойтце, несмотря на предварительные договоренности. Самое лучшее, что нам предложили, — крыша над головой для каждого и минимальная площадь на грязном полу. Людям приходилось лежать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы поместиться в доме всем сразу. По крайней мере никто не замерзнет: такое количество человеческого тепла способно растопить айсберг.

Потом я решил сходить доложить о своем прибытии графу Ламберту.

Он был с князем.

— Однако, мой мальчик. Ты привлек внимание массы народа, — заметил князь Хенрик.

— Да, ваша милость. Полагаю, мне следует считать себя польщенным.

— Не думаю. Большая часть из этих людей приехала увидеть, как проливается кровь, и их не особо волнует чья… Что это такое на тебе надето?

— Ваша милость, я как-то раз говорил вам, что покажу, как делать лучшие доспехи. Ну, вот и первый экземпляр.

— Мило. Я уверен, дамы оценят. Вопрос в том, сможет ли броня не дать крестоносцу оценить тебя.

— Думаю, это мы выясним через пару дней, ваша светлость.

— Да, выясним. Ты привел с собой детей?

— Да, ваша милость.

— Где ты их приковал?

— Нет, ваша милость… то есть я их не приковывал. Они со своими семьями.

— Их семьи мертвы. Крестоносцы не оставляют свидетелей.

— С новыми семьями, ваша милость. Каждого из них усыновила семья моих рабочих в Трех Стенах. Я сказал, что сделаю из них христиан, и выполнил обещание. Все они добровольно крестились. Они теперь христиане, и члены польских христианских семей.

— Ты сказал, что заставишь лошадь петь, и Бог свидетель, ты это сделал! — засмеялся князь. — Да, когда ты умрешь, крестоносцам придется иметь дело с епископом, чтобы вернуть себе рабов! Здорово!.. Ты собираешься продолжить борьбу даже после смерти! Твой народ действительно великий, пан Конрад!

— Зависит от того, что под этим понимать, ваша милость. Здешний народ, кажется, воспринимает войну как спорт, в который играют по определенным правилам. Ею наслаждаются. Мы же ненавидим войну. Мы ненавидим драку. Мы не развязывали войну вот уже пятьсот лет. Но когда нам приходится вступить в бой, мы деремся всерьез и насмерть. Я не хочу сказать, что мы умеем драться. Как раз наоборот. Наши дети не растут с мечтой добыть славу на поле боя. Наши девушки не соревнуются между собой за внимание солдат. Наши юноши не проводят все свое время в обсуждениях стратегии и тактики. Поэтому когда приходит война, мы плохо деремся, непрофессионально. Но мы выходим на поле боя с готовностью стать калекой, или даже умереть. Мы ведем длинные войны, но побеждаем.

— И насколько длинны ваши войны?

— Однажды мы воевали сто тридцать лет, когда даже само название нашей страны стерли с карт. И победили.

Разговор зашел в тупик. Потом граф Ламберт нарушил молчание.

— Ты сказал, что ваши девушки невысокого мнения о солдатах. За кем же они гоняются?

— Ответ вас удивит, мой господин. Многие визжат и неистовствуют при виде музыкантов.

— Вы правы, пан Конрад. Я поражен. Музыканты?..

Вмешался князь:

— А, вот и его преосвященство епископ. Я должен доложить об обращении прусских детей в христианство. Забавно будет посмотреть на его корчи!

Когда князь ушел, я надеялся тихо улизнуть, но граф Ламберт и слышать об этом не хотел. Он таскал меня за собой всю ночь и представлял друзьям. Через пять минут я пресытился вниманием и не имел ни малейшего понятия о последней сотне людей, с которыми меня познакомили.

К моему удивлению, несмотря на толпы народа, мне выделили отдельную комнату. Частично повлиял статус жертвенного ягненка, но, думаю, сыграл свою роль и тот факт, что именно в этой комнате умер Михаил Малиньский, и народ приписал ей какие-то глупые сверхъестественные свойства.

Янина, Явальда и Наталья где-то бродили с братьями Банки, а мы с Кристиной получили капельку спокойствия и уединения.

На следующее утро я встретил отца Игнация и пригласил его в свою комнату, единственное тихое место в Окойтце.

После моей исповеди он сказал:

— Ты проделал огромный труд, обращая тех пруссов.

— Да не особенно, святой отец. Они были бездомными детьми. Мы дали им тепло и любовь. Религиозные наставления и обращение пришли сами собой.

— Тем не менее это первый успех Церкви в работе с пруссами за триста лет! Что до стратегии предоставления детям свободы, она, возможно, принесет успех. Епископы Вроцлава и Кракова убеждены, что Церковь должна удержать победу. Они попросили моего аббата позволить братьям вооружиться палками, чтобы мы смогли защитить детей силой, если понадобится!

— Тогда как вы думаете, может быть, они поговорят с крестоносцами, и сражение вовсе отменят? Я с радостью верну им обратно меха, янтарь и другие товары. Я не хочу никого убивать и, естественно, не хочу умирать сам. Я не могу отдать детей, но, если Церковь собирается защищать их даже в случае моего поражения, зачем вообще драться?

— Стоящая мысль, пан Конрад. Я изложу ее их преосвященствам.

Он поднялся уходить.

— Еще одно, святой отец. Есть какие-нибудь новости о церковном расследовании?

— Удивлен, что это заботит тебя в такое время, но да, новости есть. Я говорил тебе, что по приказу епископа бумаги отослали в итальянский монастырь. Они вернули документы с резолюцией, что подобное дело должно решаться через каналы белого духовенства. С удивительной скоростью мой аббат послал письмо епископу Кракова, который переслал его епископу Вроцлава, так как твои земли находятся в Силезии, то есть относятся к Вроцлаву.

— То есть оно побывало в Италии, но вместо того, чтобы попасть в Рим, отправилось обратно в Польшу? Невероятно!

— Действительно. Кто бы мог подумать, что письмо может преодолеть весь путь до Италии и обратно за всего лишь одно лето и осень? Кажется, сам Бог подгонял его! Но теперь мне надо идти просить аудиенции у их преосвященств, чтобы передать твое предложение.

Да, даже в Церкви нашлось место бюрократии.

Крестоносцы появились в полдень. Чуть ли не тысяча рыцарей в доспехах и на боевых конях. Цепочка их мулов с поклажей растянулась на мили: они производили впечатление скорее захватчиков на вражеской территории, чем зрителей, прибывших посмотреть на Божий суд.

Крестоносцы разбили палаточный лагерь рядом с Окойтцем, на противоположной стороне относительно турнирного поля. Он не походил на обычную для средневековья мешанину шатров, но напоминал аккуратный современный палаточный городок, или по крайней мере древнеримский.

Немцы, понятное дело.

К несчастью, лагерь стоял по ветру к городу, и время от времени от него исходил дурной запах. Задав пару вопросов, я узнал, что в качестве доказательства строгости ордена крестоносцам запрещалось бриться и мыться.

Неудивительно, что они такие злобные.

Я видел, как два епископа со свитой входили в лагерь. Очевидно, мое предложение достигло их ушей. Я также заметил своего старого врага, пана Стефана, и его отца, въезжающих туда же. По крайней мере все мои неприятели собрались в одном месте.

Вечер длился слишком долго, раздражающе долго, с бесконечной вереницей доброжелателей, становившихся в очередь, чтобы сказать мне пару печальных слов.

Какой-то ублюдочный купец установил игральный стол, за которым бились об заклад на исход схватки. Ставки — тридцать восемь против одного не в мою пользу. На столе лежала пара пергаментных листов, на которых записывали игроков и поставленную сумму, а в две открытые бочки у всех на виду бросали деньги. Когда бой закончится, купец возьмет себе одну двенадцатую от всей суммы, а остальное разделит между выигравшими соразмерно их ставкам. Два вооруженных охранника следили за бочками. В той, что содержала ставки на меня, денег набралось очень мало. У меня все еще оставались двадцать шесть тысяч гривен в замке графа Ламберта, я поставил всю сумму на себя.

На самом деле я не игрок, но существуют споры, в которых невозможно проиграть. Мой вклад поменял расклад на восемь против одного — но, собственно, какого черта? Если я проиграю, меня это не особенно расстроит, поскольку я буду уже мертв.

Под конец я вернулся в свою комнату и оставил Наталью у двери, наказав никому не давать меня беспокоить. У девочки просто дар в этом деле.

Почему, черт возьми, все так уверены, что я умру? Я собирался выиграть!

И ни на минуту не уставал убеждать себя в этом.

За ужином епископ Вроцлава известил меня, что крестоносцы мое предложение и слушать не захотели. Они считают, что должны отомстить за пролитую мною кровь. Пан Стефан уверил их в моих колдовских способностях, и в любом случае выставленный ими боец непобедим.

— Конечно, профессионал непобедим, ваше превосходительство. Любой профессионал непобедим. Мы деремся насмерть. Единственный победимый профессионал здесь мертвец.

Все посчитали мою речь шуткой и засмеялись.

— Будь что будет, сын мой. Обращение пруссов — замечательное деяние во славу Бога. Но оно поставило Церковь в неловкое положение. Мне придется защищать детей — возможно, от крестоносцев, то есть от одной из ветвей Церкви! Если ты сумеешь победить завтра, это поправит положение.

— Ваше преосвященство, я буду очень стараться выполнить все ваши пожелания.

Я поклонился и подумал: «Напыщенная задница!»

— Спасибо, сын мой.

Во время еды я раздал оставшиеся плащи из волчьего меха князю, его сыну, семи графам, включая Ламберта. Объяснил, почему волчья шкура является подходящим материалом для верхней одежды и почему, если она войдет в моду, численность волков начнет сокращаться. По-моему, они приняли подарки просто в память обо мне, но я старался.

После ужина я пошел в конюшни и тщательно вычистил Анну. Потом провел с ней несколько часов. Она оказалась единственной, кто не верил, что ее хозяин вскоре умрет. Лошадка знала, что мы победим!

Ночь выдалась скверная. Кристина только и делала, что рыдала. Мне пришлось пригрозить выбросить ее из спальни, чтобы хоть немного поспать. Я даже предложил плаксе пойти поискать Петра Кульчиньского. Это ее утихомирило.

Утром я опять исповедовался и пошел в церковь. Ее наполовину заполнили крестоносцы, которые выстроились по правую сторону от центрального прохода. По левую сторону стояла княжеская знать. Чистое венчание, если не обращать внимания на вонь.

Когда настало время причастия, к священнику подвели только меня и одного крестоносца. Очевидно, именно с ним я и буду драться в полдень.

Мы подняли головы и тут же узнали друг друга. Голубые ледяные глаза и сломанный нос. Шрамы на лбу и щеке; очень длинные, очень светлые волосы, все такие же сальные.

В самый первый свой день в тринадцатом веке я подвергся нападению крестоносца. И это тот самый ублюдок!..

Церемония причастия не позволяла нам разговаривать, что, может, было и к лучшему. После мессы крестоносец тотчас покинул церковь, так что у меня не появилось шанса переговорить со своим противником. Впрочем, я все равно не знал, что сказать.

В полдень мы были готовы. Погода стояла холодная и облачная, облака плыли очень низко. Хороший день для боя. Солнце не слепит глаза, нет риска получить солнечный удар.

Турнирное поле представляло собой квадрат в триста ярдов, отмеченный маленькими флажками на палках. Минувшей ночью выпало несколько сантиметров снега, и поле сияло нетронутой белизной. Невозможно представить, что тремя месяцами раньше оно золотилось колосьями. Теперь мы удобрим землю кровью.

Крестоносцы выстроились вдоль двух сторон поля, близких к их лагерю, поляки заняли оставшиеся стороны. Знать уселась на скамеечки впереди. По просьбе князя никто из них не принес иного оружия, кроме церемониальных мечей. Он опасался того, что развяжется драка.

Которую он непременно проиграет.

Простолюдины столпились позади знати. Священники стояли тесной группой за двумя епископами.

Арбалетчики заняли четыре угла поля, двое из княжеской охраны и двое от крестоносцев. Их работа — убить рыцаря, нарушившего правила.

Герольды без роздыху трудились несколько дней, организовывая бой, и думаю, они постарались на славу, хотя и не мог отличить плохую их работу от хорошей.

Прозвучал шестой удар колокола. Трубач сыграл что-то душещипательное, и два главных герольда вышли с пергаментными свитками. Я немного времени потратил на написание своего обращения, потому как в нем полагалось изложить мои взгляды на причину схватки. По традиции, первым должны читать обращение крестоносцев. Чем и занялся княжеский герольд — тот, что говорил заглавными буквами, потому как герольд крестоносцев не понимал польского.

— Знайте, Все Присутствующие, Что Во Второй День Августа, 1232 Года Нашего Господа, Наглый Разбойник, пан Конрад Старгардский, Преступно и Злонамеренно Напал на Караван с Товарами, на Собственность Тевтонских Рыцарей Святой Марии в Иерусалиме. В Этой Злобной Атаке Он Лишил Жизни Пятерых Членов Нашего Священного Ордена и Нанес Пожизненное Увечье Шестому, Когда Честные Рыцари Мирно Исполняли Долг Своего Ордена. Мы Молим Бога, чтобы Он Влил Силу в Руку Нашего Воина, Помог Стереть с Лица Земли Богопротивного Разбойника Пана Конрада и Вернуть Собственность Нашего Ордена, Включая Рабов-Язычников. Да Свершится Воля Божья!

Я, конечно, знал содержание их обращения — прочитал копию еще за день до сражения. Князь позаботился о том, чтобы там не упоминалось имя пана Владимира. Думаю, причиной согласия крестоносцев с данным пунктом стал размер его обширной семьи. Разжигать вражду с таким количеством людей не захочется даже крестоносцам.

Однако последняя фраза о язычниках-рабах стала для меня новостью. Они ни на каплю не изменили своих намерений.

Потом тот же герольд прочитал мое обращение:

— Знайте, Все Присутствующие, Что Во Второй День Августа, 1232 Года Нашего Господа, Я, Пан Конрад Старгардский, Встретил Семерых Крестоносцев, Замешанных В Преступном Деянии. Они Издевались Над Ста Сорока Двумя Детьми, Приковали Их Шея к Шее, И Заставляли Идти со Стертыми Ногами И Кровоточащими От Побоев Спинами. Я Попытался Освободить Детей И Выполнить Как Свой Христианский Долг, Так И Долг По Отношению К Своему Сеньору, Графу Ламберту. На Меня Напали Крестоносцы, Семеро Против Одного. Но Бог Был На Моей Стороне, И Мы Победили. Я Проследил, Чтобы Детей Приняли В Добрые Христианские Семьи И Дали Им Необходимые Религиозные Наставления. Все Они Теперь Христиане, И Не Могут Возвратиться в Свое Прежнее Состояние Незаконного Рабства. Я Заявляю, Что Крестоносцы — Дьявольский Орден, Скрывающийся Под Маской Набожности. Я Заявляю, Что Они Торгуют с Неверными Магометанами, Тем Самым Народом, Что Незаконно Удерживает Святые Земли, И С Кем Орден Должен Воевать. Я Заявляю, Что Они Захватывают Пруссию, Исходя Только Из Своей Жадности. Они Не Делают Ни Малейшей Попытки Религиозного Обращения Этих Людей, А Вместо Того Убивают Их, Мужчин, Женщин и Детей. Я Заявляю, Что Дьявольский Орден Крестоносцев Должен Быть Распущен, А Его Бывшие Члены — Изгнаны Из Польши. Более Того, Я Объявляю Рабство Оскорблением Господа, Ибо Человека Создали По Образу и Подобию Бога, а Образ Бога Нельзя Подвергать Унижениям! Да Свершится Воля Божья!

Князь решил, что я поступил глупо, не упомянув о добыче, и нет ни единого шанса распустить или изгнать орден крестоносцев. По крайней мере из княжества Мазовии. Ему понравилась возможность установить подобный прецедент на своих территориях, но она осуществится только в невероятном случае моей победы.

Епископ заметил, что мои теологические рассуждения порождали кучу вопросов, но не стал вносить исправлений.

Я написал обращение, и оно мне понравилось. Упоминание о мехах и янтаре добавило бы нотку грубости, и, как бы то ни было, мое обладание ими не вызывало сомнений.

Герольды отошли на другую сторону поля, чтобы прочитать обращения крестоносцам по-немецки, княжеский герольд перевел и мое письмо. Он, возможно, туго соображает, но при этом знает девять языков. Я видел, как по толпе крестоносцев прошла рябь недовольства во время чтения моего обращения. Хорошо. Смятение во вражеских рядах!

Каждый епископ прочитал короткую проповедь, священники вознесли молитву, и мы, наконец, приступили к делу.

Я не горел желанием ни сражаться, ни умирать, но ожидание сводило меня с ума. И все же приступ чистого страха охватил меня, когда я осознал, что через пару минут, вполне возможно, буду валяться мертвый.

Еще один трубный глас — и герольды покинули поле. Последовала команда:

— По коням!

Я опустил забрало, выставил вперед копье, и мы помчались.

— Делай все по порядку! Как на тренировке! — неслышным шепотом закричал я, пытаясь убедить себя, что не испугался до одури.

Мы с Анной летели к противнику, я вставил копье в крючок и зарубку на седле, как проделывал тысячу раз во время упражнений. Потом вытащил меч, как можно незаметнее, и приготовился нанести ублюдку двойной удар, так хорошо отработанный нами дома.

Анна, как всегда, попала точно в цель. Копье ударило прямо в центр щита, а потом весь мир перевернулся.

Я отреагировал с немым удивлением. Просто не смог понять, что произошло — я каким-то образом оказался в воздухе! Соприкосновение с обледеневшей землей оказалось жестоким, в доспехах или без оных. Я лежал, на мгновение потеряв сознание, пока не очухался.

Встал, пошатываясь. Слой снега, недостаточно толстый, чтобы смягчить мое падение, все же без труда спрятал меч! Я бегом вернулся на место столкновения, но не смог найти свое оружие. Копье сломалось. За исключением ножа, который я добыл в Цешине прошлой весной, мне нечем было себя защитить.

Подняв глаза, я увидел, как противник разворачивает коня и снова скачет на меня, опустив копье. Я вытащил нож и застыл в ожидании. Больше мне ничего не оставалось.

Анна повернулась и поняла мои затруднения. Она поскакала вперед и атаковала, но не крестоносца, а его коня.

Через пару секунд моя лошадь уже вырвала порядочный кусок мяса из крестца скакуна тевтонского рыцаря, а потом сломала ему обе задние ноги своими копытами.

Противник свалился на землю с элегантностью мешка с картошкой. В толпе крестоносцев раздались крики: «Колдовство!» и «Против правил!».

Явно пан Стефан провел с ними беседу. Я уже ожидал получить арбалетный болт в спину, но судьи решили, что я не отвечаю за свою лошадь, когда не нахожусь в седле, и вообще — что взять с глупого животного?

Анна подбежала ко мне и мимоходом выбросила копытом меч из-под снега. Он выскочил, как мячик для гольфа, и полетел ко мне рукояткой вперед. Пришлось выронить нож, чтобы поймать его, но мне только того и надо было.

По крайней мере мне так показалось.

Потом она остановилась и оглянулась, твердо уверенная, что победа в моих руках.

Крестоносец быстро поднялся. Его конь плакал от боли, но рыцарь не удосужился даровать животному легкую смерть.

Тевтонец бегом приближался ко мне.

— Позаботься о своем коне! — крикнул я. — Я подожду здесь!

— Этим я займусь позже! Вначале прослежу, чтобы ты на этот раз точно сдох!

Мне ничего не оставалось, как только встретить его с мечом в руках.

Ублюдок был хорош. Он бы с легкостью завоевал олимпийскую медаль по фехтованию. Даже размахивая тяжелым, в полторы руки длиной, мечом, он двигался быстрее, чем я со своим тонким стальным лезвием. Более того, он гораздо лучше меня знал, как обращаться со щитом.

Крестоносец пробился через мою защиту и влепил затрещину по левому виску. Он бы убил меня, если бы я носил свой старый шлем. А так только повернул шлем вправо примерно на девяносто градусов и, согнув стальной воротник, защемил его.

Я не мог повернуть голову! Смотря вперед, я ничего не видел! Чтобы хоть что-то рассмотреть, мне приходилось поворачивать голову вправо.

Я отбросил щит и перешел на чистое фехтование. Больше мне ничего не оставалось. Чтобы пользоваться щитом, надо иметь возможность смотреть вперед. Со стороны польской толпы послышался рев, но у меня не было времени думать об этом.

Противник пробивал мою защиту раз за разом, но Илья изготовил мне очень хорошие доспехи. Большую часть ударов я даже не чувствовал.

— Умри, ты, исчадие ада! Что нужно, чтобы убить тебя? Кол в сердце?!

У меня не хватало дыхания отвечать ему.

Его щит не давал мне ответить ударом на удар. Каждый раз, когда мне предоставлялся шанс атаковать, чертова фанера преграждала путь. Мой меч обладает удивительной режущей способностью, но и он мало что мог поделать против покрытого кожей фанерного щита.

Ладно, сказал я себе. Займись щитом. Разруби этого ублюдка на кусочки! Сконцентрировавшись на щите, я попал по его краю. Полетели щепки.

Потом появился шанс ударить справа, прямо в середину щита, что я и сделал незамедлительно. Меч прошел сквозь щит и остановился на полпути.

И застрял.

Я попытался выдернуть его, но фанера держала прочно, а крестоносец не собирался выпускать свой щит.

Что еще хуже, мой меч был единственным средством защиты от его меча. Крестоносец вырвал у меня из рук оружие вместе со щитом и замахнулся.

Мне оставалось только отступить в сторону, уходя от удара, а потом попробовать на нем прием каратэ.

Вы наверняка знаете такой прием, его часто демонстрируют в замедленном темпе, но никогда не применяют на практике. Вы выкручиваете правую руку противника левой рукой, его локоть смотрит вниз, потом вы бьете правой ладонью вверх. Если все проделать правильно, правый локоть неприятеля сломается. На мне такое не сработало бы, потому что железо на локте не позволило бы руке согнуться таким образом. Но крестоносец носил кольчугу.

Несмотря на все свое мастерское обращение с копьем и мечом, немец никак не ожидал схватки без оружия. Получилось. Его локоть поддался с жалостным похрустыванием.

Крестоносец выронил меч, который я быстро поднял. Рыцарь не сделал попытки убежать, как поступили бы на его месте многие. Он просто стоял передо мной.

Я не хотел его убивать, но мы сражались насмерть. Пощаду нельзя ни просить, ни даровать. Если я не уничтожу его, свобода ста сорока двух детей останется под вопросом.

Я взял вражеский меч и, размахнувшись со всей силы, опустил его сбоку на человеческую шею. Он не пытался остановить меня.

Умирая, он прошептал:

— Ублюдок!

Крестоносец повалился на снег, а на меня навалилось эмоциональное потрясение после всего случившегося. Руки и ноги дрожали, я едва стоял.

Каким-то образом я остался жив!

Люди с обеих сторон кричали и поздравляли друг друга, но они не были самым важным в этом мире, поэтому я их игнорировал.

Обеими руками мне удалось повернуть шлем, и я смог смотреть прямо. Встав ногами на щит, вытащил из него свой меч. Он крепко засел в фанере. Вернув оружие, я заметил, что не только наполовину прорубил щит, но и проткнул левую руку противника. Рыцарь просто не мог отбросить свой щит.

Я почти наверняка знал, что у крестоносца сломана шея, но при стольких детских жизнях, поставленных на карту, не собирался рисковать. Просто поднял меч и снял ему голову с плеч одним ударом. Крови почти не было. Полагаю, к тому времени он уже умер.

Мое сломанное копье валялось на земле, и я попытался восстановить ход событий. Я купил копье год назад, как бесполезную фурнитуру. И взял самое легкое. Пан Владимир предпочитал легкое копье, поэтому и он ничего не сказал. Но пан Владимир метит обычно в отверстие для глаз, а Анне так высоко не достать.

На щите крестоносца осталась вмятина — наверное, от моего копья. Анна великолепно попала в цель, но при столкновении мое оружие сломалось, а его — нет. У меня не было шанса взмахнуть мечом: клинок выбило из моих рук, когда я слетел с лошади. Никогда бы не подумал, что можно выбить человека из седла, заканчивающегося у талии, но случилось именно это.

Я избавил от смертных мук коня крестоносца, который все еще давился рыданиями.

Поляки дико орали и аплодировали, не исключая даже тех, что ставили против меня. Крестоносцы хрипло вопили что-то на своем языке, но я не понимал ни слова, кроме «Колдовство!» и «Против правил!».

Я только осознавал, что все кончено, и я победил.

Потом толпа немцев расступилась, и четыре вооруженных всадника в доспехах и белых плащах с черными крестами направили на меня копья.

В день суда мы заняли положенные места. Тадеуш залег на крыше ветряной мельницы. Монах Роман стоял вместе с братьями, готовый кричать «деяние Господа!», «чудо!» и тому подобное. Я среди знати собирался делать то же самое.

Илья готовился бежать на поле и забирать золотые стрелы, так как мы совершенно точно знали, что пристального изучения они не выдержат. Явно Бог мог использовать что-нибудь получше, чем золотая краска!

Когда начался бой, копье пана Конрада сломалось при первом же столкновении с противником. Я проклинал себя за то, что так и не заставил его заказать себе новое, более тяжелое!

Он слетел с лошади, и крестоносец уже подъезжал, чтобы прикончить его, но Тадеуш так и не выстрелил!

Позже он утверждал, что послал-таки пару стрел в цель, но не увидел, куда они упали, потому что спрятался сразу же после выстрелов. А когда вылез из укрытия, удивился, что крестоносец еще жив, но пан Конрад с противником дрались так близко друг к другу, что он побоялся снова стрелять, чтобы не задеть пана Конрада.

Казалось, мой друг непременно проиграет, но внезапно он, ко всеобщему удивлению, отбросил щит! Толпа взревела, потому что все теперь поняли, пан Конрад просто играл с крестоносцем: он настолько был уверен в своей победе, что мог позволить себе насмешку!

Под конец он даже оставил свой меч торчать в щите противника и прикончил крестоносца голыми руками! А потом еще подарил тому милосердную смерть ударом его же меча!

Толпа буйствовала! Никто не ожидал подобной доблести от пана Конрада, хотя он и не переставал утверждать, что победит. Чуть позже пан Конрад облегчил еще одним ударом муки коня крестоносца, которого ранила удивительная лошадь моего друга.

Мы думали, все кончено, когда еще четыре крестоносца, в доспехах и с оружием, выехали на поле к пану Конраду.

Крики «Против правил!» послышались отовсюду, и это действительно нарушало все известные правила! Но судьи уже отдали приказ лучникам разрядить арбалеты, из боязни случайного выстрела. Теперь арбалетчикам велели пристрелить нарушителей, но, чтобы зарядить эти дурацкие устройства, требуется время. Время, которым пан Конрад не располагал!

Далеко на крыше мельницы Тадеуш подготовился к событиям лучше остальных. Он опустошил два колчана и видел, как его стрелы пронзали низкие облака и попадали прямо в цель!

Каждая из золотых стрел оказалась в сердце одного из злодеев! Они разом вывалились из седел, а оставшиеся без седоков кони подбежали к пану Конраду и остановились по бокам.

— Деяние Господа Бога! — закричал священник Роман, падая на колени. — Мы стали свидетелями чуда во славу Господа!

Я тоже надрывал голос:

— Чудо! Чудо!..

Вскоре вся толпа вторила нам, пока Тадеуш быстро спускался с крыши мельницы и прятал лук с оставшимися стрелами.

Четко следуя плану, Илья первым оказался на поле. Но когда он ухватился за стрелу, попытавшись выдернуть ее из груди трупа, та согнулась в его ладони! Стрелы на самом деле оказались из мягкого, чистого золота!

Илья упал на колени и начал молиться.

ИНТЕРЛЮДИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

Я снова нажал на «стоп».

— Не верю я в эту стрельбу! Не до такой же степени я агностик, чтобы думать, будто у тебя тут запечатлено настоящее историческое чудо. Здесь повсюду твои отпечатки, Том! Твоя ведь работа?

— Ну, конечно, моя. Я не мог доверить жизнь Конрада какому-то средневековому лучнику, пусть даже самому лучшему в своем роде. Ты ведь не думаешь, что я позволил бы немецким ублюдкам убить моего собственного кузена, не так ли? Долгое время целая бригада инженеров работала над суперсовременным оружием — просто на случай, если оно нам понадобится. Мы так и не использовали его, что хорошо, но немного неприятно для самих разработчиков. Они обрадовались, когда я дал им это задание. Золотые стрелы — самая простая часть замысла. Только несколько взрывателей на головки и электронных схем для передвижения по заданному направлению, потом программа самоуничтожения, чтобы избавиться от продукта высокой технологии в прошлом. Стрелы Тадеуша представляли определенную проблему. Нам пришлось взять на себя управление погодой и нагнать достаточно облаков, чтобы спрятать наш корабль, откуда потом мы определили и поймали маленькие движущиеся цели. Потом… ну, ты поверишь в крылатые ракеты тридцатого калибра?

— Я думал, ты точно знал, что Конрад будет жив восемь лет спустя, — заметил я.

— В этой истории так много запутанных моментов, что я просто не мог полагаться на случай. Может, он бы оказался и мертв, и жив одновременно. Это ведь не более странно, чем одновременно спасти и оставить того ребенка?

— Итак, ты подделал чудо. В такое трудно поверить, даже зная тебя!

— Послушай, парень. Что для одного чудо, для другого — технология.

Он нажал на «старт».

ГЛАВА 21

Я шел на бой, зная, что мое дело правое, а Бог на моей стороне. Я испугался до смерти, но каким-то образом выиграл.

Потом вдруг заглянул смерти прямо в лицо.

И дальше точно так же внезапно все закончилось. Мой мозг не мог воспринять все сразу. Как тот земледелец из Татр, я стоял, оглушенный случившимся. Чудо — это то, что происходит с другими, далеко отсюда в пространстве и во времени. Оно не случается с тобой здесь и сейчас.

Гораздо позднее во мне зародились неясные сомнения в реальных событиях. Я знал, на что способна современная технология. Если кто-то сумел создать существо, подобное Анне, подделка чуда не составит для него труда. Но правды я так и не узнал.

Отец Игнаций сказал, что, может быть, чудо одновременно подделали и не подделали. Что пути Господни неисповедимы, и иногда Он предпочитает действовать через людей. А если так, то почему бы не через людей из другого времени и места?

Большая часть поляков тринадцатого века не терзалась сомнениями. Они знали, что Бог говорил с ними. Со стороны зрителей слышались молитвы и крики, а я просто стоял на снегу без единой мысли в голове.

На поле вышел епископ и провозгласил золотые стрелы собственностью Церкви. После недолгих споров, следует ли считать тела поверженных крестоносцев святынями, так как они стали объектами деяния Господня, решили, что Бог их проклял и повелел похоронить вне святых земель без соборования, хотя их оружие и кольчуги тоже забрала Церковь. Князь подошел к толпе крестоносцев и объявил, что их проклял Бог. Он приказал распустить орден, потому как его навечно изгоняют из Польши. Почти треть крестоносцев тотчас сорвали с себя плащи и отбыли на запад, в Германию. Я слышал, как один сказал, что он и так давно мечтал о ванне. Остальные, более упрямые и жадные, собрали вещички и вернулись в свои владения в Торуне, что в Мазовии.

Насколько я знаю, крестоносцы потеряли почти четверть своей общей военной силы, когда дело получило огласку. Конечно, уехали самые религиозные и честные, настоящие ублюдки прекрасно видели выгоду и не собирались упускать ее за здорово живешь.

Потом князь обратился к польскому народу и сказал, что с сего дня рабство запрещается на территории Польши, страны свободных людей, и любой раб, только ступив на нашу землю, становится свободным. Князь — грубый старый сукин сын, но вам бы понравился.

Перед тем как убраться, глава крестоносцев в дорогом плаще подошел ко мне поговорить.

— Твое волшебство и дешевые фокусы нас не остановят! Князь Хенрик не имеет власти в Мазовии и прусских лесах. Если мы не сможем провозить рабов через Силезию, найдем другой путь!

Я с минуту смотрел на него, потом сказал:

— Тогда мне придется и этот путь перекрыть.

— Сделай что-то подобное, и мы перестанем брать пленников!

С этим он уехал.

На другом конце поля я видел пана Владимира с отцом. Они плакали в объятиях друг друга. Дядя Феликс стоял неподалеку.

Через несколько часов барон Ян подошел ко мне и официально попросил руки моей дочери для своего сына. Конечно, я дал согласие и благословил этот брак. Мы не упоминали о приданом, хотя я и спросил, что он думает о том, чтобы пан Владимир присягнул мне.

Барон Ян ответил, что, если есть на то желание пана Владимира и разрешение графа Ламберта, он с радостью передаст мне своего вассала. Что мы и проделали как раз перед свадьбой.

Я проверил ставки, которые сделал на себя, и обнаружил, что деньги вернулись ко мне в размере четырнадцать к одному. Я стал богаче на двести тридцать восемь тысяч гривен. Не очень приятно оказаться единственным человеком на свете, верящим в свою правоту, но иногда это приносит неплохой доход.

Когда мне отсчитывали выигранные деньги, герольд епископа Вроцлавского объявил, что заключение брака между паном Владимиром и панной Анастасией переносится, их ожидание сокращается с шести недель до трех дней.

Князь отдал все имущество побежденного крестоносца мне, даже не потрудившись оставить часть графу Ламберту, как полагалось по обычаю. Я преподнес половину пану Владимиру в качестве приданого.

Мы остались в Окойтце, и через день после Рождества состоялась свадьба. Невеста просто сияла.