ГЛАВА 13

В тот вечер праздник был куда более цивилизованным, чем на Рождество. Просто праздничное застолье, за которым последовали танцы.

Кажется, это я научил поляков танцевать польку. Мой короткий танец с Кристиной явно произвел на всех впечатление, и в тот вечер граф настоятельно попросил меня продемонстрировать его вновь. Несколько минут я насвистывал музыкантам мелодию, хлопая для ритмичности по бедру, и они быстро подхватили мотив. Нот не было, они играли по слуху.

Я не стану описывать пронзительный звук трех рожков, четырех флейт, свирели, двух бубнов и волынки, играющих польку «Пивной бочонок».

Праздничная суматоха слегка улеглась. Женщины-крестьянки разделились на шесть групп, которые по очереди исполняли роль прислуги. Каждую группу возглавляла юная девушка. И это работало.

Кажется, граф считал, что рыцарю подобает всегда иметь под рукой по меньшей мере двух молодых женщин. Думаю, их называли подручными девушками, потому что они всегда были под рукой. Слово «девушки», конечно же, было эвфемизмом. Если они беременели, он отдавал их замуж и заменял новыми. Позже я обнаружил, что это не всем удается. Большинство рыцарей графа, а также и его феодал, завидовали такой способности справляться с этой проблемой.

Я играл в шахматы с паном Мешко, когда в комнату ворвалась Кристина. Она нетерпеливым жестом попросила меня следовать за ней. Я извинился перед Мешко и последовал за девушкой. Мы прошли в пустую комнату рядом с палатами графа. Она приложила ухо к стене и знаками показала, что мне нужно сделать то же самое. Смутившись, я так и поступил.

Оказывается, Ламберт и Новацек обсуждали меня! Я отошел от стены и побежал обратно в свою комнату, опасаясь, что таким образом могу нарушить конфиденциальность.

Меня догнал граф.

— О, пан Конрад! Я хотел с тобой поговорить!

— Да, мой господин. Ты знаешь, что слуги подслушивают твои разговоры?

— Что? Ну конечно! Дорогой пан Конрад, или ты слишком наивен, или в твоей стране слуги совершенно иной породы, нежели остальные люди. Слуги подслушивают! Это все равно что сказать «рыбы плавают»! Или у тебя есть слуги, или секреты. Иначе не бывает. Но я не об этом хотел с тобой поговорить! Пойдем в мои палаты. Я хочу довести до конца наше соглашение с Борисом. Я правильно предположил, что ты сделал Борису подарок, равный двенадцатой части захваченного тобой сокровища?

— Ну да, по крайней мере…

— Отлично, потому что именно такую сумму он решил дать мне в качестве рождественского подарка.

Борис побагровел.

— Дорогой граф Ламберт, конечно же…

— Хватит об этом. Ты и так был слишком великодушен. Пан Конрад, ты недавно покупал доспехи. Я решил приобрести доспехи, которые ты захватил. Сколько ты платил за свои?

— Семьсот восемнадцать гривен, господин.

— Значит, моя цена в тысячу гривен за комплект достойная.

— Но, граф Ламберт, — запротестовал Борис. — В Венгрии я получил бы за них куда больше! А кроме доспехов было еще оружие, седла, уздечки…

— Да, но за все я решил заплатить четыре тысячи.

— Но, господин…

— Я все решил! Итак, по рукам. Ты привез мертвую лошадь, которую я счел твоим вкладом в пиршество. Другая захваченная лошадь — что ж, ты потерял лошадь на моих землях, поэтому считай ее моим даром, как возмещение ущерба. Пан Конрад, у меня есть для тебя поручение. Сходи в хранилище, Кристина покажет тебе дорогу. Кристина! Я знаю, что ты подслушиваешь! Иди сюда. Хорошо. Теперь ступай в хранилище. Там ты найдешь, помимо моих ценностей, седельные сумки Бориса Новацека, кошельки пана Конрада и кредитора, а также сундук, который они нашли в лагере немцев. Возьми четыре тысячи гривен из моего кошелька и прибавь их ко всему остальному. Возьми три тысячи гривен и положи их в сумки Бориса, чтобы заплатить за доспехи пана Конрада. Затем возьми из сундука одну двенадцатую и положи ее к моим деньгам. Сундук останется пану Конраду, и, думаю, мы будем в расчете.

Все это на словах, без единого документа. Сомневаюсь, что граф знал точную сумму своего богатства. Полагаю, что одной из моих задач будет научить его принципу двойной записи.

— И еще, — продолжил он. — Отправь все мое новоприобретенное добро мастерам. Я хочу, чтобы все это как следует починили и убрали после окончания праздника. Оружие кузнецу, лошадиную сбрую шорнику, одежду… О, я забыл про одежду. Я заплачу за нее шестьсот гривен. Значит, всего из моего кошелька уходит четыре тысячи шестьсот гривен. Хорошо, что мы все уладили.

— Но, господин…

— Какие у тебя проблемы, Новацек? Ты ступил на мои земли с рыцарем и мулом с поклажей. Покинешь их с тем же, поскольку пан Мешко соблаговолил сопровождать тебя в Венгрию и обратно за ту же сумму, что ты собирался платить пану Конраду. Ты веселился на празднике, и тебе не пришлось ничего потратить. Что же до всего остального, у тебя были приключения, о которых можно будет долго рассказывать в тавернах. На что же тут жаловаться?

Борису пришлось смириться с неизбежным. Очевидно, торговаться с графом Ламбертом невозможно.

— Он собирался научить меня арабской арифметике.

— Да? Пан Конрад, согласен обучить пана Новацека здесь, если тебе удобно?

— Конечно, господин.

— Ну и отлично. Кристина, пан Конрад! Вы получили указания. Идите, но вернитесь, пока солнце не село. Не забывайте о своей клятве верности.

Мы с Кристиной пошли в подвальное хранилище. Будь оно охраняемо, армия вряд ли смогла бы ворваться туда, но если нет, вор бы попал в него беспрепятственно. В общем-то охраны здесь не было. Нужно срочно придумать какие-нибудь замки.

Мы последовали инструкциям графа, и я начал считать деньги. Удивленно посмотрев на меня, Кристина достала весы и взвесила деньги. Кажется, количество монет не имело значения.

Когда мы справились, я узнал, что стал владельцем 112 200 гривен. Кристина сказала мне, что за эти деньги можно нанять каждого простолюдина из форта на пять лет.

С трудом верилось, что такое богатство может быть сосредоточено в руках одного человека, особенно добропорядочного социалиста! Возвращаясь обратно, я ощущал легкое головокружение.

В те времена во всей Европе вассал приносил клятву верности, стоя на коленях. Он складывал ладони как при молитве, а сеньор брал их в свои руки. Сеньор обычно сидел.

Но в Польше тринадцатого века все было не так. Здесь нужно в солнечный день выйти на улицу, чтобы было как можно больше свидетелей. Вы поднимаете правую руку в сторону солнца и громко произносите клятву. Несомненно, традиция заимствована из прежних, языческих времен, но мне она нравится больше.

Я торжественно произнес:

— Я, пан Конрад Старгардский, обещаю приходить на помощь моему феодалу, графу Ламберту Пясту, если ему или его народу грозит опасность на его землях. Я обещаю служить ему девять лет. Клянусь.

Граф ответил:

— Я, граф Ламберт Пяст, обещаю защищать своего вассала, пана Конрада Старгардского наилучшим образом. Я обеспечу его всем необходимым и буду делать то, о чем время от времени мы будем заключать соглашения. Клянусь.

Люди захлопали в ладоши, и присяга закончилась. Никаких вам документов в четырех экземплярах, никаких обсуждений в комитетах. Тринадцатый век начинал мне нравиться.

ГЛАВА 14

Праздники проходили приятно. Часто я залеживался в постели допоздна, иногда пропуская завтрак в 10 часов утра. Во время святок баню топили каждый день (а в обычное время лишь два раза в неделю). Ее могли посещать все — и простолюдины, и знать.

После обеда я выполняю роль инструктора, обучаю фехтованию, первой помощи, учету денег и арифметике. Я рассказал об арифметике, основанной на числе двенадцать (а не на десяти, как обычно принято) — отчасти потому, что на этом настоял Борис Новацек, а отчасти из-за того, что эти люди считали дюжинами и дюжинами дюжин, а не десятками и сотнями. Они убедили меня, что двенадцать — более удобное число, чем десять. У двенадцати четыре частных, у десяти — только два. Круг можно без труда разделить на двенадцать частей, а на десять — практически невозможно без транспортира. Двенадцатеричная система гораздо проще и удобнее; можно указывать большие числа, используя меньшее количество цифр.

В действительности единственное преимущество десятичной системы — это не столь важный биологический факт, что у человека десять пальцев. Я слышал, что индейцы племени майя всегда ходили босиком, и поэтому разработали двадцатеричную систему, считая пальцы как на руках, так и на ногах.

Выработать двенадцатеричную систему оказалось не сложно. Ноль и цифры от одного до девяти оставались прежними. Для десяти и одиннадцати требовались новые символы; я выбрал для них греческие буквы «дельта» и «фи».

Счет осуществлялся следующим образом: один, два, три… девять, десять, одиннадцать, двенадцать, один-десять, два-десять, тринадцать… девятнадцать, десятнадцать, одиннадцатинадцать, двадцать, двадцать один… двадцать девять, двадцатьдесять, двадцатьодиннадцать, тридцать, и так далее. Одиннадцатьнадцать равнялось ста сорока двум в десятеричной системе. Очевидно, не так ли? Достаточно составить таблицы умножения и все. Опять-таки понять их несложно.

Меня поразила быстрота, с которой люди усваивали новые знания. В двадцатом веке детей в школах обучают арифметике восемь лет, здесь же мои «студенты» выучили все это за две недели! Подобно сухой губке, они жадно впитывали в себя все новое.

Число моих учеников варьировалось от четырех до пятидесяти. Мы решили, что после праздников занятия возобновятся по воскресным вечерам.

Обучение проходило исключительно в устной форме; для запоминания числа повторялись вслух хором. Я оштукатурил часть одной стены и покрасил ее в черный цвет, чтобы использовать в качестве школьной доски. Здесь не было ни книг, ни бумаги, ни карандашей и, соответственно, никаких письменных экзаменов.

Несмотря на все эти недостатки, обучение шло успешно. К концу своего пребывания здесь, Борис завел пергаментную учетную книгу, в которой разбирался лучше, чем я, поскольку я так и не научился мыслить категориями двенадцатеричной системы счета. Я смог ее придумать, но не более того.

Борис пожаловался, что чернила медленно сохнут и не слишком удобны в дорожных условиях, поэтому я предложил пользоваться заостренным кусочком твердого свинца. Это сработало, и через несколько лет мы производили и продавали свинцовые карандаши, сделанные из настоящего свинца, а не современной смеси графита с глиной.

На празднестве в двенадцатую ночь я должен был дарить подарки простому народу, и к тому времени уже определился. Эти люди явно страдали от недостатка витаминов. Купленные мной еще в двадцатом веке семена при условии правильного обращения могли стать ценным вкладом в их питание.

Я аккуратно разложил пакетики с семенами на шесть кучек.

Первая состояла из овощей, которые можно съесть, а семена сохранить: тыквы, кабачки, люффы, помидоры и так далее. Всего девяносто две упаковки — достаточно, чтобы раздать каждому по одной.

Во второй были растения, семена которых употребляются в пищу: зерновые культуры, кукуруза, горох и бобы. Предпочтительнее было бы выращивать их на семена, по крайней мере в первый год, поскольку я полагал, что современные разновидности плодовитее старинных. Их лучше всего сажать на личных землях графа, так как крестьяне с голоду могли и съесть семена следующей зимой. Немного поразмыслив, я положил сюда же двулетние растения — лук и чеснок. Я знал, как они размножаются.

Третья группа состояла из многолетних растений — фруктовые деревья, ягодные кусты, сахарный клен, спаржа, виноградные лозы и так далее. Они также предназначались для владений Ламберта, поскольку он мог позволить себе долговременные вложения, а крестьяне — вряд ли.

В четвертую кучку я положил декоративные растения, не имеющие практической ценности: декоративные деревья, цветы и так далее. Розы — красивые цветы, но если что-то вдруг не прорастет, невелика беда. Их я решил отдать женщинам из замка.

Оказалось, что я сильно ошибся относительно бесполезности декоративных растений. Некоторые из них отлично отпугивали насекомых, а некоторые цветы люди ели. Розы служили основным источником витамина С. Японская роза вырастает в сплошную живую изгородь — эта живая колючая стена куда лучше колючей металлической проволоки. Кустарник также оберегал поля от скота.

Были у меня и растения, которые вообще не произрастали в Польше. Я нашел два пакетика риса, шесть видов цитрусовых деревьев и упаковку семян хлопка. Я не знал, зачем та рыжая девица продала их мне, но факт оставался фактом, и здесь, в Окойтце, от них не было никакой пользы.

Хорошо, что Борис отправлялся в более теплые края — в Венгрию. Я знал, что там вырастал рис и апельсины, и — кто знает? — может, там вырастет и хлопок. К тому же мне хотелось хоть немного загладить свою вину перед бывшим хозяином. Если он распорядится моим подарком правильно — а Борис был достаточно умен, — эти растения помогут ему разбогатеть.

Хлопок особенно важен. Хлопок лучше льна, и его легче скручивать в нити. В эти времена, когда ткани так ценны, Борис наконец нажил бы немалое состояние, о котором он так мечтает.

Эх, будь у меня семена табака…

В последней кучке находились растения, о размножении которых я ничего не знал. В основном это были корнеплоды: морковь, репа, редис, свекла, а также капуста и ее «родственники»: цветная капуста, брокколи, листовая капуста и кольраби. Последние шесть на самом деле являются различными сортами одного вида и их можно скрещивать между собой. Лучшее, что я мог сделать, — отдать все графу и посмотреть, что из этого получится. Меня беспокоило, что сахарная свекла оказалась в этой последней кучке. Учитывая огромные цены на мед, сахарная свекла принесла бы графу большие доходы, но я не знал, как ее выращивать.

Мероприятие прошло неплохо. Все люди горели желанием попробовать что-нибудь новое, а графу хотелось отдать несколько гектаров под семена. С приходом весны мы с отцом Иоанном — единственные грамотные люди в Окойтце по просьбе народа читали и перечитывали надписи на пакетиках.

Когда все вокруг неграмотные — это раздражает и занимает много времени. Невозможно оставить кому-нибудь записку. Нужно найти посланника и положиться на его память. Нельзя давать письменные указания. И вообще, неграмотность — дело плохое.

Я застал отца Иоанна за резьбой по дереву; он вырезал статую святого.

— Отец, я думаю, нам нужно основать здесь школу.

— Правда? И чему учить?

— Как чему? Конечно же, чтению и письму.

— А какую пользу это принесет моему приходу?

— Какую пользу? Да ведь все эти люди неграмотные! Они даже свое имя написать не могут, не говоря уже о чтении.

— А если я обучу их грамоте, что тогда? Что они будут читать?

— Книги, что же еще?!

— Единственные книги в Окойтце — это не слишком разборчивая Библия и моя собственная копия Аристотеля. Их я могу цитировать по памяти. Что же до написания имен, где эти люди будут ставить свою подпись? На стенах уборной?

— Но все же грамотность важнее, чем резьба по дереву!

— Неужели? Если учесть, что крестьяне платят десятину, они все равно отдают мне лишь десятую часть того, что продают купцам — а это, вероятно, десятая часть того, что они выращивают. Остальное уходит им на прокорм. Граф обеспечивает меня пищей и кровом, но не более того. У меня есть жена, которая… довольно честолюбива. Я могу продавать свои деревянные статуи, а обучение не продашь.

— Ясно. Я понимаю тебя, отец. Сколько ты зарабатываешь резьбой?

— Иногда по пять-шесть гривен в неделю.

— Отлично. Я буду платить тебе — вернее, жертвовать церкви — по гривне в день за твое преподавание. Обучай дюжину человек — самых сообразительных — пять дней в неделю, с обеда до захода солнца, в течение зимы. Особенно я хочу обучить сына Кульчиньских, Петра. У него есть способности, которые нельзя зарывать в землю.

— Будут расходы. Пергамент, чернила, восковые таблички.

— Купи их. Я дам денег. Если нужно что-то еще — поможет отец Игнаций из францисканского монастыря в Кракове. Он знает меня.

— И я смогу по утрам заниматься резьбой по дереву?

— Да, черт возьми!

— Значит, решено.

Вернувшись от отца Иоанна, я застал графа Ламберта за разговором с недавно прибывшим рыцарем. На незнакомце была красивая одежда бордового цвета с дорогой золотой вышивкой. Его позолоченные доспехи состояли из очень маленьких колечек — такие можно увидеть в музеях. Вышитый бархатный плащ рыцаря гармонировал с богатой попоной на его белом скакуне, а окантовка его шлема и оружия смахивала на чистое золото.

На мне был свитер и синие джинсы, но я подошел к нему и представился.

— А, пан Конрад, — оживился Ламберт. — Я представлю тебя пану Стефану. Пан Конрад — мой новый вассал; Пан Стефан — сын моего главного вассала, барона Ярослава. Вы оба будете вместе служить мне до Пасхи.

— Честь имею, пан Конрад, — сказал пан Стефан, придя в замешательство от моего роста и странной одежды. — Я полагал, что буду служить с паном Мешко. Но как бы то ни было, я рад любому, кто будет нести караул в течение второй половины долгой зимней ночи.

— Э-э-э… ну… — промычал я.

— Ах да. Я отправил пана Мешко с поручением в Венгрию, — сказал Ламберт. — Что касается остального, ты затронул один больной вопрос, пан Стефан. Видишь ли, мое соглашение с паном Конрадом состоит в том, что он не будет выполнять военных обязательств, за исключением защиты при нападении. Прости, но из этого следует, что тебе придется нести караул в одиночку.

— Но, господин, от заката до рассвета, семь дней в неделю, зимой? По-моему, это уже слишком!

Мне пришлось признать, что он прав. На широте Окойтца зимой ночь длится семнадцать часов. Три месяца еженощного караула в таких обстоятельствах могут свести человека с ума или заставить преждевременно постареть. Мне стало жаль этого молодого рыцаря, но не настолько, чтобы вызваться ему на смену. Это не входило в мои обязанности. У меня хватало своих дел.

— Граф Ламберт, — сказал я, — не можешь ли ты позвать кого-нибудь ему на помощь.

Ламберт отрицательно покачал головой.

— Если позвать еще одного рыцаря, ему пришлось бы договариваться с другим воином для охраны его поместья, а тот, в свою очередь, тоже должен уладить подобную проблему. На это уйдет время, около трех месяцев, а к той поре уже отпадет необходимость в охране. Нет. Жребий бросили на прошлый Михайлов день, и я не стану ничего менять, разве что в случае смерти или угрозы войны.

— Значит, ничего не поделаешь, — сказал Стефан. — Но, пан Конрад, может, ты хоть иногда будешь сменять меня?

— Прости, но у меня слишком много работы.

— У пана Конрада есть свои обязанности, которые может исполнять только он, — сказал Ламберт. — Боюсь, что тебе придется смириться с этим трудным поручением, пан Стефан.

— В одиночку, господин?

— Да, черт возьми! Я же тебе объяснил. Как же еще? Замок нужно охранять! Я же не могу доверить охрану крестьянину. Они возомнят себя равными нам. И, конечно, ты же не думаешь, что я сам должен нести караул. Достаточно того, что я должен бодрствовать весь день. Я сеньор твоего отца! Хватит об этом! Все уже решено!