Сонный конюх увел наших лошадей, а нас провели в большую, теплую кухню. Там сидели четыре молодые женщины. Судя по выражению их лиц, мы выглядели как зомби. Именно так я себя и ощущал.
— Вначале самое важное, — сказал я и вытащил из-под одежды ребенка. — Кто-нибудь из вас знает, как нужно с ними обращаться?
Это вызвало суету и переполох среди женщин.
— Самое позднее — этим утром, — ответил я.
— Она мертва.
— Кто же тогда?.. — Женщины переглянулись.
— У пани Малиньской недавно умер ребенок.
Одна из женщин накинула плащ и выбежала из кухни. Еще одна осторожно положила ребенка рядом с огнем.
— Пеленки! Бедной крошке целый день не меняли пеленки! — Она сердито взглянула на меня.
Третья побежала наверх — очевидно, за пеленками. Две оставшиеся осматривали младенца. Мы, мужчины, были забыты. Я убедился, что теперь ребенок в надежных руках.
Я попытался снять верхнюю одежду, но кольчуга примерзла к ветровке. Заметив, что одному мне с ней никак не справиться, одна из женщин повернулась ко мне.
— О! Вы, наверное, замерзли. Садитесь ближе к огню.
Нам тут же вручили громадные кружки с вином, нагретым при помощи раскаленных в огне кочерег. Мы мгновенно осушили их.
Как только принесли пеленки, нам еще раз наполнили кружки. Вскоре три женщины столпились вокруг кухонного стола, куда положили ребенка. Они принялись растирать и перепеленывать младенца, издавая при этом глупые звуки. Как бы мне самому хотелось стать младенцем, которому всего месяц от роду.
— Даже не думал, что сможем доставить его сюда живым, — сказал я. — Поэтому я на всякий случай окрестил. Нарек его Игнацием.
Разговоры вдруг смолкли. Все три уставились на меня, как на еретика.
— Какой ужас! — воскликнула высокая блондинка.
— Что же тут ужасного? Если бы он умер некрещеным, его душа отправилась бы в чистилище, — сказал я.
— Так почему же вы так рассердились? Я же спас его.
— Я назвал его в честь доброго друга. Святого отца, францисканца. Игнаций — хорошее имя.
Выходит, я окрестил бедную малышку именем, которое она будет ненавидеть всю жизнь. Борис хихикал, но не хотел вмешиваться.
— Разве ты не знаешь разницу? — спросила высокая блондинка.
— Черт возьми, женщина, конечно же, я знаю разницу. Что? По-твоему, я должен был раздеть ребенка в такую метель, чтобы выяснить, какого он пола? Ты, наверное, предпочла, чтобы она умерла, но была окрещена правильно?
На мгновение они замолчали, а затем вернулась четвертая женщина, пышногрудая, не иначе как кормилица. Ребенок тотчас же был покормлен.
К этому времени лед на моих доспехах растаял, и я, наконец, смог оторвать кольчугу от ветровки и повесил ее сушиться. Борис сделал то же самое. Затем я разделся до теплого нижнего белья. Если они могли ухаживать за ребенком, я мог просохнуть. Признаюсь, я был раздражен.
Пани Малиньская ушла с ребенком, а четыре молодые женщины начали перешептываться между собой.
Затем к нам подошла высокая блондинка и официально извинилась за то, что нам не уделяли внимания и она была плохой хозяйкой. Мы представились друг другу. Высокую блондинку звали Кристина, остальных — Илона, Янина и Наталья.
Она сказала, что граф спит, будить его не нужно.
Вскоре все уладилось, перебранка с хозяйками утихла. Стол помыли и застелили скатертью. Нам принесли еду и вновь наполнили кружки. Я произнес молитву, и мы принялись за еду.
Я совсем забыл о своей раненой руке. Чтобы не раздеваться во время снежной бури, я перевязал ее через дыру в одежде и доспехах. Но кровь обагрила рукав до самого запястья. Кристина настояла на том, чтобы обработать рану, пока я ел.
Я бы мог отказаться и сделать все самостоятельно с помощью походной аптечки, но еда, вино и женское общество начали действовать на меня.
За обедом они вытянули из Бориса мельчайшие детали его путешествия. Он с радостью поведал им обо всем.
Вскоре нас проводили в отдельные комнаты. Борис не беспокоился о своих вещах, так с какой стати должен беспокоиться я?
Я разделся, оставшись в трусах, футболке и носках, и растянулся под чистыми простынями на широкой кровати. Она была достаточно удобная и накрытая необычайно толстым пуховым одеялом.
Я задул масляную лампу. Был канун Рождества, и кровать явилась отличным подарком.
Я уже засыпал, когда услышал скрип открывающейся двери.
Вошла Кристина.
— Ты поступил благородно, пан Конрад, когда спас эту малышку. — Она сняла платье и забралась ко мне в постель. — Нам нужно будет придумать для нее хорошее прозвище.
ГЛАВА 10
Поздно следующим утром я лежал на спине, а на животе у меня лежала Кристина, упираясь локтями мне в плечи.
Она внимательно изучала мою футболку. Прошлой ночью все произошло так внезапно, и я слишком торопился вначале и был слишком утомлен впоследствии, чтобы снять футболку. На ногах у меня все еще были носки. Утро было тихим и умиротворенным, и мне не хотелось ничего менять.
Честно говоря, Кристину вряд ли можно было назвать красавицей, но все же она была миловидна. Ее красивые светлые волосы сейчас разметались по моим плечам. Они гармонировали со светло-голубыми глазами и белесыми, почти незаметными бровями и ресницами. Нос девушки чуть длинноват, рот широковат, а зубы неровные, но это ничуть ее не портило. Я сказал, что она высока ростом, но только по сравнению с остальными. Сейчас ее голова находилась на уровне моих плеч, а пальцы ног касались моих голеней. У нее было красивое стройное тело. Она выглядела моложе, чем показалось мне прошлым вечером. Наверное, ей было лет шестнадцать.
Впоследствии я узнал, что Кристине четырнадцать — в Окойтце это обычный возраст для вступления в брак.
— Пан Конрад, это просто удивительное вязанье! Не знаешь, как это делается?
Она рассматривала мою трикотажную футболку. Вязанье? Я тоже присмотрелся. Да, возможно, это и впрямь можно назвать вязаньем. А если предположить, что сделано оно вручную, то это и впрямь может показаться невероятным.
— Никогда об этом не задумывался. Думаю, что смогу тебе чем-то помочь.
— Очень надеюсь. Хотелось бы сделать нечто подобное. Это замечательно!
— Тебе так нравится моя рубашка?
— О да! Вчера вечером на меня произвел впечатление твой свитер, но это просто невероятно. Все такое крошечное!
— Если хочешь, забирай ее себе. Счастливого Рождества!
— Ура! Но не нужно дарить рождественские подарки сейчас, пан Конрад! Надо подождать до вечера.
— Как хочешь. Значит, вечером. И вообще, не называй меня «пан». Для друзей я Конрад, или просто Кон.
— Но это же будет неподобающе, пан Конрад! Если бы я обращалась к тебе не как к рыцарю, а как к простому мужчине, тогда получилось бы, что я спала с мужчиной до брака, а это грех.
Я растерялся.
— Ты же не замужем?
— Конечно, нет! — Она была удивлена.
— Наши… обычаи, кажется, различны. Объясни мне, пожалуйста — медленно, как будто ребенку, — о чем ты вообще говоришь?
Она с удивлением взглянула на меня, но пояснила:
— Ты — рыцарь. Я — незамужняя девушка незнатного происхождения. Ты имеешь право на любую незамужнюю женщину, которая тебе понравится. Таким образом, я обязана исполнять все, что ты пожелаешь. Если кто-то исполняет свои обязанности, это не может быть грехом. Для меня же спать с кем-то вне брака — по меньшей мере простительный грех.
Это были самые невероятные объяснения, основанные на праве насилия над женщиной, которые мне только приходилось слышать.
— У меня есть право на любую крестьянскую девушку?
Воспользоваться расположением женщины, которая забирается к вам прямо в постель, — это одно. А взять силой женщину, работающую в поле, — совсем другое, и это не для Конрада Шварца, нет уж, спасибо!
— Не только право, пан Конрад, но и обязанность! «Пан» — это обращение к рыцарю. Рыцарем может стать один из сотни, а страна нуждается в детях таких героев!
Чарльз Дарвин был прав, черт возьми! Рыцарство как генетическая программа улучшения вида?
— Но это ты пришла ко мне!
— Неправда, пан Конрад. Я просто прилегла поспать. Это ты взял меня. А я не сопротивлялась, чтобы спасти какую-нибудь другую девушку, которая могла быть не в настроении. Так что это удваивает мою добродетель.
Какой невероятно запутанный клубок оправданий! Ну, хорошо. Я откинулся на спину и задумался. Девушка наклонилась вперед, чтобы посмотреть в окно, и задела раны на руке и плече. Я вскрикнул от боли.
— Прости, пан Конрад. Я совсем забыла.
Она выпрыгнула из кровати и открыла занавешенное промасленным пергаментом окно, которое пропускало немного света, но разглядеть что-либо через него было невозможно. У нее и впрямь было красивое тело, стройное, но в меру округлое.
— Замечательный день! Ни облачка на голубом небе. Но уже поздно! Мы пропустили рождественскую мессу! Посмотри! Пар! Они уже топят баню. Побежали, а то опоздаем!
Я сел в кровати и начал искать свою одежду. В комнате было холодно.
— Нет. Нет, глупенький.
Она нагнулась к моим ногам, стянула с них носки и куда-то закинула. Затем сняла футболку, аккуратно сложила и отложила в сторону. Схватив мою руку, девушка потащила меня к двери, а потом вниз по ступеням. Мне было холодно, я был раздет и смущен, но все же последовал за ней через кухню и заднюю дверь к концу вереницы обнаженных людей, бегущих по холодной снежной белизне. Снег с каждой стороны более метра глубиной, однако к бане расчистили дорожку.
Мне всегда казалось, что баня — это скандинавский обычай, распространившийся повсеместно лишь в наши дни, но теперь я понял, что ошибался. Вероятно, проблема заключалась в том, что я всегда считал своих предков суровыми, героическими людьми, а бабушку — девственницей.
Эта баня отличалась от тех, что я видел раньше. Кирпичный купол со стенами толщиной более метра. Дым шел из маленького отверстия наверху, а сбоку открывалась маленькая дверь. Чтобы растопить сауну, внутри в течение четырех часов горели сосновые поленья. Затем огонь тушили, и через несколько минут, после того, как дым выпускался, туда забегали люди. Нагретая баня сохраняла тепло целый день.
Банщик вручил мне доску. Я последовал за Кристиной через дверь, только вот ей пришлось наклониться, а мне проползти через крошечный вход.
Дверь за мной закрылась, а дымовое отверстие заткнули. Я был окутан жарой и темнотой. Кто-то взял меня за руку и подвел к месту, куда нужно сесть. Мои ягодицы коснулись раскаленных камней, и я подскочил, ударившись головой о низкий потолок. Кто-то положил доску на кирпичную полку и усадил меня на нее. Как только глаза немного привыкли к темноте, я разглядел масляную лампу.
Силуэты вокруг приобрели расплывчатые очертания. Мы находились в круглом помещении, где при необходимости могли разместиться человек пятьдесят, но я насчитал лишь девять, включая самого себя. Напротив меня сидел русоволосый мужчина с обветренным лицом — пан Мешко, который вчера открыл нам ворота. Другого человека я видел впервые — красивый, мускулистый, примерно моего возраста. Он был высоким, по местным меркам, с очень светлыми волосами — намного светлее, чем у меня. В двадцатом веке я бы заподозрил, что он их обесцвечивает. Мужчина сидел, обняв своими сильными руками Илону и еще какую-то незнакомую мне женщину, которые просто светились от счастья. Третья женщина растирала мышцы его шеи и плеч.
Кристина и Янина сели рядом со мной, а Наталья — возле пана Мешко.
Мы все до единого были обнаженными. Пышущие здоровьем тела являли собой восхитительное зрелище, но женская нагота в бане не вызывала греховных мыслей. При таких высоких температурах не думаешь о любовных утехах.
Следуя примеру блондина, я раскинул руки, и женщины прижались ко мне. Я заметил, что пан Мешко все еще держит руки на коленях.
— Пан Конрад, — обратился он ко мне, — ты должен понимать, что иметь на что-то право — одно дело. А уклониться от этого — совсем другое.
Блондин рассмеялся.
— Пан Мешко, ты просто поражаешь меня своей доблестью в битвах и кротостью в браке. Ты бы лучше последовал совету Святой Церкви, которая дозволяет нам бить жену палкой не длиннее, чем расстояние от кончиков пальцев до локтя, и не толще, чем твой большой палец. Последуй моему совету — никогда не используй ничего, кроме палки! Уверяю тебя, пан Мешко, это только пойдет на пользу твоему счастью, как в браке, так и в других делах.
— Всегда рад твоим советам, мой господин, хотя, возможно, я сообщу некоторые факты на празднике сегодня вечером. — Он хитро улыбнулся.
— Ха! О том, что моя жена предпочитает оставаться в Венгрии, а я обеспечиваю ее здесь? Твоя взяла, пан Мешко!
Он повернулся ко мне.
— А это, должно быть, благородный великан, пан Конрад Старгардский, прибывший из загадочной страны с волшебным снаряжением. — Его глаза горели, и он улыбался. — Человек, который побеждает целый взвод бандитов и разбойников и захватывает множество трофеев! Человек, который спасает юных дев, выхватывая их из лап смерти и купцов, и, рискуя своей жизнью, доставляет в безопасное место. Человек, изможденный сражениями со злом, у которого тем не менее хватило сил, чтобы Кристина целое утро улыбалась, как не улыбалась уже несколько месяцев.
Кристина кинула в него мокрую кедровую ветку, но он даже не обратил внимания.
— Полагаю, эти раны и ушибы — результат честной битвы, а не схватки с нашей кроткой Кристиной. — В него снова полетели ветки. — Благородный пан Конрад, я рад знакомству с тобой и польщен твоим визитом. Я — граф Ламберт Пяст, и я приветствую тебя в Окойтце.
Я попытался встать. Мне было очень жарко, и с меня градом катился пот. Но в первый день моего пребывания в этом веке я получил по голове за несоблюдение правил этикета. Я решил во что бы то ни стало выучить их и безоговорочно им следовать.
— Ах, пожалуйста, не кланяйся. Не подумай, что я не уважаю формальности, но чтобы поклониться, тебе придется встать, а я опасаюсь за крышу.
— Благодарю тебя, граф Ламберт, и мой череп тоже тебя благодарит, — ответил я, стараясь поддерживать этот шутливый, но все же полезный для меня разговор. — Боюсь, что ты сильно преувеличил мои заслуги.
— Именно так о тебе говорят. Я знаю, что история с ребенком — чистая правда, потому что сам разговаривал с пани Малиньской и удостоверился, что с девочкой все в порядке. Борис Новацек проявил благоразумие, когда предлагал не брать с собой ребенка. Лишь по счастливой случайности вы нашли Окойтц в такую метель. Но на то он и купец, что может позволить себе быть разумным, а вот благородный рыцарь — далеко не всегда. В первую очередь он должен думать о справедливости и чести, а остальное не важно. Ты хорошо поступил, пан Конрад! Мне стало известно из третьих рук — Борис рассказал Илоне, а она мне, — как ты убил на дороге пятерых разбойников. Это правда?
— Нет, мой господин, я убил только двоих. Один из них, вероятно, был вором, вымогателем или всего лишь разгневанным кредитором. Он напал на меня, я же не сумел его разубедить. Я сожалею, что убил его. Вторым был рыцарь, которому я нанес удачный удар. Других — оказалось, что среди них одна женщина — я только ранил, а добила их моя лошадь.
— Ах да. Твоя умная боевая кобыла. Твой тонкий меч и твоя странная тактика. Но об этом позже. Пора вылезать.
Я обрадовался, потому что мои глаза горели от жара. Один странный эффект сауны состоит в том, что как только распаришься, то холод уже не ощущается. Я стоял по колено в снегу и, стегая себя веником из кедровых веток, очищал тело от пота и грязи. Мы находились во внутреннем дворе, окруженном зданиями, но у этих людей не было абсолютно никакого табу на наготу! Десятки крестьян проходили мимо, не обращая никакого внимания на нас — девятерых обнаженных людей в снегу. Я никогда не слышал о таком бытовавшем в Польше обычае; вряд ли монахи записывали подобное в своих исторических книгах.
Размышляя об этом, я почувствовал, как меня кто-то резко хлестнул по ягодицам. Я повернулся.
Напротив меня стояла Кристина с еловым веником в руке. Ее ноги были широко расставлены, кулаки уперты в бедра, и она улыбалась во весь рот, как будто бросая мне вызов. Я не был уверен, чего именно она ожидала, но вызов принял и ответил ей тем же.
Она взвизгнула и вновь шлепнула меня веником. Вскоре к ней присоединились остальные пять девушек. Я был окружен, и мне пришлось нелегко.
— Не бойся, пан Конрад! Я иду к тебе на помощь! — В круг ворвался граф. — Спина к спине, пан Конрад!
— Благодарю за своевременную помощь, господин мой. Вместе мы, может, и одержим победу!
Вокруг собралась толпа зрителей, подбадривая нас криками.
И все же мы с графом проигрывали. «Противник» превосходил нас числом, и мы, в отличие от девушек, не столько наносили удары, сколько увертывались из-под них.
— Пан Мешко! — закричал граф. — Разве ты останешься в стороне и не придешь на помощь твоему господину на поле брани? Защищай меня!
— Не врага я боюсь, господин, но жены моей! И вообще, тебе и без меня всегда везет! Вот и сейчас тоже!
О да. На холоде мужское естество снова громко — вернее, зримо — дало о себе знать. Будь у меня время, я бы смутился. На графа «сражение» вениками возымело точно такое же действие. У этих людей не было ни капли стеснения. Я опасался, что меня сейчас вовлекут в свальный грех.
— Защищай меня, пан Мешко!
— Господин, я буду поддерживать тебя своими метательными машинами.
Пан Мешко начал всех нас без разбору закидывать снежками. Через несколько минут снежок попал в лицо графу.
— Прекрасные дамы, — сказал он. — Предлагаю заключить перемирие, чтобы одолеть нашего общего врага.
Кристина, как обычно, была заводилой.
— С радостью, господин. Дамы, вперед!
Все мы мгновенно повернулись к пану Мешко и забросали его снежками.
Видя поражение пана Мешко, некоторые из зрителей — а их к этому моменту собралось около сотни — обрушили град снежков на нас.
Внезапно граф замер и поднял руку. Тут же все успокоились. Летящие в воздухе снежки упали на землю, как будто в замешательстве.
— Мои добрые подданные! — произнес граф. В нем больше не было ничего от клоуна или острослова. Сейчас он был прирожденным командиром, знающим свой народ и уверенным в его поддержке. — Сегодня Рождество, но празднование начнется только через три часа. Я — ваш суверен, и хочу, чтобы ко мне относились с уважением. — На его лице мелькнула улыбка.
Он жестом позвал нас обратно в баню, и толпа разошлась. Какая-то женщина шлепнула мальчика, который кинул в нас снежок.
Мы вновь вернулись в тепло. Как только мы закончим купания, до конца дня баня будет в распоряжении простолюдинов.
В течение двух или трех недель после Рождества работать на улице невозможно. Путешествовать также невозможно, а значит, нет необходимости в защите. По традиции после обеда в Рождество никто в округе не работал.
Никто никуда не ходил, но все же люди веселились. Порядка практически не было. Еда и выпивка за счет графа, хотя предполагалось, что каждый должен принимать участие в подготовке праздника.
Подарки дарили два дня. В Рождественскую ночь, 25 декабря, было принято дарить подарки людям своего сословия. На двенадцатую ночь, 6 января, дарили подарки тем, кто выше или ниже по статусу. Что касается дворовых девушек — Кристины и компаний, — то они получали рождественские подарки дважды.
Как следует согревшись, мы вернулись в замок. В подчинении графа Ламберта состояло около ста сорока рыцарей; все они, за исключением пана Мешко, устраивали праздники в своих собственных домах. Обычно человек шесть несли дворовую службу в Окойтце, а еще два с половиной десятка охраняли дорогу.
При слове «замок» на ум приходит несколько картин. Первым делом представляешь себе огромную каменную твердыню типа Мальборка на Ногате, возле Гданьска, где киногерои в доспехах сражаются на рыцарском поединке. Второй тип — укрепленные жилища викингов, где воины-язычники пьют мед, сидя вокруг огня, над которым жарится мясо, а затем засыпают прямо на скамьях. Третий — с просторными залами и потолками в лепнине, картинами на стенах и дамами в кринолинах и с глубокими декольте.
Окойтц был совсем иным. Он больше походил на бревенчатый форт из американских фильмов про ковбоев — почти квадратный, со сторожевыми башнями по углам. Стены достигали примерно четырех метров в высоту и двухсот в длину. Около двухсот крестьян и их детей жили в хижинах, пристроенных к внешней стене, обычно одна семья в одной комнате. Вдоль половины стены тянулись конюшни.
Внутри бревенчатых стен вокруг небольшой площади располагались специальные здания — кузница, пекарня, баня, два отхожих места и мельница, где камень вращали вручную. Одна из сторожевых башен служила постоялым двором; остальные служили комнатами для приезжавших в гости рыцарей, когда в замке не было места.
В центре этого укрепленного поселения стояли непосредственно замок и церковь. Несмотря на то, что они представляли собой единое здание, обычно их считали отдельными помещениями. Возможно, потому, что церковь была открыта для всех, а в замок можно было попасть лишь по приглашению.
Граф мог проходить из своих палат прямо на хоры и слушать мессу оттуда. Но он никогда не делал этого и всегда садился на скамью в переднем ряду, чтобы подавать пример.
Церковь, замок и почти все остальные постройки были бревенчатыми. Доски использовались редко, только там, где это действительно необходимо, например, для полов и дверей. Кирпичи и камень встречались еще реже, а металла почти не было вообще, за исключением, пожалуй, дверных петель.
Здесь все отличалось новизной. В некоторых местах дерево даже еще не успело обветриться. Думаю, постройкам было около трех лет.
Рюкзак принесли мне прямо в комнату. Достав бритвенные принадлежности и воспользовавшись тазом с водой, я избавился от трехдневной щетины и наконец почистил зубы. Кошелек с золотом куда-то исчез, но здесь я был среди друзей; вероятно, они спрятали его в безопасное место.
Я надел нижнее белье и уже собирался влезть в свою грязную одежду, как в комнату вошла Янина. Большинство людей стучатся, прежде чем войти, но, видимо, к придворным дамам это не относилось. Или, может, они просто не хотели. Девушка принесла сверток с одеждой.
— Пан Конрад, у нас не было времени постирать твою одежду, в доспехи тебе пока не нужно облачаться, по крайней мере на празднике. Эти вещи были сшиты для графа Ламберта, но оказались ему велики. Он сказал, чтобы я отнесла их тебе.
— Спасибо, Янина. Граф очень великодушен.
Кажется, она чего-то ожидала, но дворовые графа приравнивались к знати; не принято было давать им деньги. Хотя в присутствии действительно знатных дам к ним относились почти как к обычной прислуге.
Янина разложила одежду в изножье кровати. Кровать эта была громадная: два с половиной метра в длину и более двух — в ширину. Над ней располагалась рама с пологом.
— Думаю, это будет тебе впору.
Она поднесла ко мне тунику и разгладила. Девушка так старательно разглаживала, что мне вскоре стали ясны ее намерения.
— Да, — сказал я. — Я уверен, она мне подойдет. Вышивка здесь просто замечательная. Вы сами вышивали?
— Да, пан Конрад. Но рукава получились слишком длинными, видишь? А тебе придется в самый раз. Мне всегда после бани так жарко! Ты не возражаешь?
Даже не дождавшись моих возражений, она сбросила с себя платье, оставшись в длинной сорочке.
— Все в порядке, главное, чтобы тебе было удобно. — Я порылся среди принесенных ею вещей. — Это чулки-брюки?
Я таких отродясь не видел. Чулки из ткани, но обтягивающие, наподобие женских колготок. Сверху на них были подвязки.
— С короткими штанами их не носят. Нужны вот такие, с поясом. — Она быстро стянула с меня трусы.
— Интересно. Какие башмаки странные.
Эта игра начала меня забавлять. Очень необычно ощущать себя жертвой, а не охотником!
— Думаю, они тебе подойдут. — Она наклонилась к моим ногам, чтобы я хорошо рассмотрел глубокий вырез ее сорочки. — О, у тебя такие холодные ноги! Нужно их согреть!
Игра продолжалась. Обнаженная Янина лежала на кровати, я пытался разобраться с пряжкой для пояса.
— К черту пряжку, пан Конрад, лучше иди сюда!
И я смирился с неизбежным и позволил ей делать с моим телом все, что пожелает, отлично зная: потом она заявит, что я взял ее силой. Она была не так красива, как Кристина, но молодость и жизнерадостность компенсируют недостаток красоты.
Я пообещал Янине свою последнюю футболку.
В последующие дни меня посетили остальные четыре девушки. Вероятно, они считали, что имеют на меня равные права. Типично социалистический принцип. Если на одного рыцаря приходилась сотня женщин-крестьянок, я не мог представить себе насилия в современном смысле этого слова. Мужчине просто физически тяжело удовлетворить всех желающих.
Позже я выяснил, что в дополнение к тому, что девушкам предоставлялась социально приемлемая возможность дать выход своей сексуальности и смешаться со знатью, рыцарь должен был обеспечить их приданым и найти подходящего мужа. Поскольку женщин это устраивало, я не видел в таком обычае ничего дурного.
Устраивало это и родителей девушек. Оправданный обществом обычай, избавляющий от необходимости собирать приданое и оплачивать свадьбу.
Меня одели в новые вещи. Полотняные нижние штаны на поясе дополняла такая же полотняная рубаха. К поясу привязывались темно-синие брюки, в действительности состоявшие из двух отдельных штанин. Посередине они соединялись чем-то вроде подгузника — это называлось гульфик. Такая «конструкция» имела свои преимущества, учитывая пользование отхожими местами в зимнее время. Сверху надевалась богато вышитая темно-бордовая рубаха с длинными рукавами. На шее она завязывалась чем-то наподобие обувных шнурков.
Мягкие ботинки из черной кожи — без толстых подошв — натягивались как чулки. Выходя на улицу, поверх них надевали толстые войлочные калоши. Неплохо, но мои туристские ботинки все же лучше.
К левому плечу пристегивалась накидка — темно-синяя, под цвет брюк.
Весь наряд немного портил мой простоватый кожаный ремень, но по этикету полагалось носить меч и нож. Внезапно ножны показались мне потрепанными, а футляр для ножа — невыразительным.
Янина заканчивала одевать меня, когда раздался стук в дверь.
— Войдите! — крикнула она, не стесняясь оставаться обнаженной.
— Пан Конрад, — сказал граф Ламберт, не обращая внимания на неодетую даму. — Я надеялся посмотреть на твои волшебные приборы… Должен признаться, тебе идет этот наряд, и он тебе впору.
За ним вошли все, кто был в сауне.
— Благодарю тебя, господин. Одежда красивая, а вышивка просто потрясающая.
— Верно. Мои дамы сделали ее для меня прошлой осенью, чтобы преподнести мне сюрприз. Они еще были здесь новенькими и не знали моего размера. Но тебе в самый раз, так что считай эти вещи моим подарком.
— Хорошо… Спасибо, мой господин! — Наверное, на одну только вышивку ушло несколько месяцев.
— Пожалуйста, не подумай, что я отдаю тебе обноски. Мне эта одежда не подошла, и дамы очень расстроились. Смотрю, ты им понравился. — Он указал на голую Янину.
— Но… пожалуйста, господин, надеюсь, что я не…
— Ни в коем случае, пан Конрад. Какая радость в обладании чем-то, если не можешь поделиться этим с друзьями? Только смотри, не забери их всех с собой, когда будешь уезжать. Оставь хоть нескольких, чтобы они обучали новеньких. Самому это делать ох как не хочется! Ну а теперь показывай свои волшебные приборы…
Я достал рюкзак и показал, как его нужно носить. Затем развернул спальный мешок, и Янина забралась в него. Комната не отапливалась, и девушке, очевидно, было холодно. Граф долго изучал застежку-молнию, прежде чем понял, как та работает.
— Просто невероятно, пан Конрад! Сможешь научить наших кузнецов делать подобные вещи?
— Возможно, мой господин, но вряд ли на это хватит тех нескольких недель, которые я проведу здесь.
— Понятно. А это что? Твой шатер?
— Да, господин. О, чуть не забыл! У меня есть для тебя письмо. Его доставил из Венгрии отец Игнаций.
Граф лишь мельком взглянул на конверт и бросил его Янине.
— Принесите мне это письмо, когда я буду в плохом настроении. А хорошее сейчас портить не хочется.
Я поставил нейлоновую палатку на деревянном полу. Для такой палатки не требовались прутья. Граф засыпал меня вопросами о палатке, материи, из которой она изготовлена, о фибергласовых шестах, зажимах, застежках и сетке от комаров.
— Самый настоящий дом! И такой легкий!
— Может быть еще легче, господин. Она все еще сырая. Пусть останется здесь и просохнет.
Я показал остальные вещи. Гостей поразило, насколько легки фляжка и котелок, однако в остальном особого впечатления на них ничего не произвело. Они выказали легкий интерес к пище сухой заморозки, но вряд ли представляли, как долго она может храниться. Швейцарский нож показался им хитроумной игрушкой. Они не знали, что такое сталь.
Аптечку первой помощи рассматривали равнодушно, по крайней мере граф и пан Мешко. Беспокоиться о ранении было ниже их рыцарского достоинства. Девушки немного заинтересовались — Янина все еще находилась в моем спальном мешке, — но решили воздержаться от комментариев.
— А эти пергаментные пакетики, пан Конрад?
— Семена. Я купил их в подарок матери.
Пан Мешко пришел в восторг от моего компаса.
— Так, значит, стрелка всегда указывает строго на север?
— Не совсем. Она немного отклоняется на запад. Но она всегда указывает в одном и том же направлении, и если ясной ночью сверить карту с Полярной звездой, то можно узнать, насколько сильно она отклонена. Сбить компас может только железо.