ГЛАВА 15

Проснувшись, я увидел, что плотник жжет все бревна, которые он распилил и разложил накануне. Не один большой костер, а сотни маленьких огней, по одному в каждой половине бревна. Более того, он взял себе в помощники полдюжины ребятишек. Двое мальчиков постарше кололи щепки, а остальные под руководством Витольда следили за костерками.

Не буду ни во что вмешиваться.

Я подобрал несколько щепок, пригодных для изготовления вязальных спиц, и вернулся к себе в комнату.

Видите ли, часто случается так, что проблема, которая не дает мне покоя днем, внезапно находит разрешение среди ночи. Проснувшись в темноте с ответом, я резко вскочил, чем перепугал Наталью.

Ну конечно же. У меня ведь был образец — связанный моей матерью свитер. Мне нужно лишь понять, как вставить спицы, и затем произвести эту операцию в обратном направлении! Распустив свитер, я смогу определить, каким образом он связан.

К обеду спицы были готовы, и, поев, я с энтузиазмом принялся за работу. Это оказалось куда сложнее, чем я предполагал: свитер был связан причудливым узором, с разными косами и переплетениями. А кроме того, я не знал, с какой стороны начинать.

Длинный, унылый вечер! Я мало что понял и потерял треть единственного свитера.

Девушки заходили и уходили, но я не мог обратить на них должного внимания.

Плотник по-прежнему жег свои бревна с новой командой помощников.

После ужина я продолжал колдовать над свитером при тусклом свете масляной лампы, но граф Ламберт взял у меня из рук вязание и отдал Кристине. Мы сели за шахматную доску.

— Пора отдохнуть, пан Конрад.

К концу третьей партии Кристина частично восстановила мой свитер.

— Вот видишь, пан Конрад, — произнес граф, широко улыбаясь. — Еще одно таинственное ремесло, которому ты обучил мой народ..

— О… да, господин.

— Кстати, ты не знаешь, с какой целью Витольд распалил все эти костры?

— Сказать по правде, господин, он уже два дня приводит меня в замешательство своими действиями.

— Рад это слышать. Мне очень не нравится быть единственным человеком, который не знает, что происходит вокруг. Иногда мне кажется, что они играют в игру под названием «сбей графа с толку». Ну а теперь пора спать. Идем, Кристина? Или сегодня еще чья-то очередь?

В полдень следующего дня Витольд показал мне первый образец улья; к вечеру были готовы все двенадцать дюжин. За три дня он выполнил работу, на которую, как я полагал, должно было уйти несколько месяцев.

Кажется, изготавливать доски оказалось делом хлопотным. Их нужно было вручную выпиливать из круглых бревен с помощью плохой пилы. С гвоздями дело обстояло еще хуже. Их изготавливали по одному за раз из очень дорогого железа.

Но если современные плотники мыслят в категориях досок и гвоздей, Витольд мыслил в категориях деревьев и природных сил как естественного помощника.

Поскольку бревна уже имелись в наличии, расколоть их надвое не представляло никакого труда. Затем он выжег дыру в каждой половине, аккуратно оставив вокруг около пяти сантиметров нетронутыми. Топором было вырублено входное отверстие, а затем два желобка связывались вместе крепкой, но грубой полотняной веревкой. Чтобы собрать мед, нужно всего лишь развязать веревки, достать соты и связать две половины вновь.

Метод Витольда был одним из простейших блистательных решений, о которых я упоминал ранее. Я мог многому научить людей из тринадцатого века, но многому мог научиться и сам.

В своем повествовании я почти ничего не говорил о детях, возможно, потому, что это слишком болезненная тема. В современной Польше детей холят и лелеют — как, впрочем, и во всем цивилизованном мире. В тринадцатом веке было не совсем так. Может быть, из-за того, что много детей умирало в младенчестве, родители не могли позволить себе привязаться к ним.

В течение всего репродуктивного возраста женщины Окойтца почти всегда были беременны. Большинство из них рожали по двенадцать — пятнадцать раз. В те времена не было ни малейшего представления о контрацепции, а воздерживаться от секса никому и в голову не приходило. В этой маленькой общине примерно из двухсот семей в неделю обычно случалось двое родов. Раз в неделю, а то и чаще, случались похороны — обычно в землю опускали крошечный, завернутый в материю сверток, даже без деревянного гроба.

Взрослые тоже умирали рано. Сорокалетних уже считали стариками. Медицины, способной поддерживать жизнь у больного, не существовало вообще. Или вы были здоровы, или мертвы.

И я ничем не мог в этом помочь. Я практически не разбираюсь в медицине. Я, конечно, посещал курсы оказания первой помощи. Мог сделать искусственное дыхание. Мог оказать первую помощь при обморожении, тепловом ударе и шоке. Мог наложить шину на перелом и обработать рану. Но все это я учил для того, чтобы знать, что делать до того, как прибудет доктор.

На эти мысли меня навела смерть маленькой сестры Кристины. Ее отец случайно задавил ребенка во сне. Зимы здесь были холодными, а дома не отапливались, поэтому дети спали вместе с родителями. Только так можно было согреть их. Отец всего лишь повернулся на другой бок.

Этот мужчина был ненамного старше меня, но его обветренное лицо прорезали глубокие борозды морщин; руки тоже были морщинистыми и покрыты мозолями, а спина согбенная, как будто под тяжестью мешка с зерном. В его глазах застыло такое выражение, что я не смог выдержать эту краткую церковную службу. Ушел и заплакал.

Все знали, что я странный человек, и не стали приставать ко мне с расспросами.

Я не врач. Я инженер. Не знаю, от чего умирало большинство детей. Черт, здесь никто не болел раком! Человек мог умереть оттого, что у него болел живот. Одно я знал наверняка — лучшее питание, лучшие жилищные и санитарные условия, лучшая одежда и — черт возьми! — немного отопления могли сотворить для них чудеса.

Лесопилка для изготовления досок для деревянных полов и кроватей, чтобы люди не спали на полу. Холодный погреб, где хранить пищу. Ткацкие станки, чтобы производить тканей больше и лучшего качества. Что-то вроде прачечной — эти люди всю зиму не могли стирать свою одежду; канализационная система и водопровод.

Все это я мог сделать; все это я сделаю!

А еще подготовиться к отражению монголов.

Сразу после Рождества я начал разрабатывать свой план, или по крайней мере у меня появились первые идеи.

Если мы собирались сделать что-то относительно монголов, то нам понадобится оружие и доспехи в количестве, невероятном для Польши тринадцатого века. Нам потребуются сотни тонн железа, стали и — если возможно — пороха.

Все это подразумевает тяжелую промышленность, которая, в свою очередь, требует широкого применения механизмов. Доменную печь нельзя остановить на выходные или праздники. Не может она быть остановлена и на время сева или сбора урожая. Ее рабочие должны были быть квалифицированными специалистами.

Сталелитейный завод в Окойтце, или где угодно в Польше с ее аграрной системой — это невозможно, тем более в городах, где дюжины могущественных традиционно мыслящих гильдий охраняют свои особые привилегии и готовы противостоять всему новому. Очевидно, чтобы свободно осуществлять нововведения, мне потребуются собственные земли и собственные люди. Вообще-то однажды Ламберт говорил, что это возможно.

Мне нужно будет кормить своих рабочих, а при местных аграрных технологиях практически не производилось излишков. Привезенные мной семена хоть немного помогут. Химические удобрения, инсектициды и лучшая техника были делом будущего, но племенной отбор скота нужно начать немедленно.

Я уже пообещал наладить легкую промышленность — производство материи, и так далее — это усилит мой статус и обеспечит людям неплохую одежду.

Ветряные мельницы. Мы определенно можем использовать ветряные мельницы, но я еще ни одной здесь не видел.

Я разговаривал с Ламбертом о моих планах для Окойтца, и хотя я сомневаюсь, что он понял хотя бы треть моих рассуждений, он дал мне свое благословение.

— Да, конечно, пан Конрад. Эти нововведения — именно то, что я от тебя ожидаю. В твоем распоряжении все дерево, какое достанешь, и вся рабочая сила крестьян.

— Спасибо, господин.

— Только не делай никаких глупостей, например, не мешай во время сева или сбора урожая.

— Конечно, нет. Кстати, однажды ты говорил, что я могу получить собственные земли.

— Ну да. Есть небольшое затруднение. Видишь ли, ты же ведь иностранец.

— Нет, господин. Я родился в Польше.

— Но говоришь как-то чудно, значит, не наш. По закону я не могу наделить тебя землями без разрешения моего сеньора. Конечно, это всего лишь формальность. Я уверен, он согласится, когда я в следующий раз его увижу — наверное, через год или два.

— Через год или два? Так долго ждать?

— О, возможно, он будет здесь весной или летом. К чему такая спешка? Ты только что рассказал о проектах для Окойтца, на которые уйдут года.

Я стал рассказывать о монголах, тяжелой промышленности и доменных печах.

— Ну, если так, пан Конрад. В таком случае, приняв на веру твои слова, я пошлю гонца, чтобы он нашел герцога. Должен сказать, что поверить, что огонь настолько силен, что никто не осмелится потушить его — ну, это развивает разум больше, чем чудо перевоплощения.

— Но когда ты отправишь письмо?

— Если нужно, сразу после Пасхи. В любом случае ты не сможешь ничего построить на своих землях, пока не растает снег.

В течение последующих нескольких месяцев все мое время было разделено на четыре неравных части. Одну их них я решил уделить животноводству. Дело в том, что жителям Окойтца были известны основные принципы скотоводства — например, здесь выращивали замечательных боевых коней, — но почему-то принципы эти не распространялись на обычную домашнюю скотину.

Современная курица откладывает более одного яйца в день. Куры в Окойтце несли примерно одно яйцо в неделю. Овцы были маленькими и костлявыми. Сомневаюсь, что на каждой было хоть по килограмму шерсти. Молочные коровы давали, вероятно, всего несколько литров в день, и то только весной и летом. Взрослые свиньи были вчетверо меньше своих современных сородичей.

В основном тому были экономические причины. Крестьянину, у которого всего одна корова, пара свиней и полдюжины кур, незачем заниматься научным животноводством. Еще одна проблема заключалась в том, что крестьяне часто скармливали домашним животным отбросы. Поскольку пищи не хватало, свиньям и курам позволено свободно бегать и самим находить корм. Результат — полное отсутствие племенной работы, а также вечные выяснения отношений из-за того, что чьи-то свиньи погубили чьи-то посевы. А еще, разгуливая, где им вздумается, животные повсюду гадили.

Но у графа имелись свои собственные стада, и если бы мы смогли улучшить их качество, результаты постепенно распространятся и на другие. В основном мой план состоял в разделении каждого вида на небольшое стадо «А» и стадо «Б» побольше. Стадо «А» должно было включать лучших животных, в основном самок. Они получали лучшую пищу и лучшего пастуха, который должен был знать каждую особь. Их держали строго отдельно от стада «Б», за исключением тех случаев, когда малопродуктивные животные «понижались в должности». Стадо «Б» шло на мясо. Было два стада «А» для крупного рогатого скота, одно на мясо и одно для молочных продуктов, но Ламберта пришлось долго убеждать в том, что полезно разводить отдельно два стада с разными качествами.

То же самое было сделано и с курами: одна стайка на яйца и одна для быстрого роста. Я сосредоточил свое внимание на курах, потому что их жизненный цикл короче и селективное разведение могло дать результаты быстрее.

Разведение кур на яйца требовало подсчета. Нужно было знать, сколько яиц несет каждая курица. Для этого нужна «птицефабрика», где каждая курица содержится в небольшой ячейке. Это требует дополнительных трудовых затрат, потому что курам нужно приносить пищу и воду. Я сделал в каждой клетке маленькую полку. Когда доставали яйцо, на полку клался камешек. Большое яйцо — камень побольше; маленькой яйцо — камешек поменьше.

Раз в месяц производилась оценка кур. Лучшие куры получали петуха, а худших отправляли в стаю «Б». Средних оставляли выполнять прежнюю работу. Этим проектом заинтересовалась пара пожилых женщин, и в первый год производство яиц увеличилось вдвое.

В большинстве своем животноводством занимались женщины. Кажется, они лучше в этом разбирались.

Прошло полдюжины праздников. Меня это раздражало, потому что в эти дни никто не работал. Праздники достигли своего разгара во время недельного карнавала, этого польского аналога «Марди Гра». Слово «карнавал» в переводе с латыни означает «до свидания, мясо! ». Пост — это не столько религиозное воздержание от употребления в пищу мяса, сколько формальное признание того факта, что в деревне больше не осталось мясных продуктов, а имеющийся скот нужно сохранить для весеннего и летнего размножения.

Вторым делом, отнимавшим у меня уйму времени, была лесозаготовка. Нет, конечно, люди в Окойтце валили деревья в огромных количествах. Окойтц почти полностью построен из бревен, и в последние четыре года на это затратили немало сил.

Но в том-то и дело, что сами эти бревна были побочным продуктом расчистки земель. Если вы хотели расчистить участок под поле, вам приходилось не просто срубать дерево, но и выкорчевать пень. Куда разумнее не рубить дерево, а копать вокруг него, разрубить корни и затем вытащить дерево. Поскольку копать промерзшую землю невозможно, деревья выкорчевывали летом.

Бревна, заготовленные зимой, лучше, чем заготовленные летом. Они суше. Неподалеку располагался холмистый участок земли, который невозможно пустить под поле, но вполне сойдет под фруктовый сад. Оставляя пни в земле, можно было предотвратить эрозию почвы, пока не вырастет сад.

Проекты, планируемые мной на следующее лето, требовали много дерева, и все это в дополнение к зимней заготовке дров.

Проблема заключалась в том, что крестьяне не привыкли трудиться зимой. За исключением разбрасывания навоза по снегу и основных домашних дел, зима — это время, когда вы рано ложитесь спать и поздно встаете, а оставшееся время посвящаете развлечениям. Чтобы что-то сделать, приходилось прибегать к убеждениям.

Как ни странно, моя лошадь Анна была согласна надеть хомут и тягать бревна, при условии вежливого к ней отношения. Несколько крестьян с хлыстами испытали на себе крепость ее зубов, а одного моя кобыла сильно лягнула, только тогда люди поняли, что от них требуется. Зато Анна подружилась с восьмилетней девочкой, одной из сестер Янины. Вдвоем они проявляли чудеса трудолюбия. Немного позже выяснилось, что лучший скакун графа тоже был готов тянуть лямку, если ему позволяли работать рядом с Анной. Подобные вещи дали людям первые новые темы для разговоров со дня моего прибытия.

Я наблюдал, как это странное и забавное трио тянет огромное бревно с заснеженного холма. Неожиданно одно бревно, которое тащили несколько волов, сорвалось и покатилось.

Раздались вопли, крики, и люди бросились врассыпную. Волы упали и, возможно, погибли бы, если бы не развязалась веревка. Бревно покатилось вниз, перепрыгивая через пни и круша все на своем пути.

Михаил Малиньский стоял у подножия холма. Он как раз нес затупившийся топор кузнецу, чтобы тот заострил лезвие. В тех условиях заточить лезвие было невозможно, напрасная трата железа — оно нагревалось, а затем край отбивался.

Михаил услышал крики, взглянул вверх и увидел, что прямо на него катится бревно. Он бросил топор и кинулся в сторону. В тот момент, когда он решил, что опасность миновала, бревно ударилось об еще один пень, перевернулось в другую сторону, придавив левую ступню Михаила к пню, на который он опирался, затем отскочило и покатилось дальше вниз.

Я первым подбежал к Михаилу. Его лодыжка представляла собой красное месиво, а ступня была почти оторвана. Из раны хлестала кровь. Он кричал; он знал, что умрет. Не задумываясь, я сорвал с себя кожаный ремень и туго обмотал икру Михаила, чтобы остановить кровотечение.

Я действовал не раздумывая — результат тренировки, и сделал все, что нужно до прибытия врача.

Но в глубине души внутренний голос панически кричал мне, что я и есть врач! Здесь некуда отвезти Михаила. Здесь был только я, но, увы, я некомпетентен.

Но, как всегда, когда я был напуган и не знал, что делать, во мне просыпался актер. Я говорю притворные слова, совершаю притворные действия и сам пытаюсь в это поверить.

— Спокойно, Михаил, спокойно. Не волнуйся, мы позаботимся о тебе.

Вокруг начала собираться толпа. Я указал на длинноногого юношу:

— Эй, ты! Беги в замок и скажи Кристине или еще кому-нибудь из девушек, что мне нужен чистый кухонный стол, застеленный чистой материей. А также большой котел с кипятком и как можно больше чистых салфеток. Пусть приготовят все как можно быстрее! Теперь беги!

Он умчался.

— Теперь ты, сними с меня плащ. Расстели на земле, вот здесь. — Я все еще держался одной рукой за жгут. — Мне нужно восемь мужчин! Становитесь сюда. Остальные сзади. Теперь поднимите его! Осторожнее! Положите его на плащ! Так. А теперь поднимите плащ! Нет! Лицом туда, дурак! А теперь мы понесем его в замок.

Я шел рядом, продолжая придерживать жгут и натужно пытаясь вспомнить, что же делать дальше. Мне ни разу не приходилось сталкиваться с подобными ситуациями. Кроме… кроме… Однажды на рождественских каникулах в общежитии я две недели совершенствовал свой английский, читая романы Форестера о Хорнблауере. Там был очень подробный отрывок, где замечательный мистер Буш потерял ногу в бою, и его лечили врачи начала девятнадцатого века. Боже мой, я надеялся, что Форестер знал, о чем пишет.