Но почему ты согласилась?

Почему? Скажите мне сами. Потому что Верена так и не вернулась домой. Прошло уже восемь лет после вашего возвращения, а я так и не знаю, что случилось с моей сестрой.

Я хочу наконец это узнать. Я хочу увидеть то, что увидела она, и, может быть, понять то, что поняла она. И еще… Я верю в невозможное. Я хочу быть уверена, что использовала все, пусть даже безумные возможности найти и вернуть ее. Вот и все.

И это действительно все? Я хотел бы знать больше. Впрочем, возможно, лучше спросить Ласло. Я пытался его найти еще там, на Земле. Одно время он жил в Африке, затем перебрался в Аргентину. Потом эта экспедиция. Чья это была инициатива — твоя или его? Кто кого разыскал?

Я разыскала Ласло. Это было нетрудно. Я просто покупала иллюстрированные журналы, и, обнаружив подписанные им репортажи, посылала запрос в редакцию.

И наконец ты подкупила одного из репортеров, и он взял тебя в Лиму, где ты и встретилась с Ласло.

Я бы не стала называть это подкупом — думаю, я не сделала ничего противозаконного.

А Ласло? Мы не должны были разглашать подробности нашей экспедиции.

Он ничего и не разглашал. Если бы он выступал по телевидению или по радио — да, это было бы нарушением обещаний, данных его прежнему руководству. Но он не делал ничего подобного. Наоборот, он старался забраться в самые труднодоступные районы Земли.

Но поездки стоят денег. Неужели его репортажи в журналах так щедро оплачивались?

Зачем ты спрашиваешь, Фредер? Ты прекрасно знаешь откуда у меня деньги. Они ничем не отличаются от твоих — мы получили их в одном и том же месте от одного и того же человека. Просто я ими лучше распорядился.

И все же ты…

И все же я… Но я готов спорить, что ты тоже все время с самого момента нашего возвращения думал о чем-то подобном, иначе ты не сидел бы здесь. И заметь, я не приглашал тебя лететь вместе с нами, ты сам позаботился о том, чтобы оказаться на этом корабле.

А ты собирался лететь один.

Разумеется, не один. Но не торопите меня. Я уже говорил: я все время думал о новой экспедиции, я играл с этой мыслью, однако не знал, как претворить ее в реальность. С деньгами проблем не было — я с умом вложил полученные мной средства и быстро сколотил неплохой капитал. На самом деле все очень просто. Что нужно газетчикам, телевизионщикам и прочим ушлым парням, которые каждый день развлекают вас? Им нужны новые сенсации! Ежедневные сенсации! Землетрясение, крушение самолета, прорыв дамбы — без этого ни одна газета не распродаст тиражи, а программа не наберет необходимый рейтинг. Знаешь, какие войны разворачиваются в нашем мире за право эксклюзивного репортажа? Часто катастрофы даже инсценируются: сбои на космических станциях, падение телевизионной башни в Бомбее. Только представьте себе, сколько денег в это вкладывается. Можно спокойно построить новую станцию, новую телебашню.

А как насчет нашей экспедиции? Это же всем сенсациям сенсация! Прорыв к звездам, первая встреча с неведомыми мирами… Да еще этот авантюрный сюжет с захватом шлюпки! Чем не лакомый кусок для журналистов? От них требуется только одно — молчать до поры до времени и отстегивать деньги, зато потом они получат отчет из первых рук.

Так ты нашел деньги на экспедицию?

Они прекрасно знали, что путешествия и приключения всегда возбуждают зрителя. Волшебство космоса, магия звезд и тому подобные вещи… Я наобещал им полный мешок чудес. К сожалению, я уверен, что этот трюк сработает только один раз. Третьей экспедиции не будет. Будет только эта — вторая. Она же последняя.

А почему ты решил взять с собой Амадею?

Без нее у меня ничего бы не получилось. Она работала в том же институте, что и Верена, у нее были те же связи, те же возможности, та же квалификация. И кроме нее никто не стал бы прокладывать курс на Альфу Центавра. За последние десять лет наша космонавтика окончательно замкнулась в пределах Солнечной системы. Кажется, больше никто не верит в реальность существования иных звездных систем, иных галактик. Другие специалисты, к которым я обращался, называли меня безумным мечтателем. Мое предложение не вызвало у них ни малейшего интереса.

Амадея, наоборот, пылала энтузиазмом. Она собрала необходимую информацию, составила программы для бортового компьютера, уточнила детали. Без нее я не двинулся бы с места.

Так это был ее проект, а не твой?

Это был наш проект. У меня были опыт, знания, которых не было и не могло быть у нее. Она подготовила шлюпку к старту, помогла нам выбраться с корабля. Но сейчас мы должны взять дело в свои руки. Амадея ни разу не была в космосе. Она не знает, что нас ждет. Ты удовлетворен таким объяснением?

Хорошо. Амадея отвечала за техническую часть проекта. Ты поведешь шлюпку к цели. Но для чего тебе понадобился Курт? И почему ты в последний момент согласился взять с собой меня?

Я настояла на том, чтобы он взял Курта. Я знаю, что Курт был последним, кто видел Верену перед ее исчезновением. Хочу еще раз повторить: меня не интересуют ни исследование новых миров, ни приключения на неведомых планетах. Я хочу найти мою сестру или хотя бы узнать, что с ней случилось. Поэтому Курт нам необходим. Что же касается тебя, Фредер…

Поначалу мы действительно не хотели брать тебя с собой. Уж прости, но у тебя не самый легкий характер. А главное, мы не думали, что эта экспедиция так же важна для тебя, как и для нас. Кроме того, каждый человек, посвященный в тайну, увеличивает риск ее разглашения. А для нас было важно, чтобы все наши планы оставались в тайне до самого момента захвата шлюпки. Если бы Уберт и его люди узнали об этом раньше времени… Но когда мы увидели, что ты готов рискнуть своей жизнью, лишь бы оказаться в этой шлюпке, мы изменили свое решение. К счастью, сейчас уже все позади. Нас не смогут остановить, даже если захотят. Мы невидимы для радаров НАСА, потому что я заранее оснастила шлюпку генератором помех. Нам никто не помешает. Но никто не сможет и придти к нам на помощь, если это потребуется. Мы можем рассчитывать только на себя.

А теперь я хотела бы послушать Курта.

Меня зовут Курт Лонгсон. Моя специальность — история науки. Я закончил университет, затем работал в библиотеке, изучал старинные документы, относящиеся к временам зарождения кибернетики, бионики, космонавтики. Это был уникальный период, когда за десятилетия были намечены направления, по которым наука развивалась в течение следующего тысячелетия. Как всегда бывает в таких случаях, непосредственные участники событий не могли увидеть исторической перспективы, зато были правдивы. Уже через двадцать лет, когда наиболее прозорливые из ученых начали угадывать контуры будущего, они соответственно подкорректировали свои воспоминания. Поэтому документы, с которыми я работал, были поистине бесценны.

Я решил специализироваться на истории астрономии и космонавтики. Я хотел проследить причинно-следственные связи между решениями, принятыми на ранних этапах развития космических технологий и состоянием космонавтики в настоящее время. Меня интересовало, какие факторы оказались решающими при выборе направления развития. Почему человечество сосредоточилось на освоении внутренних планет и не предпринимало попыток выйти за пределы Солнечной системы. Я изучал старинные проекты межзвездных кораблей, читал материалы дискуссий, отгремевших много лет назад. Однако здесь начинаются трудности. Я почти ничего не помню из дальнейших событий. Последние мои воспоминания связаны со Швейцарией: старинные здания нашего института неподалеку от Женевского озера, узкие проходы между стеллажами, тяжелые фолианты в кожаных переплетах. А дальше — пустота, и мне остается надеяться на вашу помощь. Правда, возможно, это кто-то из вас устроил мне эти проблемы. В любом случае мне будет очень интересно узнать, как вы меня нашли и как я оказался на этом корабле.

Честно говоря, в твоих подозрениях есть доля правды. Послушай меня и ты поймешь, что у нас не было другого выбора. Без тебя вторая экспедиция была бы обречена на провал. И сейчас мы должны быть вместе. К сожалению, мы не сможем помочь тебе восстановить воспоминания о событиях с момента возвращения первой экспедиции на Землю до нашей новой встречи в библиотеке.

Но вы по крайней мере можете объяснить, как я оказался на этом корабле дураков?

Я же говорил: мы с Амадеей были твердо уверены, что без твоей помощи у нас ничего не получится. Правительство заплатило нам всем солидные деньги, и мы прекрасно сознавали, что это плата за молчание. Мы должны были молчать о том, что произошло с нами, но прежде всего о том, что произошло с тобой. Я очень сильно надеялся на твою помощь.

Я знаю, что ты попал в первую экспедицию с благословения психологов. И тем не менее ты был совсем не похож на этих сонных мух с профессорскими дипломами. Ты всем интересовался, у тебя было полно идей. Я думал, что стоит сказать о новой экспедиции, и ты тут же присоединишься к нам.

Но когда я обнаружил тебя в той библиотеке, роющимся в книжной пыли, ты не интересовался ничем, кроме этих заплесневевших фолиантов. Казалось, что ты забыл про экспедицию, ты не мог вспомнить, кто такой Фредер, кто такая Верена. Что нам было делать? Все наши планы оказались под угрозой. И тогда мы заказали тебе место на этом корабле, оплатили билет. Ты получил наркотик, который временно лишил тебя воли; выполняя приказы Амадеи ты прошел на корабль и не вызвал ни у кого подозрений. Затем всем пассажирам дали наркоз, ну а дальнейшее тебе известно.

Ничего себе «не вызвал подозрений»! Местные агенты безопасности тут же ко мне прицепились.

Да, видимо, нам все же не удалось соблюсти полную секретность. Мы поменяли имена, но не могли подделать медицинские данные. По всей видимости, они-то и помогли инженеру системы безопасности вычислить нас. К счастью, Амадея подготовилась и к такому повороту событий. Она следила за так называемым доктором Бушем и вовремя узнала о планах Уберта и его людей. К сожалению, мы не предполагали, что они проявят такую прыть, поэтому тебе пришлось пережить несколько трудных минут. Мы торжественно просим за это прощения.

Спасибо, мне стало гораздо легче. Нет, в самом деле спасибо. По крайней мере теперь я знаю, что не сошел с ума, что события последних дней имеют разумное объяснение. Правда, я до сих пор многого не помню, многого не понимаю. Как будто я еще не до конца проснулся.

Мы поможем тебе, мы будем рассказывать о том, что знаем мы, и тогда, возможно, ты вспомнишь то, что видел сам.

Я не помню даже, как попал в первую экспедицию. Мне тоже пришлось обманывать комиссию? Понятия не имею, как я это сделал.

Тебе не пришлось никого обманывать. Все было легально. Твое участие в экспедиции было оплачено.

Оплачено?

Так ты действительно ничего не помнишь? Ты изучал физику. История науки была чем-то вроде хобби. Ученый Совет назначил грант и место в экспедиции для того, кто предложит научную программу, которая имела бы значение для всего общества в целом. Ты предложил необычную тему: приспособление человека к космосу, готовность человечества освоить новую среду обитания.

И я получил грант? Ну разумеется, иначе я не оказался бы на корабле. Видимо, эта тема по-настоящему захватила меня.

Тебе пришлось ждать два года. В начале тебя послали поработать восемь недель на Нептуне, чтобы ты получил необходимый опыт. Ты хорошо справился с работой и получил право на участие в экспедиции «Транс Плутон».

Однако руководству это не понравилось. Ты был еще так молод — только вчера со студенческой скамьи. Они с большей охотой отдали бы это место еще одному флегматику от науки. Они пытались тебя подкупить: предлагали тебе высокий пост в Университете, потом — в Совете директоров крупной индустриальной компании. Ты отказался. Они пытались оспорить результаты конкурса, по которым ты получил грант, пересматривали отчеты экспедиции на Нептун. Ты начал судебный процесс против них, потратил на это свои последние сбережения. Ты сам мне об этом рассказывал.

Я во что бы то ни стало хотел лететь? Да, скорее всего, так и было.

Процесс наделал шуму — корреспонденты, интервью, твой адвокат позаботился о том, чтобы ты не сходил с экрана.

Вряд ли это мне понравилось.

Это тебе действительно не слишком понравилось. Но это сработало. Они вынуждены были взять тебя с собой. Однако ты оказался в одной компании с нами — черными овечками. Честно говоря, сначала я не доверял тебе, но позже…

Что случилось позже?

Подожди, давай по порядку! Иначе Курт запутается, и мы тоже. Кто будет рассказывать?

Начинай, Ласло!

Если я что-то забуду…

Не бойся. Мы следим за твоим рассказом. Начинай!

Ну хорошо. Итак, первая экспедиция. Корабль мы назвали естественно «Трансплутон». Ради его постройки открывались один за другим новые заводы и институты. На нас опробовали новые технологии — длительная гибернация, замкнутая система жизнеобеспечения, способная продержаться полтора десятка лет, и так далее. Нас даже пытались подготовить к высадке на планеты Альфы Центавра, хотя никто понятия не имел, с чем мы там столкнемся. Меня поражало одно — полное отсутствие фантазии у моих спутников. Им предстояло первыми увидеть неведомые миры. А они говорили только о гравитационных и электрических полях, параметрах орбит, звездных спектрах, возможном составе атмосферы и прочих, никому не интересных вещах. Как будто это был рутинный полет на спутники Юпитера! Представьте себе Колумба, который расставляет на палубе своего корабля теодолит и начинает заносить на пергамент колонки цифр мелким почерком. Абсурд!

Ну что ж, теперь, наверное, стоит подробнее рассказать о команде. Попытаюсь вспомнить их имена, а вы помогайте мне.

Капитан Арне Йоргенсон: ему было около шестидесяти и он был самым старым из членов команды.

Научный руководитель: доктор Георг Бломак — астроном и физик.

Ко Сахито — экзобиолог и медик.

Берт Хессело, Мирослав Берцик, Анна Жирад и Мади Корко — техники.

Остальных мы хорошо знаем: Фредер, Курт и я.

И Верена.

Перед стартом мы прошли стодневный карантин, и медики убедились, что мы не занесем на Альфу Центавра земных бактерий. И, кстати, с этого момента никаких сигарет, никакого алкоголя. Вечерний час перед телевизором и отбой в восемь часов. Словом, в день старта я почувствовал себя выходящим из тюрьмы.

Но не тут-то было! Они снова наложили на нас столько ограничений, что казалось проще было бы отправить нас к Альфе Центавра в обезьяньих клетках. Корабль еще добрый месяц крутился по орбите, пока мы «обживали» его. Мы должны были часами ходить в скафандрах, мы провели чертову уйму учений, моделируя всевозможные катастрофы. И наконец в путь! За неделю мы достигли Плутона и оставили его за спиной. Солнце становилось все меньше и меньше и вскоре превратилось в ничем не примечательную звезду. Мы все глубже погружались в великую пустоту космоса и начали осознавать свое одиночество. Звезды не стали ни на йоту ближе — все те же светящиеся точки где-то в неведомой дали, безучастно взирающие на наш маленький кораблик. Казалось, мы сами не движемся, так и висим в бесконечной пустоте. Словом я уже начал терять оптимизм, но тут как раз наступило время ложиться в гибернационную капсулу.

Три недели в гибернации, затем неделя на вахте — такого распорядка мы должны были придерживаться в течение одиннадцати лет. Это означало в сумме около трех лет сна. Об обратной дороге мы тогда не думали.

Однако я был бы согласен и на одиннадцать лет сна. Потому что во время бодрствования мне приходилось общаться с этими приятными во всех отношениях людьми, которые — увы! — составляли большую часть нашей команды. Я знал, что будет плохо, но не знал, что может быть настолько плохо. Не знаю, что было бы со мной, если бы мне пришлось терпеть этот ужас одиннадцать лет. К счастью, все закончилось намного быстрее.

Сейчас я не могу без смеха думать о том, как мы были в себе уверены. Мы полагали что перед нами лежит хайвэй протяженностью в 4,3 световых года, на конце которого находится Альфа Центавра. Мы вычисляли на глазок возраст и массы звезд, размеры планет, которых никогда не видели. Мы могли рассуждать о продолжительности их жизни, об их эволюции и все такое прочее. А между тем мы и понятия не имели о том, как устроена Вселенная. Мы по-прежнему считали Солнце и Землю двумя краеугольными камнями мироздания и полагали, что все прочие звезды и планеты должны быть устроены по их образу и подобию. Мы свято верили в теорию относительности, в черные и белые дыры и прочие фантомы нашего сознания. Но действительность оказалась гораздо фееричнее куцых фантазий, порожденных тупыми мозгами.

Конструкторы придали кораблю классическую форму цилиндра. Благодаря постоянному ускорению во время вахты, сила тяжести поддерживалась на уровне 1 g. Когда вся команда находилась в состоянии гибернации, корабль развивал ускорение до 30 g, и за три трехнедельных фазы сна смог приблизится к субсветовым скоростям.

Третья вахта была самой длинной — организмам нужно было дать время для полного восстановления. В первый момент, когда астронавты очнулись в своих капсулах, они обнаружили, что полностью парализованы, и только через час с лишним чувствительность и способность двигаться стали постепенно к ним возвращаться. Все это время люди терпеливо лежали в толстом слое пены, предохранявшем их от перегрузок и следили за тем, как индикатор медицинской системы постепенно меняет свой цвет с красного на синий, а затем на зеленый, при этом астронавты не выказывали ни малейших признаков нетерпения или страха. Они были поистине образцами невозмутимости. Хотя возможно, дело было в ингаляционных препаратах, которые подавались в капсулы.

Наконец прозвучал сигнал, крышки капсул отъехали в сторону, из дюз, расположенных по периметру капсулы, на кожу людей выплеснулся жидкий крем, специальные ролики начали массаж, и вскоре члены команды смогли встать, перекусить жидкой пищей и приступить к дальнейшим процедурам: специальным комплексам упражнений, тренировкам памяти, физиотерапии.

Затем они стали снимать показания с приборов, проводить тестирование, проверять, как функционируют многочисленные системы жизнеобеспечения корабля. Все работало согласно плану. Кораблю предстояло еще шесть лет ускорения, затем шесть лет торможения и наконец в точке прибытия ускорение падало до нуля. На заре астронавтики главный корабль обычно оставался на орбите, а на планету опускался только специальный модуль. Однако с тех пор в технологии произошла революция, материалы стали гораздо прочнее, и теперь корабль мог самостоятельно приземлится на поверхности планеты. Двигатели работали на основе ядерного распада.

У корабля не было иллюминаторов, и вся его внешняя поверхность была покрыта специальными изоляторами, защищавшими астронавтов от космических излучений. Однако конструкторы корабля учли, что человеку привычнее визуально определять свое положение в пространстве, потому на мостике располагался огромный экран, на который передавалась информация с фоточувствительных датчиков обшивки и, стоя перед ним, можно было любоваться звездным небом во всем его великолепии. Точнее — звездной радугой. Из-за эффектов, возникающих на околосветовых скоростях, картина искажалась: прямо по курсу корабля звезды сливались в единое яркое пятно, те же, что оказывались с боков, окрашивались во все цвета спектра от красного до фиолетового; при этом цвета дробились на тысячи оттенков, невообразимых для человеческого разума. За кормой же оставалось угольно-черное пятно. Поначалу это зрелище казалось экзотичным, но люди быстро к нему привыкли.

Один из техников проводил рутинную проверку показаний приборов на мостике и, случайно бросив взгляд на экран, заметил едва различимое искажение спектра. Ослепительно белая вспышка перед носом корабля превратилась в пятно жемчужно-серого цвета. Этот эффект противоречил всем известным законам физики.

Техник удивленно поднял брови, покачал головой и доложил об увиденном научному руководителю. Доктор Георг Бломак вскоре появился на мостике и убедился в том, что это не галлюцинация. Вскоре у экрана собралась вся команда корабля — люди были искренне рады неожиданности, которая нарушила монотонное течение будней.

Георг Бломак взял микрофон и начал составлять отчет, подробно описывая наблюдаемый феномен и попутно высказывая предположения относительно его физической природы. «Вероятнее всего, мы имеем дело с оптической иллюзией, порожденной либо неисправностью датчиков, передающих визуальную информацию, либо сбоями в работе программы, обрабатывающей данные, либо нарушением процесса восприятия в зрительном анализаторе человеческого мозга, вызванном длительной гибернацией. Так или иначе, но пока мы не можем объяснить этот феномен, а следовательно не можем продолжать полет».

— Почему же не можем? — спросила Мади Корко — очаровательная и невозмутимая африканка.

— Этот феномен может оказаться интересным для науки, — пояснил Ко Сахито. — Интенсивность радиоволн в космическом пространстве зависит от их частоты, поэтому можно ожидать формирования разнообразных и сложных спектральных картин. Однако то явление, которое мы наблюдаем, не вписывается в рамки теории. Впрочем, я вижу два возможных объяснения. Первое: по неизвестным причинам наша скорость резко возросла, и сейчас мы движемся значительно быстрее, чем это было запланировано. Второе: скорость света, которую мы обычно принимаем за константу, неожиданно снизилась. То есть мы вынуждены заключить что в космосе действуют физические законы, не известные на Земле. В этом случае нам придется внести значительные коррективы в план нашего путешествия. Поэтому исследование этого феномена мне представляется целесообразным.

— Я нахожу второе объяснение более вероятным, — сказал, поразмыслив, доктор Бломак. — Если бы наша скорость внезапно увеличилась, мы неизбежно почувствовали бы ускорение — меж тем ни мы, ни приборы не зафиксировали подобного скачка.

— Итак, вы считаете, что мы должны пересмотреть программу исследований? — поинтересовался капитан.

— Мы обязательно должны тормозить? — настаивала Мади.

— Думаю, мы должны применить аварийное торможение, — предложил Фредер.

Ко Сахито, повернувшись к доктору Бломаку, пояснил:

— Согласно программе, нам понадобится около трех месяцев для того, чтобы затормозить. Но в случае аварийного торможения этот промежуток сокращается до четырех недель. Однако что это нам даст? Придется снова укладываться в гибернационный сон, но боюсь, от любопытства со мной может приключится бессонница.

Обсуждение затянулось, но никаких решений принято не было. Ученые продолжали наблюдение феномена, техники проводили тестирование всех систем корабля. Ко Сахито и доктор Бломак сели за компьютер и попытались составить математическую модель феномена. Ласли и Фредер при любой возможности приходили на мостик, чтобы посмотреть на таинственное жемчужно-серое пятно. Впервые за время полета они почувствовали, что не зря оправились в экспедицию. Ласло негодовал на ученых, ему казалось, что они страшно неповоротливы, ему не терпелось узнать разгадку. Фредеру в голову пришла другая мысль:

— Знаешь, что это значит? Что это может означать? Возможно, мы доберемся до цели раньше, чем рассчитывали.

Ласло в восторге хлопнул приятеля по плечу:

— Эх парень, твои бы слова да Богу в уши!

Курт тоже пришел на мостик, но отправился к другому экрану, отделенному от навигационного помещения панелью. Ему хотелось подумать обо всем случившемся в одиночестве. Только в последний момент он заметил, что место уже занято: у экрана стояла Верена.

Курт остановился в нерешительности. Общество Верены не было ему неприятно, наоборот, она нравилась ему гораздо больше, чем две другие женщины — Мади и Анна. Но он не был уверен, захочет ли сама Верена, чтобы он составил ей компанию.

В другой ситуации общество, состоящее из восьми мужчин и трех женщин было бы обречено на раздоры и соперничество. Но благодаря флегматичному характеру участников экспедиции, а также регулярным дозам легких транквилизаторов, на женщин здесь смотрели исключительно как на коллег по работе. Однако ни Курт, ни Верена не были прирожденными флегматиками. Разумеется, они не собирались афишировать свои симпатии и антипатии, да у них и не было такой возможности, но ни одна женщина не может не заметить вспыхнувший в глазах мужчины интерес, и ни одна женщина не сможет остаться к нему равнодушной. Почти против их воли между ними завязался обычный в таких ситуациях безмолвный диалог: «Я вижу, что я тебе нравлюсь, сделай попытку, возможно, я тебя не оттолкну».

Курт предполагал, что Верена не против близкого знакомства, и все же не мог решиться. Он был не из тех мужчин, которые готовы перешагнуть через все правила и обычаи, если речь идет о женщине. Хотя, когда речь шла об участии в экспедиции, решимости ему было не занимать. Размышляя об этом, Курт переминался с ноги на ногу, и тут Верена неожиданно обернулась.

— Простите, — сказал он, покраснев. — Я не знал, что здесь есть еще кто-то. Я хотел…

— Я все думаю об этой радуге, — отозвалась Верна, как будто не заметив его смущения. — Я так любила радуги еще на Земле! Они всегда казались мне воротами в какой-то иной мир. А здесь… здесь и так все по-другому. Куда приведут нас эти ворота?

— Не знаю, — пожал плечами Курт. — Земная радуга — это всего лишь иллюзия. Игра света в каплях воды.

Верена засмеялась:

— И ты думаешь, для всего можно найти такое простое объяснение? А что если объяснение окажется слишком сложным для нас? А если нам предстоит узнать что-то невероятное, что полностью перевернет наши представления о мире?

И снова Курт не знал, что ответить. В глубине души он понимал, что имеет в виду Верена, но предпочел сделать вид, будто не понимает.

— Строго говоря, перед нами тот же спектр, который можно получить с помощью простейшей призмы, — сказал он. — Ну не совсем такой же, но принцип остается тем же. На Земле если ты погонишься за радугой, она растает в воздухе. В космосе же нам достаточно снизить скорость, и иллюзия исчезнет.

— А если мы не будем снижать скорость, что тогда? — с улыбкой возразила Верена. — Возможно, мы сумеем найти вход в ту страну, где уже не действуют привычные физические законы.

Курт промолчал. Он лишь подошел ближе к Верене и остановился, глядя на серое пятно, которое в полном соответствии со словами девушки решительно нарушало все, известные ему физические законы. На мостике было темно, лишь разноцветные полосы звездной радуги озаряли пол, стены, лица людей. Оба так погрузились в свои мысли, что невольно вздрогнули, когда репродуктор на стене внезапно ожил и сообщил, что вся команда должна собраться в зале для заседаний.

В центре одной из палуб корабля находилась кают-компания — большое помещение, где члены команды обычно собирались в свободное время или для проведения совещаний. Вся мебель была укреплена на стенах, чтобы не занимать много места, но при необходимости всегда можно было снять со стен несколько столов и стульев и расположить их так, как было удобно в данный момент.

На этот раз поставили только один стол — для капитана и доктора Бломака, остальные члены команды уселись перед ними полукругом. Капитан отметил в протоколе корабельного компьютера дату и время начала заседания, затем предоставил слово доктору Бломаку. Однако тот покачал головой:

— Думаю будет лучше, если я выступлю в конце. Я не хотел бы сейчас высказывать предположений, я лишь попытаюсь сделать некоторые выводы. Сейчас я скажу только, что мы провели тщательное тестирование всех систем жизнеобеспечения корабля и не обнаружили ни малейших сбоев. Иначе дело обстоит с навигационными приборами. Но об этот лучше рассказать вам, капитан.

Капитан Йоргенсон едва заметно кивнул и начал говорить, почти не разжимая губ. Лицо его при этом оставалось бесстрастным и отрешенным, как будто он рассказывал о совершенно посторонних вещах, которые ни в коей мере не касались ни его, ни прочих людей, собравшихся в этом зале.

— Вы, разумеется, помните, как мы определяем наше положение в пространстве. Привязка к пульсарам, параллакс и так далее. Так вот, согласно приборам, мы по-прежнему находимся на линии Солнце — Альфа Центавра. Направление также верно — Солнце по-прежнему находится у нас за кормой. А вот впереди… Впереди мы не можем ничего обнаружить. И тем не менее если приборы не лгут, мы рано или поздно должны прибыть к Альфа Центавра.

— Мы «должны» прилететь? Кому это мы должны? — прервал его Ласло. — Мы прилетим или нет?

— Я верю тому, что вижу, — спокойно ответил капитан. — В данный момент я не вижу Альфы Центавра, и поэтому ничего не могу сказать.

— Могу ли я добавить пару слов? — доктор Ко Сахито с улыбкой поклонился капитану и доктору Бломаку и, дождавшись их ответных кивков, продолжил: — Обычно я не люблю теоретизировать, но в данном случае… Все, что вы сказали, было бы верно, если бы мы находились поблизости от Земли. Однако мы в космическом пространстве. На экранах мы видим узор точек, которые называем звездами. И сама наша цель — это всего лишь точка в мировом пространстве. Можем ли мы быть уверены в наших методах определения координат? Навигация в Солнечной системе отличается от навигации в океане, а навигация в Галактике отличается от навигации в Солнечной системе. Мне кажется было бы большой ошибкой экстраполировать знания, полученные в пределах нашей родной системы, на всю Вселенную.

Капитан задумчиво покачал головой и сказал:

— То, что вы говорите представляется мне чрезвычайно отвлеченными рассуждениями, далекими от наших реальных проблем. У меня не вызывает сомнений, что мы летим в нужном направлении, и у нас есть все шансы достигнуть цели.

Ко Сахито вежливо улыбнулся:

— Капитан, вы наверняка согласитесь, что в данный момент мы летим вслепую. Теория, которой вы руководствуетесь, определяя координаты нашего корабля и местонахождение цели, — это все лишь теория. Если мы достигнем Альфы Центавра, эта теория подтвердится. Если же нет…

И он развел руками.

— Ко Сахито прав, — неожиданно сказал доктор Бломак. — Мы определяли скорость корабля с помощью трех различных методов и получили три различных результата. Согласно первому методу, наша скорость сейчас составляет 50 000 километров в час. Согласно второму — 200 километров в час. Если же верить третьему методу, мы давно преодолели световой барьер.