Сержант немного подумал.
      -- Поглядим,--сказал он,--Следуйте за мной!
      Он прошел впереди Абеля мимо четырех узких дверей. Комнаты женщин. Потом остановился. Еще раз испытующе поглядел на Абеля.
      -- Ну и вид у вас, солдат! -- сказал он осуждающе. Затем постучал в дверь майора. Тишина после глухих ударов длилась всего несколько мгновений, но для Абеля они были невыносимы.
      -- В чем дело?--раздалось из комнаты.
      -- Господин майор, со мной солдат, который имеет донесение относительно недавних событий.
      -- Пусть войдет!
      Сержант открыл дверь и протолкнул Абеля вперед. Оба вытянулись по стойке "смирно" и отдали честь майору.
      Майор стоял перед географической картой, спиной к ним. Они видели его руку, державшую кусочек мягкого мела и чертившую дуги на плане, что висел над кроватью: короткая дуга опоясывала небольшую группу прямоугольников, а та, что подлиннее, противостояла точно такой же с другой стороны.
      Наконец он опустил руку.
      -- Битва при Ватерлоо,--сказал он.-- Классический пример образцовой тактики. Непревзойденный шедевр. Веллингтон--гений.--Он слегка коснулся мелом дуги.-- Здесь--первая армия генерала Блюхера, здесь--вторая. Даже если бы контрудар последовал отсюда... -- Он резко повернулся: -- Ну, что у вас?
      -- Господин майор,--доложил сержант.--Этот солдат...
      -- Хорошо, сержант,--прервал майор. Впервые он взглянул на Абеля. Лицо его приобрело привычное жесткое выражение, нездоровая краснота исчезла. Зубы блестели.-- Что вы имеете сообщить?
      -- Я могу доложить это только вам лично,-- ответил Абель.
      Легкая ирония скользнула по лицу майора. Он пристально посмотрел на Абеля.
      -- Выйдите, сержант. Закройте дверь!
      -- Слушаюсь, господин майор.
      Сержант вышел из комнаты. Абель услышал, как захлопнулась дверь. Майор повелевающе поднял руку с мелом. Другая была в кармане куртки. Выпрямившись, он стоял перед Абелем, словно поощряя его. Он полностью подставил ему грудь.
      Рука Абеля скользнула к ноге. Он выхватил пистолет, прицелился. Указательный палец нажал на крючок. Раздался выстрел, потом еще один, и еще. Тонкий прозрачный дымок потянулся от ствола.
      Майор по-прежнему стоял перед Абелем, медленно опускавшим пистолет. Сколько времени пройдет, пока пули подействуют? Он целился прямо в грудь. Так почему же не видно входных отверстий?
      Дверь распахнулась.
      -- Господин майор, что случилось?
      -- Свихнулся, чертово отродье?--прорычал майор.-- Как смеете врываться ко мне без стука? Вон!
      Дверь снова захлопнулась. Абель не оглянулся. С сомнением он смотрел майору в лицо.
      -- Вот видите,-- сказал майор. Он был абсолютно спокоен.--Этот трюк с пистолетом... Все очень просто.-- Он положил мел на темный стол, подошел к Абелю и бережно взял оружие у него из рук. Из патронного подсумка за поясом он извлек пулю.--Вот это--пуля настоящая.-- Он повертел ее между пальцами и подал Абелю.--Она отличается от учебных плотностью. Обратите внимание на канал. Как вам известно, в учебных пулях имеется сквозное отверстие, проходящее от острия вдоль оси до самого основания. Его назначение я вам объясню. Но прежде о наиболее важном, о материале. Материал здесь не плотный, во всяком случае не столь плотный, как в настоящей пуле. Он состоит из легированной смеси ртути, сурьмы и некоторых других металлов, которые под действием тепла, образующегося при разрыве, плавятся и на выходе из ствола немедленно испаряются. Это одно из наиболее естественных условий безопасности, не только моей личной, но и безопасности моих людей. Ведь пуля легко может отлететь в сторону! А каждый из моих солдат мне дорог!
      Майор извлек из пояса еще несколько пуль, вынул магазин и задумчиво заполнил его. Потом снова вставил обратно. Взвесив пистолет в руке, он тихо засмеялся.
      -- Как здесь спускают курок? -- спросил он.--Грустно видеть такую замечательную вещь без спуска, без рукоятки. Вот как это делается! -- Он быстро прицелился и нажал курок. Штык со звоном упал со стены. Шнур, на котором он висел, был прострелен.
      Майор доброжелательно взглянул на Абеля.
      -- Это чтоб вы лучше поняли,-- заметил он.-- На чем я остановился?--Он задумался, потом сказал тихо, но с угрозой в голосе: -- Солдат Абель пятьдесят шесть дробь семь, я вас о чем-то спросил! Итак, на чем я остановился?
      Абель молчал.
      -- Не хотите отвечать. Ну что ж. Тоже неплохо. Я должен еще объяснить вам назначение канала. Вот что. Вы ведь умник и наверняка сейчас ломаете голову, каким образом из такого пистолета можно поразить на учебных стрельбах цель, так ведь? Ну, тут все очень просто: детонация порохового заряда -- достаточно сложная химическая реакция -- сопровождается световым эффектом. Лучи проникают как раз через тонкий канал и попадают, если вы хорошо прицелились, прямо на мишень. Разумеется, эффект слабый, но он не настолько слаб, чтоб его нельзя было зарегистрировать фотоэлементами. Каждое кольцо мишени является фотоэлементом, Вызванный вспышкой разряда импульс содержит определенный потенциал, щетки снимают его и передают на счетное устройство. Теперь понятно? Есть еще вопросы?
      Абель не ответил.
      Майор несколько мгновений разглядывал его.
      -- Я с удовольствием побеседую с вами еще кое о чем. Абсолютно невероятно, что вы сумели вырваться из моей системы!
      Он нажал на кнопку в стене у изголовья кровати. Через несколько секунд в дверь постучали.
      -- Войдите!
      Вошел сержант и, согласно уставу, вытянулся перед майором. Абель стоял ссутулившись, руки вяло опущены.
      -- Отправьте его в музыкальную комнату!
      -- Слушаюсь, господин майор! Господин майор! Разрешите доложить? Время утренней поверки.
      -- Хорошо, сержант, иду.
      Из ящика ночного столика он взял хомутик мегафона.
      -- Включите в музыкальной комнате громкоговоритель. Он должен прослушать мое еженедельное обращение.
      -- Слушаюсь, господин майор!--выкрикнул сержант. Майор взял фуражку с вешалки у двери. Потом поднял
      в приветствии руку и вышел.
      Сержант несколько секунд стоял, отдавая честь. Затем повернулся к Абелю:
      -- Походным шагом, марш!
      14
      После обеда сестра Берта отключила на час машину "сердце--легкие". Этот час прошел без осложнений -- осталась только свинцовая усталость. Недавняя беседа с главным врачом утомила Фила, он ощущал свое бессилие, невозможность бороться. Без сил лежал он на надувном матраце, уставившись на темный экран. Ничто там не двигалось, по-прежнему раздавались длинные гудки. Когда он закрывал глаза, они словно становились громче, звучали угрожающе. Хотя от видеоэкрана не могло исходить никакой опасности, он, казалось, излучал ужас. Мука усиливалась оттого, что Фил не знал намерений врача, связанных с его странными приготовлениями. Он охотно отдохнул бы несколько минут, но не мог заставить себя закрыть глаза. Экран магически притягивал его. Он старался отвернуться в сторону, чтоб забыться, но что-то заставляло его вновь и вновь глядеть на серый, матово поблескивающий экран.
      Затем гудки внезапно прекратились, и экран засветился -- маленькое бело-желтое пятно в центре быстро заполнило собою весь экран, краски обрели яркость, установилась нормальная резкость, на экране появилась часть комнаты. Должно быть, кто-то включил аппарат по указанию главного врача. Филу обстановка была незнакома, как, впрочем, и во всех остальных помещениях космического корабля, за исключением его палаты. Должно быть, это жилой отсек, чуть, может, больше, чем обычный, впрочем, точно определить это по изображению было трудно.
      Фил напряженно вглядывался в безобидную декорацию, словно ожидая в любой момент драматических событий. В помещении стоял низкий столик, черная пластмассовая плита, закрепленная на алюминиевых трубках, рядом обычный стул. За этой нехитрой мебелью виден был угол тахты, застеленной серым покрывалом, на котором валялось несколько подушек. Над тахтой на стене висела, похоже, географическая карта.
      Потом по изображению промелькнула тень, словно кто-то прошел возле самой камеры, так что Фил увидел только размытые контуры, зато отчетливо услышал шаги. Сцена вновь опустела... прошло пять или десять минут.
      У Фила болели глаза. Когда на экране вновь что-то мелькнуло, он уже сомневался, не обман ли это зрения. В глубине помещения возле стула стоял главный врач. Он был в домашних туфлях и купальном халате. Он что-то доставал, Фил не мог разобрать, что, потом поднес руку ко рту. Взял в рот сигарету. Вспыхнул огонек зажигалки. На экране огонек казался обрамленным черным кантом. Зажигалка погасла. Главный врач затянулся, потом выпустил облачко дыма. Он повернулся влево и прошел чуть вперед. Тихо потрескивал экран. На мгновение Филу показалось, что он смотрит ему прямо в глаза.
      Раздался стук в дверь.
      -- Да-да! --крикнул врач.
      Лицо его было теперь прямо перед камерой. Слегка прищуренные глаза разглядывали объект, находившийся вне поля зрения Фила.
      Дверь скрипнула.
      -- Ты точна,--сказал врач. Теперь он тоже исчез из поля зрения.--Закрой дверь!
      Голос стал заметно тише, он явно отошел от микрофона.
      Послышались непонятные шорохи, потом звук поцелуя.
      -- Ты пришла по доброй воле?--спросил врач.
      -- Да,-- ответил женский голос. Фил прислушался.
      -- Ты не была здесь уже неделю,--сказал главный врач.-- Берта пресна. Она мне надоела.
      Теперь на экране появились два человека, Фил видел их со спины. У женщины были светлые волосы, они свободно падали на плечи; на ней был халат. Врач подошел к ней сзади, так что Фил увидел его широкую спину. Голова опущена была вниз, руки вытянуты вперед, к женщине. Похоже, он целовал ее.
      -- Подойди сюда. Это был голос врача. Женский голос спросил:
      -- Но зачем? Раздался тихий смешок.
      -- Потому что я так хочу.
      В груди у Фила разразилась буря. Он уже догадался и теперь, стиснув зубы, ждал подтверждения своей догадки. И вот это произошло: лицо Крис появилось прямо перед ним. В натуральную величину, в естественных красках, пластичное, почти осязаемое. Он мог разглядеть каждый отдельный волосок в рассыпавшемся по плечам золотом море, черные точечки в карих ее глазах, морщинки губ. Выражение ее лица было удивленным. Должно быть, она стояла прямо перед камерой, но Фила видеть она не могла, он лежал вне поля зрения камеры, установленной в его палате. Он расстегнул ремни, пытаясь сесть, чтобы она увидела его. Но ничего не получилось.
      -- Что это?--недоуменно спросила она.-- Почему ты соединился с одной из палат?
      -- Не думай об этом, дорогая,-- ответил голос врача.-- Иди, сядь!
      Оба исчезли, лотом Крис появилась снова--она опустилась на стул и свободно откинулась на спинку. Главный врач сел на тахту.
      -- А что это, собственно, за история с твоим пациентом. Как же его звали... Абельсен, так, кажется?
      -- Да, Абельсен, Фил Абельсен.
      Голоса звучали тихо, но можно было разобрать каждое слово.
      -- Ну, и как все это произошло? Он ведь с ума сходит по тебе. Ты что, нарочно соблазняла его?
      -- Нет.
      -- Все выглядело так, будто и он для тебя что-то значит. Как ты могла опуститься до пациента?
      -- Не знаю... Я не могу этого объяснить.
      -- Похоже, он увлек тебя разговорами, нарассказывал каких-нибудь сказок?
      -- Нет, ничего такого не было.
      Голос ее звучал очень тихо, почти неслышно.
      -- Это была для меня тяжелая минута, когда я застал вас обоих в его палате... Ты помнишь, вчера. От тебя я никак этого не ожидал. Ты понимаешь, что заслужила наказание?
      -- Да.
      -- Хорошо, что ты это понимаешь. Благоразумие всегда заслуживает похвалы.
      Главный врач быстро поднял голову, Филу показалось, что он иронически подмигнул ему.
      -- Хорошо, оставим это. Все это неважно. Все прошло. Не так ли? К тому же, я могу объяснить, почему столь незначительный человек произвел на тебя такое впечатление. Причиной была его беспомощность. Тебе стало его жаль. В каждой женщине дремлет инстинкт материнства. Он пробудился и в тебе. Но гораздо сильнее в каждой женщине тяга к мужчине сильному, умному, деятельному. Ты понимаешь это, Кристина?
      -- Да, понимаю. Это была жалость.
      -- Здесь я -- тот мужчина, сильный, умный, деятельный. Ты сделаешь все, что я от тебя потребую. Ты любишь меня.
      -- Я сделаю для тебя все. Я люблю тебя.
      -- Тогда все в порядке, Кристина. Сейчас мы это отметим.
      Он встал и исчез с экрана. Обезумевший Фил, метавшийся в бессилии по постели, услышал тихое позвякивание стекла. Главный врач поставил два бокала на стол и налил из бутылки красную жидкость.
      -- Бургундское,-- сказал он.-- Красное бургундское. Спасенное из ада. Экспортированное в космос. За наш звездный час! Твое здоровье, дорогая!
      Они чокнулись. Выпили.
      -- Сядь ближе ко мне,--потребовал мужчина.
      Она исполнила его желание. Ее халат распахнулся на груди. Глаза прикрыты. Мужчина притянул ее к себе. Обнял, рука скользнула под распахнувшийся на груди халат. Двинулась к плечу, пальцы скомкали воротник, халат медленно сполз с плеч.
      Больше Фил вынести не мог. В нем бушевала ненависть, он хотел одного --убить. Руку он освободил давно. Теперь он кипел желанием разнести вдребезги безжалостный экран. Но ненависть сделала его рассудительным, и он отказался от первого порыва. Выпрямившись, он потянул проводки, связывавшие его с датчиками. Дернул сильнее, рванул. Экран осциллографа погас.
      Теперь правая его сторона была свободна. Слева его удерживали тонкие трубочки, соединенные с аппаратом "сердце--легкие". Рывком он скатился с постели. Оказалось не так высоко, но удар на секунду оглушил его.
      Он собрался с силами... пополз к стенному шкафу; аппарат, к которому он был подключен, пришлось немного протащить за собой. В шкафу в одном из отделений лежало то, что ему было нужно: локтем он разбил стекло, извлек несколько больших артериальных зажимов и хирургические ножницы, лежавшие рядом с перевязочным материалом.
      Вчера и сегодня, когда главный врач и сестра Берта отключали его от аппарата, он внимательно изучал последовательность их действий. Он откатил кровать в сторону и снова пополз, волоча за собой аппарат к пульту. Он внимательно следил, чтоб не попасть в "поле зрения" камеры видеофона. Случайно он бросил взгляд на экран -- любовная игра шла своим чередом, но теперь это означало для него только одно: возможность действовать, не опасаясь, что его остановят.
      Он поставил оба регулятора аппарата "сердце -- легкие" на ноль, сделал это плавно, постепенно, деление за делением. И внимательно следил за собственными ощущениями: почувствовал, как сильнее забилось сердце в груди, потом ощутил легкую тошноту -- так было и вчера, и сегодня, когда его отключали, все остальное шло нормально.
      В полулежащем положении брал он зажимы, перекрыв пластиковые трубочки как можно ближе к телу, потом перерезал их вблизи от зажимов. С тихим свистом вышел воздух из трубки, тянувшейся к искусственным легким. Из трубочки, подводящей к сердечному насосу, выплеснулась струйка крови. Желудочная трубка была вообще ни к чему не присоединена, из нее время от времени выделялась желтая слизь.
      Опустошенным взглядом скользнул он по собственному телу. Он не способен был больше ни на какие чувства, все ему было безразлично--его положение, его жизнь, Крис. Одно желание полыхало в нем: убить врача. Он зажал в кулаке ножницы. Его бил озноб. Он пополз к кровати. Рывком стянул простыню и укутался в нее. Потом поднялся на колени и нажал на ручку двери... Дверь заскрипела... Он рухнул вперед лицом вниз.
      Теперь он лежал на животе. Страшная тяжесть в желудке.
      Это был коридор. Свет показался ему тусклым и серым. Зеркальные иллюминаторы отражали его, словно вода. Вовне свет не проникал. Там была ночь. Фонари... купе в поезде...
      Нет. Космический корабль. Вселенная. Главный врач.
      Фил встал на подгибающиеся ноги, передвигая их, как ходули. Пошел по коридору. Руками он держался за стену.
      Стена. Двери. Стена. Двери.
      Зеленый свет. Должно быть, это лифт. Он нажал на кнопку... Ничего не изменилось... Подождал... Нажал еще раз... Хрипло рассмеялся. Зеленый. Значит, путь свободен. Отпустить сцепление, нажать газ. Дорожные знаки, гудки. Заднее стекло мутновато. Ближний свет, дальний свет. Снег. Снег, как конфетти. Полицейский машет рукой. Проезжай, проезжай быстрее. Остановка запрещена, дальше, дальше. Маленький талисман. Раскачивается перед глазами туда-сюда. Сейчас дать газ, третья скорость. В зеркале отражаются фонари. Еще прибавить газ, быстрее. Шоссе, скоростная автострада, движение в два ряда. Тормоз. Пристегнуться ремнем...
      Он навалился на дверь, она поддалась.
      Кто-то выключил свет... Теперь было снова светло. Светящаяся кнопка: третий этаж. Он ударил по ней кулаком...
      Он скорчился на полу. Невидимая сила прижимала его все сильнее. Он лежал на боку, словно приклеенный... Рывок. Кабина все еще медленно поднималась... Неужели подъем не закончился?
      Но коридор снаружи поднимался вместе с кабиной. Весь этаж поднимался вместе с ним. Неужели продолжается подъем?
      Да нет, это ему кажется! Он выполз... хотел подняться... колени дрожали и подгибались...
      Он пополз по коридору.
      Поезд несется по долине. Мелькают фонари. Летят искры. Это сварочный аппарат. Человек держит аппарат в руках. Маска на лице, маска майя. Глаза, широко раскрытые в ночи. Джордж Ширинг. Ураган Дора. Калитка заперта. Испанская школа верховой езды. Молись и трудись неустанно. Лисица в западне...
      Ужасно болели колени. Он лежал на чем-то очень твердом. Это пол. какая-то сила все еще прижимает его к полу. Он встал на колени и снова пополз. Он искал главного врача.
      На дверях были таблички. Вычислительный центр. Дальше! Спортивный отсек. Дальше! Душ. Дальше!
      Затылок сдавило словно клещами. Он уперся локтями в пол, пытаясь противостоять давящей силе. Теперь он мог снова поднимать голову, чтобы читать таблички.
      Канцелярия. Ординаторская. Секретариат. Главный врач.
      Он поднялся перед дверью на колени. В правой руке он держал ножницы. Левой искал на ощупь на гладкой, серой, пластмассовой поверхности ручку. Рука неуверенными рывками ползла все выше. Ногти царапали пластмассовую поверхность... Рука соскользнула.
      Так не пойдет. Он должен встать на ноги! Он попробовал сесть на корточки. Поставил правую ногу на пол и осторожно перенес на нее вес.
      Мускулы напряглись. Разбег. Семь метров десять сантиметров. Центр тяжести вы должны перенести вперед. Тонизирующий напиток "Триумф" поможет вам. Проверка на алкоголь. Распиленная пополам девушка в цирке. Школа трактористок. Просека становится шире. Не провалитесь под лед.
      Он преодолел...
      Теперь он стоял на непослушных, подгибающихся ногах. Покачнулся. Восстановил равновесие. Вот сейчас он стоял нормально.
      Он ухватился левой рукой за ручку и навалился на нее всем телом. Дверь поддалась и медленно отворилась.
      Он чуть не потерял равновесие. Выпрямился, в глазах туман, оглядел помещение. Это был небольшой отсек. У правой стены письменный стол, под ним наполовину задвинутый вертящийся табурет. Стопки чистой бумаги, календарь. Папка с бумагами. Скоросшиватель. Напротив вешалка с одеждой, белый медицинский халат. Обитая чем-то мягким дверь...
      Туман в глазах Фила сгустился и стал черным. Зарябило. Туман начал клубиться под порывами ветра.
      Дверь. Он сделал шаг вперед.
      Туман надвинулся снова, теперь черно-фиолетовый. Подождать, пока он не рассеется под порывами ветра.
      Дверь.
      Он рискнул сделать еще один шаг. Остановился. Собрался с силами. Прислушался: удары сердца похожи были на резкие отрывистые удары молотка. Легкие работали, как паровая машина. Он почувствовал, как к нему возвращается энергия. Ему нужно было ее немного -- хватило бы лишь распахнуть дверь и вонзить ножницы в горло главному врачу.
      Внезапно откуда-то сбоку налетел порыв ветра, он едва удержался на ногах. Пригнув голову, сделал шаг, потом еще один навстречу мягкой выпирающей стене. Он шел сквозь черный туман.
      Медлить больше нельзя! Он поднял руку с острыми, как бритва, продезинфицированными хирургическими ножницами. Подошвы прилипали к полу, он с трудом отрывал их.
      Энергия вдруг потекла из него, как из сита. Осталась лишь бумажная оболочка, не способная ни на какое движение, клонившаяся к полу. С ужасом заметил он, что стал сомневаться. Он сомневался теперь, удастся ли ему вообще попасть в комнату. Подошвы казались приваренными к полу.
      Но не могло же все быть напрасным!
      Лихорадочно замелькали мысли.
      Он должен что-то предпринять. Если он не сможет добраться до главного врача, он должен хотя бы доказать, что всегда найдется кто-то, готовый к сопротивлению. И что убить это в человеке нельзя.
      Он сосредоточил все свои усилия на правой ноге, ее необходимо было оторвать от пола. Ему удалось оторвать ее всего на сантиметр, но этого было достаточно, чтоб продвинуться вперед. Потом вновь накатила слабость, левая рука на ощупь принялась искать, за что бы ухватиться. Он вцепился в белую материю медицинского халата.
      Одна из картин мелькнула в сознании Фила, одна из тысяч, что мелькали вокруг, сбивали с толку, преследовали, отвлекали от цели. Сегодня главный врач постучал по карману своего халата: "У меня есть для этого средства!" Рука Фила скользнула по белому нейлону вниз, оказалась в кармане. Пальцы нащупали стеклянную трубочку, вытянули ее.
      Снова пришлось подождать, пока черный туман не рассеется... Теперь он вновь мог видеть: в стеклянной трубочке было несколько черных шариков--словно бусины из черного дерева. В мгновения, когда черный туман рассеивался, он видел их вполне отчетливо.
      Лицо его скривилось от отвращения. Он выпустил трубочку, словно это была ядовитая змея. Она скользнула обратно в карман.
      Он прикинул расстояние до двери -- осталось еще два-три шага...
      Тут вновь из него потекла энергия. Ручейком заструилась по полу. Он почувствовал, что падает. Собрав последние силы, он протянул руку и распорол ножницами обшивку двери. Теперь они криво торчали в ней. Он провалился в черный туман.
      15
      Абель 56/7 повидал на своем солдатском веку, как и любой другой, немало наказаний, в том числе музыкальную комнату. Но, должно быть, существовали различные степени самого наказания, и нынешнее наверняка принадлежало к наиболее изощренным пыткам.
      Шумы--свист колес, шелест листвы, топот бегущих ног. Голоса и музыка. Они могут быть, оказывается, очень громкими, неприятно громкими, мучительно громкими. Так продолжалось полчаса. Голос майора -- невыносимо громкий. Раскаленным сверлом все это вонзалось в уши, потом все сменяла равномерная вибрация-- и боль. Затем зазвучала песня, вполне нормальная громкость, и постепенно Абель вновь научился слышать. Он слышал нормально, но то, что ему только что пришлось пережить, придавало слуху особую чувствительность, и каждый посторонний звук, каждое повышение тона действовали на него как взрыв. А потом наступила тишина. Оказывается, могло быть тихо, очень тихо, и даже абсолютно тихо. Абель никогда еще не переживал такой тишины. Он не подозревал, что тишина может быть столь невыносима. Теперь он понял это, понял, почему они отправили его в музыкальную комнату, что в сравнении с другими наказаниями выглядело довольно безобидно.
      Стены были абсолютно звуконепроницаемы. Ни малейшего звука не проникало снаружи. Стены обиты мягкой пористой резиной, помещение совсем пустое, за исключением динамиков, зияющих, словно разинутые пасти, с трехметрового потолка, да неоновой лампы в центре. Дверь никак не выделялась на фоне обивки; изнутри замка не было.
      В мозгу Абеля все еще звучали голоса товарищей, песни, которые они пели, знакомые солдатские песни. Затем все смолкло, стало тихо. Но когда стало совсем тихо, когда тишина стала распространяться все дальше, подчиняя себе все, он вновь услышал голоса: выкрики, смех, визг, голоса, издевающиеся и приказывающие... Они обрушивались на него ниоткуда и отовсюду, сверху и снизу, они были внутри его самого... Он думал, что сможет безучастно выслушивать все это. Не удалось. Он попробовал закрыть уши руками, но крики не затихали... Он закричал сам, он кричал, кричал и кричал.
      Затем в динамике щелкнуло. Чей-то голос произнес:
      -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. И еще раз, более резко:
      -- Повиновение -- высшая доблесть солдата. Потом снова, еще резче:
      Повиновение -- высшая доблесть солдата.
      Голос повторял это снова и снова, каждый раз чуть резче и неприятнее, он звучал, как царапающий по тарелке нож, как пилочка, обрабатывающая ногти, от него бросало в дрожь, он проникал до мозга костей.
      Слов давно уже нельзя было разобрать, но ритм сохранялся прежний, и прежняя последовательность звуков, пусть даже искаженных до неузнаваемости, тоже сохранялась... всякий раз, когда тело его пронзала отвратительная дрожь, в мозг ввинчивались слова:
      -- Повиновение--высшая доблесть солдата. Когда приоткрылась дверь и ворвался дневной свет,
      Абель уже не смог бы сказать, как провел последние часы. А может, минуты? Стены кружились вокруг него, и любой звук доходил до барабанной перепонки словно сквозь толстый слой ваты.
      Два сержанта повели его на учебный плац. Он был пуст. Товарищи наверняка упражнялись сейчас в помещении. Ясно, что они не должны были его видеть. Два сержанта, чтобы муштровать одного солдата.
      -- Встать, вперед марш! Ложись! Встать, вперед марш! Ложись! Встать, вперед марш!..
      Когда один срывал голос и не мог уже больше кричать, другой сменял его.
      -- Встать, вперед марш! Ложись! Внимание! Кругом, вперед марш! Внимание! Воздух! Встать, бегом марш!
      Один постоянно был рядом, он дергал за шиворот, давал пинка коленом или просто бил кулаком, если Абель реагировал недостаточно быстро.
      -- Внимание! Сто раз отжаться на руках! Быстрее! Сержант поставил сапог на затылок Абеля и в быстром темпе прижимал его голову книзу.
      -- Быстрее!
      -- Встать, бегом марш!
      -- Внимание!
      -- Кругом, марш!
      -- Внимание!
      Через час, когда Абель уже еле держался, появился майор и какое-то время понаблюдал за дрессировкой.
      Солдат еще может стоять на ногах! -- рявкнул он.-- Абель пятьдесят шесть дробь семь, ко мне! Быстрее! Сержанты, кругом, марш! Воздух! В укрытие! Слишком медленно! Встать, вперед марш! Внимание! Воздух! В укрытие! Парни, не бойтесь сунуть нос в дерьмо! Внимание! Слишком медленно! И вы еще хотите чему-то научить других! Две недели штрафной службы. Свободны!
      Оба сержанта удалились быстрым шагом.
      -- Мои люди ненавидят меня,--сказал майор.-- Они боготворят меня, и они меня ненавидят. Все правильно.-- Он обвел глазами двор казармы, который сейчас был пуст, перевел взгляд на желто-серое, затянутое дымкой небо.--Любовь -- это чувство слабых. Только ненависть порождает настоящую силу. Но надо всем стоит повиновение.--Только теперь он взглянул на Абеля.-Пошли,--сказал он.
      Они шли рядом: высокий, широкоплечий, держащийся очень прямо майор в скромной и отутюженной форме и Абель, выглядевший рядом с ним существом низшей расы, согнутый, неуверенно держащийся на ногах, измученный, в грязной форме.
      Короткими жестами майор показывал дорогу. Через дверь рядом с караулкой они вошли в первое помещение, небольшой холл с креслами из легких трубок, уже знакомый Абелю. Сержант как раз наговаривал что-то в диктофон, соединенный с пишущей машинкой, при виде майора он вскочил.
      -- Продолжайте,-- кивнул майор, когда сержант собрался отдать рапорт.
      -- Слушаюсь, господин майор, продолжать!
      Он стоял навытяжку, пока его главный начальник и Абель не прошли мимо. На Абеля он бросил взгляд, исполненный отвращения.
      Майор отвел Абеля в свою комнату, закрыл дверь. Указав на узкую дверцу в правой стене, которую едва можно было разглядеть, поскольку она была оклеена теми же серыми обоями, он проронил:
      -- Приведите себя в порядок! Примите душ! Порылся в ящике и вытащил махровое полотенце, кусок мыла и щетку.
      Маленькая каморка была оборудована под душевую. На левой стене вмонтированы два металлических крана, один с голубым, другой с красным эмалированным ободком, под ними умывальник, над ним стеклянная полочка, на которой стоял стакан с зубной щеткой, три различного цвета тюбика и сложенная голубая махровая рукавичка. На высоте человеческого роста висело зеркало, над ним круглый настенный телефон. В глубине помещения стоял напоминающий виселицу душ. Пол был там чуть ниже и выложен кафелем. В центре водосток, закрытый сеткой. Абель бросил взгляд в зеркало. Это был он. Побежденный неудачник. Лицо бледнее, чем обычно, почти сплошь залеплено грязью, беззубый рот, похожий на рану. Нос вымазан глиной, как у клоуна. Абель тихо рассмеялся.
      Майор показался в дверях, бросил ему махровый халат.
      -- Выстирайте одежду под душем. И повесьте здесь сушиться.-- Он указал на гармошку радиатора справа от двери.--А сами наденьте это!
      Он снова вышел. Абель услышал, как он ходит по комнате взад-вперед.
      Погруженный в свои мысли, Абель разделся, положил одежду в углубление под душем, пустил воду. Потом сам стал под дождик. Теплая, почти горячая вода действовала удивительно благотворно, и все же он почувствовал сильную усталость. Не в силах больше держаться на ногах, он закрыл глаза, пошатнулся и чуть было не упал, но вовремя ухватился за кран. Должно быть, он повернул его, поскольку вода пошла холоднее. Оставив ее чуть теплой, Абель занялся одеждой. Стекавшая с нее вода напоминала густой желтый бульон. Абель попробовал руками отстирать засохшую грязь, а когда ему это не удалось, стал просто топтать одежду босыми ногами. Комья глины, не растворявшиеся в воде, он давил пятками. Потом долго держал выстиранную форму под сильной струей воды. Напоследок он смыл грязь с башмаков. Одежду он развесил на радиаторе, башмаки поставил под ним. Потом еще раз встал под душ и растер все тело щеткой, кожа покраснела и теперь приятно горела. Он завернул краны и вытерся полотенцем. Без шума воды стало тихо и жутковато. Шаги вышагивающего по комнате взад-вперед майора звучали громко и тревожно.