Пробуждение весны

      Г-жа Бергман: Я ничего не слышала, сердце мое. - (Подходит к двери и открывает ее).
      Вендла: А я слышала так ясно. - Кто там?
      Г-жа Бергман: Никого. - - - Мать кузнеца с Гартенштрассе. - - - Как хорошо, что вы пришли, бабушка, - добро пожаловать!
      Сцена шестая
      Сборщики винограда, мужчины и женщины, в винограднике. На западе солнце опускается за вершину горы. Из долины доносится чистый перезвон колоколов. Гансик Рилов и Эрнест Ребель вверху лежат в засохшей траве над свешивающимся утесом.
      Эрнест: Я переутомился.
      Гансик: Не будем грустить. - Жаль мгновений.
      Эрнест: Вот видишь, как всюду они висят, но больше не могу, - а завтра их выжмут.
      Гансик: Я не выношу усталости так же, как и голода.
      Эрнест: Ах, я больше не могу!
      Гансик: Еще этот светлый мускат.
      Эрнест: Больше не помещается.
      Гансик: Когда согнешь лозу, она начнет качаться ото рта ко рту. Даже и шевелиться не надо. Откусим ягоду за ягодой все и отпустим лозу.
      Эрнест: Только решишься, - и снова воскресают исчезнувшие силы.
      Гансик: И эта пламенеющая твердь! - И вечерний звон!.. - - Я не жду большего от будущего.
      Эрнест: Порою я вижу себя уже священником, - добродушная хозяйка, богатая библиотека, почет и уважение ото всех. Шесть дней думай, а на седьмой рот открой. На прогулке школьникам и школьникам протягиваешь руку, а когда придешь домой, дымится кофе, на стол ставятся пироги, а через дверь из сада девочки вносят яблоки. Можешь ли ты себе представить что-нибудь лучше?
      Гансик: Я представляю себе полузакрытые веки, полуоткрытый рот, турецкие драпировки. Я не верю в пафос. Смотри, наши старшие строят длинные лица, желая прикрыть свои глупости. Между собою они называют друг друга ослиными головами, как и мы. Я это знаю. - Если я буду миллионером, я поставлю памятник Богу. - Представь себе будущее, как молоко с сахаром и корицею. Один проглатывает и ревет, другой смешивает и потеет. А почему бы не снимать сливок? - Или ты не думаешь, что этому можно научиться?
      Эрнест: Буду снимать сливки.
      Гансик: Что останется, склюют куры. - - - Я уже столько раз вытаскивал голову из петли...
      Эрнест: Будем снимать сливки, Гансик. - Чему ты смеешься?
      Гансик: Ты уже опять начинаешь.
      Эрнест: Кому-нибудь да надо начать.
      Гансик: Если мы в тридцать лет подумаем о таком вечере, как этот, то он, может быть, покажется нам неслыханно прекрасным.
      Эрнест: А теперь все делается так, само собою.
      Гансик: Так что ж!
      Эрнест: А когда случайно останешься один, - тогда, может быть, станешь плакать.
      Гансик: Не будем грустить. (Целует его в губы).
      Эрнест (Целуя его): Я ушел из дома с мыслью только поговорить с тобою, и сейчас же вернуться.
      Гансик: Я ждал тебя. - Добродетель одевается не худо, но для нее надо иметь импозантную фигуру.
      Эрнест: Она все еще вьется вокруг нас. - Я не успокоился, если бы не встретил тебя. - Я люблю тебя, Гансик, как не любил еще никого.
      Гансик: Не будем грустить... Если в тридцать лет мы вспомним об этом, мы станем, может быть, смеяться. - А теперь все так красиво. Горы пылают пожаром; виноград падает к нам в рот, а вечерний ветер трется о скалы, как ласковая кошечка...
      Сцена шестая
      Светлая ноябрьская ночь. На кустах и на деревьях шумит поблеклая листва. Под месяцем несутся разорванные облака. - Мельхиор карабкается через кладбищенскую стену.
      Мельхиор (спрыгивая): Сюда не придет эта свора. - Пока они будут искать в публичных домах, я могу свободно вздохнуть и осмотреться... Сюртук в лохмотьях, карманы пусты, я не в безопасности и перед самым слабым. - Целыми днями я должен был блуждать по лесам. - - - Я свалил крест. - Цветы замерзли сегодня. - Кругом - голая земля. - -
      В царстве смерти!
      Выкарабкаться из слухового окна было не так трудно, как идти по этой дороге. - Об этом я не подумал. -
      Я вишу над пропастью, - все утонуло, исчезло, - - - ах, остаться бы там!
      Почему она из-за меня? - Почему не тот, кто виновен? - Неисповедимый промысел! - Я бил бы щебень и голодал бы...
      Что еще меня поддерживает? Преступление за преступлением. - Я брошен в болото. - - - Нет сил решится. -
      Я не был скверным! - Я не был скверным! - Я не был скверным! -
      Ни один смертный не проходил еще с такой завистью мимо могил. - - Ах, у меня не хватило бы духу! -О, сойти бы мне с ума теперь же, - в эту же ночь!
      Надо искать там, между последними. - Ветер из каждого камня выдувает различные звуки, - страшная симфония! - Сгнившие венки разрываются на части и обвиваются своими длинными лентами вокруг мраморных крестов. - Лес пyгал. - - - Пугала на всех могилах, одно ужаснее другого, - высоко, как дома, - от них бегут бесы. - Золотые буквы блестят так холодно. Плакучая ива охает и водит гигантскими пальцами по надписи.
      Молящийся ангел. - Доска. - Облако бросает тень. - Как спешат. Как воют! - Точно войско поднимается с востока. - Ни звезды, ни небо.
      Иммортель в палисаднике? - Иммортель! - Девочка.
      ?
      Здесь почивает в Бозе
      Вендла Бергман
      Родилась 5 мая 1878 г.,
      Скончалась от малокровия
      27 октября 1892 г.
      Блаженны чистые сердцем...
      - - - Я ее убийца. - Я - ее убийца! - Мой удел - отчаяние! - Я не смею здесь плакать. - Прочь отсюда! - Прочь!
      Мориц Штифель (с головой под мышками поднимается над могилами): Одну минуту, Мельхиор. Случай не так скоро повторится. Ты не представляешь себе, что связано с местом и временем. -
      Мельхиор: Откуда ты?
      Мориц: Оттуда - от стены. Ты свалил мой крест. Я лежу у стены. - Дай мне руку, Мельхиор.
      Мельхиор: Ты не Мориц Штифель!
      Мориц: Дай мне руку. Я убежден, что ты будешь благодарить меня. В другой раз это не дастся тебе так легко. Это - странно счастливая встреча. Я вышел нарочно...
      Мельхиор: Разве ты не спишь?
      Мориц: Нет, не то, что вы называете - спать. - Мы сидим на церковных камнях, на высоких фронтонах, - где захотим...
      Мельхиор: Вы в вечном беспокойстве?
      Мориц: Это нам доставляет удовольствие. - Мы летаем над березами, над одинокими часовнями. Мы носимся над народными собраниями, над убежищами горя ,над садами, над гуляньями. - В домах мы таимся в комнатах и альковах. - Дай мне руку. - Мы не сообщаемся друг с другом, но мы видим и слышим все, что происходит на свете. Мы знаем, что все глупость, все, что делают люди, к чему они стремятся, и смеемся над этим.
      Мельхиор: Какая в этом польза?
      Мориц: К чему польза? - Нас ничто не может достигнуть, ни добро, ни зло. Мы стоим высоко, высоко над всем земным. - Каждый только для себя. Мы не сообщаемся друг с другом, потому что это очень скучно. Никто из нас не имеет ничего, что бы он мог утратить. Над горем, над радостью одинаково мы стоим недосягаемо высоко. Мы довольны собой, - и это все. - Мы презираем живущих несказанно, почти не можем сочувствовать им. Они забавляют нас своею суетою, - потому что им, как живущим, в самом деле, нельзя сочувствовать. Над их трагедиями мы улыбаемся, - каждый про себя, - и размышляем. - Дай мне руку. Если ты дашь мне руку, ты посмеешься над страхом, с которым даешь ее.
      Мельхиор: Тебе это не противно?
      Мориц: Для этого мы стоим слишком высоко. Мы улыбаемся. - На моих похоронах я был вместе с живыми. Я забавлялся. Это величественно, Мельхиор. Я выл, как ни кто из них, и метнулся за стену, чтобы нахохотаться до упаду. Наша недостижимая высота является единственною точкою зрения, с которой можно переваривать эту нелепость... - - - И я, до того, как поднялся, был довольно смешон.
      Мельхиор: Я не люблю смеяться над самим собою.
      Мориц: Люди, как таковые, действительно, не достойны сожаления. Уверяю, я никогда бы этого не подумал. А теперь я даже и не понимаю, как можно быть таким наивным. Теперь я вижу все насквозь так ясно, что не остается ни облачка. - Как ты можешь колебаться, Мельхиор? Дай мне руку. В один момент ты вознесешься выше небес. Жизнь твоя - грех упущения.
      Мельхиор: А вы можете забывать?
      Мориц: Мы все можем. - Дай мне руку. - Мы жалеем юношу, когда он считает свою трусость идеализмом, и старика, когда у него разрывается сердце перед силою стоицизма. Мы не обращаем внимания на маску комедианта и видим поэта, в темноте надевающим маску. Мы замечаем довольных их нищетою, и капиталистов, погруженных в заботы и обремененных горестями. Мы наблюдаем влюбленных и видим, как они краснеют друг перед другом, предчувствуя в себе обманутых обманщиков. Мы видим, как люди рождают детей своих и кричат им: "Как вы счастливы, что у вас такие родители". - Мы видим, как дети уходят от них и делают то же самое. - - - Покой, удовольствие, Мельхиор. Тебе стоит протянуть мне мизинец, - ведь прежде, чем тебе снова представится такой удобный случай, ты поседеешь, как лунь...
      Мельхиор: Если я решусь, Мориц, то только потому, что презираю себя. Я презренный. То, что мне придавало бодрость, лежит в могиле. Я уже не могу считать себя достойным благородных движений. Я уже не вижу ничего, ничего, что могло бы остановить мое падение. Я кажусь себе самой презренной тварью во вселенной.
      Мориц: Так что же ты колеблешься.
      (Появляется Человек в маске).
      Человек в маске (Мельхиору): Ты дрожишь от голода. Ты совершенно не в состоянии решать. - (Морицу): Уходите.
      Мельхиор: Кто вы?
      Человек в маске: Это откроется. - (Морицу): Удалитесь. Что вам здесь надо? Почему на вас нет головы?
      Мориц: Я застрелился.
      Человек в маске: Так оставайтесь на своем месте. Ведь вы уже кончились. Не мешайте нам вашим могильным запахом. Непостижимо, - да посмотрите хоть на свои пальцы! Фи, чорт возьми! Все искрошилось!
      Мориц: Пожалуйста, не гоните меня.
      Мельхиор: Кто вы, сударь?
      Мориц: Не гоните меня. Прошу вас. Позвольте мне хоть немного побыть здесь. Я ни в чем не помешаю вам. - Внизу так страшно!
      Человек в маске: Так что же вы хвастаете вашим величием? Ведь вы же знаете, что все это - обман, чепуха. Зачем вы лжете так бойко, - вы, мертвец? - Впрочем, если это будет для вас таким благодеянием, оставайтесь. Но берегитесь хвастать, милый друг, - и, пожалуйста, бросьте вашу игру с рукою мертвеца.
      Мельхиор: Скажете ли вы, наконец, кто вы, или нет?
      Человек в маске: Нет. - Я предлагаю тебе довериться мне. Я позабочусь прежде всего о том, чтобы увести тебя.
      Мельхиор: Вы - мой отец?
      Человек в маске: Разве ты не узнал бы своего отца по голосу?
      Мельхиор: Нет.
      Человек в маске: Твой отец ищет теперь утешения в крепких объятиях твоей матери. - Я открою тебе глаза на мир. Беспомощность твоя возникла вследствие твоего жалкого положения. После горячего ужина мы посмеемся над нею.
      Мельхиор (про себя): Это, наверное, один из чертей. (Громко). После того, что я сделал, горячий ужин не возвратит мне покоя.
      Человек в маске: Смотря какой ужин. Я могу сказать тебе, что малютка родила бы отлично. Она была превосходно сложена. Она умерла от абортивных средств старой кузнечихи. - - Я поведу тебя к людям. Я дам тебе возможность расширить твой горизонт до сказочных размеров. Я познакомлю тебя со всем без исключения, что есть интересного в мире.
      Мельхиор: Кто вы? Кто вы? - Я могу довериться человеку, которого не знаю?
      Человек в маске: Ты не узнаешь меня, пока не доверишься.
      Мельхиор: Вы думаете?
      Человек в маске: Факт. У тебя нет выбора.
      Мельхиор: Я могу в каждую минуту протянуть руку моему другу.
      Человек в маске: Твой друг - шарлатан. У кого есть хоть грош за душою, не станет издеваться. Возвышенный юморист - самое жалкое, самое ничтожное создание.
      Мельхиор: Кем бы ни был этот юморист, - скажите мне, кто вы, или я протяну руку этому юмористу.
      Человек в маске: Ну?!
      Мориц: Он прав, Мельхиор. Я только хвастал. Пусть он тебя ведет, пользуйся им. Хоть бы он еще больше закрылся, - он все таки существует.
      Мельхиор: Вы верите в Бога?
      Человек в маске: Смотря по обстоятельствам.
      Мельхиор: Скажите мне, кто изобрел порох?
      Человек в маске: Бертольд Шварц, - он же Константин Анклцен, францисканский монах из Фрейбурга, в 1330 году.
      Мориц: Что бы я дал за то, чтобы он этого не делал!
      Человек в маске: Тогда бы вы повесились.
      Мельхиор: Что вы думаете о морали?
      Человек в маске: Мальчишка, - разве я - твой ученик!
      Мельхиор: Знаю я, кто вы!
      Мориц: Не спорьте. Пожалуйста, не спорьте. Что выйдет из этого? Зачем сидеть нам, двум живым и одному мертвецу, ночью, в два часа, здесь на кладбище, если вы хотите спорить, как пьяные. - Мне приятно слушать вашу беседу. Но если вы желаете спорить, я беру мою голову под мышки и ухожу.
      Мельхиор: Ты все еще такой же трус!
      Человек в маске: Мертвец не так уж неправ. Нельзя пренебрегать достоинством. - Под моралью я понимаю реальный продукт двух мнимых величин "хочу" и "должен". Продукт называется моралью, и в его реальности его нельзя отрицать.
      Мориц: Если бы вы сказали мне это раньше! - Моя мораль погнала меня к смерти. Из-за моих дорогих родителей я схватился за орудие самоубийства. "Чти отца твоего и матерь твою и долговечен будешь на земле". На мне Писание феноменально осрамилось.
      Человек в маске: Милый друг, не предавайтесь иллюзиям. Ваши добрые родители не умерли от этого, так же как и вы. Строго говоря, они шумели бы только по привычке раздражаться.
      Мельхиор: Может быть, это верно. Но я могу с уверенностью сказать вам, сударь, что если бы я протянул руку Морицу, виною этому была бы моя мораль.
      Человек в маске: Да ведь ты не Мориц.
      Мориц: По моему мнению, однако, разница не так уж велика, чтобы вы, уважаемый незнакомец, не могли встретить случайно и меня, когда я бежал с револьвером в кармане сквозь лесную чащу.
      Человек в маске: Разве вы не припоминаете меня? Ведь вы поистине до последнего момента находились между жизнью и смертью. - Впрочем, по-моему, здесь вовсе не место вступать в столь серьезные дебаты.
      Мориц: Конечно, становится прохладно, господа. Правда, мне дали праздничный костюм, но на мне совсем нет белья.
      Мельхиор: Прощай, милый Мориц. Куда поведет меня этот человек, я не знаю. Но он человек.
      Мориц: Не обвиняй меня, Мельхиор, что я пытался покончить с тобою. Это была старая привязанность. - Всю жизнь согласился бы страдать, если бы мог хоть раз пойти за тобою.
      Человек в маске: В конце концов, у каждого своя участь, -у вас успокаивающее сознание ничего не иметь, у тебя - деятельное сомнение во всем. - Прощайте.
      Мельхиор: Прощай, Мориц. Сердечно благодарю, что ты ко мне пришел. Как много радостных, светлых дней провели мы вместе в эти четырнадцать лет! Обещаю, Мориц, чтобы ни случилось, как бы ни изменился я в будущем, пойду ли я вперед или назад, - никогда я тебя не забуду.
      Мориц: Спасибо, спасибо, любимый.
      Мельхиор: И когда я, наконец, стану седым стариком, ты будешь мне ближе, чем все живые.
      Мориц: Благодарю тебя. - Счастливый путь, господа. Я не стану больше задерживать вас.
      Человек в маске: Идем дитя.
      (Он кладет свою руку на руку Мельхиора и удаляется с ним среди могил).
      Мориц (один): Вот я сижу, держу мою голову в руках. - Месяц прячет свое лицо, снова открывает его, но не кажется ни на волос умнее. - Вернусь на мое местечко, поправлю мой крест, который так беспощадно опрокинул сумасброд, и когда все будет в порядке, лягу снова на спину, согреюсь тленьем и улыбнусь.
      В первый раз на русской сцене пьеса
      поставлена пятнадцатого сентября
      1907 года в Санкт-Петербурге, в
      театре В.Ф. Коммисаржевской
      Режиссер Вс.Э.Мейерхольд
      Издательство "Шиповникъ", СПб, Б-Конюшенная
      Типография "Т-ва Андерсона и Лойцянскаго", СПб, Вознесенский пр., д.53 "Театр", Вып. III