- Может, я помогу тебе, - Андрей кивнул на пульт. - Ты же еще не закончил расчет нового профиля.
      - Спасибо. Не нужно. - Лицо Вадима постепенно прояснилось, он глубоко вздохнул и пригладил, волосы. - И вообще не обращай на меня внимания. Уже отлегло. Буду работать.
      Он придвинулся к пульту, повернул переключатели. Ожили приборы, перемигнулись лампы, мягким звоном зуммера счетно-решающая установка известила о своей готовности.
      Чураков еще немного постоял за спиной Вадима. Брови его сумрачно сдвинулись. Только убедившись, что Вадим действительно работает, он оставил его одного. Он поднимался по лестницам из кабины в кабину, нигде не останавливаясь, миновал все пять этажей подземохода, добрался до машинного отделения.
      Чтобы как-то убить время, Андрей занялся проверкой работы синтезаторов. Проконтролировал систему охлаждения, вскрывая одну коробку реле за другой. Осмотр вел так тщательно, будто готовил машину к длительному и трудному рейсу.
      Утомившись, сел тут же на полу, обхватив колени руками и положив на них голову. Так сидел он добрый час, ни о чем не думая, ничего не переживая. Механик принадлежал к той редкой категории людей, которые испытывают страх только при непосредственном соприкосновении с опасностью. Если же до гибели остается хотя бы один день, то в течение этого дня они сохраняют полное спокойствие и хороший аппетит.
      Единственное, что тяготило Андрея, это вынужденное бездействие. Только сейчас убедился он, насколько привык всегда быть чем-нибудь занятым.
      Размышления Андрея были прерваны появлением Скорюпина.
      - Как вы думаете, Андрей Гаврилович, надолго мы тут застряли? - тихо спросил Павел.
      - Навсегда.
      - Вы серьезно?
      - Ты же не первый раз в подземном рейсе. Тут не до шуток.
      - Я, конечно, все понимаю. Я только не понимаю, как это могло случиться. Вадим Сергеевич такой замечательный конструктор. И вот,..
      - Конструктор он действительно хороший, - согласился Чураков.
      Скорюпин заглянул в лицо механику.
      - Вы что-то еще хотели сказать?
      - Да нет, что мне теперь говорить...
      Не делиться же, в самом деле, с Пашей тем, какой неприятный осадок на душе у него, Андрея, после недавней сцены в кабине управления. Его словно в чем-то обманули или отобрали самое дорогое и сокровенное.
      - У вас кто-то остался там, наверху?
      - Конечно. Отец, мать, две сестренки.
      - И девушка?
      Boпpoc кольнул Андрея в самое сердце. Здесь, в кабине подземохода, он все чаще вспоминал Лену, не жену Вадима, а ту девушку в скромном сереньком платье, которая принимала и контролировала собранные им узлы машины. Почти всю рабочую смену они находились в цехе рядом. И не замечали друг друга. Он и сейчас для Лены ничего не значит. Но Лена для него...
      - Нет, - Андрей отрицательно покачал головой, - девушки у меня нет.
      - Когда меня зачислили на "ПВ-313", - сказал Паша, - ребята чуть от зависти не лопнули. И такой прощальный банкет организовали, какого я еще никогда в своей жизни не видел. Прямо бал настоящий. Ребята у нас хорошие, настоящие товарищи. Жаль, им не разрешили посмотреть на старт подземохода. Поговорить бы с ними сейчас. Или письмецо переслать - как бы сразу на душе посветлело, верно?
      Паша говорил, перепрыгивая с одной темы на другую. Даже Чураков при всей своей жизненной неопытности почувствовал в нем еще мальчишескую наивность. Светло-карие Пашины глаза смотрели доверчиво. Долговязый, угловатый и вообще какой-то нескладный, Паша вместе с тем привлекал своей бесхитростностью и доверчивой откровенностью.
      За полчаса Андрей выслушал биографию связиста во всех ее незамысловатых подробностях. Узнал и где тот учился, и с кем крепче всего дружил, и как познакомился с замечательной девушкой Таней, и до чего сильно увлечен ультразвуковой техникой.
      Сравнивая себя с Пашей, Андрей, к собственному удивлению, отметил, какая между ними ощутимая разница в восприятии окружающего. "Вроде и я когда-то был точно такой же, - подумал Чураков. - И вот уже не такой. Изменился, значит".
      - Все же я верю в Вадима Сергеевича, - неожиданно закончил Скорюпин, возвращаясь, видимо, к мучившему его вопросу. - У него светлая голова. Вот увидите, он найдет выход из положения. Что-нибудь такое придумает, что мы только ахнем. А что беда с нами приключилась, так это даже интереснее. Будет о чем ребятам рассказать.
      Вдвоем они вернулись к себе в кабину к пульту. Скорюпин вздохнул: "Эх-хе!" - и стал возиться с приемником. Чураков ловил себя на том, что прислушивается, будто сможет угадать отсюда, чем занят Вадим.
      4
      Николаю Николаевичу вдруг вспомнилось детство, бесконечно далекое, но яркое и счастливое. Он со школьной скамьи любил туристские походы и уже в тринадцать лет не боялся с рюкзаком за плечами отшагать пятнадцать-двадцать километров по лесным тропам, в обществе таких же, как и он, любителей провести ночь у костра. Николай Дектярев исколесил все Подмосковье, дважды пересек Кировскую область, а в пятнадцать лет принял, участие в длительном и трудном походе по Южному Уралу.
      Тут и произошло одно очень важное событие.
      Во время перехода из Карабаша в Кыштым, поспорив с товарищами и желая доказать свою смелость, Николай отделился от группы, чтобы в одиночку перевалить через горы. Места были глухие, таежные. В лесу он заночевал один. Вначале не спалось. Темнота вокруг костра казалась особенно плотной, в ней притаились невидимые опасности.
      И вот, когда сон и усталость начали смежать веки юного путешественника, в свете костра неожиданно появилась девочка, маленькая худенькая фигурка. Николай замер. Несмотря на твердую уверенность, что на свете не существует волшебников, он сжался, боясь пошевелиться. На него пахнуло бажовскими сказками, которыми он зачитывался. Девочка появилась так внезапно, что Николай не удивился бы, если бы она вдруг исчезла, а на ее месте остался чудесный каменный цветок или сверкающая золотая россыпь.
      Однако девочка продолжала стоять на том же месте, прижав к груди перепачканные в земле ручонки. Ей было лет шесть, не больше.
      - Кто ты? - оправляясь от невольной робости, крикнул Николай.
      - Я Катя, - ответила девочка чуть слышно, и в голосе ее послышались слезы.
      - Откуда ты взялась?
      - Я заблудилась. Я хочу кушать.
      И она заплакала почти беззвучно, беспомощно. Николай подошел к ней ближе. Отвечая на вопросы, девочка все время всхлипывала. С большим трудом ему удалось понять ее сбивчивые объяснения. Катя жила в каком-то новом поселке лесорубов и не успела запомнить, как он называется. Утром родители ушли на работу, а ей захотелось насобирать ягод. Она углубилась в лес и... не нашла обратной дороги.
      - И целый день ты ничего не ела? - ужаснулся Николай.
      - Только ягодки...
      Он накормил Катю, завернул в свое одеяло, укачивал, успокаивал, пока девочка не уснула. Она так ослабла, что на следующий день пришлось нести ее на руках. Селенья поблизости не оказалось. Только к полудню, страшно измученный своей ношей (рюкзак тоже весил прилично), мальчик добрался до лесничества. Позвонили в район. Оттуда ответили: девочка пропала в поселке Арьяр и, значит, в общей сложности ушла почти за двадцать километров от дома.
      ...Прошло двенадцать лет. Дектярев, уже молодой геолог-изыскатель, прибыл с партией в район Карабаша. И ему вспомнилась девочка, которую он подобрал когда-то в лесу. Какая она теперь? Помнит ли тот случай?
      Ему помогли разыскать ее. Катя работала на Миасском автомобильном заводе. Вместо прежней худенькой девчушки Дектярев увидел настоящую красавицу, перед которой как-то сразу оробел.
      Через год они поженились.
      Теперь Катюша осталась одна. Конечно, ей, жене изыскателя, очень часто приходилось оставаться одной и подолгу ждать его возвращения из экспедиций. Но тогда ни он, ни она не думали об опасностях и тем более о том, что он вообще может не вернуться.
      Далекие славные походы сквозь дебри лесов... Николай Николаевич шумно втянул носом воздух. Ему показалось, что в кабине запахло дымом костра. Ох, сколько он повидал на своем веку! Памир, Урал, Камчатка, совместные с индийскими геологами поиски на Гималаях, работа в Египте, Китае, Тунисе...
      Однако ему постоянно хотелось необычайных, неповторимых исследований. Земная кора и до него была достаточно изучена. Он первым из геологов принял участие в испытании подземных лодок. Настала пора, когда исследователи уже не мысленным взором, а сами, вооруженные сложнейшей аппаратурой, устремились в недосягаемые до того недра.
      Дектярев был пионером подземных экспедиций.
      И вот, кажется, допутешествовался. Вместо того чтобы сдержать юношескую нетерпеливость Суркова, изменил собственной сдержанности и последовательности. Не вытерпел... Эх! И вот попали в такую переделку, из которой, похоже, не выпутаешься. Помощи ждать неоткуда.
      Неоспоримо одно: нужно работать. Он обязан работать. Но легко сказать: "нужно". Одно дело заставить трудиться свои руки, а вот как заставить себя сосредоточиться, думать, анализировать, когда в голову лезут назойливые мысли о гибели.
      - Хорошо, ты можешь не работать, - сказал себе Николай Николаевич. - У тебя есть возможность встретить смерть в гамаке. Только что же ты будешь делать все десять месяцев или триста суток, или семьсот двадцать часов, или сорок две... нет, сорок три тысячи... ну да, сорок три тысячи двести минут?
      Николай Николаевич презрительно выпятил губы. Что бы там ни было, но прокисать в постели, когда в теле нет и признаков недуга, а голова полна идей... Не-ет, дудки! Такой роскоши он себе не позволит. Отрицать нельзя, при одной мысли о смерти ему становится как-то холодновато. Но вот сел в кресло, и уже немного легче. Будто оказался рядом с теми, с кем провел не один год в лабораториях исследовательского института академии.
      - Друзья мои, - обратился Николай Николаевич к своим воображаемым ученым сотоварищам, - давайте добивать зверя. У нас крупная добыча: третья геосфера, мир подлинно пластического вещества плюс излучение Биронта.
      Его никто не одергивал. Геолог мог разговаривать с собой сколько угодно. В разговоре находили выход мучившие его колебания. Сейчас перед глазами находилось такое, к чему рвутся ученые, как и он, посвятившие себя изучению земных недр. Быть единственным свидетелем преобразования вещества, провести ценнейшие наблюдения и остановиться на полпути - это будет равносильно предательству, дезертирству, преступлению перед наукой.
      5
      Часы тянулись бесконечной чередой. Николай Николаевич работал до изнеможения. Проработав около четырнадцати часов без отдыха, геолог заснул так внезапно, словно потерял сознание.
      Проснувшись, он увидел напротив в кресле Биронта. Атомист часто моргал глазами, и лицо у него было виноватое, измученное.
      - Я не могу, - пролепетал Валентин Макарович, - я не могу ничего не делать. И работать тоже не могу.
      - Мы будем систематически передавать наверх результаты наших наблюдений, - сказал Николай Николаевич.
      - Вы думаете, их услышат?
      - Может быть, и не все, но услышат. Доказательства тому у нас уже имеются, хотя бы последняя весточка сверху.
      Кончиками пальцев Биронт несмело дотронулся до рычажков переключателей, помедлил и сокрушенно покачал головой.
      - Я совершенно не подготовлен к этому, - он умоляюще взглянул на Дектярева. - Я только ученый, теоретик. Если бы вы знали, какой у меня письменный стол, мягкое кресло. И окно в моем кабинете огромное. Я люблю работать при восходе солнца. Тогда оно не очень яркое, но света полно. Все еще спят. Только голуби слетаются к окну. У нашего дома столько голубей.
      - Все мы здесь обыкновенные люди, Валентин Макарович, как можно мягче возразил Дектярев. - Нам свойственно увлекаться и... делать ошибки. Но никто не дал нам права изменять долгу. На вашей совести - природа излучения. Наверху ждут от вас полных и точных сведений.
      - Да, да, конечно.
      - Ту-ту, ра-ра, ру-ру, та-та, - загудел Дектярев, хотя один вид Биронта нагонял на него тоску.
      Оба ученых имели очень мирный нрав и менее всего мечтали о героических поступках. Они привыкли к своим семьям, к постоянному, определенному кругу друзей. Даже Николай Николаевич, который, возвратившись из одной экспедиции, уже начинал готовиться к другой, скучал о доме. С годами, вместо того чтобы свыкнуться с частыми разлуками, он переносил их все тяжелее. Это было связано сначала с появлением детей, потом внучат.
      - У вас ведь тоже есть дети, - обратился Николай Николаевич к Биронту.
      - Два сына. Дочь.
      - У меня побольше. И куча внучат. И знаете, что я подумал? Дети - самые строгие судьи наших поступков. Детям всегда хочется иметь выдающихся родителей. Ну, ладно, мы не выберемся отсюда.
      Биронт содрогнулся и шире раскрыл глаза. Геолог сделал вид, что ничего не заметил.
      - Допустим. Наша гибель оправдает все наши промахи. А если выберемся? Сумеем ли мы скрыть, что дрожали от страха, как зайцы?
      - Мне кажется... вы очень... правы.
      - Еще бы! Как можно ничего не делать, когда сама судьба привела нас в сокровенные тайники природы. Вы только посмотрите, какой богатейший материал для обработки. Разве не нашлись бы исследователи, которые, не колеблясь, согласились бы оказаться на нашем месте, лишь бы увидеть то, что видим мы с вами?
      - Да, да, вы, конечно, правы, - пробормотал Биронт, и руки его невольно потянулись к переключателям. - Вы правы. И все-таки то, что случилось с нами, ужасно. У меня голова раскалывается на части. Я же совсем не храбрый человек. Я не переношу физических страданий. Я просто сойду с ума.
      - Чепуха! - отрезал Николай Николаевич. - Наши головы имеют особую закалку и раз выстояли пятьдесят лет с гаком в борьбе с матушкой природой, сейчас им совсем ничего не сделается.
      Он опять загудел и погрузился в вычисления. Биронт сосредоточенно наблюдал за ним, за движениями его рук, за выражением лица. Спокойствие Дектярева казалось ему непостижимым.
      6
      Медленно двигались ленты на барабанах самописцев и счетно-решающих устройств, сухо пощелкивали переключатели. Каждый прибор, как раскрытая книга, рассказывал удивительные вещи. Сжатие вещества достигло фантастических размеров, но химический состав в окружающей среде оставался без изменений. В свободном состоянии находился только кремний. Прочие элементы цепко держались за кислород, образуя с ним простейшие безводные окислы.
      А куда же девалась вода? Вода, которая являлась неотъемлемой составной частью сульфатов, бурого железняка, карбонатов? Водорода и кислорода в свободном состоянии Дектярев не обнаружил.
      Тогда он принялся за поиски воды.
      Ему удалось обнаружить ее с помощью лучевых электронных анализаторов. Вокруг было полно воды, гораздо больше, чем во всех земных океанах, вместе взятых. Но в каком физическом состоянии? Наблюдения принесли любопытные результаты.
      Вода под действием давления приобрела удельный вес, близкий к удельному весу цинка. Дектярев получил возможность наблюдать твердую, раскаленную до трех тысяч градусов породу, которую он не мог назвать никак иначе, как водой.
      С расчетным бланком, на котором решающая установка выбила колонки чисел, Дектярев поспешно поднялся наверх.
      Скорюпин, Чураков и Сурков сидели за столом, они только что открыли подогретые коробки с концентратами. Был ли это завтрак, обед или ужин, никто из троих уже не знал. Они ели с таким видом, с каким больной человек принимает необходимое, но страшно горькое на вкус лекарство.
      Дектярев протянул бланк с расчетами Суркову и, прикрыв окончательные расчеты, спросил:
      - Что это по-вашему?
      - Цинк, конечно, - небрежно пробежав глазами колонку цифр, ответил Вадим.
      - Вода! - открывая окончательные результаты вычислений, торжествующе провозгласил Николай Николаевич.
      Вадим, не сводя завороженных глаз с бланка, встал. Машинально провел он рукой по волосам, сел и снова поднялся.
      - А мы двигались с постоянной скоростью, - вслух подумал он. - Как же происходило распыление вещества? Да и вся механика взаимоотношений бура и среды становится непонятной.
      В его воображении медленно вырисовывались очертания нового термоядерного бура. Поскольку скорость движения подземохода, несмотря на увеличение плотности базальта, оставалась неизменной, можно с уверенностью сказать, что бур не полностью использует подаваемую энергию.
      Чтобы проверить свое предположение, Вадим спустился к пульту управления, сел в кресло и нажал кнопку. Бур заработал, автоматы включили двигатель. Корабль пришел в движение.
      Дектярев, открывший рот, чтобы диктовать Скорюпину, застыл на месте. Замерли Биронт и Чураков. Но Вадим уже протянул руку к другой кнопке, и движение прекратилось. Паша глотнул вставший в горле комок. Николай Николаевич смотрел поверх головы связиста, а когда его глаза встретились с глазами Павла, Скорюпин понял, что геолога поразила какая-то новая, необычайная идея.
      - Подожди-ка минуту, - Дектярев потер лоб ладонью, - подожди...
      Несколько секунд работы бура оказалось достаточно, чтобы подтвердить предположение Вадима. Электронная счетно-решающая установка выбросила ему бланк с результатами расчета: сила тока, идущего на распыление, могла быть снижена на восемь процентов!
      "Ну и что же? - сказал себе Вадим. - Не все ли равно теперь?"
      Но остался за пультом и раскрыл журнал.
      "Обреченный на смерть ищет новую конструкцию бура, - мысленно усмехнулся Вадим. - Самообман..."
      7
      Дектярев и Биронт теперь были всецело поглощены наблюдениями. Ни на минуту не забывали они о своей обреченности, но продолжали работать с какой-то особенной настойчивостью, граничащей с исступлением. Каждый час наблюдений приносил новые, неожиданные открытия.
      Электронный хронометр отсчитывал двадцатые сутки с начала старта.
      Николай Николаевич поднялся в кабину связиста. Тот, не ожидая приказаний, включил передатчик. Паша привык к частым посещениям геолога. По требованию Дектярева передача следовала за передачей. Наверх посылалась самая подробная информация о состоянии машины, о проделанных исследованиях, сообщались предположения, выводы, расчеты, советы на будущее.
      Закончив диктовать, Дектярев соединился с Вадимом.
      - Вадим Сергеевич, ты сильно занят?
      - Если очень нужно, устрою передышку.
      - Да, очень. Мне бы хотелось устроить небольшое совещание. Мы сейчас все к тебе спустимся.
      Последнее время как-то само собой получилось, что руководство в жизни экипажа перешло к геологу. Он с общего молчаливого согласия установил твердые часы сна и приема пищи, дважды в сутки собирал экипаж, чтобы "поболтать о пустяках" по его собственному выражению. Оптимизм геолога заражал и его спутников.
      Николай Николаевич говорил без умолку, первый начинал хохотать над самой безобидной шуткой. кем бы она ни была произнесена. И удивительное дело: трагизм положения во время его пространных рассуждений как-то незаметно приобретал оттенок комизма. Лица у всех светлели, на час, на два грядущее не казалось таким уж страшным.
      Беседа кончалась, и все возвращались к своей работе.
      Дектярев понимал: неподвижность и существование без цели - страшные вещи. Нужно огромное самообладание, чтобы устоять в борьбе с ними. Тут легко прийти в отчаяние, лишиться рассудка.
      Необходимо что-то придумать, чем-то встряхнуть всех, да и себя тоже, раз уже добровольно принял на себя ответственность за судьбу каждого члена экипажа.
      И, оставшись наедине с Валентином Макаровичем, Николай Николаевич нет-нет да и заводил странные разговоры, во время которых лицо атомиста становилось мертвенно-бледным, а расширенные глаза неподвижными. После каждого такого разговора Биронт уже не мог заниматься наблюдениями. Схватив подбородок, он часами сидел растерянный, вялый и подавленный, то вопросительно, то с ужасом поглядывая на Дектярева. Но думал, все думал над словами геолога.
      Однажды, почти сутки промучавшись без сна, он выдавил из себя:
      - Пусть будет по-вашему. Я согласен.
      В кабину к Суркову спустились сначала геолог и атомист, потом, дробно топоча по скобам, сбежал Скорюпин. Последним появился Андрей Чураков.
      Дектярев сел в кресло водителя, остальные расположились на полу.
      - Что вы нам собираетесь рассказать? - спросил Вадим.
      - Рассказать? Ничего. - Дектярев колебался, не решаясь начать разговор. С минуту он молчал. собираясь с мыслями, косился то на одного, то на другого. Биронт уже сказал свое "да". Что скажут остальные? - Но у меня есть предложение относительно наших дальнейших действий. Мы с Валентином Макаровичем уже обсудили его и пришли к общему выводу...
      Дектярев опять сделал паузу, кашлянул в кулак.
      Вадим с любопытством оглянулся на атомиста. К какому выводу могли прийти ученые?
      У Биронта было странное окаменевшее лицо, он смотрел в пространство невидящими глазами. Андрей перехватил взгляд Вадима и улыбнулся - Валентин Макарович сегодня как никогда тщательно побрился, выглядел необыкновенно подтянутым и решительным. Что они задумали с Дектяревым? Неужели нашли способ пробиться к поверхности?
      - Давайте рассуждать так, - Николай Николаевич положил кулаки на стол. - Мы проделали большую работу, собрали уйму ценного материала. И наши чисто научные сведения и твои, Вадим Сергеевич, конструктивные изменения подземохода помогут тем, кто двинется следом за "ПВ-313".
      Вадим наклонил голову на бок.
      - А если без лирических отступлений, Николай Николаевич? - предложил он.
      - Ну, если вкратце, то я скажу так: мы далеко еще не используем всех наших возможностей. Перед нами настоящий океан непознанного. И мы дадим стране во много раз больше ценных сведений, если...
      - Если?..
      - ...если избавимся от нашей мертвой неподвижности.
      - Вы имеете в виду "ПВ-313"?
      - Да, ты угадал, Вадим Сергеевич.
      - И предлагаете... - голос у Вадима дрогнул. Он откинулся в кресле, еще не желая поверить Дектяреву.
      Геолог утвердительно наклонил голову.
      - Вниз? - выдохнул Андрей.
      - Вниз, - сказал Николай Николаевич.
      - Это... это несерьезно, Николай Николаевич, - Вадим переглянулся с Андреем, остановил свой взгляд на Биронте. - Вы же предлагаете безумство.
      - Безумство уже совершено, - вздохнул Биронт. - Во всех случаях нас ожидает одно и то же. Вопрос теперь только в том, чтобы принести как можно больше пользы человечеству.
      - И этим сказано все, - поддакнул Дектярев.
      Он разжал кулаки, посмотрел на ладони, пошевелил пальцами.
      - Остается только нажать вот это, - он протянул руку к маленькой красной кнопке.
      - Постойте! - закричал Вадим. - Что вы делаете?
      - Извини... Это уж, конечно, не входит в мои функции. Так, может, ты сам, Вадим Сергеевич... того... нажмешь?
      - Как вы сразу оглушили... - Чураков встал на ноги и засунул руки в карманы комбинезона. - Снова вниз. Да-а-а... Ловко же вы! Ох, как ловко!
      Он глядел на пульт и уже слышал гул заработавшего двигателя, видел ожившие нити приборов, радостное перемигивание сигнальных лампочек.
      Страшновато, конечно. Ведь одно дело - ждать прихода смерти, которая еще неизвестно когда пожалует, и другое дело - идти ей навстречу.
      Андрей повел плечами - сила в плечах у него была недюжинная. Навстречу гибели... с боями! Это будет настоящая драка.
      - Вадим, - сказал механик, - давай, а?
      Вадим побледнел и отрицательно покачал головой.
      - Я не могу, - сказал он. - Вы правы: так нужно. Но, честное слово, я не могу.
      Тогда Николай Николаевич встал и кивком головы указал Чуракову на место водителя. Андрей медленно приблизился к креслу. Он все глядел на Вадима, а Вадим, не отрываясь, следил за каждым движением товарища.
      Андрей сел. Впервые ощутил он в себе такую внутреннюю силу, которой было тесно в груди. Сейчас он поведет подземоход, но не просто поведет, а начнет настоящее сражение с природой.
      Декгярев обнял за плечи Павла.
      - Извини, Павлуша, - сказал он, - мы ведь еще не спросили твоего согласия.
      Скорюпин застенчиво улыбнулся, посмотрел себе в ноги.
      - Если так нужно, - тихо сказал он, - я, конечно, буду с вами.
      - Старт!
      Команда из уст геолога прозвучала сухо, как выстрел. Глаза его были жесткими, холодными и неумолимыми.
      Механик нажал кнопку. Высоко над головой зарокотал двигатель, и совсем близко под ногами взвыл термоядерный бур.
      8
      Рейс протекал спокойно, гораздо спокойнее, чем в первые часы после старта. Но с каким напряжением и с какой настороженностью приходилось теперь вглядываться в приборы! Не таит ли глубина новые неожиданные опасности, борьба с которыми окажется не под силу экипажу "ПВ-313"?
      На экранах локатора как будто сгущались сумерки. Темно-синее поле подергивалось фиолетовыми тенями.
      Прошли шестьсот километров, шестьсот пятьдесят, семьсот. Давление перевалило за четырнадцать миллионов атмосфер. Зато температура оставалась почти неизменной.
      Биронт спешил, очень спешил, и эта спешка нервировала его. Прежде он решительно восставал против торопливости, ибо считал ее неизбежной причиной ошибок и ложных выводов. Но сейчас его подстегивало непрерывно растущее обилие объектов наблюдения: излучение, превращение атомных частиц, деформация электронных оболочек, соотношение температур и давлений.
      Мощность излучения достигла такой величины, что атомист поминутно косился на дозиметры: не проникнет ли радиация сквозь защитные прослойки корпуса? Пока все обстояло благополучно, оболочка надежно прикрывала экипаж от губительного лучевого воздействия. К тому же излучение несколько ослаблялось взаимодействием с магнитоплазменным полем.
      Жизнь в корабле приобрела новую, более суровую размеренность. Люди работали, двигались, ни на минуту не забывая о том, что идут навстречу грозной неизвестности. Спали, чутко прислушиваясь. Ели, едва ощущая вкус пищи. Но теперь у них была большая цель и было ощущение движения. Даже мысли об опасности как-то притупились и не наводили прежней тоски. Работу двигателя чувствовали, как биение собственного сердца. Каждый из пятерых слился с подземоходом, принимая на свои плечи давление недр, поеживаясь от прикосновения раскаленного вещества к обшивке корпуса.
      К чему только не привыкает человек!
      Когда минуло еще четверо долгих суток, а с подземоходом ничего не случилось, стали приходить в себя, спокойнее смотреть в будущее. Только взглянув на глубиномер, тайком друг от друга вздыхали. Корабль все дальше уносил их от семей, от дома, от бурлящей жизни земли. Томительно ныло в груди. Воображение уже не справлялось с тем неизмеримым массивом огненного вещества, которое распростерлось над подземоходом.
      Дектярев желал только одного: услышать, что посланные наверх сообщения приняты. Скорюпин не отходил от приемо-передаточной аппаратуры. Но в репродукторе включенного приемника слышен был лишь монотонный шелест. Как Паша ни вслушивался, ему не удавалось различить в нем даже далекого отзвука человеческого голоса.
      Лучше всех чувствовал себя Андрей. Он ожил, все время был занят чем-то - проверял автоматику, сверял показания приборов с расчетами. Часто ему хотелось обнаружить серьезную неполадку, такую, для устранения которой потребовались бы все его силы.
      Утомившись, Андрей спускался в кабину ученых, садился на пол неподалеку от кресла Дектярева и вслушивался в его разговор с атомистом. За несколько минувших суток он узнал о строении земли и о строении атома больше, чем за все время учения в институте.
      Для молодого механика явились откровением такие давно известные науке истины, как возможность превращения протона в нейтрон и наоборот. С искренним недоумением узнал он от Валентина Макаровича о том, что ни электронов, ни позитронов, ни мезонов в ядре не существует и что при разрушении ядра они, так сказать, образуются на лету,
      - Из чего?
      - Из того, что в учебниках принято называть энергией распада.
      Но самым захватывающим из всего слышанного была теория переохлаждения и теория существования антивещества, то есть вещества с отрицательно заряженными ядрами и положительно заряженными электронами.
      - Неужели и вы считаете, что такое вещество возможно в природе? - спросил Андрей атомиста, вспомнив о бесконечных диспутах ученых на эту тему.
      - Скоро мы получим его в лабораториях, - с уверенностью ответил Биронт. - А пока его более чем достаточно во всех уголках вселенной; может быть, даже под нашими ногами, после минутного раздумья добавлял он.
      - С нами произойдет аннигиляция *?
      - Но это процесс быстрый. Мгновенный...
      - И, значит, безболезненный, - подсказывал Дектярев.
      Николай Николаевич в присутствии Чуракова принимался мечтать о том времени, когда к центру земли двинутся сразу сотни подземоходов. Одновременный замер позволит тогда точно выяснить направление и силу вертикальных течений в базальте. Люди до конца раскроют тайну строения земного шара, а это поможет и в решении проблемы происхождения солнечной системы. Ох, сколько еще предстоит работы!
      - На мою долю в этом рейсе выпала лишь крошечная частица всех нерешенных проблем, - признался Дектярев. - Разве под силу нам вдвоем с Валентином Макаровичем охватить взглядом такую массу явлений?
      - Немыслимо! Абсолютно немыслимо! - согласился Биронт.
      Механик подавил вздох разочарования. Стоит ли
      * Аннигиляция (от латинского слова nihil - ничто) превращение в ничто, уничтожение; точнее - превращение одной формы материи в другую.
      ради крупицы открытия жертвовать жизнью? Но присмотрелся к геологу, поглядел на сосредоточенного атомиста и понял: стоит!
      Кончалась четвертая неделя пути. Четвертая неделя! А ведь испытание подземохода планировалось всего на двое суток.
      Наверху наступил сентябрь. Что сейчас на улице: идет ли затяжной осенний дождь или стоит солнечная погода и воздух пропитан запахом опадающей листвы?
      Каждый из пятерых до исступления, до отчаяния мечтал о просторе под высоким небом, о дожде, о звездах. Судьба же неумолимо толкала их вниз... вниз... вниз... в тесные объятия раскаленного, сжатого до металлического состояния вещества.