Михеев вздохнул, встряхнулся и занялся приборами управления.
      Дектярев и Биронт после разговора с Сурковым вернулись к себе в кабину, чтобы продолжать прерванные исследования. Но едва пол дрогнул под ногами и поплыл вниз, Биронт захлопнул журнал и, точно подброшенный пружиной, вскочил на ноги.
      - Коллега, куда вы? - удивился Дектярев.
      Атомист поднялся в кабину отдыха и лег в гамак. Ему действительно было не по себе. Куда они движутся? Что задумал этот фанатичный Сурков?
      Лежать и ничего не делать было непривычно. Дома Валентин Макарович никогда бы не дошел до такой бесцельной траты времени. Но здесь он не видел другого способа выразить свой протест. Ему казалось, что экипаж вездехода будет потрясен его самоотречением.
      Увы, кроме Дектярева, никто не обратил внимания на странное поведение атомиста. Все были заыяты своей работой. Что касается геолога, то этот грубиян сказал ему:
      - Вот такое пространственное положение более подходит для вашего тела.
      - Попрошу оставить меня в покое, - раздраженно отрезал Биронт.
      Оставшись в одиночестве у пульта, Николай Николаевич исписывал страницу за страницей, удовлетворенью хмыкал, произносил длинные монологи. В его распоряжении находилась, точнейшая электронная аппаратура. Она позволяла ему установить не только химический состав базальтовых пород, сквозь которые прокладывал себе путь подземоход, но и то, что составляло главный интерес для геолога, - физические свойства вещества.
      - Проверим диалектику в действии, - повторял он себе. Количество непременно приведет к появлению нового качества.
      И наблюдал, как под влиянием нарастающего давления все теснее сближаются атомы в молекулах. Дело не только в увеличении плотности. Наступит момент, когда чрезмерное сближение атомов вызовет переход вещества в новое состояние.
      Но в какое?
      К концу подходили вторые сутки пути. Девяносто километров земной коры осталось над головой путников.
      Девяносто километров.
      Когда Дектярев торжественно сообщил об этом лежавшему в гамаке атомисту, у того защемило под ложечкой, его и без того длинное лицо еще более вытянулось. А Николай Николаевич, твердя "Зангезур-занзибар!", сел за стол и открыл банку с желеконцентратом. Аппетит геолога показался Биронту прямо-таки противоестественным.
      Подошло время спать. Биронт закрыл глаза, но ему мешал яркий свет лампы. Он выключил ее. И тут услышал, как вибрирует корпус, - звук, к которому начал было привыкать. В темноте особенно четко зазвучали глубинные взрывы, они придвинулись к самой кабине (уплотняясь, вещество все лучше проводило сейсмические волны).
      Валентин Макарович поспешил снова включить свет и понял, что уснуть ему не удастся.
      Не выдержав одиночества, атомист спустился в свою рабочую кабину, хотя его заранее мутило от необходимости сесть лицом к лицу с Дектяревым. Антипатия атомиста к геологу росла с каждым часом.
      На его счастье, Николай Николаевич спал. Биронт решил, что здесь, в кресле, удастся соснуть и ему. Правда, в кабине тоже было светло от сияния, излучаемого экраном. Биронт протянул руку к кнопке. Экран погас, осталось только мерцание разноцветных нитей на белых шкалах.
      Устроившись поудобнее в кресле, Валентин Макарович закрыл глаза. На минуту почувствовал покой. Но только на минуту. До его обострившегося слуха долетел храп Дектярева. Даже спящий, геолог отравлял ему существование.
      Валентин Макарович включил экран, часто моргая, смотрел на оранжевый диск. Потом повернул голову к указателю глубины.
      Сто километров! Ужасно...
      Он заерзал в кресле, глаза его расширились. Чем же все это кончится?
      В ближайшем ряду приборов мигнул красный глазок счетчика атомных частиц, мигнул один раз и потух. Крошечная вспышка света не сразу дошла до сознания атомиста. Гнев на Дектярева ослеплял его значительно сильнее.
      Но вдруг возмущение его разом испарилось: лампочка мигала не переставая.
      - Мезоны?
      - Что такое? - Дектярев открыл глаза.
      - Мезоны?!
      Валентин Макарович с такой быстротой начал вращать переключатели счетно-решающей установки, что опешивший Дектярев никак не мог сообразить, что произошло.
      - Здесь еще не должно быть мезонов, - бормотал Биронт. Я их не ожидал так рано...
      - Мезоны? Так вы не шутите?
      Николай Николаевич встал и обошел пульт, чтобы лучше видеть счетчик атомных частиц.
      11
      Когда-то существовало убеждение, будто земля состоит всего из двух геосфер: твердой, но тонкой оболочки - коры и расплавленной магмы, которая простирается уже до самого центра.
      Наблюдая за скоростью распространения сейсмических колебаний, ученые установили, что ближе к центру земли плотность вещества необыкновенно высока и превышает плотность стальных сплавов.
      Итак, земля - твердое тело.
      Однако оставался нерешенным другой вопрос: химический состав вещества на различных глубинах.
      Одна группа ученых утверждала, что по мере увеличения глубины начинают преобладать тяжелые элементы, а ядро уже состоит из чистого железа, никеля, кобальта и хрома.
      Другая группа ученых (к ней принадлежал и Дектярев) считала строение земного шара однородным по всей глубине. Что касается большого удельного веса ядра, то тут все легко объяснялось мощным давлением, которое внутренние слои испытывают со стороны внешних.
      Но как давление сказывается на физических свойствах вещества? Остается ли каждый химический элемент самим собой, или давление коренным образом преобразует его внутриатомную структуру?
      Еще задолго до рейса "ПВ-313" геофизики подтвердили: на границе литосферы с астеносферой кристаллические структуры переходят в аморфные. Кристаллы рухнули! А дальше? А глубже? Не рухнут ли молекулы? Не распадется ли атом? И что вообще тогда останется?
      Современные электронные ультрамикроскопы и ионные проекторы позволили постичь до конца строение клетки и увидеть атом.
      Современные радиотелескопы дали возможность увидеть новые галактики, недоступные прежде для наблюдений.
      Лишь инструмента, с помощью которого ученые смогли бы заглянуть в центр планеты, создать не удавалось. Плотная завеса - почти три тысячи километров уплотненного вещества надежно скрывала ядро от глаз наблюдателей.
      Оставалось самим пробиться сквозь астеносферу.
      Именно поэтому геолог-изыскатель Дектярев связал свою судьбу с испытанием глубинных подземоходов. Его заветной целью было проникнуть в астеносферу. Здесь он надеялся обнаружить хотя бы отзвуки тех явлений, которые происходят в ядре, если не до конца, то в первом приближении понять, какие силы порождают землетрясения, передвигают континенты, перемещают магнитные полюса.
      Подтрунивая над Биронтом и над его теорией переохлаждения, Николай Николаевич не мог не видеть в нем и своего союзника. Усилия атомиста были направлены к той же цели: увидеть превращения вещества под воздействием давления. Дектярева интересовала внешняя форма превращений, Биронта - внутренняя.
      Вот сейчас, например, давление продолжает нарастать, а температура поднимается гораздо медленнее, чем это положено ей по законам физики. Спрашивается, во что же тогда переходит энергия сжатия?
      Не будучи достаточно сильным в атомной физике, Николай Николаевич с нетерпением ждал, к каким выводам придет Биронт. Но, увы, тот устроил бунт и покинул кабину.
      И вдруг появились мезоны.
      Не сразу Николай Николаевич понял волнение Биронта. Свойства мезонов изучаются в каждой школе. Их обнаружили в 1937 году в атмосфере, где они образуются под воздействием космических лучей. Эти частицы в двести раз тяжелее электрона, имеют по величине такой же заряд, но по знаку могут быть и положительными и отрицательными ("тяжелые электроны"). Возникая, мезоны живут всего две миллионные доли секунды. Исчезая, они оставляют после себя обыкновенные электроны и излучение.
      Исследователям долгое время не удавалось получить мезоны искусственной бомбардировкой атомов. Ведь космические лучи несут с собой огромную энергию. Стоит убрать атмосферу только на одно мгновение, чтобы все живое на земной поверхности обратилось в пепел. Да и не только на поверхности. Космическое излучение пронизывает толщи вод, достигая дна океана. Оно проникает на сотни метров в глубь каменных пород.
      Искусственное получение мезонов стало возможным, когда в распоряжении атомистов оказались синхрофазотроны с энергией в миллиарды электроновольт.
      Сюда, на глубину ста километров, не могли попасть мезоны, порожденные космическими лучами. Значит, приборы обнаружили какое-то другое излучение. И если оно не космического происхождения, то есть не попадает сюда извне, значит источник его спрятан в недрах земли.
      Дектярев понял теперь, что взволновало Валентина Макаровича.
      Мезоны возникали и гибли. Щелканье счетчика слилось в один сплошной звук, напоминающий звук дисковой пилы, идущей по сухому дереву. У Валентина Макаровича вздыбились волосы, приоткрылся рот, округлились глаза.
      Что он сейчас переживал!
      Мезоны принесли ему долгожданную весточку: вся толща астеносферы пронизана необычайно мощным излучением, о существовании которого Биронт догадывался еще там, наверху, у себя в кабинете. Излучение возникало в результате распада атомных ядер, но без выделения термоядерной энергии в виде тепла. Именно такая возможность была подсказана теорией переохлаждения.
      Валентин Макарович ликовал. Ему хотелось кричать от радости, и он, пожалуй, сделал бы это, если бы в горле не появились спазмы. Вот они, первые факты! Гипотеза переохлаждения перестает быть гипотезой, она становится (и он теперь добьется этого!) такой же аксиомой, как и закон тяготения. Не зря положено столько трудов и перенесено столько огорчений. Истина торжествует!
      Но очень скоро пыл ученого охладила другая, уже неприятная мысль: подземоход вместе с ним, Биронтом, движется навстречу излучению, породившему мезоны. Поглощающая способность астеносферы будет непрерывно падать. Экипаж подвергается такой опасности, вполне оценить которую не мог еще и сам Биронт.
      Ясно одно: дальше смерть.
      Валентин Макарович похолодел, посмотрел на Дектярева круглыми глазами. Он глотнул слюну и снова вцепился в переключатели. Кончики его длинных костлявых пальцев вспотели, так что от прикосновения их к рычажкам переключателей рычажки становились липкими.
      Нет, ничто не могло сейчас заставить его уйти от пульта.
      - Пока меня не было у пульта, вы не замечали появления мезонов? - спросил он у Дектярева. - Очень важно знать, на какой глубине появляются признаки излучения.
      Николай Николаевич развел руками.
      - Ну, ничего. Ничего... - успокоил себя атомист. - На обратном пути я уточню это.
      12
      Минули третьи сутки с тех пор, как подземоход покинул поверхность земли. Сто пятьдесят километров протянулись между кораблем и солнечным светом.
      Жизнь в кабинах "ПВ-313" входила в своеобразную колею. В определенное время работали, садились за обеденный стол, отдыхали. Но больше всего времени уделяли работе, и никто не заговаривал о возвращении на поверхность.
      Каждый раз, когда страх подкрадывался к Валентину Макаровичу, он спешил успокоить себя доводом, что до источника излучения еще очень далеко, что вездеход движется медленно, а лучевая защита его стенок пока вполне надежна.
      Подобно Дектяреву, пытался он спать, сидя за пультом, но, повертевшись некоторое время в кресле, обращался в бегство, ибо органически не переносил храпа.
      Его по-прежнему раздражала и привычка Николая Николаевича высказывать свои мысли вслух, хотя уже не так сильно, как вначале. Бывали минуты, когда, увлеченный наблюдениями, Биронт вообще не замечал ничего окружающего и даже забывал, где он находится.
      И все же он предпочел бы работать в одиночестве. Однако Дектярев теперь словно прирос к пульту. Геолог и спал у пульта, проявляя удивительную способность засыпать мгновенно, если приборы не сообщали об изменениях в окружающей среде, и так же мгновенно просыпаться, если такие изменения происходили. А ведь сигналы приборов были беззвучными, нити передвигались по шкалам - только и всего.
      Таким образом, Николай Николаевич спал подряд не более четверти часа, хотя в общей сложности набирал за сутки никак не меньше десяти часов.
      Меньше всех спал Вадим. Придирчиво присматриваясь и прислушиваясь к работе машин, он нащупал слабое звено в конструкции подземохода. Корпус должен иметь иной профиль! Это выяснилось только сейчас, на глубине в двести тридцать километров. Электронно-счетная машина, получив более миллиона замеров давления в разных точках обшивки, составила и решила интегральное уравнение. В воображении Вадима вырисовывался новый корабль - вытянутый эллипсоид с заостренным носом.
      Вадим переживал спокойное удовлетворение. Он посвящал в свои наблюдения водителя. Вдвоем они часами прикидывали, как можно перекроить "ПВ-313", а главное - как повысить его скорость.
      - Главное - скорость, - повторял Вадим. - Год назад, два-три года назад наши подземоходы тоже делали полметра в секунду. Пора перешагнуть и этот барьер.
      Не знал отдыха и Скорюпин. Передача следовала за передачей. Наверх о своих успехах торопились сообщить Вадим, Дектярев, Биронт. Когда же не было передач, Паша терзал приемник, пытаясь поймать ответное сообщение. Однако наземные станции молчали.
      Начались четвертые сутки пути.
      Далекие сотрясения базальта заставили встревожиться Вадима. Заметно возросла вибрация корпуса. Вадим, выпрямляясь в кресле, прислушивался, отвечал взглядом на взгляд Михеева. Иногда включал звуковой индикатор, пытаясь по спектру сейсмических колебаний определить силу взрывных волн в гипоцентре. На помощь ему приходил Дектярев. Получив результат расчета, геолог и конструктор исподтишка наблюдали друг за другом. Недра угрожали изрядной встряской.
      - Выдержим? - спрашивал Николай Николаевич, кивком головы указывая на стены кабины.
      - Да. Вполне.
      - А может, того... пора и восвояси? - геолог понижал голос и косился на Биронта. - Или задержаться на месте. А то, знаете, наши наблюдения прямо-таки не успевают за движением подземохода. Невозможно учесть все, что подкарауливает нас в этой преисподней.
      - Всякое явление лучше всего наблюдать вблизи, - возражал Вадим. - Ну, хорошо, мы вернемся. Разве вы не пожелаете больше участвовать в рейсах? И разве вы успокоитесь на глубине в двести километров?
      - Ох, пасую, Вадим Сергеевич, пасую.
      К исходу четвертых суток вибрация корпуса нарушила спокойное существование экипажа. Корпус гудел растревоженным гигантским пчелиным ульем. Мелко дрожали кресла, пульт, крышки люков. Только вытянувшись в гамаке, можно было освободиться от этого неприятного ощущения.
      У Биронта разболелась голова. Схватившись за нее руками, он громко стонал, охал, пытался продолжать наблюдения и, не выдержав, спасался бегством. Отлежавшись, торопился обратно к пульту. Теперь Валентин Макарович и не заикался о возвращении, угрюмо отмалчивался, когда ему напоминали об этом. Атомист не желал терять ни минуты. Вибрация корпуса не внушала ему страха (за безопасность корабля пусть беспокоится Сурков), но приводила его в отчаяние, потому что мешала работать.
      Атомист с завистью поглядывал на Дектярева. У того был невозмутимый вид. Разве такого человека проймет вибрация?
      Все чаще Михеев, Чураков да и сам Сурков искали спасения в гамаках.
      - Нужно прекратить погружение, - настаивал Михеев.
      - Еще немного, Петр Афанасьевич, - отвечал Вадим. - Должны же мы иметь представление о том, что такое гипоцентры.
      А сам стискивал зубы. Его бесило только однопришлось оставить исследования. Вибрация мешала сосредоточиться.
      Однажды Скорюпину после долгого и утомительного блуждания", в море звуков удалось услышать человеческий голос. На шкале индикатора ожила голубая линеечка, затрепетала змейкой, посредине возникла пика.
      - Станция на приеме! - закричал Паша.
      Его обступили выскочившие из гамаков Михеев, Сурков, Чураков и Биронт. Только Дектярев остался сидеть в своем кресле за пультом и ограничился тем, что включил репродуктор внутренней связи.
      Паша повернул переключатель. Кабины вездехода наполнились ревом и грохотом. В этом шуме слышался звон колоколов, вой вентиляторов, скрежет металла о металл, крики каких-то животных. Можно было подумать, что где-то в глубине под кораблем таится мир, населенный сказочными гигантами, и звуки этого мира грозным предупреждением проникли в помещения подземохода.
      Резонансная настройка автоматически освободилась от помех. Из репродукторов во всех четырех кабинах раздался отчетливый голос директора наземной станции.
      "...От вас принято восемь сообщений. Вами проделана большая и ценная работа. Тем важнее ваше скорейшее возвращение..."
      Минуту было тихо. Голубая змейка утомленно выпрямилась в неподвижную линию.
      - Нет, ты у меня так не отделаешься! - зашипел рассерженный Скорюпин и грудью лег на край пульта, ожесточенно завертел лимбами настройки.
      - Вот досада, - проворчал Биронт. - Неужели нельзя было придумать хорошую связь?
      Ему не ответили. Все продолжали стоять вокруг Паши и через его плечо заглядывали в матовый прямоугольник прибора. Приемник молчал.
      13
      Несмотря на вибрацию, механизмы работали попрежнему безотказно. Андрей сидел в кресле и привычно поглядывал на приборы.
      Двести два километра глубины... Давление семьдесят две тысячи атмосфер... Температура, правда, поднимается не так уж быстро. Перешагнув через две тысячи градусов, за четвертые сутки она прибыла всего на сто градусов.
      На экране оранжевое сияние перешло в зеленое. Световое излучение смещалось в сторону фиолетовой части спектра.
      В голову лезут непрошеные мысли. Вибрация мешает думать, но мысли назойливо тянутся друг за другом.
      Лена... Конечно, она не догадывается. И до чего это нелепо: знать девушку столько лет, но полюбить ее, когда она стала женой твоего лучшего друга.
      Глаза Андрея бездумно устремлены на экран. Неожиданно вспоминаются яблоневые сады, высокий берег реки. Потом переезд в другой город, куда отца назначили начальником строительства. Знакомство с Вадимом... Завод... Лена-лаборантка...
      Вдруг его сознания уколом иглы касается мысль: правильно ли было связать свою судьбу с подземоходами? Вот уже четыре года провел он в подземных рейсах, добросовестно выполняя свои обязанности. Но ничто ни разу не взволновало его, не поразило его воображения.
      Андрей пришел на подземоходы следом за Вадимом. Он втайне завидовал пытливой и порывистой натуре товарища, старался во всем подражать ему, тянулся за ним.
      Правильно ли он поступил, посвятив себя чужой мечте?
      Ну, а если бы ему довелось принять участие в космическом рейсе, опуститься на поверхность луны, Марса или планеты чужой солнечной системы? Неужели и тогда не дрогнуло бы сердце?
      В душе Андрея зашевелилось глухое и безотчетное беспокойство. Оно посетило его впервые и почему-то именно во время такого напряженного и ответственного рейса.
      Вибрация путает мысли, от нее в висках тяжесть. Андрей бросает взгляд на приборы. Нити застыли неподвижно. Машине нет дела ни до происходящего в душе механика, ни до той звуковой бури, которая нарастает вокруг корабля.
      По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же вопрос: поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.
      - Я настаиваю на возвращении, - говорит Михеев. - Этого требует главный конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.
      - Если бы знали, Петр Афанасьевич, - отвечает спокойный, приглушенный гулом вибрации голос Вадима, - действительно не имело бы смысла ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?
      Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить Вадима Суркова.
      - Хотя бы вибрация.
      - Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять -тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?
      Михеев молчит. Он никак не может найти убедительных слов.
      - Я решительно протестую, - раздается вдруг болезненный возглас Биронта.
      - Вот видите, - подхватывает Михеев, - нельзя же злоупотреблять здоровьем людей.
      - Вы не поняли меня, - Валентин Макарович садится в гамаке и сбрасывает со лба мокрое полотенце. - Остановиться сейчас - это настоящее преступление. Мои исследования только начинаются. Вокруг появилось столько необыкновенного.
      Дектярев похохатывает. Вадим уже с уважением поглядывает на атомиста.
      - А ты что скажешь, Андрей?
      Вопрос Вадима застает механика врасплох.
      - Я согласен куда угодно, - отвечает Андрей, - хоть до центра земли.
      Но произносит он это без всякого энтузиазма.
      14
      Вадиму показалось, что его разбудил смех Лены.
      Открыв глаза, он понял - сон прервала вибрация. Смехом Лены звенел корпус машины. К нему примешивалось хаотичное сплетение звуков, среди которых можно было различить шум морского шторма, свист ветра, грохот горных обвалов, стоны, уханье, скрежет.
      Вадим сделал попытку думать только о Лене. Ничего не получилось - по корпусу бешеной дробью стучали тысячи тяжелых молотов. Ни магнитоплазменное поле, ни двойные стены корпуса не спасали более экипаж от дикой пляски базальта.
      В соседнем гамаке лежал Чураков, ниже Михеев, оба с открытыми глазами.
      - Не спится? - спросил Вадим.
      - Где же тут уснешь, - ответил Михеев.
      Андрей промолчал. Он хотел одного: пусть вибрация будет такой сильной, чтобы в голову не лезли мысли, не мучали его непривычными сомнениями.
      Вадим спрыгнул с гамака. И вскрикнул. Ему показалось, что подошвы коснулись раскаленной поверхности. Вибрация уже просачивалась сквозь найловойлок. Она иглами прошла через тело. От нее на минуту перехватило дыхание, ляскнули зубы. Но самое болезненное ощущение было в голове - там, в мозгу, словно завертелось, запрыгало множество остреньких камешков.
      - Ф-фу! - командир задышал часто, но остался стоять, упрямо не желая сдаваться. - Ч-черт.... как пробирает! Ну, ничего.
      Он направился к люку.
      В следующей кабине Скорюпин вел двойную борьбу: то, приникнув к аппарату, вращал лимбы настройки и всматривался в голубую линейку, то, всхлипнув, закрывал лицо ладонями и откидывался в кресле, запрокинув голову.
      - Не слышно? - спросил Вадим. Ему пришлось кричать, чтобй преодолеть жужжание корпуса.
      Связист отрицательно покачал головой.
      То, что увидел Вадим в следующей кабине, поразило его. Геолог и атомист сидели друг против друга. У атомиста было исстрадавшееся лицо, он то и дело хватался руками за голову, за сердце, но не выпускал зажатое в пальцах электроперо. Над лбом его топорщился хохолок рыжих волос, на измятых бессонницей щеках выступила рыжая щетина. С минуты на минуту готов он был сдаться и запросить возвращения на поверхность. Однако минуты складывались в часы, а Биронт продолжал изучать характер излучения, породившего мезоны.
      Николай Николаевич имел более крепкую натуру. Но и ему нелегко давалось сидение в кресле. Было видно, как вздрагивают мясистые щеки ученого, как морщится он от изнуряющей вибрации. А в глазах и упрямство и творческий азарт.
      - Открытие за открытием! - приветствовал Дектярев появление Суркова. - Вы только представьте себе, Вадим Аркадьевич, он имеет кристаллическое строение.
      - Кто он?
      - Базальт, который нас окружает.
      - Что ж... поздравляю.
      В этот момент Вадима не очень-то интересовала структура базальта.
      - Да, да! - кричал Дектярев и даже привстал, чтобы Сурков его лучше слышал. - Ультракристаллическая структура. Кристаллы настолько мелки, что мне удалось обнаружить их только с помощью вот этого. - Николай Николаевич постучал суставом указательного пальца по шкале одного из приборов. - Получается следующая картина: на глубине сорока километров под воздействием давления кристаллическая структура переходит в ультракристаллическую, а не в аморфную, как мы до сих пор думали. Каково, а? А вот на глубине трехсот километров она примет настоящее аморфное состояние. Это произойдет гораздо ощутимее, с выделением той энергии, которая и порождает землетрясения.
      - Я понял вас, Николай Николаевич. А как дела у Валентина Макаровича? Он тоже делает открытия?
      Дектярев уловил насмешку в полосе Суркова, но не обиделся, а, наоборот, улыбнулся и потрогал кончик собственного носа.
      - Да, похоже, что и Валентин Макарович поймал крупную рыбину. Во всяком случае, мы уже не вернемся с пустыми руками. Не так ли, Валентин Макарович?
      - Не отвлекайте, пожалуйста, не отвлекайте! - взмолился Биронт. - Вы же видите, как трудно сосредоточиться. Идите разговаривать в другое место. Убедительно прошу вас.
      Взгляд атомиста тотчас же застыл на одном из приборов, а растопыренные пальцы нацелились на переключатель, будто это был не переключатель, а птица.
      Вадим спустился к себе. Сел в кресло, чтобы продолжать работу. Ему хотелось до возвращения на поверхность окончательно решить вопрос о выборе наиболее рационального профиля корпуса подземохода. Однако у него было такое ощущение, будто он сел не в кресло, а в какое-то средневековое приспособление для пыток, изготовленное из грубого необработанного металла, и что это приспособление с бешеной скоростью катится по неровной каменистой поверхности.
      "На следующем подземоходе придется поставить кресла на виброгасители", - подумал Вадим.
      Попытка увлечь себя расчетами потерпела неудачу. С растерянностью убедился Сурков, что не сможет сосредоточиться в таких условиях. Проклятая тряска выворачивала все внутренности.
      Вадим вскочил. Стоять на мягком найловойлочном покрытии оказалось все-таки легче. Но не работать же стоя?
      Он возвратился в кабину геолога и атомиста. К его удивлению, оба ученых все еще оставались за пультом. Они, казалось, приросли к своим местам. Даже Биронт, этот костлявый капризный человек, проявляет необъяснимое упрямство. Лицо у него измученное. Видно, что крепится из последних сил. А ведь в начале рейса, когда ничто не мешало работе, капризничал, предъявлял ультиматумы. Интересно, сколько способен он высидеть в кресле?
      Вадим поймал себя на том, что его раздражает упрямство Биронта. Да и внешняя невозмутимость Дектярева тоже.
      Валентин Макарович, словно угадав мысли командира, захлопнул журнал и в изнеможении уронил голову на грудь. Посидев так немного, он с усилием поднялся на ноги и походкой пьяного человека добрался до скоб.
      Дектярев остался у пульта. Этого, казалось, ничем не проймешь. Похоже, геолог даже напевает песенку. Да, так и есть! Мурлычет, как сытый кот. Вибрация между тем должна доставлять ему куда больше неприятностей, чем худосочному Биронту.
      Разгневанный на себя и на своих спутников, Вадим возвратился к пульту. Он заставил себя работать. Что за самоистязание! Каждое показание приборов приходилось перечитывать дважды и подолгу думать над результатами вычислений, пока они доходили до сознания.
      15
      Нет, у него так ничего и не получилось.
      Вокруг все ревело и грохотало. От длительного действия нарастающей вибрации Вадим почувствовал боль в желудке. В горле появились судороги, рот непрерывно наполнялся слюной.
      От недавнего покоя, среди которого Вадим принял решение идти к центру земли, не осталось и следа.
      На экране локатора зелень сменилась густой синевой, ровной и чистой, совсем как небо в июльский полдень. Экран походил бы на круглое окно, будь он в стене, а не в полу. И не хотелось верить, что это синее не воздух, а раскаленный базальт, готовый раздавить "ПВ-313", как яичную скорлупу, стоит только отказать защитному действию магнитоплазменного поля.
      Вадим соединился с геологом.
      - Николай Николаевич, - спросил он, - каков будет ваш прогноз в отношении нарастания вибрации?
      - По совести говоря, неутешительный. До зоны гипоцентров не меньше суток хода. Да еще столько же от нее вглубь, где прекратится эта камнедробилка.
      - Плохо...
      - Да куда хуже.
      Дектярев ждал, что еще скажет Сурков. Но тот молчал. Командир подземохода колебался. Не пора ли остановить машину и прежде прощупать недра с помощью всей имеющейся на корабле аппаратуры? Не поспешил ли он, взяв на себя смелость сразу же устремиться на "ПВ-313" к центру земли?
      - Остановиться? - спросил он геолога.
      - Н-не знаю, что и посоветовать.
      Николай Николаевич тоже колебался. Страсть исследователя толкала его дальше, звала в недра. Голос благоразумия советовал повернуть обратно.
      Если бы геолог начал уговаривать Вадима прекратить рейс, Вадим сдался бы. Но Дектярев надеялся, что командир подземохода примет такое решение самостоятельно. Оба молчали. Оба глядели в репродукторы на пульте, однако так ничего и не услышали друг от друга.
      Сверху спустился Михеев, хмурый и усталый. Он сел в кресло, взглянул на приборы и сказал Вадиму:
      - Идите передохните в гамаке. От вибрации мозги превращаются в кашу. Нужно дать им отдых.
      Вадим остался на месте - в такой заботе он не нуждался. Но самочувствие у него было отвратительное. Голову разламывало от непрерывной тряски, вытряхивало из нее все мысли, все желания.
      Время тянулось нестерпимо медленно. Командир подземохода избегал смотреть на хронометр, но все чаще поглядывал на виброметры. Можно было гордиться конструкцией "ПВ-313": никаких нарушений в работе автоматики.
      "Нужно остановить подземоход", - сказал себе Вадим, но остался неподвижным. Он привык доводить до конца каждое начатое дело, а сейчас ему приходилось отказываться от самого большого, от самого заветного, ради чего он жил и работал.
      "Поспешил... - с досадой признался Вадим. - К вибрации машина не подготовлена. Нужно возвращаться".
      И не находил в себе сил протянуть руку, чтобы нажать кнопку остановки.
      Вдруг в синеве экрана он увидел Лену.
      Четверо суток разлуки...