Кустистые белые брови сошлись на переносице.

— Продать? Стыдись, дочь моя! Подумай, что ты говоришь! Это бесценные произведения искусства, которые я спас из рук бессовестных торгашей. Можно ли продать красоту? Можно ли продать истину? Эти книги — достояние всего человечества.

— Но чтобы купить их, ты потратил деньги, предназначенные на квартирную плату, экипаж и питание, папа!

— И поэтому я и должен пострадать за свои убеждения, верно? Я считаю, что нахожусь в прекрасном обществе — рядом со мной святой Павел, Галилей. А ты имеешь все необходимое, не так ли? В пансионе у тебя есть комната, стол и прекрасное общество.

— Ну да, только…

— Так не тревожься же о моем благополучии. В этой жизни нужно сделать свой выбор и платить за это. Я не боюсь, что бы ни сулила мне судьба.

— Да, папа, — пробормотала она, опустив голову. Его лекция, основанная на самообмане, измучила ее, но ей и в голову не пришло попрекнуть его тем, что за его удобную жизнь в «кабинете чародея» заплачено ее тяжелым трудом. Она быстро с ним распрощалась. Ее отцу, без сомнения, не терпелось вернуться к работе над старинным текстом. Она поцеловала его в щеку и пообещала, что зайдет завтра. Он ласково погладил ее по голове, и тюремщик открыл ей дверь.

Спускаясь вслед за ним по лестнице, она собиралась с духом. Сейчас ей предстояло встретиться с надзирателем. Дверь в конце длинного вестибюля была открыта. Она видела, как заключенные не спеша возвращались в свои камеры. Снова пошел дождь. Бел горько вздохнула, вспомнив о своих дырявых башмаках и долгой дороге домой.

Она дотронулась до плеча сторожа:

— Могу я поговорить с надзирателем наедине?

— Ну конечно, барышня. Он будет счастлив повидаться с вами наедине, — ответил сторож с понимающей улыбкой.

Бел нахмурилась, услышав это, но сторож уже открывал дверь конторы. Когда она вошла, надзиратель встал и сурово посмотрел на нее. Сторож вышел и аккуратно закрыл дверь.

— Спасибо, что разрешили мне повидаться с вами, — взволнованно начала она: — Я мисс Гамильтон. Мой отец, мистер Альфред Гамильтон, находится в камере 1-12-Б. Вы не возражаете, если я сяду?

Он кивнул ей четко, по-военному. Она села на стул, стоявший рядом с его столом. Оглядела маленькую, тесную, мрачную контору. Здесь была прикрепленная к стене подставка для ружей, ящик с амуницией, а на стене висел свернутый в кольцо кнут.

— Какое у вас дело? — спросил он отрывисто и нетерпеливо; в его грубом голосе слышался австралийский акцент.

— Видите ли, сэр… дело в том… боюсь, что в этом месяце я не смогу заплатить за камеру отца. Мне… мне очень жаль, и я обещаю, что такого никогда больше не повторится, но если бы вы согласились подождать недели две, я смогла бы позже выплатить все сразу…

Она запнулась, увидев, как посуровело его лицо с обветренной кожей. Судя по его скептическому взгляду, он, наверное, подумал, что она потратила деньги на джин или на что-то столь же недостойное.

— Здесь не ссудная касса, мисс.

— Я знаю, но… неужели ничего нельзя сделать? — Она попыталась улыбнуться ему очаровательной улыбкой. — Я уже устроилась на работу, но моим юным друзьям понадобились зимние башмаки… — Она замолчала и взглянула на него. — Я в отчаянном положении, сэр. Вот и все, что я могу сказать.

— А что, у вас нет родственников-мужчин, чтобы вам помочь? Братьев? Дядьев? Мужа?

— Нет, сэр, я совсем одна.

Его взгляд скользнул вниз.

— Ну что ж, давайте глянем. — Он сел за стол и пролистал конторскую книгу, а потом нашел нужный столбец. — Вроде бы у вас никогда не было задолженности в платежах.

— Я делала все возможное, — сказала она с надеждой.

— М-м-м… — Он бросил на нее взгляд, и в его холодных стеклянных глазах мелькнуло нечто такое, отчего она даже отпрянула назад. — Ну ладно. — Он погладил шрам на щеке. — При таких обстоятельствах, надеюсь, мы сможем достичь соглашения, которое удовлетворит нас обоих. Дайте-ка мне подумать. Джонс! — внезапно рявкнул он, призывая своего помощника. — Вызовите мой экипаж для этой девушки.

— Сэр? — изумленно посмотрела на него Бел.

Когда помощник вышел, надзиратель повернулся к ней.

— Вы каждый день приходите пешком, мисс Гамильтон, я это заметил. На улице льет как из ведра. Мой помощник отвезет вас домой.

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры, но в этом нет необходимости…

— Нет, есть. Всего хорошего. — Кивнув ей, надзиратель вернулся к работе.

— Всего хорошего, — растерянно ответила она и встала. Поеживаясь от смущения, Бел пошла к выходу. Ей не хотелось ехать в экипаже этого человека. Это было неприлично. Но с другой стороны, ей также не хотелось обижать его, поскольку он держал в своих руках судьбу ее отца. Стоя под сводчатым входом, она нерешительно закусила губу. Шел дождь, холодный и унылый. Она была весьма практичной девушкой. Что, если она заболеет, добираясь до дому в такую погоду? Она не может позволить себе ни одного дня без работы. И потом, ведь этого человека не будет в экипаже рядом с ней.

Подъехал обшарпанный экипаж, его тянула старая кляча с проваленной спиной. Возница в промокшем цилиндре поманил ее к себе. Поколебавшись мгновение, она пересекла тротуар, села в экипаж и сказала вознице свой адрес. Воплощенная наивность!

Герцог Хоуксклиф, приезжая в Лондон, жил в роскошном городском дворце с видом на Грин-парк. Окруженный каменной стеной, увенчанной чугунными пиками, Найт-Хаус — «Рыцарский дом» — сверкал огнями среди черной сырой апрельской ночи, великолепный, равнодушный, неприступный и холодный.

Длинные тени фонарей обрисовывали элегантную симметрию его безупречного фасада; черные ньюфаундленды и злобные мастифы мягко ступали по ухоженному саду, вынюхивая незваных гостей, хотя вокруг огромного особняка все было спокойно. Полная тишина царила везде, начиная с парадной двери, ведущей в богатый просторный вестибюль с хрустальными люстрами, а оттуда дальше, в отделанные мрамором коридоры.

Слуги, проворные и молчаливые, убирали со стола, за которым их хозяин только что отобедал — как всегда, в полном одиночестве.

Теперь он сидел у великолепного фортепьяно, стоящего в углу просторной библиотеки. Будучи в какой-то мере коллекционером и ценителем музыки, он владел несколькими подобными инструментами. В бальном зале у него стоял рояль работы Клементи, в гостиной — большой «Бродвуд», в музыкальной комнате — «Вальтер» и милый старинный клавесин; но «Граф», король фортепьяно, был его гордостью и радостью. Впрочем, никто этих инструментов не видел: он держал их запертыми в комнатах, куда никогда никого не приглашал. Любой другой, заплативший такие деньги за фортепьяно, конечно же, выставил бы их напоказ в одном из своих великолепных салонов, но Хоуксклиф считал музыку очень личным делом, и, кроме того, слушать мощный голос Графа было просто некому.

Он нежно прикасался к клавишам рояля одной рукой и думал о том, что теперь не может обрести утешение даже в музыке. Все развлечения были забыты. Сегодня вечером в палате лордов состоится заседание, но он не мог заставить себя пойти даже туда.

Ссутулившись, он смотрел на блестящие клавиши. На лице его играли слабые отсветы огня, горевшего в камине, но этот огонь не мог растопить лед в его сердце, воцарившийся там три недели назад, когда он узнал, что Люси исчезла.

Сжимая в руке серебряный медальон с ее портретом, он с трудом оторвал от него тоскующий взгляд и протянул руку за бокалом бренди, стоявшим на крышке фортепьяно. Подняв бокал, он стал рассматривать цвет пламени сквозь бренди. Это цвет ее волос, подумал он. Но нет, ее длинные пряди были краснее, не розово-белокурыми, а глянцевито-каштановыми.

Кем, чем и где он был до того, как Люси Колдфелл вошла в его жизнь и забрала себе его сердце? Ах да, он искал себе жену.

Он пил бренди, вспоминая, как впервые увидел молодую супругу Колдфелла. «Вот женщина, на которой я должен был жениться», — сказал он себе тогда.

Но было слишком поздно.

Слишком поздно, чтобы любить ее. Слишком поздно, чтобы ее спасти.

Внезапно он встал и со всей силы швырнул бокал в огонь. Бокал разбился, и от остатков алкоголя огонь в камине ярко вспыхнул.

Дрожа от ярости из-за той информации, которую он получил сегодня от Колдфелла, он зашагал по комнате, без всякой жалости топча обюссонский ковер. Подойдя к камину, он оперся о резную каминную полку и задумчиво потер губы кулаком.

Когда-то он был представлен сэру Долфу Брекинриджу, грубому похотливому хвастуну, племяннику Колдфелла. Он, разумеется, был наслышан об охотничьих приключениях Долфа. Баронета знали как первоклассного стрелка. Еще его знали как светского человека, живущего не по средствам, и по этой причине Хоуксклиф полагал, что Долф очень хочет войти в права наследства в качестве нового графа Колдфелла.

Хоук не знал и вряд ли осмелился задаваться вопросом, может ли Джеймс в его годы зачать ребенка, — ведь библейский Авраам сумел это сделать, не так ли? Единственное, что он знал, — что если Люси понесет от Колдфелла, их сын, а не Долф будет графским наследником. И вот, имея возможность свободно появляться на землях своего дяди, Долф вполне мог встретиться с Люси наедине; будучи отличным охотником, он, естественно, прекрасно умел убивать; и поскольку он опасался беременности графини, значит, у него были веские мотивы удалить Люси с дороги, ведущей к богатству и титулу.

Хоук подумал, не нанять ли сыщика с Боу-стрит, чтобы тот расследовал это дело, но решил, что оно слишком личное и не следует поручать его постороннему.

Он ненадолго заехал в «Уайте» и после нескольких небрежно заданных вопросов выяснил, что принц-регент устраивает в Брайтоне очередной прием. Все прожигатели жизни, которые стараются не отставать от обитателей Карлтон-Хауса — резиденции принца, — последуют туда за ним, и среди них будет Долф со своими приятелями.

Он сойдет с ума, если не узнает правду, но нельзя же просто пойти и излить свою ярость, бросаться дикими обвинениями, не имея доказательств, — обвинениями, которые затрагивают жену другого человека. Такое необдуманное поведение с его стороны породит в обществе водоворот сплетен, а скандалы, видит Бог, — это единственное, чего он терпеть не может.

Он обязан постоянно помнить об имени, которое носит, о своей репутации и о репутации братьев и младшей сестры. Через год или около того Джасинда начнет выезжать, и он не хотел, чтобы ее коснулось даже пятнышко скандала.

Нельзя также ставить под удар свои политические Цели. Сейчас Хоук входил в советы целой дюжины парламентских комиссий; его репутация честного человека переросла во власть и влияние, позволяющие проталкивать законопроекты через обе палаты. Кроме того, если он преждевременно выступит со своими обвинениями, Долф проскользнет у него сквозь пальцы и в результате он останется в дураках.

Скрестив руки на груди, он задумчиво смотрел на ковер. Рассудок утверждал, что один шанс из ста за то, что смерть Люси последовала в результате несчастного случая, как об этом говорили в полиции. Будучи человеком справедливым, он рассматривал любую проблему беспристрастно и объективно.

Придется идти обходным путем. Сначала следует изучить Дол фа, быть может, для виду даже подружиться с ним, пока не отыщется способ загнать его в угол. Слабости есть у всех. Он узнает слабые струны Долфа и будет играть на них до тех пор, пока тот не признается в убийстве. Так или иначе, он добьется от него правды.

Терпение!

Определив план дальнейших действий, Хоук послал лакея, дежурившего в коридоре, за своим камердинером.

Решено: на рассвете он едет в Брайтон.

Слабый свет сальной свечи мерцал в комнате Бел, когда она кончила чинить сорочки — она выполняла поденную работу.

Наконец она встала, распрямила ноющую спину и взяла свой плащ из серой шерсти. Она обещала прачке, что вернет сорочки сегодня, чтобы их можно было накрахмалить, выгладить и утром отдать владельцу. Перекинув починенные сорочки через руку, она заперла дверь и, накинув на голову капюшон, вышла на темную улицу.

Безлунная апрельская ночь была темной, как деготь. Температура понизилась градусов на десять, было очень холодно. Изо рта у нее вылетал парок, видимый в свете единственного фонаря на углу, но, оглядев квартал, Бел не увидела ночного сторожа. Днем эти сторожа досаждали ей, вечно прогоняя ее и посылая торговать апельсинами в другое вето, но по ночам их присутствие ее радовало.

Затянув потуже завязки плаща на шее, она торопливо двинулась вперед. Дойдя до полуразвалившейся обшарпанной лавки, торгующей джином, она перешла улицу и осторожно пошла по другой стороне, прячась в тени домов. Она старалась держаться подальше от подвыпивших мужчин, которые, как правило, ведут себя неприлично.

Наконец она добралась до прачечной и, облегченно вздохнув, вошла внутрь. Хозяйка прачечной внимательно осмотрела работу, удовлетворенно кивнула, дала ей несколько сорочек на завтра и протянула деньги. Бел спрятала монеты в маленький кожаный кошелек, висевший у нее на поясе под плащом. Глубоко вздохнув, она снова накинула на голову капюшон, пожелала хозяйке прачечной доброй ночи и с трудом заставила себя выйти в ночной холод.

До лачуги, которую она теперь называла своим домом, было всего четверть часа ходу. Жирный желтоватый туман плыл над улицей, скрадывая все звуки и искажая очертания предметов, и ей казалось, что ее шаги звучат невыносимо громко в узких кривых улочках городской трущобы. Оглянувшись, она пошла быстрее.

Мимо скользнула полосатая уличная кошка. Из маленького окошка сверху донесся громкий смех. Она скользнула взглядом по окну, завернула за угол, и в это мгновение кто-то схватил ее за плечи.

Ее испуганный крик заглушила грубая мозолистая рука.

Она начала вырываться, наугад нанося удары по схватившей ее железной руке, а незнакомец в это время тащил ее в темный переулок.

— Заткнись! — прорычал мужчина и с силой толкнул ее к стене.

Она едва устояла на ногах. Подняв широко раскрытые от ужаса глаза, она узнала тюремного надзирателя, который был настолько пьян, что еле держался на ногах.

Внезапное озарение пронзило ее сердце и лишило возможности двигаться. Поездка в экипаже…

Все было продумано заранее.

— Привет, милашка, — с трудом выговорил он, грубо притиснув ее к стене, словно она была одним из его непослушных узников.

Бел с трудом сглотнула. Ее била дрожь, и она никак не могла с ней справиться. Она попробовала уклониться, скользнув по стене в сторону, но он уперся волосатой рукой в стену и отрезал ей путь к отступлению. Другой рукой он коснулся ее волос. Улыбнулся. Она всхлипнула.

— Я же сказал, что мы договоримся, верно? Все будет хорошо, девочка. До тех пор, пока я буду получать от тебя то, что мне нужно.

— Нет! — вскрикнула она жалобно.

— Да, — хрипло сказал он, наклонился и попытался поцеловать ее своими вонючими губами.

Отвернув от него лицо, она закричала, но он заглушил ее крик, снова зажав ей рот рукой. Его свободная рука, горячая и грязная, схватила ее за горло, и он потерся о нее, царапая колючей щетиной ее ухо. Охваченная ужасом, она сжалась, глаза ее наполнились слезами.

— А теперь, девочка, будь умницей, не мешай мне, — проскрежетал он голосом, похожим на ржавое железо. — Ты ведь знала, что тебя ждет.

И он прижал ее руки к стене у нее над головой.

То, что происходило в следующие несколько минут, она помнила как в тумане.

В глазах у нее потемнело, она слышала, как громко стучит ее сердце. Она всхлипнула и заставила себя смотреть на звезды, крохотные холодные пятнышки света, похожие на булавочные головки. Металлическое позвякивание огромного кольца с ключами, которое он носил на поясе, проникало в охвативший ее дикий, черный ужас и не давало лишиться рассудка, пока надзиратель прижимал ее к холодным острым кирпичам, рвал ее платье и делал ей больно. Потом где-то глубоко внутри вспыхнула боль — такая, какой она никогда не испытывала; боль ослепила ее, как молния, острая, как будто ей в живот всадили нож. Надзирать хрюкнул и внезапно обмяк, тяжело дыша; хватка его ослабла. Бел вырвалась и побежала прочь; из горла ее рвался крик.

— Только вякни кому-нибудь — и я с твоего папаши три шкуры спущу! — негромко крикнул он ей вслед.

Ослепшая от слез, в разорванной одежде, со спутанными волосами, она бросилась на людную улицу, освещенную фонарями. Она не помнила, как ее увидел ночной сторож, принявший ее из-за дикого, полубезумного вида за перебравшую джину проститутку и препроводивший в дом для перевоспитания таковых. Она не помнила женщин, которые помогли ей там. Она помнила только, как просидела чуть ли не три дня на койке, прислонившись к голой стене и подтянув колени к подбородку, снова и снова думая лишь об одном: «Это единственное, для чего я теперь гожусь».

Жизнь, которую она знала, закончилась навсегда.

Она — строгая, всеми уважаемая мисс Гамильтон — знала лучше, чем кто-либо, что существует четкая линия, отделяющая ее прошлую жизнь благовоспитанной девицы от той, что ждала ее впереди, — жизни уличной девки, которой никогда не смыть с себя позор.

Столетия прошли с тех пор, когда она была благородной дворянкой из деревни Келмскот, наносила визиты соседям, давала уроки деревенским детям в воскресной школе и посещала время от времени танцевальные вечера. Теперь она стала существом низшего сорта, такой же никому не нужной и падшей, как и те проститутки, которые приходили в этот дом в поисках пищи и крыши над головой и лечились ртутью от своих ужасных болезней.

Деваться ей было некуда. Пойти повидать отца — об этом не могло быть и речи. Она даже не смела пожаловаться на насильника, поскольку он, будучи надзирателем главной лондонской тюрьмы, без сомнения, имел друзей на Боу-стрит. Она даже не могла помешать ему снова проделать с ней то же самое.

На третий день одна из проституток попыталась заговорить с Бел, когда та лежала скрючившись и бессмысленно глядя в стену.

— Будь у меня такая же внешность и манеры знатной леди, как у тебя, я бы пошла в дом Харриет Уилсон и нашла себе покровителя — богатого лорда, не меньше. И шикарно зажила бы!

После этих слов Бел наконец очнулась.

Она уже слышала это имя, которое в приличных домах произносили не иначе как шепотом. Божественная Харриет Уилсон была самой великой женщиной легкого поведения в Лондоне.

Она и ее сестры были куртизанками, настоящими жрицами любви. Каждую субботу они устраивали у себя дома вечера. Вечера эти, как говорили, занимали в сердцах самых богатых и влиятельных мужчин второе место после «Уайтса». Ходили слухи, что этим сомнительным обществом не брезговали и принц-регент, и мятежный поэт лорд Байрон, и даже сам великий Веллингтон.

В таких кругах вращался и Долф. Ну что ж, ведь можно стать содержанкой его главного врага, подумала она, и холодная улыбка осветила ее застывшее лицо. Он будет унижен, как она сейчас, беспомощен и разъярен, когда увидит, что она предпочла сделаться девкой другого, лишь бы не стать его женой. Потому что в конце концов во всех ее несчастьях был виноват именно Долф.

Покровитель. Восхитительное слово.

Кто-то, кто поможет ей, прогонит все ее страхи. Кто-то, кто будет добр и не причинит ей зла, От этой мысли, дикой, разрушительной, у нее зазвенело в голове. А почему бы и нет? Она уже и так слишком низко пала. Она так опозорена, что на ней не женится даже Мик Брейден, если когда-нибудь он вернется к ней.

Какая же она дура! Если бы не глупая надежда на его возвращение, она могла бы стать женой другого и не испытала бы всех тех бед, которые свалились на нее в последнее время. Ну что ж, Харриет Уилсон, надо полагать, научит ее, как защищать себя в подобных случаях.

Бурлящая ненависть требовала выхода.

Она слишком горда, чтобы отдаться на милость известной жрицы любви, но можно подойти к ней с деловым предложением. Если она пообещает Харриет Уилсон какой-то процент с тех сумм, которые будет получать от будущего покровителя, эта женщина наверняка согласится обучить ее мастерству куртизанки. Что ей терять?

Бел собрала свои немногочисленные пожитки; руки у нее дрожали — до того дерзким было принятое решение. Она была охвачена такой холодной и дикой яростью, что готова была крушить все вокруг. Она поблагодарила добрых людей, которые присматривали за ней последние три дня, и спросила у уличной шлюхи, где живет Харриет Уилсон.

И вот в день, когда солнце на небе то пряталось за облака, то вновь согревало землю своими лучами, она отправилась навстречу своей судьбе. Ей предстоял долгий путь из Сити до роскошного округа Марилебон, к северу от Мей-фэра, где сейчас прокладывали дороги и строили просторные террасы в новом Риджент-парке. Ненависть ее сжалась в тугой комок и согревала сердце. Она не ела два дня, но физический голод не мог сравниться с другим голодом — жаждой мщения.

Покровитель. Восхитительное слово.

Он не должен быть красив. Он не должен быть молод, думала она, быстро шагая по улицам. Она шла не оглядываясь, крепко обхватив себя руками. Он не должен осыпать ее драгоценностями и окружать роскошью.

Он должен быть просто мягким, не делать свое покровительство слишком неприятным для нее, должен помочь ей вызволить отца из «Флита» и быть рядом с ней, когда она встретится с той отвратительной скотиной.

Если судьба пошлет ей такого человека, с горечью поклялась она небесам, то теперь, когда она все равно пала, она щедро оплатит его помощь.