Глава 14

Настало душистое золотое утро, но оно не смогло рассеять негодование, боль и унижение Хоука. Ему следовало бы проснуться в постели своей любовницы, но еще не было семи, а он уже был одет в изысканный коричневый фрак для верховой езды, кожаные бриджи и высокие черные сапоги с широкими голенищами.

Из его прически не выбивался ни единый волосок, галстук был туго повязан. Он спустился вниз, двигаясь с холодной, механической точностью.. Приказав оседлать своего жеребца, он отправился в Грин-парк, пустив лошадь мелким галопом.

«Поделом тебе, Хоуксклиф, — твердил ему самодовольный внутренний голос. — Я тебя предупреждал, но тебе захотелось обладать ею, верно? Клюнул на куртизанку».

Разве он не понимал с самого начала, что для нее главное — деньги? Она постоянно возилась с финансовыми договорами, ценными бумагами, изучала сообщения с биржи. Каким же он был идиотом, если находил это свойство очаровательным, свидетельствующим о ее остром уме! Он слишком гордился ее умом, чтобы понять скрытую за этим жадность. Глупо!

Ему не верилось, что она дала ему пощечину, хотя, пожалуй, она имела на это право. Не стоило ему так низко опускаться — называть ее шлюхой, но он погрузился в ее сладостное тело так глубоко, до высшей точки оставалось совсем немного, когда неожиданно его выгнали, оттолкнули, словно эти ласки вызвали у нее отвращение. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким оплеванным и отвергнутым, с горечью подумал Хоук и, приподнявшись на стременах, пригнулся к шее лошади и помчался в облаках пыли по извилистому Рингу.

Возможно, их разрыв и к лучшему. Она куртизанка. Будь он умнее, он порадовался бы возможности отдалиться от нее до того, как влюбится по уши. Сейчас ему больно, это верно, но со временем будет спокойнее — когда она уйдет из его жизни. Прошлой ночью она ясно дала понять, что не разделяет его чувств.

Заметив, что лошадь устала, он перешел на рысь. При виде усыпанной гравием дорожки рядом с Лонг-Уотер, где они гуляли в первый день знакомства, он загрустил. Если он ей не нужен, он найдет себе другую. Он чувствовал, что она не все рассказала ему о своем прошлом. И как он мог ей помочь, если она ему не доверяет? Ну и пусть хранит свои тайны при себе!

Ясно одно: настало время встретиться с Долфом Брекинриджем и довести это дело до быстрого конца. Чем скорее мисс Надменная и Могущественная Гамильтон уйдет из его дома и его жизни, тем лучше.

Почему-то при мысли об этом настроение его еще больше испортилось.

Он вернулся в Найт-Хаус, громко похлопал своего верного коня по блестящей шее и вошел в дом, на ходу стягивая перчатки. Он проголодался, но когда он вошел в Утреннюю столовую, там не оказалось ни омлета, ни тостов, ни сока, ни даже чашки чаю. Прислуга исчезла.

Удивленный, он пошел на поиски, добрался до самой кухни, но нигде не было ни признака жизни. Наконец он толкнул заднюю дверь и обнаружил двух сорванцов Белинды, играющих с собаками на мощеной площадке.

Собаки бросились к нему, но он отогнал их, раздраженный их прыжками, виляющими хвостами и жизнерадостностью.

При его появлении мальчуганы выпрямились и застыли, словно деревянные солдатики.

— Где все? — спросил Хоук.

Они переглянулись, потом посмотрели на него, округлив глаза.

— Я жду.

— Катаются на лодке, — выпалил младший. Хоук недоуменно заморгал.

— Не понял?

Они шепотом посовещались между собой.

— Где кухарка? Где завтрак?

— Кухарка с помощницей пошли кататься на лодке, сэр.

— Но… как это может быть?

— Мисс Бел дала им выходной.

— Ах вот как! Ха! — Он сердито хохотнул.

Одна из собак заскулила и припала к земле. Младший мальчуган спрятался за старшего.

Хоук что-то проворчал, повернулся и пошел в дом. Если мисс Бел считает возможным отпускать слуг на целый день, тогда мисс Бел может оторвать свой прекрасный зад от постели и приготовить ему завтрак. Не обращая внимания на детей, которые крались за ним и подсматривали, он поднялся и, пройдя по коридору, принялся барабанить в ее дверь.

— Вставайте, ленивица! — крикнул он. — Мисс Гамильтон! Я требую, чтобы вы открыли дверь! Нечего притворяться, будто вы не слышите! — язвительно проговорил он в дверную щель.

— Хозяин, ее там нет.

Он резко повернулся и увидел, что ребята стоят неподалеку. Младший сосал большой палец. Хоук хмуро посмотрел на него.

— По-моему, ты уже вышел из этого возраста. А где мисс Гамильтон?

— Ушла.

— Что значит «ушла»?

Его охватил страх. Он нажал на ручку, и дверь отворилась. Он вошел в ее спальню и увидел, что мальчуган сказал правду. Он заглянул в туалетную и выглянул в окно, словно она могла спрятаться за занавесками.

Потом повернулся к детям:

— Куда она пошла?

— Да в церковь.

— Самое время! — возмутился он, но его охватила такая радость, что подогнулись колени.

Нахмурившись, он оглядел детей.

— А вам она приготовила завтрак? Они покачали головами.

Хоук поджал губы. В хорошем же она состоянии, если забыла о своих пострелятах! Он тяжело вздохнул и подошел к ним.

— Ну ладно, пошли. Мы, мужчины, сами все сообразим. Неужели это так уж трудно?

Решительно направившись в кухню, герцог Хоуксклиф снял утренний фрак, закатал рукава рубашки и успешно сжег полдюжины яиц, в то время как его сообщники испуганно смотрели на него.

— Кухарка сперва кладет на сковороду масло, — сказал Томми, после того как внимательно осмотрел черные угольки, в которые превратились их омлеты.

Хоук отшвырнул лопаточку.

— Мог бы и раньше сказать.

— Забыл.

— Отдай это собакам. Эндрю наморщил нос.

— Они не станут это жрать.

В конце концов Хоук отыскал в холодной кладовке остатки вчерашнего обеда. Они с мальчиками устроили пир из холодной жареной индейки и раскрошившегося куска лимонного торта.

Вскоре Хоук должен был отправиться в поместье Колд-фелла в южном Кенсингтоне и пошел переодеваться, оставив мальчиков на попечение Уильяма, уверенный, что Бел вернется вовремя и накормит их ленчем. Сам он поест в клубе, поскольку у него нет никакого желания ее видеть.

Перед тем как уйти из дома, он зашел в библиотеку. Отогнав воспоминания о своей любовнице, стоящей на коленях, он подошел к письменному столу и нацарапал лаконичную записку для Долфа Брекинриджа.

Теперь я готов произвести обмен. Завтра в одиннадцать ночи в трактире «Белый лебедь», что на Бедфорд-стрит. Приходите один. X.

Он отправил записку Долфу, потом с мрачным видом вскочил на своего коня и отправился на встречу с Колд-феллом. Наверное, с точки зрения Колдфелла, он должен ему кое-что объяснить. Он отнюдь не жаждал этого, но все же придется убедить графа, что дело близится к завершению.

Едва выехав за чугунные ворота Найт-Хауса, он встретил невыносимо жизнерадостного Клайва Гриффона. Тот явился верхом, очевидно, чтобы снова испортить ему настроение. Щеки Гриффона, которому был двадцать один год, пылали ярким румянцем, а копна золотых волос обрамляла молодое красивое лицо.

— Ваша светлость, вот удача! Я как раз собирался зайти к вам.

— Да, счастливый день, — проворчал Хоук. И почему этот юнец всегда выглядит таким жизнерадостным?

— Прекрасная погода, не правда ли? — весело осведомился Гриффон, поворачивая своего белого скакуна, чтобы ехать рядом с Хоуком.

— Скоро пойдет дождь.

Гриффон рассмеялся. Он проводил Хоука до поместья Колдфелла, расположенного в полудеревенском респектабельном южном Кенсингтоне.

Гриффон болтал без умолку. Сегодня Хоук слушал этого восторженного романтика исключительно потому, что это было лучше, чем думать о Белинде.

— Что вы думаете о женщинах, Гриффон? — внезапно спросил он, прерывая разглагольствования юноши о новых законах, принятых недавно в парламенте.

— О женщинах? — удивленно воскликнул Клайв.

— Да, о женщинах, Гриффон. Особах женского пола. О проклятом непрекрасном поле.

— Простите, ваша светлость, я не вижу, какое они имеют отношение к тому, о чем я только что говорил…

— Вам не кажется, что единственное, что интересует женщин, — это наши кошельки?

— Пожалуй, — неуверенно протянул юноша, бросив на Хоука странный взгляд.

С этого момента Хоук стал относиться к нему помягче: в мире, где правят хитрые красивые женщины, все мужчины, которым от них достается, должны объединиться.

— Слушайте, Гриффон, — сурово проговорил Хоук, когда их лошади трусили мимо роскошного особняка Джорджа Кэннинга. — Я намерен представить вас лорду Колдфеллу, с тем чтобы вы изложили ему ваши взгляды. Если они ему понравятся, место ваше. Согласны?

— Ваша светлость! — в восторге воскликнул юноша. — Да, сэр! — И он рассыпался в благодарностях по поводу предоставленной ему возможности изложить свое мнение перед могущественным графом.

Вскоре они въехали в высокие ворота того имения, где жила и умерла Люси. Серый особняк гордо возвышался на фоне бескрайнего голубого неба, когда они ехали по длинной аллее, пересекавшей ухоженный парк. Хоук одобрительно посматривал вокруг. Ни единой травинки не росло где не положено. Без сомнения, они с графом Кодцфеллом были вылеплены из одного теста. У них были одинаковые ценности, и они, увы, любили одну женщину.

Перед мысленным взором Хоука мелькнуло женское лицо, но на этот раз не рыжеволосая головка с зелеными глазами, а белокурая, как лен, с глазами, своим нежным цветом напоминающими колокольчики.

Подъехав к дому, они спешились, и Хоук повернулся к своему юному спутнику:

— Подождите там, где вас попросят подождать. Не выказывайте удивления и не осложняйте ситуацию.

— Хорошо, ваша светлость! — отозвался готовый на все Гриффон с напряженной усмешкой.

Хоук кивнул и направился к входу; дворецкий отворил ему дверь и пропустил внутрь.

Граф принял герцога в светлой гостиной, выходившей окнами на сад и пруд, где утонула Люси. Над камином висел ее большой портрет. Хоук взглянул на него с болью.

Сегодня, видит Бог, он чувствовал свою потерю вдвойне. Белинда не покинула этот мир, как Люси, но он тем не менее потерял ее, и это было еще хуже, потому что на какое-то время ему показалось, что Белинда принадлежит ему так, как никогда не принадлежала Люси. Он не подумал о том, что, пока он дарил ей свое сердце, она просто-напросто зарабатывала себе на жизнь.

Она, конечно, ждет, что он сдастся, предложит ей карт-бланш, захочет, чтобы она оставалась при нем в качестве любовницы, но он этого никогда не сделает. Никогда женщина не сумеет его одурачить. Это был единственный урок, который он извлек, наблюдая за тем, как деградирует его отец с каждой новой изменой матери.

— Ваша светлость, как любезно с вашей стороны посетить меня, — улыбнулся Колдфелл, подходя к нему. Халат из темного шелка был накинут поверх атласного коричневого жилета и панталон.

— Милорд, — приветствовал его Хоук, выдавив из себя улыбку. Они обменялись рукопожатием, и Хоук уселся напротив графа.

Колдфелл скрестил ноги и положил руки со сплетенными пальцами на колено.

— Роберт, я знал вашего отца и знаю вас с тех пор, как вы были ребенком. И я пригласил вас сюда сегодня, чтобы задать вам один простой вопрос. Какую цель вы преследуете, поселив эту женщину в своем доме?

Хоук, вздохнув, откинул голову на спинку стула.

— Завести любовницу — да, это полезно для мужчины в вашем возрасте. Я одобряю ваш вкус, но…

— Я понимаю.

— Вот как? А вам известно, что скандал уже на подходе? Ваша репутация в опасности.

Хоук поднял голову и хмуро посмотрел на графа.

— Это не то, о чем люди думают. Достаточно сказать, что мисс Гамильтон — предмет вожделений Долфа и я намерен использовать ее в этом качестве. Это просто розыгрыш.

— Ну, он выглядит весьма правдоподобно, — усмехнулся Колдфелл. — Будьте осторожны с этой особой, Роберт. Вы же знаете, что она такое.

Хоук не стал комментировать это замечание.

— Уверяю вас, милорд, все это очень скоро закончится. Через день-другой я поговорю с вашим племянником, как и обещал.

— Хорошо, — тихо сказал граф. — Я хочу быть там, когда придет время. Вы пошлете за мной?

Хоук кивнул.

Колдфелл откинулся назад с довольным видом.

— Теперь вот что. Если вы обещаете быть терпеливым, Джульет была бы очень рада повидаться с вами. У нее нет общества и очень мало визитеров, — произнес он, неловко поднимаясь со стула.

На лице Хоука не отразилось ничего, кроме мягкой дружелюбной вежливости светского человека.

— Разумеется, я ничего не имею против. — Он твердо решил держаться учтиво, несмотря на новоприобретенное отвращение к женщинам.

— Славный мальчик, — хмыкнул Колдфелл. Колдфелл, разумеется, не отказался от своих планов поженить их, но у Хоука было такое плохое настроение, что он не мог даже возражать. У леди Джульет была прекрасная родословная, нрав такой кроткий, безмятежный и приятный, что с ней можно было не опасаться никаких скандалов, а свою глухоту она не могла бы передать детям, потому что глухота эта была не врожденной, а приобретенной. Хоук встречался с этой девушкой и раньше. Она была настолько мила, что вызывала в нем невольную жалость. Он прекрасно понимал, почему Колдфелл хочет найти ей достойного мужа, который опекал бы и уважал его хрупкую юную дочь.

Но сейчас он лишь раздраженно подумал о том, что неплохо было бы Альфреду Гамильтону обладать хотя бы малой толикой той отеческой заботливости, которой обладает Колдфелл.

Они вышли из дома, и Хоук, держа шляпу в руке, залюбовался прекрасно распланированным, залитым солнцем садом с искусственными прудами и подстриженными кустами. При виде небольшого зеленого пруда, где утонула Люси, он напрягся и решительно отвернулся.

— Кстати, я привез с собой одного человека и буду вам признателен, если вы с ним поговорите. Это многообещающий юноша, он жаждет получить место в палате общин. Мне хотелось бы знать ваше мнение о нем.

— С удовольствием посмотрю, годится ли он в члены нашей партии, — согласился граф, который шел впереди Хоука, прихрамывая и опираясь на палку.

— Благодарю вас, сэр.

Хоук счел за благо не упоминать, что Гриффон не принадлежит ни к какой партии.

— Как его зовут?

— Клайв Гриффон.

— Из дербиширских Гриффонов? Хорошая старинная помещичья семья.

— Да, сэр.

— Он не наследник?

— Ну как же, наследник, конечно! У него превосходные перспективы.

— Хм…

Они подошли к краю рощицы из невысоких подстриженных вишен, где через зеленую решетку листьев Хоук увидел воплощенную девическую невинность.

Леди Джульет стояла на коленях перед затейливо разукрашенной голубятней, на пальце у нее сидел белый голубь. Она ласково гладила его. Ей было семнадцать лет, и она была прелестна. У нее были густые каштановые волосы, розовые щечки и молочно-белая кожа. Не зная о том, что за ней наблюдают, она тихонько что-то говорила птицам.

Хоук улыбнулся, вопросительно взглянув на Колдфелла. Несмотря на плохое настроение, в его сердце дрогнула какая-то струна.

— Не знаю, стоит ли ее беспокоить. Она, кажется, поглощена своими любимцами.

Граф просиял от нежной отеческой гордости.

— Вздор, сэр! Она будет страшно рада вас видеть. Вам следует узнать ее получше, это такое одинокое дитя. Я ей все рассказал о вас.

Хоук вопросительно посмотрел на Колдфелла. Что он мог ей рассказать? «Посмотри, Джульет, вот славный человек, который мечтал сделать своей любовницей твою мачеху».

— Помните — нужно говорить медленно, тогда она все прочтет по вашим губам.

И, выставив перед собой трость, Колдфелл вошел в рощицу. Хоук двинулся за ним, но воздух внезапно зазвенел от взрыва молодого девичьего смеха.

— Что за черт? — изумился Колдфелл, остановившись и устремив взгляд в заросли.

Но Хоук уже все увидел. Судя по всему, леди Джульет нашла себе товарища в дополнение к своим голубям. То, что вишневые деревца поначалу скрывали от их взора, оказалось Клайвом Гриффоном, который стоял на голове и размахивал в воздухе ногами, чтобы повеселить девушку.

Он издал победный клич, перекувырнулся через голову и пружинисто вскочил на ноги. Встав перед Джульет, он протянул ей белый пушистый одуванчик.

— Загадайте желание, — попросил Гриффон, разговаривая с ней так свободно, как будто они были давно знакомы.

Она посмотрела на него, широко распахнув глаза, потом улыбнулась и дунула на нежно-белый шар. Пушинки дрогнули, разлетелись во все стороны; губы Джульет все еще были сложены трубочкой, когда Гриффон дерзко приблизился к ней, чтобы поцеловать, но замер, ибо в этот момент раздался крик графа Колдфелла. Хоук нахмурился.

— Довольно, сэр! — проревел граф, направляясь к юноше и размахивая тростью. — Сию минуту убирайтесь прочь от моей дочери!

Вскоре Хоук и неустрашимый Клайв Гриффон вышли из сада и направились к своим лошадям.

— Я влюблен в нее!

— Не будьте еще большим ослом, чем вы есть. Как вы могли поцеловать ее, Гриффон? На глазах у отца!

— Ничего не мог поделать, так велело мне сердце! И потом, ей этого хотелось.

— Откуда вы знаете? Как вы могли с ней разговаривать?

— Она говорила глазами. У меня есть любимая кузина, она глухая. Это не имеет значения, если к этому привыкаешь. Она такая красивая! — Гриффон прижал шляпу к сердцу и оглянулся в ту сторону, где была девушка.

Хоук проследил за его взглядом и увидел, как приунывшая Джульет посылает Гриффону воздушный поцелуй из верхнего окна. Гриффон с радостными восклицаниями от-ветил ей тем же, а потом громко рассмеялся. Хоук нахмурился — скорее от раздражения, чем от ревности к своей предполагаемой невесте. В данный момент он был полон решимости оставаться холостяком до конца дней своих. Он надел шляпу и взлетел в седло.

— Я женюсь на ней, Хоуксклиф! Она создана для меня.

— Вы самое невероятное существо, которое я когда-либо встречал, — буркнул Хоук, когда они свернули на дорогу, ведущую к Найтбриджу.

— Кто-то должен на ней жениться, верно? Мне все равно, что она глухая. Она удивительная…

Он снова и снова твердил одно и то же, пока терпение Хоука не лопнуло.

— Гриффон, я решил предоставить вам место, — нетерпеливо перебил он.

Молодой человек разинул рот.

— Ваша светлость?

— Мисс Гамильтон считает, что я должен дать вам шанс. А теперь замолчите, пока я не передумал.

Долф Брекинридж вернулся из клуба в свои холостяцкие апартаменты на Керзон-стрит и нашел записку Хоука. Увидев герцогскую печать, он быстро разорвал конверт и, усмехаясь, прочел надменные строки.

Чертовски вовремя.

Но он не намерен плясать под дудку Хоука. Он взял перо и бумагу и написал ответ:

«Белый лебедь» меня не устраивает. Меня там знают, а это дело не касается никого, кроме нас и ее. Поезжайте к Хэмпстед-Хит. Потом сверните на дорогу к Чак-Фарм. Доедете до Хэверстокского холма и через милю после пересечения с Эделейдской дорогой справа увидите коттедж под соломенной крышей. Буду ждать вас там в девять вечера завтра. Привезите мисс Гамильтон. Д.Б.

В этот вечер, окруженная поклонниками, Бел сидела в опере, в своей ложе, стоившей двести пятьдесят фунтов в сезон, и смотрела на сцену, чувствуя себя абсолютно несчастной.