VIII

По правде говоря, утром Эхомбе было нелегко сдержать обещание, данное новому другу. Каждая мышца позванивала, каждый внутренний орган охотно подпевал, хотелось поднять голос над шепотом подернутой туманом реки… Не тут-то было! Длинная сестрица просила не шуметь. Этиоль огорченно вздохнул. Впрочем, за него с восходом солнца заголосили длиннохвостые попугаи — шумно и крикливо воспели хвалу светилу, подарившему еще один день.

Пастух поднялся, быстро собрал свои пожитки, глянул на растянувшуюся поблизости змею. Удивительное дело, спроси какую-нибудь городскую модницу, как начет ползучих тварей, та в ужасе воскликнет — эти гадины страшнее всего на свете! Однако надеть босоножки из змеиной кожи она почитает особым шиком. Никому из пастухов или охотников в голову не придет ради ненависти убивать змею. Что касается младшей сестрицы, та словно в камень превратилась — теперь будет неделю переваривать пищу.

Стараясь не нарушить ее покой, не потревожить реку, утро, солнечный свет, в избытке ложившийся на землю, саму землю, пропитанную утренней росой, Этиоль Эхомба собрал пожитки и перебрался на противоположный берег.

Скоро вид окружающей местности совершенно изменился. Далеко позади остались река с низкими берегами и неспешным течением, неоглядная равнина, поросшая густой травой. На пути все чаще начали попадаться густые кустарниковые заросли, рощи, перелески, насквозь пронзаемые солнечным светом. Потом и яркие лучи перестали справляться с буйством растительности. Этиоль не заметил, как вступил в густой, пропитанный головокружительными дурманами лес, называемый «джунглями». О нем, помнится, рассказывала Фастала. Это было царство растений и всевозможных насекомых.

Эхомба шел и с изумлением озирался: кто бы мог подумать, сколько диковинных организмов сотворила природа. То свисающие сверху стволы, то листья поразительной формы, то цветы, от запаха которых в голове начиналось невообразимое кружение… Хотя идти было легко. Высокие деревья, сплетаясь кронами, создавали тень, густая подгнивающая подстилка под ногами мягко пружинила. Вот место, которое пришлось бы по нраву Гомо и его народу!

Никаких следов обитания человека здесь он не нашел. Ни дорожки, ни тропки, ни даже лоскутка возделанной земли. По-видимому, жители Кора-Кери сюда не наведывались. Выходит, топать ему по безлюдной, незнакомой местности. Впрочем, такая перспектива не пугала Этиоля. Этим он занимался всю жизнь.

Так пастух вышел к огромному бревну, лежавшему поперек дороги.

Эхомба осторожно коснулся пальцами замшелой, скользкой поверхности. Поскреб и обнаружил под слоем мха камень. Удивительному препятствию не было видно конца: налево оно уходило на запад, а направо, плавно изогнувшись, устремлялось на северо-восток.

Сперва Этиоль решил, что это что-то вроде каменной кладки, однако, поискав, не нашел и следа швов, какие обычно получаются при укладывании камней или кирпичей. Стена была сплошная, изготовленная из какого-то литого твердого материала; в нем вкраплениями попадались галька и другие мелкие камешки. Кое-где на поверхности виднелись длинные полосы, словно материал просочился сквозь щели и так и застыл.

Кто мог соорудить подобную изгородь в диких непроходимых джунглях? От кого отгораживался? От жителей Кора-Кери? Может, потому горожане и не стремились забираться далеко на север?

Этиоль огляделся — вокруг никаких следов построек. Здесь не было развалин храмов, угловатых останков жилищ, фундаментов складов или иных строений. Только стена, возведенная неизвестным свихнувшимся архитектором, разделившим джунгли на две части. Там, где находился Эхомба, землей владели растения и твари. Кто же хозяйничал по ту сторону барьера?

Так или иначе, следовало приготовиться к любой опасности. С копьем наперевес, ощущая за спиной привычную тяжесть меча, Этиоль медленно двинулся вдоль стены — на север, куда лежал его путь. Скоро он добрался до пролома, достаточно широкого, чтобы через него мог пройти человек. И шагнул на ту сторону.

Все изменилось. Лес внезапно исчез, стала видна невысокая насыпь, на которой лежала широкая лента, сделанная, похоже, из того же материала, что и стена. Лента была подкрашена желтоватыми, убегавшими вдоль полотна штрихами и, подобно стене, тянулась с запада на северо-восток. В следующее мгновение в уши Этиолю ударило нараставшее рычание, и он отпрянул от пролома. Потом не удержался и вновь заглянул. Мимо на огромной скорости промчалось неведомое тупоносое чудище, резко запахло чем-то отвратительно-ядовитым.

Пастух выбрался на полотно. Теперь чудища побежали густо, рядами. По-видимому, их перегоняли с запада на восток — или они перекочевывали сами, по собственной воле. Однако более всего Этиоля поразил тот факт, что внутри чудищ сидели люди. Хмурое, сосредоточенное выражение на их лицах сменялось крайним удивлением, когда они проносились мимо вышедшего на полотно человека. Некоторые даже оглядывались назад и что-то кричали, но слов было не разобрать.

Шум вокруг стоял несусветный; особенно он усилился, когда Этиоль рискнул ступить на твердое полотно. Теперь к реву прибавился и невыносимый визг, каким приветствовало пастуха каждое пробегавшее мимо существо, замедляя ход и стараясь его объехать.

Этиоль прыгнул вперед и оказался у невысокого барьера, делившего ленту пополам. По другую его сторону чудища неслись с такими же целеустремленностью и шумом, только в обратном направлении. Чтобы не оказаться раздавленным, пастух прижался к барьеру — к нему чудища близко не подходили, по-видимому, страшась какого-то оберегающего заклятия.

Вскоре Эхомба пришел к выводу, что это не животные, а повозки, влекомые загадочной силой. Однако от этого открытия легче не стало: набегавшие повозки принялись отчаянно голосить, замедлять ход. Постепенно на полосе их скопилось очень много.

Затем какофонию звуков перекрыл уже совсем невыносимый истошный переливчатый вой, и вдали показался экипаж, отличный от других хотя бы тем, что двигался он вдоль самого барьера, куда другие не приближались. На его крыше то вспыхивал, то гас огонь, напомнивший Эхомбе небесные сполохи, которые он наблюдал ясными зимними ночами. Неподалеку экипаж остановился, и оттуда вылезли два человека.

Одеты они были странно — их наряд очень напоминал шкуру подруги-змеи, с которой Этиоль расстался этим утром; не хватало только чешуек. Подобное сходство сильно действовало на нервы, и Эхомба предпочел ретироваться, тем более что незнакомцы, призывая к себе, стали делать ему недвусмысленные жесты. Он бросился через полотно, сбежал с насыпи и прыгнул в провал. Вокруг стоял тот же сумрачный, пропитанный влагой лес, по-прежнему капало с верхушек деревьев, и этот нескончаемый дождь, родные запахи и звуки вернули ему уверенность.

Чья-то тяжелая рука вдруг легла ему на плечо. Этиоль резко повернулся и обнаружил перед собой одного из змеелюдей, высовывающегося из провала в стене. Тот вспотел, тяжело дышал и с такой яростью смотрел на Эхомбу, что пастух невольно потянулся к рукояти меча, висевшего за спиной.

Потом взгляд незнакомца застыл и наполнился ужасом — он увидел за спиной своей жертвы непроходимые джунгли, услышал звонкие трели лесных птиц, почувствовал злые укусы насекомых, вдохнул воздух, насыщенный кислородом и запахом гниющих листьев… Змеечеловек вскрикнул, зажал нос рукой и потерял сознание.

Этиоль так и не мог понять: сам ли змеечеловек, падая, оказался по ту сторону провала, или товарищ вытащил его из сумеречного зеленого царства. В любом случае никто больше из провала не вышел. Спустя некоторое время пастух отпустил рукоять меча, прислушался и, не обнаружив никаких признаков опасности, продолжил путь вдоль стены, отгораживающей заповедный лес от неведомых, не знающих покоя самодвижущихся повозок.

Шагая на север, он упорно размышлял над увиденным, пока наконец не смекнул, почему люди называли края, куда он стремился. Зыбучими землями. На мгновение ему стало не по себе — если он прямиком направляется в царство странных людей, забравшихся в утробы ревущих, несущихся с безумной скоростью механизмов, то не иначе это дорога в никуда. Или, поправил он себя, в иной мир.

Скоро стена внезапно оборвалась, давая ему свободу двигаться в любом направлении. Нет, она не ушла под землю и не вознеслась магическим образом в небеса — просто закончилась. Нахмурившись, Эхомба долго размышлял, как так может быть? Затем приблизился. Из торца словно оборванной стены торчали длинные куски проволоки толщиной в большой палец, придавая конструкции какой-то недоделанный вид. Вероятно, так можно охарактеризовать и весь мир за этой стеной — недоделанный!.. Хитро улыбаясь, Этиоль сорвал огромную поганку и нанизал ее на торчащий металлический прут — пусть знают!

Скоро он забрел в такую чащу, где каждый шаг давался с трудом. Деревья здесь были огромные, подлесок непролазен, стебли лиан переплелись так густо, что едва можно было пройти. Капли, падавшие с крон, сыпались дождем, солнце скрылось за набежавшими тучами. Опасаясь сбиться с пути, Этиоль вытащил меч и на ближайшем дереве вырубил стрелу, указывающую направление, которого следовало держаться. Желтоватый шрам отчетливо выделялся на фоне темной коры. Удовлетворившись сделанным, пастух двинулся в путь и шагал так, пока не заметил впереди какое-то пятнышко.

Он подошел ближе и с удивлением обнаружил, что вернулся к собственной отметине в форме стрелы.

Выходит, он двигался по кругу!

Что ж, следует более тщательно выбирать маршрут и не сбиваться.

Этиоль еще несколько раз оборачивался, пока меченое дерево не скрылось из виду. Теперь он уже не сомневался, что если и идет не строго по прямой, так уж наверняка двигается на север. А потом вновь наткнулся на ту же самую зарубку.

Выходит, заблудился?

Не спеши с выводами, поправил себя Эхомба. Передохни, постарайся припомнить свой путь с того момента, как солнце скрылось за тучами. Так он привык поступать с детства, когда отец отправлял его со стадом и наказывал ни в коем случае не терять головы. Тем более поддаваться страху. Этиоль сам дошел до мысли — и опыт подтвердил ее, — что винить в пропаже овцы или коровы злобного великана, потустороннего духа или какие-нибудь другие таинственные силы по меньшей мере глупо, так как скорее всего несчастное животное заблудилось, свалилось в овраг или, наевшись ядовитой травы, где-нибудь лежит.

Эхомбу никогда не мучили образы незримых досаждающих людям сущностей, не встречался он и с привидениями и прочими неведомыми существами, цели которых непонятны и таинственны. Не испытывая потребности забыться, на время уйти в чуждый, потусторонний мир, никогда он не жевал дурманящую траву, не напивался допьяна. Должны существовать веские причины, чтобы лишиться рассудка и пожелать странного. Отсюда следовало, что прежде всего надо в точности удостовериться, на этом ли дереве он сделал первую зарубку. Если да, то необходимо взять поправку: сместить направление вправо, поскольку он вышел к исходной точке слева.

Этиоль встал, осмотрел глубокую, начавшую затягиваться густым древесным соком прорезь. Вне всякого сомнения, это его отметина. И дерево то же самое.

Для верности он решил вырубить еще одну стрелу, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.

Пастух достал меч, взмахнул им, и вдруг сверху отчетливо донеслось:

— Сколько можно! Неужели тебе доставляет удовольствие крушить мою плоть?

Эхомба застыл с поднятым мечом. Вокруг стояла тишина. И дерево было как дерево, самое обыкновенное. А не показалось ли, спросил себя пастух. Мало ли, устал, натерпелся за день…

— Не веришь? Зря, это я с тобой разговариваю. Я, кому ты причинил боль.

— Прости. — Этиоль развел руки и склонил голову. — Я не хотел тебя ранить. Просто до сих пор я не слышал, чтобы деревья были такие чувствительные.

— Вот как? Со сколькими же деревьями ты вступал в беседу, прежде чем заносил топор?

— По правде говоря, могучий обитатель леса, ни с одним. В подобных делах у меня опыта маловато. В тех краях, откуда я родом, твои собратья — редкость. У нас они наперечет, они дают тень и плоды, так что мы их оберегаем. Но здесь, — он повел рукой, — прямо со своего места я вижу деревьев больше, чем растет во всей округе моего дома.

— Должно быть, ты явился из скудной земли, если у вас так мало деревьев.

Голос, долетавший до Этиоля сверху, явно смягчился.

— Как подсказывает мне опыт, — продолжил он, — большинство из людей куда менее чувствительны, чем мои сородичи. Хотя не берусь утверждать, что среди вас совсем нет чутких, способных ощутить чужую боль, в целом, ваше племя — это вздорные, чуть что теряющие разум создания, способные только рушить, жечь и топтать. Они даже сунуться боятся в Зыбучие земли. Стоит им попасть в лес, как они тут же начинают делать отметины, ломать ветки и разводить костры. А затем неминуемо заблудятся — если не хуже.

— Потому я и делаю зарубки, — попытался объяснить пастух. — Чтобы не проходить одним путем дважды. Однако, похоже, я кружу на месте…

— Чепуха! — ответило дерево. — Ты идешь прямо на север. Я едва за тобой поспевал.

Выходит, это одно и то же дерево, только оно не стоит на месте.

— Но ведь деревья не умеют ходить, — заметил Этиоль.

— Для человека, явившегося из страны, где деревьев раз, два и обчелся, ты слишком много на себя берешь, делая такие заявления.

Дерево пошевелило ветвями, и Эхомба решил, что наступила последняя минута его жизни. Зрелище было грозное. Словно буря обрушилась на крону могучего лесного великана. Из земли вдруг показался могучий толстоватый корень, за ним другой, третий. Ствол оперся на них и вдруг шагнул. Степенно перенес тяжесть на выдвинувшийся вперед мощный отросток, затем подтянул задние, выползшие из грунта корни. Сделав несколько шагов, лесной великан остановился, и корни ушли в землю.

— Беру свое заявление назад! — поспешно выкрикнул Этиоль.

Нижние ветви протянулись к человеку, потрепали его по голове.

— Ты еще молод и глуп, я прощаю тебя. Но предупреждаю: больше никаких зарубок. На пути тебе наверняка встретятся растения куда менее добрые, чем я.

Ветви обхватили Этиоля, подтащили поближе. Он оказался как раз возле вырубленной в древесине стрелы. Рана уже полностью затянулась зеленовато-бурым мутным соком.

— Прости, я не ведал, — тихо пробормотал человек.

— Ладно. Только всегда помни, как твои сородичи обращаются с деревьями у себя на родине. С тем же уважением относись к каждому ростку, проклюнувшемуся из земли.

Эхомба кивнул, повернулся и хотел было шагнуть, но тут же отдернул ногу. Его ступня нацелилась прямо на слабый стебелек с парой листочков, сумевший пробиться сквозь слой подгнивающей листвы. Вот было бы весело, если бы он на глазах лесного великана раздавил бы этого младенца. Хотя откуда у дерева глаза?.. Этиоль только усмехнулся. Теперь его не проведешь: если ствол, увенчанный листвой, внезапно обрел дар голоса, то, конечно, глаз ему тоже не занимать. Судя по высказываниям лесного великана, деревья здесь крайне чувствительны и обидчивы. Мало ему хлопот с опасными зверями, так теперь еще и это!..

Между тем жара в джунглях стала нестерпимой, влажность повысилась настолько, что пот просто струился по телу. Только привычка к жаре спасала Этиоля. Любой другой человек, выросший в умеренном климате, давным-давно погиб бы в этом душном, сыром царстве.

Пастух достал сосуд с водой и сделал несколько глотков. На некоторое время полегчало.

К вечеру он набрел на еще одну диковинку — огромный, в три человеческих роста камень, вернее, каменная плита, словно наконечник копья выступавшая из влажной, болотистой почвы. Когда путешествуешь по грязи и перегною, находка, подобная этой, становится радостным событием. Поверхность плиты была ровная, почти не тронутая мхом. Глядя на нее, Этиоль невольно вспомнил о доме, где подобных скальных выходов было сколько угодно. С плодородной землей у них, в Наумкибе, плохо, а вот камней в избытке.

Сняв заплечный мешок, пастух опустил его на ровную поверхность, рядом положил копье и впервые за все дни пути позволил себе расслабиться — не тревожиться о предстоящем, не вспоминать последнюю волю Тарина Бекуита, не думать, чем пополнить запасы съестного.

Этиолю было хорошо на скале, уютно. Кто бы мог подумать, что один-единственный камень напомнит ему о доме! Поразительно, отметил про себя пастух, по каким мелочам тоскует порой человек. Мы привыкаем к своей повседневной жизни и своему повседневному окружению и не обращаем на них внимания, считая самыми обыденными. Но стоит попасть в чужую обстановку, как ты начинаешь скучать… ну, например: по камням.

Перед сном Этиоль с аппетитом поел. Уже устроившись на камне и закрыв глаза, он мельком подумал о том, что утром его разбудит обязательный в джунглях ливень, предшествующий восходу подобно трубачу, который шагает впереди процессии и предупреждает народ о прибытии короля. А потом он заснул.